"Дело Каллас" - читать интересную книгу автора (Жермен Ален)16– Посмотри-ка, Айша, это инспектор Легран! – Пошли поздороваемся. – Неудобно, еще помешаем ему. – Да ты что, он будет рад встретить француженок! – Инспектор! Инспектор! Бертран обернулся и встретился глазами с маленькой полненькой женщиной, одетой по-праздничному, рядом с ней стояла очаровательная магрибинка. Кто бы это мог быть? – Вы нас узнаете? – Конечно. – Ну что, я же тебе говорила: давай поздороваемся! Какой прекрасный спектакль! Правда, сидим мы далековато, но все равно это восхитительно! – Да, спектакль хорош. – А какая певица! У меня от ее голоса мурашки бегают! – Да, актриса замечательная. – А как с делом «Троянцев», есть что-нибудь новенькое? Уборщицы из Парижской оперы! Он их в свое время допрашивал! Уф-ф, наконец-то узнал. – Могу я представить вам моего друга, доктора Отерива? – Польщены, месье. Мы вас тогда смотрели по телевизору. Вы рассказывали о состоянии здоровья Эрмы Саллак. Как она теперь? – Хорошо, полагаю, но у меня нет свежих данных. К сожалению, я не ее лечащий врач. – Бедняжка! Какая ужасная история! Такой изумительный голос! – Потом, повернувшись к полицейскому, она поинтересовалась: – А мои сведения вам пригодились? – Какие? – Ну, те, что я сообщила Жилу! То есть месье Макбрайену. Он должен был вам их передать. – Напомните, о чем шла речь. – О кинжале. – О кинжале? – Да, о том, который я нашла в уборной мадемуазель фон Штадт-Фюрстемберг за ее трельяжем, когда делала генеральную уборку после ее отъезда. Такая театральная штучка… Почти как настоящий, только его лезвие уходит в рукоятку… – Вы хотите сказать, что нашли исчезнувший кинжал? – Да, я отдала его Жилу, поскольку он мой начальник. – Возможно, он забыл мне о нем сказать или подумал, что с такой мелочью нечего было меня беспокоить. – Наверное, эта штука не опаснее детской игрушки. – Не хотите ли выпить чего-нибудь? – Я бы выпила немного шампанского. – А вы, мадемуазель? – То же самое. – Позвольте мне, Бертран! Подержите мой бокал, а я попробую пробиться к стойке. – Доктор очень любезен! Красивый парень к тому же и совсем не выпендривается. Зрители толпились в кулуарах. В «Ковент-Гарден» не было настоящего фойе, и бары располагались в непосредственной близости от зала. Достать какой-нибудь напиток – уже подвиг. В толпе, теснившейся перед ближайшим баром, не зная этого, смирно ждал своей очереди Жилу. Доктор же лез напролом, локтями пробивая себе путь. – I am sorry.[20] – Never mind, dear.[21] Заведующий постановочной частью сразу узнал врача. Он инстинктивно посторонился и смотрел, как доктор расчищает себе дорогу к стойке. Тот с бою завладел бокалами и с таким же трудом возвращался к ожидавшей его группе. Иветта, Айша, инспектор Легран! Что им тут надо? О чем они могли говорить? Жилу осторожно приблизился к ним. Черт! За этим гулом ничего не слышно. Хорошо еще, что он оказался за их спинами, так что эти французишки не могли его видеть. Однако инспектор, с беспокойством оглядывавшийся в поисках своего друга, заметил высокого мужчину, не сводившего с них глаз. Незнакомый вроде бы. А может быть, знакомый доктора? Бывший пациент? – А, ну вот и он наконец, цел и невредим! Браво, дружище! За ваше здоровье, сударыни! Чокнемся за нашу встречу. – М-м-м, вкусно. – А как поживает месье Макбрайен? – Ах, он страдает. Вы не в курсе, инспектор? Он втрескался в мадемуазель фон Штадт-Фюрстемберг. Рехнулся от любви. Но она его отшила. Да и что между ними общего? Но для него – это удар: депрессия и все такое… Жаль его, конечно. Он и в отпуск-то ушел из-за этого по состоянию здоровья… Но я об этом не очень-то жалею, и видеть его не хочется… Диктатор! Без него спокойнее работается. Правда, Айша? – Иветта! Не морочь голову господам своими сплетнями. – Ну что вы, мадемуазель, наоборот, мне это очень интересно. – Кстати, и страхи мои исчезли. В театре уже не так страшно! До этого я всегда дрейфила. А помнишь, Айша, того призрака, который меня до смерти напугал? – Что за призрак? – заинтересовался инспектор. – Было это в день премьеры «Троянцев». Я заканчивала убирать трупы, и тут вроде сквозняк по мне прошел. И – бац! Будто огромная женская фигура на меня шлепнулась. Беззвучно, как в довоенных немых фильмах. Не долго думая, я взяла ноги в руки и удрала. Никому ничего не сказала, только Айше… Звонок, возвестивший об окончании антракта, прервал излияния Иветты. – Пора двигаться. Рада была встретить вас, господа. И спасибо за шампанское. Пошли, Айша, а то опоздаем к началу акта. – Желаю приятно провести вечер, сударыни. – Спасибо. Всего хорошего. Жилу подождал, пока все они вошли в зал, затем прошел на свое место. Надо соблюдать осторожность. Несколько минут спустя после того, как последний зритель занял свое кресло, главный секретарь Королевского оперного театра, появившись на авансцене, приглушил начинавшийся нетерпеливый шумок. Освещенный прожектором, держа в руке микрофон, он сделал следующее заявление: – Леди и джентльмены, в связи с внезапным ухудшением самочувствия мадемуазель Сары фон Штадт-Фюрстемберг мы вынуждены заменить ее в главной роли мадемуазель Дженнифер Адамс. Мы рассчитываем на ваше понимание и приносим извинения за эту невольную замену. Надеемся, вы не будете разочарованы. Поднялся занавес, открыв сидящую за столом в таверне Лильяса Пастьи новую диву; рядом с ней сидели цыганки, наигрывающие на гитарах, а танцовщицы фламенко пристукивали ножками, приподнимая подолы своих юбок с воланами к вящему удовольствию смотрящих на них офицеров. Затем запела Кармен. Не будь объявления директора, не многие зрители заметили бы подмену. Тембр голоса, правда, чуть отличался, но внешнее сходство было разительным; только искушенный меломан мог бы уловить разницу. Нисходящий хроматический[22] ряд, величественное оркестровое крещендо оживляли и подогревали музыкальный аккомпанемент, в котором андалузские, иногда резкие ноты и мощные синкопы[23] удваивали мелодию, придавая ей удивительно современное звучание. Мерседес и Фраскита, пританцовывая, приближаются к цыганке и подхватывают хором: Публика, приободренная качеством исполнения дублерши, вновь увлеклась театральным действом. А под раскатистое щелканье кастаньет уже начался второй куплет: Слово «дыша» еще летело над отрывистыми аккордами музыкантов, когда вдруг металлический грохот перекрыл пение цыганки. Прожектор, свалившийся с колосника, обрушился на диву. Сильный запах горелой резины, искры короткого замыкания, взорвавшаяся лампа… Крик ужаса послышался из толпы танцоров. Цыгане заметались во все стороны, не понимая, что произошло. Нерешительно и изумленно певица приподняла свое окровавленное лицо; нестерпимая боль жгла ее затылок. Осколки стекла впились в одну из щек. Мгновение тишины… Затем – нарастающий, всеохватывающий ослепительный звон… Какое-то время оркестр, предоставленный самому себе, продолжал неуверенно и фальшиво играть без дирижера. Кармен, покачиваясь, обезумев от боли, лихорадочно возбужденная, нетвердой походкой молча сделала несколько шагов к зрителям, свидетелям ее страдания, будто вопрошая: за что? Зал, словно затянутый в водоворот, сначала онемел от ужаса, потом встал, разразился воплем. Эта смерть на глазах, в бурлящем жизнью спектакле, длилась всего несколько секунд. Но как же они замедлились, эти секунды! Show motion.[24] Движения танцоров, певцов, музыкантов, толпы стали необычайно медленными… Растерявшиеся техники замешкались, слишком поздно опустили занавес, чтобы отгородить от всех эту трагедию, но жертва уже переступила черту, слишком близко продвинулась, и невозможно было скрыть ее жестокие страдания. Одинокая, ослепленная, опьяненная своею кровью, не зная еще, что жизнь вот-вот покинет ее, она упала в пустоту огромного гроба, ее поглотила каннибальская оркестровая яма. Всей своей тяжестью она рухнула в оскаленные пасти барабанов, литавр, тамбуринов и застыла навеки, скрестив на груди руки. Покровом ей послужил шум суматохи в ритме затухающих звуков ударных инструментов. Среди отчаянных криков ошеломленные музыканты и не верящие своим глазам зрители первого ряда – были тут и инспектор Легран с доктором Отеривом, подбежавшие, чтобы оказать помощь несчастной жертве, – беспомощно нагнулись над ямой, в которой посреди разбросанных инструментов лежали останки певицы. Маэстро бросился было к ее телу… Тщетно. Все уже понимали, что тут делать нечего. Она уже не дышала. Не будут звучать в этот вечер фанфары трагического финала оперы. Никто уже не услышит любовных признаний ни Хозе, ни Эскамильо. |
||
|