"Законы отцов наших" - читать интересную книгу автора (Туроу Скотт)

2 мая 1970 г. Сет

После того как Джун ушла к себе, я так и не смог заснуть. Было уже полчетвертого утра, и я лежал с открытыми глазами и говорил себе: нет, не может быть, — а затем через минуту: да, это возможно. Ближе к пяти, когда я уже собирался уходить, мне вдруг пришло в голову позвонить Хоби. Разбуженная Люси зевала в трубку.

— Его нет дома, — прошептала она.

Хоби привык все делать шиворот-навыворот. Он обычно читал всю ночь напролет и все время, пока учился в колледже, пропускал утренние лекции. Я был уверен, что Люси, послушная, как всегда, следует инструкции Хоби, который приказал ей отвечать мне, что его нет дома. Однако когда я не поверил ей и стал добиваться своего, в ее голосе появилась нотка отчаяния.

— Он всю неделю не бывал здесь по ночам! — воскликнула она, но затем успокоилась. Люси сказала, что я могу передать ему сообщение на телефон Кливленда. — Если кто-нибудь там поднимет трубку, — добавила она.

Я попытался придумать что-нибудь.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я ее наконец.

— Дерьмово.

Пояснений не требовалось. Я сказал, что мне нужно повидаться с ней хотя бы для того, чтобы попрощаться, и мы договорились встретиться на Полк-стрит, где у Люси после обеда была назначена деловая встреча. После работы я с черепашьей скоростью полз по субботним улицам, загруженным автомобилями. Настроение у меня было довольно мрачное. Я только что распрощался с работой в «Афтер дарк». Моя деятельность в качестве ведущего научно-фантастической рубрики — единственное достижение, которым я гордился, — подошла к концу. На прощание я обнялся с Харли. Он дал мне путеводитель по Ванкуверу. Затем я вышел через заднюю дверь-вертушку с резиновыми бамперами, которые защищали стеклянные створки от ударов ручных тележек. Сердце тоскливо сжалось. Оставалась позади еще одна часть моей жизни, и я знал, что если бы можно было прожить ее заново, то мой выбор был бы иным.

Полк-стрит являла собой обычную красочную картину. Ангелы ада, трансвеститы и педерасты в дешевых костюмах, а также ковбои в кожаных куртках и джинсах лениво прогуливались по тротуарам. Между магазинами с экзотическими товарами и барами сновали туристы. На углу стояла блондинка в плотно облегающем фигуру свитере и с белым как снег австралийским попугаем на плече.

Увидев Люси, я резко остановил машину. Даже тормоза завизжали. Она стояла на углу, всматриваясь в ту сторону, откуда светило солнце, и, очевидно, выискивала меня взглядом. По ее щекам струилась кровь.

Я высунулся из окна и стал подзывать ее криками и жестами. В конце концов я решил подъехать к самой бровке. К тому времени когда я впихнул Люси в машину через правую переднюю дверь, за мной уже скопилась целая очередь автомобилей, нетерпеливыми гудками выражающих возмущение задержкой. В боковом зеркале я увидел полицейского, который направлялся к нам, и тогда я рывком тронул «жука» с места и выехал на середину улицы. Мысль о том, что придется объясняться с полицией, почему-то меня напугала.

— Бог мой! — сказал я. — Боже, что происходит? Что с тобой случилось? — спросил я так, словно ей срочно требовалось в травмпункт.

Люси вынула из глаз контактные линзы, и теперь они лежали у нее на открытой ладони. Ее голова была откинута далеко назад.

— Такое со мной часто бывает, — сказала она. — Я забываю, что у меня в глазах линзы. Я плачу, а потом тру глаза, и происходит порез. Прямо на поверхности глазного яблока. Скоро все это пройдет. О Боже! — И она опять принялась плакать.

Слезы, теперь уже светло-розовые, снова заструились по ее лицу. Я сделал разворот и припарковал машину на Русской горке.

Люси должна была зайти к торговцу лекарственными травами, которого ей порекомендовали. Это был какой-то хиппи, державший крошечную лавку на третьем этаже.

— А что ты забыла у этого типа?

— Мою кожу, — запинаясь, ответила она. У Люси были веснушки, но в остальном ее кожа была просто восхитительна.

— Свою кожу? У тебя что, сыпь?

Она закатила глаза, поражаясь моей тупости. Прежде чем ответить, Люси пришлось выплюнуть на ладонь контактную линзу, которую она положила себе в рот, чтобы почистить языком.

— Две недели назад Хоби избавился от собаки. Понимаешь, он вывел ее на Университетский бульвар и привязал к дорожному знаку. Он сказал, что не хочет жить с большим белым животным. — Она посмотрела мне в глаза, ожидая понимания. — Я слышала, что есть такая штука, которую жуешь. Понимаешь? Ну, может быть, месяц. То есть она действует постепенно. И твоя кожа темнеет. Вроде как приобретает другой оттенок. Пигмент или что-то в этом роде. Как бы то ни было, но у того парня нужного мне товара не оказалось. Он сказал, что слышал об этом средстве, но у него его нет, и где достать, он не знает. И когда я вышла оттуда, у меня внутри словно что-то рухнуло, и возникло такое чувство, типа, знаешь: «О Боже, значит, у меня так-таки ничего не выйдет!» Мне кажется, вся моя жизнь летит кувырком, Сет. Что же мне делать?

Моей первоначальной реакцией было, разумеется, что Люси немного тронулась. У нее были мелкие, но правильные черты лица, весьма привлекательные, и вообще она выглядела как белая женщина, переборщившая по части создания искусственного загара с помощью разного рода кремов. Очевидно, сейчас ей изменило чувство реальности. Меня очень растрогала ее огромная, бескорыстная любовь к Хоби, готовность пожертвовать ради любимого человека даже принадлежностью к белой расе. Разительный контраст по сравнению с тем, как Сонни отнеслась ко мне.

Я опять поинтересовался насчет местонахождения Хоби. Люси совершенно не представляла себе, куда он мог деться. Сначала у нее возникло предположение, что он с Кливлендом, но затем она позвонила в полицейский участок, и ей ответили, что среди задержанных такого не значится. Вот уже несколько недель Хоби появлялся дома лишь на очень короткое время, и то, как ей казалось, только для того, чтобы сказать, что он больше не может жить с белой девушкой. Очевидно, Люси просто не желала понять, что он приходил выяснить, ушла она или нет.

— Что он делает? Где, по-твоему, он мог бы находиться? — спросил я.

— Не знаю. Он все еще ходит в университет.

— А что там с этой бомбой в Центре прикладных исследований? Он имеет какое-то отношение к тому, что там случилось? — Люси быстро отвернулась к окну. Очевидно, ей было тяжело отвечать. — Так, значит, ты не знаешь насчет тех вещей, которые он купил?

— Да. Аккумуляторная кислота и мешки с песком. Я знала об этом. Я думаю, он в конце концов сообразил, для чего все это предназначалось. Вряд ли его посвящали в суть дела. Просто он связал все вместе, ну и вывод напросился сам собой. Я не знаю, Сет. Он почти ничего не говорил.

— Но ведь он не закладывал бомбу, верно? Не участвовал в подготовке взрыва?

— Хоби? Нет! Боже правый, нет. Он не способен на такое, не так ли?

Я вспомнил предупреждение Джун. Возможно, она хотела сказать, что если в полицию попадают поочередно, то Хоби окажется в беде. Один арест приведет к другому. Образ Хоби возник вдруг передо мной с невыразимой ясностью, и сердце наполнилось еще большей тревогой. Тем временем Люси опять принялась плакать.

— Боже, Сет, что же мне теперь делать?

Люси была родом из распавшейся семьи. Родители развелись, когда ей было три года. Отец Люси, известный адвокат, не жалел денег для дочери, однако навещал ее не часто. Мать была легкомысленной светской дамой: мартини в одной руке, сигарета в другой, и рядом мужчина с зажигалкой наготове. Люси выросла в обстановке, где на первом месте были безупречные манеры, и поэтому она в детстве всегда терялась, будучи не в состоянии правильно истолковать сдержанность и невозмутимость — то ли как утонченность нравов, то ли как безразличие. Став повзрослее, она попыталась выяснить это. Когда Люси исполнилось шестнадцать лет, она сбежала из дома в вегетарианскую общину в Вермонте. Затем, когда все думали, что она встала на путь истинный и образумилась, она взяла и связалась с Хоби. Люси рассказала матери все о своем приятеле, кроме того, что он — черный. Впрочем, ей не пришлось долго ломать голову, как сообщить будущей теще эту новость, потому что та увидела все собственными глазами, когда однажды вечером явилась домой в необычно раннее для себя время и застала дочь в процессе совокупления с Хоби в гостиной. Любовники находились в кресле, и стройные веснушчатые ножки Люси обвивались вокруг коричневой задницы Хоби.

Поступив в колледж, Люси с первого курса попала в безнадежную зависимость от Хоби. Он выбирал ей факультативы, диктовал стиль одежды, давал книги для чтения. Ее рабская покорность и беспредельное обожание, похоже, доставляли ему огромное наслаждение. Регулярно, раз в два-три месяца, он заставлял ее мучиться. Им заинтересовывалась какая-нибудь девушка, и он исчезал с ней в комнате Люси, нередко пропадая там по нескольку суток кряду. Тогда Люси большую часть времени проводила со мной. Мы пили кофе и играли в бридж в две руки, причем Люси обыгрывала меня с потрясающей легкостью. Я никак не мог взять в толк, как ей это удавалось, потому что не знал еще, что скрывается за ее неуверенностью в себе.

И все же она очень скучала и оживлялась, только когда возвращался Хоби. Однажды она стояла под дверью комнаты, где Хоби занимался любовью с очередной подружкой, и громко стонала, выражая тем самым свою физическую страсть к нему. После Хоби откровенно признался мне, что эти стоны сильно возбудили его во время полового акта с другой девушкой. Похоже, Люси никогда не задумывалась над тем, что в сексе может существовать определенный предел, перепрыгнуть который не может даже половой гигант. Она начинала стонать от одной мысли о том, что она может потерять Хоби.

— Послушай, через несколько дней моя квартира освободится. Почему бы тебе не перебраться туда?

— Господи, — сказала она, — Господи, я не хочу быть о-о-одна, Сет.

Слово «одна» было произнесено нараспев. Таким тоном поют в храмах по великим праздникам. Горькие сетования на несчастную судьбу. Я взял ее за руку:

— Тогда перебирайся сегодня. До понедельника я составлю тебе компанию. Утром я должен буду явиться на призывной пункт, однако вместо этого я отправлюсь на великий Север.

Тут я вспомнил Джун, их план освобождения Кливленда под залог и то, каким способом они намеревались добыть деньги для реализации этого плана. По коже у меня, как уже часто случалось со времени взрыва ЦПИ, пробежал неприятный холодок. Я ощутил себя кораблем, который штормом сорвало с якоря и бросает по волнам. Власть Эдгаров казалась беспредельной, потому что только они показывали неизменность избранного направления.

— Может быть, я тоже поеду? — сказала Люси. — В Канаду?

— Конечно, — ответил я.

Больше мне все равно нечего было сказать, однако она заметила, каким тоном я произнес это. В моем голосе звучало полное отсутствие энтузиазма, абсолютное безразличие. Она отвернулась к окну, стараясь не заплакать снова. Внезапно я схватил Люси за плечи и заговорил с ней почти так же, как разговаривал с собой с самого утра:

— Послушай! Ты должна оставить все это позади. Мы оба должны это сделать. Распрощаться со всем. С Хоби. С прошлым. Все меняется. Все без исключения. То есть мы чего-то хотели, к чему-то стремились, а теперь достигли этого. Оно у нас есть, оно произошло, и хорошо это или плохо, но мы должны жить дальше. Мы должны жить дальше.

Я крепко держал Люси за плечи, почти так же, как Джун держала меня, и вглядывался в ее небольшие яркие глаза, надеясь увидеть в них какой-то знак, какую-то искру, чтобы знать, удалось ли мне убедить ее и одновременно себя.

Я позвонил отцу на работу. Он ходил в офис исправно, все шесть дней в неделю без исключения. Даже в субботу он никогда не покидал контору раньше пяти часов.

— Папа, тебе никто не звонил и не молол всякую чепуху? Какие-нибудь здешние ребята?

По телефону слышно было, как щелкает арифмометр на его столе. Тихо звучала классическая музыка из небольшого радиоприемника, встроенного в письменный стол.

— Звонки? О чем ты, Сет? Я что-то не пойму тебя.

— Ну, тут появились какие-то чудики. Из тех, что не дружат с головой. Я видел, как они шатались около дома, в котором я живу. Я не знаю, кто они и что они. Говорят, колдуны.

— Колдуны? — Похоже, новость ошарашила моего отца, который в округе Киндл никогда не сталкивался с подобными вещами.

— Не знаю. Сатанисты. Они называют себя «Революцией Тьмы». Ты просто не поверишь, какие тут встречаются шизики, папа. Просто с ума сойти. У одного прическа в стиле афро и волосы окрашены во все цвета радуги. Я не шучу. Красные, оранжевые, фиолетовые.

Отец недоверчиво хмыкнул.

— Во всяком случае, парень, которого я хорошо знаю, пришел ко мне вчера и предупредил, что эти ребята из «Революции Тьмы» поговаривают насчет того, чтобы взять меня в качестве заложника и потребовать выкуп, потому что я — сын Бернарда Вейсмана.

— О, ради Бога! — произнес мой отец. — Ради Бога! Ты объяснил их ошибку?

— Естественно. Я объяснил: Вейсман, но не тот. И никакой не родственник. Я сказал все как есть. Однако у меня нет уверенности, что тот другой парень мне поверил. Он сказал, эти ребята давно уже вынашивали такой план, понимаешь? И они занервничали, потому что до них дошел слух, будто я собираюсь уехать. Я подумал, что они могут предпринять что-нибудь.

— А ты сообщил в полицию?

— В полицию? А что полиция сделает?

— Полиция сделает то, что должна сделать. Проведет расследование. Разберется.

— Папа, черт возьми, да если они начнут проверять всех жителей Дэмона, которые говорят подозрительные вещи, им придется работать с восхода солнца и до заката, и они никогда не доберутся до конца Университетского бульвара. Все, что я смогу сделать в такой ситуации, — это перехитрить их. Просто собрать манатки и свалить из этой страны.

Последовала непродолжительная пауза, затем мой отец сказал:

— Это не решение.

Джун сидела у телефона и наблюдала за мной. Она была достаточно близко, чтобы шепотом подсказать что-либо. В руках у нее были блокнот и ручка, однако она не добавила пока ни единого слова. На ее лице играла улыбка. Я с успехом сыграл роль в диалоге, который мы заранее отрепетировали. На меня снизошло вдохновение, и, кроме того, я испытывал злорадное удовлетворение от того, что мне удалось переиграть отца.

— Послушай, давай не будем ссориться. Через пару дней я тебе позвоню, папа.

— Сет, я хочу, чтобы ты пообещал мне, что обсудишь все со мной еще раз, прежде чем примешь бесповоротное решение. Я ожидаю от тебя такого обещания.

— Хорошо, я обещаю тебе. Однако к понедельнику что-нибудь да высветится. Послушай, папа, не говори ничего маме, ладно?

Он фыркнул:

— Конечно, нет. В ее состоянии!.. Требование выкупа!.. Такого ей не выдержать. Для нее это прямая дорога в сумасшедший дом, — сказал он.

— Здорово. Просто нет слов, — прокомментировала Джун, взяв у меня трубку. — Ну так что?

Последняя фраза отца насчет сумасшедшего дома полоснула меня по сердцу как ножом.

— Мы уже обсудили эту сторону дела, — сказала Джун. — Ваша безопасность ни на секунду не будет ставиться под сомнение. Они будут знать, что вам ничто не угрожает. Речь будет идти об освобождении.

Меня охватило ощущений безумия происходящего, бесстыдной и порочной суетливости как во мне, так и повсюду. Через несколько минут в мою квартиру спустился Эдгар. Все было как всегда: его не бывало в тот момент, когда вершилось нечто значительное. Все передавалось через Джун. Эдгар сел рядом с ней, хрупкий, как стекло, с желваками, перекатывающимися под кожей. Время от времени, когда требовалось что-нибудь обсудить, эта парочка выходила из комнаты.

— Все в порядке, — сказала Джун.

Он кивнул с рассеянным видом. Казалось, даже теперь невозможно было сказать наверняка, понимает ли он, о чем говорит его жена.

На лестничной площадке раздались шаги, затем что-то тяжелое и мягкое стукнулось об пол, и в дверь постучали. Эдгар с тревогой поспешил к двери, однако когда он распахнул ее, нашим взорам предстала Люси, поправляющая волосы и шмыгающая носом. За плечами у нее был рюкзак, а у порога стояла внушительных размеров туристическая сумка, набитая всякой всячиной. Под мышкой она держала подушку. Люси окинула всю нашу троицу, застывшую в немом изумлении, взглядом, выражавшим решимость совершить отчаянный поступок.

— Я еду с тобой в Канаду, — заявила она.

«Ваш сын у нас», — говорилось в записке. Она представляла собой коллаж из букв, вырезанных из газеты и наклеенных на лист бумаги. Как в детективных фильмах. Оказалось, что можно найти целые слова. В рекламе «Сирс», помешенной в «Кроникл», извещалось: «У нас есть ваш размер! Пятничная распродажа». Джун встала над раскрытыми страницами и сказала:

— Судьба.

Это было в субботу вечером. Люси сидела внизу с Нилом. Эдгар, следуя своим правилам конспирации, нигде не показывался. Перед тем как наклеивать буквы, Джун натянула на руки желтые резиновые перчатки. Они с Эдгаром проявляли чрезвычайную скрупулезность во всем, даже несмотря на то, что я то и дело объяснял им, что мои родители ни за что не станут обращаться за помощью к властям.

— Необходимо исключить элемент случайности, — сказала она.

Упаковав записку, Джун вышла из квартиры и, сев в автомобиль, направилась в «Рэйлуэй-экспресс». Отправленная авиапочтой бандероль, маленькая белая коробочка для подарков, будет доставлена в офис моего отца к полудню в понедельник. Внутри он найдет записку и мезузу, которую мне вручили от нашего прихода в синагоге в день, когда мне было сделано обрезание. Крошечный цилиндр из серебра с выгравированной на нем звездой Давида. Внутри его свернутый в трубочку кусочек пергамента, на котором написаны слова молитвы. Второзаконие предписывает всем евреям произносить ее каждый день. Я носил этот цилиндр, не придавая ему никакого значения. Для меня это было своего рода данью, моей вещью, которая как бы уравнивала меня с другими ребятами. Когда на уроках физкультуры я бегал в спортзале, на шее у меня тоже болталось украшение, которое помогало мне чувствовать себя на одном уровне со сверстниками-христианами, которые носили крестики и медальоны с изображением святого Христофора. Теперь мне казалось вполне логичным, что родители воспримут эту вещь как мой символ, как доказательство истинности записки. Эта мысль, совершенно неожиданная, была единственным проблеском подлинных чувств, которые я испытывал. Я отдал мезузу Джун с тем же безразличием, какое сопутствовало всему, что я делал в последнее время. И опять во мне возникло какое-то странное ощущение бренности, мимолетности происходящего. Время идет, и все это становится абсолютно бессмысленным. Traumhaft. Когда это слово пришло мне в голову, я внезапно просиял. Джун посмотрела на меня с удивлением, однако не стала спрашивать, не передумал ли я.

— И вот вчера он приходит домой, — объясняла Люси Майклу за ужином в воскресенье вечером, — и сразу принимается собирать вещи. И никаких объяснений. «Черт возьми, да что же это такое?» — думаю я. «Где мои вещи? Где мой рюкзак?» Он носится по квартире как сумасшедший и ничего не отвечает. А я хочу поговорить с ним спокойно. «Хоби, что здесь происходит? Поговори со мной, милый». А он ведет себя так, словно меня там и нет вовсе. Я хожу за ним…

Люси не могла больше говорить. Она плакала. На это не стоило обращать внимания. Вот уже целые сутки она только и делала, что плакала.

— Он сказал, — продолжала она, — «тебе тоже не мешало бы убраться отсюда. Дерьмо воняет все сильнее, и скоро запах доберется и сюда. Тебе тоже может не поздоровиться».

— Что он имел в виду? — Эту историю я слышал от Люси уже несколько раз, однако каждый раз добавлялись какие-то новые детали. — Копы сели ему на хвост?

Она ничего не знала.

— Он был взволнован. То и дело подбегал к окну. А я пытаюсь расспросить его, узнать, что он собирается делать, как нам быть дальше. Тогда он посмотрел на меня как на пустое место. Дескать, а мне какое дело? Я говорю ему: «Господи, Хоби, куда же мне деться? И вообще, что мне теперь делать, как я буду без тебя?» А он… — Плача, она никак не могла найти подходящие слова, чтобы передать его безразличие.

— Где он? — спросил Майкл. — Ему известно, где ты?

В ответ она беспомощно всплеснула руками. В отличие от Люси Майкл не проявлял такой явной растерянности и беспомощности. Он по-прежнему казался несчастным и осунувшимся, но держался более собранно.

— Трудно сказать. Может быть. Я сказала ему, что хочу помочь Сету добраться до Канады. — Она взглянула на меня. — Думаешь, он позвонит?

— Нет, — ответил я. — Не думаю.

Мне уже давно надоело утешать ее. Веселенькое будет путешествие на Север: дезертир, которого якобы похитили, и хиппи, у которой глаза все время на мокром месте. Нельзя сказать, чтобы мне не улыбалась перспектива повидаться с Хоби перед завтрашним отъездом. Вот только скользкая сделка, которая должна была состояться между Эдгарами и моим отцом, отбрасывала тень на эту встречу, в которую я мало верил. Эдгары предупредили меня, что вся наша затея должна оставаться в строжайшем секрете. Впрочем, стыд, который я испытывал, был и так слишком велик, чтобы я решился поделиться своей тайной с кем бы то ни было. В остальном мои планы не были секретом для Хоби, так как в них ничего не изменилось. Эдгарам достанется выкуп, а я в это время буду уже далеко.

Мы втроем пили вино. Последняя ночь перед тем, как я уже должен был перейти в разряд лиц, скрывающихся от правосудия. Мы зажгли свечу, вставленную в бутылку из-под кьянти, и принялись есть крабов, заедая кусочками большого батона из дрожжевого теста, который купила Люси за день до того в надежде на сентиментальное примирение с Хоби. Наша беседа так и застряла на этой теме. Весь вечер Люси вспоминала о том, как ее планы потерпели фиаско. Каждому из нас, я имею в виду себя и Майкла, эти воспоминания навевали грустные мысли о собственных неудачах на любовном фронте.

— Хорошенькое трио у нас получилось, — вырвалось случайно у меня.

Я вспомнил вдруг сказку, которую много раз читал Нилу перед сном. В ней рассказывалось о трех музыкантах: слепом, глухом и немом. Они находят друг друга, и дела у них идут на лад. Они создают бродячий оркестр. Закончив читать, я закрывал книгу и всегда думал, какие же они несчастные. Теперь меня распирало от смеха. Наконец я не выдержал и рассмеялся вслух:

— Жертвы угасшей любви.

Майкл отреагировал на эти слова усталой молчаливой улыбкой и доел остатки крабового салата, аккуратно вытерев тарелку кусочком булки, который затем отправил себе в рот.

Настало время последнего выпуска вечерних новостей. Люси прикорнула на диване и незаметно для себя заснула крепким сном. Несколько раз я пытался разбудить ее, чтобы поделиться своими чувствами по поводу самых последних событий. В субботу во время ралли в Нью-Хейвене в поддержку Боба Сила организаторы этой акции призвали к общенациональной студенческой забастовке протеста против войны. Никсон обозвал студенческих радикалов бродягами, однако идея забастовки получила широкую поддержку. План одобрили студенческие газеты одиннадцати крупных университетов, в том числе Принстона, Сары Лоуренс и Дэмона.

С другой стороны, вторгшиеся в Камбоджу американские войска обнаружили весьма немного следов присутствия Северного Вьетнама.

В качестве оперативной базы — термина, употреблявшегося Эдгарами, — Джун выбрала мотель «Кэмпу тревел», находившийся на восточной окраине Дэмона, где Университетский бульвар переходил в автостраду. Именно там наша затея должна была облечься в реальную форму, и оттуда же я должен был отправиться в Канаду. В понедельник около полудня там меня должна была ждать Джун.

В то утро я, как всегда, поднялся наверх, чтобы отвести Нила в школу.

— Привет, — сказал я ему.

Он сильно сжал мою руку. Джун попросила меня не прощаться с Нилом, опасаясь, что мальчик может устроить сцену. Я объяснил ему, что уезжаю в путешествие и поэтому не смогу его сегодня забрать из школы.

— Я обязательно пришлю тебе кучу красивых открыток.

— Я люблю конфеты, — сказал Нил, немного насупившись и таким тоном, будто я этого не знал.

Затем я погрузил свои сумки в машину и поехал к «Робсону». В шкафу я заметил вещи, которые Сонни надевала на работе: накрахмаленный белый фартук и белые туфли. В этом наряде она немного смахивала на медсестру. Когда я увидел ее, у меня от грусти сжалось сердце. Возникло такое чувство, будто с момента нашего расставания прошло несколько лет, а не недель. Ее волосы были заплетены в аккуратные косички, уложенные под сеткой на затылке, а сверху, как птица на гнезде, сидела маленькая белая шапочка. Она вся засветилась радостью, увидев меня в дверях ресторанчика. Буря эмоций нахлынула на меня, и я подошел к ней, стоявшей у старой стойки, куда повар ставил тарелки с ленчем.

— Добрый день, Сонни! Очень рад видеть тебя! — Чтобы не выдавать волнения, я засунул руки в карманы джинсов.

— И я очень рада. — Она, конечно, рассчитывала на то, что я заеду к ней попрощаться. — Я боялась, что ты уже уехал. Ты ведь давно не звонил. Гэс, я выйду на минутку.

Гэс стоял по другую сторону прилавка. Он вытер руку о засаленный фартук и молча кивнул. Во рту у него торчал окурок настолько маленький, что я удивился, как он только еще не обжег себе губы. Сонни Сорвала куртку с вешалки у стойки и повела меня через кухню на задний двор. Бетонный пол, покрытый красной краской, не блистал особой чистотой. Несмотря на все усилия, уборщицы не могли отскрести въевшуюся в него грязь.

— Я скоро вернусь! — крикнула Сонни в ответ на чей-то протестующий возглас и, распахнув железную решетку, вышла в переулок.

От мусорных баков, переполненных кухонными отходами, исходила характерная вонь. На деревянной ступеньке у дверного проема лежал кот. Он растянулся на солнце и, зажмурив глаза, водил лапой в воздухе, очевидно, наслаждаясь воспоминаниями, доставшимися ему в генах по наследству от славного предка, родившегося тигром.

Как только мы оказались наедине, Сонни подошла и обняла меня. Она прижалась ко мне, положив голову мне на грудь так, словно между нами все по-старому и не было никаких взаимных обид и ссор. Ощущение ее тела, такого знакомого, повергло меня в бездну противоречивых эмоций.

— Ты ждал до последней минуты, — сказала она.

— Да, это точно. Вот уже целый час, как я являюсь кандидатом на отсидку. Какой-нибудь офицер на призывном пункте смотрит на мою фамилию в списке, сверяясь с данными дорожной полиции о пострадавших в авариях за последние двое суток, и надеется, что ему не придется заводить дело на дезертира и заниматься всей этой писаниной. — Несмотря на всю неопределенность момента, мое решение по-прежнему казалось мне единственно верным.

Разговор зашел о Корпусе мира. Заявление, поданное Сонни, прошло все инстанции с неслыханной скоростью. В следующем месяце она должна была отправиться в Манилу. Ее прикомандировали к Центру планирования семьи, находившемуся в северной части страны. Сонни рассказывала об этом без заметного воодушевления. Это было конкретное место, обычная работа. В ее первоначальном представлении Корпус мира был окружен аурой романтики. Она рисовала себе непроходимые девственные леса и джунгли, встречи с культурами далекого, чуть ли не доисторического прошлого. Однако при упоминании об этом Центре в памяти оживали картины кишащих людьми и похожих на муравейники азиатских городов — Бомбея, Бангкока: отчаянная нищета, поголовная неграмотность, грязь, коррупция, поразившая все слои населения сверху донизу. Теперь в Сонни уже не было прежней уверенности, что, проделав путь в десять тысяч километров, она обретет вечную истину или что ее будут ждать необыкновенные приключения, которые, как ей казалось, она могла упустить, оставаясь со мной.

— Классная работенка, — сказал я.

— Надеюсь, что так. Грэм цитирует Горация: «Они меняют свои края, но не умы… те, что стремятся через моря». — Вяло пожав плечами, она меланхолично вздохнула.

На Сонни были белые колготки и дешевые белые туфли. Рукава черной джинсовой куртки, видимо, взятой у Грэма, доставали ей едва ли не до кончиков пальцев.

— Знаешь что? Ты, наверное, сейчас сильно удивишься, — сказал я, — Люси собирается поехать со мной.

— Вот как?

— Они с Хоби разошлись. Ты же ее знаешь. Компанейская девушка. Моральная поддержка. Ну и все такое.

— Вот именно, моральная поддержка, — с улыбкой произнесла Сонни. — Она так привяжется к тебе, что ей расхочется расставаться с тобой.

— Ерунда.

— Эй, кому, как не нам, женщинам, судить об этом.

Это доставляло Сонни удовольствие. Я знал. Такой флирт. Она делала вид, будто у меня уже наладилась своя, счастливая жизнь.

— Ведь я — перекати-поле, Сонни.

— А как же твои родители?

— Думаю, они к этому готовы, — ответил я стоически.

Однако Сонни прожила со мной слишком долго, чтобы не заметить изменения в моем голосе, пусть даже самого незначительного. Она смерила меня проницательным взглядом, и я в полной беспомощности опустил глаза. Сонни познала меня в гораздо большей степени, нежели я ее, что и продемонстрировала еще раз.

— Ты что-то задумал, бэби?

— Кое-что, — ответил я.

Меня окончательно сразило ее обращение. Она назвала меня «бэби». Я намеревался держаться отчужденно, настороже, чтобы ни в коем случае не проговориться. Например, Люси я сказал, что мы отправимся в путь из мотеля, на случай если за мной явятся люди из призывного пункта. Глупая выдумка, поскольку при любом раскладе меня могли объявить в розыск не раньше чем через несколько недель, когда военные поймут, что поиски зашли в тупик, и передадут мои данные в ФБР.

— Перекрестись, что никому не скажешь, — попытался пошутить я.

Сонни сделала шаг назад и испуганно посмотрела на меня.

— Меня должны похитить, — с глупой ухмылкой заявил я, несмотря на то что внутри меня при одной мысли о следующем шаге разверзалась пропасть.

— Похитить? — Она начала соображать. — Что это значит?

— Не спрашивай, — произнес я с мольбой в голосе. — Все равно ты не поверишь.

Сонни схватила меня за рукав:

— Хоби тоже замешан в этом?

— Забудь об этом. Все хорошо. Просто небольшой финт ушами, однако опасности никакой, ни для кого. Держи язык за зубами, ладно?

Сонни не отпускала мой рукав. Расстояние между нами опять сократилось так, что явственно ощущалось ее дыхание.

— Сет, не своди меня с ума, пожалуйста.

— Такие уж времена настали, — сказал я. — Вот если бы мы родились чуть раньше или позже. Не повезло нам. — Я ни единым словом не упрекнул ее, но мы оба прекрасно понимали друг друга, несмотря на все недомолвки.

— О Господи… — тихо произнесла она. Ее голос звучал очень жалобно. — Ну почему у меня кошки скребут на сердце? Неужели я и в самом деле поступила подло по отношению к тебе?

— Конец мог бы быть и лучше. Однако все получилось, как в тех рассказах, которые я сочиняю. Так уж сложилось.

— Мне нравятся твои рассказы, — сказала Сонни, прижавшись ко мне.

И все опять началось заново, подобно эху, затерявшемуся в тумане: «Я хочу быть с тобой, я не могу без тебя…» У меня не было никакого понятия, что держало ее внутри самой себя, словно на поводке. Я знал лишь то, что она натянула этот поводок и, значит, вся надежда потеряна.

— По-настоящему плохо тебе будет лет через двадцать пять, когда будешь вспоминать об этом.

— Мне плохо уже сейчас. Так плохо, что дальше некуда. — Сонни глубоко вздохнула. — Позвони мне, как только будешь в безопасности. Обещаешь?

— Разумеется.

— Я желаю хотя бы знать, где ты.

— На случай если вдруг передумаешь?

На ее лице появилась слабая улыбка.

— Еще не слишком поздно, — добавил я.

— Я знаю.

Это было единственное, чего мне удалось добиться.

— Я буду ждать.

После этих слов я повернулся и зашагал прочь. Во мне теплилась надежда, что сейчас, как в кино, я услышу стук ее каблучков и она догонит меня. Однако она не побежала за мной. Пока еще нет. Я повернулся, чтобы проверить и помахать рукой на прощание. Сонни стояла у мусорных баков на пятачке, куда падал луч солнца, и смотрела мне вслед.

Ровно в десять утра мы позвонили в офис отца. В его голосе звучал неподдельный ужас. Только сейчас я понял, что он всегда гнездился сразу же под тонким покровом внешнего спокойствия и хладнокровия.

— О Боже, Сет!

— Папа, со мной все в порядке. Честное слово. Я в безопасности.

— Где ты?

— Я не могу сказать. Они рядом со мной. Пришлось немного поволноваться.

— Все. Этого пока хватит, — сказала Джун достаточно громко, чтобы отец услышал.

Номер в мотеле поражал своей убогостью. Единственным его достоинством была чистота. Мотель явно дышал на ладан. Он размещался в здании, которое скорее всего было построено во время войны и первоначально являлось казармой. Стены до половины отделаны пластиковыми панелями цвета сандалового дерева, за которыми, очевидно, скрывались выемки. Тяжелые зеленые шторы Джун задвинула сразу же, как мы вошли в комнату.

— Они поняли, что взяли не того, кто им нужен, — сказал я отцу. — Во всяком случае, теперь это им ясно. Мне удалось уговорить их отвести меня в библиотеку. Сегодня утром. И я показал им Бернгарда Вейсмана в справочнике «Кто есть кто». И твою биографию в «Американских экономистах». Ну и потом потребовалось некоторое время, чтобы доказать документально, что я — твой сын, а не того Вейсмана.

— И они отпустили тебя?

— Не совсем.

— О'кей, — вмешалась Джун. — Он жив. Он дышит. С ним ничего не случилось. Пока, — сказала она в трубку, выхватив ее у меня.

Голос Джун звучал неестественно хрипло, и я чуть было не рассмеялся. После рассказов о театральной студии, в которой она занималась, я ожидал вдохновенного исполнения, чего-то уникального, метода Станиславского, например. Вместо этого она просто позаимствовала манеру радиопостановок, от которых уже набило оскомину, таких, как «Тень» или «Джонни Доллар», которые звучали в эфире, когда я был еще маленьким мальчиком. Однако эффект она просчитала правильно. В конце концов, это реальная жизнь, в которой переборщить не означает сделать что-то подозрительно неестественное. Ведь преступники и отличаются от прочих людей тем, что нередко выходят за рамки нормальной сдержанности.

Отец перепугался не на шутку.

— Кто это?! — вскричал он.

Я хорошо слышал его голос, потому что приставил ухо к трубке с другой стороны.

— «Революция Тьмы». Голос правды. Ясно? Когда я позвоню вам в следующий раз, я скажу, что́ вы должны сделать, чтобы мы отпустили вашего сына. Прежде всего выслушать правила. И повиноваться им. Правило номер один: продолжительность телефонных звонков не более одной минуты. Ни в коем случае. И ваша минута уже истекла. До свидания.

После того как она положила трубку, отец, должно быть, еще сидел некоторое время и пытался восстановить нормальный ход мыслей. Возможно, он уставился на отражение своего грубого бледного лица в стекле какого-нибудь диплома или благодарственного адреса. И как всегда, он наверняка разговаривал с собой. Мир, думал он, перестал быть местом, где царствовал разум. Люди бродили, как звери, охваченные непредсказуемыми эмоциями, давая выход безобразным фантазиям. Спал ли он, бодрствовал ли, но теперь дневной свет был единственной мембраной, которая отделяла его от бурных снов. Однако какая-то часть его, должно быть, оставалась безмятежно спокойной и ясной. Ведь отец столько лет готовился к этому. Он всегда знал, что ему придется пережить это снова.

Через пятнадцать минут Джун перезвонила ему и сказала, что они требуют выкуп.

— У вас есть деньги. Вы можете заплатить.

— Я университетский профессор. Я стеснен в средствах и едва свожу концы с концами, хотя живу очень скромно.

Эти хитрые нотки я слышал уже тысячу раз у магазинных прилавков, когда отец критиковал качество и цену в надежде выторговать хоть какую-то скидку. С горькой улыбкой я точно предсказал его действия. Но даже после этого что-то во мне надломилось. Надежды не было.

— Что я должен заплатить? Как? Поймите меня правильно. Ведь я совсем не тот Вейсман.

Он продолжал сетовать на бедность еще несколько секунд, пока Джун не прервала его:

— Вы хотите знать, где ваш сын сейчас? У вас есть соседи, у которых была бы собака? Вот где ваш сын. У него на шее собачий ошейник. Мы посадили его на цепь, другой конец которой прикреплен к стене. На руках у него наручники. И на ногах тоже. Он беспрекословно исполняет наши приказания. Когда мы говорим ему: «Встать!» — он встает. «Сидеть!» — значит, он садится. Мы водим его в туалет каждые четыре часа. Может быть, мы отпустим его в следующем году. Может, подержим еще год. Мне все равно. Собачья пища дешевая. Вы понимаете меня? Это ваш выбор. Вам решать. Если это то, что вы хотите, так и скажите нам. Вот и все. Таково правило номер два. Вы говорите мне, что вам нужно. Вы этого хотите? Хотите, чтобы мы обращались с вашим сыном, как с шелудивым, блохастым псом, который спит на собственном дерьме? Ради Бога! Мы так и сделаем. Просто скажите нам. Это то, чего вы хотите? Я хочу, чтобы вы сказали нам. Давайте же. Следуйте правилам.

Я еще никогда не слышал, чтобы отец плакал. Из горла у него вырвался хриплый стон, а затем он зарыдал. Я согнулся и обхватил голову руками.

— Мне нужно двадцать тысяч долларов. Всего-то. Только двадцать. Мы разработали операцию в расчете на миллион. Вышла накладка, согласны, но ведь и мы поиздержались. Подготовка к операции обошлась нам недешево. У них тоже есть рты, которые нужно кормить. Мы подвели кучу людей, которые очень недовольны нами. Ясно? И нам нужно время для разработки новых планов. Так вот, либо вы поможете нам, либо мы не будем помогать вам. Ясно? Это тоже правило. Смекаете?

Отец продолжал рыдать.

Не дождавшись ответа, Джун продолжила:

— И не вздумайте обращаться в полицию, ФБР или к частным детективам. Гребаным пинкертонам. Никаких контактов с властями. Ясно? Условия устанавливаем мы, — жестким тоном произнесла Джун.

Прижав трубку к уху, она кивнула, очевидно, в знак согласия с собеседником на другом конце, словно тот мог ее видеть. В тусклом свете дешевого светильника Джун выглядела серой и безликой. Я сел на кровать и поэтому не мог больше слышать голоса отца.

— Вы выплачиваете нам эту сумму, и он свободен. Разумеется, если нас не схватят. Правда, такого с нами еще не случалось. Вот так обстоят дела. Я не доверяю вам, вы не доверяете мне. Поэтому мы устанавливаем условия.

— Какие условия? — должно быть, спросил отец.

— Ждите следующего звонка. — Джун бросила трубку и закрыла глаза. Ей нужно было некоторое время, чтобы овладеть собой, опять войти в свою реальную жизнь.

Через пару минут она встрепенулась и посмотрела на меня.

— Все идет отлично, — сказала она.