"Участок" - читать интересную книгу автора (Слаповский Алексей Иванович)Глава 12 Дикий монахПоздним вечером Кравцов сидел за шахматной доской и переставлял фигуры, размышляя над делом Кублакова, единственным серьезным делом, которое он мог раскрыть, работая в Анисовке, но до сих пор не раскрыл. Он анализировал факты и ставил перед собой вопросы. Факты таковы: 1. Кублакова в Анисовке не уважали: не дурак был выпить, характер имел неуравновешенный. Жители считали, что он пляшет под дудку власти, находясь с нею в административном сговоре, но Андрей Ильич Шаров отзывается о нем с плохо скрытой неприязнью. А Лев Ильич, если верить Вадику, не передал Кублакову предостережение фельдшера о том, что во время приема таблеток нельзя употреблять алкоголь. Впрочем, Кублаков мог это и проигнорировать. (Следует уточнить.) 2. Кублаков ухаживал за Клавдией-Анжелой, которой, несмотря на относительное малолетство, интересуется и Володька Стасов, и у них была ссора. И якобы Володька грозил ему. (Следует уточнить.) 3. Жена Кублакова, Люба, ревновала его. Женская ревность – штука страшная. И не очень она горюет о муже, это явно. 4. Был выстрел. Что за выстрел? Кто-то взял пистолет Кублакова и настиг его? Тем более что Кублаков, как утверждает Стасов, переплыл на тот берег. Взять пистолет, перебежать через мост на другой берег, подстеречь там Кублакова – дело нескольких минут. 5. Шаров говорит, что Кублаков жаловался на усталость от жизни. Тогда, может, это самоубийство? Сам в себя выстрелил и упал в воду? Но как в голом виде (то есть в трусах) он сумел подойти к реке, переплыть ее – и никто не заметил пистолета? Или он заранее его спрятал на другом берегу? 6. Есть еще кое-какие загадочные факты, которые следует обдумать особо. Вопросы: 1. Кому было выгодно, чтобы погиб Кублаков? Да никому. Не анисовская формулировка вопроса. 2. Хорошо. Кто мог убить Кублакова? Да все или почти все! Кто спьяну, кто по злобе, кто по неосторожности, а кто и просто из-за любопытства. Как это? Очень просто. Представим: пьяный Кублаков переплыл реку и утомился. Пистолет у него был спрятан в укромном месте. Он взял его, собираясь застрелиться, держал в руке и плакал о своей жизни. От этого утомился еще больше. Заснул. Таким его нашел кто-то из анисовцев, тоже, естественно, пьяный. Видит: лежит участковый, а рядом пистолет. Ну, может, и возникла дурная, пьяная мысль: «А что мне будет, если я сейчас его застрелю? А ничего!» Ну и стреляет, а пистолет выбрасывает в кусты или на мелководье, где его находит Ленька Шаров. (Следует уточнить.) 3. Нет. Пожалуй, надо отмести эту фантастическую версию да и все предыдущие рассуждения пункта 2. Это из-за привычки брать всех под подозрение. Ну, и детективы ведь читаем. Кино смотрим. Самый эффектный сюжет: человека убивают в поезде, и в убийстве замешаны все 28 человек, кто с ним ехал в этом вагоне. Или: погибла девушка в городке, и выясняется, что весь поголовно городок довел ее до гибели. Мораль: во всех нас, дескать, скрывается убийца, зверь, гад, подлец... Ну, убедили, спасибо, что дальше? Гораздо интереснее доказать, что в каждом человеке скрывается еще и собственно человек. Который по природе, как ни хотим мы в этом признаться (а мы явно не хотим), по натуре все-таки добр. И Кравцов склонялся к выводу: в Анисовке участкового Утро вечера мудренее, но и вечер еще не кончился. Кравцов услышал тихий стук и открыл дверь. Это пришла Нина. Вид у нее был решительный и робкий. – Вы садитесь и слушайте, – сказала она. Кравцов сел. Нина прошлась по комнате взад-вперед, при этом чуть не наступив на лапу Цезаря. Цезарю это не понравилось. Ему не понравилось и выражение лица девушки. И он даже зарычал – не ей угрожая, а предостерегая Павла Сергеевича. Тот не обратил внимания. – Павел Сергеевич! – начала Нина. – То, что я скажу, вас ни к чему не обязывает. И меня ни к чему не обязывает. Я, конечно, не должна этого говорить, но я уже не могу. Слишком тяжело, так нельзя. Я задыхаться даже стала по ночам, а у меня отличное здоровье. Ох, какие я глупости говорю! Да нет, не глупости, думал Цезарь. То есть, конечно, глупости, но Павлу Сергеевичу ее слова явно по душе. Беда будет! И чтобы не было беды, Цезарь выполз из-под стола и зарычал явственнее. Он уже сознательно хотел напугать Нину. – Цезарь, ты что? – спросила она и протянула руку, чтобы погладить пса. Цезарь, рыча еще грознее, оскалился. – Это как понимать? – удивился Кравцов. – А ну, марш отсюда! Пошел, я сказал, пошел! Жалеть же будете, Павел Сергеевич! – сказал бы Цезарь, если бы умел говорить. И оставался на месте. – Вот вредная собака! Я кому говорю? Кравцов встал, взял Цезаря за ошейник и поволок к двери. Цезарь упирался и еще раз огрызнулся, щелкнув зубами – естественно, для острастки, а не всерьез. Павла Сергеевича это возмутило. Он стал выпихивать Цезаря за дверь грубыми движениями, а напоследок даже пнул его ногой под зад. Цезарь, оказавшись за дверью, был не просто возмущен – он был в состоянии крушения идеала. Никто и никогда не пинал его ногой под зад. Никому это не могло и в голову прийти. И вот – пнули. И пнул хозяин, человек, которого Цезарь полюбил больше, чем всех предыдущих. Но может, Павел Сергеевич не виноват? Живет один, сам с собой разговаривает, сам с собой в шахматы играет... Постояв немного у двери, Цезарь вышел со двора на улицу. Огляделся – и побежал. Он побежал ровно и размеренно: впереди долгая дорога, нужно экономить силы. Через некоторое время он почуял движение сзади. Оглянулся. За ним трусила Камиказа. Цезарь остановился и посмотрел на нее. Она тоже остановилась и посмотрела в сторону. Цезарь побежал дальше. Через некоторое время оглянулся на бегу: Камиказа не отстает. Он опять остановился. И она остановилась. Он посмотрел на нее. Камиказа посмотрела в сторону. Но вот, глядя по-прежнему в сторону, приблизилась. Цезарь ждал. Подойдя, она пару раз вильнула хвостом и ткнулась носом в нос Цезаря. Тот понял, что ему это не неприятно. Дальше они побежали вместе. – Зачем вы его выгнали? – спросила в это время Нина. – Мешает. – Чему? Вы что подумали? Вот какие мысли у вас, да? – Какие, Нина? – Извините. До свидания. – Ты что-то хотела сказать? – Я? Я все уже сказала! Извините. И Нина выбежала из дома. Кравцов немного погодя тоже вышел, позвал Цезаря. Тот не появился. Кравцов оставил дверь открытой и лег. Долго ворочался, а когда заснул, ему приснилось, будто он тащит из воды что-то тяжелое и большое. Пригляделся: человек в милицейской форме. Вместо погон два леща, в ноздри раки клешнями впились. – Кублаков?! – ахает Кравцов. – Никакой я не Кублаков! – отвечает утопленник и погружается в воду. Кравцов опять тащит и видит седую бороду, строгие глаза и грозящий палец. – Дикий Монах? – ахает Кравцов. – Никакой я не монах, – отвечает человек, скрываясь в воде. Кравцов опять тянет, и появляются длинные усы, широкая гладкая морда и маленькие круглые глаза. – Сом?! – ахает Кравцов. – Никакой я не сом! – отвечает сом, но кто-то кричит во весь голос: – Сома поймали! Сома поймали! – Сома поймали! Сома поймали! – кричал Геша, разъезжая по селу на своем мотоцикле. Эти звуки и разбудили Кравцова. На самом деле Геша опередил события. Сома еще не поймали, но намеревались поймать. Все село собралось на берегу Кукушкина омута. Суриков, Мурзин и Куропатов плавали на резиновых лодках, совали в воду длинные палки. Хали-Гали хвастал: – Это я его усмотрел. Он сюда заходил уже два года назад, чуть не поймали. Только разглядели, что метров пять в нем! – Не меньше? – спросил подошедший Кравцов. – Ну, четыре, – уступил Хали-Гали. – Как он там помещается, там же не очень глубоко? – А ты нырял? Это тебе не заводь, это тебе омут, там на дне лед, серьезно говорю! Метров тридцать тут, не меньше! Мужики! – призвал Хали-Гали. – Сеть надо, перегородить все! Но не он один умный: сеть уже несли. Перегородили один выход из омута, а второй нет смысла: там камыши и глубина по колено, никакой сом не пройдет. – Ненаучно это все. Таких сомов не бывает! – горячился Вадик. – В жизни все бывает, – сказала Нина, но без радости. Вадик глянул на нее. Он не понял, но переспросить боялся. – Взрывчатку надо! – крикнул Мурзин. – Иначе не возьмем. Оглушить его, чтобы всплыл. – Где ты ее возьмешь? – спросил Суриков. – Сами сделаем. Стасов согласился: – С его головой и руками – атомную бомбу сделать можно! Тут хлопотливо подъехал Лев Ильич Шаров. На новом, между прочим, джипе, который был еще лучше сгоревшего. – Ну? Где он? – В глыби сидит! – доложил Хали-Гали. На рыбалке все равны, поэтому Лев Ильич не командовал, а преисполнился общим азартом. Он размышлял вслух: – Сом на что идет? – На человечину! – ответил Дуганов с подоплекой. – Нет, серьезно? На тухлое мясо, я слышал. В беседу включился Андрей Ильич: – Не путай. На тухлое мясо раки идут. Дуганов почувствовал гражданскую обязанность дать объективную оценку происходящему: – Андрей Ильич, вы исполнительная власть или что? Прекратить надо это безобразие! Конечно, я в этого сома не очень-то верю. Но если он есть, это общее достояние! – Вот мы его и приобщим! Ты пойми, чудак, – объяснил Андрей Ильич Дуганову. – Мы поймаем его, так? То есть будет доказательство, что у нас есть такие сомы. Где один, там же и второй может быть! Результат? Туристы, люди из города валом повалят! Гостиницу построим на берегу, деньги будем брать! И в общий котел, для людей! Будут к нам ездить, как на это самое... Лох-Несское озеро! Правильно, Лёв? – Туристический бизнес основывается на достопримечательностях. Вполне реально, – авторитетно подтвердил Шаров-старший. Дуганов не унимался: – Но нельзя же природное богатство ради туристов уничтожать! Павел Сергеевич, вы куда смотрите? – Может, в самом деле, не трогать сома? – высказался Кравцов. Андрей Ильич возразил: – Природа не дура, еще такого вырастит! А для нас шанс! Журналистов пригласим, телевидение! Это же опять для наших людей доход! – Половина мира живет туризмом! – согласился Лев Ильич. – Я вот в Египте был, гид нас собрал посмотреть на живую кистеперую рыбу. Часов пять на катере плыли и еще часов пять кружили там. Потом к берегу пристали, повел он нас в какой-то сарай, показал скелет, огромный такой. Говорит: вот, такая же рыба и в воде, просто нам сегодня не повезло. Конечно, мы ему чуть в морду не плюнули, но дело-то он сделал, деньги огреб с нас! И с других огребет! – А Целлофан где твой? – спросил Кравцова Хали-Гали. – Цезарь-то? Да гуляет где-то... С вечера ушел и пропал... Никогда такого не было... Нина посмотрела на Кравцова, но ничего не сказала. Вадик подскочил, пощупал пульс, приложил ухо к груди. – Похоже, сердечный приступ у него. В больницу надо бы. – Не надо... – прошептал Хали-Гали. – Домой. Его отнесли в машину Льва Ильича Шарова, и тот осторожно повез его домой. Хали-Гали увезли домой. Старика, конечно, жалели, но сома бросить не могли. Вдруг Куропатов, нырявший возле сетей, где помельче, поднял руку и, показывая что-то блестящее, закричал: – Нашел! Он вылез на берег, все сгрудились и осмотрели находку. Это были часы на металлическом браслете. Часы большие, с компасом, так называемые командирские. – А ведь это Кублакова часы! – сказал Андрей Ильич. – Я их хорошо помню! Больше ничего там не видел? – спросил он Куропатова. – Нет. Я увидел только – блестит. Думаю, чего это там блестит? Нырял, нырял – и вот... Там дерево утопленное, они на ветке висели... – Должно быть, и Кублаков где-то там. В смысле – останки, – сделал вывод Андрей Ильич. – О, ё! – испугался Куропатов. – Я туда больше не полезу! – Он что, в часах был, когда купаться полез? – спросил Кравцов. – А он все хвастал, что водонепроницаемые, – ответил Андрей Ильич. – Между прочим – идут! А ведь отечественные, наши! Умеем, значит, делать! Кравцов взял часы. – Должен приобщить к делу, – сказал он. – Какое дело? – удивился Андрей Ильич. – Человека давно раки съели, а ты – дело! – Между прочим, – заметил Дуганов, – там и другие люди в это время купались. Долго ли: один за ноги, другой по голове. И часы заодно сняли. – Ты снова за свое? – рассердился Андрей Ильич. – А чего это вы так растерялись? – проницательно спросил Дуганов. – Шевелится что-то! – закричали с воды. Кравцов не обратил внимания. Он разглядывал часы. Люба Кублакова разглядывала часы, которые ей показал Кравцов. Вытирала ладонью глаза. Всхлипывала. – Я понимаю, вам тяжело, – сказал Кравцов. – Но давайте последовательно вспомним, как все это было? – Ну, как... Купаться они полезли... Ну, мужчины... День хороший был... Потом все вылезли, а он все плавал, плавал... Потом смотрим – нет его. Ну, все туда. Ныряли, ныряли... Ну, и все. – А потом выстрел? – Нет, выстрел вроде еще раньше, еще до того, как его хватились... Но мы не подумали, что это связано... Кравцов и Люба говорили возле дома, сидя за дощатым столиком. В это время вернулась Наташа, которой надоело дожидаться сома. Люба тут же схватила и спрятала часы под стол. Наташа вошла в дом, Люба сказала: – Вы ей не показывайте ничего пока. И не спрашивайте ни о чем. Сами понимаете, ребенок еще... – Да. Разрешите? Кравцов, взяв у Любы часы, положил их на ладонь: – Это точно вашего мужа часы, Любовь Юрьевна? – Других таких ни у кого не было. Его часы. – Посмотрите на них. Ничего не смущает? – А что? – Они ходят. – Ну и хорошо. Я вот уже целый год ношу, – показала Люба свои часы, – и отлично ходят. Всего за сто рублей купила, между прочим. – Ваши на батарейке, а эти – механические. Их надо заводить. Раз в сутки. Вывод? Они попали в воду не далее чем сутки назад. – А как это? – Вот я и хочу понять, как это? Кравцов внимательно смотрел на Любу. Она искренне недоумевала. Потом начала размышлять вслух: – Может, они не на нем были? Оставил, как и форму. И кто-то взял, пока мы его искали. И носил потихоньку. Ну, и уронил в воду вчера или даже сегодня. – Мыслите аналитически, Любовь Юрьевна! – одобрил Кравцов. – Ну, извините за беспокойство! Он пошел со двора. И проходя мимо навозной кучи, вдруг поскользнулся, взмахнул руками и упал. И очень неудачно – в свежее. Люба смеялась и ахала: – Ох, как же это вас! Быстро снимайте все, я застираю! В мокром пойдете, но ничего, сейчас жарко! Кравцов вошел в дом, там, стесняясь, разделся, Люба усадила его на стул, укрыла старым одеялом и пошла приводить в порядок одежду. А Кравцову не сиделось. Он быстро подошел к платяному шкафу, открыл его, осмотрел. Потом оглядел обеденный стол. Потом открыл другой стол, посудный («с пузом» – называют его в Анисовке), посмотрел, что внутри. И опять сел, ожидая Кублакову. Он ждал Кублакову, а народ у омута ждал чуда. Лев Ильич отвез Хали-Гали и вернулся. Увидел, что людей прибыло. В том числе находился здесь и технолог Геворкян. – Роберт Степанович! Вы почему не на заводе? Тоже на сома захотели посмотреть? Геворкян ответил со странным вызовом: – А почему бы и нет? – И другие здесь? – завертел головой Лев Ильич. – Все работают! – гордо сказал Геворкян. – А я ушел. В первый раз за тридцать лет ушел с завода в рабочее время. Знаете, почему? Я понял: нельзя столько лет заниматься тем, что тебе неинтересно! Это насилие над собственной душой! – Опять увольняться собрались? – Да! И на этот раз серьезно! Поеду в Краснодарский край, там виноградники расширяют, специалисты нужны. Лев Ильич понял, что Геворкян не шутит. И начал улещивать: – Роберт Степанович, успокойтесь! Я без вас как без рук, вы что? Ладно, если вам невтерпеж, давайте налаживать производство кальвадоса. Но параллельно пока. – Вы обещаете? – Конечно! За два года полностью сменим профиль. – И сидр будем выпускать! И сухое яблочное вино! Хорошее! – Все в наших руках, Роберт Степанович! – Ладно. Иду на завод. Только если сома поймают, пришлите кого-нибудь из мальчишек, чтобы сказали. Посмотреть хочу. – Обязательно! Геворкян ушел, а Андрей Ильич, слышавший разговор, спросил брата: – В самом деле профиль хочешь сменить? – Ага, уже сменил. Я сейчас на вложенный рубль имею три рубля прибыли. А с этим кальвадосом совсем не то. Вложить надо не рубль, а десять, а прибыль едва двенадцать. – Два рубля с десятки – тоже деньги. – Не учи меня, пожалуйста! – разозлился Лев Ильич. – Ну, чего вы там? Зацепили что? Ну, тяните уже, тяните! Тянуть было нечего. Но люди не расходились, стояли у омута. Люди стояли у омута, поэтому возле Хали-Гали был только Вадик. Старик лежал у дома, под навесом. – Может, в дом пойдем? – предложил Вадик. – Душно там. Давит. Ты иди. Мне легче уже. Вадик положил рядом со стариком коробки и упаковки: – Таблетки пей. Вот эту на ночь, обязательно! – Выпью. Не поймали еще? – Кого? – Сома. Обидно, – грустно сказал Хали-Гали. – Всю жизнь хотел увидеть, а он возьмет и без меня вынырнет. – Ничего. Мы сфотографируем и покажем. Я зайду еще. – Заходи. Спасибо тебе. И Вадик убежал к омуту. А Хали-Гали навестила Квашина. – Ну чего? Помирать собрался, Семен? – Какая ты была, Настя, такая осталась, – сказал Хали-Гали с неудовольствием. – Нет чтоб утешить, ты сразу – помирать. – Боишься, что ли? Бояться не надо. – Да не боюсь, а некогда как-то. Обидно: сома не увижу. – Нашел о чем думать. Ты лучше сообрази, все у тебя готово или нет? – А чего готовить? – засмеялся Хали-Гали, но засмеялся осторожно, тихо, чтобы не очень себя расколыхать. – Чего готовить? Она не гость какой, ей выпить-закусить не надо. – Тебе зато надо! – наставляла Квашина. – У тебя хоть костюм-то есть нормальный? Помнишь, Чуркина Петю хоронили? Тоже один жил, костюма полного ему собрать не смогли, пинжак только надели на него, сверху простынкой покрыли – сойдет. А ветер поднялся, покров-то сорвало, а он там без штанов. Стыды! А дочь рядом – и хоть бы хны ей. Прости ее, Господи; говорят, совсем в городе спилась. Есть у тебя костюм-то? – Пинжак отдельный есть. И костюм в шкафе висел, я его марлей завесил лет десять назад, он и висит. Хороший костюм, бостон. Сходи глянь, что ли? Квашина пошла в дом и вернулась с запеленутым в марлю костюмом. Сняла марлю, и мелко посыпалась труха. Костюм оказался весь изъеден молью: на рукавах, спереди, на брюках – везде причудливые дыры. – Вот тебе и костюм! – сказала Квашина. – А ботинки есть? – Зачем они мне? В сапогах ловчее. Я в них семь лет хожу. Знаешь, какая подошва удобная стала? На каждую мозоль своя вмятинка! – И в гроб в сапогах положут? – Да тьфу, что ж ты каркаешь-то? – обиделся Хали-Гали. И ему полегчало вдруг от обиды. Он даже сел. – Я не каркаю, – объяснила Квашина. – Живи еще хоть лет пять, мне не жалко. А если не проживешь? По-хорошему и гроб заранее надо бы. У меня в сарае давно стоит, точно по мерке, Суриков сделал... Иконку не принести тебе? – Зачем? Я неверующий. – Откуда это ты знаешь? – А кто знает, как не я? Ты сказала! – хлопнул Хали-Гали руками по коленкам. – Это ты не знаешь, это ты думаешь. Ладно, ты лучше ляжь, не труди себя. Квашина пошла со двора, но Хали-Гали ее окликнул: – Насть, ты вот что... Найди, что ли, Сурикова, пусть заглянет. Квашина поняла мысль старика: – Вот! Это дело! И поспешила к омуту. Она поспешила к омуту, где продолжались действия по выманиванию сома. Суриков напряженно наблюдал, как Мурзин ладит взрывчатку. Поэтому он был недоволен, когда Квашина передала ему просьбу Хали-Гали. – А чего ему надо-то? – Ты иди и узнаешь, чего надо. – Я уйду, а сом появится. – Там человек помирает, имей совесть! – Сходи, в самом деле, к старику, – сказал Мурзин. – Я взрывать без тебя не буду. – Ладно, я быстро! И вот Суриков уже входит во двор Хали-Гали. Тот опять ослаб и лег. – Симулируешь помаленьку? – бодро спросил Суриков. – Ага. Ты вот что. У меня в доме, на полке справа, где часы, рулетка. Принеси. Суриков достал из кармана рулетку. – У меня своя. Сома буду мерить, когда вынем. А тебе зачем? – Медкомиссию хочу пройти. – Какую медкомиссию? И я-то при чем? – При том. Для больницы надо. Вадик сказал, теперь размеры требуют, чтобы положить. – Правда, что ли? – А я когда врал? – спросил Хали-Гали. – Так что давай меряй меня по длине и ширине. – Чего только не придумают! – восхитился Суриков. И измерил рост Хали-Гали. – Где еще? – В плечах. Суриков измерил в плечах. – Теперь иди все-таки в дом, там на той же полке тетрадка лежит, ты сверху размеры запиши. И не забудь, куда записал! – Мне-то зачем? – Мало ли... Пригодится! – Чудишь ты, дед! Ладно, запишу... Суриков зашел в дом, нашел тетрадь, записал – и заторопился обратно к омуту. Мурзин как раз приготовил взрывчатку. Велел всем отойти, поджег фитиль и кинул пакет в воду. Вскоре послышался взрыв – не такой мощный и громкий, как все ожидали. Несколько мелких рыбешек всплыли вверх пузом, ребятня с радостным визгом бросилась доставать их. Сом не появился. – Маловат заряд, – сказал Мурзин. – Поосторожничал я. Надо второй готовить. Он начал готовить второй, а люди все ныряли, совали палками, закидывали удочки с большими крючками. Безрезультатно. Кравцов, как бы тоже увлеченный процессом, ходил по берегу и улучил возможность спросить Льва Ильича про таблетки. – Какие таблетки? – не понял Шаров-старший. – Вадик через вас передавал Кублакову, что нельзя пить алкоголь вместе с таблетками. Вы передали? – Не помню. Наверно, передал. – Но он все равно пил? – Так день рождения же! – Не его день рождения. – Ну и что? Не могло такого быть, чтобы праздник, а Кублаков – не пьет! Все пьют, а он нет? Да он от одной тоски застрелится! Поразмыслив, Кравцов подошел к Стасову, отвел его в сторонку и очень вежливо, извинившись, спросил: не показалось ли Стасову, что Кублаков был пьян? – Не показалось. Скорее наоборот – показалось, что трезвый. Пьяный человек и плывет по-пьяному, а трезвый – иначе. – Ясно... Подошел Кравцов и к Леньке, который, само собой, ошивался тут же. Он уже спрашивал у него про пистолет, и тот ответил, что нашел его в камышах на берегу. Не у самой воды, а в сухой гуще перед лесом. Кравцов решил уточнить одну деталь: был ли пистолет просто брошен или как бы положен – и положен недавно? – Так не ложут! – сказал Ленька. – Он прямо воткнутый был, будто кинули его. И, ну, зарос, что ли, уже. Ну, не зарос, а всякое говно на нем уже налипло. – Надо говорить: мусор. – Нет, ясно, что не человеческое говно, мусор, ну да, – исправился Ленька. У Кравцова было ощущение, что зыбкая цепочка, которая вяло, обрываясь, тянулась столь долгое время, скручивается в весьма ощутимую цепь. И он решил сделать то, что давно пора было сделать (но не хватало для этого уверенности): сходить к Клавдии-Анжеле. Он пошел к Клавдии-Анжеле. В магазине были Синицына, Савичева и Сироткина. Женщины, в отличие от мужчин, в большинстве своем менее любопытны насчет загадок природы. Эти загадки, как правило, не имеют никакого отношения к тому, что их действительно интересует: дом, хозяйство, семья, дети. И пусть там будет НЛО, снежный человек или даже корабль приземлится с инопланетянами, но если это произойдет тогда, когда женщине нужно кормить ребенка, доить корову или пропалывать картошку, она ни ребенка, ни корову, ни картошку не бросит. И тут речь не о приземленности, а о насущности женской жизни, а заодно удобный повод высказать давнишнее наше мнение: байки о женском любопытстве – голый миф. Хотя поговорить о всяких странных вещах они тоже не прочь, но по ходу жизни, не прерываясь. – Этому сому, как Дикому Монаху, лет сто, – увлеченно рассказывала Сироткина. – Ночью монах на берег выходит, посвищет – и тот приплывает. – Точно, точно! – соглашалась Савичева. – Монах обязательно где-то в пещерах живет! Кто у меня месяц назад гуся украл? – Строители, может? – засомневалась Синицына. – Строители? А старый тулуп пропал, я его проветриться вывесила? Тоже строители? Им-то зачем? А вот монаху, чтобы греться, самое то! – сказала Савичева. Синицына пожала плечами. Не то чтобы ей казались невероятными рассказываемые вещи, но досадно было, что не она рассказывает. И поэтому она покачала головой: – Слушаю вас и прямо глазам своим не верю! Современные женщины, а выдумывают, как темные старухи какие-то! И сом у них столетний, и монах какой-то... Я вон в телевизоре смотрела: никаких этих... полунормальных, что ли? – Паранормальных, – сказала Клавдия-Анжела. – Вот! Никаких паранормальных явлений нету! Раздосадованная Сироткина вскрикнула: – Ну да, ну да! Ты еще, баб Зой, про сыновей расскажи! С высшим образованием! Начальники обои! – А тебе-то что? – тихо спросила Синицына. – А то! Старший – да, в правительстве сидит, спорить не буду! Зато младшего мой Сироткин у вокзала под лавочкой видел. Спит под лавочкой – и бутылочка под щекой! Все знали, что у Синицыной получились разные сыновья. Но вслух об этом не любили говорить. Во-первых, потому, что они и у всех – разные. Во-вторых, если из двух один получился все-таки порядочный, это радость, грех другим попрекать. Поэтому Сироткину никто не поддержал, наоборот, осудили, хоть и молча. Тут и вошел Кравцов: – Здравствуйте, женщины! Здравствуйте, Клавдия Васильевна! – Спасибо! – весело ответила Клавдия-Анжела. Женщины одна за другой вышли, а Кравцов спросил: – За что же спасибо? – За то, что по имени-отчеству зовете. А то кто Анжелой, никак их не исправишь, кто Клавой, а кто сразу двумя именами зовет... Собачку не нашли? – Да нет... Я вот что... – Про Кублакова хотите спросить? – А вы откуда знаете? – Так вы сегодня у всех спрашиваете. День у вас такой. – Но вас-то при этом не было! – А это неважно. Ладно, слушайте мое мнение: утопился он. Сам. – С чего это? – Да говорил об этом. Утоплюсь, говорит, от тоски. Люба, говорит, от меня материальных благ требует, а у меня, говорит, душа. И милицейская шкура, говорит, надоела... – Значит, он со своей душой – к вам? Симпатизировал, значит? Клавдия-Анжела усмехнулась: – Вроде того. Один раз под вечер с Володькой встретились, поцапались. Володька тоже... захаживал... Да и сейчас иногда. И чего ему надо? – А как они поцапались? Подрались, что ли? – Нет. Кублаков выпивший был. Схватил сдуру пистолет, кричать начал, что Володьку пристрелит, если тут увидит. А Володька кричит: подкараулю и пришибу, в речку сброшу... – Клавдия-Анжела спохватилась: – Да нет, он не грозил, вы не подумайте... – Значит, Кублаков утопиться хотел? – Говорил, по крайней мере... Кравцов смотрел на эту красивую женщину и, воспринимая информацию, думал о постороннем (он это иногда умел). Правда, это постороннее тоже ее касалось. И свои мысли он выразил в вопросе: – А скажите, Клавдия Васильевна... Вы такая интересная женщина – и одна? Не мое, конечно, дело. Но – почему? – Мне дочки хватает. А замужем была... Вам разве не рассказывали? – Что-то слышал. В одном селе живем. Клавдия-Анжела, не стесняясь участкового, достала из-под прилавка бутылку, налила себе немножко, выпила и рассказала со странной улыбкой: – Веселый у меня был муж. Каждый вечер веселился. И меня смешил. То по уху, то по спине. Ну, и я один раз от смеха топор уронила. Рубила чего-то такое по хозяйству, топор был в руках, а он как раз решил пошутить. Ну, я рассмеялась и уронила. И прямо ему на голову. Испугалась, подняла топор, а он опять упал. И опять ему на голову. Да что ж ты, думаю, руки не держат? Опять подняла, смотрю, а муж любимый уже хрипит. Тут я совсем испугалась, руки совсем затряслись. И опять топор от страха уронила. И опять на голову. Чисто случайно, сами понимаете... Правда, судьи не поверили. Но ничего, отбыла, что положено, даже к торговле вот допустили... – На вас глядя, не скажешь... – А на кого глядя что скажешь? – спросила Клавдия-Анжела. – Поэтому мне и одной хорошо, с дочкой. За кого попало не собираюсь, а кто мне нравится, тот того не знает. Так не знаючи и уедет. – Это кто? – Да не важно... Кравцов поблагодарил и ушел из магазина. На крыльце он встретился с Хали-Гали. – Живой, дед? – Живой. А Цезарь-то жив? – Хали-Гали неожиданно правильно вспомнил кличку пса. – А с чего ему быть неживым? Просто гуляет где-то. – Да я подумал: бывает – когда собака старая, она уходит, чтобы в одиночку умереть. Чтобы хозяина в горе не вводить. – Ну, не такой уж он старый, – сказал Кравцов, однако задумался. И вошел в магазин. Он вошел в магазин и осмотрел те полки, где у Клавдии-Анжелы были промышленные товары. В том числе обувь. – Ну-ка, покажи мне вон те ботинки. Черные, – сказал он продавщице. Клавдия-Анжела подала ему лаковые туфли с острыми носами. – Примерить можно? – Конечно. Клавдия-Анжела принесла стул, чтобы старику было удобнее. Тот снял сапоги, обулся. Встал перед большим зеркалом, которое висело сбоку, у двери. – Не велики? – спросила Клавдия-Анжела. – Мне в них не бегать. В смысле – не ходить, – исправился Хали-Гали. – А вот костюмов я у тебя не вижу. – Давно не торгую, никто не берет. А тебе зачем? Жениться собрался? – Вроде того. Жаль. В район, получается, ехать надо... – Постой, – вспомнила Клавдия-Анжела. – Было два костюма, накладные на них потерялись, акт никак составить не могут. Так и лежат. Сейчас принесу. Она ушла, а Хали-Гали все смотрел на себя в зеркало. Ноги в лаковых туфлях показались очень ловкими. Он переступил с ноги на ногу. Получилось, будто слегка сплясал. Еще переступил. И начал вдруг чуть ли не чечетку выбивать – при том, что эту самую чечетку видел только по телевизору. Он выбивал дробно и быстро, самому понравилось. Выбивал и думал: вот, может быть, талант был, а я о нем и не знал... Тут заметил, что Клавдия-Анжела стоит и смотрит на него округлившимися глазами. – Ты не пялься, – сказал он ей, – а давай костюм и дверь запри. И сама выйди, я переоденусь. Клавдия-Анжела, сдерживая улыбку, сделала, как он просил. Хали-Гали переоделся – и опять себе понравился. Великоват костюм, ну так что ж. Опять-таки, в нем не ходить. Потом он снял все с себя, надел свое старье, позвал Клавдию-Анжелу и сказал ей: – Ты это все пока отложи, я скоро зайду. Никому не продавай, поняла? Сколько оно стоит, если гужом? – Семь тысяч. Где ты такие деньги-то возьмешь? – А не твоя забота. У меня идея есть. У Хали-Гали была идея, и с этой идеей он пошел к Андрею Ильичу Шарову, который как раз на минутку заскочил в администрацию, чтобы спросить у секретарши Стеллы, не было ли срочных звонков. Хали-Гали предложил Андрею Ильичу купить его дом. – Зачем мне твой дом? – удивился Андрей Ильич. – Ты не чуди, Хали-Гали! Но Хали-Гали не только не прекратил чудить, а даже наоборот. – Ты вот что, Андрей Ильич, – сказал он. – Я не против, с одной стороны... Лет тридцать меня уже Хали-Гали все зовут. Я уж и забыл, за что. Но сейчас как-то неудобно мне стало. Давай уж по имени-отчеству. Семен Миронович я, если не помнишь. Андрей Ильич смутился: – А ведь точно, не помню. Ладно, Семен Миронович, договорились. Но насчет дома не понял, извини. Его только на слом купить. – Ну, купи на слом. Это сколько будет? – Не знаю... Тысяч десять максимум. Рублей. – Годится, – сразу же согласился и даже обрадовался Хали-Гали. – Ты только так. Деньги мне выдай сейчас, а дом через недельку я тебе освобожу. Шаров не мог его понять: – Тебе деньги нужны? Я тебе лучше взаймы дам. – А отдавать когда? И с чего? Нет, ты все-таки лучше оформи... – Тут Хали-Гали замолчал, взялся за грудь и сел. – Ты чего? – забеспокоился Шаров. – Семен Миронович? Опять плохо? – Нормально. – Ты сиди, не вставай, я сейчас Вадика позову. – Не надо. Ну? Оформишь, что ли? – Да без проблем! Ты отдохни, посиди. – Некогда отдыхать. Некогда было отдыхать старику: надо к омуту сходить, посмотреть, как там и что. Суриков, увидев его, обрадовался: – Ожил? А сом все сидит, зараза! Взрывали – не выплыл! – Может, оглоушило его насмерть? – предположил Хали-Гали. – Он тогда всплыть должен! – сказал Мурзин. Хали-Гали не согласился: – Умный какой. Он же на самой глуби, а там лед, межу прочим. То есть он холодный, сом-то, он там весь застыл. А все холодное – оно к низу тянется, а теплое наоборот. Ну, как в бане. На полке – жара, внизу ветерок. Вот он на льде и лежит теперь. Мурзин его идею принял наполовину: – Мощно рассуждаешь, старик! Но льда там нету! Хали-Гали, постояв немного, сказал Сурикову: – Василий, ты поработать не хочешь? Я заплачу. – Вот сома поймаем – пожалуйста! – А сейчас не можешь? – Нет, извини. Такое дело, сам понимаешь! – Да всего работы часа на два. – Нет, дед, потом! Ты, Саш, покороче делай! Он имел в виду шнур, который прицепил Мурзин к пакету со взрывчаткой. Хали-Гали ушел, а Мурзин, поджигая шнур, сказал: – Ладно. Сейчас прогорит – и брошу. Налей пока. Суриков налил ему и себе, они подняли стаканы. – Да! – сказал Мурзин. – Проблема будет одна: где такую сковородку найти, чтобы его зажарить? – Жарить его плохо. Его надо слегка проварить, а потом с луком, с морковью, с чесночком! – Суриков торопливо выпил, чтобы нейтрализовать набежавшую слюну. – Точно! – сказал Мурзин и тоже выпил. Но от каждых очередных ста граммов, как известно, мысли русского человека начинают течь в новом направлении. Иногда – в противоположном. И Мурзин, выпив, спросил Сурикова: – Постой. Так мы его что – сожрать хотим? – Ты сам только что сказал. – Я? Нет! Я что имел в виду? Я имел в виду: сделать чучело и сдать в музей. И пусть табличку повесят: выловлен возле Анисовки тогда-то, авторы – Александр Мурзин и Василий Суриков. То есть мы. – А если его в клочки разорвет? – спросил Суриков. – Проблема, – задумался Мурзин. И опять выпил. И опять его мысль повернула в другую сторону. – Слушай, а зачем мы вообще это делаем? Вот ты. Ты живешь, так? – Так, – кивнул Суриков. – Живешь, как хочешь, так? – Ну, не совсем, как хочу... – Нет, но по-своему! – Ясно, что не по-чужому! – сказал Суриков, крутя головой и пытаясь понять, откуда наносит дымом. – О том и речь! – воскликнул Мурзин. – А представь: кто-то сверху сидит, ножки свесил, держит взрывчатку и говорит: тебе не жить, Вася! С какой стати он за тебя решает? С какой стати мы решаем за сома? Выпустить – и пусть живет, как ему нравится! Суриков, широко открыв глаза, долго смотрел на Мурзина. И сказал: – Саша... – Ну? – Я давно хотел тебе сказать... – Ну? – Ты – человек! – с уважением сказал Суриков и ткнул пальцем. В глазах его было выражение восторга, доходящее до ужаса. Так его понял Мурзин, и застеснялся, и начал разливать, чтобы снять лишний пафос. Но Суриков не его имел в виду. Он тыкал пальцем в пакет, где была взрывчатка, и хотел сказать, что шнур уже догорает, но от страха онемел. Поэтому он просто толкнул Мурзина в плечо и указал дрожащей рукой. Тот повернул голову, тоже ужаснулся и прыгнул в сторону, в яму, крикнув: «Ложись!» Однако не все успели отреагировать и залечь, и была бы беда, но Кравцов, спускавшийся к омуту, увидел и сразу понял масштаб опасности. Одним прыжком он достиг взрывчатки, схватил ее и бросил в омут. Раздался сильный взрыв, вода поднялась и опала, волны побежали кругом, плещась о берег. Кравцов поднялся, намереваясь сказать Мурзину и Сурикову, что он о них думает, но тут Куропатов, бесстрашно нырнувший в омут сразу после взрыва, выскочил из воды и закричал: – Есть! Я его нащупал! Сома! Нащупал Куропатов сома или не нащупал, мы узнаем чуть позже, а пока посмотрим, что там делает Хали-Гали. Хали-Гали, получив от Андрея Ильича авансом деньги за дом, купил ботинки и костюм, пришел домой, сложил все бережно и взялся мастерить себе гроб, благо доски в сарае были. Работу плотника он знал хорошо и сладил короб за какие-то два часа, осталось только крышку сделать. Но для начала Хали-Гали забрался в гроб, чтобы проверить, впору ли. Лег, поерзал, сложил руки. Ничего, годится. Было уютно, пахло струганным деревом, над головой плыло тихое голубое небо с небольшими белыми облачками. Хали-Гали разморило после работы, он задремал. А через некоторое время по Анисовке промчался на мотоцикле Геша с криком: – Хали-Гали помер! Хали-Гали помер! Этот крик услышали в саду своего дома Людмила и Виталий Ступины. У них в последнее время завелась привычка: Людмила, лежа на раскладушке, читает хорошую книгу, а Виталий, качаясь в гамаке, слушает. – «Село Уклеево, – читала Людмила страшного писателя Чехова, – лежало в овраге, так что с шоссе и со станции железной дороги были видны только колокольни...» В это время и промчался мимо их дома Геша. – Неужели правда? Жалко старика, – сказала Людмила. – Посмотреть пойти? – предложил Виталий. – Боязно как-то. Потом, ладно? – Ну, потом. А люди сбегались к дому Хали-Гали. И вот стоят. Старик лежит в гробу. Глаза закрыты. Кто-то всхлипнул. Вадик протолкался, подошел, взял руку, чтобы пощупать пульс. – Чего такое? – очнулся Хали-Гали. Увидел людей и все понял. И смутился. – Я еще не помер. Помираю, конечно, но не сейчас еще... Кто вам сказал-то? Андрей Ильич обернулся, ища глазами Гешу. – Ты чего болтаешь, дурачок? – А чего? – оправдывался Геша. – Я еду, смотрю: гроб стоит, Хали-Гали лежит. Думал – помер! – Не Хали-Гали, а Семен Миронович, – поправил Андрей Ильич. – Семен Миронович, может, в больницу тебя? – Смысла нету, – отказался Хали-Гали. – Вы идите, идите, чего собрались? Будто я больной. – А какой же? – удивился Вадик. – Больной – кто болеет. А я не болею, а просто помаленьку помираю. Есть разница? Разницы люди не поняли, но разошлись. Вечерело. Вечерело. Вот и совсем уже вечер. А вот уже и ночь. Кравцов не спит. Все в его умозаключениях сплелось и сошлось. Он знает, что делать. Поэтому караулит у дома Кублаковой. Ждет. И дождался: Люба тихо вышла из дома и пошла к лесу. Кравцов последовал за нею. Миновав лес, Люба направилась к пещерам. Тем самым, где когда-то жили дикие монахи. Там она дошла до одной из самых дальних и глубоких и скрылась в ней. Вскоре послышались какие-то звуки. Кравцов тихо приблизился. Пугать он никого не хотел, поэтому, остановившись у входа, деликатно кашлянул. И сказал: – Извините... Валентин Георгиевич, наверно, пора вам домой вернуться? А то уже как-то странно получается... Послышались шаги, вышел коренастый мужчина, хмурый, плохо выбритый, угрюмый. – Насмешили людей! – сказала из-за его спины Люба. – Нашел-таки? – спросил мужчина с оттенком даже похвалы. – Ну-ну. Я и сам собирался, но обстоятельства... Давай так: ты меня не видел, ладно? Сам пойду, а утром людям покажусь. – Воля ваша. Только все-таки расскажите, как оно все вышло? Я, конечно, в общих чертах представляю, но... – Это можно. Кублаков сел у пещеры и, доедая ужин, который ему принесла жена, начал рассказ. Он начал рассказ, и печален был этот рассказ, но и смешон отчасти. Не было в этой истории ни злого умысла, ни расчета. Кублакову действительно надоела его жизнь. Вернее, не сама жизнь, а образ жизни. И даже не образ жизни, а его собственный, личный, кублаковский образ. Все вокруг привыкли, что он выпивает, что грубоват, но человек ведь иногда меняется. Он действительно влюбился в Клавдию-Анжелу (этого он при жене не сказал, а сказал потом Кравцову, отдельно) и под влиянием этой любви почувствовал, что начинает себя уважать. Он с удивлением обнаружил, что ему от продавщицы ничего даже и не надо. Чувство, которое в нем возникло, так его поразило, что он, образно выражаясь, глядел в себя и не мог наглядеться. Кублаков даже испугался неожиданной чистоты и высоты этого чувства. Он пытался перевести его в плоскость, понятную и себе, и окружающим: то есть в практическое ухаживание или, как не без изящества выражаются анисовцы, в кобеляж. Даже с Володькой однажды сцепился. Но это не принесло ему удовлетворения. Он, конечно, говорил Клавдии-Анжеле о своем состоянии, но она не верила и смеялась. Итак, Кублаков менялся, но никто этого не замечал. Перестал фактически хамить и грубить – никто не замечал. Ласково обращался с женой и дочерью – они не замечали. Он даже не стал пить на дне рождения Андрея Ильича Шарова – не потому, что старший Шаров передал ему предупреждение Вадика насчет таблеток, Лев Ильич, конечно же, забыл, а потому, что хотел доказать всем: он может! Все пили, а он терпел, не пил и ждал, что наконец заметят. Но не только не заметили, наоборот, Лев Ильич, проходя мимо неверными шагами, хлопнул его, задумавшегося, по плечу и спросил заплетающимся языком: – Ну что, участковый, уже лыка не вяжешь? Хоть утони, подумал Кублаков, никто не обратит внимания! Вот до чего дошла ничтожность моей жизни! А если и вправду утонуть? То-то они спохватятся! Эта мысль его развеселила, и он придумал: бросить одежду здесь, а самому уплыть и спрятаться. Что он и сделал. Правда, боялся оставить пистолет, поэтому засунул его в плавки и, слегка сгибаясь, чтобы не разглядели лишнего объема в паховой области, влез в воду. Заплыл за камыши, проплыл мимо Стасова, не увидев его, вылез на другом берегу и стал ждать переполоха. Ждал полчаса, ждал час – переполоха не было. Через полтора часа выстрелил в воздух. Никакого результата! И такое отчаяние охватило Кублакова, такая тоска, такая обида, что он швырнул пистолет в сторону, пробрался камышами и кустами домой, нашел там старые штаны и старую рубашку, которые валялись в сарае и которые он предназначил разодрать на тряпки для мытья машины, выбрался на шоссе и с попуткой уехал в Сарайск к двоюродному брату. Сначала хотел дать знать семье, но день прошел, другой, обида не утихала, а нарастала, он молчал целую неделю. А потом о собственной гибели прочел в газетах. Тут уж нашел возможность, сообщил Любе, что жив. – Гад ты! – перебила Люба в этом месте рассказ Кублакова. – Ведь мы с Натальей целую неделю думали, что ты утонул! Что с нами было – ты это мог сообразить? – Я мог бы и вообще исчезнуть! – возразил Куб– лаков. – А как сообщили? – спросил Кравцов. – Записку прислал с человеком одним. Жив-здоров, вроде того, новую судьбу устраиваю, не ждите, передайте документы... – Ты бы хоть подумал – как мне тут быть? – упрекнула Люба. – Сказать, что в город сбежал, – совестно! Сказать, что утонул, – страшно! Вот и молчали с Натальей как дуры. Если уж припрет кто, ну, вот как Павел Сергеич, говорим, как все: утонул. – Ладно, проехали, – сказал Кублаков. И, помолчав, продолжил рассказ. В городе судьбу он устроить не сумел. Хорошие места заняты, плохих не хочется. К тому же хоть и с документами, а он почти на нелегальном положении. Официально – умер. Опять выпивать начал. Испугавшись этого, вернулся. Но не объявлялся, жил почти месяц тайно. – Огородами пришлось кормиться. – Пара гусей на вашем счету, – подсказал Кравцов. – Возмещу. А ты-то как догадался? – Да просто. Все жаловались на пропажи. Там картошки ведро, там помидоры оборвали, там опять-таки гусь исчез. Все жаловались – кроме Любови Юрьевны. – Что я, чумной – собственный двор обворовывать? С другой стороны, боялся, Люба догадается. Или увидит. Ну а потом... Не выдержал, пришел ночью домой. – И что? Жена не пустила? – Да я пустила бы, – сказала Люба. – Наташка озлилась. Говорит: откуда пришел, туда возвращайся. Опозорил, говорит, перед всеми. Ну и пришлось ему опять в пещеру. Еду по ночам уже третью неделю ношу. И все думаем, как быть. В город вернуться нельзя. Домой – тоже что-то надо придумывать. И Наталью уговаривать опять же. – Уговорим, – сказал Кравцов. – Да, интересная история получилась. И как я сразу не додумался? Я-то сначала две версии рассматривал: или утонул – или убили. А потом понял: нет, не убили и не утонул. Жив. Но почему прячется, не мог понять. – А как догадались, что Валентин жив? – спросила Люба. – Да вы подсказали, Любовь Юрьевна. Сначала форму в сарае увидел. Вопрос возник: зачем сушить там, где никто не видит? Потом, помните? – когда жулик за иконами приезжал? Я тогда спросил о муже, а вы перед иконами не стали о нем говорить, увели меня из дома. Если ведь человек погиб, перед иконами как надо себя вести? Перекреститься и сказать: «Царство ему небесное!» – Ну, не настолько я верующая, – смутилась Люба. – Хотя, правда, врать у икон не хотелось. – Потом, – продолжил Кравцов, – Стасов мне рассказал, Валентин Георгиевич, как он вас видел. И про выстрел. И я стал думать, что это инсценировка самоубийства. А пистолет был последним штрихом. Так именно в отчаянии оружие бросают, когда от прошлого отрекаются. Насовсем. Ну а сегодня окончательно все стало ясно, Любовь Юрьевна, когда я нарочно, извините, в навоз упал и имел возможность украдкой, извините еще раз, осмотреть кое-что. И странно мне показалось, что все вещи мужа, вся одежда – в полном порядке. Обычно, если человек погиб, где-то складывают в отдельном месте, чтобы не напоминало. Да еще в столе увидел несколько термосов, чашки, ложки – такой, знаете, набор для приема пищи на природе. А зачем вам, Любовь Юрьевна, принимать пищу на природе? Ну вот, так оно и сложилось. И удочку я за дверью увидел, а ни вы, ни Наталья не ловите. Для мужа, следовательно, приготовили. А вы буквально прошлой ночью рыбу ловили, так ведь? – спросил он Кублакова. – Было дело. – Зацепился крючок, в воду лазили? – Ты там за мной следил, что ли? – Да нет. Часы у вас упали. – А, это точно! Жаль было, а искать некогда: светало уже. – Вот, возьмите, – протянул ему часы Кравцов. – Теперь все на своих местах. Все на своих местах на самом деле никогда не бывает, поскольку, сдвинувшись с одного места, нечто, будь то вещь или человек, в точности на прежнее место уже никогда не попадет, будет зазор, трещинка, несоответствие. Да еще понять надо: а на своем ли месте было то, что туда возвращается, может, оно чужое место занимало? Утром следующего дня Геша опять мчался по селу с криком: – Сома поймали! Сома поймали! Никто в это не поверил. Но все опять сбежались к омуту. Куропатов вчера нащупал то, что ему показалось сомом, но потом не сумел найти. С утра вернулся с добровольцами, ныряли долго и упорно – и добились успеха. Вот Колька Клюев выныривает и кричит: – Тут метра три, не больше! Он зацепился за что-то! Скользкий, зараза! – Коля, вылезай! – зовет Даша с берега. – Да постой ты! – сердится Колька. – А если он укусит? – боится Даша. – Дохлый он! Дохлый и холодный! Но здоровый! Володька Стасов, подогнавший к омуту трактор, просит уточнить: – Какой, покажи! Колька разводит руки, показывая диаметр. Володька кричит: – Мужики, трос помогите размотать! Сейчас подцепим! Все бросились разматывать трос, прикрепленный к лебедке трактора. Колька схватил конец и стал с ним нырять, чтобы зацепить речного зверя. Ему помогали все, кто умел держаться на воде. – Не за хвост только! – командовал Хали-Гали. – У него хвост на конус идет, сосклизнет с хвоста. У морды надо! – Ха! – крикнул Суриков. – А вчера в гробу лежал! – Належусь еще, не бойся! – успокоил его Хали-Гали. Дуганов смотрел, смотрел и не выдержал: – Между прочим, я пацаненком глубже всех нырял! – Ну, нырни! – подначил Андрей Ильич. – Или невроз мешает? – А что, и нырну! Я против этого варварства, но раз уж убили животное, не пропадать же ему! Дуганов быстро разделся, прыгнул в воду, схватил у Кольки трос, нырнул. Его не было долго. И вот он вынырнул, продышался и сказал: – Все. Можно тянуть. Володька начал осторожно отъезжать, натягивая трос. Все стояли и ждали. И вот что-то появилось из воды. Все в тине, в траве, в грязи. И выползло на берег. Стало тихо. Это была часть фюзеляжа самолета, от хвоста до кабины, с обломками крыльев. Хали-Гали подошел и, счищая грязь с хвоста, где проявилась красная звезда, сказал: – Тут ихи бомбардировщики летали, а наши истребители сбивали их. А этого, видно, самого... Володька, соскочив с трактора, подбежал, сунул руку внутрь, пошарил и вытащил остатки шлема. – Трофей! – обрадовался он. – Положь на место, – сказал Хали-Гали. Володька положил и сообразил, что и свою кепку надо снять. Снял. И другие сняли головные уборы. Все стояли молча, и это был тот самый момент, когда каждый понимал, что существует жизнь больше, глубже и старше, чем его собственная. Пользуясь воскресной свободой, Людмила и Виталий с утра занимались полюбившимся делом: она читала, он слушал. Все того же веселого и обнадеживающего Чехова. «И казалось, – читала Людмила, – что еще немного...» Тут пролетел Геша на мотоцикле и закричал: – К участковому жена приехала! К Кравцову жена приехала! Людмила запнулась. Хотела посмотреть на Виталия, но не решилась, думая, что встретит его взгляд. И напрасно: Виталий тоже не смотрел на нее – потому что боялся встретить ее взгляд. И Людмила продолжила: «Еще немного – и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается...» Людмила Евгеньевна Кравцова приехала только что. Сегодня рано утром ее разбудил лай, который показался ей знакомым. Она вскочила, посмотрела в окно и увидела Цезаря. Она так испугалась, что, быстро надев футболку и шорты, побежала на улицу и, схватив Цезаря за голову, глядя ему в глаза, начала спрашивать: – Что? Что случилось? С Павлом что-нибудь? – будто Цезарь мог ответить. Опомнившись, она позвонила одной из своих верных подруг, Нике. Ника, соответствуя своему имени, была победоносная женщина: самостоятельная, стремительная, прошедшая огонь, воду и трех мужей (со скоростью один муж в два года). Она примчалась на своем огромном белом джипе. Кстати, и сама была блондинка, и любила надевать все белое. И называла себя, шутя, белокурой бестией. Узнав, что Цезарь тоже едет, она, помня особенности его слюнотечения, достала холстину и накрыла заднее сиденье и только после этого пустила туда пса. Тот тяжело прыгнул и сразу же улегся. Камиказа подбежала, села перед дверцей. Не скулила, не лаяла, только поглядывала на Людмилу, понимая, от кого все зависит. – Это твоя собака? – спросила Людмила Цезаря. Цезарь не ответил. Но если бы он мог говорить, то сказал бы: «Опомнитись, Людмила Евгеньевна! Когда у человека есть собака, это понятно. Но чтобы у собаки была собака, это что-то невиданное и неслыханное!» – Ну, чего стоишь? Залезай! – сказала Людмила Камиказе. Уговаривать не пришлось, Камиказа тут же прыгнула и пристроилась на краю сиденья. Когда приехали в Анисовку, Камиказа, выскочив, тут же направилась к своему дому. А Цезарь бросился к Кравцову. То есть они даже не взглянули друг на друга, не попрощались. И общения особенного меж ними не было, когда они бежали в Сарайск и возвращались оттуда на машине. Тем не менее Камиказа, вернувшись в свой двор, наевшись похлебки с куриными костями и шкурками, которая ждала ее со вчерашнего дня, улегшись на травке возле конуры, потянувшись от усталости, задремала с ясным ощущением: жизнь состоялась. Счастье было. Пусть один раз – но у других и того нет. Кравцов распрощался со всеми, только Хали-Гали не мог найти. Кто-то сказал ему, что он сидит у реки. Мало ему выловленного самолета, он все сома хочет подкараулить. И действительно, Кравцов нашел его у реки: Хали-Гали сидел, опершись спиной о дерево и смотрел на воду. – Ну как, дед, сома не видно? – спросил Кравцов, садясь рядом. – А я попрощаться пришел. Хали-Гали не ответил. И тут Кравцов увидел, как взбурлила вода и что-то двинулось там, в глубине. Бурление становилась все более кипучим – и вот блеснула на солнце длинная, темная, мокрая спина, прокатилась дугой, будто кто-то в глубине прокрутил огромное колесо – и опять скрылась. И пошла рябь по воде, удаляясь все дальше. – Метров пять, не меньше! – пораженно прошептал Кравцов. И посмотрел на Хали-Гали, чтоб увидеть, как тот радуется. Но Хали-Гали сидел спокойно, чуть наклонив голову и как бы призадумавшись. Глаза его были открыты и глядели в сторону сома, но сома не видели. И Кравцов заплакал, глядя на старика, и засмеялся, глядя вслед уходящему чуду, а потом засмеялся, глядя на старика, и заплакал, глядя вслед уходящему чуду. Все перепутал человек. Бывает. Минуточку, скажете вы! Но глава ведь названа «Дикий Монах»! А где он? Извините, не успели. И про Дикого Монаха не успели, и не заглянули в села Ивановка и Дубки, не побывали в пустоши «Красный студент», а ведь это всё наш участок... И про отношения Володьки с Клавдией-Анжелой не успели, а также про отношения Мурзина с нею же... И о том, чем обернулось возвращение Кублакова... И даже о том, как, собственно, встретились Кравцов и его жена Людмила, о чем говорили, почему Кравцов принял решение в тот же день уехать... Многое осталось, как говорят в кино, за кадром. Но может, мы еще вернемся, еще расскажем про то, что не рассказали. Нужно для этого не много и не мало, а ровно столько, сколько нужно – сильно захотеть. |
||
|