"Законы отцов наших" - читать интересную книгу автора (Туроу Скотт)

5 мая 1970 г. Сет

Приехал еще один автомобиль. Агент, который поймал меня, запихивает меня на заднее сиденье и сам с размаху шлепается рядом.

— Эй, Рудольф, да ты никак захомутал самого Фрэнка Заппу. — Водитель смотрел в зеркало заднего вида и улыбался.

— Мне еще здорово повезло, что он бегает, как Фрэнк Заппа. Хорошо еще, что там случился какой-то парень из Джерси, вроде бы из наших, который остановил его.

— Пришлось попотеть? Так, значит, ты заставил попотеть специального агента Рудольфа, а, Фрэнк? Как его зовут?

— Майкл.

— Майкл, зачем ты бегал наперегонки со спецагентом Рудольфом? Он уже не такой молодой, как когда-то. А вдруг его хватил бы инфаркт, тогда на тебя повесили бы убийство. Это как дважды два.

— Хватит, Доленс. Это ему ты должен перемывать косточки, а не мне.

Мы медленно двигались по широкому проспекту. Было уже за полночь, но для Америки, которая любит развлечения, это детское время. На тротуарах еще много гуляющей публики. Сотни гостей Лас-Вегаса фланировали туда-сюда или стояли, покуривая под рекламными щитами. Доленс снял правой рукой трубку с рации и сообщил кому-то, что они произвели задержание по ориентировке из Сан-Франциско. Агент Рудольф, сидящий на заднем сиденье, вполоборота повернулся ко мне, очевидно, чтобы получше рассмотреть мое лицо. Его белая нейлоновая рубашка почти вся промокла от пота. Странно, подумал я, ведь бежать ему пришлось не так уж далеко. Должно быть, это от страха. Он испугался, что упустит меня.

— У тебя не так уж много друзей, как ты думаешь, приятель? Кто-то настучал на тебя. Понимаешь? Мы оказались тут не случайно. Подумай об этом. — Он внимательно следил за моей реакцией. — А знаешь ли ты, что Большое жюри выписало на тебя приказ о явке в суд?

— На меня?

Гримаса на его лице означала, что мое удивление было расценено им как насмешка.

— Агенты во Фриско пытались вручить его тебе сегодня. — Он посмотрел на свои часы. — Точнее, вчера.

Я смутно вспомнил инструкции: «Не говори ничего».

— По-моему, ты должен был знать об этом, Майкл. Иначе мне придется изрядно поломать голову, чтобы сообразить, зачем ты петлял, как заяц, по той автостоянке.

У Рудольфа была не слишком привлекательная внешность: плотно сбитый, увесистый детина с короткой стрижкой, которую требовал от своих подчиненных Гувер. Виски покрыты капельками пота. Отдавая дань тогдашней моде, он отпустил баки подлиннее, так что они сползали ниже мочек ушей. Оценивая свое состояние, я обнаружил, что не сильно испугался. Во всяком случае, меньше, чем можно было ожидать. Присутствие второго агента немного успокаивало. Он обладал чувством юмора. Я никогда не слышал, чтобы в ФБР били задержанных. От полиции этого можно ждать. Но не от ФБР.

— Куда вы меня везете? — спросил я.

— Подожди, Майкл, — сказал Рудольф. — Ты еще не ответил на мой вопрос, не так ли?

— Он ответил на твой вопрос, Рудольф, — сказал Доленс. — Тебе просто не понравилось то, что он сказал.

Доленс — парень помельче. Судя по всему, у него благодушное настроение. То ли ему нравилось мчаться сейчас по залитому огнями ночному Лас-Вегасу, то ли он был рад, что они выполнили задание, то ли он любил подначивать Рудольфа. На Доленсе дешевый голубой спортивный пиджак и галстук.

— Мы везем тебя в местное отделение ФБР, Майкл. Для оформления.

— Я арестован?

Никто из них сначала не ответил мне.

— Я же сказал тебе, Майкл, — пояснил Рудольф. — На тебя выписан ордер.

Потом мы некоторое время ехали молча. После короткого разговора с дежурным Доленс оставил рацию включенной, и теперь из динамика изредка слышались сонные голоса и атмосферные помехи. В конце концов мы свернули в какой-то переулок с невысокими строениями прямоугольной формы. К этому времени мы уже покинули страну ярко освещенных витрин и буйства неоновой рекламы. Обычный деловой центр города, каких много в западных штатах. В этих местах здания растут скорее вширь, чем в высоту: ведь земля здесь дешевая. Судя по стилю, все дома были сооружены в последние годы. Вскоре мы въехали внутрь небольшого подземного туннеля с пологим спуском и, проехав несколько десятков футов, остановились перед стальными воротами с ребристой поверхностью. Доленс высунулся из окна и вставил в прорезь в боковой стене пластиковую карточку. Ворота медленно, со скрежетом поползли вверх. Я подумал о разверзшейся пасти, вспомнив Иону и кита. Эту историю мне часто читали в детстве, и всякий раз у меня появлялось чувство безотчетного страха. Мы вышли из машины в подземном гараже, и агенты повели меня по лабиринту железобетонных коридоров.

— Дело о пластинках? — поинтересовался Доленс. — Тот парень, который выпускал контрафактную продукцию?

— Нет-нет. Здесь, похоже, пахнет терроризмом.

— Черт возьми, значит, я все перепутал. Вот почему я называю его Фрэнком Заппой. А какая статья?

— Девять-двадцать один, — ответил Рудольф.

— О Боже! — воскликнул Доленс. — Кто бы подумал! А по виду обычный хиппи.

Когда мы вышли из лифта, свет везде был выключен, однако луна, ярко сиявшая за окном, позволила мне оглядеться. Мы находились в небольшой приемной, где стояло несколько дешевых стульев. Пол был мягкий. Очевидно, ковровое покрытие, подумал я. На стене напротив я различил эмблему ФБР — клекочущий орел со знаменем правосудия в когтях. Возможно, их учреждение на ночь закрывалось, и это удивило меня, потому что мне всегда казалось, что ФБР работает круглые сутки. У меня в сознании даже выработался стереотип: мужчины в серых костюмах и очках, которые никогда не спят. Рудольф больше смахивал на учителя физкультуры. Кто-то из них щелкнул выключателем, и меня сразу же втолкнули в другую дверь.

Я оказался в ужасном казенном помещении. Пол покрыт серой асбестовой плиткой в черно-бело-голубую крапинку, чтобы не так явно бросалась в глаза его обшарпанность. Повсюду ряды зеленых металлических письменных столов. Здесь не было ни одной вещи, которая могла бы хоть немного радовать глаз, за исключением американского флага в самом дальнем углу. На стене висели фотографии Ричарда Никсона и министра юстиции Джона Митчелла. Стол Рудольфа стоял посреди комнаты.

— Присаживайся, Майкл. Давай-ка взглянем, что тут говорится в ориентировке из Фриско. Буди-би, бидри-бам, — напевал он, читая про себя. — Так-так. «Ожидается прибытие в отель „Райский сад“ приблизительно в 23.00 по стандартному тихоокеанскому времени». Здесь они ничего не наврали. Все так и оказалось, правда? — Он улыбнулся. — Город у залива, прекрасное место. Меня должны были туда перевести, однако у жены обнаружился ревматический артрит. И вот я здесь. Жизнь иногда поворачивается не тем боком, которого ждешь, верно? А где ты там живешь, Майкл?

Он рылся в бумагах на своем столе, но я понял, что вопрос был задан вовсе не из праздного любопытства.

— В Дэмоне, — ответил я.

— Знаю. Это где девчонки ходят без бюстгальтеров. Наверное, есть за что подержаться.

Я неопределенно повел плечом. Дескать, дело житейское.

— Какое отношение ты имеешь к тому взрыву, Майкл? — Он внимательно смотрел на меня.

Я ничего не сказал в ответ. Остатки адреналина, которые еще оставались у меня в крови, хотя следовало думать, что весь его запас был израсходован в неудачной попытке бегства, сейчас оказались в сердце. У Рудольфа были светлые глаза, и эта особенность несколько обезоруживала.

— Какой еще взрыв? Правильно? Ты этот вопрос хотел задать? Лаборатория, где ты работаешь, взлетела на воздух четыре дня назад. Ты знал об этом? Или тебя в тот момент не было в городе?

Я пробормотал, что мне это известно.

— Что?

— Я сказал: мне это известно.

— Ясно. Я хотел удостовериться. Так вот, Майкл. Дело сводится к следующему: ребята во Фриско думают, что специалистам из нашей штаб-квартиры не мешало бы взглянуть на твои отпечатки. Потому что если они совпадут с теми, что мы обнаружили на крошечных кусочках взрывного устройства, я тебе не позавидую. Уяснил?

— Да, сэр.

— А теперь слушай дальше мою разгадку. В следующем месяце исполнится шестнадцать лет, как я начал отгадывать всякие загадки, и, скажу тебе не таясь, здорово поднаторел в этом деле. Я думаю, что ты, наверное, сделал ноги сразу, как только узнал насчет повестки в суд. По-моему, ты опасаешься, что твои отпечатки могли остаться на взрывном устройстве. Думаю, ты пронес его по частям. Потому что именно так думают во Фриско. — Он помахал бумагой, которую читал, у меня под носом.

— Нет, сэр, — сказал я.

— Ты хочешь пройти проверку на детекторе лжи?

Я пожал плечами с безразличным видом, дескать, делайте что хотите, мне все равно. Я знал, что мне следует потребовать адвоката. Либо это, либо рот на замок. Однако у меня было чувство, что я все делаю правильно.

— Что ты тут делаешь, Майкл?

Я опять пожал плечами. Рудольф вздохнул с явным отвращением и уткнулся взглядом в правую половину стола, где не было абсолютно ничего.

— А зачем мне выписали судебную повестку? — спросил я.

— Я уже сказал тебе. Большое жюри хочет видеть твои отпечатки пальцев, Майкл.

— А разве можно по судебной повестке получить чьи-либо отпечатки пальцев?

— Да, сэр. Вот как раз тут лежит одна такая с твоим именем. Отправляйся назад во Фриско, и у тебя будет шанс все увидеть.

— Я должен согласиться?

— Я не твой адвокат, Майкл. Насколько я понимаю, тебе придется согласиться. — Он немного расслабил узел своего галстука и откинулся на спинку стула. — Кто-то поднял этот вопрос в Верховном суде несколько лет назад, и они сказали, что ты должен сделать это.

Он прочитал ориентировку еще раз. Кроме нас в этом огромном помещении никого не было. В стене сбоку было широкое внутреннее окно, за которым была видна ярко освещенная комната, уставленная радиоэлектронным оборудованием. Блондинка средних лет говорила что-то с абсолютно равнодушным лицом в микрофон, стоявший на столе перед ней. Она поймала мой взгляд и в ответ буквально пронзила меня своими недобрыми глазами.

Рудольф засмеялся. Он взял другую бумагу, желтый листок с неровно оборванным краем.

— Знаешь, кто настучал на тебя? Мне это нравится. Догадайся.

Я решил не доставлять ему удовольствия. Мне стало ясно, что он обрабатывает меня.

— Твоя собственная мамочка.

Я не ответил.

— Да-да. Добрая старая мамочка. Очевидно, кто-то из ваших соседей поговорил с ней после того, как агенты ушли. Твоя мамаша была здорово расстроена. Вот здесь, в сообщении, полученном нами по телетайпу, агент говорит, что он заключил с ней сделку. Она говорит нам, где ты, и мы берем у тебя отпечатки пальцев. Если ты чист, тебя отпускают на все четыре стороны. Если нет, — он поднял руку, — значит, нет. Обычная сделка, — сказал он. Глаза с зеленоватым оттенком опять пытливо смотрят на меня, пытаясь понять, насколько мне было больно. — Не обижайся на маму. Сдается мне, что она старалась вырастить из тебя хорошего человека.

Мать Майкла похоронена в Айдахо. Теперь передо мной вырисовывалась вся картина.

— Вот тебе мое предложение, Майкл. Ты сделаешь так, как сказала твоя мамочка? Дашь мне откатать твои пальчики, и посмотрим, сможем ли мы прояснить это прямо сейчас? Или ты хочешь отправиться назад в Сан-Франциско и там раскручивать эту канитель?

— Вы хотите сказать, что я могу взять и поехать назад в Сан-Франциско?

— Нет. Не совсем так. Послушай, что я тебе говорю. Ты сдаешь свои отпечатки мне и прямо здесь. Я отправляю их в Вашингтон. Посмотрим, что скажет дактилоскопия. Может быть, все рассосется само собой. Иначе мне придется разбудить среди ночи помощника министра юстиции и рассказать ему, как ты изображал из себя Боба Хейеса на той автостоянке. Я скажу ему, что тебя нужно арестовать. За отказ подчиниться требованию властей. А затем я все равно сниму с тебя отпечатки пальцев. Через пару дней тебя, возможно, выпустят под залог. В тюрьме округа Клерк условия не такие уж плохие. — Почесывая щеку, он в то же время не сводил с меня своих немигающих глаз.

— Вы говорите, что у меня нет выбора?

— Думай сам. Для того у тебя и голова на плечах. Если хочешь, можешь позвонить мамаше.

— А что, если я потребую адвоката?

Он ответил не сразу:

— Делай как знаешь. Ты выкладываешь свои карты, я свои. Ты вызываешь своего адвоката, я своего. Но пока тебе придется переночевать в тюрьме. Мне нечего скрывать от тебя, Майкл. Хочешь — верь, хочешь — нет. Вот такие дела. Давай шевели мозгами, и поживее.

Фраза насчет освобождения под залог, сказанная вскользь Рудольфом, навела меня на мысль о возможности позвонить родителям и попросить у них денег под залог. Затем передо мной предстала неизбежная логическая последовательность всех дальнейших событий, ведь тогда мне придется рассказать им обо всем, и не только им, но и ФБР, — и у меня душа ушла в пятки. В лихорадочных мыслях я пытался вырваться из этого тупика, однако у меня ничего не получалось. Со своим дьявольским хладнокровием Эдгар рассчитал все на восемь, а то и на девять ходов вперед. Я мог положиться лишь на животный инстинкт, который убеждал меня в бесполезности моих усилий. Ведь я должен поставить себя на его место и думать так, как он. Однако для этого необходимо иметь его хладнокровие и изощренный ум, а поэтому его намерения всегда оставались для меня тайной за семью печатями.

Рудольф отвел меня в другую комнату, поменьше размером. По сравнению с той, где мы только что сидели, она имела еще более спартанский, уныло-казенный вид: белые стены и серые шкафы. Здесь, насколько я понял, у задержанных снимали отпечатки пальцев. Он достал голубую карточку и приказал мне написать свои имя и фамилию печатными буквами, а затем расписаться. По словам Рудольфа, он еще в детстве решил не иметь дела с именами, которые не мог бы прочитать. Раннее проявление простодушной и несколько примитивной логики, которой он всегда следовал. Макая кончики моих пальцев поочередно в подушечку с мастикой, он затем тискал ими в соответствующие клеточки. Один оттиск смазался, и Рудольф, скомкав карточку, выкинул ее в корзину и начал все заново. Когда мы покончили с пальцами, Рудольф намазал мастикой низ каждой ладони и сделал оттиск под всеми остальными отпечатками. Затем отвел меня в туалет, где я помыл руки, после чего мы вернулись в большую комнату к столу и уселись на свои прежние места. Рудольф принялся заполнять различные бланки. Работая, он продолжал разговаривать со мной:

— В ориентировке из Фриско говорится, что ты живешь в одном здании с главным подозреваемым. Любопытное совпадение, не так ли?

— Мало ли кто там живет. В этом доме много квартир.

— Готов побиться об заклад: ты думал, что никто не заметит. Шестьсот служащих. Уйма имен. Множество подозреваемых. Но у нас теперь есть компьютеры. А с ними все гораздо проще. Так что мы, сыщики, вовсе не такие уж тупые, как вы, ребята, думаете. — Подняв голову, он опять бросил на меня взгляд, которым старался как бы определить, удалось ли ему нанести мне укол, и надеясь при этом увидеть, как течет кровь. — Вот ведь какая штука, — сказал он. — Все вы, великие революционеры, герои, а на поверку оказываетесь вовсе не такими великими, и даже совсем не революционерами, стоит вас только запереть в камеру.

Кливленд сдался и выложил все, что знал. Вот что это означало.

Рудольф ухмыльнулся. Ухмылка получилась широкой, во весь рот. Теперь было видно, что именно ему нравилось в его работе. Покончив с бумажной рутиной, он объяснил мне суть следующего этапа. Бандероль с моими отпечатками отправят в штаб-квартиру ФБР утром, первым же самолетом. Рудольф предупредит своих коллег там заранее, по телетайпу. Если мне повезет, то дактилоскопическую экспертизу сделают еще до конца рабочего дня.

— У меня тут есть комната для гостей, Майкл, на случай если тебе вдруг захочется прикорнуть немного.

— Вы хотите сказать, что мне придется остаться здесь?

— Уж кому бы удивляться, но не тебе. Если бы ты был на моем месте, сынок, и мы бы начали наше знакомство — назовем это так — с того, что ты стал бы гоняться за мной по автостоянке, выпустил бы ты из рук перышки на моем хвосте так скоро? Думаю, вряд ли.

— Но ведь вы же сказали, что я не нахожусь под арестом.

— Послушай, Майкл. Конечно, мы можем поступить по-твоему или по-моему. Выбор, он всегда есть. Но я думал, что мы обсудим этот вопрос. Не правда ли? Так что теперь тебе пора отдохнуть. И может быть, если тебе повезет, ты отделаешься легким испугом.

Так называемая комната для гостей в действительности оказалась чуланом. Я лежал там на грубом, колючем одеяле, разостланном поверх узкой армейской койки, и чувствовал спиной каждую пружину. Мне казалось, что я безнадежно заплутался в жизни. К своему удивлению, довольно скоро я провалился в бездну глубокого и крепкого сна. Иногда мне являлся мужчина в длинном темном пальто. Я подумал, что это мог быть мой отец. Или Эдгар. Когда я проснулся, просторное помещение, еще несколько часов тому назад совершенно пустое, теперь кишело людьми. Сотрудники ФБР с деловым видом сновали взад-вперед, перебрасываясь короткими репликами. То на одном, то на другом столе вдруг начинал звонить телефон. Иногда телефоны надрывались долгими трелями, но к ним никто так и не подходил. Некоторые агенты расхаживали по комнате в белых рубашках, без пиджаков. Под мышками у них висели потертые кожаные кобуры, из которых выглядывали хромированные рукоятки пистолетов. Да, вчера ночью я запросто мог получить пулю в спину или еще куда-нибудь, мелькнуло у меня в голове. Стало быть, Рудольф меня не пугал.

Выйдя из чулана, я встал около стола, за которым сидела и печатала на машинке женщина лет пятидесяти. Заметив, что я в нерешительности озираюсь по сторонам, она сказала:

— Кофе вон там, если хочешь. Только возьми стакан.

Рядом с кофеварочным аппаратом стояло несколько торговых автоматов. Я купил себе сигареты, чтобы было чем занять время, и пачку печенья.

— Это ты числишься за Рудольфом?

Я оглянулся. В проходе стоял один из здешних фэбээровцев. Я только что засунул в рот почти целый кекс и потому мог лишь кивнуть в ответ.

— Он просил передать тебе, что вернется часам к пяти, когда будет ясно, что с тобой делать. Рудольф оставил тут немного денег, чтобы купить тебе что-нибудь перекусить. Гамбургер пойдет? — с доброй улыбкой произнес он.

Целый день я провел в комнате для допроса свидетелей — небольшом помещении без окна с оштукатуренными стенами. Там на подставке кремового цвета, покрытой толстым слоем пыли, стоял черно-белый телевизор с тринадцатидюймовым экраном. Один ус комнатной антенны, очевидно, отломался, и его починили, обмотав алюминиевой фольгой. От нечего делать я смотрел всякую чепуху вроде «мыльных опер», пока не нашел в туалете брошенную кем-то газету. Меня ошарашила заметка на первой странице: «Студенты Кентского университета погибли от пуль американских войск. Девять человек ранено. Национальные гвардейцы, вызванные для разгона студенческих волнений, открыли огонь по толпе невооруженных демонстрантов. Гвардейцы ссылались на то, что по ним открыли огонь из снайперской винтовки. Якобы они слышали выстрелы».

Я принялся щелкать переключателем каналов, надеясь узнать подробности трагедии. Это подлое злодеяние казалось мне куда более важным и возмутительным, чем предательство, которое совершили по отношению ко мне Эдгары. Я даже чувствовал какую-то отстраненность, словно это произошло не со мной, а с кем-то другим. Наверное, в моем подсознании всегда присутствовала возможность того, что дело примет именно такой оборот. Однако пока я был бессилен изменить что-либо в своем положении. Все, что мне оставалось, — сидеть и ждать. Вскоре я должен был узнать, куда повернет моя жизнь. С каждым проходящим часом туман в голове все больше рассеивался. Майкл и бомба. Майкл и Джун. Изощренный план, который Джун и Эдгар разработали в номере мотеля, пока я был у Хоби. Наверняка он пришел, чтобы рассказать ей о судебной повестке на имя Майкла, о том, что за ним охотится ФБР. Я не знал, получили ли они деньги моего отца. Однако трюк со мной был исполнен мастерски. Расчет оказался точным. Вряд ли на роль Майкла кто-нибудь подошел бы лучше меня. Будучи на таком крючке, я, как они справедливо полагали, вряд ли мог выдать их ФБР. У меня был только один выбор — сдать отпечатки пальцев и мучиться в ожидании разрешения шарады.

В пятичасовом выпуске теленовостей появились первые подробные репортажи с места трагедии. Америка всколыхнулась. От берега и до берега. В конгрессе зазвучали возмущенные речи насчет убийства собственных детей. Ректоры тридцати семи колледжей и университетов обратились к Никсону с призывом прекратить войну. Расследование, проведенное в Кентском университете, не подтвердило факта выстрелов из снайперской винтовки по гвардейцам. В Мэдисоне демонстрация, в которой принимало участие около трех тысяч студентов, чуть было не переросла в открытое восстание. На все это Никсон отреагировал обещанием вывести войска из Камбоджи, на что, по его словам, должно было уйти от трех до семи недель. Занятия были отменены уже более чем в восьмидесяти колледжах, и в течение следующих сорока восьми часов к ним должны были присоединиться как минимум еще двести. В телесюжете студенты ходили по домам и собирали подписи под антивоенными петициями.

Я вдруг почувствовал, что у меня за спиной кто-то стоит. Оглянувшись, увидел Рудольфа, теперь уже одетого в серый костюм, а не голубой. Насупившись, он молча смотрел на экран. В его глазах были боль и гнев.

— Неужели ты и в самом деле думаешь, что от всего этого будет толк? — сказал он.

Я не знал, что думаю по этому поводу. Не знал, будет ли от всего этого толк. Не знал, будет ли толк от бомбы. Однако думал, что на этой неделе таких взрывов, как в Дэмоне, могло быть и больше. Если по всей стране поднимутся гетто, если восстанут студенты, тогда кто знает? Может быть, начнется революция. Или еще одна гражданская война. Но самое главное, я не имел ни малейшего представления, где мое место. Я попеременно ощущал то радость, то сожаление по поводу своего отъезда.

— Мой младший брат сейчас там, — сказал Рудольф. — Где-то под Чо-Лаем. Вся эта заваруха — она ни черта не помогает. Я тебе могу точно сказать. Ведь там у них нет свободного общества. Они принимают все за чистую монету. Чарли видит, что вы, ребята, творите. И это ему на руку. Что ты скажешь?

— Война — ошибка, — ответил я.

Истина эта оставалась одной из немногих, известных мне.

Рудольф крепко сжал челюсти. Так крепко, что побелели скулы. Очевидно, ему стоило немалого труда сдержаться. Затем он бросил вещи, которые были у него в руках — бумаги, кожаную папку и большую связку ключей, — на старый ободранный стол.

— А почему ты не в армии, Майкл?

— Астма, — ответил я.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло.

Я улыбнулся, хотя знал, что лучше было этого не делать. Настроение у Рудольфа не из лучших. Он раздраженно выпятил губы.

— Ты чист, — сказал он и, достав из конверта портмоне с удостоверением Майкла, подал его мне.

Я уже и так сообразил, что проверки бояться не стоило. В этом-то и была вся фишка. Именно потому я и нужен был Эдгарам. Единственное, что меня беспокоило, — это подпись. Что, если вдруг кто-то заметит несходство наших почерков? Однако Эдгар — я был уверен в этом — учел все нюансы. Каким-то образом, то ли из книг, то ли от какого-либо своего соратника, который раньше служил в армейской контрразведке, но он, должно быть, знал, что вероятность прокола здесь ничтожно мала. Правда, иногда я испытывал тревогу иного рода. А что, если Эдгар преследовал другую цель: подставить меня, взвалить вину за взрыв на меня? Однако смысла в этом я не мог разглядеть. Такой расклад не был выгоден никому, и прежде всего самим Эдгарам. Ведь в таком случае я не стал бы запираться, и ФБР очень быстро вышло бы на них. Так что во мне вызрела довольно-таки сильная уверенность в благополучном исходе. Тем не менее в моем теперешнем состоянии я был готов абсолютно ко всему.

— Я могу идти?

— С Богом! — ответил он. — Или без него. Знаешь, — продолжал он, — если бы я действительно был таким засранцем, каким, по-твоему, я являюсь, я бы все равно арестовал тебя. За то, что ты пытался сбежать. Тебе неплохо бы подумать об этом. Однако я сдержу слово.

Он сделал шаг в сторону, освобождая дверной проход. Я взял со стола свои сигареты и затолкал их в карман джинсов.

— Почему ты убегал? — тихо спросил он, когда я выходил из комнаты.

Мне хотелось сострить, иначе я не был бы самим собой, и все же я поступил так, как мне говорили: промолчал. Я пожал плечами, как бы говоря, что и сам не могу взять этого в толк. Сделав несколько шагов по коридору, я оглянулся. Рудольф стоял и смотрел мне вслед.

— Надеюсь, ваш брат скоро будет дома, — сказал я ему напоследок.

Лишь после того как вышел из здания ФБР на улицу, я вспомнил, что у меня теперь нет машины. Солнце уже клонилось к закату, однако воздух еще обжигал кожу и легкие своей раскаленной сухостью. Пройдя несколько десятков футов, я был вынужден снять джинсовую куртку. Я не имел никакого представления о том, куда иду. Далеко впереди за лужайками, поросшими скудной, чахлой травой, и песочными пустырями виднелся проспект. Добравшись до бульвара, я зашел в холл какого-то второразрядного отеля, где внутри царил полумрак, и позвонил родителям. Несмотря на довольно ранний час, отец уже был дома. Я не хотел разговаривать с ним в то время, когда рядом с телефоном могла оказаться мать, однако я знал, что он наверняка давно уже не находит себе места и его силы уже на пределе. Он снял трубку после первого же сигнала.

— Со мной все в порядке. Все получилось, как вы договаривались.

Отец издал громкий стон. В трубке послышался голос матери, стоявшей неподалеку. Она тут же стала осаждать отца вопросами:

— Что случилось? Что с ним? Где он?

Отец ответил, что это Сет, однако она не унималась.

— А почему он звонит?

— Потом, Дена, — сказал он ей наконец сурово и возобновил разговор со мной: — Я рад тебя слышать, очень рад. Ты цел?

— Чувствую себя вполне нормально. Только сильно устал, и еще у меня мало мелочи на телефон. Поэтому перезвоню вам через несколько часов. Хотел, чтобы вы знали, что со мной все в порядке.

В трубке раздалось потрескивание, похожее на то, когда барахлят контакты. Отец не задал тех вопросов, которые на его месте мог задать кто-нибудь другой: «Каково тебе было? Что они сделали с тобой?» Потому что он уцелел в сорок пятом. Вот почему. Он и так знал, что это такое.

— Мне очень жаль, что так все получилось. Очень жаль, — сказал я.

Отец не ответил. Должно быть, он плакал, или собирался с силами, или успокаивал мать. Прежде чем положить трубку, я повторил, что скоро перезвоню.

Наступило время веселья, и, кажется, постояльцы отеля тоже были навеселе. Они хохотали и что-то тараторили громко и бессвязно, пытаясь перекричать звуки оркестра, исполнявшего музыку в стиле кантри. Я подошел к буфету и, нанизав на длинную вилку восемь маленьких копченых сосисок, плававших в подливке, проглотил их одним махом, прежде чем кто-либо успел это заметить. Затем меня осенило: а почему бы не позвонить в мотель? Я вернулся к телефону и, позвонив в «Райский сад», осведомился, не остановились ли у них Сет Вейсман или Люси Макмартин. К моему радостному изумлению, оказалось, что последняя числится среди их постояльцев. Они позвонили в номер, однако никто не ответил. Я посчитал за лучшее не оставлять никакого сообщения и отправился в мотель.

Чтобы попасть в «Райский сад», мне пришлось пройти больше полумили пешком по огромному песчаному пустырю, поросшему чахлым кустарником и кое-как огороженному забором из колючей проволоки. Очевидно, это была часть территории какого-то военного объекта, потому что на одном столбе висела табличка с надписью: «Запретная зона. Вход строго воспрещен». Даже в этот уже довольно поздний час солнце еще давало о себе знать, и в конце пути у меня было такое чувство, словно моя кожа превратилась в пергамент. Подходя к мотелю, я задумался над тем, как найти Люси. Пораскинув мозгами, решил, что лучше всего будет подождать ее в «жуке», если последний припаркован у мотеля. Однако как только я начал рыскать по стоянке, Люси тут же попалась мне на глаза. Она сидела у бассейна в цветастом старомодном платье из ситца с преобладанием зеленых тонов. Сняв туфли, она подставила свое маленькое веснушчатое личико заходящему солнцу.

— Не произноси моего имени вслух, — сказал я, когда она открыла глаза, и спросил, где ее номер.

Люси подняла с земли книгу — пособие для желающих практиковать йогу — и повела меня в мотель. Мы молча шли по коридорам мотеля и не проронили ни слова, пока не вошли в номер. Когда я оказался внутри, мой организм испытал нечто вроде шока — настолько резким был переход от жары к прохладе, — отреагировав легким головокружением. Очевидно, кондиционер был отрегулирован на слишком низкий уровень температуры. Кожу стало покалывать иголочками, а в ушах зазвенело от внезапной тишины, наступившей после шума и гама улицы. Единственными звуками были жужжание кондиционера и трепетание листов газеты, лежавшей на подоконнике.

Я сел на кровать рядом с Люси, и мне вдруг стало ясно, что детство закончилось. Я перестал думать о собственной жизни как производной жизни моих родителей. И ужаснулся самого себя. Этот ужас, проникший глубоко в меня и от которого мне потом так и не удалось полностью избавиться, заставил по-другому взглянуть на все, что произошло. В этот момент — сам не знаю почему — передо мной вдруг возник образ Сонни. Я задавал себе вопрос, не лучше ли было бы посвятить ее в то, что я собирался сделать и в конце концов сделал. Ведь тогда я, возможно, и не загнал бы себя в тупик. Во всяком случае, хуже, чем сейчас, наверное, не было бы.

— Он уехал? — спросил я.

— Майкл? Уехал после того, как приехала я.

— Что он тебе сказал?

— Да так. — Она пожала плечами. — Ничего. Сказал, что ты можешь оставить его бумажник себе.

— Великолепно, — произнес я с горькой иронией. — Просто блеск. Огромное ему спасибо. — Я покачал головой в притворном восхищении, а затем сказал Люси, что бомбу в здании ЦПИ скорее всего установил Майкл.

Глаза Люси маленькие и темные. Иногда они поблескивают, как у куклы, и тогда кажутся стеклянными. В тот момент в них что-то быстро промелькнуло, а затем в контактных линзах сфокусировались яркие точки-огоньки. Лицо Люси не выразило никакого восхищения. Это был стоический сосредоточенный взгляд, устремленный вперед. Однако главное, что меня поразило в нем, — это проницательность, глубину которой я начал постигать лишь недавно.

— Неужели я так глуп? — спросил я.

— Он ничего не сказал, — ответила Люси.

Это было очевидно для всех, и лишь я, со своей обычной рассеянностью, удосужился просмотреть то, что бросалось в глаза. Причина переживаний Майкла заключалась не в Джун и не в несчастье, постигшем его коллегу. Он беспокоился прежде всего о своей участи.

— Это она подбила его на такую глупость?

— Ну а кто же еще? — ответила Люси.

Испытание любовью. Так мы оба тогда подумали. Люси знала не больше моего. Только то, что Джун потребовала и Майкл согласился.

— Вот блядство! — сказал я.

— А где ты был? Майкл сказал мне, что если ты завтра не появишься, я должна буду позвонить по этому номеру.

Она достала из книги, которую читала у бассейна, отрывной блокнот с логотипом мотеля, где был записан номер телефона. Он был мне неизвестен. Ясно было одно — его владелец жил где-то в районе залива. Я рассказал Люси о том, как меня задержали, о Рудольфе и о подмене отпечатков.

— Я там чуть не подох со страха, а он, видите ли, великодушно оставляет мне свое портмоне.

Я достал его из кармана куртки, и мы вместе стали изучать содержимое. Три ветхих ассигнации достоинством по доллару каждая и пятидолларовая. Пересчитав их, я громко рассмеялся, но Люси взяла у меня бумажник и запустила палец внутрь отделения с целлофановым окошечком. Помимо студенческого билета, там оказались водительские права, карточка социального страхования и карточка призывника.

— Ну что ж, — сказала она. — Мне кажется, теперь я поняла, что он имел в виду, сказав, что оставляет тебе свой бумажник. Свое имя — вот что он тебе оставил. Ясно? У тебя есть его лотерейный номер. Ты можешь и дальше быть Майклом Фрейном. Тебе совсем не обязательно ехать в Канаду.

Эта идея не сразу прижилась в моем сознании. Лишь через пару десятков секунд до меня дошло, что у него действительно не было выбора, кроме как сменить имя. Он не хотел быть Майклом Фрейном хоть бы потому, что никто не мог дать гарантии, что ФБР не захочет взять повторные отпечатки у Майкла Фрейна, на сей раз у настоящего. Первоначальные радужные надежды растаяли, когда я увидел, что выгоды такого перевоплощения во многом ограничены. Я по-прежнему не мог появиться там, где знали меня и Майкла. Получалось, что я должен вести жизнь, о которой Эдгары рассказывали моему отцу по телефону.

— Если я — это он, то кем же тогда будет Майкл? Мной?

— Он не может быть тобой.

— Да, ты права, — согласился я. — ФБР будет искать Сета Вейсмана, уклоняющегося от призыва в армию. Ну и куда же он поедет?

Ответа на этот вопрос никто из нас не мог дать.

— Вот гребаные скоты, облапошили меня как лоха, — сказал я. — И все это время ты сидела здесь? — удивился я. — Ну и натерпелась же ты страху, наверное.

Она пожала плечами с полным безразличием к своей участи. Впервые за все время нашего знакомства я стал серьезно присматриваться к Люси. Спросите любого из нас, и мы ответим, что прошло много месяцев, прежде чем мы поняли, что у нас есть перспектива взаимной любви. И она, эта перспектива, еще очень долго брезжила в тумане.

Понадобилось шесть месяцев совместной жизни в Сиэтле, чтобы между нами возникла интимная близость, и даже тогда мы сначала не были уверены в серьезности отношений. Однако тогда, в мотеле, достоинства, которые воплощала в себе Люси — постоянство и верность дружбе, — казались мне самыми важными в мире. Глядя на ее крошечное, симпатичное, серьезное личико, я с волнением думал, что из всех моих знакомых и друзей Люси — единственная, кому можно верить без оглядки.

— Ты просто сама не знаешь, какая ты отважная.

— А что такого особенного я сделала? Сидела здесь и ждала.

— Да знаешь ли ты, что любой другой на твоем месте скорее всего взял бы ноги в руки и смылся отсюда? И далеко не всякий человек согласился бы ехать по пустыне всю ночь. Ты золото, а не девушка. Ты знаешь это?

Люси покраснела. Румянец залил все ее лицо. Она взяла меня за руку и закрыла глаза, стараясь не поддаться соблазну наслаждения моим — да и чьим бы то ни было — восхищением.

Мои родители так и не узнали ни о чем. Впрочем, они и не старались узнать и никогда не расспрашивали меня о подробностях моего «похищения» и «освобождения». Даже моя мать, которая все последующие годы не уставала восхвалять Бога за мое спасение, никогда не спрашивала ни о чем. Время от времени при упоминании об этом событии я намекал отцу, что, возможно, все обстояло вовсе не так, как он думал, но он явственно предпочитал не углубляться в эту тему, так как ничто уже не могло изменить наших отношений, навсегда отравленных взаимной неприязнью. И по сей день я корю себя за то, что подверг его таким жестоким испытаниям. Однако вместе с тем во мне вызрело убеждение, что у меня были на то причины. И мне воздалось по моим делам, Бог тому свидетель. В 1978 году, через год после того, как Джимми Картер объявил амнистию дезертирам и всем, кто уклонился от призыва, я смог вернуть себе имя, с которым родился и от которого уже начал отвыкать. И тогда же я вручил своему отцу чек на 32 659 долларов — мой долг плюс набежавшие проценты по тогдашнему курсу. Он взял деньги и сурово кивнул. Я понял, что все эти годы мысль о такой огромной сумме никогда не выходила у него из головы.

В Сиэтле первые несколько месяцев я жил в соответствии с инструкциями Джун. Два раза в неделю звонил родителям из телефона-автомата и уверял их, что со мной все в порядке, но при этом не раскрывал своего местонахождения. Мы выбрали Сиэтл, потому что он рядом с границей. Если бы вдруг возникла хоть малейшая опасность разоблачения, через час мы уже могли бы оказаться по ту сторону границы, в Британской Колумбии. Конечно, первые недели прошли под знаком страха. Я часто ездил в Канаду посмотреть на Ванкувер. Однако довольно скоро привык к Сиэтлу и обустроился там. Вещи, похоже, обретали привычные формы, и можно было перевести дух. Насколько мне удалось узнать, розыски Сета Вейсмана ФБР длились не больше недели в августе. Мои родители, да и все, кто знал меня в Дэмоне, заявили, что я уехал в Канаду. Нередко у меня возникали опасения, что ФБР заинтересуется Майклом Фрейном, уже попавшим однажды в их поле зрения, возьмет его в разработку и поймет, что в Лас-Вегасе произошла накладка. Однако в газетах, выходивших в Дэмоне и Сан-Франциско, которые я внимательно прочитывал всякий раз, когда они попадали ко мне в руки, писали, что дело о теракте на территории ЦПИ так и осталось нераскрытым. Через год-полтора о нем и вообще перестали упоминать в прессе.

Обосновавшись в Сиэтле, я устроился на работу в альтернативную газету «Сиэтл уикли», существовавшую в основном за счет доходов от рекламы: объявлений о продаже личного имущества и недвижимости. Ее услугами пользовались мастера макраме и все магазины грампластинок, какие только существовали в городе. Я служил там дворником. Для меня было, конечно, ударом, что я не мог предложить напечатать мои статейки, однако все же опасался, что по ним могут выйти на Сета Вейсмана. При приеме на работу мне был сделан прозрачный намек о возможности карьерного роста, и я решил потерпеть. Такая тактика оправдалась. Через некоторое время мне стали поручать репортажи на второстепенные темы и небольшие комментарии к различным событиям местного значения. Мне удалось соединить интуицию с игрой воображения. Редактор сказал, что у меня талант, и ряд моих статей был опубликован в других газетах за пределами штата через агентство «Либерейшн ньюс сервис».

К марту следующего года я уже обрел уверенность в себе и, посчитав, что опасность разоблачения минимальна, позволил матери навестить меня. Отец, как я и ожидал, остался дома. Мне хотелось, чтобы мать познакомилась с Люси.

— Эта девушка? — спросила она у меня в первый же вечер. — А ее фамилия?

— Гой, мама. Ее фамилия — Гой.

В целом моя мать вела себя с большим апломбом, чем я мог предположить.

Прошел почти год, прежде чем я спохватился, что мой «фольксваген» по-прежнему зарегистрирован на Сета Вейсмана, и когда один мой знакомый собрался ехать на восток, я договорился с ним, что он отгонит машину в Киндл. Этот человек оставил «фольксваген» у тетушки Сонни дожидаться возвращения ее племянницы с Филиппин. Я попросил лишь передать на словах, что Сонни сама будет знать, как поступить с машиной, имея в виду те деньги, что я у нее одолжил. Я не знал, что хотел показать или доказать этим. А может быть, я поосторожничал. Ведь власти могли через «жука» выйти на мой след. Как бы то ни было, я не велел говорить что-либо еще, а тем более давать мои координаты. Словом, вроде бы обрезал все концы. В двадцать три года я начал считать себя реалистом. Подобно многим другим американцам, я стал таковым в Лас-Вегасе.

Как ни удивительно, но мы с Люси не только не перестали видеться с Хоби, а, наоборот, встречались с ним довольно часто. В первый раз это было в начале сентября 1970 года в Гумбольдте, в Калифорнии, на полпути между Сиэтлом и Сан-Франциско. Тогда мы провели целый вечер вместе. Хоби при каждом удобном случае подчеркивал, что очень рад, что мы с Люси сошлись, и рисовал наше будущее в чрезвычайно радужном цвете. Лето он провел дома, в округе Киндл, где работал помощником у известного адвоката по уголовным делам, Джексона Айреса, который в то время часто защищал в суде черных мусульман. Хоби взял себе имя Тарик и подумывал о том, чтобы и самому принять ислам.

Мы встретились не столько с целью восстановить прежние отношения, сколько чтобы обсудить то, о чем предпочитали не говорить по телефону: о смерти Кливленда Марша, случившейся в июне. Не прошло и месяца после освобождения Кливленда под залог, как однажды утром его нашли мертвым в комнате отдыха, которую он снял в Чардисе — сауне для гомосексуалистов на Кастро-стрит. На нем не было никакой одежды. Рядом с ним обнаружили карманное зеркальце, на котором лежал скальпель, следы белого порошка и один грамм кристаллизированного кокаина. Анализ показал, что в кокаине содержались примеси стрихнина. Репутация Кливленда, странные обстоятельства его смерти и перспектива появления на улицах отравленного наркотика — все вместе эти факты способствовали тому, что его смерть обсасывали в прессе много дней. В заключении судмедэксперта говорилось, что причиной смерти стало случайное отравление, в котором не усматривалось признаков преступления или чьего-то злого умысла.

— Это убийство, парень, чистейшей воды, — сказал Хоби. — Никакого сомнения.

После двух месяцев работы в адвокатской фирме, специализировавшейся по уголовным делам, в его голосе появились авторитетные нотки человека, считающего своей вотчиной ту сферу, в которой он, как я доселе полагал, раньше разбирался, как свинья в апельсинах. Хоби даже навестил бюро судебно-медицинской экспертизы, чтобы лично взглянуть на результаты.

— Понимаешь, синюшность указывает, что Кливленд умер лицом вниз, ничком, но полиция обнаружила его труп лежащим навзничь. Температура тела и пищеварительные ферменты говорят о том, что смерть наступила всего лишь за два часа до обнаружения тела, а сауна закрывается в четыре часа утра. И ты мне скажи, как они, во-первых, могли закрыть заведение и оставить клиента лежать там? Что-то концы никак не вяжутся. Каждый дурак на улице понимает, что тело кто-то подкинул. Но главная фишка, парень, вот в чем. Полиция думает: а на хрена нам потеть? С этим Кливлендом они и так натерпелись, а потом, когда в мае взяли его за жопу, он им начал плести околесицу насчет той бомбы и что отпечатки, оставшиеся на осколках, принадлежат, дескать, тому белому парню. Они объявили охоту на него по всей стране, потратили уйму сил и средств, и что? Все без толку. А затем туда являются Эдгар и его дружки-адвокаты и, посмеиваясь над копами, вносят залог, и — бац, Кливленд на свободе, а копы кусают локти. Они думают, что Кливленд пудрил им мозги с самого начала. А раз так, какая разница, как он загнулся — сам или ему помогли. Одним наглым ниггером меньше, и то хорошо. Вот что думают копы.

При упоминании о Майкле и отпечатках пальцев между нами вдруг возник невидимый мостик. К тому времени я уже рассказал Хоби о том, что случилось со мной в Лас-Вегасе, и мы оба почувствовали себя связанными узами везения. Это была радость спасения, которое мы заслужили. После недолгой паузы я спросил его наконец, не знает ли он, кто это сделал. Хоби по-прежнему якшался с «Пантерами». Правда, его связи с ними были уже не такими тесными. И все же он не мог не попытаться найти ответ на этот вопрос.

— Кто это сделал? — переспросил Хоби.

— Кто убрал Кливленда?

— Ты знаешь столько же, сколько и я. Пораскинь мозгами: Кливленд выдал Майкла, но Эдгар все равно не пожалел денег и выдернул его из тюрьмы. Так? Зачем он это сделал? Объяснение только одно: Эдгар хотел, чтобы Кливленд опять оказался на улице, потому что там с ним было рассчитаться легче, чем в тюрьме. Как думаешь, кто мог стать следующим после Майкла? Думаешь, Эдгар этого не понимал? О, конечно, когда Кливленда выпустили, они все превозносили его, сделали из него героя революции. А Кливленд, этот несчастный ублюдок, развесил уши и верил всей этой туфте. Он купался в аплодисментах и думал, что так и будет всегда. Я тут подкатился к Джозите, подружке Кливленда, и знаешь, что она мне сказала? Оказывается, после того как нашли Кливленда, к ней несколько раз приходили Хьюи и прочие деятели и компостировали ей мозги. Не говори ничего, партийная дисциплина и тому подобное, — продолжал Хоби. — Ну, она все равно девчонка-кремень, в огонь бросай, ничего не скажет. Но вот что мне удалось у нее выудить: именно Эдгар позвонил Кливленду посреди ночи, и именно к Эдгару направился Кливленд, никогда больше не возвратясь домой. Это дело рук Эдгара, парень. Должно было выглядеть как несчастный случай. Всем было известно, что Кливленд баловался наркотиками, а кто ими не балуется? Вот и все. Тем более Эдгар знал, что власти горевать по Кливленду не станут, скорее наоборот. Так что списать его со счетов — раз плюнуть. Эдгар проделывал такие штуки не один и не пару раз. Почерк его.

Когда мы вернулись в Сиэтл, я позвонил Эдгарам. Мне и раньше приходило в голову сделать это, но тогда мне было нечего сказать, кроме как потребовать объяснений, которые я вряд ли бы получил. А теперь эта новость — темное месиво подлости, на которой была замешена смерть, и моя роль в ней — взбудоражила меня. Я хотел сделать Эдгару нечто подобное тому, что он проделал со мной. Я не стал бы называть своего имени, но сказал бы только несколько слов: «Я все знаю о Кливленде. И знаю, зачем вам нужны были деньги». Его охватил бы животный страх. Он сначала парализовал бы Эдгара, а затем заставил бы метаться, как загнанного зверя.

Однако у меня ничего не получилось. Трубку снял Нил. Его слабый голос сразу же оживил во мне ощущение невосполнимой потери, которое мальчик всегда будил во мне. Когда я наконец заговорил, он мгновенно узнал мой голос, хотя я всего-навсего попросил позвать Эдгара.

— Привет, — сказал он. В голосе Нила звучала неподдельная радость, что я звоню ему. — Где ты сейчас? — спросил он.

Я попытался сказать ему все то, что он хотел бы услышать от меня.

— Я скучаю по тебе, Нил. Будь хорошим мальчиком. Мы все любим тебя. Я думаю о тебе и обязательно напишу тебе письмо.

В трубке послышался голос Джун, которая несколько раз спросила у сына, с кем он разговаривает.

— Майкл тоже там? — поинтересовался Нил.

— Майкл? Нет, его пока нет.

— О! — Он размышлял после этого недолго. Всего одну секунду, один миг, а затем, не сказав больше ни слова, положил трубку.