"Дети судьбы" - читать интересную книгу автора (Арчер Джеффри)

13

Нат получил три письма. На одном из них адрес был написан рукой его матери. На втором был штамп Нью-Хейвена: Нат решил, что оно — от Тома. Третье, в светло-коричневом конверте, по-видимому, содержало чек с его ежемесячной стипендией, которую он должен был сразу же положить на свой счёт, так как его деньги подходили к концу.

Нат пошёл в ресторанчик напротив и взял чашку кукурузных хлопьев. Заняв свободное место в углу, вскрыл конверт с письмом от матери. Он винил себя в том, что не писал ей уже по крайней мере две недели. До рождественских каникул оставалось всего несколько дней, так что он надеялся, что она не будет в обиде, если он не ответит сразу. После того как порвал с Ребеккой, он долго разговаривал с матерью по телефону. Он не упомянул, что Ребекка забеременела, и не объяснил, почему с ней расстался.

«Мой дорогой Натаниэль», — писала она; она никогда не называла его Натом. Нат считал, что если бы кто-нибудь прочёл письмо его матери, он узнал бы о ней всё. Аккуратная, прилежная, знающая, любящая, но каким-то образом оставляющая впечатление, что всегда чуть-чуть опаздывает на назначенную встречу. Она всегда заканчивала письмо словами: «Я должна спешить, с любовью — мама». Единственной новостью, которую она сочла нужным сообщить, было то, что отца повысили в должности: он стал региональным менеджером — то есть ему больше не нужно будет проводить бесконечные часы за рулём, он станет работать в самом Хартфорде. Она писала:

Нат взял ещё одну порцию кукурузных хлопьев и открыл второе письмо — из Нью-Хейвена. Послание Тома было напечатано на машинке, и в нём было несколько грамматических ошибок — возможно, вызванных возбуждением по поводу его победы на выборах. В свойственном ему обезоруживающем тоне он сообщал, что победил только потому, что его соперник произнёс страстную речь, защищая американское участие во вьетнамской войне, что помешало ему, когда дело дошло до голосования. Нату понравилось имя Флетчер Давенпорт, и он подумал, что мог бы быть его соперником, если бы поступил в Йель. Он продолжал читать: «Грустно узнать, что ты порвал с Ребеккой. По-твоему, это непоправимо?» Нат поднял глаза к потолку и подумал, что, возможно, на этот вопрос он не ответит, хотя и понимал, что его старый друг не будет очень удивлён, узнав, что тут замешан Ралф Эллиот.

В конце концов Нат занялся письмом в светло-коричневом конверте. Он решил положить чек в банк перед первой лекцией (в отличие от многих своих сокурсников, он не мог себе позволить не пополнять свой скудный счёт до последнего момента). Нат вскрыл конверт и с удивлением увидел, что в нём нет никакого чека, а лишь официальное письмо. Он развернул листок бумаги и с изумлением прочёл:

Нат положил письмо перед собой на стол и стал обдумывать его последствия. Он понимал, что вызов на военную службу — это лотерея, и вот выпал его номер. Будет ли честно — ходатайствовать об освобождении от воинской повинности на том основании, что он — студент, или ему следует, как в 1942 году сделал его отец, пойти в армию и служить своей стране? Его отец провёл два года в Европе с 80-й дивизией и вернулся домой с «пурпурным сердцем».[26] Больше двадцати пяти лет спустя он всё ещё был уверен, что Америка должна воевать во Вьетнаме.

Касается ли это только необразованных американцев, у которых нет большого выбора?

Нат сразу же позвонил домой и не был удивлён, когда его родители, что бывало очень редко, не согласились друг с другом. Его мать не сомневалась, что Нату следует получить диплом, а потом уже обдумать своё положение; война, даст Бог, к тому времени кончится. Ведь именно это президент Джонсон обещал во время своей предвыборной кампании. А его отец считал, что хотя это, конечно, большое невезение, долг его сына — пойти в армию. Если каждый решит сжечь свою повестку, в стране воцарится анархия. Таково было его последнее слово.

Затем Нат позвонил Тому в Йель, чтобы узнать, получил ли и он повестку.

— Да, получил, — сказал Том.

— Ну, и что? Ты её сжёг?

— Нет, так далеко я не зашёл, хотя некоторые наши студенты это сделали.

— То есть ты собираешься пойти в армию?

— Нет, у меня нет твоих моральных устоев. Я собираюсь пойти законным путём. Мой отец нашёл в Вашингтоне юриста, который специализируется на освобождениях от призыва на военную службу, и он уверен, что сможет получить для меня отсрочку — по крайней мере, до тех пор, пока я не окончу университет.

— А как тот парень, который выступал против тебя на дебатах и призывал Америку к ответственности за судьбу тех, кто хочет «воспринять идеалы демократии»?

— Понятия не имею, — ответил Том. — Но если он получит повестку, то ты, наверно, встретишься с ним на фронте.

Время шло, а Флетчер не получал светло-коричневого конверта, и он уже начал думать, что ему повезло и он выиграл в эту лотерею. Ведь он уже решил, что сделает, если получит такой конверт.

Когда Джимми получил повестку, то сразу же посоветовался со своим отцом, который порекомендовал ему подать заявление об освобождении от воинской повинности на время учёбы в университете, но ясно обещать, что через три года он пересмотрит своё решение. Он также напомнил Джимми, что через три года в Соединённых Штатах, возможно, будет уже новый президент и совсем новое законодательство, и вполне возможно, что американцы к тому времени уже не будут воевать во Вьетнаме. Джимми последовал совету отца и, обсуждая с Флетчером связанные с этим моральные проблемы, высказался без обиняков.

— У меня нет никакого намерения рисковать своей жизнью, воюя против банды вьетконговцев, которые в конце концов воспримут капитализм, даже если в ближайшем будущем не отступят перед нашей военной мощью.

Энни была согласна с братом и радовалась, что Флетчер не получил повестки. Она не сомневалась в его действиях, если бы он её получил.

5 января 1967 года Нат явился в местный совет по призыву на военную службу. После тщательного медицинского осмотра с ним поговорил майор Уиллис. Майор остался доволен: физическое развитие Ната Картрайта было оценено на 92 % — после того как он провёл всё утро среди молодых людей, у каждого из которых было сто разных причин, почему они по состоянию здоровья не могли служить в армии. Во второй половине дня Нат сдал классификационный тест и получил 97 %.

Следующим вечером вместе с пятьюдесятью другими призывниками Нат сел в автобус, направлявшийся в Нью-Джерси. Во время медленного продвижения из одного штата в другой Нат съел свой обед фабричного изготовления в упаковке, после чего крепко заснул.

Автобус прибыл в Форт Дикс рано утром. Будущие солдаты высыпали из автобуса, их распределили по подготовленным казармам и дали пару часов поспать.

На следующее утро Нат поднялся в пять часов — по сигналу побудки; его всего обмерили и выдали военную форму. Затем всем пятидесяти новобранцам было приказано написать письма родителям и сдать гражданскую одежду, получив за это квитанцию.

Потом с Натом беседовал специалист 4-го класса Джексон, который, просмотрев поступившие в его распоряжение бумаги, задал Нату только один вопрос:

— Вы понимаете, Картрайт, что вы имели право ходатайствовать об освобождении от воинской повинности?

— Да, сэр, — ответил Нат.

Специалист Джексон поднял брови.

— И, посоветовавшись с кем-то, вы решили не ходатайствовать об этом?

— Мне не был нужен ничей совет, сэр.

— Хорошо. Значит, когда вы закончите основной курс боевой подготовки, рядовой Картрайт, я уверен, вы захотите подать заявление о поступлении в офицерское училище. — Он помолчал. — В него попадают примерно двое из пятидесяти, так что не очень на это надейтесь. Кстати, — добавил он, — не называйте меня «сэр». «Специалист 4-го класса» — этого вполне достаточно.

После того как много лет бегал по пересечённой местности, Нат считал себя находящимся в хорошей спортивной форме и вполне подготовленным, но скоро обнаружил, что в армии слово «подготовка» имеет совсем другое значение, не полностью объяснённое в словаре Уэбстера. Что же до слова «основной», то здесь было основным всё: пища, одежда, отопление и особенно кровать, на которой бойцу приходилось спать. Нат мог только предположить, что матрасы для своих бойцов армия импортировала из Северного Вьетнама, чтобы американский солдат мог испытывать те же неудобства, что и его неприятель.

Следующие восемь недель Нат каждое утро просыпался в пять часов, принимал холодный душ — слово «горячий» вообще отсутствовало в армейском лексиконе — одевался, завтракал, аккуратно складывал своё обмундирование на краю кровати и в шесть утра становился на плацу по стойке «смирно» вместе со всеми другими солдатами 2-го взвода роты «Альфа».

Первым человеком, который к нему обращался, был сержант Ал Куамо. Он всегда выглядел таким нарядным, что, по предположению Ната, должен был вставать в четыре часа утра, чтобы так наутюжить свою форму. И если Нат пытался в течение следующих четырнадцати часов поговорить с кем-нибудь другим, Куамо неизменно интересовался, с кем и о чём. Сержант был такого же роста, как Нат, но на этом сходство между ними заканчивалось. Нату ни разу не удалось простоять перед сержантом достаточно долго, чтобы сосчитать все его медали.

— Я — ваша мать, ваш отец и ваш лучший друг, — кричал сержант во всю мочь. — Вы меня слышите?

— Да, сэр! — орали в ответ тридцать шесть новобранцев из 2-го взвода. — Вы — наша мать, наш отец и наш лучший друг!

Перед тем как попасть во 2-й взвод, большинство солдат ходатайствовало об освобождении от воинской повинности. Многие из них считали, что Нат — сумасшедший доброволец, и только через несколько недель они изменили своё отношение к этому парню. Задолго до того как закончился курс боевой подготовки, Нат сделался для взвода юрисконсультом, писцом, советчиком и доверенным лицом. Пару новобранцев он даже научил читать. Он решил не сообщать своей матери, чему они взамен его обучили. Куомо сделал его старостой взвода.

К концу двухмесячного курса боевой подготовки Нат был первым во всём, где требовалось умение грамотно писать. Он также удивил своих товарищей, обогнав их всех во время марш-бросков по пересечённой местности; и хотя раньше он ни разу не держал в руках оружия, когда дело дошло до стрельбы из пулемёта М-60 и из гранатомёта М-70, он даже перещеголял парней из Куинса, которые лучше стреляли из ручного оружия.

Сержанту Куомо не потребовалось шести недель, чтобы изменить своё мнение о шансах Ната попасть в офицерское училище. В отличие от большинства остальных «тюфяков», которых отправляли во Вьетнам, Нат оказался прирождённым лидером.

— Имей в виду, — предупредил Ната Куомо, — необстрелянный младший лейтенант точно так же может схлопотать пулю в задницу, как и рядовой салага, потому что вьетконговец не видит между ними никакой разницы.

Сержант Куомо оказался совершенно прав, сочтя Ната достойным офицерского чина, потому что для поступления в офицерское училище Форт-Беннинг были отобраны всего лишь двое новобранцев. Вторым был студент колледжа из 3-го взвода по имени Дик Тайлер.

В первые три недели в Форт-Беннинге главным предметом обучения были прыжки с парашютом. Сначала рекруты прыгали с тридцатипятифутовой стены, а затем — с жуткой трёхсотфутовой башни. Из двухсот солдат, которые начали курс обучения, до следующей стадии дошли меньше ста. Нат был одним из десяти, кого в конце концов удостоили чести надевать белый шлем во время прыжков. После следующих пятнадцати прыжков к его груди прикрепили серебряные крылышки парашютиста.

Когда Нат поехал домой в недельный отпуск, мать с трудом узнала своего ребёнка, который простился с ней тремя месяцами ранее. Перед ней был мужчина на дюйм выше и на стоун[27] легче, с короткой стрижкой, которая напомнила Майклу Картрайту о его службе в Италии.

После этого короткого отдыха Нат вернулся в Форт-Беннинг, надел ботинки для парашютистов, взял на плечо свой вещмешок и, перейдя через дорогу, начал учиться ремеслу пехотного офицера. Хотя, как и раньше, по утрам он вставал рано, но теперь проводил гораздо больше времени в классе, изучая военную историю, чтение карты, тактику и стратегию командования вместе с другими семьюдесятью будущими офицерами, которых готовили к отправке во Вьетнам. Статистические данные, о которых им никто не говорил, заключались в том, что более чем половине из них предстояло вернуться на родину в похоронных мешках.

— Джоанне грозит дисциплинарное расследование, — сказал Джимми, садясь на кровать Флетчера. — Хотя это я, а не она, должен вызвать гнев комиссии по вопросам морали, — добавил он.

Флетчер попытался успокоить своего друга, которого ещё никогда не видел таким разъярённым.

— Почему они не понимают, что влюбиться — не преступление?

— Я думаю, ты должен понимать, что их больше беспокоят последствия обратной ситуации, чем то, что случилось.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Джимми, глядя в потолок.

— Просто что администрация на самом деле озабочена тем, что преподаватели-мужчины соблазняют молодых впечатлительных студенток.

— Но разве они не могут различить, что это — всерьёз? — спросил Джимми. — Слепому видно, что я обожаю Джоанну, а она — меня.

— Возможно, они посмотрели бы на это сквозь пальцы, если бы вы оба так не демонстрировали свои чувства на людях.

— По-моему, ты должен уважать Джоанну за то, что она отказывается лицемерить в таком деле.

— Я её и уважаю, но своей прямотой она вынуждает администрацию действовать согласно университетским правилам.

— Значит, нужно изменить правила, — сказал Джимми. — Как преподавательница, Джоанна считает, что никому не следует скрывать свои искренние чувства. Она хочет быть уверена, что следующее поколение не столкнётся с такими неприятностями.

— Джимми, я с тобой не спорю. Но, зная Джоанну, я уверен, что она серьёзно обдумала эти правила и имеет твёрдое мнение относительно пункта № 17-б.

— Конечно, она имеет, но Джоанна не собирается со мной обручиться ради того, чтобы ублаготворить администрацию. Ты знаешь, что студенты приветствуют её в начале и в конце каждой её лекции.

— Так когда будет заседать комиссия по вопросам морали?

— На будущей неделе в десять часов. Газетчики будут рады до смерти. Только жаль, что папино переизбрание этой осенью.

— Я бы о твоём отце не беспокоился, — сказал Флетчер. — Бьюсь об заклад, что он уже нашёл способ, как обратить дело в свою пользу.

Нат никогда не ожидал, что встретится со своим командиром, и этого не случилось бы, если бы его мать не поставила свою машину на месте, зарезервированном для полковника. Когда отец Ната увидел знак «Командный состав», он сказал, что нужно сразу же дать задний ход, но она дала задний ход слишком быстро и столкнулась с джипом полковника Тремлетта, как раз когда он заворачивал на стоянку.

— О мой Бог! — воскликнул Нат, выпрыгивая из машины.

— Я бы так далеко не заходил, — сказал Тремлетт. — «Полковника» вполне достаточно.

Нат стал по стойке «смирно» и отдал честь, а его отец стал исподтишка рассматривать медали полковника.

— Мы, должно быть, служили вместе, — сказал он, глядя на красно-зелёную планку на груди у полковника.

Полковник, рассматривавший вмятину на крыле, поднял глаза.

— Я служил в 80-й дивизии в Италии, — объяснил отец Ната.

— Надеюсь, вы водили свой шерман[28] лучше, чем водите машину, — сказал полковник и пожал руку Майклу Картрайту. Майкл не объяснил, что за рулём была его жена. Тремлетт посмотрел на Ната.

— Картрайт, не так ли?

— Да, сэр, — ответил Нат, удивлённый, что полковник знает его фамилию.

— Ваш сын, кажется, будет первым в своём классе, когда на будущей неделе окончит училище, — сказал Тремлетт отцу Ната и, помолчав, добавил, ничего не объясняя: — Возможно, у меня будет для него назначение. Явитесь ко мне завтра в восемь часов утра. — Полковник улыбнулся матери Ната и снова пожал руку его отцу, а затем снова обратился к Нату: — И если, когда я сегодня вечером буду выезжать со стоянки, я увижу эту вмятину, Картрайт, можете забыть о следующем отпуске.

Нат снова отдал честь, а полковник подмигнул его матери.

Нат провёл полдня, ползая на коленях перед машиной полковника с молотком в руке и банкой зелёной краски.

На следующее утро он явился к полковнику без четверти восемь и, к собственному удивлению, был немедленно допущен к командиру. Тремлетт указал ему на стул по другую сторону письменного стола.

— Итак, вы хорошо себя показали, Нат, — сказал полковник. — Ну, что вы хотели бы делать теперь?

Нат посмотрел на полковника Тремлетта, у которого на груди было пять полосок орденских планок. Он воевал в Италии и в Корее, а сейчас только что вернулся из Вьетнама. Его называли терьером, потому что он так близко подбирался к врагам, что мог кусать их за лодыжки. Нат немедленно ответил:

— Я ожидаю, что меня направят во Вьетнам, сэр.

— Вам нет необходимости служить в азиатском секторе, — сказал командир. — Вы доказали свой патриотизм, и есть несколько других назначений, которые я могу вам порекомендовать, — от Берлина до Вашингтона — чтобы, когда вы закончите свои два года службы, вы могли вернуться в университет.

— Так ведь цель призыва в армию — именно отправка во Вьетнам, не так ли?

— Но ведь очень редко посылают во Вьетнам подготовленного офицера, особенно вашего калибра, — сказал полковник. — Что, если я попрошу вас закончить свою службу у меня в штабе, и вы мне поможете здесь, в академии, набирать новобранцев?

— Чтобы они поехали во Вьетнам и дали себя убить? — Нат уставился на полковника. Он сразу же пожалел, что зашёл слишком далеко.

— Знаете, кто в последний раз сидел здесь и говорил мне, что хочет поехать во Вьетнам?

— Нет, сэр.

— Мой сын Даниэль, — ответил Тремлетт, взглянув на фотографию у себя на столе, которую Нат не мог видеть. — Его убили через одиннадцать дней.

«ПРЕПОДАВАТЕЛЬНИЦА СОБЛАЗНЯЕТ СЫНА СЕНАТОРА», — кричал заголовок на первой странице газеты «Нью-Хейвен Реджистер».

— Это просто оскорбление, — сказал Джимми.

— Что ты имеешь в виду?

— Это я её соблазнил.

Отсмеявшись, Флетчер продолжал читать дальше:

«Комиссия Йельского университета по вопросам морали расторгла контракт с Джоанной Палмер, читающей курс европейской истории, после того как она призналась, что у неё был роман со студентом первого курса Джеймсом Гейтсом. Мистер Гейтс — сын сенатора Гарри Гейтса. Вчера, у себя в доме в восточном Хартфорде…»

Флетчер оторвал глаза от газеты.

— Ну, и как твой отец это воспринял?

— Он говорит, что победит на выборах подавляющим большинством голосов, — ответил Джимми. — Все женские организации горой стоят за Джоанну, а все мужчины считают, что я — самый стильный парень после Дастина Хофмана в «Выпускнике».[29] К тому же, папа уверен, что у комиссии по вопросам морали не будет другого выхода, как отменить своё решение задолго до конца семестра.

— А что, если она не отменит? Сможет Джоанна найти другую работу?

— С этим всё будет в порядке, — ответил Джимми. — С тех пор как комиссия объявила о своём решении, телефон звонит, не переставая. Ей предложили работу в Рэдклиффе, где она училась, и в Колумбийском университете, где она защитила диссертацию, — и это было ещё до того, как опрос, проведённый программой «Сегодня», показал, что 82 % телезрителей — за то, чтобы восстановить её на работе.

— Ну, и что она собирается делать?

— Апеллировать, и пари держу, что комиссия не сможет наплевать на общественное мнение.

— А ты что будешь делать?

— Я-то хочу на ней жениться, но она об этом и слышать не хочет, пока не узнает результатов апелляции. Она отказывается даже обручиться, потому что это может настроить комиссию в её пользу. Она хочет, чтобы её признали правой на основании обстоятельств дела, а не под влиянием общественного мнения.

— Могу сказать, ты связался с замечательной женщиной.

— Согласен. Но если бы ты знал её, как я её знаю…