"Органы государственной безопасности и Красная армия: Деятельность органов ВЧК — ОГПУ по обеспечению безопасности РККА (1921–1934)" - читать интересную книгу автора (Зданович Александр Александрович)§ 2. Правовые основы организации и деятельности органов ВЧК — ОГПУ по военной линии и их практические задачиПосле окончательного разгрома в ходе Гражданской войны и иностранной военной интервенции сил внешней и внутренней контрреволюции Советская Россия получила возможность перейти к восстановлению разрушенного войной хозяйства уже в мирных условиях. Однако это не означало, что наши противники окончательно отказались от вооруженной интервенции. Они сменили формы и методы борьбы, делая ставку на подрыв страны изнутри, активно проводили шпионскую деятельность. И тем не менее переход от войны к миру, отказ от «военного коммунизма» и введение НЭПа поставили на повестку дня вопрос об изменении проводившейся несколько лет карательной политики Советского государства. Объективные условия диктовали необходимость применения иных методов подавления антибольшевистской, антисоветской активности и шпионажа. Уже в начале января 1921 г. за подписью Ф. Дзержинского был издан соответствующий приказ. Он так и назывался: «О карательной политике органов ЧК»[240]. Суть его состояла в ориентировании чекистов на использование оперативных методов получения необходимой информации о действиях противника на самых ранних стадиях его активности. Однако этот и другие приказы и директивы не могли кардинальным образом изменить деятельность органов госбезопасности. Ведь ВЧК создавалась как чрезвычайный орган для жесткого подавления выступлений контрреволюционеров, ликвидации заговоров и вооруженных мятежей[241]. Следовательно, в мирной обстановке требовалось коренным образом менять не только характер деятельности, но и ограничить возможность применения внесудебных репрессий, уточнить правовой статус ВЧК. О реорганизации ВЧК в данном направлении заговорили не только партийные и государственные деятели, но и сами руководители органов госбезопасности. Один из первых проектов, разработанных на Лубянке в июне 1921 г., был направлен на оценку Ф. Дзержинскому. Он проект рассмотрел, однако не согласился со многими его положениями. «По-моему, — заключил председатель ВЧК, — это кабинетный, нежизненный проект»[242]. К сожалению, сам проект в архивах не сохранился, но ясно, что его «нежизненность» определялась оставлением за ВЧК внесудебных полномочий в полном объеме. Это ясно хотя бы из того, что Ф. Дзержинский поддержал принятый через месяц декрет ВЦИК «Об объединении всех революционных трибуналов республики». Декрет оставлял за ВЧК применение внесудебных репрессий лишь в местностях, объявленных на военном положении, и только по делам о шпионаже, бандитизме, об участии в вооруженных восстаниях[243]. Работа над реорганизацией ВЧК продолжалась. 1 декабря 1921 г. В. Ленин внес в Политбюро ЦК РКП(б) проект преобразования ВЧК, в котором особый акцент делался на сужении круга ее деятельности. Члены высшего исполнительного партийного органа в тот же день своим постановлением создали специальную комиссию в составе Ф. Дзержинского, Л. Каменева и Д. Курского. Однако с самого начала своей работы комиссия столкнулась с серьезными трудностями при подготовке проекта Положения о ВЧК, поскольку члены комиссии не могли сойтись во мнениях относительно ее функций. Наиболее радикально высказался Л. Каменев. Он, к примеру, предлагал ограничить деятельность ВЧК лишь борьбой с политическими преступлениями, шпионажем, бандитизмом, охраной железных дорог и складов[244]. Через два дня Ф. Дзержинский дал поручение группе руководящих сотрудников ВЧК (Т. Самсонову, С. Могилевскому, Г. Благонравову, Г. Бокию, Ф. Медведю, С. Реденсу) ознакомиться с постановлением Политбюро и соображениями на сей счет своего заместителя И. Уншлихта[245]. Странно, однако глава ВЧК не дал аналогичного задания начальнику Секретно-оперативного управления В. Менжинскому и начальнику Особого отдела Г. Ягоде. Вероятнее всего, это случилось потому, что и В. Менжинский, и Г. Ягода поддерживали точку зрения И. Уншлихта, серьезно отличавшуюся от установок Политбюро ЦК РКП(б). Председатель ВЧК явно не хотел противопоставлять себя В. Ленину и в этот период ведущему члену Политбюро Л. Каменеву и открыто поддерживать фактического оперативного руководителя ВЧК И. Уншлихта. Ведь когда работа по реформированию Всероссийской ЧК начала разворачиваться, В. Ленин направил 29 ноября 1921 г. Л. Каменеву записку следующего содержания: «Т. Каменев! Я ближе к Вам, чем к Дзержинскому. Советую Вам не уступать и внести в Политбюро. Тогда отстоим maximum из максимумов. На НКЮ возложим еще ответственность за недонесение Политбюро (или Совнаркому) дефектов и неправильностей ВЧК»[246]. Ф. Дзержинский в ходе личных переговоров сумел убедить наркома юстиции Д. Курского оставить функции ВЧК в тех же размерах, которые существовали на конец 1921 г. Но, с учетом НЭПа, председатель ВЧК согласился с главой НКЮ о введении более точных и строгих правил арестов, обысков, содержания под стражей и следствия, а также ограничения внесудебных функций «до максимума»[247]. Несмотря на это, в конце декабря на XI Всероссийской партийной конференции, где, кстати говоря, вопрос о ВЧК вообще не стоял в повестке дня и не обсуждался, в итоговом решении делегаты проголосовали за подготовленное аппаратом ЦК решение об ограничении компетенции ВЧК[248]. А на XI Всероссийском съезде Советов уже лично В. Ленин указал, что «та обстановка, которая у нас создалась, повелительно требует ограничить это учреждение сферой чисто политической… Необходимо подвергнуть ВЧК реформе, определить ее функции и компетенцию и ограничить ее работу задачами политическими…»[249] Ф. Дзержинский окончательно осознал свой проигрыш и далее всю работу по реформе и отстаиванию мнения ядра чекистского ведомства поручил И. Уншлихту. Однако политический вес последнего не позволял надеяться на успех. И. Уншлихт, уяснив для себя, что борьба за сохранение внесудебных полномочий органов госбезопасности явно проиграна, сосредоточил свои усилия на отстаивании статуса ВЧК как самостоятельного ведомства. 26 января 1922 г. он лично пишет В. Ленину о нежелательности подчинения ВЧК народному комиссариату внутренних дел, предлагая оставить ее при Совнаркоме или ВЦИКе. «Иначе, — указывал он, — организационная путаница, невозможность создать централизованный аппарат и ту железную дисциплину, без которой дальнейшая наша работа невозможна…»[250] Итог сопоставления подходов к реформе, борьбы взглядов на роль и место органов госбезопасности в условиях НЭПа был следующим: постановлением ВЦИК от 6 февраля 1922 г. ВЧК ликвидировалась, а взамен создавалось Государственное политическое управление при НКВД РСФСР[251]. Безусловно, это был определяющий документ. Вместе с тем, немаловажное значение придавалось «Положению о ГПУ», где должно было прописать более принципиальные вопросы, расставить соответствующие акценты, уточнить формулировки. Поскольку Положение предполагалось сделать секретным, недоступным даже для сотрудников взаимодействующих ведомств, появлялась возможность вновь побороться по некоторым позициям. Вот почему его проект разрабатывался до середины марта, т. е. готовился более месяца после утверждения ВЦИК постановления о ликвидации ВЧК и создании Государственного политического управления. Для окончательного рассмотрения проекта Политбюро ЦК РКП(б) создало комиссию в составе И. Сталина, Л. Каменева, И. Уншлихта и Д. Курского. Поскольку в Положении говорилось и об обеспечении безопасности Красной армии и Флота, то в комиссию был включен и заместитель председателя Революционного военного совета Республики Э. Склянский[252]. Комиссия решила наряду с Положением о ГПУ рассмотреть также и положение об Особом и Транспортном отделах Госполитуправления. Именно эти подразделения представлялись членам Политбюро наиболее важными в общей системе органов госбезопасности. Поэтому положения о них требовалось ввести в действие постановлением Президиума Всероссийского ЦИК, так же как и о самом ГПУ. Сообщая В. Молотову о готовности всех положений к утверждению комиссией, заместитель председателя ГПУ И. Уншлихт отметил, что «Положение об особых отделах» специально направлялось на согласование в Реввоенсовет[253]. Мнение РВСР являлось определяющим по ряду позиций, уже обозначенных комиссией Политбюро. Во-первых, предлагалось всех служащих ГПУ признать военнослужащими, прежде всего в плане вещевого и продовольственного снабжения, пользования путями сообщения; во-вторых, специальные органы ГПУ в лице особых отделов создавались для обслуживания аппаратов и воинских частей фронтов, армий, военных округов, дивизий и должны были действовать в тесном контакте с соответствующими командирами и политработниками. Наконец, важно было увидеть, какой станет реакция Наркомата по военным и морским делам и РВСР на задачи, сформулированные в «Положении об особых отделах ГПУ». Последнее, несомненно, являлось главным, поскольку речь шла не просто о межведомственном взаимодействии, а о юридическом закреплении за ГПУ контрольных функций по отношению к военному ведомству. Понятно, что в «Положении об особых отделах» прямо не говорилось о контроле, однако это само собой подразумевалось, когда борьба со шпионажем переместилась на вторую позицию среди их задач. А в качестве первой и главной в мирных условиях рассматривалась «борьба с контрреволюцией и разложением в Красной армии и во Флоте»[254]. Если выявление и подавление чекистами деятельности контрреволюционных элементов, а тем более шпионажа в армейской среде являлось делом привычным для военного командования и рассматривалось им как необходимость, то «борьба с разложением» указывала на значительное расширение круга явлений, изучаемых особыми отделами. Взятые в совокупности, поставленные перед данными чекистскими аппаратами задачи позволяют говорить о масштабном контроле одного ведомства (ГПУ) над другим (НКВМ). Напомним, что окончательные проекты рассматриваемых документов утверждались комиссией Политбюро ЦК РКП(б), куда вошел и И. Сталин, который уже объединился вместе с другим членом комиссии Л. Каменевым в борьбе против председателя РВСР и военного наркома Л. Троцкого. Отсюда вывод: не исключено, что достаточно размытый термин «разложение» устроил участников комиссии — членов Политбюро именно потому, что позволял собирать разностороннюю негативную информацию о Красной армии и Флоте, чтобы, при случае, использовать ее против главы НКВМ. Добавим к этому, что контроль предполагался в основном скрытый, с помощью негласных методов, поскольку, как определила комиссия Политбюро, «центр деятельности ГПУ должен быть сосредоточен на постановке осведомления и внутренней информации»[255]. Согласно «Положению об особых отделах ГПУ» Реввоенсовет Республики, а также реввоенсоветы фронтов, армий, военных округов могли давать специальные задания особистам, причем проблематика заданий определена не была. Однако отмечалось, что только в рамках исполнения этих заданий реввоенсоветы могли, в свою очередь, контролировать деятельность особых отделов. Для военного руководства в Положении была оставлена еще одна «отдушина». «Реввоенсовет республики, — говорилось в данном документе, — имеет право представлять на утверждение ГПУ своих кандидатов на должности начальников особых отделов фронтов, армий и военных округов»[256]. Примечательно, что, в отличие от первого «Положения об особых отделах» (от 6 февраля 1919 г.), военные уже не могли предлагать своих ставленников на пост начальника Особого отдела ГПУ. Нелишним будет отметить, что, в отличие от периода Гражданской войны, в 20-е и первой половине 30-х годов Реввоенсовет СССР ни разу не воспользовался этим правом. При изучении сохранившихся в Центральном архиве ФСБ РФ материалов по кадровой линии нам не встретился ни один документ, указывающий на постановку военными данного вопроса. А ведь именно председатель РВСР Л. Троцкий настоял в 1919 г. на включении в «Положение об особых отделах при ВЧК» нескольких важных для военного ведомства пунктов. Еще за несколько дней до выхода в свет этого документа Л. Троцкий лично утвердил последний проект, где, в частности, указывалось: «§ 1. Борьба с контрреволюцией и шпионажем в армии и на флоте возлагается на Особый отдел. § 2. Особый отдел ВЧК вместе с тем непосредственно Такая постановка вопроса отражала взгляды руководства РВСР на особые отделы того времени. В основном они должны были действовать по аналогии с их предшественниками — органами военного контроля, как аппараты военной контрразведки с добавленной функцией борьбы с контрреволюцией. Поэтому и контроль за особыми отделами члены РВСР желали иметь полный, наряду с другими штабными и политическими органами. Иное дело в мирных условиях, когда права самих реввоенсоветов сузились до пределов частей и учреждений Красной армии и Флота. Работа же особых отделов не лимитировалась рамками военного ведомства, а осуществлялась там, где возникали, либо могли возникнуть, проявления шпионажа и контрреволюции. Кроме того, на особые отделы возлагалась охрана границ в плане борьбы с политической и экономической контрабандой и незаконным переходом пограничной линии[258]. И все же интересно отметить, что глава РВСР Л. Троцкий вообще не участвовал в 1922 г. в комиссии Политбюро ЦК РКП(б) по реформированию органов госбезопасности. Не заинтересовался он и проектом «Положения об особых отделах», хотя оно напрямую затрагивало интересы возглавляемого им ведомства. И это при том, что за период Гражданской войны и уже после ее окончания Л. Троцкий много раз конфликтовал с чекистами и иногда не без серьезного повода. Он, к примеру, являлся инициатором рассмотрения на заседании Политбюро безответственных, по его мнению, мер чекистов по отношению к комсоставу Балтийского флота. А ведь в этой ситуации многое зависело от правового положения — прав и обязанностей аппаратов ВЧК — ГПУ. И несмотря на это, председатель РВСР передоверил своему заместителю Э. Склянскому, не обладавшему достаточным авторитетом в партийных инстанциях, рассматривать проект «Положения о ГПУ» и, что особенно важно, «Положения об особых отделах». И давать «добро» на введение их в практику. А последний не внес никаких поправок, полностью согласившись с вариантом, разработанным в ГПУ и предварительно рассмотренным секретарем ЦК РКП(б) В. Молотовым. Вероятнее всего, Л. Троцкого уже в значительно меньшей степени волновали взаимоотношения армейских и чекистских структур. Невоюющая армия не являлась базой для укрепления его личных позиций во властных партийно-государственных структурах. Недаром специальная военная комиссия ЦКК — РКИ в конце 1923 г., проверив состояние дел в центральном аппарате РВСР и НКВМ, констатировала, что он мало занимался практической работой в руководимом им ведомстве[259]. Не обошлось здесь, что понятно, без отпечатка внутрипартийной борьбы, однако опровергнуть приведенные комиссией факты Л. Троцкий не смог. Итак, одновременно с «Положением о ГПУ» председателем ВЦИК М. Калининым было принято и утверждено «Положение об особых отделах Госполитуправления». Эти документы стали важнейшей правовой основой строительства и деятельности органов госбезопасности, работающих в военной сфере. Судя по тексту «Положения об особых отделах ГПУ», эти подразделения (при нормальном положении) являлись органами Госполитуправления при НКВД и им поручалось выполнение нижеследующих задач: «а) борьба с контрреволюцией и разложением в Красной армии и во Флоте; б) борьба со шпионажем во всех его видах (разведывательным и вредительским), направленным против интересов РСФСР как со стороны окружающих республику государств и их отдельных партий, так и со стороны русских контрреволюционных партий и групп; в) борьба с открытыми контрреволюционными выступлениями и вспышками (бандитизмом) путем разведки сил противника и разложения его рядов; г) охрана границ РСФСР и борьба с политической и экономической контрабандой и незаконным переходом границ»[260]. Даже простое перечисление задач особых отделов, а тем более анализ их деятельности, позволяет сделать вывод, что указанные аппараты нельзя определять термином «военная контрразведка», как это обычно делалось советской да и постсоветской историографией. Во-первых, ни перед одним другим органом ГПУ (а ранее ВЧК) не ставилась задача борьбы со шпионажем. Во-вторых, эта борьба не ограничивалась рамками вооруженных сил и проблематикой защиты только военных секретов. Как указано выше, речь в Положении шла о борьбе с разведывательно-подрывной деятельностью вообще, т. е. в политической, экономической, идеологической и, конечно же, оборонной сферах. Поэтому определение особых отделов как военной контрразведки не соответствует реалиям исследуемого периода отечественной истории, а является, скорее, данью традиции и некоему имиджу, поскольку контрразведка оценивается населением (в том числе и военнослужащими) как патриотическое дело, борьба исключительно с внешним врагом. Особым органам предоставлялось право на ведение агентурно-оперативной работы, производства арестов, обысков и выемок. А если им приходилось действовать в местностях, «объятых волнениями и восстаниями», а также в районах действующих армий, то права особых отделов расширялись. Они могли производить следствие в ускоренном режиме и осуществлять расправы на месте. Особым отделам военных округов вменялось в обязанность выполнение задач секретных отделов, т. е. борьбы с ячейками антисоветских партий. Важным являлось и то обстоятельство, что в соответствии с Положением особые отделы приравнивались к полевым действующим частям Красной армии «со всеми вытекающими отсюда последствиями»[261]. При разработке Положения его авторы столкнулись с серьезным препятствием. Система особых отделов определялась как строго централизованная. Однако многие особые отделы дислоцировались вне пределов РСФСР, поэтому формально не подпадали под действие основополагающего документа. Особенно остро этот вопрос стоял на Украине, где в партийно-государственном и военном строительстве отмечались элементы «самостоятельности». А в марте 1922 г. ЦК КП(б)У поставил перед ЦК РКП(б) вопрос об уточнении взаимоотношений Украины и России. СНК УССР поддержал проект регламента о взаимоотношениях между органами госбезопасности двух республик, где говорилось следующее: «Приказы и распоряжения ГПУ РСФСР обязательны для ГПУ УССР, поскольку они соответствуют местным условиям и постановлениям ВУЦИК и СНК УССР. Распоряжения, удовлетворяющие этим требованиям, подтверждаются ГПУ УССР к исполнению приказами по подведомственным ему органам. Остальные на территории Украины силы не имеют»[262]. Коллегия ГПУ РСФСР отвергла данный проект и апеллировала к ЦК РКП(б). В августе 1922 г. заместитель председателя ГПУ И. Уншлихт представил непосредственно И. Сталину иной вариант соглашения о взаимоотношениях между ГПУ при НКВД РСФСР с госполитуправлениями независимых республик. Для решения вопроса создали специальную комиссию. В итоге, усилиями представителей ГПУ РСФСР и Оргбюро ЦК РКП(б) удалось разработать наиболее оптимальный вариант решения. Было предложено, по согласованию с ВУЦИК, назначать на Украину полномочного представителя ГПУ РСФСР, который одновременно становится председателем Госполитуправления Украины. Все сношения с чекистскими аппаратами, включая и особые отделы, ГПУ РСФСР обязано было осуществлять только через ПП ГПУ России на Украине. Исключение делалось только в вопросе об оперативных заданиях, не терпящих отлагательства. 6 октября 1922 г. участники пленума ЦК РКП(б) детально обсудили и единодушно проголосовали за проект постановления об объединении советских республик. Специальный пункт постановления касался централизации органов борьбы с контрреволюцией, которые предлагалось подчинить «директивам соответствующих наркоматов и постановлениям Совнаркома и СТО Союза Республики»[263]. Первый съезд Советов Союза ССР 30 декабря 1922 г. рассмотрел проект Декларации об образовании СССР и Союзный договор, заключенный полномочными делегациями от РСФСР, УССР, ЗСФСР и БССР, и постановил: «Декларацию и союзный договор в основном одобрить»[264]. В договоре нашла свое отражение и проблема объединения органов государственной безопасности. Согласно статье 12 Договора об образовании СССР, при СНК СССР создавалось Объединенное государственное политическое управление, председатель которого входил в состав Совета народных комиссаров с правом совещательного голоса[265]. А в июне 1923 г., на 2-й сессии ЦИК СССР, было принято решение поручить Президиуму выработать и утвердить Положение об ОГПУ[266]. Пиком работы по созданию правовой основы деятельности ОГПУ можно считать январь 1924 г., когда Второй съезд Советов СССР принял текст Основного закона — Конституции СССР. В статье 61 указывалось об учреждении ОГПУ при правительстве СССР «в целях объединения революционных усилий союзных республик по борьбе с политической и экономической контрреволюцией, шпионажем и бандитизмом». Согласно следующей, 62-й статье, ОГПУ СССР наделялось правом руководства работой местных органов ГПУ. Более детально данный вопрос изложен в «Положении об ОГПУ». Объединенный орган госбезопасности непосредственно руководил особыми отделами фронтов и армий, а через свои полномочные представительства — особыми отделами военных округов[267]. Немаловажным является тот факт, что ОГПУ и все его местные органы получили права действующих частей Красной армии в вопросах организации перевозок и использования средств связи. Особые отделы и пограничные войска приравнивались к военным в отношении снабжения обмундированием и продовольствием. Все нормативные правовые акты, действовавшие в период существования ГПУ при НКВД РСФСР, сохраняли свою силу, включая и «Положение об особых отделах», утвержденное ВЦИК 6 февраля 1922 г. В этой связи следует подчеркнуть, что указанное Положение фактически не действовало уже с начала мая 1922 г. Лишь совсем недавно на это обратили внимание ученые. Н. Булулуков в своей монографии, изданной в 2005 г., отметил незаконную аппаратную инициативу ГПУ по изменению Положения. Ведь оно было утверждено высшим органом государственной власти — ВЦИКом, а следовательно, и любые изменения могли быть внесены им, либо с его письменного согласия[268]. Но автор не пошел дальше этого совершенно справедливого утверждения, что объясняется историко-юридической направленностью его труда, не предполагающего обязательного изучения процесса принятия незаконного решения. А вопрос этот представляется значимым для темы нашего исследования, да и для истории органов госбезопасности в целом, поскольку речь идет о личной позиции Ф. Дзержинского, качествах руководителя столь важной структуры, как ВЧК — ОГПУ, в том числе его законопослушности. Однако мы детально рассмотрим ситуацию с самоволием некоторых членов Коллегии ГПУ, возглавляемой Ф. Дзержинским, несколько ниже, в параграфе третьем данной главы. Здесь же отметим лишь тот факт, что меры, предпринятые лично Ф. Дзержинским, привели к резкому сокращению задач особых отделов, превратив их фактически в военно-милицейские органы и оперативный придаток к аппаратам наркомата рабоче-крестьянской инспекции. Решением Коллегии ГПУ, при участии ряда полномочных представителей ГПУ в регионах, 9 мая 1922 г. из Особого отдела выделялись наиболее важные подразделения, которые составили вновь образованный Контрразведывательный отдел. На «урезанный» Особый отдел и его местные органы уже не возлагалась задача борьбы со шпионажем, причем даже в обслуживаемых войсках. Вполне уместным, на наш взгляд, будет воспроизвести здесь фрагмент принятого на заседании решения, в частности, его второй параграф. «Задачи обслуживания Красной армии и Флота, — говорилось в нем, — всестороннее выявление ее нужд, недостатков, условий жизни, настроений, волнений и всевозможных вредных на нее влияний, происходящих в армии внутренних эволюционных процессов с одной стороны и борьба с указанными явлениями путем предупреждения, влияния и давления на соответствующие органы военного аппарата Республики, путем борьбы с крупными должностными преступлениями внутри армии и ее учреждений, а также путем принятия всяких иных предупредительных мер — с другой стороны, возложить на реорганизованный Особый отдел СекрОУ ГПУ (Секретно-оперативного управления ГПУ — Анализируя приведенный текст, нетрудно уяснить его очевидную эклектичность, т. к. задачи здесь перемежаются со способами их решения. Обращает на себя внимание наличие большого числа расплывчатых определений типа «всевозможных вредных влияний» или «внутренних эволюционных процессов». Однако все это вторично. А первично — отсутствие в тексте задач, определенных высшим органом государственной власти — ВЦИКом в «Положении о ГПУ». Получается, что одна из частей целого, т. е. ГПУ, не решает хотя бы части общих задач. Напомним, что в ходе реформы органов госбезопасности предполагалось резко сузить их компетенцию и ограничить задачей борьбы с политическими преступлениями, особо опасными для государства[270]. Иной подход мы наблюдаем относительно особых отделов после майского решения Коллегии ГПУ. Теперь особые отделы направлялись на борьбу с общеуголовными преступлениями в военной среде, разного рода недостатками в жизнедеятельности войск. Дело не спасало даже указание на то, что должностные преступления, подлежащие выявлению особистами, должны быть «крупными». Участники майского заседания, большинство из которых являлись уже опытными практиками чекистской работы, не могли не осознавать, что особые отделы неминуемо начнут вторгаться в сферу ответственности командования, политорганов, военной прокуратуры, трибуналов и аппаратов рабоче-крестьянской инспекции. Ничем иным, кроме как давлением со стороны Ф. Дзержинского, резкое изменение задач особых отделов объяснить нельзя. Весной 1922 г. он ощущал себя уже больше хозяйственником, чем руководителем спецслужбы. С января по февраль Ф. Дзержинский, к примеру, в качестве особоуполномоченного ВЦИК организовывал перевозку продовольственных грузов в Сибири. А именно в это время, как отмечалось выше, шла активная работа и аппаратная борьба вокруг текста «Положения о ГПУ» и «Положения об особых отделах ГПУ» — документов, определяющих правовое положение органов госбезопасности, деятельность их в Красной армии и во Флоте. С апреля 1921 г. председатель ВЧК, а затем ГПУ — ОГПУ являлся одновременно и народным комиссаром путей сообщения — организма необычайно сложного в управлении, особенно с учетом беспрецедентной разрухи и дефицита практически всех базовых ресурсов в стране после окончания периода революций и войн. Это предопределило его повышенное внимание к деятельности Транспортного отдела, а также и Экономического управления ГПУ, работа которого вызывала много вопросов. На заседании Политбюро 2 февраля 1922 г. чекистскому руководству было даже предложено реорганизовать ЭКУ ВЧК в отдел по информации о работе хозяйственных органов[271]. С учетом направленности работы Транспортного отдела и Экономического управления, Ф. Дзержинский, вероятно, намеревался и Особый отдел сделать таким же органом всеохватного контроля, но только ограниченным рамками учреждений и частей военного ведомства, а также военной промышленностью. Именно такую линию он проводил и до и после майского (1922) заседания Коллегии ГПУ. Указанное решение породило, и не могло не породить, непонимание на местах. На Первом Всеукраинском съезде начальников особых отделов ГПУ, состоявшемся через полгода после описываемого события, развернулась жесткая дискуссия. Один из участников съезда откровенно заявил, что после изменения задач для особых отделов у командования утвердился взгляд, что «мы себя изжили», вследствие чего с его стороны намечается некоторый нажим[272]. Ему вторил начальник особого отделения 6-го стрелкового корпуса Радецкий. «50 % сотрудников совершенно не знакомы с теперешней работой, — отметил он, — большинство не знает, как приступать к работе… Получилось так, что особорганы очутились в каком-то странном положении, ибо свою прямую работу они не могут выполнять и мешают другим органам…»[273] Многие из выступивших ставили вопрос о снятии с особых отделов несвойственных им задач в виде слежения за отрывом комсостава от красноармейцев, выявления фактов мордобоя, пьянства и т. д. Между тем все это легко укладывалось в определение «ненормальностей», о чем соответственно и говорилось в решении Коллегии ГПУ. Что уж говорить о местных работниках, если и в самом аппарате ГПУ в Москве наблюдалось некое «шараханье» в нормативных документах при формулировании задач для особых отделов. Ведь буквально за месяц до заседания Коллегии был подписан и разослан в подчиненные органы один из первых основополагающих приказов № 18 от 22 марта 1922 г. Там однозначно говорилось, что задача особых отделов — «оградить Красную армию от всех белогвардейцев и шпионов»[274]. Всего через восемь дней появился новый приказ № 36, в котором отмечалось, что особые отделы увлеклись борьбой со шпионажем и контрреволюцией и забыли свою основную задачу — наблюдение за армией и всестороннее освещение ее жизни. «Очередной задачей, — отмечалось в приказе, — является ограждение Армии от внутреннего разложения, от вредных элементов»[275]. Разноголосицу не удалось ликвидировать и два года спустя. Теперь особые отделы нацеливались на активную борьбу с «контрреволюцией, технической изменой, хозяйственно-должностными преступлениями и шпионажем в армии…»[276]. Фактически же только после II Всесоюзного съезда особых отделов, проходившего в январе 1925 г., особорганы ОГПУ вновь вернулись к задачам борьбы со шпионажем и контрреволюционными проявлениями в военной среде. Однако выявление и устранение «ненормальностей» в Красной армии и во Флоте с них никто так и не снял, на что указал в основном докладе на съезде заместитель начальника Особого отдела ОГПУ Р. Пиляр[277]. Более того, выявление и борьба с разного рода недостатками в войсках, поставленные в виде долговременной задачи еще Ф.Дзержинским, не сняты с повестки дня и в деятельности соответствующих органов ФСБ РФ. Теперь, естественно, формулировка стала значительно точнее — оказание содействия органам военного управления в обеспечении высокой боевой и мобилизационной готовности частей и соединений армии и флота[278]. Но это все же одна из задач, хотя и далеко не первая. Текущая работа особых отделов и других подразделений ВЧК — ОГПУ, имевших отношение к обеспечению безопасности Красной армии и Флота, регулировалась соответствующими директивами, ориентировками, приказами. Одним из первых документов такого рода явился приказ № 261 от 21 августа 1921 г., подписанный заместителем председателя ВЧК И. Уншлихтом и начальником Административно-организационного управления Г. Ягодой. «О работе органов ВЧК в Красной армии» — так он был озаглавлен, что предельно точно отражало его содержание. Появился этот приказ в обстановке, когда быстрыми темпами шло послевоенное сокращение армии, явление необходимое, но достаточно сложное в реализации. Ломке подверглись хорошо отработанные в боевой обстановке механизмы управления войсками, нарушалась система снабжения их всеми видами довольствия[279]. Начальник Политического управления РККА А. Бубнов в одной из своих статей так характеризовал этот период: «Мы заметили, что сокращение армии, демобилизация армии, переход армии с 5,5 млн до 600 с небольшим тысяч совершались чрезвычайно болезненно, скачками, без соблюдения элементарной плановости… В этой бесплановости было чрезвычайно повинно и военное ведомство»[280]. Исходя из оценки сложившейся обстановки, в тексте приказа отмечались: низкая боеготовность войск, недостаток обмундирования и продовольствия, слабая политическая работа среди военнослужащих. Все это могло настроить армию против власти и, в итоге, привести к повторению кронштадтских событий. Поэтому чекистам в работе по Красной армии предлагалось обратить особое внимание на ограждение ее от контрреволюционных воздействий и на решительное пресечение всяких попыток антисоветской агитации среди красноармейцев[281]. Руководство ВЧК специально подчеркнуло, что при организации работы чекисты не имеют права вмешиваться в административно-хозяйственные функции военных учреждений. Главное, на что указывалось особистам, — это «поставить в кратчайший срок на должную высоту осведомительный аппарат»[282]. Более детально данный вопрос рассматривался в последующих приказах. Задачи особых отделов и других чекистских аппаратов, имевших отношение к армии и флоту, на протяжении 20-х годов практически не менялись. Резкая смена приоритетов произошла в связи с осложнениями в государственных хлебных заготовках, а затем — и с началом коллективизации, так как личный состав армии и флота в подавляющем большинстве состоял из крестьян. У чекистов вызывало опасение распространение среди военнослужащих «крестьянских настроений», возможное создание на селе группировок антисоветской направленности, вызванное недовольством политикой партии и правительства, попытки захвата оружия и боевой техники и, в конечном итоге, поднятие восстаний. Угроза такого развития событий отмечалась в приказах и ориентировках ОГПУ, вырабатывались конкретные меры по недопущению каких-либо повстанческих действий. Характерен в этом отношении приказ ОГПУ № 251/119 от 9 августа 1930 г. В нем указывалось, что «за последнее время контрреволюционный элемент всех направлений и оттенков уделяет все больше внимания вопросам контрреволюционной работы в Красной армии. Особо необходимо отметить работу ряда кулацких белогвардейских и бандитско-повстанческих… организаций»[283]. Основываясь на указаниях Центра, особые отделы значительно активизировали свою деятельность по изъятию из армии «классово чуждых» и «социально опасных элементов». Только за 1929–1930 гг. с помощью командования и политорганов чекисты вычистили из рядов армии и флота 16 695 военнослужащих, ликвидировали 594 контрреволюционные группировки, арестовали 2603 человека[284]. С учетом расплывчатости понятий «социально опасные» и «классово чуждые элементы» далеко не всегда и везде принимались достаточно обоснованные решения. В то же время многие чекисты на местах не были сторонниками жестких мер. Примеры этого мы находим, в частности, в материалах 6-го окружного совещания особых отделов ОГПУ ПриВО. Начальнику отдела Б. Баку пришлось в своем докладе отметить следующее: «В проведении этой работы (по указанным выше элементам — Активные меры включали в себя, в том числе, и аресты военнослужащих при отсутствии признаков конкретных контрреволюционных преступлений в их действиях либо при наличии таковых только в оперативных документах, прежде всего в донесениях осведомителей и агентуры. Именно это обстоятельство, на наш взгляд, несколько сдерживало особистов, вызывая неудовольствие руководства. В этой связи следует подчеркнуть тот факт, что действовавшее в те годы уголовное законодательство открывало простор для произвола. Отметим, к примеру, те изменения и дополнения, которые ВЦИК внес 10 июля 1923 г. в статью 57 УК РСФСР. В первоначальной редакции этой статьи контрреволюционным признавалось действие, направленное на Указанным решением ВЦИК статья 57 УК дополнялась еще и частью второй. Она гласила: «Контрреволюционным признается также и такое действие, которое, не будучи непосредственно направлено на достижение вышеуказанных целей, тем не менее, заведомо для совершившего деяние содержит в себе покушение на основные политические и хозяйственные завоевания пролетарской революции». Тем самым, как совершенно справедливо отмечают в своей работе «Политическая юстиция в СССР» известные юристы академик В. Кудрявцев и А. Трусов, допускался косвенный умысел, т. е. безразличное отношение к результату своих действий[287]. В итоге, очень многие деяния военнослужащих можно было, при желании, квалифицировать как контрреволюционные. Именно поэтому, к примеру, уже упомянутый нами начальник Особого отдела ПриВо Б. Бак призывал своих подчиненных «срывать маску с бузотера» и видеть под ней лицо врага Советской власти[288]. С 1 января 1927 г. вводился в действие Уголовный кодекс РСФСР в редакции 1926 г. Контрреволюционные преступления, определенные в статьях 58(1) — 58(18), были выделены в специальную главу. При этом текст статей претерпел лишь незначительные редакционные изменения. Не произошло изменений в описании состава контрреволюционных деяний, когда ЦИК СССР 25 февраля 1927 г. утвердил для включения в кодексы союзных республик «Положения о преступлениях государственных»[289]. Указанными выше статьями Уголовного кодекса и пользовались в своей работе сотрудники органов госбезопасности, в том числе и особисты. Лишь к концу изучаемого нами периода, в июне 1934 г., ЦИК СССР дополнил «Положение о преступлениях государственных» статьей об измене Родине. Под «изменой Родине» понимались действия, совершенные гражданином СССР в ущерб военной мощи страны, государственной независимости или неприкосновенности территории, как то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу. Статья предусматривала наказание в виде расстрела с конфискацией имущества, а при наличии смягчающих оснований — 10 лет лишения свободы[290]. Субъект данного преступления специально законодателем выделен не был, хотя ясно, что в первую очередь подразумевались военнослужащие. На это указывает и наличие подпунктов статьи 58(1) (а, б, в, г), в которых определенно говорилось о бегстве за границу именно военнослужащих. В этом случае предусматривалась ответственность членов семьи военнослужащего. Даже ничего не знавшие родственники подлежали лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на 5 лет. Все это означало для государства повышенную опасность измены Родине со стороны военнослужащих Красной армии, Флота и других воинских формирований. В дополнение к сказанному следует отметить, что на практике сотрудники особых отделов ВЧК — ОГПУ возбуждали уголовные дела и вели предварительное следствие не только по контрреволюционным, но и по отдельным воинским, хозяйственным и преступлениям против порядка управления. Результаты анализа протоколов судебных заседаний Коллегии ОГПУ показывают, что Особый отдел Центра и особые отделы военных округов представляли на рассмотрение дела о хищениях военного и государственного имущества, оружия и боеприпасов, а также о взяточничестве, шантаже, дезертирстве, халатности и т. д.[291] По количеству возбуждаемых уголовных дел особые отделы были далеко не на первом месте среди других подразделений. В определенной степени это можно объяснить относительно благоприятным морально-политическим климатом в войсках, применением положений дисциплинарного и иных уставов, регламентирующих поведение военнослужащих. Вот данные за 1927 г., не самый благополучный для Красной армии и Флота, да и всей страны, стоявшей перед лицом вполне реальной внешней агрессии. Через особые отделы (как центральный, так и 11 окружных) прошло в общей сложности 578 уголовных дел, т. е. меньше, чем по одному на каждый особый отдел. Согласно статистике Военной прокуратуры, из всех расследованных дел 112 (20 %) направлены для рассмотрения в военные трибуналы, 128 (22 %) переданы в соответствующие гражданские органы для продолжения следственных действий, 186 (31 %) прошли во внесудебном порядке и 159 (27 %) были прекращены за недоказанностью обвинения либо отсутствием состава преступления[292]. Военные прокуроры отметили при этом, что около половины дел были приняты особыми отделами к производству без достаточных к этому оснований, кроме того, стала проявляться тенденция к рассмотрению все большего количества дел во внесудебном порядке, затягиванию сроков следствия и к содержанию подследственных под стражей. Вообще, по поводу правоприменительной практики особые и иные отделы ВЧК — ОГПУ, возбуждавшие уголовные дела на военнослужащих, вступали порой в конфликтное взаимодействие с военной прокуратурой и трибуналом. Положение о ревтрибуналах, утвержденное еще в ходе Гражданской войны (4 мая 1920 г.), предусматривало их права по надзору за следственными действиями органов ВЧК[293]. Однако в боевой обстановке сотрудники трибуналов далеко не всегда могли реализовать свое право, что приводило к большему числу конфликтов, которые улаживались вышестоящими инстанциями. При этом заметим, что в тот период отсутствовали еще Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы. Руководствовались и трибунальцы, и особисты «революционным правосознанием», которое подсказывало им порой взаимоисключающие решения. Оценивая в 1927 г. правотворчество первых лет существования Советской власти, известный тогда юрист А. Трайнин писал: «Революционное правосознание — вот критерий революционной целесообразности, вот новый и единственный источник правотворчества, господствующий над всеми законами, упраздняющий самый принцип законности»[294]. Такого же мнения придерживались и другие правоведы, а также руководители наркомата юстиции и судебной системы. Первые Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы были приняты только в конце мая 1922 г. В эти же дни увидело свет и Положение о прокурорском надзоре, которым предусматривалось и учреждение военной прокуратуры. Военные прокуроры функционировали при реввоентрибуналах и непосредственно подчинялись помощнику прокурора РСФСР[295]. Согласно Положению о прокурорском надзоре, военной прокуратуре вменялось в обязанность наблюдение за деятельностью следователей и органов дознания, в том числе входивших в структуру ГПУ — ОГПУ. Авторы книги «Палачи и жертвы» В. Бобренев и В. Рязанцев (бывшие прокурорские работники) отмечали, что «особисты нередко рассматривали прокурорский надзор как мешающую делу формальность, ненужное звено в охране государственных интересов»[296]. Отсюда, мол, и законные требования прокуроров встречали сопротивление со стороны чекистов. Вероятно, такие факты имели место на уровне исполнителей, однако говорить об игнорировании особыми отделами указаний военной прокуратуры как о массовом явлении нет оснований. Утверждения, сформулированные в процитированной книге и некоторых других изданиях публицистического и научно-популярного характера, продиктованы скорее стремлением всю вину за репрессии 20-30-х годов возложить лишь на органы госбезопасности, при этом совершенно неуместно выгораживаются прокурорские, трибунальские и партийно-политические аппараты в войсках. К нашему сожалению, этим погрешил и бывший Главный военный прокурор, заместитель Генерального прокурора РФ А. Савенков — автор юбилейного труда «Военная прокуратура. История и судьбы»[297]. Однако он не смог обойти таких существенных фактов, как, например, обязательное участие начальников особых отделов ОГПУ в регулярно проводимых совещаниях по борьбе с преступностью в войсках под председательством военных прокуроров[298]. Фактически признал автор и то, что необъективная критика деятельности особых отделов, реакция их сотрудников на прокурорские требования явились основанием для решения вышестоящих инстанций об освобождении от занимаемой должности в ноябре 1925 г. помощника прокурора Верховного суда СССР по военной коллегии и военной прокуратуре Н. Кузьмина[299]. Другое дело, что деятельность ГПУ — ОГПУ регламентировалась рядом закрытых нормативных актов, а также секретными решениями Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Но это не вина, а беда органов госбезопасности. Секретность всегда окутывала их многогранную работу. Это, безусловно, накладывало отпечаток на область дознания и следствия. В связи с констатацией данного явления будет уместным привести фрагмент телеграммы заместителя председателя ОГПУ В. Менжинского председателю ГПУ Украины В. Балицкому от июня 1925 г. «Категорически запрещаю, — говорилось в телеграмме, — предоставлять прокурору данные по каким бы то ни было делам по всем отделам ГПУ… Это запрещение касается всех стадий дела, как то: дознание, следствие или разбирательство. Представление агентурных данных прокурору незаконно и чрезвычайно вредно для нашей работы. Этот пункт в корне нарушает законные и установленные взаимоотношения во всесоюзном масштабе. Такое требование не выставлялось даже Всесоюзным съездом юристов»[300]. Категорическим противником ознакомления прокуроров с агентурными материалами был и Ф. Дзержинский. Он отстаивал свои взгляды на этот вопрос даже в Политбюро ЦК РКП(б), указывая в одном из документов, что иначе «пришлось бы хранителей законности сделать участниками агентурных разработок, которые не прекращаются и во время ведения дел (следственных — Такое отношение руководящих сотрудников органов госбезопасности к прокурорскому надзору в указанном выше вопросе абсолютно не предполагало сворачивания взаимодействия, тем более что в его основе лежали соответствующие решения высших партийно-государственных структур. Речь идет о таких документах, как Постановление ВЦИК от 16 октября 1922 г., объявлявшее губернским, военным и военно-транспортным прокурорам инструкцию по наблюдению за органами ГПУ. Оно имело гриф «Совершенно секретно», поскольку основывалось на Постановлении о ГПУ с таким же грифом. В документе отмечалось, что функции прокурорского надзора по наблюдению за следствием и дознанием по делам политическим и по обвинению в шпионаже ограничиваются наблюдением за точным соблюдением органами ГПУ правил ареста и содержания под стражей. По всем другим делам надзор прокуратуры проводится в полном объеме. Аппараты ГПУ могли не сообщать прокуратуре о возбуждении уголовных дел в течение двух недель. В пункте 1 Постановления указывалось, что не все сотрудники прокуратуры могут участвовать в наблюдении за ходом дознания и следствия в органах ГПУ, а только специально назначаемый помощник прокурора Республики, а на местах — специальные помощники прокуроров со стажем не менее 3 лет политической работы[302]. При слушании дел о политических преступлениях и шпионаже в состав суда подлежали введению представители ГПУ. По этому поводу издавались совместные приказы ГПУ (ОГПУ) и Военной коллегии Верховного суда СССР. Так, согласно подобному приказу, в 1924 г. временными членами военных трибуналов назначались начальники отделения Особого отдела ЛВО (ВТ БФ), Особого отделения 19-й дивизии (ВТ 3-го стрелкового корпуса), Особого отделения 3-й кавалерийской дивизии (ВТ 2-го конного корпуса) и другие[303]. Издание соответствующих основополагающих документов в области взаимодействия особых отделов, военных прокуратур и трибуналов, естественно, не предполагало раз и навсегда устоявшегося положения. Приходилось периодически обновлять нормативную базу. От этого чекисты тоже не уклонялись, но это вовсе не означает, что они не отстаивали своих прав и не пытались создать для себя более комфортных условий деятельности. Впрочем, прокуроры делали то же самое. Межведомственные противоречия — это реальность, сохранившаяся, к сожалению, до настоящего времени. И тем не менее совместная практическая работа была достаточно тесной и предметной. ОГПУ, со своей стороны, неоднократно напоминало сотрудникам о необходимости неукоснительного выполнения требований по своевременной реакции на запросы прокуратуры. Даже в случае отказа предоставить требуемую информацию полагалось подробно мотивировать такое решение в ответах[304]. Для разрешения спорных вопросов нередко созывались специальные комиссии. Так, в отчете о деятельности военной прокуратуры Верховного суда СССР за 1925 г. говорилось, к примеру, о необходимости пересмотреть положение по надзору за органами ОГПУ в Красной армии, чтобы в необходимых случаях дать больше возможностей военным прокурорам на местах влиять на них[305]. Подобные предложения поступали и позднее. И ОГПУ откликнулось на них, выделив для участия в рабочей группе заместителя начальника Особого отдела Я. Ольского. Вот что пишут о работе чекиста прокурорские работники, исследовавшие указанную тему в начале 90-х годов. «Даже по его кратким пометкам на полях документов и запискам, адресованным главному военному прокурору, — отмечают авторы, — можно судить о том, насколько далеко умел смотреть этот человек, как хотел предостеречь своих молодых товарищей от пренебрежения нормами закона, уберечь их от произвола при решении людских судеб»[306]. Вместе с работниками ГВП Я. Ольский разработал циркуляр, который требовал от всех начальников особых отделов и одновременно военных прокуроров обеспечить соблюдение законности и устранить трения, исключить взаимные претензии. Указанный документ рождался совсем не просто. Достаточно сказать, что в архиве Главной военной прокуратуры сохранилось Особые отделы и органы военной прокуратуры находили взаимопонимание даже в таком серьезном вопросе, как степень жесткости карательной политики при изменении внешне- и внутриполитической обстановки. Прокуратура, например, солидаризировалась с особистами в 1928 г., когда наметилась тенденция военных трибуналов смягчать наказания для преступивших закон военнослужащих, и настаивала на недопущении такого положения[307]. Подытоживая сказанное выше о взаимоотношениях военной прокуратуры и особистов, следует сказать, что прокуроры видели имевшиеся нарушения и добивались их устранения из следственной практики органов ГПУ — ОГПУ в войсках. Среди этих нарушений: 1) принятие к производству маловажных дел, включая не входящих в компетенцию органов госбезопасности; 2) затягивание сроков производства расследования; 3) применение без достаточных оснований такой меры пресечения к подозреваемым, как содержание под стражей; 4) нарушение процессуальных норм при производстве следственных действий. В свою очередь ОГПУ категорически протестовало по поводу стремления военных прокуроров ознакомиться с материалами, полученными агентурным путем, а также в результате негласного контроля переписки и применения наружного наблюдения. Кроме того, чекисты постоянно подчеркивали, что надзор со стороны прокуратуры за производством дознания и следствия по политическим делам и шпионажу ограничен на основании Постановления высшего органа государственной власти (ВЦИК) от 1922 г. Контроль со стороны другого ведомства не нравится никому. Чекисты, в том числе и особисты, не были исключением. Но вместе с тем они принимали необходимые меры к устранению вскрытых недостатков. К примеру, не раз на места направлялись директивы (№ 214384 от 15 февраля 1927 г., № 192/00 от 22 апреля 1930 г., № 165/00 от 28 апреля 1931 г.) с требованиями не вести дел о мелких воинских преступлениях, не затягивать сроки расследования, а если требуется продление срока, то запрашивать об этом ОО ОГПУ[308]. Однако эксцессы на местах наблюдались весь исследуемый период, что во многом объяснялось низкой юридической да и общеобразовательной подготовкой большого числа сотрудников особых отделов. Реальное правовое положение особых отделов и других чекистских органов, имевших отношение к работе в вооруженных силах, в определенной степени определялось их взаимоотношениями с командованием и политическими органами. Частично мы уже касались данного вопроса при рассмотрении Положения об особых отделах Госполитуправления от 6 февраля 1922 г. Время и изменения в обстановке заставляли совершенствовать, дополнять и развивать нормативную базу и практику совместных усилий по укреплению безопасности Красной армии и Флота. Именно совместных усилий, поскольку командование и политические структуры воинских формирований не меньше, чем сотрудники ВЧК — ОГПУ, заботились о стабильности обстановки в войсках, поддержании на необходимом уровне их боевой готовности. Чтобы понять, как выстраивалось взаимодействие, нельзя не вернуться к периоду Гражданской войны. Напомним кратко, что до образования особых отделов в начале января 1919 г. в составе разноуровневых штабов имелись подразделения Отдела военного контроля, созданные по инициативе Л. Троцкого и выполнявшие задачи по борьбе со шпионажем в частях Красной армии и Флота. Частично эти органы занимались и пресечением антисоветских проявлений. Аппараты ОВК во всех отношениях подчинялись политическим комиссарам, начиная от РВСР и кончая политкомами дивизий. Другое дело особые отделы. Они были достаточно самостоятельной, строго централизованной структурой, входившей в общую систему органов ВЧК. Из центра они получали директивы о работе, из центра расставляли и меняли руководящие кадры, из Москвы (от ВЧК) шло финансирование их деятельности. Короче говоря, особым отделам, как некоему «инородному телу», предстояло «вписаться» в уже существующую военную структуру. Процесс поиска оптимальных организационных и деловых форм сотрудничества работников особых отделов и военных оказался на практике делом непростым. На протяжении всех лет Гражданской войны шла обоюдная «притирка», сопровождавшаяся на всех уровнях трениями, склоками, иногда перераставшими в острые конфликты. В их разрешение порой втягивались ответственные работники особых отделов, политические комиссары, руководители ВЧК, РВСР и даже вожди большевистской партии и государства. Показательными в этом плане являются серьезные разногласия между РВС Южного фронта и руководителем Особого отдела, что в итоге привело к устранению последнего от должности[309]. Оргбюро ЦК РКП(б) было вынуждено принять председателя Реввоентрибунала республики Б. Леграна по совместительству и заместителем председателя Особого отдела ВЧК. Сделано это было по требованию главы военного ведомства Л. Троцкого. В решении прямо говорилось, что Ф. Дзержинскому поручается «сообщить всем членам Особого отдела, чтобы они знакомили т. Леграна с делами и документами всякий раз, когда т. Троцкий поручает ему выяснение того или иного дела»[310]. В марте 1919 г. открылся VIII съезд РКП(б). Военные делегаты подняли вопрос о подчинении особых отделов Реввоенсоветам фронтов и армий через одного из членов РВС. В итоге, в постановлении съезда появился следующий пункт: «Признать необходимым подчинение особых отделов армий и фронтов соответственно комиссарам армий и фронтов, оставив за особым отделом Республики функции общего руководства и контроля над их деятельностью»[311]. Поскольку особистов и вообще чекистов среди делегатов не было, то их мнением вообще не поинтересовались, и Совет обороны 13 мая 1919 г. одобрил подготовленное РВСР решение о переподчинении особых отделов. Военные на этом не успокоились. Вскоре на объединенном заседании Политического и Организационного бюро ЦК РКП(б) с участием Л. Троцкого и начальника Политического управления РВСР Л. Серебрякова, но без приглашения чекистов, было принято решение о праве Реввоенсоветов назначать и снимать с должностей соответствующих начальников особых отделов. Более того, Организационному бюро и лично Ф. Дзержинскому поручалось «найти ответственных руководителей для Особого отдела ВЧК»[312]. Речь явно шла о замене М. Кедрова на посту председателя Особого отдела ВЧК, у которого явно не складывались личные и деловые отношения с Л. Троцким. Затянувшийся конфликт между ними был разрешен 18 августа 1919 г., когда Организационное бюро ЦК РКП(б) утвердило руководителем Особого отдела самого Ф. Дзержинского, оставив его и председателем ВЧК[313]. Свою креатуру Л. Троцкий продвинуть не смог. При содействии Ф. Дзержинского особисты достаточно быстро вновь восстановили централизованную систему органов ВЧК в Красной армии и Флоте. Этому способствовало раскрытие Особым отделом ВЧК разветвленной белогвардейской организации в Москве под названием «Национальный центр». Таким образом, к концу Гражданской войны особые отделы уже во всех отношениях снова подчинялись ВЧК, а военное ведомство довольствовалось лишь некоторыми пунктами Положения об особых отделах ВЧК, позволявшими РВСР, Реввоенсоветам фронтов и армий давать задания особистам и контролировать только их исполнение[314]. Отметим, что объективной предпосылкой разного рода недоразумений и конфликтов являлось, во-первых, ведомственное соперничество, во-вторых, различия у военных и особистов в подходах к достижению и методах реализации общей цели — обеспечения безопасности Вооруженных сил. Следует также констатировать, что острота и глубина конфликтов усугублялась фактором, который был несомненной реальностью того времени. Ф. Дзержинский и другие руководители ВЧК, опираясь на поддержку со стороны В. Ленина, успешно внедряли в общество мысль о том, что чекисты являются «монополистами» в деле спасения завоеваний революции. И когда шла война, с такой постановкой вопроса спорили, пожалуй, лишь военные, всемерно поддерживаемые главой военного ведомства Л. Троцким. С такими достаточно сложными взаимоотношениями особисты и армейцы вошли в новый, послевоенный этап развития страны. Не стало внешнего реального врага, борьба против которого подвигала обе стороны к совместным действиям, уводя на задний план неразрешенные проблемы. В мирных условиях эти проблемы следовало решать, и решать незамедлительно. Обстановка начавшейся хаотичной демобилизации и сокращения вооруженных сил подталкивала к этому. У командования и политорганов, также как и у особистов, заметно ослабла база, то ядро, на которое они опирались и в открытых боевых действиях, и в тайных сражениях. Это были члены большевистской партии, выходцы из рабочих и революционной интеллигенции. Особенно опасным положение стало, когда началась массовая демобилизация старших возрастов. Первоначально считалось, что это не будет распространяться на коммунистов, мобилизованных в годы войны, и на политработников вообще. Между тем многие члены партии из числа военнослужащих различными путями покидали армию, нарушая опубликованный 6 января 1921 г. в газете «Правда» специальный циркуляр, определявший порядок откомандирования коммунистов. ЦК РКП(б) был вынужден даже направить циркулярную телеграмму, предупреждающую армейских и флотских коммунистов, что будут приняты самые решительные меры к «дезертирам». Эту телеграмму опубликовали в «Правде»[315] и даже объявили специальным приказом РВСР № 322 от 9 февраля 1921 г. Особисты лишались одного из самых важных своих инструментов — коммунистического осведомления. Циркулярное письмо ЦК РКП(б) от 2 марта 1920 г. утрачивало свой смысл. А ведь в нем прямо говорилось, что «ЦК, во-первых, вменяет в обязанность всем комиссарам и коммунистам, работающим в армии, быть постоянными осведомителями Особотделов. Во-вторых, предлагает всем Политотделам армий и фронтов, а также Политуправлению Республики и крупным партийным организациям для работы в Особотделе командировать наиболее ответственных, испытанных и старых партийных работников»[316]. Таким образом, достаточно масштабный исход коммунистов из армии и флота подрывал оперативную работу особых отделов и отрицательно влиял на их кадровый потенциал. Падал былой престиж особистов, поскольку командиры и политсостав перестали ощущать реальную отдачу от них. Серьезным ударом по особым отделам явилось Кронштадтское восстание, которое они не смогли предотвратить. Нечего и говорить о ситуации, сложившейся после выделения в мае 1922 г. Контрразведывательного отдела из Особого и лишения последнего функций борьбы со шпионажем и контрреволюцией. Теперь особисты должны были сосредоточиться на вскрытии и устранении разного рода недостатков в жизнедеятельности войск, на ограждении армии и флота от внутреннего разложения. Особисты стремительно теряли свою «чекистскость», превращаясь фактически в военно-милицейские органы, к чему всей своей прежней деятельностью не были подготовлены ни ментально, ни профессионально. Отсюда и выявившееся в начале 20-х годов резкое снижение активности особых отделов. Многие военачальники обратили на это внимание. Командующий войсками Украины и Крыма М. Фрунзе, к примеру, выступая перед особистами, отметил: «Вы думаете, что роль особотделов в армии сыграна, что там нечего делать. Это не так! …но работа осведомления, нужно сказать, была неудовлетворительна до сих пор»[317]. Еще более резко отозвался о послевоенной работе армейских чекистов помощник командующего войсками Петроградского военного округа по политической части Джикия. В своем докладе командующему он указал на нерегулярность информирования командования со стороны особотделов, запоздалость поступления сигналов о неблагополучии в той или иной воинской части, а также на то, что многие сведения не заслуживают доверия[318]. Своему руководителю вторил начальник политотдела 56-й Московской пролетарской дивизии. Он докладывал: «Особый отдел слишком увлекся контролем над частной жизнью отдельных работников, направляя его в сторону политической благонадежности, получения незаконно лишнего фунта хлеба тем или другим лицом комиссарского или командного состава, на состояние политпросветработы и пр. — словом, на те или иные проступки, которые с успехом могут разбирать и устранять другие органы Советской власти, например РКИ, Ревтрибуналы и т. д.»[319] Можно было бы привести еще много подобных примеров оценки деятельности отделов в начале 20-х годов. Ясно одно: в послевоенный период командование и политорганы уже не хотели иметь перед собой «карающий меч революции». Они представляли себе Особый отдел в виде информационного аппарата, помогающего им преодолеть трудности нового этапа в строительстве армии и флота, в то же время не вмешивающегося в административно-хозяйственную деятельность. Отсюда вполне естественное стремление военных если не возглавить, то объединить деятельность всех структур, работающих в армейской и флотской среде: особых отделов, военных трибуналов, прокуратуры, подразделений наркомата Рабоче-крестьянской инспекции. В конце Гражданской войны зародилась, а затем, уже в мирных условиях, получила развитие практика издания совместных приказов, объявления ведомственными приказами нормативных документов других государственных органов, создания постоянно действующих совещаний и т. д. Безусловно, что все это организовывалось на общереспубликанском уровне, а далее — на уровне руководства ведомств Союза СССР. На местах оставалось лишь неукоснительно и точно исполнять соответствующие указания. Определились и сферы взаимодействия: обязательное повседневное взаимодействие, определяемое нормативными актами и законодательством, а также эпизодическое, по возникающим вопросам в сфере охраны безопасности войск. К первой сфере взаимодействия (повседневного) следует отнести: И здесь стоит отметить, что первоначально органы ВЧК самостоятельно определяли перечень сведений, составляющих тайну и не подлежащих распространению, как в мирное, так и в военное время[320]. Такие перечни выходили за рамки чисто военных сведений, касались и политико-экономических вопросов. Однако уже с 1924 г. положение изменилось, и теперь непосредственно Реввоенсовет СССР стал определять, что подлежит сохранению в тайне с целью ограждения военных интересов страны[321]. Такой порядок был (и остается) абсолютно правильным. Он, безусловно, устраивал и военные власти, и органы ГПУ — ОГПУ, работающие в армейской среде (особые отделы и подразделения контрразведки), а также обеспечивающие безопасность военной промышленности. Реввоенсовет СССР, готовя перечни секретных сведений, учитывал и интересы органов госбезопасности. Так, в перечне, утвержденном в апреле 1924 г. заместителем председателя РВС СССР М. Фрунзе, не подлежат оглашению без санкции ОГПУ сведения о поимке шпионов и приведении в исполнение приговоров над ними. Параграф 26 перечня гласил, что секретными являются «сведения, прямо или косвенно относящиеся к оперативной работе органов ОГПУ»[322]. Для защиты секретных сведений командование устанавливало соответствующие режимы и обеспечивало их исполнение на практике. На этой основе особые отделы выявляли «прорехи и бреши», разного рода нарушения и совместно с командованием принимали меры к их устранению. На плечи командования ложилось, в основном, агитационно-пропагандистское воздействие на военнослужащих, политико-воспитательная работа. А особые, контрразведывательные и секретные отделы ВЧК — ОГПУ вели борьбу с попытками контрреволюционной агитации в войсках, подготовкой разного рода антисоветских акций, прежде всего на их ранней, скрытой стадии. Командование полностью отвечает за укомплектованность воинских частей личным составом, вооружением и техникой, наличие и сохранность материальных средств, содержание в исправном состоянии оружия и техники, за боевую и политическую подготовку войск, поддержание высокого уровня дисциплины и организованности, бдительное несение службы, караулов и т. д. Особые отделы, в свою очередь, обязаны были вскрывать недостатки в вышеуказанных вопросах, выявлять причины и условия их возникновения. Исходя из вышеизложенного, можно утверждать, что В своем письме В. Менжинскому, в то время заместителю председателя ОГПУ, глава ведомства госбезопасности Ф. Дзержинский прямо указывал, что чекистские сводки «дают одностороннюю картину — сплошную черную — без правильной перспективы…»[323]. Однако дальше констатации данного факта и опасения, что подобная информация вызывает негативное отношение к некоторым аспектам деятельности ОГПУ даже у членов ЦК, каковым, кстати, являлся и нарком по военным делам Л. Троцкий, автор письма не шел. А мы добавим: да и не мог идти. Сама природа спецслужбы, использование ее партийно-политическим руководством страны в 20-30-х годах в качестве инструмента контроля за работой государственных органов, и военных в том числе, приводило к результату, подмеченному Ф. Дзержинским. Но недовольство командно-политического состава проявлялось, в основном, не из-за того, что чекисты предоставляли негативную информацию и необходимо было принимать в этой связи какие-либо меры. Главное состояло в том, что сотрудники органов госбезопасности зачастую направляли свою информацию по вертикали, основываясь на определенных Центром перечнях срочных донесений, отчетах за соответствующий период. Понятно, что вышестоящие чекистские инстанции, опираясь на материалы с мест, информировали соответствующие военные инстанции, вплоть до РВС СССР. Отсюда и санкции за допущенные нарушения, упущения по службе и противоправные действия в отношении отдельных ответственных представителей командного и политического состава. Анализ практики информирования командования, основанной на нормативных актах ВЧК — ОГПУ, позволяет сделать вывод, что уровень информирования был поднят до командования военных округов. Это подчеркивалось, например, в циркулярной телеграмме ВЧК от 2 июля 1921 г.[324] А в ноябре 1922 г. появился совместный приказ РВСР и ГПУ № 2521/471. В нем указывалось: «Обязать начальников Особых отделов периодически, не реже чем каждые две недели, делать личный информационный доклад по политической линии члену соответствующего Реввоенсовета. В случаях поступления сведений о фактах, могущих угрожать значительными осложнениями в воинских частях, начальник Особотдела обязан немедленно ставить в известность РВС…»[325] Лишь в редких случаях установленный порядок распространялся и на комиссаров дивизий. Для увязки деятельности командования, политических органов, ВЧК — ОГПУ, военных прокуроров и трибуналов была найдена специальная организационная форма в виде постоянных военно-политических совещаний. Порядок их образования и функционирования был объявлен совместным приказом РВСР и ГПУ № 447/73 от 20 февраля 1922 г.[326] В приказе говорилось о цели создания совещаний, под каковой имелось в виду согласование действий и взаимное информирование всех политических учреждений. Выделялись три уровня указанных совещаний: центральное, окружное (или фронтовое) и дивизионное. Председательствовать на совещаниях должны были члены Реввоенсоветов, либо помощники командующих войсками по политической части, либо соответствующие военкомы. Четко определялись члены центрального совещания: 1. Начальник политического управления РВСР; 2. Начальник Особого отдела ОГПУ; 3. Командующий войсками ОСНАЗ; 4. Комиссар штаба Красной армии; 5. Начальник разведывательного управления; 6. Председатель военного трибунала; 7. Начальник военной инспекции наркомата РКИ. В приказе излагались и конкретные задачи созданного органа: разбор текущих дел, касающихся нескольких учреждений; разрешение возникающих конфликтных ситуаций и недоразумений между политическими учреждениями в округах, корпусах и дивизиях[327]. Указанный приказ действовал до 25 июня 1923 г., когда, с учетом наработанной практики, был издан новый нормативный акт — приказ РВСР № 1411/383, отменивший все ранее действовавшие документы, определявшие работу политсовещаний. Как теперь формулировалась его цель, увидим из приводимого фрагмента приказа: «В целях согласования деятельности всех политических учреждений, взаимной информации о работе отдельных управлений, входящих в состав данного войскового объединения, выработки единой политической линии, совместного осуществления директив высших органов, разрешение конфликтов и недоразумений местного характера между политучреждениями дивизий, корпусов, округов (армий, фронтов, флотов), а также проведения кампании по ликвидации нездоровых явлений и уклонов в жизни Красной армии и Флота…»[328] Состав участников политсовещания сохранялся тот же, с добавлением военного прокурора и ответственного секретаря Партийной комиссии. Более детально работа политсовещаний излагалась в инструкции, объявляемой указанным выше приказом[329]. Предполагалось созывать совещание не реже одного раза в месяц для окружного уровня и не реже двух раз — для корпусного и дивизионного. Все принимаемые решения являлись, согласно инструкции, обязательными для исполнения всеми участниками. В случае, если участники совещания не смогли найти общего решения, протокол направлялся на рассмотрение в вышестоящую структуру, вплоть до Центрального политического совещания. Вся документация совещаний, прежде всего протоколы, являлась секретной, и ее надлежало хранить лично председателям. Таким образом, в лице политических совещаний была найдена форма увязки деятельности особых отделов ГПУ — ОГПУ с другими структурами, что положительно сказалось на правовом регулировании их работы, на эффективности мер, принимаемых для устранения разного рода недостатков. Судя по сохранившимся документам, политические совещания функционировали по крайней мере до конца 1920-х годов. Ясно, что любые нормативные документы могли определять лишь основу взаимодействия. Многое зависело от личностных отношений конкретных руководителей. В связи с этим следует отметить роль И. Уншлихта. В августе 1923 г. высшей партийной инстанцией было вынесено решение о перемещении заместителя председателя ГПУ, а фактически руководителя органов госбезопасности того времени, в военное ведомство. Это было сделано явно вопреки желанию самого И. Уншлихта. Достаточно красноречиво об этом говорит его прощальное письменное обращение к коллегам по ОГПУ. Первоначально его назначили начальником снабжения РККА, а затем заместителем наркома по военным и морским делам и зампредом РВСР с подчинением ему военной разведки, а также поручили курирование всех заграничных контактов по линии РККА и частично военной промышленности. По штабу РККА и аппарату РВСР циркулировали упорные слухи, что по заданию партийных верхов И. Уншлихтом было симулировано резкое расхождение во взглядах с Ф. Дзержинским. Именно это позволило сломить сопротивление Л. Троцкого при переводе заместителя председателя ГПУ на работу в РВС. С первых дней пребывания в новой должности И. Уншлихт начал постепенно выдавливать из центрального аппарата ставленников тогдашнего наркомвоена[330]. Понятно, что из всех членов РВСР И. Уншлихт был наиболее близок чекистам, чего нельзя сказать о военном наркоме Л. Троцком. М. Фрунзе, сменивший последнего, относился к органам госбезопасности нейтрально, уделяя им должное внимание в связи с возникающими вопросами в ходе работы по укреплению Красной армии и Флота. К. Ворошилов, назначенный после смерти М. Фрунзе главой военного ведомства, воспринимал чекистов, как «неизбежное зло». Еще будучи членом Реввоенсовета Первой конной армии, он добился смещения со своих должностей подряд нескольких начальников особого отдела. Это явствует из доклада Президиуму ВЧК начальника Особого отдела армии Пишулина за январь 1921 г. Он писал в том числе: «В связи со сложившимся положением… между РВС и особотделом прошу срочно вызвать меня в Москву для дачи исчерпывающего материала о Ворошилове»[331]. Пишулин докладывал, что член Реввоенсовета считает сотрудников особого отдела провокаторами, поскольку не верит материалам оперативных разработок по бандитизму в пункте дислокации РВС и штаба армии. Начальник особотдела сделал следующий вывод: «Нетерпящий чрезвычайных органов борьбы т. Ворошилов органически не может допустить того, чтобы Особый отдел Армии округа стал на ноги… В Армии бандитизм не изживается до тех пор, пока существует такая личность, как Ворошилов…»[332] Подогревал обстановку и секретарь К. Ворошилова — Р. Хмельницкий, за которым, как за бывшим офицером, служившим, пусть и короткое время, у А. Деникина, вел наблюдение особый отдел. Заметим, что Р. Хмельницкий оставался близким К. Ворошилову человеком еще многие годы, не утратив своего влияния на патрона. Сомнения в правильности действий органов госбезопасности К. Ворошилов проявлял еще не раз[333]. По его указанию, например, заместитель наркома и начальник Политического управления РККА Я. Гамарник подготовил предложения для Политбюро по поводу перелета за границу летчика Вахромеева в 1934 г., после беседы с ним в особом отделе. Казалось бы, частный случай стараниями К. Ворошилова и Я. Гамарника лег в основу решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 26 мая 1934 г., повлиявшего на правовое положение органов ОГПУ в войсках: «Категорически запретить впредь ОО ОГПУ вызывать и допрашивать командиров и красноармейцев без ведома и согласования с комиссаром части»[334]. Этим же постановлением ОГПУ обязывалось довести решение до всех подчиненных особых отделов, объявив его специальным приказом, а также снять с должности и запретить работать в органах госбезопасности начальнику особого отдела авиабригады Еремину и уполномоченному Козловскому. Указанное решение Политбюро предполагало некую форму контроля со стороны, однако те, кто подписывал документ, хорошо знали, что не в официальных вызовах военнослужащих состоит основная работа особистов. Ведь эти же члены Политбюро двумя годами раньше настояли на лишении Реввоенсовета СССР, а следовательно и лично К. Ворошилова, давать задания Особому отделу ОГПУ и контролировать ход их исполнения. Это решение было проведено в «советском порядке», т. е. через ЦИК СССР и объявлено приказом ОГПУ № 534/295 от 22 сентября 1931 г.[335] Более того, в тот же день, когда особистам запретили вызывать красноармейцев и командиров без ведома комиссара, Политбюро постановило усилить контроль со стороны органов госбезопасности за таким важным звеном военного ведомства, фактически руководимого лично К. Ворошиловым, как IV (разведывательное) управление РККА. Начальник Иностранного отдела ОГПУ А. Артузов одновременно назначался первым заместителем начальника Разведупра, контролирующим все аппаратные отделы. ОГПУ обязывалось ужесточить контроль за штатными сотрудниками и агентурой IV управления. Создавалась специальная комиссия с участием представителей Особого и Иностранного отделов ОГПУ для разработки общего плана военной разведки[336]. Поэтому можно лишь с большим допуском считать, что К. Ворошилов, а в его лице и все военное ведомство стали как-то влиять на деятельность особых отделов в связи с обязательным теперь уведомлением комиссаров о вызове военнослужащих. Скорее всего, перелет Вахромеева за границу был лишь поводом в будущем свалить вину за подобные случаи на особистов. И уже точно ни о каком контроле за деятельностью органов госбезопасности К. Ворошилов даже не вспоминал, к сожалению, в последующие годы, когда развернулись массовые репрессии в Красной армии. Совершенно справедливо указывал известный военный историк О. Сувениров, что большинство репрессированных командиров и политработников подверглись аресту с санкции наркома обороны, Маршала Советского Союза К. Ворошилова[337]. Так он применял на практике «контрольные» функции, которых добился в мае 1934 г. Исходя из изложенного, можно утверждать: К. Ворошилов выстраивал взаимоотношения своего ведомства с органами ВЧК — ОГПУ исходя из личных пристрастий и в духе своих официальных выступлений о благополучном положении в РККА и на Флоте. Контроль со стороны другого государственного органа за Вооруженными силами он считал, мягко говоря, малоэффективным и мелочным. При этом не надо забывать и того факта, что К. Ворошилов с января 1926 г. являлся членом Политбюро ЦК ВКП(б), а председатель ОГПУ Ф. Дзержинский и сменивший его В. Менжинский никогда не поднимались на самую высшую ступеньку партийной лестницы. Все вышесказанное дает основание сделать следующие выводы: 1. Изменение внешней и внутриполитической обстановки после окончания Гражданской войны, сокращение и демобилизация Красной армии, введение новой экономической политики, со всеми вытекающими из этого последствиями, обусловили необходимость изменения игрового положения и статуса органов госбезопасности в целом и их подразделений, работающих в войсках, в частности. На основе решений IX съезда Совета и партийных инстанций была упразднена ВЧК и на ее основе создано Государственное политическое управление при НКВД. В ходе реформы предполагалось: а) ликвидировать внесудебные полномочия органов госбезопасности; б) ограничить поле их деятельности только политическими преступлениями. Дальнейший ход событий показал, что реализовать задуманное на практике удалось далеко не во всем. В течение 20-х годов партийно-государственное руководство страны вновь и вновь наделяло ГПУ — ОГПУ дополнительными полномочиями, расширяло круг решаемых им задач. Привычка к управлению с использованием репрессивных мер оказалась достаточно устойчивой. 2. Высший орган государственной власти в лице ВЦИКа, основываясь на решениях Политбюро ЦК РКП(б), утвердил Положение о ГПУ, а в его развитие — соответствующие Положения об особых и транспортных отделах, выделив таким образом ключевые подразделения органов госбезопасности. В основе такого выделения — сферы применения их усилий (Вооруженные силы и транспортная система страны соответственно). Кроме того, особые отделы отвечали за борьбу со шпионажем и политическую охрану границ, чего не делали другие органы госбезопасности. 3. Вместе с тем Коллегия ГПУ, при личном участии Ф.Дзержинского, в мае 1922 г. приняла решение резко изменить задачи особых отделов, даже не получив формального одобрения законодателя (ВЦИК). В результате выделения из особых отделов линии контрразведки и борьбы с контрреволюционными проявлениями, особые отделы превратились, по сути, в военно-милицейские структуры, занятые борьбой с хозяйственными преступлениями и разного рода недостатками в войсках. Одновременно они лишались права арестов и ведения предварительного следствия. 4. Перепрофилирование особых отделов, ограничение их деятельности лишь рамками воинских частей и учреждений с неизбежностью вело к расширению и углублению конфликтного взаимодействия с командованием, политорганами, военной прокуратурой и трибуналами. Одной из организационных мер, направленных на устранение возникающих противоречий, явилось создание по инициативе Политуправления РВСР постоянно действующих политических совещаний. В них участвовали представители военной прокуратуры, трибуналов, аппаратов. 5. Принятие Уголовного и Уголовно-процессуального кодексов, создание военной прокуратуры, активизация надзора за дознанием, а позднее следствием в особых органах ГПУ способствовало укреплению законности в деятельности последних. Однако «генетическая» память времен Гражданской войны, когда особые отделы функционировали во многом бесконтрольно, применяя методы подавления и репрессий, вплоть до применения высшей меры наказания, сказывалась на взаимоотношениях чекистов с надзирающими структурами. Даже Ф. Дзержинский, не говоря уже о его подчиненных из особых отделов, воспринимал прокурорский надзор как ненужную процедуру. Особенно характерным было такое положение для первой половины 20-х годов. Далее просматривается процесс обоюдного стремления к урегулированию вопросов взаимодействия в правоприменительной практике. При этом следует отметить, что в основе многих конфликтных ситуаций лежали достаточно расплывчатые определения многих преступлений, включая и контрреволюционные, подчас противоречивые решения высших партийно-государственных органов, слабая правовая подготовка как сотрудников особых отделов, так и части прокурорских работников. В целом имела место не борьба за законность (пусть и революционную), не защита интересов отдельных военнослужащих, попавших в сферу деятельности органов госбезопасности, а, скорее, межведомственная борьба, стремление расширить и углубить свое влияние за счет других государственных органов. 6. В послевоенный период, когда не стало для Красной армии и Флота реально действующего противника, когда усилилось влияние на Вооруженные силы процессов, происходивших «вне стен казарм», прежде всего внутрипартийной борьбы, «крестьянских настроений» (нажим на село в ходе хлебозаготовок, а потом и коллективизации), партийно-государственное руководство с всевозрастающей настойчивостью использовало особые отделы и другие органы ГПУ — ОГПУ как инструмент контроля за военными. Главное, чего боялись «верхи», — это ситуации, когда Красная армия могла бы из объекта управления превратиться в самостоятельный субъект политического действия и стала бы диктовать свою волю при решении важнейших вопросов. Поэтому, если предельно кратко определить правовое положение и статус органов госбезопасности в войсках, то можно утверждать, что они являлись по сути своей одним из аппаратов контроля за армией и флотом со стороны правящей большевистской партии в лице ее ЦК, Политбюро, а с начала 30-х годов — фактически лично И. Сталина. Руководство ГПУ — ОГПУ лишь транслировало установки высших партийных органов, дополняя и детализируя их, но без права корректировки. |
||
|