"Крах операции «Тени Ямато»" - читать интересную книгу автора (Богачёв Николай Николаевич)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Регулярно в течение пяти дней на стол начальника VI отдела РСХА бригаденфюрера Вальтера Шелленберга ложились цифровые шифровки посланий Ренке. После личной дешифровки, которая продолжалась целую неделю, он долго размышлял у горящего камина, бесконечно куря и подкрепляясь, отменным бразильским кофе. Затем смял листки и бросил их в камин на пылающие чурки, тщательно размешал кочергой пепел и только после этого сел писать дешифрованный текст полученного донесения — в том свете, в каком это было выгодно как ему, так и, по стечению многих обстоятельств, Ренке.

На следующий день, прямо с утра, основательно подкрепившись ростбифом, Шелленберг совершил краткую прогулку по парку, примыкающему непосредственно к особняку, на легком февральском морозце и двинулся на доклад к Гиммлеру. Принял его рейхсфюрер не сразу. Сообщив адъютанту Гиммлера, что он вернется через полчаса, Шелленберг после возвращения вновь сел в мягкое кресло в приемной и еще раз продумал прочитанное, в особенности все то, что имело касательство непосредственно к нему самому.

Судьба Ренке интересовала Шелленберга лишь постольку, поскольку это было полезно ему, и более никому другому. Будучи отъявленным циником по натуре, он усматривал это качество в каждом, кто хоть мимолетно встречался на его жизненном пути.

Наконец адъютант пригласил Шелленберга в кабинет шефа. К этому времени Гиммлер, будучи руководителем СС, занимал еще и должность министра внутренних дел Германии, а с этого года и пост командующего резервной армии вермахта. По мнению Шелленберга, вряд ли кто, кроме Гитлера, обладал в Германии реальной властью больше, чем Гиммлер.

Руководитель партийной канцелярии Гитлера, а по существу первый его помощник по руководству партией, рейхслейтер Мартин Борман был, конечно, заметной фигурой, но не более. Приписываемое ему могущество распространялось (хотя это уже было немало) на деятельность местных гауляйтеров. Сверх того, он мог давать указания от имени фюрера. Но от чужого имени многого в конечном счете не сделаешь. И поэтому каждый из заправил всячески старался привить себе в общественном мнении, как внутри Германии, так и за ее пределами, вовсе не свойственную ему значимость, которой практически не всегда можно было воспользоваться.

Рейхсмаршал Герман Геринг — казалось бы второе лицо в Германии и официальный преемник Гитлера, обладал настоящей властью лишь как командующий люфтваффе да еще некоторыми концернами, конфискованными и просто захваченными на оккупированных территориях.

Рудольф Гесс — бывшее второе лицо по национал-социалистской партии, находился пока что в положении почетного пленника в Великобритании.

Колченогого Йозефа Геббельса, этого агитатора расизма, вообще можно было не брать в расчет. Правда, с назначением на пост имперского уполномоченного по тотальной военной мобилизации, он заметно укрепил свое положение на иерархической лестнице гитлеризма, однако и этого фашистского лидера, при оценке противоборствующих сил, никто всерьез не принимал.

Когда Шелленберг вошел в кабинет рейхсфюрера и каждый из них поприветствовал другого обычным «зиг хайль», оба они, начальник и подчиненный, почему-то долго молчали, глядя друг на друга. В жизни случаются иногда такие странные моменты, когда один из присутствующих не ждет посещения другого, а этот другой пребывает в состоянии внутренней неуверенности и какое-то время не может собраться с духом, чтобы в непривычной для него обстановке начать разговор.

Так как Шелленберг прибыл без вызова, то ему, естественно, и пришлось начинать первому.

— Рейхсфюрер! — сказал он. — Хотя я пришел к вам с не совсем добрыми вестями, я обязан их вам сообщить со всей правдивостью. Информация, которой я сейчас располагаю, надеюсь, даст нам средства и время, чтобы в нужные сроки принять надлежащие меры для организации должного отпора врагу.

— Выкладывайте скорее, Вальтер, что у вас там сногсшибательного скопилось… Но имейте в виду, я тороплюсь на доклад к фюреру. Поэтому вашей милости, — улыбнулся он, — на все про все отводится не более десяти минут. Вы точно уверены, что ваши новости — действительно очень важны?

— Абсолютно, рейхсфюрер!

— Тогда продолжайте!

— Рейхсфюрер! Главному нашему резиденту в Юго-Восточной Азии неимоверно трудным путем удалось внедрить своего человека в штаб Макартура. Тот сообщил, что в штабных кулуарах идут разговоры о высадке на европейском побережье, якобы со стороны французского департамента Бретань на севере и Лазурного берега на юге, экспедиционных корпусов англо-американцев в конце лета или, в крайнем случае, в начале осени 1944 года.

Лишь теперь Гиммлер сообразил, какой важности сведениями они располагают. Опасаясь, что Шелленберг начнет подкреплять сказанное второстепенными, ненужными подробностями, он постарался опередить его:

— Если у вас, Вальтер, нет еще более важных сведений, то подождите, пока я свяжусь с рейхсканцелярией. Я немедленно доложу обо всем услышанном от вас фюреру. Можете курить, — после некоторой паузы добавил он.

Шелленберг встал из кресла, достал из портсигара сигарету и, закурив, отошел к открытой форточке, к окну, дальнему от стола рейхсфюрера.

— Здесь Гиммлер! — послышалось в тиши комнаты. — Мартин! Крайне необходима немедленная встреча с фюрером.

В трубке, видимо, послышались возражения, однако после слов: «партайгеноссе Мартин Борман» — Гиммлер сразу перешел на официальный тон. «После данных, которыми я обладаю, — сказал он, — при неблагоприятном исходе некоторых обстоятельств не сносить головы не только мне, но и вам. Поэтому, мой друг, вам полезнее будет отменить все визиты к фюреру и дать адъютантам указание препроводить меня в приемную через боковую дверь. Хайль Гитлер! До встречи, мой друг, до встречи!»

Закончив разговор с Борманом, Гиммлер сообщил Шелленбергу, что тот должен сопровождать его во время визита к фюреру.

— То есть, я так понимаю, — запнулся Шелленберг, — вы хотите сказать, что мне у фюрера надо быть рядом с вами?

— Более того, свою новость вы сообщите сами. Не забудьте при этом упомянуть имя генерал-фельдмаршала Альфреда фон Шлиффена — первоначального теоретика молниеносных кампании одновременно против Франции и России, и о гениальном предвидении фюрером подобного оборота событий — войны на два фронта.

В условиях любого диктаторского, авторитарного режима управления обществом ложь, лицемерие и лесть являются краеугольным камнем в отношениях между государственными чинами. Всяческое славословие снизу и благосклонное приятие почестей обнажают всю надуманность и несовершенство единоличных действий диктатора, высвечивают неблагополучие на всех уровнях, обнаруживают невозможность справиться с возникающие ми трудностями и пороками такого недемократичного руководства страной.

Лесть и угодничество проявились и на этот раз, в общении Шелленберга с Гиммлером.

— Надеюсь, что по ходу беседы с деталями вы справитесь сами? — спросил Гиммлер.

— Иес, сэр! — почему-то по-английски заверил его Шелленберг.

Гиммлер с недоумением посмотрел на Шелленберга, удивляясь столь экстравагантному и не совсем уместному ответу, однако промолчал и тут же, подойдя к встроенному в степу платяному шкафу, надел шинель…

На высококлассной машине Шелленбергу приходилось ездить не так уж редко, и все же он откровенно наслаждался изысканным комфортом мягко покачивающегося «опель-адмирала».

У бокового входа в рейхсканцелярию их уже ждали. На ходу обменявшись приветствиями с начальником караульной охраны эсэсовцев, они вошли в приемную и разделись. Тут же их пригласили в кабинет к Гитлеру. Будучи шефом внешнеполитической разведки, Шелленберг посещал кабинет фюрера, можно сказать, регулярно, даже, если не считать светских приемов, когда его присутствие было просто необходимо.

И тем не менее, всякий раз, когда Шелленберг заходил к Гитлеру, его сковывал какой-то неодолимый страх. Если даже встреча с фюрером заканчивалась вполне благополучно, шеф внешнеполитической разведки рейха успокаивался лишь по прибытии домой, в свой особняк, когда, надев любимый махровый халат и удобно устроившись в качалке перед горящим камином, он подолгу курил, глядя в огонь. Чашечка кофе, отличным приготовлением которого Шелленберг чрезвычайно гордился, успокаивала его даже в минуты анализа самых неудачных встреч с высшими руководителями государства.

Среди сослуживцев Шелленберга считали баловнем судьбы — потому что, находясь на высоких постах и в непосредственной близости к опасным зонам большой политической карьеры, он в то же время менее всех иных рисковал своей головой, — в результате искусного лавирования всегда оставался на виду и в фаворе.

Кабинет рейхсканцлера Великой Германской империи, как высокопарно именовали национал-социалисты свое государство, был обширен. Застилавший его ковер с обильным ворсом напоминал шкуру спрятанного под ним чудовища, будто бы уходившего своим громадным туловищем далеко в глубину здания. Бросалась в глаза показная роскошь и претензия на изысканность.

На длинном столе, покрытом зеленым сукном, лежали в ряд карты оперативно-стратегического назначения. Расчерченные стрелами разных цветов, они даже в отсутствие военных чинов создавали видимость суровой воинской деловитости.

Мягкие кресла и стулья вокруг стола — второй ряд как бы подпирал стены кабинета — являли собой образец эклектического стиля. Массивный глобус был самой заметной вещью в этом отличавшемся какой-то необыкновенной безликостью кабинете.

С некоторых пор, а вернее с выходом в свет американской кинокартины «Великий диктатор», никто, кроме самого Гитлера и Бормана, не решался подходить к глобусу, чтобы во время докладов или совещаний воспользоваться им по назначению.

Странное это обстоятельство объяснялось тем фактом, что почти все чины рейха успели посмотреть этот крамольный фильм — то ли будучи в заграничной командировке, то ли в просмотровых залах геббельского министерства пропаганды, фильм, в котором гениальный американский актер и кинорежиссер Чарльз Спенсер Чаплин с необычайной силой своего таланта высмеял Гитлера, и знаменитая сцена с глобусом — одна из самых удачных в фильме — у всех была в памяти. И вот лишний раз напомнить о ней, подойдя к пресловутому этому инструменту, было, конечно же, небезопасно.

Находясь во время встреч со своими соратниками у прославленного Чарли Чаплином глобуса, Гитлер иногда замечал некую тень улыбки на их лицах, и он, разумеется, не мог не понимать ее истинный смысл, однако старался делать вид, будто бы все это происходит оттого, что присутствующие, стараясь угодить ему, весело воспринимают все его шутки и остроты. Гитлер знал, конечно же, и то, что даже своей внешностью, с усиками и челкой, он сильно напоминал тот сатирический персонаж Чаплина и уже поэтому только в глазах подчиненных мог выглядеть смешно.

И все же, хорошо зная, это, он не убрал глобус из своего кабинета, ибо подсознательно чувствовал, что само это его действие еще более заострило бы внимание на комичности известной ситуации, и сатирический гротеск предстал бы в еще большем блеске.

Когда Гиммлер и Шелленберг вошли в кабинет, все присутствующие, и Гитлер в том числе, молча обменялись партийным приветствием.

— Мой фюрер! — обращаясь к Гитлеру, промолвил каким-то не своим, вдруг как бы потускневшим голосом Гиммлер. — Сегодня я пришел к вам с бригаденфюрером Шелленбергом, который хочет сообщить вам чрезвычайно важные известия.

— Рад видеть вас, бригаденфюрер! — сказал Гитлер. — Я вас слушаю. Ради вас я отменил все визиты и прервал мои чрезвычайно важные для судеб нации разговоры с моими министрами.

Шелленберг заметил, что, несмотря на свое внешнее кокетство, Гитлер находился в состоянии необыкновенно сильного нервного возбуждения. Взгляд его был напряженно насторожен, едва заметный тик левой щеки и легкое дрожание рук тоже не ускользнули от внимания Шелленберга, хотя, стараясь казаться спокойным, Гитлер вынужден был теребить загривок стоявшей рядом с ним его любимой овчарки Блонди.

«Такое состояние здоровья президента государства и рейхсканцлера, — подумал Шелленберг, — не обещает нации ничего хорошего в будущем». Мгновенно оценив обстановку, Шелленберг скосил взгляд на усевшегося в кресло рейхсфюрера Гиммлера и одним духом выпалил:

— Господин рейхсканцлер! Учитывая важность сообщения, я счел нужным независимо от оценки, характера и значимости, какую вы дадите ему, немедленно доложить вам — вождю немецкого народа — факты для возможного принятия мер по ним. Наш резидент Иоганн Ренке сообщил мне шифровкой из Китая, что внедренный по моему указанию в штаб Макартура некий американец немецкого происхождения добыл важные сведения, согласно которым начало наступления англо-американцев на Европейский континент произойдет в конце лета или в начале осени сего года.

— И это-все? Не ново, не ново, Шелленберг! Так, кажется, ваше имя? — Гитлер сделал вид, будто и в самом деле запамятовал имя одного из крупнейших руководителей эсэсовских служб.

— Под руководством нашего посла в Анкаре, Франца фон Папена, и при непосредственной помощи людей преуспевающей «фирмы» рейхсфюрера дипломатические представители Великой Германии, — как ни в чем не бывало продолжал Гитлер, — с участием камердинера английского посла в Турецкой республике раздобыли стенографический отчет о Тегеранской конференции союзных держав, где точно указан срок высадки в Европе экспедиционных сил по так называемому плану «Овер-лорд» — 1 мая 1944 года. Учитесь работать, Шелленберг!

Гитлер сделал паузу, а затем спросил:

— Кстати, знаете, кто выкрал и переснял эти документы? Турецкий подданный, поступивший на службу и английское посольство без достаточной проверки со стороны Интеллидженс сервис. Позже он и нам оказался не нужен: сластолюбивый развратник и скряга. А типы подобной породы опасны: в любую минуту их можно купить и перепродать хоть самому дьяволу… А каким образом, как вы думаете, наши люди обошлись с этим прощелыгой? За предоставленные материалы они расплатились с ним фальшивыми банкнотами, нарицательной стоимостью каждой купюры в сто фунтов стерлинги, на чем, собственно, он потом и попался в турецком банке. Хотя вот Генрих, — Гитлер показал рукой в сторону Гиммлера, — недавно утверждал здесь, что их опробовали в Центральном лондонском банке Англии. Блажен, кто верует. Отсюда вывод: ваши ребята из IV отдела РСХА, где ими командует такой прекрасный знаток своего дела как Генрих Мюллер, все-таки хлеб даром не едят! Не в пример некоторым интеллигентным лицам, чурающимся черновой работы, — со злостью ввернул Гитлер. — А куда вы подевали, Генрих, этих евреев, которые, я бы даже сказал талантливо, умеют подделывать любые банкноты?.. Может быть, соизволите передать их моему финансовому советнику, доктору Яльмару Шахту, для использования и дальше в интересах рейха?

— Поздно, мой фюрер! Их Эрнст Кальтенбруннер отправил на перекладных в концлагерь, погреться там в крематории, — цинично, однако без тени улыбки сказал Гиммлер.

— Жаль, Генрих, жаль. Не евреев, естественно, а специалистов для возможных финансовых операций в будущем.

— Вероятно, среди них появились разногласия, и поэтому намеченные сроки оттягиваются, — сменив тему и подыгрывая Гитлеру, сказал Гиммлер. Стараясь обходить, острые вопросы, он любил при всяком удобном случае напомнить о разногласиях союзных держав антигитлеровской коалиции.

— Дай бог, дай бог, Генрих! Выражаясь в удобном для тебя тоне, они вероятнее всего не успели еще полностью обеспечить своих солдат жевательной резинкой и походными борделями. Что ж, подождем! Я думаю, генерал-фельдмаршал Герд фон Рунштедт устроит им достойную встречу! Вообще, всерьез столкнувшись со Сталиным, я бы предпочел борьбе с ним все силы Макартура, Монтгомери и Эйзенхауэра вместе взятые. Этих опрокинуть было бы куда проще, ибо в лице русских мы непосредственно столкнулись с большевистской системой, которая по многим компонентам ничуть не уступает нашей. Тем не менее я твердо верю в окончательную победу немецкой нации над большевизмом, также как и западной плутократией! Провидение работает в нашу пользу, господа! — с пафосом воскликнул Гитлер.

— Надеюсь, у нашего юноши нет никаких просьб к фюреру? — вставая с кресла, сказал рейхсфюрер, так как времени у него было в обрез, а судя по настроению Гитлера, того начало заносить снова.

— Великий Ницше с нордической твердостью указал нам путь совершенства и очищения от всяческой скверны. — Гитлер решил добить свою последнюю фразу. — Наша восточная миссия указана нам свыше. Гот мит унс, господа! — И, уже обращаясь персонально к Гиммлеру, сказал: — Ты прав, Генрих! Блонди, — теребя за загривок овчарку, лицемерно воркующим голосом промолвил фюрер, — уже подошло время есть порцию овсянки. Морить голодом животных нельзя, иначе можно попасть под огонь и стрелы старушек из общества по защите животных и быть подвергнутым остракизму.

— Господин президент и рейхсканцлер! — так же в тон Гитлеру воскликнул, вскакивая с места, Шелленберг. Обращенные к нему слова Гиммлера он расценил как косвенное распоряжение. — Я заранее приношу глубокие извинения потому, что вынужден занять у вас еще пару минут, но, мне кажется, наш резидент Иоганн Ренке достоин награды. Эти его важные сведения, а также другие выполненные им задания, в том числе и лично наши, — все это дает ему некоторое право на какую-нибудь моральную компенсацию.

— Это не тот ли Ренке, который по нашей просьбе инспирировал личное пожелание генерала Тодзио в части поставки им ракет ФАУ-1 или их чертежей, дабы им справиться в воздухе с американскими «летающими крепостями»?

— Тот самый, мой фюрер, он именно, — вместо бригадефюрера поспешно ответил Гиммлер, — Вы, конечно, знаете, что в силу служебной скромности я совершенно не люблю расхваливать сотрудников из СС, однако за этого малого могу поручиться!

— Я полагаю, Рыцарский крест ему будет к лицу, Генрих?

— В самый раз, мой фюрер!

— Тогда подготовьте документы о награждении и, когда начнете визировать, не забудьте включить в этот список и присутствующего здесь нашего юного друга. За неординарные заслуги перед рейхом надо и его чем-то отметить. — Гитлер дал понять Гиммлеру, что облагодетельствовать наградой, но значительно ниже рангом, следует также и Шелленберга. — Хотя в древности, — продолжил Гитлер, игриво посматривая на бригадефюрера, — за некоторые плохие вести гонцам обычно рубили головы.

Заметив перемену в лице Шелленберга, Гитлер поспешил его успокоить:

— Не пугайтесь, мой юный друг! Мы живем в цивилизованном мире, и вам пока, я повторяю пока, это ни в коей мере не угрожает.

Хорошо зная о психической неуравновешенности фюрера, о частой и иногда беспричинной смене его настроения, Шелленберг, конечно, ужаснулся услышанной им только что зловещей шутке. В какое-то мгновение он даже почувствовал, как противные мелкие мурашки побежали по его телу. Кому не известно было, чем иногда заканчивались подобные изречения, высказанные в кабинете этого маньяка? Но тут, подав руку для прощания, Гитлер вполне дружелюбно промолвил:

— До свидания, мой друг, до свидания!

Другой рукой он в это время держал за ошейник овчарку. Но, когда Шелленберг сделал было попытку приблизиться к Гитлеру, Блонди, ощерив клыки и вздыбив шерсть, злобно на него зарычала.

И все же, протянув обе руки вперед, не обращая внимания на эти вдруг возникшие сложности, Шелленберг подобострастно и осторожно потряс кисть фюрера.

— Генрих, останься, я угощу тебя кофе, — сказал Гитлер.

— Слушаюсь, мой фюрер!

Щелкнув каблуками, Шелленберг быстро удалился. Уже сидя в машине и устав от чрезмерного напряжения, полученного накануне у Гитлера, он сразу же расстегнул на все пуговицы генеральский реглан и расслабился, развалясь на сиденье. Через минуту легкий ветерок от быстрого движения освежающе повеял ему в лицо, по Шелленбергу все еще было душно, и он освободил туго стягивающий шею воротник мундира, открыл боковое стекло. Вскоре мягкий морозец, обычный в конце февраля, привел его в полное равновесие моральных и физических сил, ибо Шелленберг, будучи неплохим спортсменом, умел себя привести в надлежащую форму при любых обстоятельствах.

— Домой! — необычно громко сказал он шоферу, когда заметил, что тот направляет машину по дороге на службу.

После долгих и невеселых размышлений он понял, что теперь, после недостоверного доклада рейхсфюреру и Гитлеру о донесении Ренке, у него, Шелленберга, дела обстоят скверно: в случае выяснения подлинных причин его намерений ему грозили крупнейшие неприятности. Поэтому, не откладывая задуманного в долгий ящик, он, сидя перед пылающим камином у себя дома, принялся сочинять обратную шифровку. Этот незамысловатый с его стороны ход напрашивался сам собой. Ибо ставкой могла быть не только судьба друга молодости Иоганна Ренке — теперешнего самоотставника-резидента, но также его, Шелленберга, собственная голова.