"Участок" - читать интересную книгу автора (Слаповский Алексей Иванович)Глава 10 ПожарМастерские сгорели ночью. А накануне утром Шаров-старший, приехав туда на своем вороненом джипе, ругал за нерасторопность Савичева, Микишина и Виталия Ступина, их начальника. – Работнички! – кричал он. – Винзавод стоит фактически, шестеренки сделали для транспортера? – Еще вчера сделали, Лев Ильич, – ответил Ви– талий. – А какого черта они тут у вас, а не на заводе? Виталий не стал валить вину на подчиненных. Он только глянул на Савичева, и тот сразу понял. И пошел заводить старый грузовик, в кузове которого лежали починенные шестеренки. Грузовик заводился плохо, натужно и жалобно жужжа холостыми оборотами; перекрывая эти звуки, Льву Ильичу пришлось кричать еще громче: – Чем тут занимаетесь, вообще непонятно! Микишин, ты сколько с трактором возишься? Микишин не стал отвечать на пустой вопрос, спросил сам: – А как ремонтировать? Запчастей не хватает, станков половина не работает. – Куда, интересно, все запчасти подевались? Почему станки не работают? Ступин, ты тут главный инженер или кто? Виталий не только не отрицал, но еще и добавил: – Инженер, и токарь, и слесарь, и сварщик, и все остальное. За одну зарплату. – Не нравится? – догадался Лев Ильич. – Увольняйся тогда! Виталий был в принципиальном настроении. Да еще ссора с женой, уход к родителям. Можно понять человека. – И уволюсь! – заявил он. – И не надо на меня орать! Лев Ильич опешил, но тут же нашел достойный ответ: – Пацан, сопляк, недоносок! Пузыри он тут будет раздувать! Да уедешь ты или нет? – закричал он в сторону Савичева. Это словно помогло: грузовик наконец завелся и тронулся с места. Шаров же продолжал исполнять долг начальника и хозяина. – Вместо того чтобы порядок навести, он пререкается тут! А вот я ревизию официальную устрою, выясним, куда все подевалось! Виталий побледнел: – Вы что хотите сказать? – Я ничего не хочу сказать! Факты сами за себя скажут! – Лев Ильич этими словами хотел обозначить объективность претензий. А Савичев выезжал в ворота. А в воротах стоял джип Шарова-старшего. Проехать можно, но впритирку. Савичев высунулся из кабины, чтобы попросить Льва Ильича отъехать, но, увидев, что тот слишком занят руководством, не решился отвлечь его. Он начал осторожно рулить, выезжая. И вот уже почти удалось, но тут заднее колесо попало в яму, кузов перекосило, и борт грузовика каким-то своим выступом со скрежетом прочертил черный и гладкий бок джипа. Савичев остановился, грузовик сразу же заглох. Лев Ильич бросился к любимой машине, осмотрел глубокую царапину. – Ну, так! – сказал он. – Ну, спасибо! Когда зарплата у нас? Савичев такие вещи помнил хорошо. – В пятницу. – Не будет у тебя в пятницу зарплаты, понял? Вычитаю на ремонт! – Не много? – засомневался Савичев. – В самый раз! Четыре года езжу, и ничего! И на2 тебе, в родном селе... – Уж и родное... – негромко высказался Микишин. Шаров-старший чутко услышал: – Чего ты бурчишь там? Хочешь сказать, я приезжий? А вы хоть и местные, а хуже врагов! Разворовали все начисто! Работать разучились! С тебя, Микишин, тоже ползарплаты вычту за волокиту! Короче, так. Оставляю машину здесь. И чтобы завтра все было сделано! Вмятину выправить, царапину закрасить! Или увольняю всех к чертовой матери! Распорядившись таким образом, он энергично удалился. Осмотрев машину, Микишин рассудил: – Жестянку можно подстучать... – А покраска? – безнадежно спросил Ступин. – Было у меня там кое-что... Если попробовать смешать... И Микишин с Савичевым взялись за работу, при этом переговариваясь сухо и только по делу; это легко понять, если вспомнить, что недавно Ольга Савичева ушла со свадьбы от жениха, Андрея Микишина. Несостоявшиеся сватья после этого общались через силу. А Виталий, оскорбленный и обиженный, продолжил сваривать какие-то железки, неприязненно думая о Шарове-старшем и заодно о своей жене Людмиле. Его жена Людмила в этот момент собирала вещи, чтобы уехать в Сарайск – то ли погостить, то ли навсегда. И вот все готово, но она медлит, думает. И вот вышла из дома, однако без вещей. Огородами и вдоль глухих заборов она пробралась к дому Кравцова. Кажется, никто этого не заметил, хотя ручаться не можем. Кравцов недавно соорудил турник из двух столбов и обрезка трубы и теперь осваивал его. Цезарь лежал рядом, в тени старой, густой яблони. Не поздоровавшись, Людмила спросила Кравцова: – Скажи, пожалуйста, тебе очень важно жить здесь? Кравцов спрыгнул. Начал старательно отряхивать руки, испачкавшиеся о ржавую трубу. Пока он занимается этим и думает, что сказать, ответим на возможный вопрос: почему Людмила обратилась к участковому на «ты». Раньше этого не замечалось. Да, но кем не замечалось? Нами не замечалось, то есть теми, кто читает эту книгу. Однако хоть книга и описывает жизнь Анисовки, но ведь есть же в Анисовке и своя жизнь помимо книги! Мы ведь не следим за каждым человеком каждый час и каждую минуту, поэтому кое-что как бы пропускается, а оно есть. К примеру, есть отношение Вадика к Нине. Правда, у Нины к Вадику нет отношения. Или, если опять про любовь, есть намерения Володьки насчет Клавдии-Анжелы. Одновременно замечено, что Мурзин очень часто стал заходить к продавщице, не всегда при этом выходя с продуктами или бутылкой, а это, согласитесь, подозрительно. Кроме того, люди еще просто живут и работают, разговаривают на разные темы, завтракают, обедают и ужинают, справляют дни рождения, все это очень интересно, но описать это нет возможности. Так и получилось, что мы проглядели момент, когда Кравцов и Людмила перешли на другой стиль общения, более приятельский. Гарантируем одно: переход был только на словах и в душе. Ничего того, что люди считают аморальным, между ними не было. Кравцов подумал и спросил: – Хочешь, чтобы я уехал? Людмила решительно сказала: – Хочу, чтобы ко мне вернулся муж. А пока ты здесь, он не вернется! Неужели не понятно? Кравцов опять затруднился с ответом. Зато Цезарь, если бы мог говорить, заметил бы Людмиле: странно, женщина, себя ведете! Если вы хотите, чтобы к вам вернулся муж, вы мужу и должны об этом говорить, а не Павлу Сергеевичу! – Смешно, – грустно сказал Кравцов. – Раньше я каждый день собирался уехать... Людмиле тоже было грустно, но она преодолела себя: – Ты пойми. Допустим, я сумею ему объяснить, что ничего не было и не будет. Но он тут вырос, он знает, что все остальные будут думать: было и есть. Слишком тут все тесно, понимаешь? Мы с тобой просто встретились на улице, просто поздоровались – и тут же сочинят неизвестно что. Я и сейчас боюсь – вдруг увидят? Увидят, скажут ему – и тогда он точно не вернется! Цезарь удивился еще больше. Если женщина боится, что увидят, зачем приходит, зачем так рискует? Чего она все-таки хочет: чтобы муж точно вернулся или чтобы муж точно не вернулся? Непонятно! Но на лице Кравцова пес удивления не заметил. Следовательно, Павел Сергеевич понимает Людмилу. Но почему тогда не радуется? Ведь люди, как и собаки, по наблюдениям Цезаря, лишь тогда счастливы и спокойны, когда все вокруг им понятно. И напротив, он знает по себе, как плохо и тошно, когда чего-то не понимаешь. Его прежний хозяин в последний год каждый вечер оказывался в таком состоянии, что понять его было абсолютно невозможно, он что-то кричал диким голосом, невнятно требовал любви и преданности от домочадцев и от Цезаря, но как доказать любовь и преданность, не объяснял, оставалось лежать на огромном, пушистом ковре и печально недоумевать. Так Цезарь недоумевал и сейчас и, погруженный в свои думы, незаметно задремал, а когда очнулся, Людмилы уже не было. На ее месте стоял Хали-Гали и, приложив ладонь к фуражке, здоровался: – Приветствую начальство! Как жизнь, Церебрал? Ни Кравцов, ни Цезарь ему не ответили: настроение у них было унылое. Настроение было унылое и у Савичева с Микишиным: нет ничего противнее, чем делать работу, которая все равно не даст нужного результата. Савичев, отодрав внутреннюю обшивку джипа, добрался до металла и начал аккуратно стучать молотком, выправляя кузов. Время от времени вылезал, чтобы посмотреть с той стороны, хорошо ли получается. Получалось плохо. А Микишин химичил с краской, добиваясь черного цвета нужного оттенка и блеска. Вот вроде похожий колер. Он пошел к машине, внимательно глядя на краску, чтобы не расплескать. А вот под ноги не посмотрел – и споткнулся. Почти вся краска тут же оказалась на боку машины и потекла вниз; цвет ее при этом оказался не таким уж черным, скорее зеленоватым. Микишин выругался, схватил ветошь, чтобы вытереть, но проклятая краска на глазах сохла и не вытиралась, а оставалась грязными разводами и полосами. В это время Савичев, борясь с особо глубокой вмятиной, ударил по ней посильнее и она выгнулась в обратную сторону, став выпуклостью. Савичев вышел из машины. Он глядел на выпуклость, а Микишин глядел на разводы. Подошел Виталий. Он не стал ругаться на них, понимая: сделали, что могли. – Гори оно все синим пламенем! – в сердцах сказал Виталий. – Вот что, мужики, бросайте эту самодеятельность. У меня друг в Сарайске, в автосервисе для иномарок работает, сейчас пойду позвоню ему, пусть приедет. У него и краска специальная есть, и инструменты. – А платить ему кто будет? – спросил Савичев. – У нас с ним свои счеты. И Виталий пошел домой. Не к родителям, где жил в последние дни, а именно домой, потому что у него там была записная книжка с телефоном сарайского автосервисного друга. Он пошел домой, а Кравцов в это время собирал вещи. Он собирал вещи и говорил с Цезарем: – Все, брат. Хватит. Пора. Совсем я запутался. Что я тут делаю вообще, ты можешь сказать? Цезарь сказать не мог, но вилял хвостом, одобряя принятое решение. Однако Кравцов вдруг прервал сборы. – Нет, так тоже нельзя. Надо же обсудить, понять. Себя в том числе. А? Как ты думаешь? Цезарь лег и положил голову на лапы. Кравцов оценил это в свою пользу: – Правильно. Я всего-навсего поговорю... Через несколько минут он был у дома Ступиных. Людмилу он нашел в саду. Она не уехала, но вещи оставались пока уложенными. Она ходила и думала о чем-то. Так ходят и так думают, когда кого-то ждут. Поэтому Людмила обернулась, еще не увидев и не услышав Кравцова. В глазах появилась радость. Она сказала: – Ну зачем? Зачем ты пришел, все сказано уже! – Разве? Ничего не сказано. – И не надо! Мы запутались. И не распутаемся. Хочешь откровенно? – Конечно. – Знаешь, как бы я себя повела в городе буквально еще год назад? Я бы просто сказала тебе: Паша, ты мне нравишься, а я такая женщина, что не привыкла себе ни в чем отказывать. Вот и все! Встретились бы раза два-три, получили удовольствие – или не получили, неважно, и живем себе дальше спокойно! А тут непонятно, что со мной происходит. – Людмила усмехнулась. – Перед мужем совестно, надо же! И даже перед этой девочкой, вообще уже дичь полная! – Перед какой девочкой? – не понял Кравцов. – Перед Ниной, которая тебя любит безумно. Не заметил? – Я думал, просто... – Он думал!.. Нет, Паша, ты, скорее всего, притворяешься. Потому что если не притворяешься, тогда я не знаю, кто ты. Просто ангел какой-то без крыльев. – Не такой уж и хороший, если жена выгнала, – сказал Кравцов. – Это новость! Неужели выгнала? – Ну, не прямо, конечно. Просто она устала от меня. Людмила кивнула: – Я ее понимаю. С тобой, наверно, жить не так-то легко. О чем мы вообще говорим, Паша? Это в городе возможны варианты: встретились, проверили друг друга и сами себя... А тут – как? Глаза вокруг. Тут или уж туда – или сюда! – Не обязательно. Читыркин вон при живой жене... Кравцов не успел рассказать, что сделал Читыркин при живой жене: глаза Людмилы стали испуганными, она что-то увидела. – Виталий идет, – сказала она. – Глупость какая. Уходи. Нет, заметит. В сарай, что ли... Он, скорее всего, ненадолго. – Какой сарай? – Паша, я прошу! Кравцов, пожав плечами, исполнил желание женщины: шмыгнул в сарай и встал там за дверью. А Виталий в это время уже входил в калитку. Виталий в это время входил в калитку, и его увидел, проезжая на «уазике» брата, взятом временно, Лев Ильич. Он очень удивился. Человека только что отчитали, задание дали срочное, а он разгуливает! Приказав Сурикову остановиться, он выскочил. Виталий, не поздоровавшись с Людмилой, зашел в дом. Пошарил там на столе, в книжном шкафу. Вышел, осмотрелся. – Ты что-то ищешь? – спросила Людмила. – Да блокнот. Старый такой. Куда же я его... А! – вспомнил Виталий. – Я раму для теплицы делал – промеры записывал. И он пошел в сарай, где, помимо прочего, хранились у него всякие столярно-плотницкие вещи и стоял небольшой верстак. На нем и лежал блокнот. Виталий взял его, повернулся и увидел Кравцова. – Не понял, – негромко сказал Виталий. – Бывает же... – так же тихо сказал Кравцов. – Послушайте, Виталий... Виталий готов был слушать, но рука его в это время шарила по верстаку и нашарила коловорот. Кравцову подумалось вдруг, что коловорот похож своим спиралевидным и длинным жалом на шампур. Тут послышался громкий голос Шарова-старшего, который во дворе спрашивал Людмилу о Виталии. А вот и сам появился в двери сарая. – Ступин! Это что такое, в конце концов? Я тебя спрашиваю! Я думаю, он там работает вовсю, а он гуляет! Обнаглел совсем уже! – Сам обнаглел! – закричал вдруг Виталий. – Прекратите орать! Хозяин нашелся! Явился к нам на все готовое – и командует тут! – Не нравится – проваливай к черту! – ответил Лев Ильич. – Сам проваливай! – невежливо грубил Виталий. – Я здесь родился, живу – и буду жить! Понял?! И с этими резкими словами он ушел, забыв, между прочим, блокнот, который в запале швырнул обратно на верстак. – А ты что здесь делаешь? – обнаружил Лев Ильич Кравцова. – Так... Зашел... – Ну, жизнь у людей! – позавидовал Лев Ильич. – Заходят, приходят, шатаются туда-сюда! А ты работаешь, как дурак, с утра до ночи! А-а! – И махнув рукой, осуждая себя за глупое трудолюбие, он ушел. – Какая нелепость! – повторяла Людмила. – Какая нелепость! Да, вышла нелепость, но из Анисовки не уехали в тот день ни Людмила, ни Кравцов. А ночью случился пожар. Народ сбежался, когда мастерские, то есть большое кирпичное здание и два примыкающих к нему деревянных сарая, горели вовсю. Горел и двор вместе с поставленной на ремонт техникой, еще бы не гореть: земля здесь годами пропитывалась соляркой, бензином и прочими горюче-смазочными материалами. Да еще все это обнесено оградой из листов толстой жести, подступа нет, а из ворот, когда сбили замок и открыли их, полыхнуло буйное пламя. Но пригнали все-таки трактор с цистерной, стали ведрами брать оттуда воду и, передавая друг другу, плескать в огонь. – Мертвому припарки все это! – сказал Андрей Ильич. А Лев Ильич бегал и кричал: – Машина там! Мужики! Попробуйте кто-нибудь прорваться и выгнать ее оттуда! Тысячу рублей даю! Прямо сейчас! Две тысячи! – Да хоть сто тысяч. Жизнь дороже, – ответил за всех Хали-Гали. Тут Шаров-старший увидел Виталия: – Любуешься? В тюрьму сядешь у меня! – Без суда и следствия? – безбоязненно спросил Виталий. – Будут тебе суд и следствие! – пригрозил Лев Ильич. – Где Савичев? Где Микишин? Кто последний уходил? Кто проверял всё? Похоже, он тут же решил начать если не суд, то следствие. Микишин и Савичев выступили из темноты. – Тут мы, – сказал Микишин. – И ушли мы почти вместе. И все было нормально. А зажглось гораздо после. – Ничего, разберемся! Андрей, ты в район звонил, пожарка будет или нет? – обратился он к брату. – Звонил. Одна машина у них на своем пожаре, вторая сломана. А ведрами, сам видишь, бесполезно. – Только огонь дразнят! – подтвердил Хали-Гали. Володька этому суждению удивился: – Ты еще скажи, дед, что от воды лучше горит. – Когда такой огонь, он от всего лучше горит! Все побросали ведра. Молча стояли и смотрели. Лев Ильич сокрушался насчет машины, но, похоже, ему не сочувствовали. Да и вообще в Анисовке к пожарам всегда относились фатально, не принимая особых мер к тушению. Чему суждено сгореть, то сгорит, таково было негласное народное мнение. – Ладно, Лёв, – сказал Андрей Ильич брату, – пошли, нечего тут. Утром будем разбираться. Утром на пожарище пришли разбираться братья Шаровы, Кравцов, Виталий, Микишин с Савичевым, а еще был Львом Ильичом позван из Полынска Терепаев. Ходили по пепелищу осторожно, пачкаясь, чихая и кашляя. Посреди двора стоял черный, обуглившийся джип. Все остальное было тоже страшно, но он был страшен особо, потому что остальное и до пожара выглядело довольно убого, а джип все помнили блестящим красавцем. И вот стоит он теперь чудищем, будто свидетельствуя: красота не вечна; и как тут поверить, что красота призвана спасти мир, если она самое себя спасти не в состоянии? Терепаев почти восхитился: – Да, хорошо погорели! Капитально! В районе огонь видно было! И что сгорело? – Все, – ответил Лев Ильич. – И джип, видишь? – Вижу. Он один, как все мастерские, наверно, стоит, а? – Если не больше, – не стал скромничать Лев Ильич. И отвел Терепаева в сторону, где объяснил ему суть: – Я почему тебя попросил приехать, Илья Сергеич. Кравцову это дело поручить никак нельзя. – Ясно нельзя, он не следователь. Я тебе толкового человека пришлю, – пообещал Терепаев. – А сам не смог бы? Понимаешь... Если это халатность, тогда есть с кого спросить. Надо только доказать, что халатность. – А может, вообще поджог? – И это не исключено. Главное: когда найдем виновника, не обязательно к суду его привлекать. Вину докажем – и плати, дорогой, за машину. А то знаю эти штуки: посадят в тюрьму, а денег не дождешься. Машина у меня, понимаешь ли, от пожара не застрахована. Кто же мог знать? – А с каких денег он заплатит? То есть виновник? – Найдет! Если Ступин, то у него тесть в городе большой человек, с деньгами. Ну, и с этих, если они виноваты, найдем способ возместить. Микишин мужик крепкий, Савичев тоже не бедствует. Короче, Илья Сергеич, я в долгу не останусь, сам понимаешь. Терепаев, конечно, понял. Лев Ильич для конкретности и убедительности добавил: – А Кравцову еще потому доверять нельзя, что он сошелся с женой Ступина. – Ага! – тут же сообразил Терепаев. – И он захочет Ступина посадить? – Наоборот! Сделает все, чтобы не посадить! – Это почему? – А потому. Чтобы Кравцова понять, надо представить, что на его месте должен сделать нормальный человек. Так вот, Кравцов поступит обязательно по-другому! Закончив эту секретную часть разговора, Лев Ильич взял Терепаева под локоть и повел его к пожарищу, продолжая уже громко, будто и до этого говорил о том же, а людям только пересказывает: – И картина у нас получается следующая! Вчера я сюда приехал, дал им разгон за плохую работу. После этого Савичев задел мою машину. Я оставил ее для ремонта. И сказал, чтобы к сегодняшнему дню сделали. Они, похоже, и начали. Кто кузов правил? – Ну, я, – сказал Савичев. – Вот ты его и поправил. Только хуже сделал, даже после пожара видно. – А может, он от огня вздулся? – Прошу заметить, Илья Сергеевич, он на огонь все сваливает теперь! Факт в чем? Факт в том, что я наказал Савичева лишением зарплаты. Ну и Микишину пообещал вычет сделать. У обоих есть повод, как говорится, нанести мне урон! Савичев и Микишин хотели было оспорить это предположение, но Лев Ильич поднял руку: – Далее! Ступину, главному инженеру, я сделал предупреждение о разбазаривании средств и о том, что будет ревизия. Я не говорю о прямой связи, но перед нами следствие вышеизложенного – пожар! Терепаев оглядел подозреваемых и тут же приступил: – Задаю вопрос: кто уходил последним? – Ну, я, – ответил Виталий. – Во сколько? – Около десяти. – Что-то поздно очень. Работать любим? – Ну, надо же было все подготовить. – Виталий при этом весело посмотрел на всех, а отдельно почему-то на Кравцова. – Машину надо было бензином облить. Поджечь так, чтобы не затушили. – С тобой, Ступин, между прочим, не шутки шутят! – призвал его к порядку Лев Ильич. – Скажи лучше, после сварки окалину не доглядел, вот и загорелось! Ты ведь как раз сваркой занимался. – Может, и занимался! – с вызовом сказал Виталий. Терепаеву не понравился правовой нигилизм Ступина (правовым нигилизмом он считал неуважение к начальству и милиции). – Ты чего тут выделываешься? Между прочим, имею право тебя арестовать по подозрению! В смысле – задержать! – Неужели? Ну, попробуйте! И сунув руки в карманы, Виталий пошел от мастерских. Терепаев схватился за кобуру с пистолетом: – А ну стой! Виталий не остановился. Андрей Ильич спросил: – А не рано мы выводы делаем? Кравцов поддержал его: – Вот именно. Как бы не ошибиться. Не сходится что-то. Он сказал, что около десяти ушел. А пожар начался гораздо позже. После двенадцати. Мог кто-то и другой здесь оказаться. Свидетелей надо бы опросить. Терепаев был недоволен вмешательством Кравцова. – Какие тебе свидетели ночью? Откуда? Кравцов объяснил: – Синицына допоздна не спит, у нее окна на мастерские выходят. Старик Хали-Гали по ночам вечно бродит. И, я слышал, Геша на мотоцикле где-то тут ездил. Лев Ильич, заинтересованный во внешнем соблюдении законности, согласился: – Свидетелей хорошо бы к делу приобщить, Илья Сергеевич. Чтобы, действительно, без недоразумений. – Ладно, приобщим, – с неохотой принял предложение Терепаев, предвидя лишнюю работу. – А этот не сбежит? – Что он, совсем без ума? На него подумают сразу, – сказал Андрей Ильич. – Тогда – по свидетелям! – решил Терепаев. – Только не ел я с утра, вот проблема. – Нет проблемы! – возразил Лев Ильич. – Сейчас ко мне заедем, позавтракаем, и за дело. – Тоже можно. А ты отдыхай пока, – обратился Терепаев к Кравцову. – Да я и отдыхаю. Отдыхая, Кравцов зашел в медпункт к Вадику и дал ему задание: – Вот что, будущий криминалист. Сходи-ка ты на пожар и обследуй там все. Золу просей, если хочешь. – А что искать? – Не знаю. Был пожар, надо понять, от чего загорелось. – А если против Ступина что-то найдется? Если в самом деле от сварки? – Ты найди сначала, тогда подумаем. Потом Кравцов говорил с Андреем Ильичом. О чем-то просил, в чем-то убеждал. Андрей Ильич, слушая, вел себя странно: посмеивался и крутил головой. После этого Кравцов заглянул к Синицыной. Там тоже был некий разговор. И с Гешей Кравцов о чем-то потолковал, и с Хали-Гали побеседовал... А Виталий в это время собирал свои вещи, оставшиеся в его доме. Людмила, которая уже все знала о пожаре и о грядущем расследовании, спросила его: – Совсем хочешь к родителям перебраться? – Уехать хочу. В город, к двоюродному брату. Устроюсь к нему на завод. Платят немного, зато уважают. И никакое хамло не посмеет... Людмила встревожилась: – Но тебе же нельзя уезжать! – Почему это? – Тебя же подозревают! Глупости говорят: что ты или от сварки пожар устроил, или вообще машину старшего Шарова бензином облил и поджег! – Может, и поджег. Люся... Ты, пожалуйста, выйди... А то я забуду что-нибудь. Отвлекаешь. Людмила вышла – но не потому, что Виталий попросил, а потому, что у нее возникли свои мысли. С этими своими мыслями она пошла к Кравцову, который к тому времени вернулся домой. Она пришла и не заговорила о каких-то непонятных вещах, как раньше, она обратилась к нему по-деловому: – Павел, что-то делать надо, он уехать хочет! Кравцов сразу понял, о чем речь. – Так я и думал! Нельзя ему сейчас уезжать! – Вот именно! Послушай, этот, из района, он ведь тоже милиционер. Договоритесь как-нибудь. – Мы разные милиционеры, – сказал Кравцов без какой-либо оценки. – И он мой начальник вообще-то. А ты удержать Виталия не сможешь? – Как? Он не хочет со мной говорить. И знаешь, Паша, я вдруг поняла, что отношусь к нему лучше, чем думала. Наверно, я его все-таки люблю. Я просто думала, что это... Ну, уже привычка... Или еще что-то... А оказывается... Ему грозит опасность – и мне плохо, мне очень плохо, как никогда. Сделай что-нибудь, Кравцов, пожалуйста! – Я попробую, – сказал Кравцов, глядя в окно и не глядя на Людмилу. – Но не надо, чтобы он знал, что я ему помогаю. Понимаешь? – Конечно. Людмила пошла обратно. По пути думала, как задержать Виталия, но ничего не придумала. Сказала ему только: – Ты рано собираешься, автобус в Сарайск еще не скоро. – Юлюкина попрошу, он отвезет. Я ему машину чинил, с него причитается. Услышав это, Людмила, немного помедлив, опять вышла. И отправилась прямиком к Юлюкину. Тот копался в огороде. Поприветствовав Людмилу, сорвал помидор и поднес ей: – Угощайтесь! Красота какая, правда? Бычье сердце называется. – Очень красиво, да. А скажите, машина на ходу у вас? – Что, в город надо? Отвезу с удовольствием! – Нет, как раз не надо. Понимаете... – Людмила замялась: сказать правду или нет? Решила сказать: – Вы про пожар знаете, конечно? – А кто не знает? – На Виталия думают, будто он виноват. – Глупости! – уверенно воскликнул Юлюкин. – Конечно, глупости. Но он хочет уехать. – Это напрасно. – В том-то и дело. Он мне сказал, что собирается вас попросить в город его отвезти. Юлюкин прищурился то ли на солнце, то ли на Людмилу, которая всегда нравилась его вдовому сердцу. – Понял, Людочка. Все понял. Скажу, что машина сломалась. – Не выход. Он тут же предложит починить. – Тоже верно. – А вы вот что... Может, вы ее как-нибудь действительно сломаете? Ну, не так, чтобы сильно, но чтобы не сразу поправить? – Это как-то странно, Людочка... Машина у меня одна, сами понимаете... Людмила огорчилась. И тут Юлюкин почувствовал себя мужчиной, способным на жертвы. И сказал решительно: – Не беспокойтесь, Людочка, сделаем! И попрощавшись с Людмилой, он пошел к своему дряхлому «Москвичу». Открыл капот. Поразмыслил. И придумал: отсоединил шланг бензопровода, выстругал деревянную затычку, сунул в шланг и вставил его обратно. После этого сел в машину, попробовал ее завести. Она завелась, но тут же заглохла. Юлюкин удовлетворенно кивнул. Выйдя из машины, он увидел, как по селу идут Терепаев и Лев Ильич Шаров. Терепаев и Лев Ильич Шаров пришли к Синицыной. – Здравствуйте, бабушка! – приветливо и даже игриво поздоровался с нею Терепаев. Милиционеры вообще довольно часто обращаются к старикам и старухам юмористически. Может, потому, что пожилые люди по немощи своей редко являются преступниками и, следовательно, серьезного отношения не заслуживают. А если они становятся, наоборот, жертвами, то обычно на таком мелочном уровне, что опять-таки смех один. Но Синицына не приняла этого юмора. – Зоя Павловна меня зовут. – Очень приятно, Зоя Павловна, – исправился Терепаев. – У нас, значит, это самое. У нас такая цель визита. Может, вы видели чего? – Я много чего видела. Терепаев переглянулся со Львом Ильичом. – А конкретно? – Войну видела, – начала перечислять Синицына. – Полет Гагарина в космос видела, правда, по телевизору и потом уже. Тогда-то телевизора у нас не было. Много интересного видела. Льву Ильичу не терпелось, и он уточнил: – Зоя Павловна, вчера пожар был. Дело серьезное. Может, видели кого у мастерских? Ночью, перед пожаром? – Так бы и спрашивали. Видела, конечно. Терепаев тут же раскрыл папку и приготовился записывать. – Кого? – Ну, Микишина видела, потом Савичева видела, они с работы шли, это еще светло было. Потом Виталю Ступина видела. – Так! – записывал Терепаев. – Потом, значит, после Витали, это уже совсем темно, кто-то к воротам подошел, поторкался. Смотрю: разбежался, ухватился за верх стенки и залез. Посидел там немного и во двор спрыгнул. – Так-так-так! – радовался Терепаев. – А может, это Ступин и полез? – Ему зачем? У него ключи есть. – А на кого похож, не рассмотрели, Зоя Павловна? – спросил Лев Ильич. – Да вроде на брата твоего. Терепаев захлопнул папку и с удивлением посмотрел на Льва Ильича. Лев Ильич пожал плечами. – Ничего не путаете? – Не путаю. У меня зрение хорошее. И рост, и походка – все похоже. Он же ходит мелко так, живенько. Точно, он был. После паузы, вызванной усваиванием неожиданной информации, Терепаев спросил: – Больше никого не видели? – Гешка еще на мотоцикле своем раскатывал. – До Андрея Ильича или после? – спросил Терепаев. И тут же уточнил: – Я в смысле: до человека, похожего на Андрея Ильича? Или после? – А он и до него катался, и после. Потом поутих, потом опять начал. – И когда поутих? – До пожара еще. – И больше никого не было? – Вроде никого. Выйдя от Синицыной, Терепаев сказал: – Все-таки Андрея Ильича спросить надо. Для проформы. – Можно. Но он скрывать бы не стал. – Да нет, скорее всего, не он был. Но спросить надо. И этих работяг твоих тоже надо спросить: может, возвращались. Сам говоришь, у них свои причины были тебе отомстить и пожар устроить. – Если и возвращались, не скажут. Терепаев успокоил: – Скажут! Мы психологию применим! Я людей насквозь вижу, когда врут. У меня вон сын растет – большой выдумщик. А я его перед собой ставлю: рассказывай, где был, что делал? И сразу понимаю, если врет. Он, правда, почти всегда врет, паразит. И я ему тут же меру пресечения: по лбу его. Не кулаком, конечно, пальцем. – Терепаев согнул указательный палец и показал, как он это делает. – А если вдруг не врет? – Льву Ильичу это было интересно как отцу подрастающего сына. – Ничего страшного! Поучить никогда не мешает! Кто у нас следующий? – К Микишину пойдем. Они пошли к Микишину. Николай Иванович встретил их неласково: – Ничего сказать не могу. Я первым ушел, еще шести не было. – То есть ты раньше времени работу бросил? – тут же прицепился Лев Ильич. – Ты же не доделал кузов! – Доделай его! Там инструменты специальные нужны! Краска специальная! Вы ее нам дали? А Савичев, если уж говорить, вообще чуть машину молотком не пробил! Таких бугров наколотил, что... И больше ничего конкретного Микишин не сказал. Савичева озадачить представлялось нетрудно: у Терепаева и Льва Ильича на него, как выражаются сыщики, кое-что уже было. – Подтвердились мои предположения, Савичев! – с ходу заявил Лев Ильич. – Поувечил ты машину! Савичев, однако, эту хитроумность разгадал и реагировал спокойно: – Злится на меня Микишин из-за сына, что дочь за него не вышла, вот и наговаривает! – Врет, значит? Не портил ты машину? – Ну, попортил немного. А какая теперь разница, если она погорела? – А если бы не погорела? – предположил Лев Ильич. – Ну, тогда исправил бы. – А может, ты подумал, что легче поджечь, а? И никаких следов? – подсказал Терепаев. – Я что, дурной? И главное дело – когда бы я поджег? Я уходил, там еще Виталька оставался. Вот у него и спрашивайте. – А может, ты забыл что-нибудь? – продолжал подсказывать Терепаев. – Ничего я не забывал. Допрашивая, Терепаев осматривал Савичева как-то по-особенному. А тот, разговаривая, спокойно сидел на крыльце и чинил вентерь, вплетая недостающие прутья. – Ну-ка, встань! – сказал вдруг Терепаев. – Чего это? – Встань, встань! Савичев, усмехнувшись, встал. – Похож? – спросил Терепаев Льва Ильича. – На кого? – На твоего брата? – Вообще-то да... – Лев Ильич понял, к чему клонит Терепаев. – И рост, и фигура... – А я о чем говорю! Ну-ка, пройдись, Савичев! – Еще чего! – отказался тот. – Я вам не клоун! – Это следственный эксперимент! – объявил Терепаев. – Тебе что, трудно пять шагов сделать? – Да хоть десять! Деревенскому человеку (да и любому нормальному вообще) очень трудно делать что-то напоказ и без цели, он этого стесняется. Поэтому Савичев взял ведро и пошел к колодцу, будто ему нужна вода. Терепаев и Лев Ильич внимательно смотрели на его походку. – Ну? – спросил Терепаев. – Вроде похоже... Только очень он медленно идет. – А куда ему торопиться? Ты побыстрей, Савичев! – крикнул Терепаев. – Ага! Бегом побегу! – пообещал Савичев, но не побежал, а наоборот, совсем встал, бросив ведро на землю. – Ты не увлекайся, – призвал Лев Ильич Терепаева. – Ты версию Ступина не упускай. – Я все версии не упускаю! – с чувством профессионального достоинства ответил Терепаев. – А скажи, Савичев, Ступин ничего такого не говорил? Может, грозился? Ну, как бывает, человек злится и говорит: сожгу все! То есть вроде не всерьез, а потом оказывается – вполне всерьез! А? Савичев вспоминал – и вспомнил: – Вообще-то говорил. – Да? И что говорил? – Ну, не так, что сожгу... Сейчас, вспомню... А, вот как. Гори, говорит, все синим пламенем! Микишин слышал, может подтвердить! Прямо так и сказал: синим пламенем! – Вот! – записал Терепаев. – Это уже кое-что! На, подпиши. – Чего это? – Твои показания. – Я их не писал, с какой стати буду подписывать? – Зато я писал – с твоих слов. – Откуда я знаю, чего ты там писал? – Можешь прочитать! Это ведь ты говорил, сам! – Откуда я знаю, чего я говорил? Мало ли что скажешь, а потом отвечай! Лев Ильич рассердился: – Не валяй дурака, Савичев! Вот, тут записано, – он заглянул в папку Терепаева, – «Заявляю, что Ступин в устной форме выразил пожелание о пожаре мастерских». Твои ведь слова! – Ничего подобного! «Заявляю»... – выдумали тоже! Я не заявлял! – Хорошо, не заявлял. Подтвердил. – И не подтверждал! – Вот капризный какой! – подосадовал Терепаев. – А что же ты сделал? – Просто сказал. – Ладно, запишем: «Я сказал, что Ступин в устной форме выразил пожелание о пожаре». Так? – Нет. Никакого пожелания он не выразил. Он просто выругался. В смысле настроения. – Ладно! – Терепаев и на это был готов ради оперативности. – Пишу: «Ступин в устной форме выразил свое настроение о пожаре мастерских». Так? – Нет. – Да ё! – невольно выругался Лев Ильич. – Что не так-то, что?! – Он о пожаре не сказал. И о мастерских не сказал. Он сказал: гори все синим пламенем. – А всё – не мастерские? А синее пламя – не пожар? – Вы толкуйте, как хотите, – упрямился Савичев, – а я ничего подписывать не буду! Терепаев с треском захлопнул папку. – Ничего! Вызову тебя в район – там подпишешь! Пошли дальше, Лев Ильич! Они пошли дальше, а Вадик бродил по пепелищу. Что-то поднимал и совал в большой полиэтиленовый пакет. К пожарищу подошел Хали-Гали и спросил: – Свинчаток не видно там? – Каких свинчаток? – не понял Вадик. Хали-Гали объяснил: – Грузила из свинца. Ты что, не знаешь? Из старых аккумуляторов пластинки свинцовые достают и льют грузила. – Тут все расплавилось, дед. – Жалко. Хотел бредешок наладить, а у него все грузила пооборвались. Заглянул вчера к Микишину – у него тоже нет. Бутылку пообещал, он пошел лить сюда. Не успел, что ли? И не спросишь, сено косить уехал. А чего ему еще делать, работа его вся погорела! Вадик уставился на старика: – Постой. Ты говоришь, он вечером сюда пошел? – Уже темно было. – Грузила лить? – Об чем и разговор! Ты глянь по углам где-нибудь, может, он положил для сохрана? – Гляну, дед, – весело пообещал Вадик. – Обязательно гляну, только потом! И он побежал к Кравцову. Он побежал к Кравцову, а Ступин пришел с вещами к Юлюкину и попросил подвезти до Сарайска. – Всегда рад, Виталя, но не на ходу машина! – А что случилось? – Да ерунда какая-то... Заводится и глохнет тут же! – Искра идет? – деловито спросил Виталий. – Есть искра, свечи менял месяц назад. Боюсь, карбюратор барахлит. Он давно у меня чего-то... – Смотрели уже? – Смотрел, ничего не пойму. – Ну, давайте вместе посмотрим. Юлюкин согласился, уверенный, что Виталий до вечера не отыщет, в чем причина неполадки. Кстати, он не сам это придумал, а вспомнил случай: пьяный Читыркин в очередной раз собрался уехать из дома куда глаза глядят. Это его обычная идея, когда переберет: все ему перестает нравиться. Сначала он шумит и скандалит, обличая неполадки и недостатки в вещах, в предметах и людях, потом обращает внимание сам на себя и удивляется, как его такого земля носит, как его такого люди терпят? С этими горькими словами он садится в свой ушастый «Запорожец», выданный ему когда-то даром, льготно, ибо он считается инвалидом в связи с давнишней производственной травмой ноги, и едет наугад, в дождь, в буран, в слякоть и зной, едет без пути и намерения, едет со страшной скоростью до тех пор, пока не кончится бензин или машина не увязнет в овраге или он не заснет на ходу. И однажды Мурзин, позванный по-соседски женой Читыркина с просьбой хоть как-то окоротить буяна, решил подействовать не на него, а на «Запорожец», что вернее: механизм послушней человека. И Читыркин в тот раз не уехал, не сумел обнаружить и устранить неисправность. Юлюкин там был и видел, что сделал Мурзин. Вот и воспользовался примером. Виталий начал ковыряться в моторе. Виталий начал ковыряться в моторе, а Терепаев и Лев Ильич так ничего толкового и не узнали. И зашли в администрацию. – Совсем нас запутали! – пожаловался Лев Ильич брату. – Синицына вообще говорит, что тебя видела. – Это когда же? – Да ночью. Говорит: на тебя похожий человек через забор лез. Андрей Ильич смутился. Он так явственно смутился, что ни Терепаев, ни Лев Ильич не могли этого не заметить. – Ты чего хочешь сказать? – спросил Лев Ильич. – Да я это был, – неохотно признался Андрей Ильич. – Ты?! Зачем? Не мог ключи взять? – Да у меня они были вообще-то. Один комплект, как обычно. Лев Ильич сел на стул и вытер пот со лба. – Андрей, с тобой все в порядке? Сказки какие-то рассказываешь. На забор полез среди ночи! Андрей Ильич хмыкнул и вдруг спросил его: – Помнишь, в Акимовке нашей мастерские тоже были? – Ну! – А помнишь, мы через забор туда лазили за подшипниками? – И он объяснил Терепаеву: – Мы эти подшипники разбирали, доставали шарики и играли в бильярд. Маленький такой, игрушечный, из шахматной доски сделали. А кии – вот такусенькие! – ты, Лева, сделал. Лев Ильич вспомнил и разнежился: – В самом деле... Увлекательная игрушка была... Так ты что, за шариками полез? – За шариками я бы и так вошел. А бильярд у нас нормальный есть. Просто шел... Бессонница одолела... Шел мимо, вспомнил... Вот, думаю, была молодость, было детство... На стены птицей взлетал... И что-то мне тоскливо стало... Дай, думаю, попробую. Ну и попробовал. И залез, между прочим! Без всяких приспособлений! Так что – какие еще наши годы! Само собой, теперь, когда порыв остался во вчерашнем дне, рассказывать об этом Андрею Ильичу было неловко. Он, похоже, сам удивлялся, как это его угораздило. – И когда это было? – спросил Лев Ильич. – Я же говорю: поздно. Там никого не было уже. – Получается, вы были последним? – У Терепаева появилась в голосе подозрительная официальность. – Получается... – Ну, Илья Сергеевич, ты не торопись! Еще ничего не доказано! – предостерег Лев Ильич Терепаева. – Мы еще со Ступиным не говорили! И Хали-Гали не допросили, и Гешу-мотоциклиста. – А вон он как раз! – услышал Андрей Ильич звук Гешиного мотоцикла. Услышав звук Гешиного мотоцикла, Андрей Ильич высунулся в окно и махнул рукой, чтобы тот подъехал и вошел в администрацию. Геша явился. – Рассказывай, – тут же приступил к допросу Терепаев. – Ночью видел кого у мастерских? – Видел! – охотно сообщил Геша. – Кого? – Савичева. Все переглянулись. – Когда? – Ночью, про ночь же спрашиваете. У меня как раз мотоцикл забарахлил, я в сторонке с ним ковыряюсь, смотрю – Савичев идет. Посвистывает. – К воротам? – уточнил Терепаев. – Зачем? На воротах замок. Там с другой стороны целый кусок забора отогнулся, пролезть любому легко. – Ты-то откуда знаешь? – спросил Лев Ильич. – Ха! – удивился вопросу Геша. – А кто не знает? – И Ступин знает, само собой? – намекнул Терепаев. – Не обязательно. Он начальство, а начальству всего знать не положено! – веселился Геша. – Ладно, умник! – строго сказал Терепаев. – Ты не скалься, а говори дальше, кого еще видел? Ступина видел? – Видел! – Вот! Когда? – Днем еще. – Тебя про ночь спрашивают! – А-а-а... Нет, ночью не видел. – А Савичев, значит, в дыру залез? – Не знаю. Шел в ту сторону, но, может, и мимо шел. Терепаев отпустил Гешу, приказав: – Найди старика этого, Хали-Гали, и пусть он сюда придет! – Да я уже здесь! – послышался голос. – Да я уже здесь! – послышался голос, и в открытом окне показался Хали-Гали. – А где был? – спросил Терепаев. – Да тут и был. Сидел у стеночки, тут тенек, прохладно. – То есть ты слышал весь процесс следствия! – обвинил Терепаев. – Слышал, – не смутился Хали-Гали. – Но я же не знал, что это следствие! Если бы я знал, я бы ушел. Я думал, просто вопросы задаете. – Когда я задаю вопросы, это и есть следствие! – разъяснил Терепаев. – Тебя тоже сейчас буду допрашивать, и ты обязан отвечать честно! – Пожалуйста! – Да ты зайди сюда, через окно, что ли, буду спрашивать? – А почему нет? И мне тут прохладно, и тебе все видно и слышно. Терепаева такое неуважение к протокольному мероприятию задело, и он настоял, чтобы Хали-Гали вошел в администрацию. Тот не упирался, вошел. И тут же сознался, что Микишин поздно вечером должен был пойти в мастерские, чтобы отлить грузила. Но неизвестно, ходил ли. – А теперь куда-то поехал сено косить. – Так. Что получается? – Терепаев начал загибать пальцы. – Савичев возвращался в мастерские. Микишин мог вернуться. Вы, Андрей Ильич, получается, там тоже были. Это мы так совсем запутаемся! А нас интересует что? Нас интересует в первую очередь Ступин! Нас интересует, был ли он там ночью! – Почему? – спросил Андрей Ильич. Терепаев посмотрел на него с недоумением: что, дескать, за вопрос? И открыл уже рот, чтобы объяснить. Но так с приоткрытым ртом и остался: он и сам уже успел забыть, почему именно Ступин интересует его в первую очередь. Лев Ильич поспешил напомнить: – Даже если Ступин не был последним, он вполне мог заложить что-нибудь такое, чтобы загорелось, но не сразу. Потому что у него самые веские причины. – Точно! – с облегчением вспомнил Терепаев. – Я же говорю: пора с ним строго побеседовать! Строго побеседовать со Ступиным было трудно: он уже шел прочь от села. Некоторое время назад он, повозившись с мотором юлюкинского «Москвича», дернул наугад бензопровод, тот отскочил, Виталий увидел деревянную затычку, вынул ее, повертел в пальцах. Она была вырезана недавно. – Надо же! – сказал Юлюкин. – И как она туда попала? – Да я вот тоже думаю... – посмотрел на него Виталий. Юлюкин отвел глаза: – Кто же это мог? Ребятишки, что ли, баловались? – Чьи? – Да мало ли. Я просто живу, ворот не запираю... – Ладно. На попутной уеду, – сказал Виталий. – Или автобуса дождусь. – Вытер руки и пошел со двора. Тем временем Вадик рассказывал Кравцову то, что узнал от Хали-Гали. Кравцова это почему-то не поразило. – Ну, мог Микишин зайти. А мог и не зайти. Ты лучше скажи, как там Терепаев, Ступина еще не арестовал? – Нет пока. – Это хорошо. Время работает на нас. Но одновременно и против нас, – туманно выразился Кравцов. – А самого Ступина ты не видел? – Видел, – сказал наблюдательный Вадик. – Он к дороге пошел. – К дороге? Это плохо... – Конечно. Он уедет, а ему нельзя. – То-то и оно. Ты давай иди, анализируй, что нашел. Есть следы какие-нибудь? – Провода оплавленные. Я, кстати, хотел... – После, Вадик, после. Говоришь, к дороге Виталий пошел? – К дороге. – Ну, значит, и мне к дороге. И Кравцов пошел к дороге. Там на обочине сидел Виталий. Кравцов знал, что перед ним две задачи. Первая: вернуть Виталия. Вторая: объяснить Виталию, что Людмила ему верна и что она его любит. Собственно говоря, вторая задача смыкается с первой: если Виталий поймет, что Людмила ни при чем, у него нет причины уезжать. Ведь не из-за обиды же на то, что его подозре– вают, он принял такое решение. Обида – всего лишь повод. При этом Кравцов понимал: нельзя уверять, будто ничего не было. Виталия это не убедит. Так люди устроены: им надо, чтобы кто-то оказался виноват. Иначе получится, что они сами виноваты, обвиняя невиновных. Кому же это понравится? И Кравцов принял решение взять вину на себя. – Милиция идет! А я думал, ты все в сарае прячешься! – сказал Ступин, полулежа на траве, жуя травинку и глядя в даль. Кравцов сел рядом: – Я все объясню. Людмила ни при чем. Меня, видишь ли, жена бросила. Тоже Людмилой зовут. Я уехал сюда. И вот встречаю женщину. И опять – Людмила. Совпадение! Ну, я и начал... Ну, намеки всякие делать. А она с самого начала просила прекратить. – Может, без подробностей обойдемся? – Виталий приподнялся, сел, тяжело склонив голову, обхватив руками колени и сцепив пальцы до белизны в них. – А не было подробностей! Я просто... Ну, встречал ее все время. Конечно, это видели. Слухи пошли. Она очень сердилась. – Могла бы мне сказать. Кравцов с облегчением услышал в голосе Виталия способность к пониманию положения. И продолжал: – Ты гордый – и она гордая. В общем... Такая, в общем, история... Грубо если сказать – приставал без взаимности. Помолчав, Виталий спросил: – Это что, характер такой или ментовские привычки? – И характер... И привычки, конечно. Но теперь все, теперь до меня дошло. – Долго до тебя доходит. Тупой ты, как все мусора. – Вроде того, – вздохнул Кравцов. – Только не надо, Виталя, этого: «мусора». Не нравится мне это слово. – А кто ты еще есть? Самый последний мусор! И это стерпел Кравцов. Пришлось стерпеть. – Ладно, – сказал он. – Главное – вернуться надо. Хочешь, чтобы на тебя думали? Людмила там с ума сходит. – Это точно, – согласился Виталий, даже будто слегка гордясь этим. – Она даже Юлюкина, как я понял, подговорила, чтобы он машину испортил. – Ну, вот. По моим предположениям, Терепаев и Лев Ильич к ней сейчас могут прийти. Хорошо ей будет без тебя на вопросы отвечать? – Они не имеют права ее допрашивать! – А кого, если тебя нет? Виталий не ответил, взял сумку и пошел к селу. Кравцов отправился за ним, но по пути заглянул к Вадику. Он заглянул к Вадику и сказал: – Ну, есть что-нибудь? На тебя вся надежда! Вадик ответственно сказал: – Спасибо, но стопроцентно причину возгорания в данный момент установить невозможно! – Это я понял еще до пожара, извини! А могут Терепаев и Лев Ильич уцепиться за что-то? – При желании уцепиться можно за что угодно. Горючее, например, хранилось не как положено. – Ты-то откуда знаешь? – А и знать нечего. Если горючее было, уже из одного этого следует, что оно хранилось не как положено. Кравцов не стал вникать в типичный образец анисовской логики, его волновало другое: – Ступина могут в этом обвинить? – Вполне. Как начальника мастерских. – Так. Дальше. – Дальше? Вот, видите, – указал Вадик на черные обрывки проводов, разложенные на газете. – Провода обгорели по всей мастерской. Но вот тут они не просто обгорели. Характер обрыва и оплавления свидетельствует о коротком замыкании! – торжественно заключил Вадик. – Которое могло произойти и во время пожара, но могло и стать его причиной! Ветхие провода были. И проведены с нарушениями, открытым способом. – Интересно! А в этом кто виноват? – Да никто. Или советская власть. При ней еще мастерские строили, и провода пустили как попало. Между прочим, я к Мурзину сбегал и спросил насчет проводки, так он даже разозлился. Говорит: сто раз предлагал Шарову-старшему электричество и в мастерских, и на винзаводе поменять. Везде старые провода. А Лев Ильич жмется, денег жалеет. – Вадик! – воскликнул Кравцов. – Да ты сам не представляешь, какую ты мне замечательную вещь сказал! – Почему не представляю? Представляю, – улыбнулся Вадик. – Тогда за мной! С уликами! Кравцов выскочил из медпункта и побежал к дому Ступиных. Он побежал к дому Ступиных, а там уже сидели Терепаев и Лев Ильич. Людмила не сказала им, что Виталий собрался в город. Сказала, что вышел. – Подождем, Илья Сергеевич? – предложил Терепаеву Лев Ильич. – Придется подождать. Они сели. Людмила, понимая, что это невежливо, не в силах была предложить им чаю или молока. Наоборот, она сказала им обидные слова: – Насколько я понимаю, вам надо на кого-то свалить вину? Лев Ильич хотел было ответить, но Терепаев взял его за руку: – Я думаю, на свежем воздухе подождать можно. Он не любил вмешательства постороннего гражданского населения в ход следствия. Они вышли на свежий воздух, а тут как раз и Виталий идет. – Это как понимать, Виталий? – спросил Лев Ильич. – С вещами, я смотрю? Уезжать собрался? – Наоборот, приехал. – Нет, вещи – это хорошо! – одобрил Терепаев. – Пригодятся. В район поедем, Ступин! – Зачем? Свидетелей нашли? – Свидетелей полно! – уверенно и привычно сказал неправду Терепаев. – Но дело не в них. Там, может, все побывали, все село! Оказывается, туда легко пролезть можно, ты это знал? – Я говорил Льву Ильичу... – Не говорить надо было, а делать! – отреагировал мгновенно Лев Ильич. А Терепаев нагнетал: – По-любому, друг дорогой, таких мотивов, как у тебя, ни у кого нет! Тебе Лев Ильич ревизию обещал? Обещал. Уволить тебя обещал? Обещал! Очень веские причины! Поэтому садись-ка в машину, а то устал я у вас тут ерундой заниматься! Но в это время на крыльцо вышла Людмила. Услышав последние слова Терепаева, она подошла к Виталию, взяла у него сумку и сказала: – Никуда он не поедет! – Извините, поедет! Иначе – сопротивление при задержании, а это особая статья! – А он и не сопротивляется! Это я сопротивляюсь! И не только сопротивляюсь, а могу вообще вам такое тут устроить! Доказательства есть? Нет! Ну и мотайте отсюда! – Людмила взяла велосипедный насос, лежавший на перилах крыльца, другого ничего не нашлось. И взмахнула им: – Мотайте, это мой дом, мой двор, вы вообще без санкции не имеете права! Сейчас вот офигачу по лбу – и мне ничего не будет! – распаляясь, кричала Людмила. Виталий невольно усмехнулся: странно ему было видеть свою насквозь городскую и насквозь интеллигентную жену в роли бунтующей деревенской бабы, на которую она сейчас, по правде сказать, была очень похожа. А Лев Ильич тем временем как бы случайно сделал шаг, другой – и оказался в стороне от Терепаева. Терепаев стоял теперь один, но его это не смутило. Возмущенный нападками на себя, он отчеканил: – Ступин, официально сообщаю: вы задержаны! А вы, – обратился он к Людмиле, – если будете продолжать свое поведение, тоже подвергнетесь! – Минуточку! – послышался крик. Во двор вбежали запыхавшиеся Кравцов и Вадик. – Минуточку! Хотелось бы понять, что происходит? – задал вопрос Кравцов. – Я тебе потом объясню, – ответил Терепаев. – Да нет, у нас свои объяснения есть! Вадик, прошу! Вадика уговаривать не надо было. Он разложил на земле газету и повторил то, что сказал Кравцову относительно проводки, короткого замыкания и т.п. – Ты что хочешь сказать, фельдшер? – возмутился Лев Ильич. – Ты хочешь вообще на меня вину свалить? Я сам, получается, собственную машину сжег? И тут Мурзин, оказавшийся тут то ли случайно, то ли нарочно, подал голос: – А я вас сколько предупреждал, Лев Ильич? И о проводах говорил. И рубильники давно надо было за территорию вынести, в ящик железный поместить с замком, для аварийного отключения. Да и много чего переделать надо. А то так и будет гореть. – Уже сгорело, – заметил Хали-Гали, который тоже стоял здесь, у забора. И вообще довольно много народа собралось. И слышался в этом народе какой-то ропот, который Терепаева раздражал. – Что будем делать, Лев Ильич? – спросил он. – Я целый день, между прочим, занимаюсь, служебное время трачу! – Ужинать будем, – неожиданно ответил Лев Ильич. – А о пожаре напишем: самовозгорание. – Все в ихих руках! – послышался голос. – Чего надо, то и напишут! Лев Ильич и Терепаев, не обращая внимания на некомпетентные реплики, удалились. Они удалились, а Людмила сказала Виталию: – Ну? Пошли домой? – Погоди, – сказал Виталий. И повернулся к Кравцову. Кравцов улыбнулся ему, думая, что он хочет поблагодарить его за помощь. Но Виталия другое мучило и грызло. Почти вся Анисовка была тут. И все эти люди думают, что он, Ступин, позволял своей жене крутить с участковым. Все эти люди распускали слухи, веря в них. И сейчас хороший момент, чтобы все им объяснить. Поэтому Виталий, глядя на Кравцова, спросил Людмилу: – Значит, приставал он к тебе? Людмила очень удивилась и посмотрела на Кравцова. А тот взглянул на нее виновато, слишком виновато, так по-настоящему виноватые люди не смотрят. И Людмила поняла, что Кравцов просит этим взглядом ответить положительно на вопрос Виталия, иначе все окончательно запутается. И она сказала с прощающей улыбкой: – Да ерунда. Ну, немного было. Но теперь нет. Люди стояли, смотрели и слушали. – Дело прошлое, Виталий, – сказал Кравцов. – Ну да. Прямо спасибо я тебе должен сказать? Ну, спасибо! – пошел Виталий к Кравцову, протягивая руку. Тот протянул в ответ свою. Но Виталий пожимать ее не стал, а ударил неожиданно Кравцова в живот, а потом по лицу и опять в живот. Кравцов упал. Мы уже говорили, что только в кино все красиво получается. А в жизни не только некрасиво, но еще и болезненно. Кравцов абсолютно не был готов к нападению, удары его оглушили. Он поднялся, перед глазами все плыло. И тут опять удар, и еще один. Горячее что-то потекло по лицу. Крики людей послышались. Он опять упал. Встал, вытер лицо, протер глаза. Постоял. Шагнул к Виталию. Еще постоял. И отвернулся от него, и пошел прочь, сказав при этом, ни к кому не обращаясь: – Ну, вот. Теперь, кажется, все довольны... Он ушел, а Виталий сел на землю, будто в один миг очень устал. И сидел он не победителем, а просто сильно утомившимся человеком. Людмила подошла, положила руку ему на плечо и сказала, жалея его дурость, и гордость, и все остальное, чем напичкана глупая мужская душа, которую если не простить, то тогда зачем и женщины на свете? – Чего расселся? – сказала она. – Пошли домой. Поздним вечером Кравцов сидел в администрации с Андреем Ильичом и, не будем скрывать правды, выпивал. – Объясни, – просил Шаров, – как это все получилось и зачем? – Время мне надо было выгадать, – сказал Кравцов. – Чтобы Терепаев сразу же Ступина не взял, а у него намерение такое было. Пришлось немного его запутать. Гешу я попросил сказать, что он Савичева видел. А Геша его и в самом деле там видел, только неделю назад. И Хали-Гали, было такое, просил Микишина после работы грузила отлить, только в прошлом году. – Твое здоровье! – поднял стакан Шаров. – А меня зачем в грех ввел, врать заставил? – Я же говорю – для путаницы. – А разве это не дача с моей стороны ложных показаний? – Ни в коем случае! Это же не официальное следствие было и не суд. Терепаев чистой самодеятельностью занимался. – Да... Умеешь ты подъехать, конечно! – признал Шаров. – И, ты знаешь, я так все расписал, что самому понравилось! Ей-богу, даже поверил, что я там был, что детство вспомнил и на стенку лазил! – Трудней было заставить Синицыну поверить, что она вас видела. – В самом деле, как? Внушил ты ей, что ли? Как это сейчас называется? Зомбировал? – Зачем? Просто сказал ей по секрету, что все видели. Ну, не все, а некоторые. И тут же оказалось, что и Зоя Павловна видела. Не могла она такого допустить: другие видели, а она нет! А можно я тоже спрошу? – Спрашивай. – Я все думаю про историю с Кублаковым. Тоже столько путаницы – будто кто ее нарочно устроил. – Ну уж не я. – Возможно. Но признайтесь, Андрей Ильич, вы к жене его, то есть к вдове, имеете интерес? – А если и имею? Я мужчина еще здоровый. Я ко всем женщинам интерес имею! Хотя жену свою не променяю ни на что! – Верю. Продавщица тоже вашим вниманием пользуется? – Добротой моей она пользуется, – уклонился от прямого ответа Шаров. – А с Кублаковым стычек не было на этой почве? – У кого стычек не бывает? Ты тоже сегодня стычку имел. Вон как губа распухла! – Не хотите говорить серьезно на эту тему, Андрей Ильич? – Не хочу. Скажу одно: Кублаков жить устал. И мне в этом признавался, и Клавдии-Анжеле говорил. И моя версия, даже убеждение: самоубийство это. Или утонул, или застрелился, а потом утонул. – Это как же? – Да просто. Встал на берегу, выстрелил в себя – куда упадешь? В воду! – Вы так говорите, будто это видели, – заметил Кравцов. Шаров захлебнулся соленым помидором, которым закусывал. Влага потекла по лицу и по рукам. – Вот зараза! – он вытерся и взял стакан. – Давай лучше выпьем, я вижу, не берет тебя. Твое здоровье! – Ваше здоровье! – поднял стакан Кравцов, понимая, что имеет дело С ОЧЕРЕДНЫМ ЗВЕНОМ В РАССЛЕДОВАНИИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ГИБЕЛИ КУБЛАКОВА. |
||
|