" Свиньи олимпийской породы." - читать интересную книгу автора (Давид Каспер)

 1.

 - Рота, па–а–а–дьем!! — Завопил дежурный по роте, сержант Тимур Рустамов.

 Максим открыл глаза. Снова ничего не приснилось. Снова утро.

 Голос сержанта вибрировал и искрился угрозой. Угроза не относилась непосредственно к Максу, и это было приятно осознавать.

 Два десятка босых ног стукнули о доски пола. Послышалась лихорадочная возня. «Духи», спрыгнув с верхних ярусов двухэтажных кроватей, торопились одеться. Яцкевич знал, что вынырнув из омута короткого сна, и не соображая, где ты находишься, одеться за отведенных для этого сорока пяти секунд невозможно. Но не старавшихся из–за всех сил сделать это ждало наказание. Какое? Зависело от настроения и фантазии дежурного по роте.

 Сон прошел окончательно. Макс снова вернулся в ненавистную действительность. Без сострадания он наблюдал за суетящимися «молодыми». Он и сам не так давно был на их месте, и теперь не представлял, что жизнь может быть другая. Так же, как брошенный камень обязательно падает на землю, как у любого человека есть две руки, две ноги и голова, так и первые полгода армейской службы мучительны и невыносимы. А как же иначе? Закон жизни.

 - Тридцать секунд! Время на отлично вышло… — Сержант покачал головой, как будто ожидал, что за полминуты перед ним будет стоять строй одетых, побритых, молодцеватых и готовых исполнить любой приказ Родины новобранцев. — Тридцать пять секунд! — Дежурный поцокал языком — время на хорошо вышло… сорок секунд — время на удовлетворительно вышло… Сорок пять секунд… — Тимур огорченно вздохнул. — Рота отбой!

 Совместившие сознание и пространство «духи» так же лихорадочно раздевались. Заскрипели кровати.

 - Большаков! Одежда сложена неаккуратно. Большаков, па–а–адьем! Тридцать секунд, Большаков! Время на отлично вышло…

 Максим взял с соседней, пустующей кровати подушку и накрыл голову. Он знал: Рустамов будет поднимать и отбивать «духов» не менее десяти минут. Можно еще полежать. Как обычно утром, жить ему не хотелось. Не то, чтобы ему хотелось умереть, но предстоящий день, как и любой другой день в советской армии, ничего доброго не сулил. Хорошо, что служить осталось меньше года, жить стало намного легче, но грядущие пятсот двадцать тысяч минут казались ему вечностью. И в этой вечности он не видел ничего светлого.

 - Рота, па–а–адьем!!!

 Сны перестали сниться еще в «учебке». Как Максим не надеялся, никогда и ничего ему не снилось. Дело было не в усталости или недосыпании. Перестав быть «духом», Максим мог расслабиться и отоспаться, но, видимо, демон проклятия этой пятимиллионной организации властвовал и в сферах, казалось бы, ему не подчиняющихся.

 - Рота, отбой!! Большаков! После зарядки — ко мне! Я буду тебя угнетать! Да и товарищи твои тебя поблагодарят. Тоже мне, масквач называется, штаны сложить ровно не может! — Сержант свирепо оскалился. — Рота, подъем!! Форма одежды — номер два. Голый торс. Выходи строиться! — И через секунду. — На зарядку–у… Бегом марш!

 Коротко стриженые солдаты, топая сапогами, понуро несли свои желтые с синевой худые тела к выходу.

 - Товарищи старослужащие! Убедительная просьба принять вертикальное положение. Капитан Мамырко вышел из штаба и направляется к роте! — Взывал дежурный.

 «Духи» наконец встали. Пришло время и Яцкевичу одеваться. Застегнув штаны и накинув куртку, он сунул ноги в сапоги, покрытые сверху серыми прямоугольниками несвежих портянок.

 Первый же шаг Максима повлек катастрофу. Падая, он ухватился за кровать. Та, накренившись, легла на соседнюю. Соседняя, в свою очередь, повалила следующую, и вскоре, следуя принципу домино, весь ряд, выходящий к окну превратился в груду кроватей, матрасов, подушек, воя и мата. Максим упал на живот. Щиколотки болели. Он посмотрел на сапоги. Несмотря на то, что голенища являлись продолжением его ног, подошвы законам физики не подчинились и остались прижатыми к полу. Максим приподнялся на руках, вытащил ноги из заколдованных сапог и направился к сержанту с красной повязкой на руке.

 - Рустамов! — грозно обратился он к дежурному по роте. — Что за херня? Какой мудозвон мои сапоги к полу прибил?

 Сержант расхохотался.

 - Едрит твою дивизию! То–то я думаю, чего это все «духи» встали. Да это ведь не твои сапоги! Ты зачем чужие сапоги надел?

 - Я? А это чьи? А мои где? — Максим озадачился.

 - Твои на зарядке бегают. А эти — Большакова.

 Из завала вылез невысокий, белобрысый и белобровый солдат. Правой рукой он пытался скрыть могучую эрекцию.

 - Чего гэто былО? Зямлятрясенье чель? — Растерянно спросил он с сильным белорусским акцентом.

 - Ага. — Кивнул Рустамов и устало улыбнулся. — Ядерное оружие испытывают.

 Из прохода, возле железной двери оружейной комнаты зарокотал сердитый бас.

 - Дежурный по роте! Что здесь происходит? Почему на зарядке так мало солдат? И вы, товарищ сержант, почему зарядкой не руководите? — В дверях казармы стоял усатый капитан Мамырко, бывший суворовец. Трезвый, выглаженный, свежий, и люто ненавидимый солдатами. Сержант вытянулся, выпятил грудь и, козыряя, доложил замполиту:

 - Товарищ капитан! За время вашего отсутствия никаких… э–э… Почти никаких происшествий не произошло! Дежурный по роте, сержант Рустамов!

 Мамырко козырнул молодцеватому казаху, и ничего не отвечая, заглянул в спальный зал.

 - А это что за бардак? — он кивнул на копошащихся, пытающихся найти в куче поваленных кроватей и табуреток свою одежду солдат.

 - Товарищ капитан! Разрешите доложить? — торжественный тон доклада сменился вопросительным. Рустамов играл свою роль в этом театре абсурда уже полтора года, и знал ее назубок.

 - Докладывайте!

 - Часть военнослужащих, по команде «Подъем» не покинули места ночного отдыха. Поэтому мной была произведена операция по экстренному пробуждению. Проснулись все. Пострадавших нет.

 Мамырко хмыкнул в черные усы и козырнул сержанту.

 - Хвалю за сообразительность и решительность. Объявляю благодарность.

 - Служу Советскому Союзу! — сержант снова вытянулся и отдал честь.

 - В ближайшее воскресенье предоставляю вам увольнение в город на шесть часов.

 - Служу Советскому Союзу! — Обрадовался казах. — Товарищ капитан! Разрешите отправить военнослужащих на зарядку, а спальное помещение убрать после завтрака?

 - Действуйте. Я — в канцелярии. — Капитан вошел в комнату, включил свет и запер дверь на ключ. Дежурный повернулся к Максиму и с облегчением сказал.

 - Фу–у. Пронесло. Бывает же.. В увал пойду… Вот ведь «Страна дураков». Эй, дневальный! — позвал он. — Неси… Ладно. Возьми в каптерке клещи и отдери сапоги, к полу прибитые. Посреди казармы стоят. Бегом!

 ХХХ

 Когда Макс вышел на плац, «деды», согласно приказу, с голым торсом, но закутанные в колючие, армейские одеяла, докуривали свои первые папиросы «Беломорканал» или двадцати пяти копеечные сигареты «Астра», название которых расшифровывалось не иначе, как — «Афганистану Срочно Требуется Русская Армия». Подул свежий ветер и Максим поежился. В середине плаца стоял сержант Рустамов и считал до трех снова и снова бегущим вокруг него «духам». После подъема дежурный не отправил «духов» в туалет, поэтому десять несчастных при беге высоко вскидывали колени, баюкая и растягивая бунтующие мочевые пузыри. Увидев Яцкевича, казах подошел к нему и подозвал Большакова. «Дух» подбежал, зажимая пах руками. На месте он стоять не мог и пританцовывал.

 - Иди, отлей, — великодушно разрешил дежурный по роте, и уже в спину Большакову крикнул — сорок пять секунд! Время пошло! И раз, два, три. И раз, два, три…

 Макс смотрел на возвращающегося солдата. На осунувшемся, почерневшем лице выделялись острые скулы. Рубец аппендицита покраснел. «Дух» стоял перед Яцкевичем и Рустамовым, внимательно рассматривая асфальт возле своих ног. Сержант обещал его угнетать, но Большаков надеялся, что здесь, на плацу, на глазах у всех, с риском быть увиденным Мамыркой, бить его не будут. Дежурный почесал скулу и угрожающе нахмурившись начал:

 - Что есть хищение социалистической собственности, рядовой Большаков?

 «Дух» поднял лицо и тихо сказал.

 - Не могу знать, товарищ сержант.

 Рустамов поджал губы. Молодой солдат сжался. Он не представлял, за что его могут обвинить в воровстве, но понимал, что оправдания не будут услышаны.

 - Плохо. Хищение социалистической собственности намного хуже, чем хищение капиталистической, феодальной или первобытно–общинной собственности. Это есть воровство достояния трудового народа… Дежурный покосился на Максима, ожидая одобрения столь изящно сформулированного обвинения.

 Тимур Рустамов был из интеллигентных, северных казахов и даже окончил первый курс Алма–Атинского университета. Он был жестоким «дедом», но не раз выручал Яцкевича, несмотря на то, что Максим был на полгода моложе его по призыву.

 - Так точно, товарищ сержант! — отрапортавал несчастный Большаков.

 - Тогда почему ты похитил сапоги Яцкевича?

 «Дух» посмотрел на свои ноги и снова поднял глаза.

 - Виноват, товарищ сержант.

 - Из–за них он упал. А знаешь разницу между падением «духа» и такого «черпака», как Яцкевич?

 - Никак нет, товарищ сержант.

 - «Дух» упал бы себе и лежал. А Яцкевич устроил в казарме погром. Вы после завтрака убирать будете.

 - Виноват, товарищ сержант.

 - Выношу тебе выговор, с занесением в грудную клетку. — объявил приговор скуластый «дед».

 Дежурный по роте коротко размахнулся и сильно ударил Большакова в грудь. Тот охнул и согнулся.

 В окне канцелярии дрогнули шторы.

 - Шухер! — Прохрипел Максим.

 - Смирно; - коротко, сквозь зубы промычал Рустамов. Большаков разогнулся, но не до конца. Лицо его было пунцовым. Широко открытым ртом он глотал воздух и силился пропихнуть его в легкие. Шторка задвинулась. Замполит старался не замечать подобных неуставных взаимоотношений. Он знал, что при выявлении этого уродливого, абсолютно несвойственного советской армии явления — он падет первой жертвой. Макс заглянул в глаза «духа». Слез не было. «Плохо дело». Яцкевич отвел дежурного по роте и положил ему руку на плечо.

 - Тимур, оставь его. Не прессуй больше. Он на грани. Еще немножко и повесится, или стрельнется в карауле.

 - Расслабься, Яцек, я хочу из него мужчину сделать. Все масквачи — мамины сынки.

 - Скоро ты сделаешь из него мертвого мужчину. Оно тебе надо? Прокурор приедет. На тебя, конечно, никто не стукнет, но мало ли…

 - Ладно, — сержант плюнул себе под ноги. — Пусть живет. Не нравится он мне. Говнистый какой–то. Вот ты, Яцек, даром, что жид, но есть в тебе что–то русское.

 Максим усмехнулся тому, что казах решил сделать еврею комплимент, увидев в нем русские черты.

 - Че ты смеешься? Я серьезно. На тебя положиться можно. Ну, а что национальность такая… — Тимур вздохнул. — Так ты же не виноват…

 Он взглянул на часы и скомандовал гарцующим духам закончить зарядку. Те, отталкивая друг друга, ринулись в вожделенный туалет. Старослужащие докурили свои сигареты и стали обсуждать новость, которая обрадовала всех солдат самой большой армии мира. Может кроме китайской.

 А что могло интересовать солдат кроме женщин? Естественно, еда. На всей территории огромного Советского Союза каждый военнослужащий срочной службы благословлял министра обороны маршала Язова, издавшего указ, который предписывал интендантским службам заменить двадцатиграмовую шайбу масла, выдаваемую за завтраком, пятнадцатью граммами этого продукта, но утром и вечером.

 Дело в том, что масло было единственным молочным продуктом в солдатском рационе тысяча девятсот восемдесят седьмого года. Даже в воскресенье, в качестве деликатеса выдавалось круто сваренное яйцо и две залежалые карамельки. Масло было самая желанная, и, пожалуй, единственная съедобная вещь, выдаваемая в армейской столовой. И если сразу после призыва, столкнувшись с большими физическими нагрузками, солдаты могли есть все что угодно, то, уже прослужив полгода, люди становились более разборчивыми в еде. И, как правило, через некоторое время они смотрели на куски свиного сала, плавающие в супе, сначала с неудовольствием, а позже с брезгливостью и отвращением.

 Масло же, в принципе, испортить было невозможно. Оно намазывалось на практически бесконечную площадь хлеба. Таким образом, можно было наесться полученными в результате этой операции бутербродами с мутным, вонючим чаем и двумя кубиками сахара. Такая же метаморфоза произошла и с Максимом, и о завтраке он давно не думал с вожделением и нетерпением.