"Киреевы" - читать интересную книгу автора (Водопьянов Михаил Васильевич)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Наташа, еще не окрепшая после контузии, с трудом переносила новое потрясение. Лечивший ее врач потребовал, чтобы она хотя бы несколько дней провела в постели, ей нужен полный покой. Сергей Александрович был в отчаянии: Наташа потеряла так много сил, а впереди тяжелые дни в оккупированном городе. Столько мучений перенесла Наташа, выдержит ли? От одной мысли, что он может потерять жену, Глинскому становилось страшно.

«А где наш Степа, наш единственный сын? — думал Сергей Александрович. — Что с ним будет? Кто его приютит? Война только началась, неизвестно, когда она окончится. А я даже не имею права говорить с Наташей о нашем сыне. Нельзя ее волновать, но ведь она все равно думает о нем и о Викторе. Виктор… Не ожидал, не думал, что так получится…»

Глинский теперь избегал фашистских офицеров, особенно фон Бринкена. Его он считал прямым виновником Наташиной болезни. Ведь предупреждал, просил ничего не говорить о Викторе Кирееве. Этот негодяй тупица фон Бринкен мог убить Наташу своим сообщением.

Однако офицеры, казалось, совсем не обращали внимания на изменившееся к ним отношение инженера. Они чувствовали себя в квартире Глинского хозяевами. Уходили и приходили, стуча дверями, громкими голосами отдавали приказания своим денщикам, совершенно не считаясь с тем, что рядом лежит больная.

Иногда капитан Ауэ равнодушно спрашивал инженера:

— Как здоровье вашей жены?

Сергей Александрович благодарил вежливо, но сухо.

Наташа поправлялась медленно. Физическая слабость спасала ее от новых порывов отчаяния. Она постарела душой сразу на много лет и как-то отупела. Мучительны были мысли о сыне: что с ним, не навсегда ли она потеряла его? Страшно сознавать, что она и муж во власти фашистов, что ей придется ежедневно встречаться с ними, играть роль обывательницы, иначе она помешает Сергею выполнить задание. Страшнее же всего — Виктор изменник!

«Нет, не может быть! Он, Виктор, ее любимый брат… Они вместе росли. Она так гордилась им. Честный, прямой, смелый. И вдруг… Нет ли здесь ошибки?»

Но и эту последнюю надежду у нее отняли. Наташа услышала разговор офицеров в коридоре: фон Бринкен делился с капитаном своими впечатлениями о переводчике коменданта Викторе Кирееве.

— Ценный для нас человек! Правильно делает господин комендант, что дает ему офицерское звание. Я уверен, Киреев с честью будет носить мундир.

— Киреев не только самолюбив, но и мстителен. Он никогда не простит русскому командованию нанесенное ему оскорбление. Теперь он весь наш, — согласился Ауэ.

Позже Наташа узнала от мужа некоторые подробности ареста Виктора. Сергей Александрович надеялся, ей будет легче, если она узнает, что у Виктора были какие-то «смягчающие обстоятельства». И он рассказал, что Виктора арестовали по ошибке и трибунал незаслуженно приговорил его как дезертира к расстрелу. Виктор сидел в тюремной камере и ждал, когда приговор приведут в исполнение, оскорбленный несправедливостью, озлобленный.

Наташа снова металась в бреду. Сергей Александрович терпеливо ухаживал за ней, старался предупредить каждое ее желание, он готов был сделать для Наташи все, что было в его силах. Но чем можно помочь ей?.. Если бы она могла вдруг очнуться от этого страшного кошмара и убедиться, что в действительности ничего не было: Степа с ней, она не пленница фашистов и предательство Виктора тоже сон.

Теперь у Наташи была одна надежда. Сергей выполнит задание, и она вместе с ним уйдет через линию фронта к своим. Но пока придется какое-то время жить под одной кровлей с фашистами. Это страшно, но иначе нельзя…

Только в одном вопросе Наташа категорически стояла на своем:

— Я должна идти работать в больничный барак.

Она хорошо помнила, как мучаются там брошенные без медицинской помощи советские люди. Ей, врачу, коммунистке, — место там, в бараке.

— Отдохни сначала немного, благо есть возможность, — уговаривал ее Сергей Александрович.

Наташа сдвигала тонкие темные брови, хотя слова ее звучали шуткой:

— Ты хочешь сделать из меня фрау-бездельницу? Не выйдет, дорогой!

— Узнаю мою маленькую упрямицу, мою прежнюю Наташу, — улыбался Сергей Александрович, — ты, как всегда, сделаешь все, что захочешь.

Как только Наташа стала выходить из дома, она прежде всего разыскала Тасю Лукину. Тихая, сдержанная Тася на этот раз бросилась к ней, судорожно-крепко обняла ее.

— Наташенька!

Тася рассказала ей все, что пережила за это страшное время. Она заранее предупредила мать об эвакуации госпиталя в тыл и звала ее с собой. Главный врач сам предложил Тасе зачислить ее мать санитаркой. Но старуха Лукина наотрез отказалась ехать:

— Кто меня тронет? Буду дома сидеть, квартиру сберегу. Тебе же пригодится, когда война кончится, — говорила она Тасе.

Так и не удалось ее убедить. Но относительно Тасиного отъезда она не возражала.

Только когда Тася собралась на вокзал и начала прощаться с матерью, та неожиданно заперла дверь и спрятала ключ в карман.

— Никуда я тебя не пущу! — крикнула она растерявшейся девушке, — не к чему тебе по белу свету шататься. Свой угол есть и сиди, пока замуж не выйдешь!

Тася умоляла мать, плакала. Старуха Лукина тоже расплакалась, но дочь не выпустила. Сторожила ее весь день. Обессилевшая от слез, Тася молча лежала на диване, апатия охватила ее. Узнав о занятии города вражескими войсками, она жила, как загнанный зверек, избегая встреч и разговоров.

Тася говорила, а сама не сводила с дорогой гостьи влажных от слез глаз. Наташа худая, бледная. Остро захотелось хоть немного согреть ее. И Тася сказала уверенно:

— Степа со своими. Ему там хорошо!

— То, что он со своими, — счастье! — горячо откликнулась Наташа. — Что бы я делала, если бы мой мальчик остался здесь, под властью фашистских зверей! Нам, взрослым, страшно…

Вдруг губы ее беспомощно дрогнули:

— Только бы узнать, что он жив, здоров…

— Конечно, жив и здоров! Ты же слышала от колхозников, что эшелон прорвался в тыл. Вместе со Степой едут хорошие девчата.

У Наташи потеплело на душе. И тут же всплыла беспокойная мысль о беспомощных больных в станционном бараке.

— Согласна работать вместе со мной? Предупреждаю — условия во много раз более трудные, чем были в госпитале, — сказала она Тасе.

— С тобой, Наташа, — куда угодно!

— Скоро устроюсь сама и тогда сразу же устрою и тебя.

Тася не расспрашивала о подробностях, она всецело доверяла своей старшей подруге.

В конце концов все же настал тот момент, которого они обе мучительно боялись, — избежать его было нельзя. С трудом подбирая слова, Наташа спросила Тасю, знает ли она о Викторе. Тася все знала.

Словно на похоронах близкого и любимого, они долго, очень долго молчали. А когда снова заговорили, то больше уже не упоминали о Викторе, будто он исчез не только из их жизни, ко и из памяти.

Возвращаясь домой, Наташа думала, какой по-настоящему стойкой оказалась хрупкая Тася. Ведь она так любила Виктора, так верила ему. А теперь, мало того, что разбиты надежды на будущее, уничтожено все, что было дорого в прошлом. И все-таки Тася не сломалась, не очерствела душой: хочет жить, работать, быть полезной своим соотечественникам в тяжелые дни испытаний. И все это у нее так просто, искренне, без позы и громких слов. Невольно Наташа вспомнила, как Виктор перед отъездом на фронт сказал ей: «Помоги Тасе. Она слабенькая…»

Нет, не слабенькая, а сильная! Сильнее ее, Наташи. Она, Наташа, никак не может вычеркнуть из памяти брата. Не может… а должна. Виктор — предатель! Почему он не погиб в первом же бою? Это было бы тяжело, страшно тяжело. Но горе утраты ничто по сравнению с тем, что переживает она сейчас. И все-таки она хочет видеть Виктора, говорить с ним. Она найдет, обязательно найдет нужные слова. Виктор искупит свою ужасную вину. А может быть?.. В душе ее наперекор всему теплилась слабая надежда, что Виктор все-таки не предатель.

Сергей Александрович встретил вернувшуюся домой Наташу радостно; бережно усадил ее на диван:

— Наконец-то! Я уже начал беспокоиться, — ты ведь еще не совсем здорова, такие длительные прогулки тебе вредны.

Он с тревогой всматривался в ее лихорадочно горевшее лицо.

— Сергей, — сказала Наташа, — помоги мне. Прошу тебя. Я должна встретиться с Виктором.

— Что ты, — испугался Глинский, — разве для тебя такое напряжение? Немного окрепнешь, — тогда другой разговор.

— Так нельзя рассуждать, Сергей!

Наташа старалась говорить спокойно, но Глинский уловил в ее голосе сдержанное раздражение:

— Дорог каждый день, каждый час! Неужели ты не понимаешь?

— Ты напрасно надеешься, Наташа… — перебил ее Сергей Александрович и сразу осекся.

Большими, потемневшими от гнева глазами Наташа в упор смотрела на него.

— Я сделаю все, что ты хочешь, — виновато сказал он. — Завтра же постараюсь встретиться с Виктором.

В этот же вечер Наташа обратилась к капитану Ауэ с просьбой достать ей разрешение работать врачом в станционном бараке. Тяжело и противно обращаться к фашистскому офицеру, но другого выхода не было.

Ауэ посмотрел на нее с удивлением. Наташа удачно играла перед гитлеровскими офицерами роль покорной и любящей, но в то же время избалованной вниманием мужа женщины. И вдруг такое странное желание. Оно показалось Ауэ подозрительным.

— Скажите, дорогая фрау, зачем? — его глаза, холодные и жесткие, внимательно изучали Наташино лицо. — Может быть, вас беспокоит мысль о возможной мобилизации на трудовые работы?

— Не совсем! — живо возразила Наташа. — Мне кажется, если бы меня посылали на тяжелую работу, то Сергей упросил бы вас не допускать этого. Вы бы не отказали ему?

— Конечно, — галантно подтвердил Ауэ. — Так в чем же дело?

— Просто я хочу работать по своей специальности, чтобы не растерять уже полученные знания. — Я — врач и мне нужна медицинская практика, — сказала Наташа.

Ауэ презрительно усмехнулся.

— Вам все равно придется приобретать новые, настоящие знания, дорогая фрау, воображаю, чему учили вас. Но, если вы все-таки хотите работать, я вас устрою в наш госпиталь. Вам совершенно незачем идти в грязный барак.

— Большое спасибо, господин Ауэ. — Наташа на секунду призадумалась, словно взвешивала полученное предложение. Потом решительно покачала головой:

— Нет! Еще раз большое спасибо, но я не имею права воспользоваться вашей любезностью. Слишком я неопытна — мне это не по силам. В бараке обстановка неизмеримо хуже, зато там мне никто не предъявит никаких требований, моих знаний хватит, будут рады любой помощи. Да и больных жалко, ведь за ними совсем некому ухаживать. Вы же понимаете, что найти желающих работать в тех условиях — нелегко.

— Вы слишком мягкосердечны. Стоит ли тратить время и силы, чтобы лечить всякий сброд? Однако мне нравится ваша откровенность. Я постараюсь исполнить вашу просьбу, — сказал капитан.

На другой же день Наташа узнала от Ауэ, что барак уже переименован в больницу и по распоряжению коменданта начальником этой больницы назначен молодой русский врач Любимов.

Еще два дня спустя капитан торжественно сообщил Наташе, что ее просьба выполнена: завтра же она может идти оформляться на работу, доктор Любимов уже предупрежден.

Рядом с бараком находился небольшой одноэтажный дом. До прихода немцев здесь жил помощник начальника станции. Он успел уехать вместе с женой. Дом стоял пустой, пока здесь не поселился доктор Любимов.

В солидно обставленном кабинете Любимов чувствовал себя полным хозяином. С Наташей он поздоровался начальнически высокомерно и в упор уставился на нее своими выпуклыми глазами. Затем, барственно растягивая слова, заявил:

— Госпожа Глинская, вы назначаетесь врачом и одновременно будете исполнять обязанности старшей сестры.

«А ведь он старается манерами и тоном походить на гитлеровцев», — с горечью подумала Наташа, в свою очередь рассматривая его лицо с правильными, но мелкими и мало выразительными чертами. И откуда только взялась такая дрянь?

Вместе с Наташей пришла санитарка Марфа Пронина.

Представляя ее доктору Любимову, Наташа сказала:

— Я ручаюсь за ее честность, старательность и чистоплотность.

— Где работали раньше? — спросил доктор, обращаясь к Марфе.

Подперев рукой щеку, Марфа ответила:

— В госпитале, вместе с Натальей Николаевной. Там мною довольны были.

Прищурив глаза, Любимов бросил резко, словно обжег хлыстом:

— Мои подчиненные должны обращаться ко мне: «господин доктор».

Марфа, растерянно моргая светлыми ресницами, неуверенно повторила:

— Господин доктор…

«И с этим самодовольным, никчемным человеком придется работать, подчиняться ему», — с ужасом подумала Наташа. Но не отказываться же из-за него от больных.

Доктор отпустил Марфу Пронину и снова обратился к Наташе:

— Надеюсь вам понятно, что требует от нас немецкое командование? Это — первая официальная больница для местного населения, к нам будет попадать разный народ. Ни один больной не должен исчезнуть бесследно. Главная наша задача — отремонтировать наших пациентов настолько, чтобы они могли работать. Выздоровевшие поступают в расторжение коменданта и городского головы: для работ по благоустройству города не хватает людей.

Наташа испытывала все большее и большее отвращение. Ей так хотелось бросить ему в лицо все, что она думает о нем. Но она сдержалась и спокойно спросила:

— Могу я пригласить медицинскую сестру, которой я доверяю? Судя по вашим словам, у меня будет большая нагрузка и серьезная ответственность.

— Пожалуйста, — небрежно ответил доктор, — медицинская сестра полагается по штату. Выбирайте на свой вкус. Я в это дело вмешиваться не собираюсь.

Простившись с Любимовым, Наташа поспешила к Тасе. Она была так рада: появилась цель, ради которой стоило жить и бороться. Именно здесь, в больничном бараке, можно делать настоящее дело: помогать родным советским гражданам. Наташа подумала о муже: путь ее Сергея еще более сложен и опасен. А Степа? Что будет с ее маленьким мальчиком, если они оба с мужем погибнут.

«Степе будет хорошо, он у своих!» — мысленно повторяла она Тасины слова.

Работа оказалась лучшим лекарством. Вскоре больничные дела поглотили все Наташино время. Вместе с Тасей она целые дни проводила в бараке. Любимов приходил туда, спрашивал, все ли благополучно, подписывал заготовленные Наташей рецепты и уходил. Больными он совсем не интересовался, изредка осматривал двух — трех особенно тяжелых, но лечения им не назначал, предоставлял это делать врачу Глинской. Приходилось рваться во все стороны. Незаменимой помощницей была Тася. Как и в госпитале, больные полюбили тихую, красивую сестру и послушно выполняли все ее предписания.

Недели через две Тасина мать явилась на квартиру Глинских с требованием, чтобы Наташа немедленно освободила ее дочь от работы в больнице, так как она нашла ей более выгодную службу. К счастью, Сергей Александрович был дома. Он быстро договорился со старухой Лукиной, пообещав перевести ее с должности уборщицы улицы к себе на завод при условии, что Дарья Васильевна не будет вмешиваться в дела дочери.

Наташа облегченно вздохнула: что бы она делала без Таси?

…Поздно вечером Наташа вместе с Тасей возвращалась домой. После тяжелой духоты барака свежий воздух действовал опьяняюще. Они шли усталые, изредка обмениваясь отрывистыми фразами. В морозном сиянии плыла полная луна. На недавно выпавшем снегу лежали голубые отсветы.

Высокая худая фигура неожиданно появилась из-за угла, отбрасывая на ходу длинную тень. Тихий, хорошо знакомый голос произнес:

— Наталья Николаевна. Это я, Кузьмич! Мне бы вас на минуточку.

— Подожди меня, Тася, я сейчас, — Наташа подбежала к Кузьмичу и протянула ему руку:

— Как я рада видеть вас!

— Як вам, Наталья Николаевна, с поручением от Елены Цветаевой, — еще тише сказал Кузьмич.

Городской голова Григорий Петрович Шулейко, всегда полупьяный, но внешне подтянутый, в синем казакине из отличного сукна и дорогих лаковых сапогах, любил лично «проверять» рестораны и дешевые кабачки.

Раньше у Шулейко было богатое имение под Львовом. При появлении Советской Армии он бежал из родового гнезда. Имение разделили окрестные крестьяне. Шулейко глубоко возненавидел Советскую власть и советских людей. Более преданного человека трудно было бы подыскать гитлеровскому командованию. Городской голова изо всех сил старался выслужиться перед своими новыми хозяевами. К населению он относился жестоко, заставлял работать подростков, женщин и стариков в любую погоду — в дождь, холод. За отказ от работы, хотя бы и по уважительным причинам, городские чиновники по требованию своего начальника налагали крупные штрафы и сверх того строгие наказания. Жители успели возненавидеть городского голову.

И вот в компании с этим человеком Сергей Александрович встретил Виктора в одном из ресторанов города. Виктор и Шулейко сидели вдвоем за столиком. Перед ними стояли бутылка коньяку, лед, лимон и две рюмки.

Увидев мужа сестры, Виктор любезно предложил ему разделить компанию. Глинский поздоровался и сел рядом. Но от коньяка отказался.

Случайная встреча с Виктором обрадовала его:

«Хорошо бы уловить момент и договориться». — Обещание, данное Наташе, все время мучило его.

Сергей Александрович уже терял надежду остаться с Виктором вдвоем, когда Шулейко позвали к телефону. Обрадованный инженер тихо сказал Виктору:

— Наташа все узнала и чуть не умерла с горя. Виктор ударил кулаком по столу:

— Никто не смеет упрекать меня, даже родная сестра! Я был честным командиром Красной Армии. Из окружения вышел раненый, измученный. Мне предлагали ехать лечиться в тыл, я отказался. Хотел вернуться в свою часть, сражаться из последних сил. А меня арестовали как дезертира и только случайно не расстреляли. Никогда не забуду, никогда не прощу часов, пережитых мною в камере смертников. Меня спасли те, кого я раньше считал врагами. И если моя сестра не сможет понять меня, — нет у меня сестры!

Глинский заметил: у Виктора дергается левая щека.

«Нервный тик!» — определил он и невольно мысленно посочувствовал шурину, столько пережившему из-за человеческой несправедливости.

Вслух он сказал:

— А я собирался сегодня разыскивать вас. Наташа уже встала с постели и хочет повидаться с вами.

Прежде чем ответить, Виктор налил и залпом выпил рюмку коньяка:

— Ну нет, пожалуйста, увольте! Моя дражайшая сестрица, вероятно, собирается наставлять меня на путь истинный. Я предпочитаю встретиться с Наташей несколько позже, когда мы сможем найти общий язык. А сейчас мне с ней не о чем разговаривать. Так ей и передайте!

Сергей Александрович сделал еще одну попытку уговорить Виктора:

— Не надо горячиться! Из-за излишней запальчивости, свойственной молодости, иногда совершаются ошибки непоправимые. Неужели вы откажете Наташе?

— Может быть, господин Глинский, вы тоже желаете, чтобы я отказался сотрудничать с немецким командованием? — насмешливо спросил Виктор.

— Мне дорого здоровье вашей сестры, — сухо ответил Сергей Александрович.

Виктор рассмеялся прямо ему в лицо:

— Господин инженер! Не вам читать мне мораль об отношении к победителям. Что же касается Наташи… примирилась же она с поведением своего мужа. Придется ей примириться и с моим поведением. Я хочу жить и хорошо жить, а других путей у меня нет.

— Вы циник! — возмутился Сергей Александрович.

— Возможно, вы и правы, — усмехнулся Виктор, — но ссориться со мной вам теперь невыгодно. Положение у меня достаточно прочное: бывший дезертир, спасенный от расстрела. А вот у вас… совсем иное… — подчеркнул он.

Глинский сидел бледный и с трудом удерживал дрожь во всем теле.

Шулейко застал их молча изучающими ресторанную публику.

— Идемте скорее, — сказал он Виктору, — господин Роттермель ждет нас.

Железнодорожная станция была забита составами с хлебом, скотом, продуктами и всевозможными посылками. Все это награбленное имущество направлялось на запад, особо важные грузы сопровождались вооруженной охраной. Навстречу шли бесконечные воинские поезда — Гитлер бросал на Восточный фронт все новые и новые дивизии.

По распоряжению коменданта города ближайшие пригородные станции и железнодорожные пути охранялись особенно тщательно: партизаны из отряда Елены Цветаевой уже дважды спустили под откос вагоны с гитлеровскими солдатами.

…Фашистский воинский эшелон с орудиями и боеприпасами подходил к городу. Его пропускали без остановок. Впереди эшелона шла моторная дрезина. На станции дрезина на полном ходу миновала входную стрелку и помчалась дальше по главному пути. Но перед паровозом стрелку неожиданно кто-то перевел на запасной путь, забитый составами. Эшелон врезался в хвост поезда, раздался треск вагонов, две цистерны опрокинулись, и горючее разлилось по путям. Откуда-то полетели гранаты… Вспыхнул пожар, огонь перекинулся на вагоны с боеприпасами. Начали рваться снаряды и авиационные бомбы, усиливая возникшую на станции панику.

Взрывы уже затихали, когда на станцию прибыл с отрядом сам полковник фон Роттермель. Его сопровождали обер-лейтенант фон Бринкен и лейтенант Киреев. Роттермель, бледный от страха и злости, смотрел на догоравшие вагоны, на покореженные рельсы.

— Черт знает, что это за страна, где часа нельзя прожить спокойно! Кто виновен? — грозно крикнул он вытянувшемуся в струнку начальнику станции..

Тот, стуча зубами, произнес что-то невразумительное.

— Разрешите доложить, господин полковник, — вмешался лейтенант Киреев.

— Что вы хотите сказать?

— По всем признакам — это работа отряда Елены Цветаевой.

— Почему Цветаева до сих пор не поймана? — раздраженно набросился комендант на обер-лейтенанта фон Бринкена. — В вашем распоряжении даже танки. Неужели вы не можете справиться с бабой? Черт бы ее побрал!

— Разрешите, господин полковник, — вторично вмешался Виктор, — один из арестованных сказал при допросе, что Елена Цветаева часто бывает в городе. Прикажите разыскать ее фотографии и раздать офицерам и солдатам. Тогда ее, безусловно, поймают.

— Завтра же доставить в комендатуру двести снимков Цветаевой, — закричал фон Роттермель. — Немедленно арестовать всех ее родственников!

— Она жила здесь одна, господин полковник. Ее родственники в Москве.

— Арестовать, когда возьмем Москву! Запишите себе в блокнот, лейтенант!

Виктор вынул записную книжечку и сделал в ней пометку.

Роттермель распорядился очистить пути, усилить охрану станции и уехал.

Фон Бринкен и Виктор потратили около двух часов, прежде чем мобилизовали нужное количество людей для выполнения приказа коменданта.

Вернувшись в город, они взяли нескольких солдат и отправились на бывшую квартиру Цветаевой.

Самый тщательный обыск не дал результатов: портрета партизанского командира не удалось найти.

— Она, вероятно, снималась у фотографа по улице Геббельса, — сказал Виктор, — поедем туда и проверим архивы.

— У вас масса энергии, господин Киреев, — одобрил фон Бринкен.

Владелец фотографии Иван Константинович Логинов, невысокий пожилой человек, снимал немецкого ефрейтора. Тот стоял, вытянувшись, как на параде, лицо его было сосредоточенно, важно.

Увидев офицеров, фотограф низко поклонился и спросил:

— Чем могу служить вам, господа?

Ефрейтор, потеряв всю свою важность, поспешно удалился. Виктор коротко объяснил, что им нужно.

Логинов знал Виктора еще мальчиком. Тот не раз снимался у него вместе с матерью и Наташей. Но фотограф держался так, как будто видел его впервые. Молча выполнял все его требования. Фотографии Цветаевой не нашлось.

— Посмотрите номер заказа в журнале, — распорядился Виктор.

— К сожалению, все журналы сгорели у меня на квартире, господин офицер.

— Немедленно разыщите негативы, иначе вы ответите головой, — резко заявил Виктор.

Логинов сжался, по лицу его пошли красные пятна. Он молча, боком подошел к ящику и начал в нем рыться.

Фон Бринкен уселся в единственное кресло и протянул ноги. Он наблюдал, как Виктор вместе с фотографом просматривал негативы. Не находя того, что нужно, Виктор сердито бросал проверенный негатив в угол. Тонкий и печальный звук разбитого стекла доставлял ему, по-видимому, какое-то удовольствие.

Знакомые лица мелькали перед его глазами, прежде чем превратиться в осколки. Вот он сам… Наташа… Катерина с Верочкой и Юриком. Лицо матери кто-то поцарапал ногтем.

Наконец Цветаева была найдена.

— Приготовьте к утру двести пятьдесят хороших отпечатков, — высокомерно распорядился Виктор. — Бумагу получите в комендатуре.

Он вышел вместе с фон Бринкеном, но в дверях обернулся и успел поймать ненавидящий взгляд, которым провожал его Иван Константинович Логинов.

Садясь в машину, Виктор по-мальчишески присвистнул. Казалось, он был очень доволен успешными поисками.

Фон Бринкен тоже сиял. Ему мерещились повышения и награда за поимку важной преступницы.

На другой день фотографии Цветаевой были розданы полиции и сотрудникам гестапо. На стенах домов появилось отпечатанное крупным типографским шрифтом объявление о наградах за поимку командира партизанского отряда. К каждому объявлению был приклеен большой портрет Елены Цветаевой.