"Лицо Аэны" - читать интересную книгу автора (Константинов Юрий Иванович)

ОРЕХ КРАКАТУК

Необычный вопрос академика. Крепкий орешек. Происшествие с Хлебниковым. Чумаков соглашается на эксперимент

Как много может переменить короткий разговор в устоявшемся течении жизни.

Еще вчера Алексей Чумаков строил планы насчет очередной серии опытов в университетской лаборатории, составлял список приглашенных на торжество по случаю успешной защиты кандидатской, рассчитывал в воскресенье вырваться в лес, на природу…

Теперь все это отодвигалось на неопределенный срок, словно щелкнуло что-то в загадочном механизме судьбы, качнулся невидимый маятник, и совсем другие часы пошли отсчитывать секунды его жизни.

…Чумаков осторожно прикрыл за собой дверь кабинета, взглянул на секретаршу, вежливо ему улыбнувшуюся, и на всякий случай спросил:

— А ваш шеф часом шутить не любит? Разыгрывать неопытных кандидатов наук?

— Что вы?! — удивилась та. — Виктор Николаевич — очень серьезный человек.

— Вот и мне так показалось, — подтвердил Чумаков и, попрощавшись, вышел из приемной.

Спускаясь покрытыми ковровой дорожкой ступеньками, он перебирал в памяти детали необычного разговора в кабинете вице-президента Академии наук.

Кроме самого вице-президента Гордеева, в комнате находились еще двое. Одного из них, профессора Мезенцева, Чумаков знал — тот читал у них в университете курс лекций по биологии. Другого — подтянутого моложавого мужчину с обветренным загоревшим лицом — видел впервые.

Едва Чумаков переступил порог, эта тройка буквально впилась в него взглядами.

Чумаков покраснел. Можно понять смущение обычного младшего научного сотрудника, неизвестно отчего друг оказавшегося в центре внимания прославленных ученых мужей.

— Итак, — пригласив его сесть, быстро и энергично, словно продолжая вести прерванное появлением Чумакова совещание, заговорил Гордеев, — прошу любить и жаловать: Чумаков Алексей Иванович. Возраст — двадцать семь лет, по специальности — биофизик, недавно защитил диссертацию. Тема, если не ошибаюсь, посвящена энергетике некоторых видов насекомых. Xолост.

— Это хорошо! — бросил вполголоса Мезенцев. — По крайней мере, для нас.

Все, кроме Чумакова, рассмеялись.

— Согласно служебной характеристике, — продолжал вице-президент, — инициативен, любознателен, любит покопаться в непонятном. Характер имеет ровный и, как утверждают, в быту скромен. Мастер спорта по дзю-до. Думаю, для первого знакомства хватит. Судя по выражению лица нашего… гм… коллеги, он не совсем представляет, чем обязан нашему скромному обществу. Давайте-ка я вас представлю, товарищи, — сказал Гордеев. — Мезенцева Павла Игнатьевича, академика, вы, надеюсь, знаете?

Чумаков кивнул.

— А это — Громеко Александр Александрович, наш гость из центра космической подготовки. Только не рассчитывайте, батенька, что мы вас в космос послать вознамерились, — усмехнулся вице-президент. — Впрочем, то, что мы хотим вам предложить, по своей сложности вряд ли уступит звездному перелету. Но прежде чем посвятить вас в суть дела, хотелось бы услышать принципиальный ответ вот на какой вопрос: согласны ли вы принять участие в необычном, возможно, рискованном эксперименте, имеющем огромное значение для нашей науки?

Чумаков снова ощутил на себе пытливые, изучающие взгляды собеседников.

— Я ученый, — ответил он негромко. — По крайней мере, считаю им себя. Разве может настоящий ученый отказаться от такой возможности!..

По улыбкам, осветившим лица переглянувшихся людей, он понял, что ответ понравился.

— Ну что ж, — сказал вице-президент. — Тогда слушайте внимательно. Вы начнете, Павел Игнатьевич?

— Могу и я, — отозвался Мезенцев. И спросил у Чумакова: — Помните сказку Гофмана о Щелкунчике? Так вот, фигурирует в той сказке некий заколдованный орех Кракатук. У нас тут тоже завелся весьма крепкий орешек, а расколоть его мы надеемся с вашей помощью.

И Чумаков услыхал удивительный рассказ о реальном орехе Кракатук…

Первое упоминание о железном орешке удалось разыскать в одной из российских газет, датированной 1901 годом. В короткой заметке сообщалось о том, как некий предприимчивый цыган демонстрировал на ярмарке в Ростове «необыкновенный, из металла литый, не более крупного картечного ядра шар, от свойств коего публика в немалом изумлении пребывала. Шар тот в огне не калился, от ударов пудовым молотом нисколько поврежден не был».

Вволю потешив народ на десятке ярмарок, цыган куда-то запропастился, затерялись и следы загадочного шара. Орех Кракатук вынырнул на свет лет шесть спустя. В «Петербургских ведомостях» того времени снова можно было прочесть о «крепком весьма ядре, в кунсткамеру помещенном».

Шли годы. Над страной пронеслась гроза революции, гражданской войны. В это время было не до забавных аномалий природы, — а загадочный Кракатук относили именно к одной из таких аномалий. Поэтому никого и не обеспокоило его необъяснимое и внезапное исчезновение из музея. Десятки лет о странном шаре ничего не было слышно. И лишь совсем недавно этот действительно будто заколдованный орешек попал в руки тех, к кому должен был попасть, — к серьезным исследователям. На сей раз он объявился в пустынном уголке Туркменистана. В архиве Академии наук сохранился дневник руководителя геологической экспедиции Владимира Хлебникова, который и доставил шар к Гордееву.

…Здесь Мезенцев прервал рассказ и пододвинул к Чумакову пачку листков, густо заполненных машинописным текстом. Это была копия дневниковых записей Хлебникова.

«Ночью меня разбудило ощущение какой-то неясной опасности, — начал читать Чумаков. — Подобное чувство возникало и прежде, когда, проснувшись внезапно глубокой ночью, я поднимал голову и видел согнутую фигуру задремавшего У догорающего костра дежурного. А рядом — голодный блеск светящихся глаз круживших неподалеку хищников.

Но на этот раз подняли меня не волки. Выйдя из палатки, я вздрогнул от неожиданности. Показалось, что на горизонте, окруженное тускло-зеленоватым свечением, восходит солнце. Машинально я взглянул на часы — было десять минут третьего. Сомневаться в этом не приходилось — часы меня никогда не подводили. Я затряс головой, захлопал себя по плечам, пытаясь стряхнуть сонное оцепенение.

Сияющий, окруженный изумрудным ореолом шар медленно плыл навстречу.

Конечно, это не было солнце — линия горизонта едва заметно обозначалась вдали. «Шаровая молния?» — обожгла догадка. Да, это было вероятней всего. По моим предположениям, светящийся шар имел чуть меньше полуметра в диаметре. Впрочем, я мог ошибаться.

Странный шорох у ног заставил перевести взгляд вниз. Тонкий, черный живой ручеек струился по песку рядом с подошвами моих сапог — то сплошной массой двигались насекомые. Я включил фонарь и разглядел будто облитых глянцем крупных муравьев и термитов. Этот живой поток устремился туда, куда падал бледный отсвет от парящего невысоко над землей шара. Ни о чем подобном не приходилось мне слышать прежде, хотя я провел в пустыне не один год.

Перешагнув через ручей из насекомых, не думая о возможной опасности, я направился к шару. Уже подойдя совсем близко, когда нас разделяло не больше двадцати-двадцати пяти метров, я заметил, что насекомые сбились под светящейся сферой в огромную плотную кучу. Она становилась все больше, словно этот живой, копошащийся ком хотел добраться до шара.

Неожиданный всплеск зеленоватого огня заставил меня зажмуриться. Шар словно взорвался, расплеснулся ослепительным пламенем. Но при этом не было слышно ни звука.

Когда я вновь обрел способность видеть, то обнаружил, что холм из насекомых исчез. Куда-то пропал и сам шар. Стояла холодная и безветренная пустынная ночь, ничто не напоминало о только что увиденном мною фантастическом зрелище.

Еще некоторое время я бесцельно топтался на месте, тщетно вглядываясь в темноту. Потом вернулся в палатку, где, ни о чем не подозревая, спокойно спали товарищи.

На рассвете, когда я вышел оттуда, то сразу увидел шагах в пятнадцати серебристый небольшой шар, лежащий у основания бархана. Меня поразило, что шар на ощупь теплый, хотя лежит на холодном песке, и удивительно легок. Находка и все события минувшей ночи казались мне настолько странными, что я решил никому из членов экспедиции о них не рассказывать, но сразу же по возвращении посоветоваться с опытными специалистами».

— Такова краткая предыстория нашего ореха Кракатук, — сказал Гордеев, забирая у Чумакова листки. Академик встал, не спеша прошелся по кабинету. Остановившись у широкого окна, некоторое время молча наблюдал, как носятся чайки над излучиной реки, в которой плавились ослепительные солнечные блики.

— Теперь же, — продолжал раздумчиво, — мы знаем о нем чуть больше и все же удручающе мало. Ну как, — вице-президент живо обернулся к Чумакову, — не раздумали вплотную заняться загадкой ореха Кракатук?

— Нет, конечно, — вырвалось у того. — Хотя…

— Хотя и не совсем понимаете, почему выбор пал именно на вас, — закончил за него Гордеев. — Что ж, скромность украшает. Должен признаться, Алексей Иванович, что решающим фактором оказалась, во-первых, ваша молодость. Да-да, из всех перспективных, подающих надежды биофизиков вы самый молодой, а для эксперимента с орехом Кракатук требуется человек с хорошим здоровьем и крепкими нервами. А во-вторых, ваша диссертация посвящена насекомым. Это тоже сыграло свою роль. Учтите, Чумаков, я насчет ваших здоровья и нервов не зря говорю. Вам предстоит участие в очень рискованном эксперименте. Более рискованном, чем полет в космос. Предстоит заглянуть внутрь ореха Кракатук. Возможные последствия здесь просто непредсказуемы.

— Я сказал, что согласен, — перебил Чумаков. — Но не совсем представляю характер эксперимента.

— Все в свое время, — проговорил Гордеев. — Предупредите семью, знакомых, что отправляетесь в длительную научную экспедицию. Можете сами придумать куда. Несколько недель вы проведете в Центре космической подготовки, — он кивнул в сторону Громеко. — Трудно сказать, насколько необходима такая подготовка, но медики настаивают.

— Если она для эксперимента не пригодится, мы Чумакова в отряд зачислим, — сказал, улыбаясь, Громеко. — Биофизики и в космосе нужны.

— Пусть он на Земле доказывает, на что способен, — ввернул Мезенцев. — Докажете, Алеша?

— Постарается, — ответил за Чумакова Гордеев. — Хватит с него вопросов, Павел Игнатьевич, и так человеку не по себе. В общем, ступайте, Алексей, обдумайте все как следует, до конца недели у вас еще есть время. Потом, если не раздумаете, поступите в распоряжение Александра Александровича. Ну и, сами понимаете, о нашем разговоре никому ни слова. А пока вы будете проходить подготовку, мы постараемся еще немного прощупать загадочный шар, хотя… — он вздохнул, — это действительно трудный орешек. — И вице-президент протянул Чумакову руку, давая понять, что разговор окончен.

Думая о необычной этой беседе, Алексей ощущал, как тревожный холодок обливает сердце.

Рассказ Мезенцева, вся история этого невесть откуда взявшегося ореха Кракатук — сплошная загадка. Сможет ли он найти к ней ключ? Что же такое на самом деле представляет собой этот непостижимый шар?

Сюрпризы зеркальной камеры. Чумаков меняет настроение. Орхидея всплывает из глубины

— Этот тренажер мы называем зеркальной камерой, — сказал Громеко, подводя меня к массивному, выступающему в стене округлому люку. Он привычно набрал код на небольшом табло, что-то едва слышно щелкнуло; Громеко, с усилием потянув люк на себя, открыл вход в камеру с металлическими стенами весьма внушительной толщины.

— Новейшая аппаратура, — с гордостью произнес он, — знали бы вы, Алексей, сколько блестящих специалистов участвовали в создании «зеркалки» — инженеров, медиков, химиков, психологов… Как много принципиально новых задач пришлось им решать. Такие тренажеры нам ох как будут нужны, когда наступит пора дальних межпланетных перелетов. Пока же мы камерой практически не пользуемся. Разве что в особых случаях, когда ученые просят поэкспериментировать.

Я оглядел небольшую, примерно три на два метра камеру и, честно говоря, не понял, чем так восторгается Громеко. Внутри — однообразный тусклый блеск тщательно отшлифованного сизоватого металла, в люке — обычный иллюминатор из многослойного стекла. Посреди камеры — очень высокое кресло из кожи и множества гнутых хромированных труб. Сверху над ним нависало нечто вроде огромного блестящего абажура в виде металлической полусферы, усеянной разной величины отверстиями и обвитой разноцветными проводами. Эта штуковина чем-то смахивала на обыкновенный электрический фен.

— А почему вы ее называете зеркальной? — спросил я, оглядываясь. — Где-то здесь действительно есть зеркала?

— Посидишь в этом кресле — поймешь, — усмехнувшись, ответил Громеко. Он протянул руку и нажал какую-то кнопку с внешней стороны камеры. Буквально через несколько секунд, словно из воздуха, в камере появилось несколько молчаливых, деловитых очкастых людей в белых халатах. Они обступили кресло, завозились у него, подсоединяя какие-то приборы. Я залюбовался их четкими сноровистыми движениями.

За дни, проведенные в хозяйстве Громеко, я уже привык к явлению этих белоснежных научно-технических духов, которое обычно предшествовало очередному испытанию. Чего они только со мной не проделывали! Вертели на специальных установках в немыслимых плоскостях, заставляли плавать и нырять в каких-то герметичных бассейнах, их внимательные глаза наблюдали за моим лицом через смотровые окуляры.

По правде сказать, все это начинало мне уже действовать на нервы. Я чувствовал себя здоровым, находился, по общему мнению, в прекрасной спортивной форме, а между тем мучитель мой Громеко с неистощимой выдумкой продолжал изобретать с благословения медиков все новые и новые пытки. И самое обидное, что за все это время мне не сообщили ничего существенного о предстоящем эксперименте с орехом Кракатук.

— Послушайте, Александр Александрович, — взмолился я, — обойдемся хотя бы без этой… — я обвел глазами камеру, — …парикмахерской? Я все-таки не в космическую одиссею собираюсь.

— Вот именно, не в космическую, — строго повторил Громеко. — Когда мы отправляем людей в космос, мы знаем, к чему их готовить. А вот что ждет тебя… На этот вопрос, к сожалению, пока никто ответить не может. Никто еще не заглядывал внутрь этого чертова орешка…

— А как же мы будем… заглядывать? — почти безразлично, глядя в сторону, спросил я.

Громеко раскусил мою невинную хитрость и рассмеялся.

— Недолго осталось, Леша, — сказал он. — Потерпи, скоро все узнаешь. А теперь ступай-ка к креслу и постарайся, чтобы настроение у тебя было хорошее. Сейчас это важно. Это просто необходимо, — с нажимом повторил он.

— Необходимо!.. — бурчал я, пока очкарики в белых халатах обвешивали меня датчиками со всех сторон. — Попробуй привести себя в хорошее настроение, если тебе никто нечего не объясняет, как кролику подопытному…

— Ну-ну, не преуменьшай своей роли в науке, — улыбнулся Громеко. И уже совсем другим тоном: — Расслабься, представь, что ты, скажем, в отпуске, на берегу моря. Попытайся вообразить детали — горячую от солнца гальку, соленые брызги, скользящие вдали теплоходы…

— Банально, — пробормотал я, но все же попробовал нарисовать в воображении эту идиллическую картинку: раз надо — значит, надо. На голову, заслонив весь белый свет, бесшумно опустилась металлическая полусфера.

Слышен был шорох удаляющихся шагов, затем щелкнул замок и наступила тишина. Я усиленно воображал себе синее море. Тут действительно кресло как будто начало легонько, убаюкивающе раскачиваться, и я задремал.

Проснулся я от прямого, бьющего прямо в глаза обжигающего луча. Я зажмурился и тут же услыхал характерный мерный шум морского прибоя. Растерянно озираясь, я сел.

…Огромный, укрытый мелкими камнями пляж был пустынен. Узкая стрела безлюдного пирса далеко выдавалась в море, бледно-голубое у самого берега и темно-изумрудное у горизонта. За моей спиной громоздились скалы из белого, изъеденного ветром и дождями камня, над ними вились чайки.

«Прежде всего — спокойствие!» — сказал я себе и начал рассуждать.

Если допустить, что Громеко зачем-то понадобилось перенести меня сюда, зачем он так усиленно предлагал представить море? Может быть, все, что вокруг — лишь плод моего воображения? Сон? Я поднялся и подошел к берегу. Нагретая солнцем галька обжигала ступни. Зашел по колени в воду, она казалась теплой. Быстрые рыбешки мелькали в изумрудной колышущейся глубин. Я что было силы ущипнул себя за руку и вскрикнул от боли.

Нет, на сон не похоже.

Значит, Громеко забросил меня на этот пустынный берег для очередного испытания. Какого? Может быть, выдержки нервов. А возможно, это тест на выживание. Кажется, я читал о чем-то подобном. Забрасывают человека в безлюдное место — без пищи, оружия, чтобы проверить, найдет ли он в себе мужество бороться за жизнь.

Что ж, в любом случае мне остается лишь принять условия игры.

Сделав этот вывод, я немного успокоился, растянулся на горячей гальке. Небо совсем очистилось от облаков, и жгучее тепло лучей обдавало мое тело.

И тут меня словно током ударило. Еще несколько минут назад, когда я проснулся, на небе ни облачка не было, это я помнил точно. Ветер за это короткое время не поднимался, откуда же взялись тучи, остатки которых таяли буквально на глазах?

Еще раз проанализируем: когда я проснулся, туч не было. Потом я подошел к воде — в эти минуты их тоже не было.

Потом я сел на гальку и стал соображать, в какое новое приключение втравил меня на сей раз мой мучитель Громеко. Стоп! Как раз в этот момент, кажется, о камням пробежали легкие подвижные тени от облаков.

Несколькими секундами позже я успокоился, и облака стали рассеиваться.

Кажется, я начинал понимать, почему перед тем, как оставить меня в зеркальной камере, Громеко говорил о хорошем настроении.

Очевидно, все, что я вижу, каким-то непостижимым разом реагирует на мое эмоциональное состояние. Окружающий мир — словно зеркало моего настроения. Вот почему — зеркальная камера. Но если так, значит, меня окружает мираж. Удивительный, до мельчайших деталей правдоподобный, но все же — мираж.

Что ж, попробуем проверить.

Я представил, что мне плохо. Так плохо, что хоть вой от бессилия и одиночества. Я закричал от боли, которой не чувствовал. Заметался по камням в ярости на себя, такого здорового и сильного, которого заставляют попусту терять время.

И мир вокруг как-то сузился, потемнел, несколько крупных дождевых капель упало мне на плечи.

Море тоже изменило цвет, стало свинцовым, тяжелые штормовые волны с глухим шипением ворочали камни. Меня обдало холодными брызгами, невесть откуда взялся леденящий северный ветерок, и я почувствовал, что покрываюсь гусиной кожей. Все-таки из одежды на мне были лишь плавки.

Я решил сменить программу.

«Все идет прекрасно, Чумаков! — начал убеждать себя. — Тебе предложили участие в необычном эксперименте, об этом может только мечтать настоящий ученый. Тебя тренируют в Центре подготовки космонавтов — много ли твоих коллег могут похвалиться тем же? Ты почти без труда понял секрет хитроумной зеркальной камеры — разве это просто?»

И пока я себе плел эту самодовольную чушь, небо загоралось прозрачной лазурью, морские волны из разъяренных чудовищ превращались в игривых котят, мой озноб проходил, и сияющий солнечный диск всплывал над головой.

Я ощутил что-то похожее на гордость.

Пусть это был мираж, но мираж, покорный состоянию моей души. На какое-то время я стал великим повелителем небес и тверди земной. Эдаким Саваофом с кандидатской степенью.

А почему бы не попытаться поиграть с моим миражем в более сложные игры, заодно проверив и возможности зеркальной камеры? Ведь, в конце концов, не такое уж скудное у меня воображение.

Я представил, как в золотисто-зеленой глубине, обвившись гибким стеблем вокруг подводной скалы, начинает расти диковинный гигантский цветок — прекрасная морская орхидея. Шевеля широкими пурпурными лепестками, она возносится все выше и выше к поверхности, готовая предстать перед солнцем в непередаваемом величии своих красок.

И тут метрах в десяти от берега словно вырвался из воды сноп огня — то расцвела над морем моя орхидея! Усеянная мириадами изумрудных капель, она была изумительна.

Я дал волю фантазии, и в считанные минуты все видимое до горизонта пространство укрылось огромными цветами. Я засеял море причудливыми узорами из лилий и небесно-синих тюльпанов, каких еще не видел свет, я разбросал по нему острова роз и васильков, созвездия ириса и ландышей.

Огромное море сплошных цветов мерно колыхалось у ног, прибой выбрасывал на берег тысячи душистых лепестков.

Я засмеялся от счастья.

И в этот миг чей-то громовой, оглушающий голос, идущий, казалось, из глубины моря, пророкотал:

— Вы отстраняетесь от участия в эксперименте, Чумаков! Вы не выдержали испытания зеркальной камерой!

От неожиданности я вздрогнул. Неужели действительно сделал что-то не так?

Что это за голос? Почему я отстранен? Я не находил ответа на эти вопросы, и растерянность моя росла.

Между тем цветы исчезли, море приобрело уже знакомый штормовой вид.

И вдруг я почувствовал чей-то пристальный взгляд. Огромные глаза глядели на меня из-под воды. Через мгновение море вспенилось, стекая с боков гигантской ящероподобной туши, выползающей на берег.

Галька крошилась в порошок под массивными когтями. Покрытое зеленоватой чешуей брюхо было облеплено морскими ракушками, словно днище корабля.

Я цепенел под неподвижным холодным взглядом. Потом, опомнившись, вскочил и кинулся прочь.

Ящер с неожиданным для своего огромного тела проворством, круша под собой все, как танк, двинулся следом.

Чудовище догоняло меня, похожая на скалу голова раскачивалась совсем рядом, разверзалась огромная пасть.

Тут раздался какой-то резкий звук, и все исчезло. Раскрыв глаза, я обнаружил, что нахожусь в знакомой зеркальной камере. Серебристый шлем медленно всплывал под потолок, и несколько человек в белых халатах привычно освобождали меня от присосок и датчиков. Вошедший Громеко глядел на меня внимательно и слегка сочувствующе.

— Знаете, — произнес я и подивился звуку словно чужого голоса, — во сне я узнал, что отстранен от участия в эксперименте.

— Во-первых, это был не совсем сон, — отозвался Громеко. — Во-вторых, можешь не волноваться. Фразой которая тебе так не понравилась, мы просто хотели испортить тебе настроение. Нас интересовала реакция на фантомы, вызванные негативными эмоциями. Прости, но уж очень блаженно ты посапывал в «зеркалке», даже смеялся. Кстати, хотелось бы знать, почему?

— Ага, — торжествующе сказал я, — создавать всякие там фантомы вы научились, а в сон заглянуть — бессильны.

— Я же объясняю, — терпеливо повторил Громеко, — это был не совсем сон. Во сне человек бессилен контролировать свои реакции, менять настроение, что ты, кстати, проделывал довольно успешно, быстро уловив законы зеркальной камеры. Состояние, в котором ты пребывал, можно назвать искусственным полусном. Именно в таком состоянии, насколько мне известно, ты и будешь находиться во время эксперимента с орехом Кракатук. Понимаешь, — продолжал Громеко, — приборы нашей «зеркалки» как бы доводят до завершенности, облекают в конкретный зрительный образ твои положительные или негативные эмоции, воздействуя на строго определенные участки головного мозга. При этом учитывается реакция на чисто механические раздражители. Ведь морская вода казалась тебе действительно соленой на вкус? И когда ты себя ущипнул, было больно?

Я кивнул. Потом спохватился:

— Значит, вы все-таки знали, что со мной происходит во сне?

— Не все, — отозвался Громеко, — например, зрительные образы приборы не воспринимают. Ты скажешь, наконец, от чего пришел в такой восторг?

— Я засеял море цветами. От берега — до самого горизонта.

— Море из цветов? — улыбнулся Громеко. — В выдумке тебе не откажешь. А от кого ты так поспешно потом бежал?

— От чудища вроде ящера. Дракон этот явился из морской пены.

— Значит, он где-то жил у тебя в подсознании, — сделал вывод Громеко. — Этот дракон — зрительный образ твоего страха, пережитого, возможно, в далеком детстве.

— Я очень испугался?

— Да нет, судя по ритму сердца, пульсу, ты держал себя в руках. Боятся ведь все, только одни могут себя контролировать, другие — нет.

— И это имеет значение для предстоящего эксперимента? — спросил я.

— Думаю, да, — ответил Громеко. — После нескольких тренировок в «зеркалке» ты научишься быстро входить в состояние полусна и прерывать его произвольно, без вмешательства извне.

— Не дожидаясь, пока какой-нибудь ящер меня настигнет…

— Вот именно. Неизвестно, какое чудовище может подстерегать тебя внутри ореха Кракатук.

— Чудовище? — переспросил я. — Внутри ореха?

Но Громеко лишь махнул рукой, не желая, по-видимому, вдаваться в подробности.

Деловитые парни в белых халатах вновь начали прикреплять датчики к моим запястьям.

Рассказ Гордеева. Капризы ореха Кракатук. Снова муравьи. Гость внеземной цивилизации

— Судя по вашему энергичному виду, коллега, вы полны желания расставить все точки над «i» в интригующей сказке об орехе Кракатук?

Этим шутливым вопросом встретил вице-президент Алексея Чумакова, когда около месяца спустя они вновь встретились в знакомом читателю кабинете.

За это время Чумаков немного похудел — напряженные тренировки в Центре подготовки под руководством многоопытного Громеко не прошли даром. В движениях его стало больше собранности, какая-то цепкая сосредоточенность появилась во взгляде.

Улыбнувшись, он пожал протянутую академиком руку.

Они уселись за небольшой столик в углу, Гордеев пододвинул к собеседнику чашку с дымящимся кофе, сказал задумчиво:

— Однако вы, Алексей, успели узнать лишь предысторию к сказке. Что же касается остального… Полтора года мы пытаемся заставить этот орешек заговорить. Полтора года почти бесплодных экспериментов.

— Просто не верится… — произнес Чумаков.

— Ну, кое-что об этом шарике мы все-таки узнали, — заметил Гордеев. — Например, о его необъяснимом пока пристрастии к насекомым. Впрочем, обо всем по порядку. Начну с того, что структура вещества, из которого состоит шар или, гм… его оболочка, не имеет земных аналогов. По своей прочности материал уникален, мы не могли отделить от поверхности хотя бы мельчайшую частицу для более детального исследования. Итак, загадка первая, — вознес вверх указательный палец Гордеев, — из чего состоит скорлупа ореха Кракатук? Мы пробовали его взвесить. Поначалу это казалось доступным. Шар тянул двенадцать килограммов, как обычное чугунное ядро такого диаметра. А потом этот орех словно начал издеваться над исследователями. В один день он оказался вообще невесом, попросту повис в воздухе. Даже тончайшие электронные весы, чувствующие массу невидимой глазу пылинки, ничего не регистрировали. Но в одно прекрасное мгновение этот шарик ни с того ни с сего взял да и оказался весом почти в центнер, проломил пластмассовую крышку стола, на котором находился. С тех пор мы пользуемся специальным металлическим штативом. Итак, загадка вторая, — с нажимом произнес академик, — каков вес шара? Но самое удивительное поджидало нас впереди, когда попытались узнать, что скрывается под оболочкой ореха Кракатук. Просвечивание рентгеновскими лучами результата не принесло — шар просто растворялся на экране, словно играл в прятки с экспериментаторами. Они пустили в ход приборы посовременнее — с тем же успехом. Что поразило всех особенно: лазерный луч, проходя через шар — плотное, осязаемое тело, — не прерывался. Понимаешь, — растерянно качнул головой Гордеев, — словно наш орех не занимает никакого места в пространстве!..

— А если допустить, что его оболочка скрывает совершенно иное пространство, — воскликнул Чумаков, — совершенно иной вид материи? Тогда станет объяснимым и загадочное исчезновение шара на экране, и парадокс с лазерным лучом. Луч действительно не встречает препятствия — в обычном, земном понимании этого слова…

— Возможно, вы правы, — сказал Гордеев. — Подобная гипотеза уже высказывалась. Совсем не не исключено, что орех Кракатук — гость из иного, пока недоступного нам измерения. Но так или иначе, налицо третья загадка: что у него внутри?

Разумеется, шар с такими уникальными свойствами мы держим в специально оборудованной лаборатории, обращаемся с ним исключительно с помощью манипуляторов, наблюдаем из-за толстого бронированного стекла.

Однажды внимание операторов привлекло обилие на этом стекле насекомых. Особенно много было муравьев. Трудно сказать, откуда они брались, — и совсем мелкие черные, и огромные рыжие лесные великаны. Муравьи буквально облепили стекло, невозможно было что-то разглядеть.

И тогда я вспомнил о дневниках Хлебникова. Существовала какая-то очевидная и странная связь между серебристым шаром и насекомыми, что-то неведомое притягивало их друг к другу.

Решено было поместить в камеру с шаром несколько десятков муравьев разных видов. И вот тут-то наш сказочно твердый орешек продемонстрировал еще одно чудесное свойство. Непостижимым образом насекомые растворялись в нем, исчезали. Мы засняли этот процесс и воочию могли убедиться, что крохотная лапка, затем туловище погружаются в шар, и, наконец, все насекомое ныряет в него, словно опускаясь в похожую на ртуть массу. Между тем поверхность шара оставалась такой же твердой, как и прежде, — многочисленные опыты это подтвердили.

За последние месяцы тысячи насекомых побывали внутри шара. Некоторых он выпускал тотчас же, некоторых задерживал подолгу. Попытки снабдить крупных муравьев специально сконструированными сверхминиатюрными датчиками успеха не имели. Шар впитывал в себя живое насекомое, для микроприборов же его оболочка оставалась непроницаемой.

Итак, вот вам четвертая загадка, Алексей: что общего между орехом Кракатук и муравьями?

— Слишком много загадок, — улыбнулся Чумаков.

— Вы знаете, Алеша, был такой момент, когда мы уже отчаялись найти на них ответ, — признался Гордеев. — Но тут неожиданно мне попала на глаза статья в медицинском журнале. Ты слышал о работах академика Лелидзе?

— Кажется он разработал принципиально новый метод диагностики… Но какое это имеет отношение?..

— Прямое, Алексей, прямое. Лелидзе сумел выделить вещество реалгин, которое, будучи введенным одновременно больному и врачу, позволит последнему ощутить все то, что чувствует его пациент. Понимаешь, если у человека болит печень или сердце, медик тоже эту боль ощущает, ее характер, нюансы. В общем, это безошибочный и очень перспективный метод диагностики, но…

— Но?..

— Использование реалгина, как показали первые опыты, требует известной осторожности. Дело в том, что и у врачей, и у больных, которым вводят препарат, сознание как бы раздваивается.

Выход нашли в том, чтобы погрузить и врача, и пациента в состояние так называемого искусственного полусна, — в этом случае сознание как бы меркнет, но в то же время человек в силах контролировать свои ощущения и эмоции.

— Знакомое состояние, — усмехнулся Чумаков, вспомнив приключения в зеркальной камере.

— Оно будет твоим рабочим состоянием во время эксперимента с орехом Кракатук, — серьезно сказал Гордеев. — Мы хотим ввести тебе реалгин, Алексей!

— Одна доза препарата — мне, а другая?.. — спросил Чумаков.

— Тому, кто имеет доступ в шар, — просто ответил вице-президент. — Это для нас единственный способ заглянуть в него.

Чумаков изумленно потряс головой:

— Иными словами, вы предлагаете мне превратиться в муравья?..

— Я рад, что ты не потерял чувства юмора, — отозвался Гордеев. — Но я бы выразился по-другому. На какое-то время муравей станет твоими глазами и ушами. Повторяю, Алексей, это для нас единственный пока способ заглянуть в орех. Эксперимент опасен, есть в нем какая-то тревожащая меня непредсказуемость, — задумчиво произнес академик. — Мы, правда, вводили реалгин вместе с муравьями разным животным — морским свинкам, собакам, обезьянам. Чувствуют они себя превосходно. Но то — они… Что испытывает человек, наделенный разумом, сознанием, никто не знает. Представьте, Алеша, возможно, вы будете первым из людей, заглянувшим в совершенно иной мир. Вы просто не в состоянии понять, до чего я бы хотел оказаться на вашем месте, — вздохнул он.

Некоторое время они молчали.

— Виктор Николаевич, — осторожно начал Чумаков, — а у вас, у вас лично, есть предположение, что же из себя представляет этот шар?

— Теперь вы знаете почти все, что знаю я, — ответил Гордеев. — Предположение у меня, конечно, есть, но я бы предпочел его не высказывать до завершения эксперимента. В одном я убежден — это гость внеземной цивилизации. А вот что он делает на нашей планете… Во всяком случае, вы должны быть готовы ко всему, — резко меняя тон, произнес он. — А теперь давайте обсудим конкретные детали эксперимента…

Они говорили долго. В нетронутых чашках стыл забытый кофе.

Я гляжу на небольшой серебристый шар, который неподвижно застыл в воздухе в нескольких сантиметрах над подставкой. Сегодня орех Кракатук снова невесом.

Если наша догадка верна и его оболочка, такая хрупкая на вид, таит неведомое нам пространство, внутри этого шара могут оказаться целые миры, таинственные и странные.

Словно черные сдвоенные точки движутся по серебристой поверхности. Это муравьи.

Как обманчиво обыденное представление об этих насекомых. А ведь они в сорок раз старше человека. За много лет до нашей эры муравьи появились на планете как первые ростки живого, и с тех пор их облик почти не менялся. Эти крохотные создания нашли идеальный способ путешествовать через века — объединившись в почти совершенное сообщество, переплетя в одно целое свои крошечные индивидуальные мозги способами, которые лишь начинает постигать человек.

Не помню, кто сказал, что если бы муравьев наделить сознанием, они могли бы завоевать Землю…

Кто знает, возможно, в неведомой нам галактике что-то помогло зажечь огнем сознания огромный коллективный мозг подобных существ… И возникла особая, не имеющая никаких аналогов с земной, цивилизация.

Я представил огромный, невероятно разросшийся город, похожий на гигантский муравейник. Со множеством переходов и галерей, прекрасно украшенных залов-площадей. Населенный миллионами существ, каждое из которых живет своей обособленной жизнью и в то же время является как бы частицей, клеточкой всесильного разума, властвующего над планетой.

Возможности коллективного мозга поистине безграничны. Мне казалось, я вижу, как рядом с огромным городом взлетают к звездам корабли странной, причудливой формы. В невероятно далеких глубинах космоса они выпускают во все стороны стаи маленьких серебристых шаров-разведчиков.

Эти посланцы могущественной цивилизации проникают в отдаленные уголки вселенной, чтобы отыскать братьев по разуму…

— У нас все готово, Алексей, — прерывает мои фантазии строгий баритон Гордеева. — Начинаем эксперимент.

Я с сожалением отрываю взгляд от многослойного стекла, за которым безмятежно плавает серебристый шар, и занимаю место в герметичной камере.

Мне хочется попрощаться с ребятами, как перед неизвестным и опасным странствием, но я сдерживаю себя.

Руководители служб докладывают Гордееву о готовности. Легкий укол чуть повыше локтя — мне ввели реалгин. Сверху медленно опускается металлическая полусфера, и веки мои смыкаются.

— Держись, Леша! — слышу, как шепчет напоследок Громеко.

Я улыбаюсь, не раскрывая глаз. Пройдет всего несколько минут, и я познаю твою тайну, орех Кракатук!..