"Нарбоннский вепрь" - читать интересную книгу автора (Толчинский Борис Аркадьевич)

Глава седьмая, из которой читатель видит, как устраивают свои дела правители аморийского государства

Не успели первые солнечные лучи осветить безмятежную гладь озера Феб, как в ворота фамильного дворца князей Марцеллинов позвонил укутанный в черное человек. Был он мертвенно-бледен; вид его, и в лучшее время не внушавший особого доверия окружающим, заставил насторожиться ретивого стражника. Однако в ответ на пожелание последнего убираться подобру-поздорову подозрительный бледнолицый субъект произнес магические слова, а к ним присовокупил ассигнацию достоинством в один денарий для стражника и записку для его высокого господина.

Десятью минутами спустя предрассветный посетитель вошел в личные покои сенатора Корнелия Марцеллина. Тот факт, что сенатор принимал визитера, не вылезая из постели, наводил на мысль о давнем и плодотворном знакомстве того и другого. И все же встретил князь Корнелий своего неожиданного гостя совсем неласково:

— Ты совершил большую ошибку, юный друг народа, осмелившись побеспокоить меня в столь ранний час, да притом в моем собственном доме! Или ты тешишь себя наивной надеждой, что шпионы, каковых, без сомнения, приставила к моему скромному жилищу моя очаровательная племянница, уже — или еще? — спят?!

— Посмотрите на меня, господин, — со скорбью в голосе проговорил Андрей Интелик, — и рассудите сами, стал бы я беспокоить вашу светлость, если б дело не было столь срочным и важным!

Корнелий Марцеллин недоверчиво хмыкнул.

— Ну, я вижу, друг мой, что ты немного пострадал в борьбе за народное дело. Так что же тебя смущает? Разве мы не предполагали, что герцог Крун не станет с тобой церемониться?! Скажи лучше, ты принес фото и негатив?

— Они со мной, — ответил Интелик. — Ваша светлость, к дьяволу фото! Случилось кое-что похуже — или получше, это уж как вы рассудите!

И он со всеми причитающимися подробностями поведал сенатору об имевшем место незапланированном ночном приключении.

— …Вот почему я сразу же помчался к вам, ваша светлость.

К тому моменту князь Корнелий был уже на ногах, в домашнем халате и, заложив руки за спину, сосредоточенно слушал рассказ своего агента.

— Неприятно ощущать себя идиотом, — посетовал сенатор, когда Интелик завершил свой рассказ. — Мне не приходило в голову, что наш юный друг с Севера осмелится совершить преступление, за которое его запросто могут распять или продать в рабство, не посчитавшись ни с титулом отца, ни с политической целесообразностью!

— Да кто ж поймет, какая дьявольская каша варится в башке языческой скотины?! — затрясся Андрей Интелик, вспоминая, через что ему пришлось пройти минувшей ночью.

— И все же, все же… Клянусь водами Стикса, мы недооценили варвара. О, до какой же степени отчаяния и ненависти должен был пасть этот храбрый юноша! Подумать только: он освободил Ульпинов! Ульпинов! Ты понимаешь, друг мой, что это значит?

— Ясное дело, — кивнул плебей. — Варвар безнадежно погубил свою душу.

— Душу?! Да кому нужна его душа? С душами пускай боги разбираются. Он погубил свое будущее! Он поставил под сомнение все мои расчеты, основанные на нем! Это печально…

— Я вам больше скажу, ваша светлость: варвар договорился с еретиками встретиться в Галлии. Он хочет учиться у них уму-разуму. Как, то есть, лучше всего против нас бунтовать.

Корнелий Марцеллин издал горестный стон.

— Недоумок! Учиться у них?! О, они его научат! Они превратят его в чудовище. Все самое худшее, что есть в нем, они взрастят, а благородные порывы задушат… Ужели не ведает он, что творит?!

О, будь проклята эта ночь!

— Коли так, ваша светлость, по-моему, надо избавиться от Варга, покуда еще не поздно и покуда наличествует подходящий повод. Имея все улики, мы осудим его — и свалим заодно правительство Юстинов, которое допустило это страшное преступление, а вы станете первым министром.

Сенатор покачал головой.

— Извини, но ты городишь чушь, мой дорогой. О каких уликах ты толкуешь? Есть лишь свидетельские показания — твои и этого недоумка Битмы. Судя по тому, что мы о них уже знаем, ни наш безумный Геракл, ни этот его Гилас в содеянном даже под пыткой не признаются. А если мы, желая осудить Варга, начнем кивать на правительство Юстинов, моя дражайшая племянница первая заявит, мол, ты сводишь с ней личные счеты, а поскольку никаких доказательств у тебя не будет, тебя, друг мой, засадят за клевету на славный род Юстинов, а твоего друга Битму, напротив, выпустят, в обмен на его показания против тебя.

Андрей Интелик, стараясь унять нервную дрожь, перешел в контрнаступление:

— Улики есть, ваша светлость! На цепях можно найти отпечатки пальцев обоих варваров!

— И твои, мой неразумный друг, — с коварной улыбкой заметил князь Корнелий. — А если учесть, сколь дорожит София отношениями с Круном, то, смею тебя заверить, к началу процесса на цепях останутся только твои отпечатки! И ты, Андрей Интелик, предстанешь главным подозреваемым по делу о пособничестве государственным преступникам. Будь уверен, моя драгоценная племянница не упустит столь удобного случая расправиться с тобой, с твоим отцом и всей радикальной фракцией. Представь себе заголовок в газетах: "Плебеи-делегаты помогают ересиархам скрыться от правосудия". Или: "Заговор еретиков-радикалов". Тут уж, друг мой, тюрьмой не отделаешься: речь пойдет о костре! Признаюсь, моему утонченному обонянию не очень хочется ловить запах твоей паленой плоти.

Радикальный плебей едва держался на ногах, а на сером, как могильный прах, лице его объявились красные пятна.

— Ваша светлость, — пролепетал он, — зачем вы мне все это говорите?

Сенатор Корнелий Марцеллин добродушно рассмеялся, но Андрею Интелику показалось, что так может смеяться только сам дьявол.

— Да потому, мой юный друг, что я хочу спасти от костра твою шкуру! По-моему, в тебе что-то есть — такое, что со временем поможет тебе стать признанным вождем народа. Ты не так глуп, как кажется аристократической фракции. Ты отличный полемист, хороший оратор и неплохой актер. Чтобы водить за нос мою замечательную племянницу, нужно стать поистине гениальным актером! Даже мне это не всегда удается. У Софии наитие Кумской Сивиллы; иногда мне чудится, будто она заглядывает мне через плечо и читает мои мысли! Бьюсь об заклад, она уже вычислила, на кого ты работаешь… Но не пугайся — работай, работай; ее я беру на себя. Так вот, друг мой, ты далеко пойдешь, если будешь помнить, кто тебя толкает и кто в любой момент может столкнуть в Лету.

— Вы, ваша светлость, — пряча глаза, прошептал Интелик.

— То-то же, друг мой.

— Они меня считают ничтожеством, быдлом, — со злостью выговорил Интелик, — все так считают, от князей до тупоумных варваров! А я оказался умнее их всех! Когда дикарь потащил меня к Форуму и после, когда он заставил меня рвать цепи Ульпинам, я нарочно прикинулся трусом…

— Тебе это нетрудно было сделать, — с ухмылкой вставил сенатор.

— …И тем усыпил бдительность варваров. Они-то надеются, что я до сих пор валяюсь у позорного столба! У-у, ненавижу, проклятые язычники!

— Угомонись, дружок, ты молодец. Одно меня смущает в твоей истории.

— Что, ваша светлость?

— Ульпины. Варвар-то ладно, но Марк Ульпин, великий ментат, должен был понять, что ты прикидываешься. Зачем, по-твоему, ему понадобилось устраивать фарс с твоим усыплением?

Андрей нахмурил лоб.

— Видать, ваша светлость, постановка была для Варга предназначена!

— Правильно мыслишь, — кивнул князь Корнелий. — А с какой целью?

— Не могу знать, ваша светлость.

— Думай, думай! Зачем Ульпинам гипнотизировать для виду, когда они могли тебя зачаровать взаправду?

— Может быть, они знали, что я к вам побегу?

— И?

— И расскажу вашей светлости правду. А вы сделаете как я, по дурости своей, вам вначале предлагал…

— Не прибедняйся.

— …И тогда все случится, как вы мне описали. Ну, то есть, Юстина настроится против нас и всех засудят. Правильно?

Сенатор, с интересом слушавший вожака радикалов, благосклонно кивнул.

— Принимаю как версию. Причем весьма лестную для меня: приятно сознавать, что сами слуги дьявола считают мою светлость опасным противником. Еще скажу, насчет Варга. Он ведь не заподозрил мошенничества?

— Нет, насколько я понял. Кретин варвар был точно зачарован злодеями.

— Вот! Немного же искусства потребовалось еретикам, дабы одним ходом поставить под удар всю нашу фракцию и заполучить в свои сети новую проходную пешку! О, боги, я готов стать первым сторонником Софии, пока она будет разыскивать беглых ересиархов!

— А мне что делать, ваша светлость? Со снимком, я имею в виду.

— Покажи мне его, друг мой.

Андрей Интелик протянул своему господину фотографию, и лицо сенатора расплылось в улыбке. На снимке отчетливо были видны все действующие лица вечерней схватки: свирепый варвар Крун с налитыми кровью глазами и воздетым для нового удара кулаком; бледная и растерянная София Юстина, тщетно пытающаяся остановить своего опасного защитника; герой народа Андрей Интелик с разбитой в кровь губой.

— Превосходно! — сказал Корнелий Марцеллин. — У тебя отличный фотограф. Хорошо заплати ему, он нам еще не раз пригодится.

— Он денег не берет. Он работает за идею.

Сенатор пожал плечами.

— Тогда твой фотограф дурак. Поищи другого. Да, между прочим, давай негатив.

Интелик замешкался; он рассчитывал оставить пленку у себя, так, на всякий случай. Марцеллин прищурил глаза и измерил его пристальным взглядом, от которого юному другу сенатора стало не по себе.

— Не играй со мной, дружок, — тихо и ласково произнес князь Корнелий. — Тебе известно, что имеет обыкновение случаться с непослушными мальчиками.

Дрожащими руками Андрей передал сенатору пленку. Народный вожак не знал точно, кто внушает ему больший трепет: пресловутые еретики Ульпины, необузданный дикарь Варг или этот утонченный потомок Фортуната с повадками воплощенного Сатаны.

— Ну вот и славно, — улыбнулся сенатор, заполучив пленку. — О том, что было, пока забудь. И старайся не попадаться на глаза Софии и ее варварам.

— А как же моя разбитая губа?! — вдруг взорвался Интелик.

— Ах, ну да, губа… Плюс еще моральный ущерб и все такое. Я тебя понял. Отвернись-ка на мгновение, друг мой.

Когда плебей отвернулся, князь Корнелий открыл шкатулку и, недолго поразмыслив, достал оттуда большой платиновый кругляш с изображением Его Божественного Величества Виктора Пятого в полный рост и с империапантом, "Скипетром Фортуната".

— Возьми, дружок. Пусть этот империал поднимет тебе настроение.

"Скряга, — мысленно отметил Андрей Интелик. — За все, что я вынес и рассказал, он обязан был подарить мне целое состояние! Работай я на Юстину, она бы не скупилась!".

— Конечно, — сказал Корнелий Марцеллин, словно подслушав мысли своего агента, — моя дражайшая племянница дала тебе бы больше. Много больше! Да, наличными я плачу меньше, но, — он выдержал многозначительную паузу, — со мной ты и выиграешь больше. Я посодействую твоему отцу стать народным трибуном и членом Высокой Консистории, а тебя сведу с нужными людьми в Стимфалии, которые помогут тебе на выборах делегатов от этой провинции.

— О, ваша светлость, значит, уже через год с небольшим я стану плебейским делегатом?!

— Если будешь умницей, дружок, я тебе это устрою.

— Ваша светлость, для меня и моего отца не будет большего счастья, чем проголосовать за вас как за первого министра, — в порыве благостной откровенности воскликнул Андрей Интелик. — Трудовой народ Амории ненавидит Юстинов, этих махровых реакционеров, превративших Квиринальский дворец в свою фамильную вотчину; трудовой народ мечтает видеть вас во главе державы, дабы вы с присущим вам умением провели реформы, ограничили самоуправство надменных патрисов и позволили трудовому народу…

— А вернее, его наиболее достойным представителям, угнетать остальной трудовой народ, как это нынче делают надменные патрисы, — закончил за Интелика Марцеллин. — Хорошо сказано, друг мой Клодий! Запиши эту речь. Будь уверен, когда я стану первым министром, тебе, трудовой народ, заживется неплохо. Ну а пока ты бедствуешь под властью Юстинов, ступай, отдохни, наберись сил для предстоящих битв с угнетателями… Да, между прочим, дружок, поди к моему майордому разменяй империал, не то, чего доброго, тебе придется отвечать на неудобные вопросы, откуда у бедствующего трудового народа настоящий империал!

С этими словами князь Корнелий выпроводил Андрея из своих апартаментов, а сам засобирался в гости.

Княгиня София Юстина, до крайности утомленная давешними приключениями и страстными любовными играми минувшей ночи, безмятежно спала в своей роскошной постели. Ее аккуратная головка с распущенными волосами цвета пылающего агата покоилась на могучей груди князя Марсия Милиссина, а сам князь, хоть и давным-давно пробудился ото сна, возлежал, недвижимый, подобно Атланту, поддерживающему небесный свод, не желая тревожить священный сон любимой. Его обуревали сладостные грезы о новых ночах, еще более жарких, чем минувшая, его переполняла гордость обладания этой восхитительной, ни на кого не похожей, женщиной.

Конец ее безмятежному сну и его сладостным грезам положил прозаический стук в дверь, прозвучавший, ввиду своей неожиданности, особенно резко и вызывающе. Вслед за стуком раздался почтительный, но тревожный, голос майордома:

— Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! Ваш дядя во дворце!

— О-ох… — произнесла София, с усилием открывая глаза. — Мне послышалось, кто-то поминал моего дядю; а я-то надеялась, что день начнется удачно.

— Ваше сиятельство… — продолжал надрываться майордом.

— Сейчас я встану и спущу с лестницы этого негодяя, — сказал Марсий, намеренно не уточняя, какого негодяя он имеет в виду.

Однако проницательная София поняла его.

— Не надо, мой воинственный бог… Без дяди жизнь покажется мне пресной. Его бесконечные интриги и мои ответные ходы напоминают увлекательную шахматную партию. Нет, любимый, я положительно запрещаю тебе причинять вред моему дядюшке Марцеллину! К тому же тебе должно быть совестно желать зла этому человеку, ведь он женат на твоей родной сестре.

— Которую он сделал несчастнейшей из женщин. Хотел бы я знать, какого дьявола он явился к тебе ни свет ни заря?

— А который нынче час, дорогой?

— Пару минут тому назад часы Пантеона пробили семь.

— Это мне не нравится, — нахмурилась София. — По-моему, дядя явился с твердым намерением испортить мне настроение. Как будто мало вчера на Форуме постарались его наймиты!

— Когда-нибудь я все-таки убью его, — пообещал Марсий.

София Юстина встала и через дверь попыталась разузнать у майордома, с какой целью припожаловал Корнелий Марцеллин. Майордом ответил, что цель визита сенатор назвать отказывается и требует немедленного свидания с племянницей.

— А ведь ему достанет наглости ворваться сюда, — обеспокоенно заметила она, надевая халат.

— Тогда он точно отсюда направится прямиком к аватарам, — безапелляционным тоном заявил Марсий. — Пусть мне затем отрубят голову, но, умирая, я буду знать, что избавил двух дорогих мне женщин от этого мерзавца.

— Напрасно, мой бог. Я не хочу из-за него терять тебя. Сейчас я к нему выйду.

Вдруг шаловливая мысль посетила мозг и развеселила ее. София спросила у майордома, готов ли бассейн. Тот отвечал, что да, готов, и не могло быть иначе, поскольку молодая хозяйка начинала каждый свой день с приема горячей ароматической ванны. София взяла два сосуда с благовониями, сбросила халат, а затем приказала майордому пять минут спустя просить сенатора в зал бассейна.

— Что ты задумала? — с неудовольствием спросил Марсий Милиссин.

— Не хочу позволять дяде отнимать у меня время.

В глазах любовника заплясали дьявольские огоньки. Он вскочил с постели и миг спустя преградил дорогу Софии.

— Скорее солнце угаснет, чем я позволю ему насладиться твоим волшебным телом!

— Ну что ты, мой бог, — со смехом молвила княгиня, — это волшебное тело не доставит ему ни секунды наслаждения — одну лишь пытку! А впрочем, ты сможешь сам все увидеть и услышать.

— Я?!

— Да. Посмотри сюда. Эта плитка снимается. Вот так. Видишь бассейн? Я буду там.

— Проклятие! И ты хочешь, чтобы я подглядывал?

— Это доставит мне наслаждение, Марс. Ради всех богов, сиди тихо! Если дядя узнает, что ты у меня… Ох, даже не хочу думать, что тогда случится!

Оставив недоумевающего ревнивца наедине с его противоречивыми мыслями, София Юстина вышла в другую дверь и направилась к бассейну. Там она вылила в воду содержимое обоих сосудов и улыбнулась в предвкушении своего триумфа. Слабый, но терпкий запах ароматической настойки из цветка букетной орхидеи поднялся над водой; она знала, что дядя, подобно пчелам, собирающим нектар, хмелеет от этого запаха и наверняка скажет нечто такое, о чем в обычной обстановке не сказал бы ни слова. Грациозно изогнувшись, — о, как приятно было сознавать, что страстный Марсий видит тебя в эту минуту! — она нырнула в горячую воду и испытала блаженство. Затем она вынырнула, расслабила мышцы, но навострила чувства и ум — и стала ждать.

Вот послышался звук открывающейся двери, и голос майордома возгласил:

— Его светлость князь Корнелий Марцеллин, сенатор Империи!

София мгновенно ушла под воду. Там у нее мелькнула честолюбивая мысль, что обращение "светлость" звучит получше обращения "сиятельство", а значит, нужно принудить отца уступить ей место Юстинов в Сенате, дающее право называться "светлостью". Потом она вспомнила, что двадцатисемилетняя красавица не лучшим образом будет смотреться в окружении завистливых сенаторов-геронтократов и вернулась к выводу, что "сиятельством" тоже быть неплохо, особенно в роли первого министра Аморийской империи, каковую роль она и получит по достижении тридцатилетнего возраста, если обыграет дядю в этой и последующих партиях.

Из-под воды она услышала гневные раскаты дядиного голоса и неуверенный писк своего майордома. Помедлив немного, она высунула голову из воды. Впечатление, произведенное ею на дядю, оказалось выше ее собственных ожиданий: похоже, он ожидал увидеть все, что угодно, только не это. Она рассмеялась и небрежным движением кисти руки отправила майордома. Взирая на дядю смеющимся победительным взглядом, она великодушно позволяла ему начать партию: в любом случае фигуры уже расставила она.

Тридцатидевятилетний князь Корнелий Марцеллин выглядел великолепно в калазирисе жемчужно-розового цвета, безукоризненно сидящем на его подтянутой сухощавой фигуре, и остроносых туфлях из мягкой кожи эмпуса. На груди калазирис пересекала широкая муаровая лента с закрепленным на ней символом сенаторского достоинства — большой звездой о двенадцати лучах. Поскольку князю Корнелию покровительствовал аватар Грифон, сенаторская звезда была гранена из розового топаза и оправлена в золото. Княжеская диадема, покоившаяся на его голове, также была украшена розовыми самоцветами и кораллами.

Короткая клиновидная бородка оказалась, как всегда, аккуратно подстриженной. Тонкие щегольские усики выглядели продолжением столь же тонких, но изящно искривленных, губ. София знала, что дяде приходится подкрашивать свою седеющие волосы, дабы придать им благородный вороной цвет. Главной достопримечательностью дядиного лица был нос, но не римский и не греческий, а похожий на клюв птицы ибис, такой же изогнутый дугой, закругленный, каким изображали нос своего ибисоголового бога Тота древние египтяне. Облик Корнелия Марцеллина удачно дополняли чуть раскосые узкие глаза сероватого отлива, в которых обычно присутствовало насмешливо-покровительственное выражение; наивен был всякий, кто надеялся по этим глазам прочитать владеющие их обладателем чувства — эти чувства следовало изучать по губам.

Пока мы рисовали для читателя беглый очерк наружности нашего демонического героя, князь Корнелий Марцеллин успел оправиться от неожиданности и сделать первый ход, который ждала от него княгиня София Юстина. Он всплеснул руками и воскликнул, с порицанием в голосе:

— Не могу поверить своим глазам! Моя дражайшая племянница принимает ванну в тот момент, когда…

Он запнулся, точно подыскивая необыкновенные слова, способные в полной мере отразить грандиозность творящихся в мире событий.

— Дражайший дядя, — с достоинством ответила София, — как вам известно, я принимаю ванну всякий день, дабы сохранить привлекательность моего тела, которым вы не устаете восхищаться.

Это было началом традиционного, однако неизменно эффективного дебюта; в подтверждении своих слов княгиня извлекла из-под воды точеную руку и сделала ею изящное поглаживающее движение по плечу.

Князь предпочел уклониться от известной дебютной схемы.

— Моя дорогая, я сильно опасаюсь, что ваше божественное личико не избежит крохотной морщинки, когда вы узнаете печальную новость, приведшую меня сюда в это раннее утро.

"Так и есть, — подумала София, — он еще немного помучит меня, а потом сообщит какую-нибудь гадость. Что же случилось? Умер император?! Нет, тогда бы дядя не стал елейничать. Умер отец? Тоже навряд ли: дядя не осмелился бы по такому поводу тревожить меня. Нет, никто не умер… Наверное, что-то нехорошее случилось с моими варварами, и он пришел позлорадствовать".

— Вы пугаете меня, дядюшка. Как можно говорить молодой женщине, что у нее будут морщины? На вашем месте я бы скрыла правду, дабы прежде времени не травмировать свою любимую племянницу.

"Если попросить его сокрыть правду, тогда он захочет сказать ее скорее", — подумала она.

Так и вышло.

— Увы, дражайшая племянница! Правда не станет ждать! Мне придется ее сказать, как это ни прискорбно. Прошу вас выйти из бассейна, ибо опасно слушать горестную весть в воде: вы рискуете захлебнуться!

"О, нет, это мы оставим для концовки!". Подумав так, София потупила взор и со смущением проговорила:

— Ах, дядя, как же вам не стыдно! Кроме этой воды, мне нечем прикрыть мою наготу!

"Ну и стервочка!", — мелькнуло в голове Марцеллина; он всегда восхищался утонченным кокетством племянницы и ее умением держать удар. "Погоди, стервочка, ты еще не догадываешься, что тебя ждет!".

Князь Корнелий потянулся к перламутровым застежкам, демонстрируя намерение ссудить племяннице свой калазирис.

— Дядюшка, не надо! Ваш калазирис так идет вам; я бы лучше одолжила у вас вашу звезду.

— Мою звезду?!

— Да, дядюшка. Она мне очень нравится.

— А разве у вас нет своей?

— Увы, дядюшка! Вы же знаете, мой отец считает, что я еще мала носить такую красивую звезду.

— Он ошибается, дорогая. Вам звезда сенатора будет в самый раз. Хотите, я попытаюсь переубедить вашего отца?

— Пожалуй, не стоит. Ибо если мой отец отдаст мне свою сенаторскую звезду, то в качестве ответной любезности я должна буду уговорить его уступить вам кресло первого министра — а я, признаюсь, не хочу, чтобы мой отец остался ни с чем! Прошу, милый дядюшка, не заставляйте меня выбирать между вами, ведь я от всего сердца люблю вас обоих.

"Браво! — подумалось князю Корнелию. — Она просто прелесть! Как жаль, что для первого министра есть лишь одно кресло, и это кресло ждет, когда в него сяду я".

— Дражайшая племянница, вы знаете, сколь скромны мои личные амбиции. Для меня нет большего счастья, чем служить вам и оберегать вас от превратностей судьбы. Вот почему я счел уместным принести горестную весть лично: ибо, как говорят, лучше услышать о неприятностях от друга, чем выуживать их из врага!

"Такой друг, как ты, опаснее всех моих врагов, вместе взятых, — подумала София. — Только тебе доставляет удовольствие мучить меня ожиданием самого страшного, ты, муж, преисполненный козней различных и мудрых советов[25]!".

— Вы мой самый преданный друг, дядюшка: благодаря вам я уже почти успокоилась. Теперь любую печальную новость я приму с надлежащим смирением.

— Вот как?! — его губы чуть вздрогнули. — Даже весть о дерзком бегстве злокозненных еретиков Ульпинов?!

Удар был нанесен коварно и жестоко. Из-под прищуренных век князь Корнелий внимательно наблюдал за реакцией Софии.

— Что вы сказали, дядя? — промолвила она в надежде выиграть время, дабы понять, зачем он шутит столь безжалостно и прямолинейно.

— Марк и Януарий Ульпины бежали нынче ночью.

— Дядюшка, мне кажется, нынче ночью вам приснился дурной сон, который вы поспешили объявить явью. Я нахожу вашу шутку неудачной.

— Вы теряете время, милая Софи, — с непритворной горечью изрекли уста сенатора. — Ульпины сбежали не во сне, а наяву.

— Не может быть!..

Ей вдруг стало холодно в горячей ванне. Эпопея Ульпинов в одно мгновение пронеслась в ее мозгу. Она вспомнила, скольких трудов имперскому правительству и Святой Курии стоило раскрыть тщательно законспирированный заговор еретиков-маркианцев; она вспомнила волнующий показательный процесс по делу Марка и Януария, завершившийся полным разгромом зловещей секты; она вспомнила собственную блестящую речь в столичном Конгресс-центре, из каковой речи всякий мог понять, кому принадлежит решающая заслуга в искоренении маркианской скверны; она вспомнила все это — и ей стало страшно. Безраздельная победа над еретиками-маркианцами была одним из самых внушительных ее козырей к предстоящим выборам первого министра; если теперь выяснится, что этот козырь выскользнул из ее рук, — не говоря уж о том, сколь опасны беглые ересиархи сами по себе! — с мечтой о Квиринале придется расстаться надолго, если не навсегда.

Она не могла не признать, что Корнелия Марцеллина привела к ней в это утро более чем веская причина. Он не стал бы так шутить.

— Они бежали, — с гневным трепетом произнес между тем сенатор, — и тем явили дерзкий вызов Небесным Аватарам, нашей Божественной власти и лично вам, моя бедная племянница!

"Вот еще не хватало, чтобы он тут начал меня жалеть", — подумала София. Она представила себе, как потешается дядя в душе над ее бедой, как упивается ее поражением и, следовательно, собственным торжеством, — и она едва сдержалась, чтобы не явить ему стыдные свидетельства овладевшего ею отчаяния.

— Как это случилось, дядя?

— Некто взломал цепи и выпустил еретиков на волю. Мои друзья случайно обнаружили это на рассвете.

"Как же, случайно!", — пронеслось в мозгу Софии. На ум тотчас пришла идея связать побег Ульпинов с интригами дяди против нее. "Если удастся доказать, что побег еретиков был устроен с целью навредить правительству и мне лично, можно будет задать вопрос: "Cui prodest?"[26] — и ненавязчиво намекнуть на дядю. Он, конечно, отопрется, однако репутация его будет подмочена. Никогда не станет первым министром человек, которым мог быть замешан в преступлении против богов: requiescat in pace[27]".

"Она размышляет, стоит ли топить меня, дабы выплыть самой, — думал, глядя на Софию, князь Корнелий. — Сейчас она придет к выводу, что захлебнется прежде, чем я утону".

"Дядя слишком умен и осторожен, чтобы играть в такие опасные игры, — думала княгиня. — Возможно, это ловушка. Дядя чист, либо уже успел измазать грязью других. Он не стал бы являться ко мне с таким сочувствующим видом, не будучи убежденным в своей абсолютной неуязвимости".

— Кто еще, кроме ваших друзей, дядя, знает о бегстве еретиков?

"Умница, — отметил сенатор. — Она сразу переходит к делу".

— Понятия не имею, дорогая. Кто угодно может увидеть оборванные цепи и поднять ложную тревогу.

Софии едва удалось скрыть изумление.

— Вы сказали: "ложную", дядя?

— Разумеется, милая Софи. Разве какой-нибудь случайный прохожий может быть уверен, как уверены мы с вами, что всевидящие боги позволили злокозненным еретикам бежать?!

Ответ сенатора прозвучал зловеще и двусмысленно, однако София уловила в нем главное — а главным были слова: "случайный прохожий". "Это становится интересным, — подумала она. — Неужели дядя собирается помочь мне избежать скандала?! Невероятно…".

— Вы совершенно правы, дядя. Аморийцы не поверят никому, кто возьмется утверждать, будто такие страшные преступники, как эти Ульпины, вольны бежать из-под присмотра самих Высоких Богов!

— Не поверят, при одном условии: если еретики будут скоро схвачены.

"Он прав, — отметила София. — Если Ульпинов поймают в течение дня, можно будет сделать вид, что никакого бегства не было".

— Я рада, что вы сообщили мне первой, дядя. Я тотчас подниму на ноги всех секретных агентов.

— И поступите опрометчиво, дражайшая племянница.

— Опрометчиво?!

— Не следует недооценивать ересиархов, милая Софи. С момента бегства прошло прилично времени. Бьюсь об заклад, Ульпины уже покинули космополис либо заползли в такую нору, в которую вашим агентам просто не придет в голову заглянуть…

"Он опять прав, — с досадой подумала княгиня. — Неужели он оказался настолько самонадеян, что все-таки связался с этим делом?! Может быть, "нора", которую он имеет в виду, — один из его дворцов?! Конечно, никто не осмелится подумать, будто сенатор Империи способен прятать у себя беглых еретиков. Нет, это глупо — хотя и объяснило бы, к чему он клонит: он надеется получить от меня нечто взамен Ульпинов".

— …Я нисколько не сомневаюсь, что в самое ближайшее время вам удастся разыскать еретиков, и они не уйдут от карающей длани богов, — продолжал между тем Корнелий Марцеллин. — Однако, — здесь сенатор позволил себе чуть заметно ухмыльнуться, — "ближайшее время" может растянуться на день, на два, на три… к чему гадать? И все это время вы будете нервничать, моя милая Софи, а я, как любящий дядя, буду нервничать вместе с вами. К чему нам такие сложности?!

— Уж не хотите ли вы, дядя, сказать, что знаете, где скрываются Ульпины?! — пряча под лукавой усмешкой охвативший ее трепет, спросила София.

Сенатор скрестил руки на груди и, желая, как видно, насладиться прелестью текущего момента, рассмеялся.

"Он меня провоцирует, — поняла она. — Разумеется, он Ульпинов не прячет. Чего же он добивается?! О, нет, неужели опять…".

— Вы само совершенство, прелесть моя, — сказал сенатор. — А вода в вашем бассейне настолько чиста и прозрачна, что я имею счастье лицезреть nitor splendens Pario marmore purius[28]. Простите, я отвлекся: ваши волнующие контуры заставили меня забыть о цели моего визита.

— Отнюдь! По-моему, вы уже добились, чего хотели, дядюшка: сперва горькая для меня весть, затем некие туманные намеки… Вы, я вижу, явились, дабы испортить мне настроение на целый день! — вспылила София, погружаясь в воду по самое горло; в действительности же она таким способом подталкивала дядю к откровенности; она знала, что аромат настойки орхидеи уже должен начать действовать.

"Погоди, дорогая, придет время, и у тебя с утра будет такое настроение, которое уже никто никогда не сможет больше испортить", — со злорадством подумал князь Корнелий. Вслух он воскликнул:

— Полноте, дражайшая племянница! Вы понимаете меня превратно. И вот вам доказательство моей сердечной любви к вам: я отвечаю утвердительно на ваш вопрос.

— Я не верю своим ушам, дядя: вам известно, где прячутся Ульпины?!!

— Именно так, милая Софи. Причем они до того убеждены в собственной безопасности, что вы свободно можете войти к ним, а они вас заметят лишь тогда, когда вы наденете на них оковы.

— Вы нечеловечески жестоки, дядя. Вам должно быть стыдно.

— Но за что, дорогая?! За то, что я спасаю вас от грандиозного скандала? О, если слушать все, что клевещут на меня мои враги, мне бы выгоднее было утопить вас, дабы возвыситься самому!

— Значит, вы не шутите?

— Клянусь водами Стикса, милая Софи, какие уж тут шутки!

— Уйдите прочь, дядя. Вы ранили мое сердце. Ах, сколь наивным ребенком я была до сей поры! Мне казалось, вы любите меня. Я не желаю вас больше видеть.

— А Ульпинов видеть желаете?

— Ульпинов?

— Их самых. Разве они вас уже не интересуют?

— Где я могу их увидеть?

— В моем дворце.

Последние удивительные слова Корнелия прозвучали настолько буднично, что София, забыв, где она находится, наполовину высунулась из воды. Восхищенный взгляд дяди и сладострастное выражение на его устах отрезвили ее. Она испугалась и собралась спрятаться обратно в бассейн, затем вспомнила, что пылкий Марсий Милиссин, по всей вероятности, наблюдает за ее поединком с дядей; по телу ее прокатилась жаркая волна возбуждения — и она, сделав вид, что по-прежнему не замечает своей наготы по причине охватившего ее изумления, не стала погружаться в воду.

Но князь Корнелий, конечно же, разгадал ее игру; он, разумеется, понятия не имел, что кто-то, а тем более его собственный шурин, подглядывает за ними; зато он видел мгновенно затвердевшие и увеличившиеся в размерах соски на сводящих с ума полушариях Софии. Впрочем, он еще был очень далек от того, чтобы сойти с ума.

— Вы сказали, дядя, Ульпины в вашем дворце? Я не ослышалась?!

— Ничуть, моя дражайшая. И я готов их выдать вам, как только вы сами того пожелаете.

"Дядя сегодня бесподобен, — подумала София. — Он мне крутит голову уже целый час, а я все не могу понять, какую игру он затеял. Что ж, придется сыграть отступление!". Она пронзила его насмешливым взглядом и небрежно бросила:

— Но прежде я добуду приказ о вашем аресте, дражайший дядюшка, за укрывательство особо опасных государственных преступников.

— Вы этого не сделаете, милейшая Софи, — от души рассмеялся князь Корнелий, — потому что я сенатор Империи, меня нельзя арестовать!

— Даже сенатора можно арестовать по обвинению в государственной измене, милейший дядюшка.

— Максимум, чему я изменил, дражайшая Софи, это обычаю не давать рабам патрисианские имена.

И вот тут София Юстина поняла все. Корнелий Марцеллин славился своей коллекцией, если можно так выразиться, экзотических представителей человеческого племени. По всему свету разъезжали его агенты и покупали, где только можно, всяких уродцев, гигантов, карликов, мутантов, разноцветных — в общем, таких, которые уже не были животными, но так и не стали полноценными людьми. Помимо содержания этого паноптикума, которым сенатор очень гордился, он имел обыкновение отыскивать двойников знаменитых личностей и даже иногда презентовал первых для театральных и цирковых представлений. Используя подобным образом двойников, князь Корнелий нередко приобретал весомую власть и над оригиналами. Однако София никогда не боялась увидеть среди рабынь дяди свое живое отражение: как известно читателю, дочь Тита Юстина полагала себя совершенно неповторимой личностью.

— Правильно ли я вас поняла, дядя: одного вашего раба зовут Марк, и он стар[29], тщедушен, похож на крысу…

— Совершенно верно, милая племянница, а другого раба я назвал Януарием, потому что приобрел его в январе месяце. Уж не знаю, зачем я их купил, наверное, какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что эти никчемные рабы когда-нибудь да пригодятся…

Молодой княгине хотелось расцеловать своего зловещего дядю. Конечно, он был ее враг — но враг этот нынче предлагал спасение!

— Ваше чутье выше всяких похвал, мой самый любимый дядюшка, — лучезарно улыбаясь, молвила она.

А он, не отрывая глаз от ее совершенного тела, лишь по пояс пребывающего в воде, приложил обе руки к груди и изрек самым проникновенным тоном:

— Dukle laudari a laudato viro.[30]

— Vir bonus et prudens,[31] — в тон ему ответила София Юстина.

"Как приятно созерцать двух самых талантливых в этой стране негодяев, ненавидящих друг друга, но, тем не менее, совместно стряпающих мошенничество в деле, касающемся государственной ереси! — с удовольствием подумал князь Корнелий. — Страшная тайна свяжет нас, меня и ее, пока мы живы. О, как досадно, что одни лишь мы присутствуем на сцене и что театр пуст!".

Читатель помнит: один зритель все же есть — не в зале он, а подглядывает из-за кулис, где его оставила София.

— И что же, дядюшка, ваш январский подарок похож на сына ересиарха?

— Не совсем, моя милая Софи, лицо другое, равно как и старый раб не вполне смахивает на самого ересиарха.

— Ох, это так печально!

— Пусть такая мелочь не тревожит вас, дражайшая племянница. При поимке еретики наверняка окажут сопротивление, и стражам порядка придется применить силу…

"Он предлагает разукрасить собственных рабов так, чтобы их нельзя было отличить от избитых до полусмерти Ульпинов, — поняла София. — И все-таки это очень рискованно!".

— У меня есть идея получше, — заметила она. — Мой старый слуга мэтр Давид способен творить чудеса с человеческими лицами.

— Разумно, — кивнул сенатор. — Но вы, конечно, понимаете, что после этой демонстрации своего искусства мэтру Давиду придется исчезнуть навсегда.

— Он нас не выдаст, — быстро сказала София.

— Я бы на вашем месте не стал рисковать, дорогая. Кто знает, чего ждать от иудея. К тому же он всего лишь ваш раб.

— Уже нет. Я его отпустила…

— Тем более, — кивнул Корнелий. — Вам останется лишь чуть подтолкнуть его по направлению к богам. Ну же, Софи! К чему сомнения? Omnes una manet nox.[32]

— А в ваших рабах вы уверены, дядя? Они не подведут?!

— Я пообещаю им свободу, — с сатанинской ухмылкой сказал сенатор, — и я думаю, они согласятся, так как известно, что я всегда держу слово.

— А я добавлю им немного денег, — подхватила княгиня, — чтобы они имели чем оплатить услуги Харона.

— Уж вы не поскупитесь, дражайшая племянница: денег должно хватить на всех.

— Кого еще вы имеете в виду?

— Всех, кому суждено сопровождать так называемых Ульпинов по дороге из Темисии в Пифон. Ведь мы же не хотим, чтобы наши друзья раньше времени поняли, что мы намерены принести их в жертву богам!

— Вы опять правы, дядя: это было бы слишком жестоко.

Корнелий Марцеллин и София Юстина с облегчением рассмеялись, скрепляя этим смехом свой удивительный союз — и, заодно, смертный приговор ни в чем не повинным людям, слишком ничтожным, чтобы их жизни имели собственный вес в глазах обоих потомков Великого Основателя. Внезапно княгиня оборвала смех и сказала:

— Дражайший дядя! Вы оказываете мне большую услугу, которую я принимаю по единственной причине: я не желаю доставлять вам огорчение своим отказом.

"Нет, она совершенно очаровательна в своей кокетливой невинности! — подумал Корнелий. — Она сидит здесь, демонстрируя мне свои обнаженные прелести, а еще более чудесные прелести пока скрывая — и зная, как страстно мечтаю я прикоснуться к тем и к другим, — и делает мне одолжение тем, что я ее спасаю! О, если бы она была иной, я перестал бы ее любить и уважать!".

— Вы само великодушие, милая Софи!

— Скажите, дядя, могу ли я что-нибудь для вас сделать?

"Умничка, ты не забываешь об оплате. И верно: за мою услугу тебе придется дорого заплатить! Право же, я даже не знаю, как начать…"

София заметила, как заалели уши сенатора.

— Не смущайтесь, дражайший дядюшка, говорите! Я вся во внимании!

— Мне ничего от вас не нужно, я счастлив уже тем, что развеял вашу грусть, — выдавили его побелевшие уста.

"Сейчас я нанесу ответный удар, — с наслаждением подумала она, — и погляжу, удастся ли тебе отбить его, пафосской веры сын!".

— Я ничего не слышу, дядя, вы говорите так тихо! Прошу вас, подойдите ко мне. Или нет, стойте, не подходите, боюсь, вода и пена забрызгают ваш чудесный калазирис; я сама подойду к вам.

С этими словами она вынырнула из бассейна вся. Князь Корнелий побледнел: черными были только волосы на голове, все остальное тело оказалось белее самого нежного молока; даже лобок был тщательно выбрит, и сенатор едва сумел отвести от него потрясенный взор.

— Слишком хороша, чтобы испытывать смущение… — пробормотал он.

Она почти вплотную подошла к нему и заглянула в его глаза.

— Теперь я вас услышу, дядя, — с придыханием произнесла она. — Прошу вас, говорите!

— Вы хотите знать мое самое заветное желание? — перебарывая спазм в горле, прошептал Корнелий.

— Да, и обещаю его исполнить.

— О-о-о… — застонал сенатор. — Вы, воплощенная Афродита, родившаяся из пены этого бассейна, и я, первый человек, сумевший по достоинству оценить вас…

Тут София услышала негромкий стон в отдалении, который издали уста, более близкие ей, чем уста князя Корнелия, — и она поняла, что зашла в своей игре чуть дальше, чем позволяли чувства Марсия Милиссина. Она прошла через упоительное наслаждение, когда пикировалась с дядей, зная, что любовник видит ее, — но теперь наслаждение превратилось в страх, в подлинный ужас. "Если Марс ворвется сюда, мы погибнем, все трое", — пронеслось в ее мозгу, и она мгновенно приняла решение. Оттолкнув дядю, она с криком бросилась обратно в бассейн.

А он, увидав ужас, отразившийся на ее лице, и не зная истинной его причины, решил, что это его слова внушили Софии такой страх. Это изумило его; София не была наивной девочкой — будь он проклят, если она не знала, чем все закончится, с самого начала; с какой бы стати ей иначе приглашать его сюда, в зал бассейна?!

— Ох, дядя, простите меня, — выкрикнула она из воды. — Простите, ради Творца и всех великих аватаров! Я смутила вас. Вы, чистый, непорочный человек, благородный князь, явились, чтобы спасти меня, а я, растленная девчонка, расхаживала тут голой перед вами! О, дядя, мне так стыдно!

"Да она просто издевается надо мной! Забери меня Эреб! Ей — стыдно?! Ей, выставившей мне на обозрение свой выбритый лобок! Клянусь — чем бы мне поклясться? — а-а-а, дьявол, клянусь твоим хвостом, копытами и рогами, заставлю я ее о содеянном пожалеть!".

Похоже, огонь ярости, воспылавший меж глазных щелей сенатора, не на шутку испугал Софию. Она поняла, что сделала неверный ход, — и перешла в наступление:

— Вы тоже, дядя, хороши! Почему вы не остановили меня?

— Да потому, дражайшая София, — проскрежетал Корнелий, — что я безумно вас хочу, хочу с самого вашего детства, и будь я проклят, если вы этого не знаете, опять же, с самого вашего детства!

"Марсий, милый, ради Творца, молю, держи себя в руках! — пронеслось в мозгу Софии. — Какая же я дура, что позволила тебе смотреть нас и слушать!".

— Ступайте, дядя, прочь! — вскричала она. — Страшные вещи вы говорите! Это великий грех, думать об инцесте! Я же ваша племянница, дочь вашей родной сестры!

"К Эребу! А мне плевать, кого ты дочь! Я даже собственную дочь…", — едва не выкрикнул сенатор Марцеллин.

Однако он сдержался; проиграв в одном, он не имел права проигрывать повсюду. Скорее по инерции, чем в порыве гнева, он воскликнул:

— Может, то и грех! Но я столь сильно люблю вас, София, что готов упасть к вашим ногам, готов пресмыкаться пред вами, как презренный раб, готов, наконец, письменно оформить отказ от всех возможных притязаний на Квиринальский дворец — лишь бы на одно мгновение познать ласку вашего божественного тела!

Нет, никакие усилия тренированной воли не смогли сдержать искреннего изумления, отразившегося на лице Софии Юстины. Она и не подозревала, что дядя готов зайти столь далеко в своем безумном желании обладать ею.

В то же мгновение раздался крик и грохот, заставивший его замереть с выражением холодного ужаса на лице, а ее — всего лишь закрыть глаза от страха, потому что ужас она уже испытала. "Это конец, — решила она, — сейчас Марс ворвется и убьет его".

Однако ничего подобного не случилось: после крика и грохота явилась тишина, какая бывает на кладбище в ночь новолуния.

Когда она открыла глаза, Корнелия Марцеллина не оказалось в зале. София Юстина застонала от горечи и обиды. Партия, развивавшаяся так красиво на всем своем протяжении, неожиданно завершилась, вопреки всем правилам древней игры, позорным поражением обоих игроков.

Но нет! Партия продолжалась — сенатор Марцеллин, выйдя откуда-то из-за ее спины, в упор на нее глядя, спросил:

— Кто это был, София?

— Какой-нибудь мой раб, — пролепетала она, чтобы что-то ответить.

Он криво усмехнулся:

— Ваш раб! Воистину, ваш раб, более счастливый, чем я, сенатор!

— Молю вас, замолчите! — простонала она.

— А не замолчу?

"Так вас заставят замолчать", — ответил ему ее взгляд.

Корнелий Марцеллин помолчал минуту, размышляя над ситуацией, а затем сказал:

— Сдается мне, нам с вами ничего не угрожает, милая племянница: ваш раб не осмелится на нас напасть.

— О, вы его не знаете, дядя, — он осмелится напасть даже на дьявола, если почует, что дьявол угрожает мне.

— Но я-то вам не угрожал.

— Молю вас, замолчите.

— Я знаю ваших рабов, милая Софи. Среди них нет столь смелых, чтобы решили выступить против дьявола.

— Этот раб у меня недавно. Вы его не знаете.

— Зато я знаю вас! Позволите ли вы какому-то рабу, тем паче недавно приобретенному, подслушивать нас? Да ни за что!

— Вы невозможны, дядя. Любой на вашем месте давно б уже меня покинул.

— А я не уйду. Мне любопытно, кто же нас подслушивал. Клянусь Гадесом, Софи, это мое право — знать, кому еще, кроме вас, я имел глупость выболтать свои тайны!

— Ну хорошо, — устало вздохнув, проговорила княгиня, — я скажу. Вам нечего опасаться, дядя: это был мой муж.

— Ваш муж?! — сенатор сделал большие глаза и рассмеялся.

"Я делаю ошибки, одну за другой, — с отчаянием поняла София. — Он мне не верит! Но не могу же я ему сказать, кто там в самом деле!".

— Я верна своему мужу, как Лукреция была верна Тарквинию Коллатину, да будет вам известно, и сомневаться в моей верности ему вы не имеете права! — с достоинством истинной царицы воскликнула она.

— В вас от незабвенной Лукреции, моя дражайшая, лишь только то, что ваша мать, моя сестра, носит имя Лукреции, — со смехом отозвался Корнелий. — Еще скажите, что вы любите своего мужа Юния Лонгина с того самого дня, когда ваш отец Тит Юстин заставил вас выйти за него, потому что нуждался в содействии его отца в одном весьма и весьма щекотливом дельце — вы помните, в каком?

"О-о-о… — мысленно простонала София, ощущая себя загнанной в угол. — Он видит меня насквозь! Лучше я буду молчать, а для мести выберу другое время".

— Впрочем, дорогая, я не стану требовать с вас княжеской клятвы, потому что вы лжете.

— Да как вы смеете! Пойдите прочь, лукавый Мом!

— Хорошо, я уйду — и отправлюсь на виллу вашего мужа, где вы были вчера с принцессой Кримхильдой и откуда затем возвратились, совершив незаконный полет над озером Феб, где вас едва не изловили наши доблестные стражи порядка.

"Он все знает, все! Но откуда?!! То-то он часто поминает дьявола — он сам не человек, а дьявол, Аргус тысячеглазый!".

— Так мне уйти, дражайшая племянница?

— Делайте что хотите. И думайте что хотите. Мне уже все равно. Но знайте, — в голосе Софии Юстины зазвучал металл, — когда Афродиту загоняют в угол, она становится Гекатой!

"Ого-го-го! — подумал Корнелий Марцеллин. — Крепко же я ее прижал! Увы, больше она мне ничего не скажет. А хотелось бы знать, кто у нее там прячется. Ничего, когда-нибудь этот счастливчик сам себя выдаст — вот тогда я его уничтожу и займу его место. А до той поры придется потерпеть! Право же, Софи чересчур хороша, чтобы иметь ее всю и сразу!".

— Не будем развивать эту тему, — примирительно сказал он. — Вас удовлетворит, если я начну думать, что в соседней комнате был человек под условным именем Купидон?

Она улыбнулась, удовлетворенная изяществом, с которым Корнелий вывел их обоих из затруднительного положения.

— Иногда вы бываете просто неподражаемы, дядя.

— Я учусь у вас, прекраснейшее создание среди всех живущих под Божественным Эфиром. О, если б только вы, рожденная из пены волн…

— Как, вы опять?!

Он лукаво подмигнул ей, отчего Софию вновь пронзила нервная дрожь, и заговорщически заметил:

— Сдается мне, ваш Купидон улетел. Он больше нас не слышит.

"Действительно, странно. После такого взрыва — тишина! Уж не случилось ли беды с моим Марсом?", — подумала она, и сердце отчаянно забилось.

Корнелий Марцеллин приблизился к самой кромке воды и, точно желая проверить свое предположение, наклонился к Софии:

— Ну, все еще не верите?!

Она вдруг ощутила жгучее желание схватить дядю за ногу и столкнуть в воду, а самой выпрыгнуть — и поглядеть, как будет он барахтаться в ее бассейне, весь, целиком, в своем роскошном калазирисе, с сенаторской звездой и княжеской диадемой… Она подавила в себе это желание, потому что знала, сколь страшно мстит Корнелий Марцеллин за унижения; пока что была игра — вот пусть игра игрой и остается!

— Да, пожалуй, вы правы, Купидон улетел, — и она лучисто улыбнулась ему.

— Ага, значит, это все-таки был Купидон, — рассмеялся сенатор и вдруг, сменив ироничный тон на страстный, заговорил: — Вы самая восхитительная женщина на свете, София! Вы лживы до мозга костей, вы способны думать лишь о себе и собственных удовольствиях, вам доставляет радость понукать другими, вас переполняет желание царить над всеми мужчинами сразу, вы полагаете себя центром Мироздания — и я готов согласиться с вами: вы этого достойны! И я такой! Я ничуть не лучше и не хуже вас! Вся разница между нами только в том, что Творец создал меня мужчиной, а вас — женщиной! Он создал нас друг для друга, поймите это! Вы читаете мои мысли — и я вижу вас насквозь! Вместе мы всемогущи! Нас ничего не разделяет, ничего!

— Нас разделяют наши амбиции, — вздохнула София. — Там, где каждый из нас мечтает очутиться, есть место лишь для одного.

— И что с того? Второй может стоять рядом.

— Вы это серьезно, дядя?

— Клянусь кровью Фортуната, я никогда не был более серьезен! Вы будете первым лицом в правительстве, когда я его возглавлю.

— Первым после вас?

— Но первым!

— Не выйдет, дядя. Потому что правительство возглавлю я.

— А если это вдруг случится, я буду после вас первым лицом?

— У нас пошел откровенный разговор, так к чему нам эвфемизмы? Вы будете вторым лицом после меня, дядя; я обещаю.

— Поклянитесь княжеской клятвой, Софи, как это сделал я, иначе я вам не поверю.

— Клянусь кровью Фортуната! — промолвила София, а сама подумала: "В конце концов, как сказал Цицерон, juravi lingua, mentem injuratum gero[33]. Боги извинят меня, если я обману этого Автолика. Вернее, оправдаю его ожидания: он сам сказал, что я лжива до мозга костей!". — Итак, вы довольны, дядя?

— Я в совершеннейшем восторге, милая Софи.

— Вы слышите, как часы Пантеона бьют десять? Нам пора заняться Ульпинами, пока наши общие враги нас с вами не опередили.

— Совершенно с вами согласен. Но прежде мне надлежит воспользоваться вашим любезным предложением.

— Я снова вас не понимаю, дядя. Что вы теперь хотите от меня?

— Лично я — ничего, моя дражайшая племянница. Dixi[34], я счастлив уже тем, что развеял вашу грусть. Но моя дочь…

— Ваша дочь?..

— Да, моя дочь. Вам известно, как люблю я мою Доротею.

— Я тоже люблю ее, дядя. Вы хотите сказать, я могу для нее что-то сделать?

— Полагаю, можете. Дело в том, что моя дочь несчастна.

— В чем же ее несчастье?

— Она влюблена.

— Так это счастье, милый дядя!

— Как посмотреть, милая племянница. Доротея влюблена в человека, который не отвечает ей взаимностью.

— А-а, вот оно что. И вы хотите, чтобы я устроила счастье вашей дочери?

— Только богиня способна это сделать; задача не из легких!

— Неужели? В таком случае соблаговолите сообщить мне имя счастливца.

— Извольте: это Варг, наследный принц Нарбоннский.

Нужно сказать, внутренне София Юстина была готова услышать нечто подобное. Дочь сенатора Доротея Марцеллина была скромной девушкой, которой недавно исполнилось восемнадцать, и всегда, сколько знала ее София, всецело находилась под контролем деспотичного отца. Помимо воли своего отца княжна Доротея не осмеливалась даже выйти в город, не то что полюбить кого-то! Следовательно, брак дочери с Варгом нужен был самому Корнелию Марцеллину — но вот зачем? Тут тоже была загадка, и София Юстина с присущей ей самоуверенностью предприняла попытку эту загадку с ходу разгадать.

— Ваша дочь желает выйти замуж за человека, который бросил нам вызов?

В лице Корнелия что-то дернулось, и София поняла, что попала если не в яблочко, то в круг.

— Что вы имеете в виду, дражайшая племянница?

— А разве не этот варвар помог бежать еретикам Ульпинам?!

"В яблочко!", — мысленно воскликнула София. Корнелий даже не попытался что-либо отрицать, а лишь посетовал:

— Вы чересчур умны для женщины, милая Софи.

— Да и вы виртуоз, милый дядя, особенно для мужчины. Кто, кроме вас, додумался бы обезопасить варвара от подозрений, женив его на дочери светлейшего князя?! Мне жаль мою кузину, дядя. Вы хотите сделать Доротею несчастной: Варг ей не пара.

— Напротив: только такой мужчина способен овладеть сердцем моей дочери, не принимая ее всерьез.

"Вот оно что, — подумала княгиня, — ко всему прочему дядя хочет иметь подле Варга свою лазутчицу. Это начинает казаться опасным!".

— Мне не нравится ваша идея, дядя. Не много ли чести для варвара? В жилах вашей дочери течет кровь Великого Фортуната — а Варг почти что дикий зверь!

— Уже нет, дражайшая племянница. Благодаря вам нарбоннские галлы обратились в Истинную Веру…

— Вы святотатствуете, дядя, и даже не морщитесь! Варг презирает Истинную Веру, потому и бросил вызов нам, освободив еретиков Ульпинов! Его бы надо примерно наказать…

— О, это было бы весьма и весьма неразумно!

"Увы! После всего, что было сделано мной, дабы привязать Нарбоннию к Империи, после всех моих попыток подружиться с герцогом Круном я не могу наказывать его сына, да еще примерно, — подумала София. — Это уронит мой авторитет, и весьма, а цепные плебеи моего дяди не упустят случая облаять правительство. Но Варгу дерзость не сойдет с рук: я сделаю так, что отец сам его накажет, Кримхильду же объявит своей наследницей".

— Вы правы, дядя, — сказала она, — неразумно из-за глупого поступка мальчишки-варвара ставить под угрозу едва наметившийся мир.

— Вот и я о том, — улыбнулся Корнелий, который отлично понимал, какие мотивы движут Софией, — а отыщется ли средство укрепить этот пока еще хрупкий мир, лучшее, нежели брак между аморийской княжной и нарбоннским наследником?!

"Или брак между нашим нобилем и их будущей герцогиней", — мысленно поправила его София. Вслух она сказала:

— Я обещаю вам, милый дядя, сделать все во имя счастья вашей дочери.

Вскоре они расстались, по-своему разочарованные, но довольные друг другом. Они знали, что это была "ничья" и что основная борьба развернется в следующих партиях.

— Любимый дядя, — молвила София Юстина на прощание, — мне, право же, неловко просить вас, после всего, что вы уже для меня сделали…

— Я внимаю вам, дражайшая племянница.

— О, вы так добры!.. Отдайте мне Интелика.

— София…

— Ну что вам стоит, дядя! Ради любви ко мне — отдайте мне Интелика!

— Это невозможно. Кимон Интелик — делегат от народа.

— Я говорю о молодом Интелике, об Андрее, и вы прекрасно поняли меня, дядя. Мечтаю растерзать его; вид этого мерзавца, истекающего кровью у меня на глазах, доставит мне наслаждение.

— Вы кровожадны, дражайшая Софи. Жалкий плебей, homo trioboli,[35] не стоит вашего гнева.

— Он оскорбил меня, и я поклялась отомстить.

— Месть сиятельной княгини столь ничтожному созданию? Вы шутите. Я бы вас понял, если бы вы захотели отомстить кому-нибудь, достойному вашей мести, о прекраснейшая из смертных. Например, мне.

— Дядя, отдайте мне этого проклятого плебея, и тогда я не стану вам мстить. У вас наверняка есть на него какой-нибудь компромат.

— Еще вчера не было никакого.

— А сегодня? Постойте, уж не хотите ли вы сказать…

— Ни за что! Это было бы слишком жестоко даже для Андрея Интелика. Сколько раз я предупреждал нашу молодежь: ночью спать нужно, а не гулять по Форуму…

"Потрясающе! — с восторгом, который едва удавалось сдерживать, подумала София. — Он выдает мне для расправы всю радикальную фракцию! Ай-да аромат букетной орхидеи! Следует почаще принимать дядю в этом бассейне!".

— Милый дядя, ведь вы избавите меня от Интелика, не правда ли?

— Я подумаю, что можно сделать, милая Софи.

…Отпустив дядю, София Юстина первым делом отправила слуг на Форум. Им надлежало захватить в качестве улик цепи, которыми к "позорному столбу" были прикованы еретики Ульпины, и, соблюдая все предосторожности, снять с этих цепей отпечатки пальцев.

Несколькими минутами спустя, еще не покинув дворец Юстинов, Корнелий Марцеллин осознал, какие страшные вещи изрекли его предательские уста. "Не могу поверить, что я все это говорил, — мысленно клял он себя. — Будь я проклят, если Софи не подмешала в свою ванну какого-нибудь дурмана! Ecce femina![36] С каждым часом я все больше и больше влюбляюсь в нее…".

Вернувшись домой, сенатор послал своих слуг с тем же самым заданием, которое дала своим слугам княгиня София. Скоро слуги князя Корнелия воротились и доложили хозяину, что цепей возле позорного столба они не обнаружили, зато повстречали слуг Софии Юстины, покидавших Форум. Эта новость привела обычно невозмутимого сенатора в такой неописуемый гнев, что слуги, принесшие злополучную весть, не дожидаясь, когда этот гнев обрушится на их головы, поспешили укрыться в апартаментах сердобольной Доротеи Марцеллины. Впрочем, это им не помогло, потому что вскоре хозяин объявился там, и по более веской причине, — ему предстоял серьезный разговор с дочерью.

Идея выдать Доротею за Варга явилась ему спонтанно, не исключено даже, под воздействием дурманящего аромата, но, чем больше князь Корнелий размышлял над этой идеей, тем более замечательной она ему казалась. Он пришел к выводу, что приобрел согласие Софии Юстины на этот брак не столь уж дорогой ценой — цена, которую придется заплатить самой Софии, будет куда дороже! Настроение его улучшилось; относительно же участи отца и сына Интеликов, сенатор, поразмыслив немного, заключил, что им пока ничего не угрожает.

Он, между прочим, оказался прав. Когда княгиня София получила искомые отпечатки пальцев, хитроумный политик победил в ней алчущую мести женщину. Она великодушно пощадила своих врагов — дабы затем, когда-нибудь, когда это окажется по-настоящему полезным ей, с помощью этих улик превратить своих врагов в своих рабов.

Вместе с князем Корнелием ушел мэтр Давид, модельер и цирюльник княгини Софии; он еще не знал, что покидает дворец Юстинов, ставший ему родным домом, навсегда: добрая молодая хозяйка обменяла преданного слугу на ценную услугу своего дяди.

А вот князь Марсий Милиссин вскоре вернулся к своей возлюбленной и имел, между прочим, с ней тяжелый разговор. В частности, София строго-настрого воспретила любовнику являться во дворец Юстинов, даже под благовидным предлогом, потому что лукавый, вероломный и к тому же влюбленный в собственную племянницу сенатор Марцеллин наверняка установит тотальную слежку за дворцом княгини Софии, дабы разведать, кто скрывается под "условным именем Купидон". На это князь Марсий заметил, что не станет, подобно презренному уличному воришке, бегать от ищеек мерзавца и извращенца и что первым нанесет удар, попросту вызвав негодяя-сенатора на дуэль. Окончательное объяснение любовникам пришлось отложить, так как майордом доложил хозяйке о прибытии во дворец его светлости герцога Нарбоннского Круна.

Крун приехал по приглашению самой княгини, которое она передала через курьера; в приглашении говорилось о важном деле, не терпящем ни малейшего отлагательства.