"Участок" - читать интересную книгу автора (Слаповский Алексей Иванович)Глава 9 91/2 рублейЕсли кто-то попробовал чего-то хорошего, он после этого плохого не захочет. Хали-Гали помнит, как отец привез ему с войны трофейную удочку. Замечательная была удочка, телескопическая, то есть раздвижная; она доставала до середины Курусы, чем Хали-Гали (тогда еще просто Сенька) гордился несколько дней подряд, ловко таская красноперок и окуней. Это обидело его товарищей, и один из них, не выдержав, изломал удочку со словами: «Ты не хвастай, а попробуй на нормальную так половить!» Конечно, подрались, но удочку починить было невозможно. С тех пор Хали-Гали разлюбил рыбную ловлю. Удить самоделками ему стало неинтересно. Или человек совсем другого поколения, Володька Стасов. Он видел в Полынске у кого-то из богатых родственников домашний кинотеатр, то есть телевизор с огромным экраном и хорошим звуком. Весь вечер просидел как зачарованный, и после этого собственный телевизор смотреть уже не хотелось: звук дребезжит, изображение двоится, цвета какие-то синюшные; двадцать лет ему все-таки, возраст. Или Колька Клюев. Парню повезло: за него вышла замуж красивая, умная и работящая Даша, родила ему мальчика и хоть держит Кольку в строгости, зато он не заглядывается на других девушек и женщин: лучше Даши все равно никого нет. Эти три анисовских жителя упомянуты неспроста: в один и тот же день Хали-Гали был ограблен, а Володьку с Колькой сильно обидели, да еще и при участии милиции. Но по порядку. По порядку следует начать с того, как Кравцов, плавая утром в Курусе, увидел на берегу Вячеслава Романовича Стасова и поздоровался с ним. Стасов от-ветил. – Хорошо клюет? – спросил Кравцов. – Нормально. Кравцов огляделся. – А ведь где-то тут Кублаков утонул. Вы-то, наверно, тоже на гулянье были, ничего не видели? – спросил он больше для проформы, но ответ оказался неожиданным: – На гулянье я не был, я тут был. Тоже ловил помаленьку. Погода менялась под вечер, рыба хорошо брала. – То есть, может, даже и видели что? – Видел, как Кублаков на тот берег поплыл. Меня не заметил, плыл сначала вдоль, а потом свернул – и на берег. Кравцов очень заинтересовался. – Так-так-так! И что дальше? – Дальше? Потом выстрел я слышал. – Сразу же? – Нет. Часа через полтора. Да все, наверно, слышали. – А потом? – И все. Больше ничего не видел и не слышал. – Интересно получается... То есть он не утонул и его не утопили? – Кто знает. Может, утонул. Может, утопили. Но после того, как я ушел. – А вы когда ушли? – Да стемнело уже. Кравцов помолчал, осмысливая сказанное Стасовым. И задал еще вопрос: – Следователям и прочим, кто приезжал, вы об этом рассказывали? – Нет. – Почему? – А никто не спрашивал, товарищ начальник. У меня правило: не спрашивают – молчи. У Стасова много и других правил. И вообще он человек своеобразный. Например, совсем не пьет. Нет, конечно, в Анисовке есть и другие непьющие мужики. У кого-то, например, здоровье пошатнулось. Впрочем, это не причина. У Читыркина оно не только пошатнулось, а совсем упало: у него и язва, и давление, и еще какие-то болячки, а он ничуть не перестает. Наоборот, хвалится тем, что держится исключительно питьем. Тогда другой вариант: есть непьющие запойные. То есть те, кому просто нельзя прикасаться к спиртному: после первой же рюмки их уносит в алкогольное небытие на неделю, полторы, две... Таков, между нами говоря, Дуганов. Он человек в общем-то положительный, неглупый, входил когда-то в руководящую структуру совхоза «Анисовский». Мог терпеть год, два, было даже – три года держался. А потом срывался и подолгу не мог остановиться. И опять отдыхал год, два и больше. Заметим в похвалу ему, что у многих периоды трезвости гораздо короче. Таких, как Дуганов, запойных, в Анисовке несколько. Есть и болезненные, как Читыркин, но которые, в отличие от него, крепятся неделями и месяцами. Другие терпят по долгу службы, ради семьи, однако это все – временно непьющие, умеренно пьющие, по праздникам пьющие и т.п. А совсем непьющих в Анисовке все-таки только двое: зоотехник Малаев и Стасов. Но с Малаевым особенная история, он раньше зашибал очень крепко, потом бросил и утверждает, что сделал это из принципа и из гражданского долга. Стасов же случай уникальный: он не пьет Придется пояснить. Вячеслав Стасов с юности был склонен к умственным рассуждениям и ничего не делал, предварительно не подумав. И вот однажды перед ним впервые в жизни оказался стакан с вином или водкой – неважно. На свадьбе, на майских праздниках, на похоронах – неважно. Все вокруг пили, Стасову предстояло в первый раз попробовать. Он взял стакан, понюхал. Ему не понравилось. Его поощряли, торопили, подбадривали. Ему не хотелось. И он подумал: а с какой стати я это буду делать, если мне не хочет– ся? То есть в тот момент, когда у каждого молодого человека рождается мысль «что будет, если я выпью?», у него родилась мысль противоположная – «что будет, если я не выпью?». И он не выпил. Раз не выпил, другой не выпил, третий. Ему понравилось! Другие дурят, хулиганят, ведут себя смешно и глупо, а он остается самим собой. Однажды, служа в армии, он все-таки рискнул, заглотнул полстакана спирта, когда замерз, сопровождая военный груз, но ожидания его оправдались: ему не понравилось. Мутило желудок, мозги, вывело из состояния равновесия. Точно так же получилось и с курением. Не хочу, думал он, так чего ради начинать? Не хотеть Стасову очень понравилось. Он поэтому долго не женился. Не хотел. Мать и отец ему всю голову продолбили: женись, пора, люди смеются! – А зачем? – спрашивал он. – Тю, дурак! Какой ты мужик без семьи? – Почему же я без семьи не мужик? – Потому! Женишься, дети пойдут. – Не хочу. Мне и так хорошо. – Это сейчас хорошо! А состаришься – кто поможет, кто утешит? – Ну, вот вы состарились, – отвечал Стасов. – Помочь я вам еще помогу, а утешение какое? Одно вам получается от меня расстройство. Ну и так далее. Он в конце концов женился на довольно молодой и довольно симпатичной Надежде, но только потому, что почувствовал: хочет. Так было и с работой в совхозе. Мороки много, денег мало, охоты совсем никакой. И однажды Стасов взял да и бросил работать в совхозе. Уволился, начал заниматься своим хозяйством, рыбалкой, ульями и прочим, что было гораздо интересней. К нему приставали директор совхоза, профсоюзный руководитель, партийный руководитель, даже из района приезжал какой-то руководитель, и у всех был вопрос: «Почему ты, Стасов, не работаешь в совхозе, в то время как все работают в совхозе?» Стасов отвечал прямо: «А не хочу!» «Ты живешь на совхозной территории!» – напоминали ему. «Этот дом еще мой дед строил!» – отвечал Стасов. Руководители грозили мерами. Надежда плакала, уговаривала мужа, он стоял на своем, хотя, если честно, слегка побаивался. Руководители же были полностью уверены, что легко найдут способ прищучить Стасова. Но вдруг выяснилось: Стасова, не работника совхоза, не члена профсоюза, не члена партии, не члена и не сотрудника вообще ничего – нечем прищучить! Его даже нельзя обвинить в тунеядстве, поскольку мед и сельхозпродукцию он сдает официальным заготовителям из потребительской кооперации и имеет законный источник доходов. То есть руководители набрели вдруг на довольно-таки страшное открытие: оказывается, в условиях тотальной советской и партийной власти и государственного социализма человек может – и даже имеет право! – отделить себя и от советской власти, и от партии, и от социализма, и чуть ли не вообще от государства. Партийный чиновник областного масштаба, обобщивший эти результаты, перестал ходить на работу и взялся сочинять письмо в ЦК КПСС, озаглавленное: «Обнаруженные возможности уклонения от исполнения гражданского долга», где приходил к выводу, что если однажды жители СССР захотят договориться между собой и перестать работать на партию, социализм и государство, они запросто это могут сделать – и в тот же миг без контрреволюции и мятежа, без диссидентов и без происков ЦРУ первое в мире государство рабочих и крестьян перестанет существовать! Он дописал письмо до 156-й страницы, потратив на это четыре месяца, но не закончил: по просьбе домочадцев его свезли в психушку. Это не значит, что Стасов следовал в жизни слепому принципу «хочу – не хочу». Он ориентировался, если можно так сказать, на разумность своих желаний. Он презирал ту логику жизни, которая диктует: «надо потому, что надо!». Его больше привлекала логика: «надо, потому что действительно надо». Вот ульи на зиму готовить для хранения в омшанике – действительно надо. Сено косить действительно надо. Детей поднимать действительно надо. И так далее. И он заметил, кстати, что это всегда совпадает с «хочется». И с ульями возиться, и детей поднимать – просто охота. А вот тащиться на сельский праздник только потому, что «надо, Романыч, людей уважить», – этого он не понимал. Уважить людей он мог и другим способом. В результате о Стасове сложилось мнение, что он как бы немного нездешний. Не то чтобы марсианин, но... В общем, говоря просто, с легкой придурью мужик. Стасова это мнение не волновало, тем более что и жена и дети были людьми абсолютно нормальными. Володька даже чересчур нормальный. Зайди к нему в любое время дня и ночи родственник или сосед, или вообще посторонний человек, попроси его влезть на трактор и чего-нибудь привезти или отвезти, Володька протрет глаза и даже не спросит зачем, влезет и поедет. Эта безотказность почему-то считается лучшим качеством в деревенском жителе, с чем старший Стасов не согласен, но мнения своего другим не навязывает: жизнь не переделаешь! Поэтому следователи к нему и не обратились, зная его репутацию странноватого человека и опасаясь путаницы. Сам же он к ним лезть не хотел: не чувствовал, что это действительно надо. Кравцов, задав еще несколько вопросов и получив ответы, в которых не было принципиальных добавлений к уже сказанному, оделся и пошел в село. Цезарь ковылял рядом. Навстречу им шел Хали-Гали. Навстречу им шел Хали-Гали. – Здорово, Цирроз! – поприветствовал он Цезаря, одновременно прикладывая руку к козырьку фуражки и изображая отдание чести: так он любил здороваться с Кравцовым. Кравцов усмехнулся. – Цезарь! – поправил он. – Да помню я, – засмеялся Хали-Гали. – Но вот какая штука, забыл! У меня утром память вообще никуда не годится. Днем лучше. А к вечеру вообще ничего не помню. После этого Хали-Гали сел рядом со Стасовым на бережку и стал наблюдать. И увидел среди обычных удочек Стасова одну особенную – телескопическую, красивую, из какого-то синтетического материала. – У меня такая же была, только бамбуковая, – сказал он. И поведал Стасову историю, которую мы уже знаем, добавив при этом кое-что личное: – Помнишь Марию Лапину? Такая же история получилась. Когда я на ней жениться хотел, а она в Полынск уехала и за другого вышла, я сразу ко всем интерес потерял. Ну, не так, чтобы уж вовсе без баб... – кашлянул Хали-Гали с мужским лукавством, – но жениться так и не женился. Неинтересно мне было на других, понимаешь? А к удочкам я сколько раз примерялся: то их вовсе не было, а появились – дорогущие, собаки. Я лет десять на них даже уже не смотрю, чтобы душу не травить. А жалко. Помрешь, а на приличную удочку не половишь. На том свете разве. Только, думаю, там про рыбную ловлю вопрос уже не стоит. – А хочешь на мою? – предложил Стасов. – Твоя – это твоя. Не тот интерес. А ты-то на какие шиши купил? – Подарок. Шурин из города подарил. Я даже цену точно запомнил. Потому что шурин чек в упаковку вложил. Ну, чтобы я точно знал, на сколько рублей мне уважение оказали. Тысяча пятьсот восемьдесят! Хали-Гали присвистнул: – Хорошо живет твой свояк! Тыща пятьсот восемьдесят! Хали-Гали еще некоторое время рассматривал удочку, выспрашивал, что ловится, как ловится, надежная ли. И, охваченный какой-то мыслью, поспешил домой. Он поспешил домой, а через полчаса вышел оттуда, одетый в новый пиджак (то есть пиджаку лет пятнадцать, но надеван всего несколько раз, поэтому и новый). В карман пиджака, завернутые в облигацию 1958 года, были уложены тысяча пятьсот тридцать рублей: все сбережения старика. То есть полсотни на удочку не хватало, но Хали-Гали знал, где их взять. Он пошел к Сурикову, который, на счастье, случился дома, возился во дворе. – Василий, не серчай, но мне деньги нужны. – Мне тоже нужны, – вздохнул Суриков. – Но я-то тебе не должен, а ты у меня полгода как пятьдесят рублей взял. Суриков расстроился: – Вот, ё! Хорошо, что напомнил! Ты подожди недельку, ни копейки нет, я серьезно. У Натальи чего-то там имеется, но она не даст. Хали-Гали не терпелось: – А если я ей объясню, что ты должен? – Орать на меня начнет. Да и не поверит, подумает – на выпивку берем. Суриков подумал. И вспомнил: – Слушай! Мне же Сашка Мурзин должен – не пятьдесят, а целых семьдесят! Пошли! Но и у Мурзина не оказалось денег. – Мужики, я бы рад, но сам в долгах! – А перезанять у кого-нибудь? – подсказал Хали-Гали. – Кто мне даст? – Клавдия-продавщица даст, она к тебе нормально относится, ты же ей машинку швейную задаром починил, сам хвастался. – Натурой даст, в смысле – водкой. А так нет, – со знанием дела сказал Мурзин. Хали-Гали тут же придумал: – А давай водкой возьмем! Возьмем – и продадим кому-нибудь. За бутылку как раз пятьдесят дадут. – Он мне семьдесят должен, – уточнил Суриков. – Двадцать потом получишь! – обнадежил его Хали-Гали. – Тебе не к спеху, а мне прямо сегодня надо. А разговор этот, надо заметить, состоялся на территории винзавода, где Мурзин чинил электромотор. Лев Ильич увидел беспорядок, подошел: – Это что тут такое? На троих соображаете? Мурзин не любил несправедливых обвинений: – Извините, Лев Ильич, но вы оторвались от народной жизни! На троих давно никто не соображает. На троих откуда пошло? Я еще помню: водка три шестьдесят две стоила. Трое по рублю, ну и у кого-то еще мелочь есть. Вот и на троих. – Три шестьдесят две она стоила после! – поправил Хали-Гвали. – А до этого два восемьдесят семь. По рублю, правильно, а на сдачу – плавленый сырок! – Размечтались, я смотрю! – уличил Лев Ильич. – Марш отсюда все! Что ж, мужики переглянулись и пошли прочь. В том числе обиженный Мурзин. – Мурзин! – окликнул Шаров. – Александр! Тебя это не касается! Работай давай! – Вы сказали все, Лев Ильич. – Не придуривайся! Я тебя в виду не имел! – Именно что не имели в виду! – окончательно оскорбился Мурзин. – И я не придуриваюсь, а веду образ жизни! И попрошу не кричать! С этими словами он ушел, ведя за собой Хали-Гали и Сурикова, а Шаров-старший возмущенно сказал присутствовавшему при этой сцене технологу Гевор-кяну: – Вот как с такими людьми работать, Роберт Степанович? Когда такое отношение? – Если это вопрос, могу ответить, – философски сказал Геворкян. – Чтобы люди уважали производство, они должны уважать продукт! Мы гоним такой продукт, который уважать нельзя, это не вино, а отрава! А вот если бы мы производили тот же кальвадос!.. – Геворкян сложил пальцы щепоткой. – Там один запах облагораживает! – Рано об этом думать! – хмуро сказал Лев Ильич. – Вот на ноги встанем, тогда. И сердито пошел с территории, а Роберт Степанович смотрел ему вслед, прищурясь, и, настроенный на обобщающий лад, тихо сказал: – Вы-то давно на ногах. А люди-то все еще на карачках... Не на карачках, а как раз на своих ногах пришли трое к Клавдии-Анжеле, поэтому она изумилась их просьбе: – Вы очумели, мужики? Среди бела дня водку им даром давай! – Можно не водку, можно пятьдесят рублей. Взаймы. Взаймы Клавдия-Анжела тем более отказалась дать: наличные деньги у нее на строгом учете. Поэтому, немного еще поломавшись, выдала все-таки бутылку. – И стакан, что ли? – понимающе спросила она. Но, к ее удивлению, от стакана мужики отказались. Они обошли всю Анисовку, но никто не захотел купить водку. Или потому, что свой самогон был. Или своя водка имелась. Или не было ни того ни другого, но не хотелось водки, да и все тут. Это в Анисовке тоже случается. – Кому ж продать-то? – озадачился Хали-Гали. Суриков воскликнул: – Знаю кому! Кравцову! Он самогон не пьет. Тошнит, говорит, с непривычки. – Придумал! – не одобрил Мурзин. – Участковому водку продавать? Ты в чьем уме, Вася? Он, кстати, не только самогон – он, похоже, и водку не пьет. – А у меня план есть! У Сурикова действительно созрел хитроумный план. Придя к Кравцову, он сделал свое предложение, объяснив его так: – Ты пойми, Сергеич, если не купишь, я ведь выпью. А мне захотелось Наталье, только не смейся, захотелось мне подарок ей сделать. А денег не хватает. Хорошо будет, если я вместо подарка напьюсь? – Плохо будет, – не мог возразить Кравцов. И ради чужого семейного счастья купил бутылку. Цезарь присутствовал при этом и, если бы умел говорить, сказал бы Кравцову, что его собственное семейное счастье отсутствует по непонятно чьей вине. Почему Людмила Евгеньевна не едет? Почему сам Павел Сергеевич не едет за ней? Почему он занят какой-то странной работой: то огороды разгораживал, то провода восстанавливал? Непонятно! А Хали-Гали, Суриков и Мурзин, получив, наконец, пятьдесят рублей, рассуждали. – Вот, – сказал Суриков. – Я тебе, дед, отдаю пятьдесят рублей, и я тебе не должен, так? – Так. – А ты мне остаешься должен двадцать. Так? – спросил Суриков Мурзина. – Так, – согласился Мурзин. Но тут сам Суриков, предложивший это, не согласился: – Постой! Что-то я не понял! Ты был мне должен семьдесят рублей. Так? – Ну, так, – не спорил Мурзин. – Ты не дал мне ни копейки – и вдруг остаешься должен только двадцать! Это что за фокус? Мурзин тоже озадачился. Но тут же просветлел: – А пятьдесят за бутылку? – Но бутылку-то Клавдия дала! – Но взял-то ее я! Суриков помолчал, производя в уме какие-то вычисления. И тоже просветлел: – Ясно! То есть ты, Саш, должен Клавдии-Анжеле пятьдесят, так? – Вот новость! – рассердился Мурзин. – С какой стати? Ну да, взял я, но взял-то для Хали-Гали! Теперь он ей должен. Неси, старик, ей полста! – Это как же? – растерялся Хали-Гали. – Зачем я их понесу, если они мои? Мне их Вася отдал! – Да отдал-то он не свои, а те, что за водку получил, а водку взял я – для тебя! – объяснил Мурзин. – Если для него, – засомневался Суриков, – то ты мне, Саш, обратно семьдесят должен! Суриков и Мурзин посмотрели друг на друга с полным непониманием. Они зашли в тупик. – Начнем по порядку, – сказал Мурзин. – Ты старику должен пятьдесят... И они заново начали свои подсчеты, но Хали-Гали не стал дожидаться результатов. Хали-Гали не стал дожидаться результатов, твердо зная, что деньги – его. Он отправился к Стасову, уточнил цену удочки и записал на бумажке ее название, чтобы не ошибиться. После этого хотел было идти к дороге, чтобы дождаться межрайонного автобуса, но выяснилось, что Володька и Колька едут в Полынск на машине, выделенной Шаровым-младшим. Володька вознамерился купить большой телевизор, а Кольке Даша дала денег на специальные детские продукты для малыша, которых не было в анисовском магазине. А заодно, оглядев Кольку, добавила ему на джинсы. – Чтобы люди не думали, что я тебя не одеваю! А то вон, пузыри на коленках, как у пацана. А ты женатый мужчина, между прочим! И вот они поехали. Володька посмеивался над Хали-Гали: – Слышь, дед! Удочку свою купишь, не забудь на чай дать! – Какой еще чай? – не понял Хали-Гали. – Ну, чаевые, бакшиш, не знаешь, что ли? Порядки завели, как в настоящем городе. В магазине на чай, в столовой, в ресторане на чай! Да везде! Понял? Хали-Гали это не понравилось: денег было в обрез. – Придумали тоже... А если не дать? – Обидятся! Так на тебя посмотрят, будто ты им в харю наплевал. – Это пусть, – заранее согласился Хали-Гали. – На меня, Володь, как только в жизни не смотрели. Небось глазами дырку не протрешь, стерплю! Володька высадил Хали-Гали у магазина «Охота-Спорт». Договорились о встрече, и он уехал. Хали-Гали вошел в магазин. И увидел там такое количество удочек, что глаза разбежались. Разной длины, из разных материалов, и телескопические, и спиннинги, и простые... Девушка за прилавком, молоденькая, тоненькая, не посмотрела на старика с презрением, как того можно было ожидать, напротив, отнеслась очень радушно. – Чего желаем? – спросила она. – Удочку желаем. Раздвижную. – Пожалуйста! И девушка стала показывать удочки, бойко перечисляя названия фирм, размеры и цены. Начала она, по хитрым правилам торговли, с самых дорогих, чтобы остальные, тоже дорогие, показались относительно дешевыми. – Вот хорошая удочка, четыре с половиной метра, углепластик, семь тысяч двести... – Сколько? – не поверил Хали-Гали. – Семь двести. – Нет, девушка. Я точно знаю, чего мне надо. У меня название записано! – Хали-Гали достал бумажку и прочел, запинаясь: – «Сру...» Это я с другой удочки списал... Срус-тал, что ли?.. – «Кристалл», – улыбнулась девушка. – Название фирмы. Цена вас какая интересует? – И это точно скажу. Тысяча пятьсот восемьдесят рублей. Длина – три метра. – Тысяча пятьсот семьдесят, – поправила девушка. И подала удочку старику. Хали-Гали смотрел. Она была точно такая, которую он увидел у Стасова и которая ему полюбилась. Но цена смутила. Не такая цена. Девушка по-своему поняла его сомнения. – Знаете, я вам посоветую отечественную взять. Вот – спиннинг «Рекорд», девяносто семь рублей всего, материал – неопрен. Или бамбуковые возьмите, «Удача» хорошая удочка, а стоит всего шестьдесят пять. – Шестьдесят пять рублей? Это что за удочка за такие деньги? Я лучше ветку срежу, чем такая удочка! Ты меня не сбивай! Тыща пятьсот семьдесят, значит? А почему не восемьдесят? Девушка рассмеялась: – Это уж я не знаю. – Зря смеешься, тут вопрос серьезный. Ты вот что, милая. Я смотрю, у тебя вон телефон стоит. Ты дай мне позвонить на одну секундочку. Девушка оказалась удивительно доброй и разрешила воспользоваться телефоном. И Хали-Гали начал дозваниваться в Анисовку, в администрацию. Пока он дозванивался в Анисовку, Володька и Колька осматривали в другом магазине телевизоры. Магазин был шикарный, десятки телевизоров стояли на полках и подставках. И продавец был шикарный, в черных брюках, белой рубашке. Но, в отличие от девушки, которая досталась Хали-Гали, он приветливым не был. Он снисходительно смотрел на двух вахлаков, которые, бесцельно любопытствуя, толклись возле домашнего кинотеатра; тот в целях экономии сейчас даже не работал. Настоящего покупателя этот молодой человек чуял и уважал. Тут же он видел только пустую трату времени. И, приблизившись к вахлакам, сказал: – Вам это не подойдет. – Почему? – выпрямился Володька. – Вы цену смотрели? – Ну, смотрели. Устраивает! – сказал Володька. Колька удивился. Насколько он знал, у Володьки денег раз в десять меньше, чем стоит эта бандура. Он тихонько толкнул его локтем, но Володька не отреагировал. – Ты лучше, – сказал он продавцу, – давай, как положено, рассказывай про него. Я, может, и получше в другом месте найду. Продавец пожал плечами и, глядя в пространство, нехотя, но быстро начал перечислять: – Слим-дизайн, активный сабвуфер тридцать ватт, оптический и коаксильный аудиовыходы, видео ЦАП пятьдесят четыре мегагерца, двенадцать бит, воспроизведение в форматах ди-ви-ди, ви-ци-ди, си-ди, эм-пэ-три, эйч-ди-си-ди, джи-пег, транскордер эн-тэ-эс-си-пал... Колька как зачарованный смотрел в рот молодого человека, откуда вылетали эти звуки. Володька тоже растерялся, но виду не подал. – Ты постой, сипал, – уловил он последнее слово. – Ты чего мне на пальцах объясняешь? Ты включи, я посмотреть хочу. – Включаем только в случае, если хотят купить. – А как я могу хотеть купить, чудак человек, если я его не вижу? – Я имею в виду – в принципе. – Вот я и хочу в принципе! – Сомневаюсь, – холодно сказал молодой человек. – Это с какой стати, интересно? – начал заводиться Володька. – С такой, что вряд ли у вас есть эти деньги! – ответил молодой человек, уважая себя за то, что остается вежливым с явным хамом и придурком и даже называет его на «вы». Хамить хаму – не уважать себя, это был его принцип продавца и человека. – А если есть? У меня даже больше есть, понял? Но я знаешь что сделаю? – мстил Володька продавцу. – Я его у тебя не куплю! Знаешь, почему? Потому что ведешь себя неправильно! К тебе люди пришли, ты должен уважать, понял? Не один твой магазин на свете! И пусть тебя начальство за это похвалит! Пошли, Коль! И гордо вышел из магазина. На крыльце Колька сказал ему: – Ты чего, Володь? Там же нормальные телевизоры были. Большие. По твоим деньгам вполне. – Нет, почему этот гад считает, что у меня денег нет? – обиженно спросил Володька. – Но ведь у тебя и правда нет, – заметил Колька. – А это не ваше дело! – объединил Володька Кольку и продавца. – Я хочу посмотреть – имею право! И между прочим, может, у меня и есть! – Откуда? – От верблюда! Ладно, поехали в другой магазин. Они поехали в другой магазин, а Хали-Гали, дозвонившись до анисовской администрации, попросил Шарова срочно позвать Стасова, чтобы тот ему перезвонил, потому что сам он звонить долго не может: телефон чужой. Через полчаса Стасов позвонил, Хали-Гали уточнил у него цену, а также название, цвет и длину удочки. Название, цвет и длина совпали, а цена нет. На десять больше у Стасова. Положив трубку, Хали-Гали поделился с девушкой сомнениями: – Понимаешь, милая, какая ерунда. Удочка-то похожа, да, боюсь, не такая. У него она тыщу пятьсот восемьдесят стоит. – Это ничего не значит, – объяснила девушка. – Во-первых, в разных магазинах цены разные. И потом, мы же уценку иногда проводим. Осенью она, может, вообще тысячу будет стоить. Хали-Гали испугался: – Это почему? Плохая, что ли? – Нет. Просто сезонные уценки для лучшей реализации. Оборот – закон торговли. – Ты грамотная, я смотрю, – с уважением сказал Хали-Гали. Девушка скромно подтвердила: – Я торговый техникум закончила. Я менеджер по продажам вообще-то, а продавцом временно. – Ну, умница-умница, – похвалил Хали-Гали. Он взял удочку, взял десятку сдачи, повертел ее в руках. – А не можешь мелочью мне? Девушка дала мелочью. Старик выбрал желтенький полтинник и положил на прилавок: – Ты уж извини. Это... как оно называется... На чай! – Да не надо! – рассмеялась девушка. – Бери, бери. Чайку выпьешь, в самом деле. И жениха тебе хорошего. Заслужила! Хали-Гали вышел на улицу, испытывая сразу три радости: и удочку купил, и продавщица добрая оказалась, и сдача имеется – девять с полтиной. Надо же. И как всегда, когда много радости, хочется еще. Хали-Гали вспомнил о Маше Лапиной. То есть она давно уже не Лапина. Хали-Гали знал, где она живет, не меняя квартиры, вот уже сорок с лишним лет. Раз пять собирался к ней зайти. Один раз дошел до самой квартиры, но застеснялся. В последние годы бросил эту мысль, а сейчас опять появилась. Они ведь уже старые оба, считаться нечего. Пусть она тоже за него порадуется. Хали-Гали довольно скоро отыскал двухэтажный дом, поднялся по деревянной лестнице, позвонил в дверь, обитую чем-то клокастым. Из двери высунулся тощий, небритый, лохматый старик в грязной майке. – Чего надо? – Вы извините... Мария Лапина... То есть она не Лапина, а... – Голубева, – подсказал старик. – Ну да. Она здесь живет? – Она здесь не живет! – довольно весело ответил старик – видимо, большой любитель пошутить по всякому поводу. – А где живет? – Нигде не живет. Померла! – закричал старик, смеясь над растерянной физиономией Хали-Гали. Но вспомнил, что дело серьезное, и пригорюнился: – Вот так вот, действительно.... Живешь, живешь... – И давно? – спросил Хали-Гали. – Да уж лет шесть. Нет, пять. Нет, шесть, точно, шесть... Сейчас какой год? Хали-Гали ответил. – Точно, шесть прошло. – Ясно... А вы, значит, муж? – Чей? – Ее? Старик захохотал: – Купи очки, дед! Я ее сын! Он распахнул дверь. Из квартиры его осветило, и стало ясно, что он действительно не старик, а мужчина лет под пятьдесят, просто выглядит очень плохо. – Извините, конечно... – тихо сказал Хали-Гали. – Мы с одного села, так я вот хотел... Извините.... – А ты чего приходил-то? – вдруг заинтересовался Голубев-сын. – Я? Да так... Я вот удочку купил... – Похвастаться, что ли, хотел? Ну, народ! Ха! – Голубев хотел было закрыть дверь, но тут в его мутной голове родилась идея. Оглядев удочку, он спросил: – Дорогая? – Тыща пятьсот с лишним. – Ого! – Голубев убежал и тут же вернулся, напялив на майку рубашку. – Тогда пошли! – Куда? – Так обмыть же надо покупочку! – Оно может быть... Только на обмыть один обмылок остался. Девять рублей с полтиной. Голубев заметно огорчился, но в полное уныние не впал. – Ничего! Я тебе такое место покажу: сто грамм за четыре рубля, за восемь – полный стакан, и закуску еще дадут! – Это где ж тут фонтан такой бьет? – усомнился Хали-Гали. – Не фонтан, а приличное место. Рядом, два шага всего! Пошли! Просто прекрасное место! Прекрасное место оказалось действительно рядом и представляло собой шинок. Шинок – это такой, говоря откровенно, шалман, где страждущим продают разбавленный спирт. По дешевке, потому что хозяевам он обходится еще дешевле. В грязной большой комнате двое клиентов спали в углу, обнявшись. Третий, полуинтеллигентного вида, сидел за столом, покрытым рваной и грязной клеенкой. Обрадовавшись новым людям, он поднял стакан и провозгласил: – За вас, господа! Потому что все равны перед Богом и... перед этой вот мерзостью! Из другой комнаты вышел хозяин, мужчина с большим толстым животом, что-то жующий, хмурый. – Деньги принес? – спросил он Голубева. – Ты мне двенадцать рублей должен! В долг не дам! Голубев молча выкатил глаза, а потом скосил их на Хали-Гали: дескать, клиента привел, не до разборок! Хозяин намек понял и участливо обратился к Хали-Гали: – Что, опохмелиться хочешь, дед? – С чего опохмеляться, я еще не пил! – Хали-Гали выгреб из кармана мелочь. – На все! Хозяин хмыкнул, подбросил мелочь на ладони и, не считая, сразу понял, сколько там. Принес большую бутыль и налил в один из стоящих на столе стаканов. Рядом положил кусок хлеба с килькой: – Угощайся! Хали-Гали, заметив жадный взгляд Голубева, отлил ему половину. Тот схватил, кивнул наскоро, желая этим движением здоровья и благодаря, и махом выпил. После мигнул хозяину, вышел с ним в другую комнату и что-то там ему забормотал. Хозяин выглянул, осмотрел Хали-Гали, удочку. – И ценник есть, я видел! – шептал Голубев. – Тыща пятьсот семьдесят! За тыщу сдать можно! Но сотню мне! Беру по совести, мог бы больше! – Кто тебе больше даст? – ответил хозяин. И пошел к Хали-Гали, который уже выпил и вдумчиво кусал бутерброд. – Добавим, дедушка? – Не на что! – Ничего, я угощаю! И хозяин щедрой рукой налил полный стакан. – Ох, не надо бы, захмелею! – сказал Хали-Гали, но рука сама подняла стакан. Он маленькими глотками вытянул питье до дна. Выпрямился, набрал воздуха в грудь. А выдохнуть не сумел. И повалился на пол. Хозяин на всякий случай пошарил в карманах пиджака. Ничего не нашел, кроме тщательно свернутой облигации. Развернул ее, сплюнул, скомкал и бросил на пол. – Бери его! – велел он Голубеву. – Сейчас вытащим куда подальше. Ну, ты, помоги! – позвал он полуинтеллигента. Тот, видимо, был из бывших юристов, потому что сказал: – Соучастие в заведомом сокрытии следов и признаков преступления, совершаемое по сговору, за вознаграждение или без него, будучи... – Стакан получишь, будучи! Интеллигент взял Хали-Гали за ноги и стал помогать Голубеву, продолжая размышлять вслух: – Веками в России интеллигенция и народ были разобщены, но наконец их соединила круговая порука общенационального воровства, беззакония и нравственного нигилизма! – Шевелись! – Ты шевелись, Володь, ты давай бери чего-нибудь! – сказал Колька Володьке. Они находились в отделе электроники самого большого в Полынске универмага. Но Володька смотрел на телевизоры без интереса. Был тут и домашний кинотеатр, и он даже работал, показывая на своем огромном экране красочные картинки. Однако Володька не взглянул на него. И в результате сказал: – Ладно. Я вот что. Я накоплю денег, я приеду к этому жлобу и скажу ему: на, подавись! И посмотрю, какая у него рожа будет! Эта мысль его развеселила. И они отправились с Колькой сначала в отдел детского питания, где Колька накупил всяких банок и коробок по списку жены, а потом в отдел джинсов. Там их было много: и на полках лежали, и на круговых вешалках висели, которые можно крутить. – Ты что-то не свой размер смотришь, – обратил внимание Володька. – Ты тощее вроде. – Я для Дашки смотрю, – улыбнулся Колька. – Сюрприз, понимаешь? – Понимаю. Володька любил сюрпризы, особенно приятные. Любил, когда ему их устраивали, любил сам устраивать. Поэтому он подумал, что женитьба, в общем-то, не самое плохое дело. – Размера не понимаю, – сказал Колька. – Надо у продавщиц спросить. – Они тебе скажут! – Володька был настроен критично по отношению к работникам торговли. Но Колька все-таки позвал продавщицу. Она была не такая радушная, как девушка из спортивно-охотничьего магазина, но и не такая заносчивая, как молодой человек, обидевший Володьку. Она была никакая. – А скажите, – спросил ее Колька, – это мужские джинсы или женские? – Унисекс, – кратко ответила продавщица. Колька хихикнул. В простоте душевной он считал слово «секс» неприличным, почти матерным. – Это что значит? – спросил он. – Идут на мужчин и женщин. Размер знаете? – Размер... – затруднился Колька. – Ну. Европейский или американский? – Русский нам вообще-то! – вмешался Володька. А Колька, стеснительно оглядев девушку, сказал: – Она с вас ростом. И другими местами похожа. Но вы поширее немного. – Сам ты поширее! – обиделась девушка. – У меня сорок шестой! Значит, у вашей девушки сорок четыре, что ли? – Она не девушка, она мне жена... Не знаю... Если бы на ощупь, я бы понял, – задумчиво сказал Колька. – Еще чего, на ощупь! Ну, вы даете, деревня! – А ты кто, город? – спросил ее Володька, сердясь. – Если город, будь любезна, обслужи клиента по полной программе! Он жене джинсы хочет купить! Имеет право! И деньги есть! Стоит тут, выкорячива– ется! – Я выкорячиваюсь? – Девушка утратила равнодушие и закричала: – Римма Ивановна! Тут вот безобразничают! Подошла женщина среднего возраста в белых буклях на голове. Строго спросила: – В чем дело, молодые люди? – Сами не знают, чего им надо, а обзываются! – пожаловалась девушка. – Мы знаем! – возразил Володька. – Только нам объяснить по-человечески не хотят! Кольке было неловко. Он ткнул наугад в джинсы и сказал: – Да ладно, я уже выбрал. Вот эти. Выходя со свертком, он сокрушался: – Боюсь, маловаты. – А не надо было хватать что попало. Сам будешь носить тогда. – Я ей хотел... – Ладно, надоело мне тут. Поехали знаешь куда? Поехали в ресторан! Мне рассказывали, тут новый открылся: музыка все время, все деревянное, а официантки в передничках, а кроме передничков ничего нет! – Правда, что ли? – А вот посмотрим. Поехали! Они поехали искать новый ресторан и нашли его по каким-то приметам, о которых Володьке рассказывали. Они вошли, увидели пустой зал с деревянными резными столами и стульями. Играла тихая музыка, горел неяркий свет. Зал пересекла симпатичная девушка. Она была действительно в расшитом переднике, но кроме передника на ней было все-таки и платье. А у двери стоял охранник. Он изнемогал от скуки: с момента открытия не появилось ни одного посетителя. Охранник же был человек общительный и любил иногда добродушно пошутить. Вот и сейчас он сказал с деланой строгостью: – Вы куда, молодые люди? – К вам, куда же еще? – удивился Володька. – Минутку. Надпись видели на двери? У нас фейс-контроль. – А это что? – спросил Колька. – Очень просто. Фейс – лицо по-английски. Контроль – понятно. Контроль лица то есть. То есть если кто не понравится, имеем право не пускать. Охранник улыбался. Он хотел немножко напугать этих деревенских парней, а потом, конечно, пустить. Но Володька, к сожалению, не понял его намерений. – А ты на себя смотрел в зеркало? – спросил он охранника без всякого уважения. – Ты сам никакой контроль не пройдешь! Он не знал, что охранник считал свое лицо если и не очень красивым, то мужественным. Ему неведомо было, что накануне любимая девушка поссорилась с охранником, сказав ему: «Бандитская твоя харя!» И уж конечно, Володьке не могло быть известно, что он попал прямо в точку: месяц назад охранник был в Сарайске и там его свой же брат, такой же охранник, не пустил в ночной клуб именно по причине фейс-контроля. Поэтому настроение охранника сразу же испортилось, и он сказал: – Так. А ну пошли отсюда. – Я сейчас пойду! – закричал Володька, направляясь в зал. – Чего такое? Я тут хочу пожрать – и буду жрать! Контроль, ага! Стой там и охраняй дверь, чтобы не унесли! Контроль! Ты как называешься вообще? Обслуживающий персонал! Вот и обслуживай! Но охранник обслуживать не захотел. Он пошел на Володьку, позвав заманчивым голосом: – Костя! Толик! Идите сюда! Появились два крепких парня, один в белом поварском халате, другой в такой же, как у охранника, форме. – Ясно! – сказал Володька. – Сейчас повеселимся! Как происходило это веселье, неизвестно. Известен результат: Володьку, а затем и Кольку выкинули из заведения. Володька, садясь в машину и потирая скулу, бушевал: – Ну, гады! Ладно! Я еще вернусь! Соберу всех наших, мы вам тут устроим фейс-контроль! Каждый фейс так отконтролируем! Нет, какие заразы, а? У меня деньги есть, я что, не имею права? – Просто у них правила, – утешал друга Колька. – Правила? Нет, Коля, это не правила, а это он стоит, тварь, и за человека меня не считает! Интересно это ему, понимаешь? Если я не человек, тогда он – очень даже человек! Я таких в армии видел. Сначала думал: зачем они такие вредные? Характер, что ли? Потом дошло! Это, знаешь, если кто в дерьме запачкался, у него два выхода: или помыться, или других еще больше запачкать. Тогда и он за чистого сойдет! Ненавижу! – Да брось ты. Поехали, Хали-Гали заберем. Они поехали забирать Хали-Гали, но старика у магазина, где условились встретиться, не было. – Уехал, что ли? – озирался Володька. – Он говорил, у него денег в обрез. На чем уехать? А пешком далеко. – Куда же он делся? Володька вышел из машины, прошелся по улице, заглядывая в подворотни старых каменных домов полынского центра. И в одной из подворотен увидел что-то темное. Подошел: Хали-Гали на земле лежит. Он поднял его и прислонил к стене: – Надо же, как натюрился! Удочку обмывал? Живой, дед? Хали-Гали открыл глаза и поморщился: – Перебрал маленько... – Идти можешь? – Сейчас. Ничего... Я крепкий еще... Мне сколько бы ни пить, лишь бы поспать. А я поспал как раз. А удочка где? Володька осмотрелся. Кроме мелкого мусора, в подворотне ничего не было. – Ищи-свищи! Сперли, пока ты спал. У них это запросто! – Нет... Угостили меня... А потом не помню... Оставил, наверно... – Знакомый, что ли, кто? – выспрашивал Володька. – Нет. Давай зайдем... Это где-то тут... Хали-Гали зашел во двор. Вроде то место, а вроде не то... Зашли еще в один двор, другой. Хали-Гали увидел деревянную лестницу, ведущую с улицы прямо на второй этаж. – Вроде здесь. Они с Володькой поднялись, открыли скрипучую дверь и оказались в уже знакомом нам помещении. Хали-Гали и хозяина узнал. И два мужика в углу все так же спят. Правда, к ним добавился третий – полуинтеллигент. Хали-Гали обрадовался: – Здравствуйте! Удочку я оставил тут. – Какую удочку? – не понял хозяин. – И где это тут? Тебя тут не было! – Как же? Ты-то был! – Я-то был! Только обознался ты, спутал с кем-то. Я тебя впервые вижу! Перепутал с похмелья, дед. – Может, и перепутал... – сказал Хали-Гали, боясь напрасно обвинить человека. И тут он увидел на полу свою облигацию. Поднял ее, развернул, показал Володьке: – Моя облигация, я в нее деньги завертывал! Вот, у нее и краюшек оборван, точно моя! Так что, – сказал он хозяину, – был я у вас. Ты уж поищи удочку. Я, может, всю жизнь на нее копил! – Хали-Гали не удержался и всхлипнул. – Не обижай старика! А хозяин тем временем посмотрел в комнату, где вопросительно стояла молодая неопрятная женщина и прислушивалась к разговору. Он незаметно сделал ей пальцем какой-то круговой знак. Она кивнула и пошла к телефону. Набрала номер и что-то тихо сказала в трубку. А Володька вскипел. – Не хнычь, дед! – сказал он. – Еще унижаться перед этим дерьмом! – И медленно стал приближаться к хозяину. – Так. Гони удочку, быстро! Иначе фейс попорчу! – Вы что хотите сказать, молодой человек? – отступал от него хозяин. – Хотите сказать, что мы тут людей грабим? – А то нет? Думаешь, не знаю, как это называется? Притон это называется! – Да неужели? – поразился хозяин, паскудно улыбаясь. И вдруг согласился: – А ведь точно, притон! Так вы бы и выпили, если охота. А если не охота, – повысил он голос, – пошли отсюда, не пугайте посетителей! У нас тут скандалы запрещены! – А я скандалить не буду! – тоже заулыбался Володька и взял табуретку за ножку. – Я тебе просто предлагаю. Или несешь удочку – или я тебе все стекла здесь расхреначу! Быстро! Меня там в машине люди ждут! – припугнул он на всякий случай. В машине ждал Колька, вынув джинсы из пакета и всё пытаясь понять, подойдут они Даше или не подойдут. Он увидел, как мимо проехала милицейская машина, как выскочили милиционеры с дубинками и помчались в подворотню. И через несколько минут вернулись, волоча безропотного Хали-Гали и упирающегося Володьку. – Гады! Коррупция! Мафия! – кричал Володька. А потом завопил, не глядя в сторону Кольки, чтобы милиционеры не поняли: – Коля, езжай домой, вези Кравцова сюда! Быстро! Пока милиционеры оглядывались, ища сообщника, «уазик» отчалил от тротуара и набрал скорость. Может, там был тот неизвестный, к кому обращался задержанный, может, нет. Милиционеры не стали тратить время на погоню и проверку. А Колька за полчаса домчался до Анисовки и ворвался в дом Кравцова с криком: – Павел Сергеевич, наших взяли! – Кого? За что? Где? – Хали-Гали и Володьку! В Полынске! Поедемте, пожалуйста! Кравцов торопливо надел форму. Пистолет решил не брать. Поискал удостоверение, которое куда-то выложил, но не нашел. А оно, между прочим, лежало на самом видном месте, на столе. Но перед тем как вбежал Колька, Кравцов рассматривал чью-то фотографию. Торопливо положил ее, накрыв удостоверение и не заметив этого. В машине Колька рассказал то, что видел. Проезжая мимо своего дома, остановился. – Сейчас, на минутку домой забегу! Он вбежал, положил перед Дашей пакеты с купленными для ребенка продуктами и сказал торопливо: – Даш, я заехал, чтобы ты не беспокоилась. Вот, все купил. А мне еще съездить надо. – Куда это? – недоверчиво спросила Даша. – В райцентр обратно, с Кравцовым, вон, в машине сидит! У Володьки неприятность, выручать надо! – А ты-то при чем? Выручатель нашелся! Дома останешься, нечего! – Даша встала в двери и посмотрела на Кольку строго. Очень строго. Обычно одного этого взгляда хватало, чтобы призвать к порядку мятущегося мужа. – Ты чего это? – возмутился Колька. – Я же по делу, а не просто так! Даша поняла, что придется применить безошибочный прием: – Коля, ты меня знаешь? – спросила она. – Знаю! А ты меня не очень, я смотрю! – выкрикнул Колька с необыкновенной смелостью. – Я сказал – надо, значит – надо! И все! А ну, пусти! И Даша посторонилась от такого твердого мужского напора. Даша вдруг поняла: действительно надо. Даша укоризненно покачала головой вслед Кольке, но на губах ее почему-то появилась ну просто явно одобрительная улыбка. Вот и пойми после этого женщин... Колька вскочил в машину, и они с Кравцовым поехали в Полынск. Они поехали в Полынск и приехали, и Колька остановил машину напротив той самой подворотни. – Тут они были. Потом менты подъехали! – Колька глянул на Кравцова и поправился: – В смысле – милиция. И забрали. Почему, за что – непонятно. – Ладно, пойду посмотрю. Кравцов прошел через подворотню, оказался во дворе. Стоял, осматривался. Тут дверь на втором этаже распахнулась и чья-то рука вытолкнула на лестницу человека асоциального вида и состояния. Человек споткнулся, упал, покатился вниз по лестнице. И там, похоже, собирался и заснуть. Но поднял голову, огляделся, увидел, что лежит на ходу, и это ему показалось неприлично. Он отполз под лестницу и там уже окончательно упал лицом в землю, обессилев от своего благородства. Кравцов поднялся. Вошел в шинок. Хозяин, увидев его, засиял: – Здравствуйте! Что-то я вас не видел, извините? Служить к нам прибыли? Или проездом? Кравцов не ответил. Оглядевшись, он понял, что тут, и спросил: – Торгуем значит? Мужчина пожал плечами, покрутил головой, успев, между прочим, мигнуть в соседнюю комнату женщине, которая тут же бросилась к телефону, развел руками и сказал: – Какая торговля, товарищ старший лейтенант? Я просто живу здесь. А люди приходят в гости. И я их просто угощаю. Имею право, ведь так? – Имеете. Тут двое были недавно, старик и парень. Как я понимаю, недоразумение какое-то вышло? – Разве? Никаких недоразумений! – сказал хозяин абсолютно лживым голосом, то есть врал и при этом не скрывал, что врет, даже этим как бы бравировал. – Вы не бойтесь, я же не по вашу душу пришел, – сказал Кравцов. – Просто мне интересно, куда их повезли? – Кого? Я вас что-то, знаете, не понимаю! – продолжал хозяин валять дурака. Но вдруг, глянув через плечо Кравцова, перестал улыбаться, откровенно озлился и презрительно выкрикнул: – И кто ты такой, чтобы меня допрашивать? Пришел выпить – пей! А милиция у нас своя есть! Кравцов обернулся и увидел эту самую свою милицию: довольно молодых ребят, один сержант, другой рядовой. – Документы предъявите! – потребовал сержант. Кравцов машинально поднял руку, чтобы залезть в карман, но засмеялся: – Ерунда какая, документы забыл. Да я из Анисовки, участковый. Тут мои земляки... – хотел он объяснить, но сержант не стал слушать. – Документы, пожалуйста! – повторил он. Кравцов усмехнулся: – Какой-то ты непонятливый. Я же говорю... – Ясно! Без документов, значит? – проявил смекалку рядовой. – Фу ты черт. Вам объясняют... – Пройдемте! – сказал сержант, взяв Кравцова за локоть. – Э, э, без рук, пожалуйста! – Пошли! – отважно крикнул рядовой тонким голосом. И толкнул Кравцова в плечо. – Мальчики, вы чего? – обеспокоился Кравцов за коллег. – Неприятности будут! Это нападение на старшего по званию, за это статья! Сержант угроз не любил. И сделал движение, чтобы заломить Кравцову руку за спину. Но вместо руки ухватил пустоту, хлопнув ладонями, будто ловил моль, и некоторое время недоуменно смотрел в воздух. Подняв голову, он не увидел и напарника. Напарник почему-то лежал на полу и взирал оттуда с грустью, потому что ему хотелось встать, а встать не давала жесткая и прямая нога Кравцова. – Ах, ты так! Сержант выскочил на крыльцо, свистнул, гикнул – и вот уже топот десятка ног послышался. Не будем описывать сцену битвы и пленения Кравцова силами полынской милиции. Это неэстетично. Это только в кино красиво бывает: одного рукой, другого ногой, третьего головой, а всех остальных одним только угрожающим взглядом решительных глаз. В жизни проще и некрасивей. К тому же Кравцов драться хоть и умел, но не любил. Для дерущегося ведь что важно знать? Только одно: как сделать врагу убийственно больно. Но упаси бог хотя бы краешком сознания представить в это время боль врага. Специалист по боевой психологической подготовке, которого приглашали для обучения будущих офицеров милиции, несколько лекций прочел на эту тему. Главное, подчеркивал он, в момент боя, а желательно и в прочие моменты, видеть перед собой не человека, а кусок агрессивной биомассы, которую нужно любым способом нейтрализовать. Жизнь, учил он, есть бой на выживание, побеждает не тот, кто сильней, тренированней или умней, это уж совсем ни к чему, – побеждает тот, кто готов убить, отключив сознание и действуя как боевая машина. Мир, проповедовал он, делится на пастухов, овец, собак и волков. Каждый выбирает, кто он. Но побеждают лишь волки. Кравцов, слушая его, сделал неожиданный вывод: этот несчастный человек – черный идеалист. Ведь что такое идеалист вообще? – рассуждал Кравцов. Это тот, кто не любит окружающую жизнь, он мечтает о какой-то идеальной, где ему, идеалисту, было бы хорошо. Розовый идеалист видит жизнь идеально розовую. А черный – идеально черную, в которой все ходят с кулаками и пистолетами, а он там самый-самый. В нормальной жизни такой человек никто. Полный ноль. За это он ее ненавидит. Что-то в подобной прямоте есть детское, поэтому самые розовые идеалисты, встречающиеся среди так называемой творческой интеллигенции, и самые черные идеалисты, которых очень много среди преступников, в сущности – дети. Только одни слишком добрые, а другие слишком злые. Как бы то ни было, Кравцова повязали. Кравцова повязали и отвезли в райотдел. Терепаев узнал об этом, когда Кравцов, растерзанный, уже сидел в «обезьяннике». Естественно, он пожурил подчиненных, выпустил Кравцова, сказав ему: – Ты на них зла не держи. У нас недавно тип один шлялся, пытался с наших точек деньги собирать. В форме, паразит. Оказалось потом, милиционер настоящий, из Москвы в гости приехал к родственникам, а денежки кончились. Ну, одел форму и попробовал, как этот... Урожай решил снять там, где не сеял. Ну, ребята и обиделись. Не сердишься? Предупреждать надо, дорогой, когда приезжаешь. Не любят у нас чужих, понимаешь ли. А ты как этот... Кравцова объяснения Терепаева не интересовали. – Земляков моих взяли, – сказал он. – Хотелось бы знать, за что? И где они? – Сейчас выясним! Терепаев выяснил это в считаные минуты и своей властью выпустил Хали-Гали и Володьку. Володька, выйдя из отдела, злился и кричал на всю улицу: – Заразы! Деньги отобрали все! Кравцов, направлявшийся уже к машине, остановился: – Протокол изъятия составили? – Ага, сейчас прямо! – И много денег? – До фига! – Он на телевизор копил, – объяснил Колька. – А телевизор мы не взяли. Порядочно денег было. – Сейчас, – сказал Кравцов и вернулся в отдел. Его не было довольно долго. О чем говорил Кравцов с Терепаевым и его подчиненными, неизвестно. То есть предположить можно, но зачем? Подобные сцены, нам кажется, еще менее эстетичны, чем драки. Важна суть: Кравцов вышел с деньгами. Володька пересчитал. – Все цело? – спросил Кравцов. – Вроде все. Теперь бы еще удочку вернуть. – Какую удочку? Хали-Гали нехотя рассказал, что с ним произошло. – Сам виноват, – заключил он. – Захотел выпить по дешевке. А по дешевке ничего в жизни хорошего не бывает. Кроме неприятностей. – Сейчас разберемся, дед! – сказал Кравцов. И они поехали разбираться. Они поехали разбираться, а по пути Кравцов предложил Володьке: – Хочешь, скажу одну очень печальную вещь? И очень серьезную? – Ну, хочу, – хмуро сказал Володька. – Ты все время по краю ходишь, Володя. У черты, понимаешь? Ты хороший парень. Ты мне нравишься. Но если ты за эту черту все-таки переступишь, я тебя, Володя, выручать не буду. Не имею права, понимаешь? При всей к тебе симпатии. Больше того – я обязан тебя буду решительно пресечь. Понял? Володька промолчал. Но, видимо, понял. Хозяин шинка, как только увидел Кравцова живым и невредимым, тут же все сообразил. И забежал мыслью вперед. И зацвел улыбкой, и воскликнул: – Очень хорошо, что пришли! А дедушка где, про которого вы спрашивали? Ведь нашлась удочка! Прямо вот тут и нашлась! – Он метнулся в другую комнату и выскочил с удочкой. – Он ее туда бросил, в угол, и забыл. А я разве за всем услежу? Взяв удочку, Кравцов поинтересовался: – Ректификатом торгуешь? – Что вы! – замахал руками хозяин. – Чистый медицинский спирт! От людей, кроме спасибо, сроду ничего не слышал! Илья Сергеевич Терепаев тоже претензий не имеет, – добавил он. – Герой труда, значит, – сказал Кравцов без похвалы. – Ну, твое счастье, что я не здесь работаю. Я бы твое геройство оценил. По достоинству. – Да есть кому оценить, не обижен! – скромничая, отказался хозяин. – Ну-ну... Живи пока. И ушел, оставив хозяина жить дальше. Хозяин остался жить дальше, а наши герои вернулись в Анисовку. Хали-Гали вернулся с удочкой. Володька с твердым намерением заработать на домашний кинотеатр. Кравцов – с чувством исполненного долга. А Колька Клюев хоть и с пустыми руками, но зато к жене. Даша пыталась допросить его: – Что там было-то, ты можешь сказать? – Да ничего особенного, – отмахивался Колька. – Темнишь ты! А чего джинсы не померяешь? Я посмотреть хочу. – Я это... Тебе вообще-то купил. – Зачем? – Что значит зачем? Купил, и все... Даша смотрела некоторое время на Кольку, потом взяла пакет, вынула джинсы, зашла с ними в спаленку, чтобы Кольке заранее не показывать, быстренько скинула халат и начала их надевать. Они лезли плохо, а к бедрам совсем застряли. Даша тянула, тянула – и натянула наконец. Но в поясе не сходятся на целую ладонь, вот беда! Даша чуть не заплакала. Не себя было жаль – Кольку, который огорчится. Даша схватила ножницы и смело разрезала джинсы сзади. Они тут же сошлись на поясе – и на бедрах стали выглядеть вполне красиво. Даша вышла показаться. – Как влитые! – сказала она. – В самом деле! – оценил Колька, улыбаясь. – Ты повернись, повернись. – Еще чего! Что я тебе, стриптиз, что ли? Спасибо, Коленька! И Даша вдруг по-девчоночьи завизжала, скакнула к Кольке, обняла его руками за голову, как матери обнимают в припадке страсти своих детей. Хотя нет, Колька на дитя не был похож. Он сидел прямо, широко развернув костлявые плечи, и снисходительно улыбался улыбкой мужчины и главы семьи, который иногда позволяет другим подурачиться. Если же вы хотите знать, что было потом с удочкой Хали-Гали и мечтой Володьки о телевизоре, то можем сказать сразу: через месяц Володька купил все-таки нормальный телевизор, но показывал он абсолютно так же, как старый, а хрипел еще хуже. Володька залез на крышу, покрутил антенну так и сяк, в результате оба стали показывать отлично, старый, пожалуй, даже и получше: как-то помягче, привычнее – Вячеслав Романович Стасов смотреть предпочитал именно его. К тому же закончились споры, что включать, когда одновременно идут кино и футбол. А вот Хали-Гали на свою замечательную удочку ловить не смог. Неприятно почему-то стало ему на нее смотреть. – Как гляну – мутит, будто с похмелья, – признался он Кравцову. И подарил ее даром Мишке, сыну Василия Сурикова, и было у Мишки от этого счастье. У всех было свое счастье ночью после этих событий, у всех, кроме Кравцова, который лежал и думал о своей жене Людмиле и об утренней встрече со Стасовым, рассказавшем ему о переплытии Кублакова на тот берег, о странном выстреле и прочих несуразностях, которые все настойчивее выстраивались в ЗАГАДОЧНУЮ ЦЕПЬ ЗАТЯНУВШЕГОСЯ РАССЛЕДОВАНИЯ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ГИБЕЛИ КУБЛАКОВА. |
||
|