Синяя кастрюлька

Я поняла, что смогу остаться в этом городке, когда выловила из озера синюю эмалированную кастрюльку. Кастрюлька привела меня к дому, дом — к книге, книга — к адвокату, адвокат — к дому свиданий, дом свиданий — к науке, а из науки я вышла в мир.

Обнаружила я эту кастрюлю в середине воскресного дня, сразу же после того, как дети уехали обратно к своему отцу. Незадолго до того мы с ним развелись, и я пыталась жить без сына и дочери — и не сойти при этом с ума. Всякий раз, как они уезжали к нему — иногда с плачем, иногда без, — у меня возникала необходимость куда-нибудь умчаться. Только мне никуда было не нужно, да и денег на праздные развлечения не было. Я выскакивала за дверь, не думая, потому что думать было больно.

Выскакивала в надежде заблудиться, да вот городок был так мал, что я всякий раз оказывалась там же, откуда начала.

В тот самый осенний воскресный день, уже почти год назад, я поцеловала Сэма и Дарси на прощание — никто из нас не плакал, — стараясь подавить ненависть к отобравшему их у меня персонажу из прошлого. Куда там. Я повернулась и пошла по продуваемой ветром дорожке вдоль озера, где никто не увидит моего исковерканного лица.

Если в городке проложили специальные дорожки для оздоровительного бега, значит, процент жителей с ожирением достиг критической отметки. Это мне сообщил мой любимый кузен-ученый: существует прямая зависимость между дорожками для оздоровительного бега и высоким уровнем заболеваемости диабетом второго типа еще в детсадовском возрасте.

Я думала о своем кузене: доживи он до моих лет, тридцати девяти и семи двенадцатых, завел бы он свою жизнь в такой же тупик, в какой я завела свою? Он купил себе лодку и несколько раз падал за борт. Если вы гениальный ученый, это еще не значит, что вы твердо стоите на ногах. Он говорил на четырех языках и мог объяснить, что такое нейротрансмиссия. Обожал французскую кухню — особенно щавелевый суп. Я как раз вспоминала его аппетит, его зычный хохот во время застолий, раскаты, рождавшиеся будто бы ниоткуда, — и тут по серо-зеленым водам озера навстречу мне выплыла синяя кастрюлька.

Я поползла вниз, к воде, воображая себе завтрашние заголовки в «Онкведонском светоче»: «Мать двоих детей утонула в озере. Что это — самоубийство?»

От кастрюльки пахло машинным маслом; я огляделась в поисках катера, на который могла бы его вернуть, но никаких катеров не обнаружила. Тогда я завернула его в полиэтиленовый мешок, который как раз пролетал мимо, и засунула в багажник своей развалюхи. Затиснула в щель между книгами и чемоданом с одежками. То были книги и одежки, без которых я не могла обойтись в тогдашнем своем состоянии бездомности.

В своем номере мотеля «Швейцарское шале» я искупала кастрюльку в ванне, драила ее мотельным шампунем из маленького пузырька, пока она не запахла так, будто отродясь не бывала на катере. Потом я достала электрическую плитку, которую утаивала от горничных, и сварила в кастрюльке макароны — те, которые похожи на драные салатные листья (лет-тучини?). Добавила шмат масла с фермы по ту сторону дороги, настрогала засохший сыр.

Я сидела у окна, глядя, как сгущается тьма и красные задние габариты исчезают за холмом. Было ужасно вкусно.

Синяя кастрюля напомнила мне прежние застолья — разговоры, лица, озаренные светом свечей: поглощают еду, которую кто-то приготовил, возможно я. Я никогда не умела следовать рецептам, но все же готовила неплохо. За одним концом стола сидит отец, отпуская язвительные замечания, за другим — кузен. Мы едим и смеемся — это я помню совершенно отчетливо, — объединившись за вечерней трапезой. Мысленно оглядывая этот стол, я вижу дочкины блестящие черные волосы с дурацким пробором-зигзагом, сына, трогательно-сонного, погруженного в свои мысли, и себя. Мы собрались за столом, и мой мудрый отец, и мой кузен — им еще предстоит совершить отчаянный рывок на небо.

Я решила, что синяя кастрюлька — это дар от кузена, одна из тех вещиц, которые мертвецы посылают нам, когда видят, что нам нужна помощь, дар в утешение. Хочется верить, что так оно и есть.