"Любовь моя, самолеты" - читать интересную книгу автора (Маркуша Анатолий Маркович)

Глава шестнадцатая Ох, выстрелило ружье…

Год рождения Як-23 — 1947-й. Верный традиции, А. С. Яковлев заложил в основание нового самолета предшествующие разработки — Як-15 и Як-17. Реактивный двигатель, правда более мощный, чем на Як-17, располагался теперь в передней нижней части фюзеляжа, машина была цельнометаллической. К сожалению, прямые крылья не позволили Як-23 блеснуть высокой максимальной скоростью, хотя скороподъемность была хорошей. Этот истребитель попал в Болгарию, Чехословакию, Польшу, Румынию, так что знакома машина была не только дома. Як-23 легко пилотировался, был вполне послушен, и все же его трудно назвать большим достижением КБ: запоздал он родиться и с самого начала был обречен проигрывать и МиГ-15 и Ла-15. Теперь нет никакого смысла «искать виноватых», стоит подумать о другом: чтобы быть лидером, чтобы удерживаться на самом острие технического прогресса, надо непременно мыслить, ощущать, видеть мир со значительным опережением своего времени. Кстати, это одно из самых привлекательных свойств нашей профессии — тот, кто на высоте в своем ремесле, он и в жизни на высоте.

Как ни странно, но эту историю я должен начать откровением — мои руки короче нормы на два с половиной сантиметра. Пока все. Но «ружье» в строгом соответствии с чеховской заповедью, еще «выстрелит».

Если человеку довелось полетать, даже не очень много, на Як-15 или Як-17, самолет Як-23 ничем удивить не мог. Была у машины специфика, но весьма незначительная — смещенная к хвосту кабина, например, не улучшала обзора, не способствовала комфорту при возникновении перегрузок на пилотаже. Выражаясь обывательски, тяжеловатый нос давал о себе знать на посадке: едва коснувшись основными колесами земли, Як-23 как бы падал не переднее колесо. А в остальном машина была типично яковлевская — без затей. Верно, одно личное для меня неудобство я обнаружил буквально в первом же полете — кран уборки и выпуска шасси располагался далековато, к нему приходилось тянуться. Но пролетав на этом самолете год, я вполне прижился к кабине и не испытывал никаких неудобств. Ходил на Як-23 и на высоту, носился бреющим, вел учебные воздушные бои, ну, а самое главное — выпускал в самостоятельный полет наших болгарских слушателей без малейшей опаски. Когда вылетали самые первые, немного волновался — все-таки очень уж они были мальчики. Но постепенно приходила успокоенность.

В свое время мне пришлось много раз наблюдать взлеты непревзойденного летчика-испытателя Сергея Николаевича Анохина, человека в чем-то продолжившего, а возможно и превзошедшего талантом моего первого наставника Артема Молчанова, из рук которого я получил И-16. И вот что оставило особый след в памяти. Машина Анохина бежит по бетону, нарастает скорость, крылья начинают работать, возникает и растет подъемная сила, она тянет вверх, и точно в тот момент, когда эта сила становится равной весу машины, Сергей Николаевич убирает шасси. Зрелище удивительное — колеса как бы брезгливо отстраняются от бетона, и самолет оказывается в полете. Об Анохине давно уже написали — человек-птица. Метафора на любителя, но когда я видел его первый старт на очередном совершенно новом летательном аппарате, когда самолетные ноги отталкивали от машины землю раньше, чем удавалось заметить малейший просвет между колесами и бетоном, невольно думал — как птица! Сравнивать свои возможности с талантом Анохина мне никогда в голову не приходило, но его артистические взлеты виделись и наяву и во сне.

Накануне возник очередной конфликт с начальством. Мне долго выговаривали за нарушение какого-то параграфа, какой-то инструкции, и я имел неосторожность возразить. Выразился в таком смысле — кроме наставлений, письменных и устных указаний существует еще здравый смысл… И тут же получил сполна: вольнодумство в армии осуждается безоговорочно, я бы сказал со сладострастием, особенно удачливыми служаками. Конфликт по сути был пустяковым, не первым, но на этот раз очень уж больно зацепил меня.

На другой день мне предстояло облетать Як-23 после регламентных работ. Утро было холодное, всю ночь мело, и аэродром до самого света чистили и утюжили. Когда выруливал, услыхал: «Слева в конце полосы трактор. Видишь?» Подумал: «Заботятся». И подтвердил: «Трактор вижу, но он не помешает». Получаю разрешение на взлет, разбегаюсь и тут пронизывает: уберу ноги, как Анохин… И пусть сожрут с потрохами, сколько можно терпеть…

Переношу левую руку на кран уборки шасси. Далековато он стоит, зараза, неловко правой рукой держать ручку управления, а левой шарик крана.

Ну! «Колесник довсь!» — командую сам себе по-болгарски, нажимаю и толкаю шарик вверх. Колеса от полосы отходят, улавливаю момент и еще слышу очень легкий шаркающий звук… Непонятный звук. Командный пункт спрашивает почему-то, всели у меня в порядке. Вопрос не нравится, он чем-то спровоцирован. Потом я узнаю: над полосой взлетело облачко снега, на КП это заметили, но не поняли — с чего бы?

Оглядел кабину: красные лампочки-указатели горят, значит шасси убралось и встало на замки. Обороты нормальные, температура — тоже. На слух двигатель работает без отклонений. В зоне, ничего не нарушая, не отклоняясь ни от какой инструкции, я отпилотировал все, что полагалось, но скажу честно, без аппетита. Что-то тревожило. Сосало, И не напрасно. Снижаясь, перевел кран выпуска шасси вниз, левая нога вышла — красная лампочка погасла, зеленая загорелась, а вот правая стойка с места не сдвинулась. Вот оно. Как Анохин не смог. Кругом виноват. Не оправдаться.

Передаю на КП: левая стойка вышла, правая — на замке в убранном положении. Прохожу над командным пунктом на высоте метров пятьдесят, чтобы они зрительно убедились, все обстоит именно так. Мне рекомендуют набрать высоту и встряхнуть машину с перегрузкой. Совет неразумный: раз замок не открылся, трясти самолет бессмысленно.

Но я не спорю. Соображаю вдруг: а ведь это может быть моя последняя в жизни возможность пилотнуть от души. С бешенством отчаяния пикирую в центр аэродрома, рву «ячок» в горку, оборачиваюсь восходящими бочками, рву снова и снова, и никакого, понятно, толку. Замок держит. Поглядываю на керосиномер — не остаться бы еще и без горючего.

Передаю на старт: буду садиться на левую основную и на переднюю ноги. Мне долго и нудно объясняют, чего следует опасаться и избегать, чтобы не своротить шею, даже предлагают покинуть машину с парашютом, можно подумать, будто им так дорога моя неоседланная шея. Покидать самолет не буду. Решено твердо.

Выхожу на посадочную прямую.

Щитки выпустил? Выпустил.

Расчет? Нормальный расчет. Сяду у самой кромки полосы…

Что-то отвлекающее зудит по рации «земля». Возможно, эти ценные указания и прекрасны сами по себе, но они явно не ко времени. Передаю:

— Связь закончил, ответственность за посадку принимаю на себя. — И щелкаю тумблером «радио». И так плохо, и так нехорошо. Понимаю: последней «радиограммы» мне в жизни не простят, да плевать!

Слышу, как левое колесо касается земли. Чтобы не дать машине опустить нос раньше времени, тяну ручку на себя, тяну до упора и держу… Сейчас нос должен пойти к земле, не прозевать мгновение. Ну! Сую левую ногу до упора и зажимаю тормоз. Машина послушно волчком разворачивается на левом колесе и мягко зарывается носом в снежный сугроб, тянущийся параллельно посадочной полосе.

Разнос начинается незамедлительно. Не оправдываюсь, не выкручиваюсь, докладываю все по правде и молчу. Самое гнусное — я не могу ответить на главный вопрос: для чего стал убирать шасси на земле? Ведь полагается сначала набрать сто метров. И я, между прочим, сам повторяю это моим слушателям. Ответить — для чего? — я не в силах. Надо ли говорить, что нарушение с амбицией еще хуже, чем нарушение по глупости или даже — по пьянке. И хотя по всем армейским порядкам за один проступок не накладывают больше одного взыскания, мне обещан офицерский суд чести, вероятное понижение в воинском звании, а пока — отстранение от полетов и пять суток домашнего ареста. Больше всего страдаю не от начальственного гнева. На то и начальники существуют, чтобы разносить и наказывать подчиненных. Когда моему поврежденному «ячку» приподняли правое крыло, и инженер полка, здоровенный мужик, вырвал из купола заклинивший встречный щиток, нога тут же встала на ее законное место. Инженер общупал, обнюхал, только на зуб не попробовал, этот щиток и сказал:

— Эх, боярин, — у него была привычка титуловать тех, кого он осуждал, — знаешь, сколько тебе не хватило, чтобы уйти без касания? Вот гляди сам — всего-то двух с половиной паршивых сантиметров…

Вот так и выстрелило «ружье», о чем я предупреждал в начале. Мне очень хотелось верить, будь мои руки длиннее, все бы обошлось. Но сказать об этом я не мог никому. Полагая, что мне ничего в этой жизни больше не светит, я валялся на кровати и читал Хемингуэя. Тут меня вызвали в полк, в штабе объявили — пришла телеграмма, вызывает командующий округом. Я даже не сразу понял — кого вызывают. Не ожидая ничего хорошего, поехал. Командующий был новый, никогда я его не видел, ничего о нем не ведал. Вхожу в кабинет. За столом генерал, показался он небольшого росточка, орденских планок не густо, значок на кителе неожиданный — летчик второго класса. Докладываю. А он в какую-то бумагу смотрит и мне рассеянно так предлагает:

— Присаживайтесь, пожалуйста.

Ну-у, Версаль! Я даже опешил.

— О-о, мои дьябль, то есть по-французски — кой черт! — Как это Вас угораздило? — И, брезгливо отодвинув бумагу, смотрит мне в глаза.

— Же сью эн бон гарсон, мон женераль, — отвечаю я, что по-французски означает: я хороший малый, генерал… Терять мне все равно нечего. — Виноват кругом, товарищ генерал.

— Понятно. И хорошо, что признаете — виноваты. Почему выключили рацию перед приземлением?

— Чтобы сосредоточиться и не отвлекаться…

— Но руководитель полетов несет ответственность за посадку тоже. Не так ли?

— Прошу прощения, товарищ генерал, меня учили отвечать за себя самому, самостоятельно…

— Кто учил?

— Гвардии генерал-майор авиации Михаил Васильевич Котельников в первую очередь…

— Так Вы из мальчиков Миши… Михаила Васильевича? Какой мужчина — отвага, натиск… Скажите, а если я поставлю перед вами задачу повторить посадку Як-23 на одну ногу. Вы возьметесь или не возьметесь? Подумайте, не торопитесь отвечать.

Думаю, только, честно говоря, не столько над тем, возьмусь или нет, а как ответить этому странному и симпатичному мне человеку…

— Ну, если меня обеспечат инженерной возможностью выпустить только одну ногу, посажу.

Сказав: «интересно», командующий вызывает в кабинет инспектора по технике пилотирования. Коротко рассказывает незнакомому мне полковнику, что я натворил, какие последовали за тем действия моих командиров, не упускает заметить, что я прошел выучку в школе Котельников а, и велит:

— Пожалуйста, проверьте технику пилотирования и поставьте меня в известность — этот молодой человек просто нахал или же он действительно может…

В этот час на аэродроме полетов нет. Простор и ощущение запустения. Инспектор велит пилотировать над центром летного поля, в створе полосы, высоту держать не меньше тысячи метров. Я спрашиваю, что именно я должен пилотировать — задание, и слышу:

— Покажите, что можете, что умеете.

Глуша тоску и тревогу, я старался.

— Можешь пониже, — сказал вдруг инспектор. Нет, я не ослышался, инспектор именно так и сказал. Значит, все в порядке. Накажут, но не выгонят, отлетной работы не отстранят. Пилотировать низко позволительно только надежному летчику. Когда-то Чкалов пролетал под мостом и сделался притчей во языцех, вошел в легенду. Хотя, если смерить мостовой пролет, окажется, что места там хватало с избытком. Но! Проблема тут психологическая, в восприятии пространства, а не в числе метров. Пилотируя низко, человек преодолевает себя…

Заканчивая пилотаж, выполняю ранверсман, и когда машина выходит в горизонтальный полет, сходу выпускаю щитки, следом — шасси и сажусь.

Итог: командующий определил — пять суток домашнего ареста оставить, все остальные взыскания отменить. После этого огорчительного ЧП мне довелось летать на других машинах, а Як-23 запомнился, пожалуй, прочнее иных самолетов. Сами понимаете, такое разве забудешь?