Пролог

К своим двенадцати годам Гарри Валентайн обладал двумя видами знаний, заметно отличавших его от других мальчиков его класса в частной школе Англии начала девятнадцатого века.

Во-первых, он свободно владел русским и французским языками. В этом, однако, не было ничего необычного или мистического. Дело в том, что когда Гарри исполнилось четыре месяца, его бабушка, своенравная аристократка Ольга Петровна Оболенская-Делл, поселилась в доме семьи Валентайн.

Ольга презирала английский язык. По ее мнению, которое она не стеснялась высказывать, в мире не существовало ничего такого, что нельзя было выразить либо по-русски, либо по-французски.

Но она никогда не могла объяснить, почему она вышла замуж за англичанина.

— Наверное, это можно объяснить только по-английски, — пробормотала себе под нос сестра Гарри Энн.

Когда сестре влетело за это замечание, Гарри, как и полагалось любому нормальному брату, лишь пожал плечами и улыбнулся. Бабуля хотя и презирала английский, отлично его понимала, а слух у нее был дай Бог каждому. Поэтому, когда она была в классной комнате, не следовало что-либо бормотать — на любом языке. А уж по-английски — вообще было глупо. Это предполагало, что французский или русский не годились для адекватного выражения какого-либо высказывания, а этого бабушка вынести не могла.

Гарри удивился, что Энн тогда не выпороли.

Но Энн ненавидела русский с таким же неистовством, какой бабушка приберегала для английского. Русский требовал слишком много работы, жаловалась Энн, а французский был почти таким же трудным. Когда в доме появилась бабушка, Энн было пять лет, и ее английский уже настолько прочно укоренился, что никакой другой язык не мог с ним соперничать. Тем более оказаться на том же уровне.

Гарри же, наоборот, был счастлив говорить на любом языке, на каком к нему обращались. Английский у него был для домашнего общения, французский — когда надо было блеснуть утонченностью, а русский был языком для выражения сильных эмоций. Он знал, что Россия огромная страна. И холодная. Но самое главное — великая.

Петр Великий, Екатерина Великая — Гарри был воспитан на жизнеописаниях этих монархов.

— Еще чего! — ворчала Ольга, когда учитель Гарри начал преподавать ему историю Англии. — Кто этот Этельред Нерешительный[1]? Нерешительный? Что это за правитель, которому позволяется быть нерешительным?

— Королева Елизавета была великой, — отважился напомнить Гарри.

Замечание внука не произвело на бабушку никакого впечатления.

— И что? Разве они называют ее Елизаветой Великой? Или Великой Королевой? Нет, ничего подобного. Они называют ее королевой-девственницей, будто этим надо гордиться.

Именно в момент этого высказывания учитель вдруг покраснел. Гарри показалось это странным.

— Она, — продолжала бабушка ледяным тоном, — не была великой королевой. Она даже не сумела подарить своей стране наследника престола. ….

— Большинство ученых-историков сходятся во мнении, что королева поступила мудро, отказавшись выйти замуж, — неуверенно возразил учитель. — Ей было необходимо создавать впечатление, что на нее никто не оказывает влияния и…

Голос учителя вдруг замер. Гарри этому не удивился. Бабушка пригвоздила учителя одним из своих знаменитых орлиных взглядов. Гарри не знал никого, кто мог бы выдержать такой взгляд и не сбиться.

— Вы не годитесь быть учителем, — провозгласила она и повернулась к нему спиной. На следующий день она его уволила и стала сама учить Гарри, пока не был найден другой наставник.

Вообще-то не Ольга должна была нанимать и увольнять учителей для детей семьи Валентайн, которых к тому времени было трое. (Эдвард появился в детской, когда Гарри было семь лет.) Но никто другой не вмешивался в процесс обучения. Мать Гарри, Катарина Делл-Валентайн, никогда не перечила матери, а что касается отца… то…

Именно с ним связано второе необычное знание, которое обрушилось на голову двенадцатилетнего Гарри.

Его отец, сэр Лайонел Валентайн, был пьяницей.

Это ни для кого не было секретом. Все знали, что сэр Лайонел пьет больше, чем следовало. Скрывать это было невозможно. Сэр Лайонел спотыкался, а иногда падал на глазах у всех, у него заплетался язык, он смеялся, когда никто не смеялся. К тому же, к несчастью двух служанок (и двух ковров в кабинете сэра Лайонела), была причина, почему излишнее потребление алкоголя никак не влияло на его вес — он не становился толстым.

А Гарри приходилось убирать за ним рвоту.

Это началось, когда ему было десять лет. Возможно, он и оставил бы всю эту мерзость там, где она лежала, если бы не собирался попросить у отца немного карманных денег. Он тогда пришел в кабинет отца поздно вечером. Ко времени прихода сына сэр Лайонел уже выпил свою дневную порцию бренди, опрокинул рюмочку перед обедом, выпил вина за ужином, потом пил портвейн и собирался приложиться у себя в комнате к уже начатой бутылке бренди, которую он тайком привез из Франции. Обращаясь к отцу с просьбой о карманных деньгах, Гарри был абсолютно уверен, что выразил ее в законченных предложениях на английском языке, но отец в ответ смотрел на него бессмысленным взглядом, видимо, не понимая, о чем говорит его сын, а потом его вырвало прямо на башмаки Гарри.

Так что Гарри пришлось все убирать самому.

После этого, казалось, путь к отступлению был закрыт. Спустя неделю все повторилось, а потом — через месяц.

К тому времени, когда Гарри исполнилось двенадцать, какой-нибудь другой мальчик уже потерял бы счет случаям, когда он убирал за своим отцом, но Гарри всегда любил точность, и, начав считать, он уже не мог остановиться.

Большинство людей, очевидно, перестали бы считать, дойдя до семи. К этому выводу Гарри пришел, прочитав обширную литературу по логике и математике: семерка была единственным числом, которое люди способны оценить визуально. Проставьте на листе бумаги семь точек, и большинство людей при беглом взгляде на них скажут «семь». Проставьте восемь точек, и большинство окажется в тупике.

После пятнадцати уборок Гарри совершенно точно знал, сколько раз он видел отца, когда тот шел, спотыкаясь, по коридору, или отключался, лежа на полу, или пытался (всякий раз неудачно) наклониться над ночным горшком. А потом, когда число случаев перевалило за двадцать, он понял, что ничего исправить уже невозможно и ему придется продолжать счёт.

Если бы он отнесся к этому по-другому, он плакал бы по ночам, а не просто шептал, уставившись в потолок: «Сорок шесть. Но радиус был немного меньше, чем в прошлый четверг. Видимо, сегодня, он мало съел за ужином».

Мать Гарри давно решила, что будет полностью игнорировать ситуацию. Чаще всего ее можно было застать в саду, где она ухаживала за экзотическими видами роз, которые ее мать привезла из России много лет назад. Энн сообщила Гарри, что намерена выйти замуж и покинуть эту «вонючую дыру», как только ей исполнится семнадцать. Это она в конце концов и сделала, потому что ни один из ее родителей палец о палец не ударил, чтобы найти ей подходящего жениха. Что же касается их младшего брата, то Эдвард как-то сумел приспособиться, так же, как Гарри. После четырех часов дня с отцом было бесполезно общаться, даже если он казался трезвым. А после ужина он полностью сходил с катушек.

Слугам, конечно, все было известно. Не то чтобы их был легион. Но, имея приличный дом в Суссексе и ежегодный доход с приданого Катарины, семья была вполне обеспечена, хотя роскоши не наблюдалось. Штат прислуги состоял из восьми человек: дворецкий, кухарка, экономка, грум, двое слуг, горничная и посудомойка. Прислуга предпочитала оставаться с семьей вопреки необходимости время от времени выполнять неприятные обязанности, связанные с пьянством хозяина. Сэр Лайонел хотя и был алкоголиком, не был привередливым. Не был он и скупым, и поэтому служанки научились убирать за ним, получая за это пару лишних монет — правда, только в тех случаях, когда хозяин был не слишком пьян и помнил, что натворил.

Так что Гарри не мог объяснить, почему он продолжал убирать за отцом, хотя это могли делать другие. Может быть, он не хотел, чтобы слуги знали, как часто это случается. А может, где-то на уровне интуиции это было предупреждением о вреде алкоголя. Он слышал, что и отец его отца тоже был алкоголиком. «Неужели этот порок передается по наследству?» — размышлял Гарри.

Но слишком углубляться в проблему ему не хотелось.

А потом, совершенно неожиданно, умерла бабушка. Конечно, не во время сна. Ольга Петровна Оболенская-Делл никогда не покинула бы этот мир незаметно. Она сидела за обеденным столом, собираясь зачерпнуть ложкой суп из тарелки, и вдруг схватилась за грудь, несколько раз судорожно вздохнула и умерла. Позже говорили, что прежде, чем ее голова упала на стол, бабушка, вероятно, была еще в сознании, потому что она не попала лицом в тарелку с супом, а каким-то образом ударила по ней ложкой, так что солидная порция обжигающей жидкости перелетела через стол и угодила прямо в сэра Лайонела, который был слишком пьян, чтобы увернуться.

Гарри не был свидетелем этого происшествия; ему было двенадцать лет, и ему не разрешалось обедать со взрослыми. Но Энн была за столом и подробно все ему описала.

— И тогда он сорвал с шеи галстук!

— Прямо за столом?

— Да, прямо за столом. Так что стал виден ожог! Вот такое красное пятно! — С помощью большого и указательного пальцев Энн показала размер пятна.

— А бабушка?

Энн опомнилась, но всего на мгновение.

— Я думаю, что она умерла.

Гарри сглотнул и кивнул.

— Она была очень старая.

— Не меньше девяноста лет!

— Я не думаю, что ей было девяносто.

— Но она выглядела на девяносто, — буркнула Энн.

Гарри промолчал. Он не знал, как выглядит девяностолетняя женщина, но у бабушки действительно было больше морщин, чем у всех его знакомых.

— Но я еще не рассказала тебе о самом странном, — сказала Энн, подавшись вперед. — О маме.

Гарри заморгал.

— А что она сделала?

— Ничего. Совершенно ничего.

— Она сидела рядом с бабушкой?

— Нет, я не это имею в виду. Она сидела напротив и по диагонали — слишком далеко, чтобы помочь.

— Тогда…

— Она просто осталась сидеть, — оборвала его Энн. — Даже не пошевелилась. Даже не попыталась встать.

Гарри задумался, но не слишком удивился.

— У нее не дрогнул ни один мускул на лице. Она просто сидела. Вот так.

Лицо Энн приняло выражение полного безразличия и отстраненности, и Гарри пришлось признать, что именно так могла выглядеть их мать.

— Знаешь, что я тебе скажу, — продолжала Энн, — если бы бабушка умерла, сидя напротив меня, я по крайней мере не выглядела бы равнодушной. — Энн покачала головой. — Они такие странные, наши родители. Оба. Отец только и знает, что пить, а мама вообще ничего не делает. Я просто не могу дождаться своего дня рождения. Мне все равно, что мы будем вынуждены носить траур. Я выйду замуж за Уильяма Форбуша, и никто не сможет мне в этом помешать. Ни он, ни она.

— По-моему, тебе незачем об этом беспокоиться, — сказал Гарри. — У мамы не будет никакого мнения на этот счет, а отец будет слишком пьян, чтобы вообще что-либо заметить.

— Хм. Ты, наверное, прав. — Губы Энн искривила печальная улыбка, а потом с не свойственным ей проявлением сестринской любви она сжала плечо Гарри. — Ты тоже сможешь скоро уехать. Не беспокойся.

Гарри кивнул. Через несколько недель он должен был уехать в колледж.

Он чувствовал себя немного виноватым за то, что он уедет, а Энн и Эдвард должны будут остаться дома. Но когда он в первый раз отправился в колледж, чувство вины сменилось ощущением облегчения и свободы.

Как же хорошо, что он уехал! При всем уважении к бабушке и ее любимым российским монархам он мог бы назвать свое освобождение великим событием в своей жизни.

Школьная жизнь оказалась именно такой, как и ожидал Гарри. Такой же интересной и полезной. Он учился в колледже Хесслуайт — умеренно строгой школе для мальчиков, родители которых не имели достаточных средств (а в случае Гарри — элементарного интереса), чтобы послать своих сыновей в более престижные Итон или Харроу.

Гарри нравился колледж. Он любил уроки, любил спорт, а особенно то, что ему не приходилось перед тем, как лечь спать, обшаривать каждый уголок дома, разыскивая отца и молясь о том, чтобы тот успел уснуть до того, как его вырвет. Из общей комнаты он прямиком направлялся в свою спальню, радуясь тому, что по пути не встречалось ничего непредвиденного.

Но все хорошее когда-то кончается, и в возрасте девятнадцати лет Гарри окончил колледж вместе со всем классом, в котором учился и его кузен и близкий друг Себастьян Грей. В колледже был выпускной вечер, и большинство мальчиков хотело отметить это событие, но Гарри «забыл» известить об этом родителей.

— Где твоя мама? — спросила его сестра матери тетя Анна. Она так же, как Катарина, говорила по-английски без всякого акцента, хотя в детстве Ольга заставляла их говорить только по-русски. Анна вышла замуж удачнее Катарины — ее мужем стал второй сын графа. Это не стало причиной разрыва между сестрами; в конце концов, сэр Лайонел был баронетом, так что Катарину называли «ваша милость». Но у Анны были связи и деньги и, что было, вероятно, еще важнее у нее был муж (до своей смерти, случившейся двумя годами раньше), который никогда не пил за ужином больше одного бокала вина.

Так что когда Гарри пробормотал что-то насчет того, что его мать очень устала, Анна сразу поняла, что он имел в виду, — если приедет мать, за ней непременно притащится отец. После того как в 1807 году, присутствуя на совете колледжа и желая блеснуть красноречием, он, будучи пьян, не смог связать двух слов, Гарри больше не желал приглашать его на какие-либо школьные мероприятия.

Будучи пьяным, сэр Лайонел обычно проглатывал многие буквы, особенно букву «с», и Гарри не был уверен, что сможет пережить еще одно выступление отца, тем более что в тот вечер отец решил произнести речь, взгромоздившись на стул в тот момент, когда наступила абсолютная тишина.

Гарри постарался стянуть отца со стула, и, возможно, ему это и удалось бы, если бы его мать, сидевшая на стуле рядом, захотела бы помочь сыну. Но она, по своему обыкновению, смотрела в таких случаях строго перед собой, притворяясь, что ничего не видит и не слышит. А это означало, что Гарри пришлось тянуть отца с одной стороны. В результате сэр Лайонел потерял равновесие и с грохотом рухнул на пол, ударившись щекой о спинку стоявшего впереди стула.

Такое событие могло бы привести в замешательство любого, но не сэра Лайонела. Он глупо ухмыльнулся, назвал Гарри «мой шмышленый штарший шынок» и выплюнул зуб.

Гарри сохранил этот зуб. Но он больше не разрешал своему отцу появляться на территории колледжа. Даже если это означало, что он будет на выпускном вечере единственным учеником, к которому не приехали родители.

Тетя Анна настояла на том, чтобы отвезти его домой, за что Гарри был ей благодарен. Он не любил гостей, но Анна и Себастьян уже все знали про его отца. Во всяком случае, почти все. Он не рассказал им о недавней утрате любимого бабушкиного самовара.

Дело в том, что сэр Лайонел споткнулся о стул и в неудачной попытке сохранить равновесие совершил прыжок, приземлившись животом на сервант. Самовар упал, серебряный бок покорежился, а эмаль внутри пошла трещинами и вообще почти вся отвалилась.

В то утро на полу оказались также три тарелки с яйцами и несколько ломтиков поджаренного бекона.

Но если взглянуть на вещи оптимистически, собак еще никогда так хорошо не кормили.

Колледж Хесслуайт был выбран еще и по причине того, что он находился не очень далеко от дома Валентайнов. Так что они доехали до дома всего за полтора часа.

— В этом году много зелени, — заметила тетя Анна, — а розы, наверное, цветут вовсю.

Гарри рассеянно кивнул, стараясь понять, какое сейчас время: еще конец дня или уже начало вечера? Если бы уже было ближе к вечеру, подумал он, ему пришлось бы пригласить тетю и кузена на ужин. Впрочем, пригласить их надо было в любом случае; потому что тетя Анна, конечно, захочет повидаться с сестрой. Но если еще день, они скорее всего рассчитывают только на пятичасовой чай. А это означало, что можно было избежать встречи с Лайонелом.

Другое дело ужин. Сэр Лайонел всегда настаивал на том, чтобы переодеваться к ужину. Как он любил говорить, «это отличительная черта джентльмена». И сколько бы человек ни сидело за столом (в девяноста девяти случаях из ста это был он сам, леди Валентайн и кто-либо из детей), он любил разыгрывать роль хозяина, принимающего гостей. Все это выливалось в бесконечные истории и анекдоты, причем, рассказывая их, он забывал, в чем заключалась соль этих анекдотов.

Сидевшие за столом почти все время молчали, делая вид, будто не замечают, как по столу растекается пятно соуса из опрокинутого соусника, или того, что сэр Лайонел требует, чтобы ему налили еще вина.

Еще раз.

И еще.

Никто никогда его не останавливал. Какой смысл? Сэр Лайонел отлично понимал, что пьет слишком много. Гарри потерял счет случаям, когда отец, повернувшись к нему, всхлипывал: «Мне так жаль, так жаль. Я не хочу тебя расстраивать. Ты хороший мальчик, Гарри».

Но по-другому не было никогда. Какова бы ни была причина, по которой сэр Лайонел неизменно напивался, она всегда была сильнее чувства вины или сожаления, которые могли бы его остановить. Сэр Лайонел понимал размеры своего несчастья, но был совершенно не в силах что-то сделать.

Так же, как Гарри. Не мог же он привязать отца к кровати. Поэтому он никогда не приглашал к себе домой друзей, старался не быть дома во время ужина, а окончив колледж, начал считать дни, когда настанет время и он сможет поступить в университет.

Но сначала ему предстояло пережить лето.

Когда карета остановилась перед домом, Гарри выпрыгнул и протянул руку тете. Себастьян последовал за нею, и все трое направились в гостиную, где за рукоделием сидела Катарина.

— Анна! — воскликнула она, но не встала, чтобы приветствовать гостей. — Какой чудесный сюрприз.

Анна наклонилась, чтобы обнять сестру, и села рядом.

— Я решила подвезти Гарри домой из колледжа.

— О! Значит, семестр закончился? — пробормотала Катарина.

Гарри улыбнулся. Наверное, это его вина, что он не сообщил матери о том, что он окончил колледж. Но разве матери не должны сами следить за учебой своих детей?

— Себастьян, — сказала Катарина, повернувшись к племяннику, — как ты вырос.

— Такое случается, — криво усмехнулся Себастьян.

— Боже мой, — улыбнулась Катарина. — Скоро ты станешь опасен для девушек.

Гарри знал, что Себастьян уже покорил почти всех девушек в окрестностях Хесслуайта. От него, вероятно, исходили какие-то особые флюиды, потому что девушки буквально падали к его ногам.

Конечно, не все девушки могли одновременно танцевать с Себастьяном, поэтому кое-что перепадало и Гарри, который обычно стоял с ним рядом.

— У него не будет на это времени, — сказала Анна. — Через месяц он уезжает в армию. Я купила ему патент офицера.

— Так ты будешь служить в армии? Как это здорово, — с улыбкой сказала Катарина.

Себастьян пожал плечами.

— Ты же знала об этом, мама, — сказал Гарри.

Будущее Себастьяна было определено уже несколько месяцев назад. С тех пор как умер ее муж, тетю Анну очень беспокоило то, что ее сыну не хватает мужского влияния. И поскольку ему не светили ни титул, ни наследство (его отец был вторым сыном графа), было понятно, что ему придется самому пробивать себе дорогу в жизнь.

Никому, даже матери Себастьяна, считавшей, что солнце встает и садится исключительно ради ее сына, и в голову не могла прийти мысль, чтобы предложить ему стать священником.

Себастьян был не слишком рад перспективе провести следующие годы на войне с Наполеоном, но — как он признался своему кузену Гарри — что ему оставалось делать? Его дядя, граф Ньюбери, презирал его и ясно дал понять, что от этой ветви их семьи ему нечего ждать благодеяний, ни денежных, ни каких-либо других.

— А вдруг он умрет, — предположил Гарри с тактом, присущим девятнадцатилетнему юнцу.

Однако Себастьяна было нелегко обидеть, особенно когда дело касалось его дяди. Или его единственного сына — наследника графского титула.

— Мой кузен еще хуже своего отца, — ответил Себастьян. — Он попытался сделать вид, что незнаком со мной, когда я был в Лондоне.

Гарри был в шоке. Одно дело ненавидеть одного из членов семьи, и совсем другое — попытаться публично его унизить.

— И что же ты сделал?

Губы Себастьяна изогнулись в насмешливой улыбке.

— Соблазнил девушку, на которой он собирался жениться.

Гарри ни на секунду этому не поверил и изумленно поднял брови.

— Ладно, я немного преувеличил, — сознался Себастьян. — Но я соблазнил официантку из паба, на которую он положил глаз.

— А та девушка, на которой он хотел жениться?

— Больше не хочет выходить за него замуж, — фыркнул Себастьян.

— Боже праведный, Себ, что ты натворил?

— О, ничего особенного. Я не настолько глуп, чтобы вступать в тайные сношения с дочерью графа. Я просто… вскружил ей голову, вот и все.

Но как правильно рассудила его мать, в армии у Себастьяна будет не слишком много возможностей для любовных похождений. Гарри старался не думать об отъезде Себастьяна. Кузен был единственным человеком на свете, которому он доверял — полностью и безоговорочно.

Он был единственным человеком, который никогда не подводил Гарри.

На самом деле все имело смысл. Себастьян был не глуп. Но он не был создан для науки. Для него армия была наилучшим выбором. Все же, сидя в гостиной на неудобном, слишком маленьком для него стуле, Гарри не мог не пожалеть себя, пусть даже совсем чуть-чуть. И даже почувствовал себя эгоистом. Он предпочел бы, чтобы Себастьян тоже поступил в университет, и они были бы рядом.

— Какого цвета у тебя будет мундир? — спросила Катарина.

— Думаю, что синего, — вежливо ответил Себастьян.

— О, в синем ты будешь выглядеть великолепно, не правда ли, Анна?

Анна кивнула, а Катарина добавила:

— И ты, Гарри, тоже. Может быть, и ты станешь офицером?

Гарри удивленно заморгал. Вопрос об армии для него никогда в семье не обсуждался. Он был старшим сыном, наследником титула баронета, дома и денег, которых не успел пропить его отец ко времени своей кончины. Никто не хотел подвергать его опасности, каковую предполагала служба в армии.

Кроме того, он был одним из немногих мальчиков в Хесслуайте, которому нравилось учиться. Его прозвали «профессором», и он против этого не возражал. О чем только думает его мать? Да знает ли она его вообще? Может быть, она предлагает ему пойти в армию, чтобы он был модно одет?

— Э-э… Гарри не смог бы быть солдатом, — сказал Себастьян. — Он даже с близкого расстояния не может попасть в цель.

— Это не так, — парировал Гарри. — Я не так хорошо стреляю, как он, — он кивнул в сторону Себа, — но лучше остальных.

— Значит, ты хороший стрелок, Себастьян? — спросила Катарина.

— Я лучший.

— К тому же он исключительно скромен, — пробормотал Гарри.

Себастьян действительно был выдающимся стрелком, и в армии от него будут в восторге, если только удастся удержать его от того, чтобы он не соблазнил всю женскую половину Португалии.

— А почему ты не хочешь идти в армию? — обернулась Катарина к сыну.

Гарри посмотрел на мать, пытаясь понять ее. Выражение ее лица было всегда раздражающе непроницаемым, словно годы медленно вымывали из ее организма все эмоции. У его матери никогда не было своего мнения. Она позволяла жизни бурлить вокруг нее, при этом нисколько не реагируя на это.

— Я думаю, тебе понравилось бы в армии, — тихо сказала она, а Гарри подумал, что никогда не слышал, чтобы она когда-либо высказывала свое мнение относительно его будущего или его жизни вообще.

Может быть, она просто ждала, когда наступит подходящее время?

Она улыбнулась так, как обычно, — с легким вздохом, словно улыбка далась ей с трудом.

— Ты был бы великолепен в синем. — Повернувшись к Анне, она спросила: — Не правда ли?

Гарри открыл было рот, чтобы сказать… Сказать хоть что-нибудь. Как только он придумает, что именно. Он не собирался идти в армию. Он выиграл конкурс в Пембрук-колледже, в Оксфорде. Он подумывал о том, чтобы совершенствоваться в русском языке. С тех пор как умерла бабушка, он его подзабыл. Мать говорила по-русски, но они и по-английски-то редко по-настоящему общались.

Гарри скучал по бабушке. Она не всегда была права, и вообще не всегда была очень приятной, но она была забавной. И она его любила.

Интересно, чем бы она хотела, чтобы он занимался? Она наверняка одобрила бы его желание учиться в университете, особенно если это означало бы полное и ежедневное погружение в русскую литературу. Впрочем, она высоко ценила и армию и открыто насмехалась над отцом Гарри, никогда не служившим на благо своей страны.

Отец вообще открыто подвергался ее насмешкам по многим поводам.

— Тебе стоит подумать, Гарри, — произнесла Анна. — Я уверена, что Себастьян будет тебе благодарен за компанию.

Гарри бросил отчаянный взгляд на Себастьяна. Друг поймет его. О чем они только думают? Неужели о том, что он может принять такое решение за чаем? Что он откусит кусочек бисквита, чуть задумается и решит: да, синий цвет очень подходит для мундиров и он будет выглядеть великолепно?

Однако Себастьян, по своему обыкновению, чуть повел плечом, что означало: «Что я должен сказать? Пути глупости неисповедимы».

Мать Гарри поднесла к губам чашку, но по наклону чашки невозможно было определить, сделала ли она глоток. Потом, поставив чашку на блюдце, она закрыла глаза.

Гарри знал, что это означает. Она услышала шаги. Шаги Лайонела. Она всегда слышала их раньше других. Возможно, с годами у нее выработалась привычка. Ее умение притворяться, будто ее жизнь была какой-то другой, чем на самом деле, развилось вместе с умением в любую минуту распознавать местонахождение ее мужа.

— Анна! — воскликнул Лайонел, открыв дверь и сразу же прислонившись к косяку. — Себастьян! Какой чудесный сюрприз! Как поживаешь, мой мальчик?

— Очень хорошо, сэр.

Гарри наблюдал за тем, как отец входил в комнату. Пока еще рано было определить, в каком он был состоянии. Походка была еще твердой, но он слишком размахивал руками, и Гарри это не понравилось.

— Рад тебя видеть, Гарри. — Он слегка потрепал сына по плечу по пути к столику с напитками. — Значит, колледж ты закончил?

— Да, сэр.

Лайонел плеснул себе что-то в стакан — Гарри стоял слишком далеко, чтобы понять, что именно. Обернувшись к Себастьяну, Лайонел криво усмехнулся:

— Сколько же тебе лет, Себастьян?

— Девятнадцать, сэр.

Они с Гарри были одногодки с разницей в один месяц.

— Ты угощаешь его чаем, Кейти? — обратился Лайонел к жене. — О чем ты только думаешь? Он уже мужчина.

— Чай очень хороший, отец, — резко бросил, Гарри.

Сэр Лайонел повернулся и заморгал, словно забыл о присутствии сына.

— Гарри, мальчик мой. Рад тебя видеть.

Гарри сжал губы.

— Я тоже рад тебя видеть, отец.

Сэр Лайонел отпил порядочный глоток.

— Значит, семестр закончился?

Гарри кивнул и сказал, как обычно:

— Да, сэр.

Сэр Лайонел нахмурился и сделал еще глоток.

— Так ты уже окончил колледж. Я получил извещение из Пембрука о твоем зачислении. — Он поморгал, пожал плечами и добавил: — Я не знал, что ты подал заявление. Молодец.

— Я не поеду.

Эти слова вырвались у Гарри как-то помимо его воли. Что это он говорит? Конечно, он поедет в Пембрук. Ведь он всегда этого хотел. Ему нравилось учиться, нравилось читать книги, нравилось сидеть в библиотеке, даже когда светило солнце, а Себастьян пытался вытащить его на регби. Впрочем, Себастьяну всегда это удавалось. На юге Англии солнце светит не слишком часто, так что действительно надо было им пользоваться, когда возможно. Себастьян к тому же был дьявольски настойчив.

В Англии не было мальчика, более подходящего для университетской жизни, чем Гарри. И все же…

— Я иду в армию.

Слова снова вырвались сами собой. Гарри и сам удивился, что он такое говорит. И почему.

— С Себастьяном? — спросила тетя Анна.

Гарри кивнул.

— Кто-то же должен позаботиться о том, чтобы его кто-нибудь не убил.

На это явное оскорбление Себастьян ответил лишь ледяным взглядом, потому что на самом деле был рад тому, как поменялась ситуация. Гарри знал, что отношение к военной карьере всегда было у Себастьяна двойственным. Так что, как бы он ни бравировал, он наверняка почувствовал облегчение оттого, что его кузен будет рядом.

— Тебе нельзя идти на войну, — возразил Лайонел. — Ты мой наследник.

Все находящиеся в гостиной — все четверо были его родственниками — повернулись к баронету. Их лица выражали разную степень удивления. Очень может быть, что за многие годы это было его первое разумное высказывание.

— У тебя есть Эдвард, — вырвалось у Гарри.

Лайонел выпил, моргнул и пожал плечами:

— Верно.

Гарри ожидал именно этого, но все же где-то глубоко внутри он вдруг ощутил неприятное чувство разочарования. И возмущения. А может — обиды. И боль.

— Выпьем за Гарри! — весело провозгласил Лайонел, подняв стакан. Он, кажется, не заметил, что никто не присоединился к его тосту. — Успеха тебе, сын. — Он опрокинул стакан и только тогда заметил, что он пуст. — Черт возьми, — буркнул он. — Как неловко получилось.

Гарри сгорбился на своем стуле. В то же время он почувствовал какой-то неприятный зуд в ногах, словно они были готовы бежать.

— Когда ты уезжаешь? — спросил Лайонел, наполнив стакан.

Себастьян взглянул на Гарри и сказал:

— Я должен явиться в полк на следующей неделе.

— Значит, и я должен быть там в то же самое время, — сказал Гарри, обращаясь к отцу. — Мне понадобятся деньги, чтобы выкупить офицерский патент.

— Разумеется, — ответил Лайонел, инстинктивно подчиняясь командному тону Гарри. — Что ж. — Он посмотрел в пол, потом взглянул на жену.

Катарина смотрела в окно.

— Рад был всех вас увидеть, — сказал сэр Лайонел, поставил на столик стакан и направился к двери, сбившись с шага всего один раз.

Гарри наблюдал за уходом отца со странной отстраненностью. Он, конечно, предполагал и раньше, что такое может произойти. Не то, что он пойдет в армию, а что вообще уедет из дому. Он не раз представлял себе, как, готовясь к отъезду в университет, он погрузит свои вещи в их семейную карету и укатит. Но воображение подсказывало ему всякого рода драматические сцены — от диких жестикуляций до холодных, безразличных взглядов. Самыми любимыми из этих сцен было швыряние об стены бутылок. Самых дорогих, привезенных контрабандным путем из Франции. Неужели отец и дальше будет поддерживать лягушатников, покупая у них вино, в то время как его сын будет встречаться с ними на поле боя?

Гарри смотрел на закрытую дверь и думал о том, что это уже не имеет значения. Здесь ему делать нечего.

Он покончил с этим домом, с этой семьей, со всеми ночами, когда он тащил отца в его спальню и осторожно укладывал на бок, чтобы он не захлебнулся, если его начнет рвать.

Всему конец.

Но почему-то внутри у него было пусто. Его отъезд ничем не будет отмечен.

И только много лет спустя он поймет, что его одурачили.