"Дело Каллас" - читать интересную книгу автора (Жермен Ален)

15

Ударом кулака прозвучала для Жилу эта реплика. А ведь он приехал в Лондон, чтобы послушать Сару фон Штадт-Фюрстемберг в шедевре Визе. Какое же потрясение испытал он, увидев ее такой – недоступной, защищенной огнями рампы! Никто – тем более она – не знал, что этим вечером он присутствовал в зале. Впрочем, он был неузнаваем без своей бороды, неизменных сабо, обрезанного «конского хвоста» и в черном двубортном костюме.

Неотразимый ритм оркестра, украшенный несколькими переходными диссонирующими нотами, сопровождало теплое звучание флейты, модулирующей в низких тонах.

Пурпур и золото зала отличались от красно-золотой гаммы Пале-Гарнье. Поменьше роскоши, поменьше имитации под мрамор, поменьше скульптур, практически отсутствуют ложи, но зато партер и три яруса балконов, окаймленных бра с шелковыми абажурами, придавали больше уюта этому театру с самой большой сценой в мире. Королевский оперный театр был переполнен, в немалой степени благодаря трагедии, произошедшей во время постановки «Троянцев» и получившей широкую огласку. С тех пор привкус скандала ореолом окружал избежавшую опасности диву. Все пришли полюбоваться на ту, которая теперь считалась «prima donna assoluta» оперного искусства.

Музыкальная фраза в чудесном исполнении струнных, с мажорными и минорными аккордами, будто несла на себе певицу, которая развлекалась контрастами нюансов. Задорная, соблазнительная, сатанинская, она приблизилась к Хозе и, словно жребий, бросила ему цветок.

В зале находились Иветта и Айша, раскошелившиеся на чартерный спальный автобус и билеты на третий ярус, инспектор Легран с доктором Отеривом, сидевшие в середине девятого ряда партера, и неизменный Эрнест Лебраншю, устроившийся, как всегда, в центре первого среди своих англосаксонских собратьев по перу.

– Никак перед нами сидит критик из «Мира меломанов»? – прошептал на ухо Жан-Люку Бертран.

– Вероятно. Ничего необычного.

Декорация вполне в духе голливудского реализма, накаленная добела многочисленными электрическими солнцами, изображала площадь в Севилье из папье-маше, с табачной фабрикой в глубине. На сцене выламывалась и гримасничала вызывающе-задорная Кармен. Ее красное испанское платье с бахромой пылало под лучами прожекторов. Ничего общего с белокурой дивой. Черный парик, обильный грим преобразили ее в некое подобие цыганки с сомнительным вкусом. В который раз постановщик, костюмер и декоратор поддались избитому, затертому клише. В противоположность этой замызганной, пыльной почтовой открытке дирижер постарался найти в партитуре всю суть, всю глубину драмы. Закрыв глаза, можно было испытать волнение от этой любовной истории, тем более что вокальная интерпретация, льющаяся свободно, без натяжек, трогала своей музыкальностью и достоверностью.

Жилу показалось, что Кармен обращается к нему. Хабанера заканчивалась. Сара почувствовала, что слишком форсировала нижние ноты. Решительно тесситура этой роли ей не подходила. Певица была больше сопрано, чем меццо. Ей нужно было быть очень внимательной на речитативах – самых неудобных для голоса. Все с нетерпением ждали сегидилью, в которой она показала бы, на что способна, так что не время было расслабляться и трусить. К счастью, она вот-вот должна покинуть сцену. В кулисах ее уже ожидала костюмерша со стаканом воды.

– Держите, мадемуазель, смочите горло.

– Спасибо, Джейн. Оно у меня горит.

– Это от страха. Успокойтесь, не волнуйтесь, ничего не заметно.

– Да услышит вас Бог!

А на сцене действие шло своим чередом. Правда, из-за кулис все виделось гротескным: суженное пространство, отсутствие рельефа и глубины. Полное отсутствие какой-либо магии, очарования. Работа, только работа. Персонажи напоминали ярмарочных марионеток, которых двигали в различных направлениях.

Две группы работниц табачной фабрики возбужденно переговаривались, перекликались, отвечали друг другу, передвигаясь в танце. Движения их были похожи на па танго: шаг вперед, два шага назад. Сента Келлер, без очков, в косынке, в длинном халате, как и на других хористках, растворилась в общей массе. Жан-Люк и Бертран, пытавшиеся ее различить после поднятия занавеса, вскоре отказались от этой попытки. Все девушки были на одно лицо. Сцена обладала дьявольской властью преображать всех на нее входящих. Она всех уподобляла друг другу, перемалывала, спрессовывала. Грим, костюмы, свет доделывали остальное.

– Сейчас ваш выход, – подсказал заведующий постановочной частью.

Под портиком фабрики появилась Кармен в сопровождении двух пеших драгун и Хозе. Она сладострастно и похотливо потягивалась.

У костюмерши Сары времени было в обрез: надо было побыстрее пройти в грим-уборную, чтобы подготовить одежду для цыганки. Антракт между первым и вторым актами довольно короток, поэтому лучше уж все заранее проверить. По дороге она остановилась у кофеварки, нажала на кнопку BLACK и подождала, пока пластиковый стаканчик наполнится черной жидкостью. Уже два десятка лет занималась она костюмами и никогда еще не чувствовала такого нервного напряжения.

Ей казалось, что Сара фон Штадт-Фюрстемберг чего-то до смерти боялась. И это был не обычный мандраж, хорошо ей знакомый, а нечто более глубокое. Она допида последний глоток своего пойла. Какой-то томатный привкус! Машина выдавала еще и жидкие супчики, и горе тому, кто выбирал себе что-нибудь, отличное от выбранного предыдущим клиентом. Она кинула пустой стаканчик в корзину подле автомата и пожала плечами. Наверняка к ней пришла какая-то мысль. Со стороны сцены до нее доносились обрывки спектакля.

Еще несколько минут – и начнется финал первого акта. Надо бы поторопиться, дива не станет задерживаться. Не стоит заставлять ее ждать, она и так взвинчена. Занудная она, эта премьерша, слащавая, лицемерная…

Чтобы подчеркнуть статус примадонны, импресарио Сары при заключении контракта с Королевским оперным театром потребовал для певицы артистическую уборную поблизости от сцены и на том же уровне. А так как артистическая дирижера была единственная, отвечающая этим требованиям, то маэстро, дабы соблюсти это условие, переселился этажом выше.

Здесь было весьма комфортно: резные панели в стиле сороковых годов покрывали стены большой прямоугольной комнаты с окнами, выходящими во двор здания. Меблировка состояла из концертного рояля, кресел, обитых рыжеватой кожей, гармонирующей с обивкой канапе, на котором можно было отдохнуть лежа, и низкого столика, стоящего на современном ковре с геометрическими мотивами. Один угол комнаты был отведен под гримерную; в нескольких стенных шкафах можно было спрятать целый полк; и все это дополнялось просторной ванной комнатой. В Париже, в газетных объявлениях о сдаче или продаже недвижимости, такое помещение именовалось бы роскошными апартаментами.

Костюмерша открыла своим ключом замок, закрытый на два оборота.

– Могу я войти вместе с вами? Мне хотелось бы поздравить Сару.

Трудно отказать Дженнифер Адамс. Она считалась национальной гордостью и к тому же пела партию Кармен, когда не было гастролей зарубежных знаменитостей.

– Только после вас.

– Спасибо, Джейн. Я вижу, здесь настоящий сад.

– Пожалуй… уже некуда ставить букеты. Садитесь, прошу вас, мадемуазель фон Штадт-Фюрстемберг вот-вот появится, уже слышны аплодисменты. Вы были в зале?

– Да, в последнем ряду на откидном месте. Я вышла перед концом акта.

В сущности, обе сопрано были внешне похожи друг на друга, только одна была блондинкой, а другая – чернее самой испанки. Одинаковый рост, одинаковые фигуры. Будь они хористками, выступай они на маленьких ролях, то носили бы один и тот же костюм – тот тип костюмов, которые портные беспрестанно переделывают, укорачивая и удлиняя края, расширяя или сужая талию и грудь с помощью умело замаскированных прищепок.

С солистками такое было бы немыслимо: у каждой имелось свое платье, подгонявшееся по фигуре в ходе многочисленных примерок, необходимых для воплощения замысла декоратора и для того, чтобы исполнительница была оценена по достоинству.

– Хотите шоколаду? Неизвестный почитатель только что прислал коробку.

– Я на диете.

– Я тоже. Мадемуазель Сара только откусила от одной, а остальное приказала мне выбросить в мусорную корзину. Ну и дела!

– А вот и она! Браво, моя милая, это было изумительно!

– Спасибо, Дженнифер, вы очень любезны.

Увидев вдруг неестественно побледневшее лицо дивы, Джейн забеспокоилась:

– Что-то не так, мадемуазель? Вы очень бледны.

– Я не в своей тарелке. Думаю, меня сейчас вырвет.

– О Боже! Идите скорее в туалет.

Дженнифер не могла сдержать довольной усмешки. Значит, такова она, эта знаменитая «prima donna assoluta», о которой вся пресса прожужжала уши! Слабое блюющее ничтожество. С ней, с Дженнифер, исполняй она главную роль на премьере, такого не случилось бы! Хорошенький же подарочек дирекции!

Дверь ванной открылась, показалась испуганная Джейн.

– Не могли бы вы позвать дежурного врача, мадемуазель, дело, кажется, плохо.

– Иду. Я недавно столкнулась с ним. Полагаю, знаю, где его найти.

С Сарой действительно было плохо. Рвота усиливалась, глаза помутнели, и, что хуже всего, напряжение на голосовые связки лишило ее голоса. Закончить выступление ей, судя по всему, не удастся. Врач, стоявший в кулисах, пришел не мешкая.

– Что случилось? – спросил он Джейн, открывая свою аптечку.

– Что-то с желудком, доктор.

– Помогите мне положить ее на диван и оставьте нас одних, я должен прослушать ее.

Джейн и Дженнифер Адамс вышли, остановились за дверью.

– Не в моих правилах давать советы, мадемуазель, но вам лучше бы подготовиться к выходу во втором акте. The show must go on.[19]

Английская певица очень ждала этих слов.

– Надо бы предупредить директора, дирижера и постановщика, потом объявить…

– Я этим займусь. Но все должно оставаться в тайне. Незачем устраивать панику. Я сама решу, что делать. Не теряйте времени, лучше уж на всякий случай одеться, чем заставлять ждать публику.

– Вы правы. Случай тут исключительный… Бог мой! А я даже голос не разогрела!

Из артистической вышел врач.

– Я сделал ей укол, это успокоит ее, но она не сможет выступать. Пусть побудет одна. Она сейчас уснет, а я зайду попозже.

Джейн поблагодарила врача и попросила его хранить молчание. А сейчас каждая минута на счету, спектакль главнее. Сарой она займется после.