"Игра над бездной" - читать интересную книгу автора (Лацис Вилис)
ВОСЬМАЯ ГЛАВА
 |
— Ночью будет дождь, — сказал Илмар, посмотрев на облака, стягивавшиеся над западной частью города.
— Мне надо было взять зонтик, — заметила Ирена.
— Ничего, как-нибудь, — успокоил Илмар. — В худшем случае мой макинтош выручит нас обоих. Да и взять извозчика можно.
До Александровской они дошли пешком и на перекрестке с улицей Дзирнаву сели в трамвай. Вагон был полупустой. Проезжая мимо старой церкви Гертруды, Илмар обвел взглядом улицу. Ничего подозрительного он не заметил. Ирена сидела погруженная в раздумья и в окно не смотрела. До Воздушного моста они доехали, не обменявшись ни единым словом, со стороны можно было подумать, что эти двое даже незнакомы друг с другом и только случайно оказались на одной скамье рядом.
У моста они вышли и двинулись пешком по Петербургскому шоссе. До захода солнца было еще далеко, но затянувшие небо тучи нагоняли преждевременные сумерки. На щеку Ирене упала первая капля дождя, принесенная ветром, хотя туча еще была далеко впереди.
— Не придется и ночи ждать, как поливать начнет, — улыбнулась Ирена.
— Да, дождик оказался проворней, чем я думал… — ответил Илмар. — Прибавим шагу, наше укрытие близко.
Они пошли быстрей. В том месте, где от шоссе отходил небольшой проулок, Илмар увидел Савелиса. Он издали слегка ему кивнул, и Савелис, увидав их, пошел по этой улочке шагах в пятидесяти впереди. Илмар не старался нагнать Савелиса — так было условлено. Где-то неподалеку должен был находиться и Цауна, который из потайного наблюдательного пункта следил, не увязались ли шпики за Илмаром и Иреной. Об этом тоже договорились заранее — осторожность за осторожность, хитрость за хитрость. Этих ребят голыми руками не взять. Все шло по хорошо продуманному плану, никакие оплошности не должны были его нарушить.
Капли дождя падали все чаще, иногда небольшими скоплениями, тяжелые и теплые. В палисадниках окраинных домиков зашелестела листвой сирень, маленькие липки нахохлились, словно распустившие крылья наседки при виде тени ястреба. Все трепетало, шелестело, хлопали поспешно закрываемые окна, матери скликали домой детей. Люди прятались от грозы. Уличка словно вымерла. Только три человека в безмолвии торопились пересечь пустырь, отделявший их от выгоревших стен фабрики, особняком стоявшей на краю поля.
«Хорошо бы лил дождь… — подумалось Илмару. — Грузчикам придется пережидать ливень, и „Ладога“ не уйдет без меня».
— Впереди нас какой-то человек, — проговорила Ирена.
— Это наш, — отозвался Илмар. — Он показывает нам дорогу.
— Я подумала, вдруг какой…
— Ну, те впереди не пойдут, будут красться по пятам, — сказал Илмар. — Разве не замечательно, что именно сейчас собралась гроза? Никто на нас больше не обратит внимания, и если даже увидит, что мы зашли туда, на пожарище, то подумает, мы прячемся от ДОЖДЯ.
— Илмар, — она взяла его за локоть и крепче прижалась. — Ты только не смейся надо мной.
— Ну, ну? — подбадривая, он погладил ее по руке.
— Я страшно боюсь грома.
— Гром навряд ли будет. А если и был бы, мы его не услышим. В том месте, где произойдет… это собрание, толстенные стены.
— Милый… — Она еще крепче прижалась к его боку. — С тобой мне нигде не страшно. Тебе надо быть только рядом со мной, тогда я буду всегда смелой и сильной. Дай слово — когда настанет гроза, ты не оставишь меня одну.
— Конечно, дорогая, как я могу тебя оставить!
Разговаривая, он избегал смотреть на Ирену, взгляд его потемнел, он нервно покусывал нижнюю губу.
Следуя за Савелисом, они обошли стены фабрики и с другой стороны нашли выгоревшую дверь. Внутри здания было полно всяких обломков и мусора. Битый кирпич, натеки расплавленного стекла, погнутые огнем железные балки, будто срезанные прутья, торчали наискось в коробке корпуса, решетки чернели в амбразурах окон. Вору тут взять было нечего, развалинам сторож был ни к чему.
Снаружи у двери они встретили Савелиса.
— Знакомства не будет, — шепнул Ирене Илмар. — Извини, я переговорю с товарищем.
Илмар с Савелисом отошли в сторонку.
— Это она? — тихо спросил Савелис.
— Да.
— Ничего пока не заметила?
— Вроде пока нет.
— У меня все в порядке. Подождем снаружи, покуда Цауна подойдет. Если воздух будет чист, сможем сразу приступить.
— А если нет?
— Тогда он свистнет и мы мотанем каждый в свою сторону. До леса недалеко.
Илмар вернулся к Ирене.
— Все хорошо, — сказал он. — Ты будешь участвовать. Нам только надо дождаться дозорного.
Цауну долго ожидать не пришлось.
— В порядке… — негромко сообщил он.
— Все собрались, — так же тихо отозвался Савелис. — Пошли!
Они вошли в корпус, Цауна с Савелисом впереди, Илмар с Иреной в нескольких шагах за ними.
— Какой жуткий у вас ритуал… — шепотом сказала Ирена.
— Всего-навсего осторожность, — ответил Илмар. — В первый раз немного пугает, это я знаю. Но потом привыкнешь.
Они подошли к широкой бетонной лестнице, ведшей вниз. Савелис и Цауна уже спустились. Со скрипом отворили какую-то дверь, исчезли в темноте. На половине лестницы Ирена остановилась, откинула вуаль на шляпу и посмотрела на Илмара. В темноте он не мог видеть ее растерянную, умоляющую улыбку, но все равно понял, чего она ожидает. Илмар наклонился и крепко поцеловал ее. Но в этом поцелуе не было страсти, губы Илмара дрожали. Затем они двинулись дальше вниз.
— Сюда, еще правей… — раздался в темноте громкий шепот Цауны.
Ощупью, по стенам, они прошли в какое-то темное, холодное подземелье. Пахло сыростью и плесенью. В дверном проеме едва брезжили вечерние сумерки, но теперь не стало и этого, потому что дверь закрыли. Сурово лязгнул тяжелый засов. И настала полная тьма и тишина. От этого гнетущего безмолвия Ирена не смела ни вздохнуть, ни пошевелиться. Крепко прижавшись к Илмару, она ждала, что будет дальше.
Чиркнула спичка. В тяжелом подвальном воздухе огонек горел трепетно и тускло. Стены подвала были пропитаны сыростью. Савелис зажег свечу и поставил на маленький стол в углу подвала. На полу валялись драные тюфяки, солома и старая одежда — память о зимних обитателях этого помещения. Была даже пара гнилых скамеек и валялась оббитая глиняная миска. Помещение с низким потолком имело форму квадрата футов двадцати в длину и ширину. Окон не было — сплошной бетон и железо. Место жуткое. И такие же мрачные, как этот подвал, к Ирене сейчас были обращены лица троих молодых мужчин. Отбрасываемые ими тени были огромными и закрывали всю стену и потолок.
Ирену трясло, и она крепче прижалась к локтю Илмара. Ее друг стал чужим. Он больше не успокаивал женщину, не гладил ее руку, даже не улыбался ей. Такой же угрюмый и замкнутый, как его товарищи, он высвободил свой локоть, отодвинул Ирену чуть-чуть от себя и подошел к столу. В руках у Цауны был какой-то плоский сверток в темной бумаге. Взгляд Илмара на миг задержался на свертке. Затем он отвернулся. Цауна громким голосом проговорил:
— Все собрались. Мы можем говорить смело, никто пас не услышит. Объявляю заседание открытым.
Савелис поставил одну скамью посреди помещения, напротив столика, и кивнул Ирене:
— Садитесь.
Ирена подошла к скамье и села. По другую сторону стола сел Илмар, но на нее не смотрел. Савелис остался позади Ирены, наверно, он караулил дверь. Затем Цауна встал и начал разворачивать плоский сверток. Все молчали. Слышался только жесткий шорох бумаги.
Развернув сверток, Цауна из него достал картонную пластинку и установил ее наклонно на столике. Переднюю сторону пластинки скрывала черная ткань.
— Сегодня мы проводим не обычное заседание, как себе представляет кто-то из присутствующих, — сказал Цауна. — Это заседание суда. Прокурором являюсь я, Янис Цауна. Главный свидетель, он же и защитник обвиняемого — Илмар Крисон. Второй свидетель с правами судьи Алберт Савелис. Мы не претендуем на эрудицию профессиональных судей и заранее приносим извинения, если в ходе заседания что-то не будет соответствовать порядку и форме, принятым в настоящем суде. Но мы будем справедливыми судьями, не подверженными влиянию, и это искупит формальные ошибки данного акта.
Он обратился к Ирене:
— Вы гражданка Ирена Зултнер?
— Да, так меня зовут… — ответила Ирена.
— На этом процессе вы фигурируете как обвиняемая, — сообщил Цауна. — А пострадавший, он же истец, который по причине определенных обстоятельств присутствовать лично не может, — вот он!
Он поднял черную ткань, скрывавшую лицевую сторону пластины, и опустил позади картонки. Это был портрет Роберта Вийупа.
Молчание. Сдавленные вздохи. С потолка падают редкие капли воды. Суровые спокойные лица троих мужчин обращены к одному — бледному, но спокойному. У Ирены на висках появились мелкие капельки пота, поначалу едва заметные для глаза, они быстро росли, сливались и крохотными ручейками стекали вниз. Ирена понимала все, знала, что ожидает ее в этом подвале. Запотевшие бетонные стены взирали на нее с неумолимой безжалостностью морга. Впереди колебался слабый огонек свечи, и вместе с тремя лицами живых на нее взирало еще одно, четвертое, уже не живое. Оно не было столь строгим и жестким, как у живых, на его грустная улыбка и стылая неподвижность были еще невыносимей, — у этих троих были сердца, их можно было разжалобить и растопить, но у того — на портрете — было неумолимо.
— Изображенный на портрете человек вам знаком? — голос Цауны вернул Ирену к действительности.
— Да, я знакома с ним… — ответила она.
— Назовите его имя.
— Это Вийуп. Роберт Вийуп.
— Правильно, это
Словно в оцепенении слушала Ирена эти несколько наивные в своей выспренности, но от этого не менее безжалостные слова. Она их слышала, но смысл отдельных слов и фраз проскальзывал мимо ее сознания, сливаясь в одно единственное понятие, в котором отельные слова уже ничего не означали: они хотят меня убить… Но они не смогут.
— Чтобы заседание шло без помех и чтобы вы не лелеяли никаких напрасных надежд, обращаю внимание на то, что вы целиком в нашей власти… — продолжал Цауна, — никто не придет к вам на помощь. Вашего крика никто не услышит. Ваша судьба зависит от нас и от сути содеянного вами, каким оно откроется в результате данного разбирательства. Я зачитаю обвинительное заключение.
Монотонным, четким голосом, словно нечто не имеющее отношения к самому читающему и его слушателям, Цауна прочитал мрачное сообщение. Факт за фактом, словно камни, падали на Ирену, каменные стены замыкались вокруг нее, громовым эхом то и дело раздавалось: виновна! Предательница! Злоумышленница! И страх ею овладевал по мере того, как она слушала эти беспощадные свидетельства. Они знали все, понимали все, даже то, чего она себе не представляла. Из этого обвинения она поняла и свою фатальную ошибку: она лгала. Именно это ее и погубило, из-за этого одного ей сегодня надлежало сидеть на скамье подсудимых. Они ее не упрекали за фальшивость дружбы с Вийупом — это было частное дело двоих. Они не вменяли ей в вину ее тайную службу их противникам — это являлось специфическим орудием борьбы, тактикой, профессией, которые применяли также и они. Точно так же они не вменяли ей в вину то, что она навела полицию на след убийцы барона А. Роберта Вийупа, — там было реальное преступление, и Вийуп, как любой гражданин, был ответствен перед законом за то, что им содеяно. До сих пор они относились ко всему еще вполне терпимо, и если бы дело состояло только в этом, им бы и в голову не пришло вмешиваться и выступать в роли судей. Губительным оказался один крохотный, ерундовый пустячок, который столь необдуманно и безо всякой надобности для нее самой Ирена совершила, — маленькое дополнение к доносу на Вийупа, которое она присоединила к своим показаниям по просьбе Черепова: о подготовке Вийупом террористического акта против августейшей особы. Это нам нужно только для проформы, чтобы закруглить дело, — сказал тогда Черепов. Какая ей была разница — несколько лишних слов, а за это ей вознаграждение удвоят. Именно так оно произошло. После чего Вийупа повесили. И у этих людей теперь были все основания сказать, что повесили его как раз из-за того пустяка. Если бы он соответствовал истине, товарищи Вийупа, возможно, ей простили бы и это, как простили Ирене многое другое. Но то, что было ею сказано облыжно, ее ложь стоила человеку жизни. Тут начинается судьба. Да, если бы она могла предвидеть, этого не произошло бы. У нее не было времени обдумать последствия, она торопилась, чтобы поскорей укатить за границу, и ей так кстати были добавочные денежки. Это была всего лишь небрежность, чисто детская завиральность — разве можно за это покарать так сурово… Если тут кого и следовало бы судить, то только истинного виновника, того, кто потребовал лжесвидетельства, — Черепова и никого другого. Как же они не понимали?
Ирена видела, что люди, полагавшие, что решают ее судьбу, по-своему правы. Виновна она была, это ей самой совершенно ясно, но в то же время она чувствовала, что есть и какая-то неувязка, что-то не совсем так, в чем-то допущена ошибка. Они до конца всего не поняли, а она со своей стороны не знала, как им это разъяснить.
И там, по другую сторону стола сидел Илмар, человек, которого она любила. Любила раньше и любила сейчас, хоть и узнала, для чего он с нею сблизился и сколь иллюзорны были его чувства, пылкие слова и поцелуи. У него хватило сил ласкать своего врага, змею, тварь — все это он делал из чувства долга. Он играл в шахматы со своей собственной судьбой, со смертью — один неверный ход, и он потерял бы все, чем дорожит человек. Это была совсем иная борьба, иной героизм и проявление силы, чем, скажем, у какого-нибудь подполковника Черепова, который передвигал фигуры в этой игре из своего надежного кабинета, опасностям подвергал других… за деньги… А сам оставался в безопасности. Как непохожи люди друг на друга! Одними она сейчас могла восхищаться, несмотря на то, что они ей угрожали, а других презирать, хоть они и защищали ее и платили ей жалованье.
Она стала смиренной и маленькой. Лишь один раз, будто моля о помощи, она робко взглянула на Илмара, едва приметно улыбнулась. Он отвернулся и оставил без ответа ее немой вопрос. Она была одинока. Если б, она знала, как ее трагическое смирение в сочетании с неотразимой красотой сейчас угнетали Илмара…
Он был более ошеломлен, нежели та, кого должна была ошеломлять тень нависшей смерти. И стало ему почему-то невыносимо тягостно.
Обвинение было зачитано, свидетели — Илмар и Савелис — сообщили все, что им было известно самим и что выяснила Анна Вийуп в своем последнем разговоре с братом. Цауна встал и спросил:
— Ирена Зултнер, все ли вам понятно из того, что вы сейчас услышали?
— Да… — ответила она испуганно и торопливо. — Все поняла.
— Признаете ли вы себя виновной по выдвинутым против вас обвинениям? — продолжал Цауна.
— Так все и было, — подтвердила Ирена. — Но… — она хотела что-то сказать, но не могла привести мысли в порядок. Знала — надо, чтобы предотвратить ошибку, которая неминуемо произойдет, если она промолчит, но нужная мысль, нужная нить никак не давалась. Ирена устала, ее охватила апатия, и некому было стряхнуть с нее окончательно эту сонливость.
Цауна посмотрел на часы.
— Четверть одиннадцатого. У нас еще есть немного времени. Прежде чем писать приговор, предоставляю подсудимой последнее слово.
Сказав это, он снова сел.
В этот момент вмешался Илмар.
— Одну минуту, друзья… — воскликнул он и встал. — Если уж судить, то надо соблюдать, в пределах наших возможностей и умения, также и внешнюю форму суда.
— Чего тебе еще не хватает? — нетерпеливо заерзал Цауна.
— Я еще не исполнил свою обязанность защитника, — резко ответил Илмар. — Вы обвиняете, вы допрашиваете и даете подсудимой последнее слово, но забываете, что после этого больше не будет места ни для каких дебатов. Остается лишь приговор и кара.
— Что ты хочешь этим сказать? Разве виновность подсудимой еще недостаточно ясна? Ты же не собираешься отрицать то, в чем она сама призналась? — в голосе Цауны звучала угрюмая насмешка — этот человек играл свою роль достойно.
Илмар украдкой взглянул на Ирену. Легкой, почти неприметной улыбкой она ответила на его взгляд. Каким образом она сохраняла такое спокойствие, словно происходящее относилось не к ней?
— Вот, что я хочу сказать, — продолжал Илмар. — В подоплеке преступления подсудимой действительно есть некоторые смягчающие обстоятельства. Она виновна — это ясно само собой. Но виновна не в той мере, в какой вы это себе представляете. Ее преступлению, в некотором смысле, свойственна детскость, ведь, по Стриндбергу, всякая женщина являет собой нечто среднее между мужчиной и ребенком…
— Оставь в покое Стриндберга, — посоветовал Цауна.
— Слово предоставлено Крисону, дай ему высказаться… — прервал его Савелис.
— Ладно, ладно, — пробурчал тот.
— Дети нередко совершают жестокие поступки с трагическими последствиями, — продолжал Илмар. — Потому что не ведают, что творят. Они мучают животных, играя, сжигают дома, причиняют страдания и убытки своим близким, вовсе не желая этого. Если мы каждый такой проступок будем измерять общей для всех меркой, к чему это приведет? А ведь общество признает разницу между осознанным злоумыслом и совершенным по недомыслию, и в последнем случае делает исключение. Благодаря такой дальновидности и правильному истолкованию дела, общество не уничтожает, но воспитывает достойных и полезных членов, исправляет то, что кажется испорченным и злонравным. Аналогичная возможность имеется в данном случае и у нас. Конечно, преступление, совершенное подсудимой, тяжко, оно причинило нам огромное горе, вызвало наше естественное и справедливое возмущение, но это еще не значит, что мы должны подчиниться лишь голосу нашей ненависти. Мы хотим покарать, и мы обязаны это сделать. Но что такое кара? Я понимаю это как искупление преступного деяния, удовлетворение, которое получает пострадавший. И это искупление может быть различным, исходя из конкретных обстоятельств и потребностей. Казнив осужденного, мы удовлетворяем наше животное стремление к мести, но зло, порожденное преступлением, ведь остается не искупленным. Потому что устранить изъян в здании общества и восстановить нарушенную симметрию нельзя, нанеся новый изъян и заполнив прежний. В состоянии ли подсудимая Ирена Зултнер искупить зло, в котором виновна? Я полагаю — да. Она обладает качествами и талантом, которые могут сослужить службу нам. До сих пор она свой талант употребляла на благо наших противников, он служил ей средством заработка. Это была негативная деятельность, если смотреть с нашей точки зрения, то есть потерпевшего. Теперь она могла бы воспользоваться им с пользой для нас и уже не ради денег, а из чистого идеализма, ведь именно он лежит в основе нашей деятельности. Это было бы позитивным искуплением. Таким образом, светлое начало победило бы темное, добро восполнило бы изъян, причиненный злом. Подумайте, друзья, над этим. Это все, что я хотел сказать.
Он снова сел.
Ирена в напряжении ожидала, что скажут другие. Они должны были что-то сказать, это был их долг, и от того, как они отреагируют на предложение Илмара, зависело дальнейшее поведение Ирены в этой мрачной игре. Но это знала лишь она.
Цауна некоторое время колебался, затем сухо произнес:
— Предложение Крисона фантастическое. Сравнение Ирены Зултнер с ребенком нас не убеждает. Она взрослая женщина и полностью осознает значение того, что делает, следовательно — в полной мере несет ответственность за последствия. Не сомневаюсь, что в определенных обстоятельствах ее можно было бы перевоспитать, но при
Был ли смысл что-то говорить? Приговор фактически был уже вынесен, и никакие слова, никакие мольбы не в силах его отклонить. И все-таки Ирена заговорила, но речь повела совсем не о том, чего ожидали от нее судьи. Давешняя растерянность была побеждена.
Спокойное, гармоничное звучание ее голоса поразило Илмара, и он не мог удержаться от искушения посмотреть на Ирену. Блестящие глаза, тихая улыбка и то же самое робкое смирение во всем ее существе, которое он уже заметил у нее раньше. Этого он понять не мог…
— Я знаю, что меня ждет, позволь я вам довести до завершения ваш замысел, — начала Ирена. — Если бы все зависело только от вас, то есть от двоих из вас, то мне отсюда живой уже не выйти. Хоть вы еще и не объявили приговор, но он может быть только один. Ведь так? — усмехнулась она.
Цауна кашлянул и в некотором замешательстве переглянулся с Савелисом. Илмар слушал очень внимательно, он был в не меньшем смущении, чем его товарищи, но его смущение было радостным — изумление, преисполненное надежды.
Не дожидаясь ответа, Ирена продолжала:
— Вы полагаете, что продолжение этого заседания и его исход больше не зависят от вас и от меня и что теперь над нами довлеет рок. Не малодушно ли это — признать свое бессилие и отдаться во власть обстоятельств? Для чего же человеку дан разум, если он им не пользуется? Судьба… до сих пор она действительно играла нами, но сейчас настал момент положить конец ее капризам и самим взять вожжи в свои руки. Быть может, вам это придется не по вкусу, но тем не менее вы это сделаете, и результат заседания будет совершенно иным, чем вы предполагаете.
— Вы уклоняетесь от темы, — напомнил Цауна. — Говорите по существу дела, о своих поступках, по мне так хоть о своей правоте, если таковая в вашем воображении еще может существовать. И по возможности яснее, потому что ваши мистические фразы нас не интересуют.
— Я понимаю, вы торопитесь… — Ирена опять улыбнулась. — Ну хорошо, я буду говорить по делу, о своей правоте, потому что не будь ее у меня, я сегодня вечером не сидела бы здесь и не рисковала жизнью.
— Вы сидите тут не по своей воле, а потому что не знали, что вас ждет, — сказал Цауна.
— Да дай же сказать, что ты все время перебиваешь, — нахмурился Илмар.
— Ладно, ладно, раз не хотите, буду молчать… — обиделся Цауна. — Будем простаками.
— По правде говоря, вы и есть простаки, — продолжала Ирена. — Но об этом потом. Теперь попытаюсь выполнить ваше пожелание и буду говорить о своем деле. Раньше вы сами же сказали, что моя вина заключена в одном маловажном обстоятельстве. Вы не упрекали меня за то, что я работала в интересах жандармерии, что расследовала вину Вийупа в конкретном случае убийства и выдала его органам правосудия. Моя большая и непростительная ошибка заключается в том, что я погубила Вийупа лжесвидетельством — о его планах покушения. Да, это была действительно страшная ошибка, и я о ней сожалею, потому что я не желала, чтобы Вийуп понес более суровое наказание, чем предусмотренное законом за совершенное им преступление. Черепов мне ручался, что это всего лишь форма, пустяк, и в деле Вийупа он будет иметь мизерное значение. Я даже спросила, какой приговор ожидает Вийупа, и Черепов уверил меня, что от силы — несколько лет каторги. Еще он сказал, что если убийству барона А. не придать политического мотива, то оно будет признано тяжким уголовным и Вийупа приговорят к более тяжкому наказанию. А так на каторге его поместят среди политических, и он свой срок отбудет в сравнительно приличном обществе. Я себе представила, что оказываю Вийупу услугу, и потому согласилась дополнить мои показания несколькими выдуманными фразами. Лишь позднее я поняла истинное значение этой приписки, но тогда приговор был уже приведен в исполнение, и я была бессильна что-либо исправить. Ошибка моя огромна, она роковая, но я же не хотела этого. Меня обманули, и чтобы я не могла сорвать замысел Черепова, меня на время процесса отправили за границу. После этого Черепова повысили в чине, и лишь теперь я узнала, для чего ему так необходимо было представить дело Вийупа как политическое. Вы можете мне верить или не верить, но все, что я вам сказала, — правда. И если это так, то кто же настоящий виновник и кому сегодня надо бы сидеть здесь на скамье подсудимых? Я была только оружием в руках другого. Кто же заслужил более тяжкое наказание: оружие или тот, кто его употребил?
— Сознательно или несознательно, но вы причинили зло и нанесли вред не только Вийупу, но всему
— Теперь я возьму слово! — Илмар перебил Цауну и вскочил со скамьи. — Логика Цауны слишком груба и примитивна, и я ее отклоняю по нескольким причинам. Во-первых, потому что, если следовать рассуждениям Цауны, то мы наш акт правосудия превращаем в неприкрытое и трусливое спасение собственной шкуры. Мы хотели отплатить за несправедливость, проявленную по отношению к Вийупу, но вместо этого запятнали бы его память новой, еще большей несправедливостью. Та оплошность, которую Ирена Зултнер проявила по отношению к Вийупу, совершена была неосознанно — мы же свою вознамерились совершить сознательно, и это гораздо хуже. Я был тем, кто это дело начал, и потому мне принадлежит в этом случае решающее слово. Я дал обещание не только себе и не только вам и Анне, но также и Вийупу, что не допущу ошибки, не заставлю страдать невинного, а теперь вы хотите настоять, чтобы я нарушил свое слово. Вы не имеете права этого делать, вы понимаете это или нет? И если вы, Цауна и Савелис, попытаетесь завершить свой замысел, я окажу сопротивление всеми имеющимися в моем распоряжении средствами.
Илмар достал из кармана револьвер и направил его в сторону Цауны. Цауна, побледнев от злости, кусал губы.
— Ну, пошло-поехало! — воскликнул Савелис. — Ребята, возьмите себя в руки, не впадайте в детство! Если как следует подумать, Илмар прав, и нам надо основательно взвесить все еще раз до того, как что-то начнем делать.
— Если вы с Илмаром так милосердны и умны, то скажите, как из этой заварухи выйти с целой шкурой? — парировал Цауна. — Моя голова для этого слаба. Кто же тогда дороже: одна испорченная лживая женщина или трое способных, достойных борцов? Всем четверым не спастись — это ясно как божий день. В таком случае выбирайте — она или мы?
— Цауна, твоя кровожадность начинает оправдывать твою фамилию,[3] — сказал Илмар.
— Это не кровожадность, а здравый смысл, — ответил Цауна.
Илмар отошел от стола и встал рядом с Иреной.
— Не бойся, я обещал быть рядом, когда станет опасно, — сказал он.
— Я тебе благодарна, — Ирена ласково коснулась его руки. — Но мне опасность еще не грозит, — продолжала она, взглянув на помрачневшего Цауну и смущенного Савелиса, — вы не знаете, каким образом вывернуться из этой ситуации, не повредив шкуру, но вы совсем забыли, что кое-что зависит также и от меня, и не можете себе представить, что такое положение возникло не сегодня вечером, а существует уже несколько дней.
В подвале воцарилась напряженная тишина.
— Что вы… что вы хотите этим сказать? — спросил наконец Цауна.
— Сейчас все поймете, — сказала Ирена. — Вы глубоко заблуждались, сказав, что я тут сижу не по своей воле, а потому что не знала заранее, что меня ждет. Однако мне это было известно с позавчерашнего дня. И отнюдь не как предчувствие, как туманная догадка, а во всех подробностях, определенно и недвусмысленно. Вспомни, — она обратилась к Илмару, — в тот вечер, когда ты пришел ко мне, у тебя болела голова и я тебе дала порошок. До того момента я не знала ничего и хотела дать тебе настоящий порошок от головной боли, но по ошибке дала что-то другое. Приняв его, ты стал невменяем, начал бредить и невольно рассказал мне все, все. Я узнала все до последней мелочи о твоих замыслах, знала, что мне уготовано на этом заседании. У меня было два дня на размышление, и я могла избрать различные пути спасения от нависшей опасности. Я могла немедленно уехать в какое-нибудь отдаленное место, где вы меня не нашли бы. Я могла выдать вас Черепову, и теперь все вы пребывали бы в одном мрачном месте, называемом тюрьмой. Но могла я и кое-что другое, хоть это и было сопряжено с опасностью. Именно это я избрала, последовала за тобой, Илмар, на суд и села на скамью подсудимых. Понимаете ли вы, отчего я так поступила? Неужели только из жажды сильных ощущений?
Она умолкла и выжидала, не выскажется ли кто. Но все молчали, и это молчание красноречивей слов говорило об их замешательстве. Казалось, все трое мужчин думали об одном и том же и каждый пытался найти ответ на один общий, не высказанный вопрос: если Ирена все знала, то почему же она пришла? Что она замыслила? До сих пор ее присутствие было понятно, теперь же оно превратилось в загадку, потаенный смысл которой был чреват опасностью. Илмар медленно убрал револьвер в карман. Савелис инстинктивно посматривал на дверь подвала. Цауна дрожащими пальцами теребил пуговицы тужурки. Никто не догадывался снять сгоревший фитилек свечи, и пламя стало слабеньким и желтым. От этого сырые стены подвала отсвечивали странным, сухим жаром. В напряженной тишине Илмару казалось, будто этот отсвет становится зеленоватым и все более тусклым и какой-то непонятный звук, словно плеск невидимой воды, наполнял помещение. Может, то был отголосок ветра, налетавшего на бетон, возможно, взволнованный, мятежный звон крови, гонимой беспокойным сердцем.
Затем Ирена продолжала:
— Я пришла сюда по двум причинам. Во-первых, мне надо было предотвратить недоразумение, показать себя в свете моей правды — безразлично, убедительна она для вас или нет! А второй и главный повод, ради которого я решила предпринять этот опасный шаг, было желание предотвратить последствия недоразумения — помочь вам выйти из этого положения. Если бы я на все махнула рукой и сбежала в безопасное место, тогда Илмару Крисону за мое малодушие пришлось бы заплатить своей свободой. Черепов ни за что не примирился бы с положением одураченного, он рассчитывал на громкое дело и потому сделал бы все, чтобы из материалов на Илмара раздуть опасную и важную аферу, Вам известно, как действует Черепов. Он погубил бы Илмара и превратил бы его процесс в ступеньку для достижения карьеры. Однажды я против воли помогла ему подняться на одну ступеньку и потому именно не желаю делать этого еще раз. Илмар должен бежать за границу прежде, чем Черепов узнает, что дело лопнуло. И я тоже должна бежать, а остальные могут оставаться на своих местах, потому что о них никто ничего не знает. Это все.
— А если мы не верим? — спросил Цауна. — Что Илмару надо бежать, было ясно и без вашего сообщения, но почему мы должны позволить бежать вам, это я как-то пока не улавливаю. Илмар с тем же успехом сможет бежать и после того, как вы понесете наказание. Необходимость побега еще не дает повода оставить ваше дело завершенным наполовину.
Илмар хотел было снова схватиться за револьвер, но на сей раз Цауна оказался проворней.
— Убери-ка руки от кармана! — прикрикнул он, направляя оружие в грудь Илмару. — Я эту комедию предвидел. Теперь будет так, как посчитаю верным я.
Хорошо, что в помещении был густой полумрак и Цауна не мог заметить, как побледнела Ирена. Потому что тогда понял бы, что теперь он командует ситуацией, что противник выложил свой последний козырь. Теперь же Ирена могла рискнуть пойти с последней, неизвестной карты — полагаясь только на психологический эффект хода. Если Цауна поверит, что у нее есть еще одна сильная карта, то был шанс выиграть у него эту роковую партию. Но если не поверит, то действительно, дело могло окончиться прискорбно.
Ирена расхохоталась и притом так самоуверенно, презрительно поглядела на Цауну, что у того от недоумения брови поползли вверх.
— Я вам не сказала еще об одной вещи, — сказала Ирена. — Отправляясь сюда, я приняла меры для своей безопасности и попросила Черепова послать за мной несколько тайных телохранителей. Это пожарище теперь окружено, и ни один из вас не сможет отсюда уйти, пока не выйду я. Если я не возвращусь отсюда, вы будете сегодня же ночью арестованы, потому что за каждым из вас пойдут по два человека. А теперь поступайте, как знаете.
Цауна поверил, но только наполовину.
— Если вы это
— Давай тянуть жребий, — предложил Савелис. Он достал две спички и у одной отломил головку. — У кого короче, тот пойдет… В какой руке?
— Правая, — сказал Цауна. В правой руке у Савелиса оказалась целая спичка.
— Что ж, придется идти, — сказал он.
— Если кого увидишь, то не удирай, а вернись, расскажешь, — велел Цауна.
— А если меня окружат и не пустят?
— Тогда свистни или крикни. Я оставлю в двери щелку. Лучше будь осторожен и шум не поднимай.
«Конец мне, пропала…» — думала Ирена, когда Савелис тихонько открыл дверь подвала и выскользнул наружу. Сейчас они убедятся в моей лжи, и не поможет уже ничего. Цауна стоял у двери, лицо и оружие обратив к Ирене с Илмаром. В мучительном напряжении три человека вели счет мгновениям. Ирена вдруг почувствовала апатию и усталость, испытываемые человеком, когда он лишается последней хрупкой надежды. У Цауны на лице было выражение животного испуга, страха перед неизвестностью, только Илмар стоял спокойный и безразличный, как если бы ему заранее был известен результат Савелисовой разведки. Он поверил в то, что сказала Ирена, и в этой уверенности спокойно ожидал возвращение Савелиса.
Прошло несколько минут. На лестнице послышались тихие шаркающие шаги Савелиса. Растерянный и встревоженный он вошел в подвал, прикрыл за собой дверь и осторожно задвинул засов.
— Ну что там? — нетерпеливым шепотом спросил Цауна.
Так же шепотом ответил Савелис:
— Все так и есть. Мы окружены. Я двоих видел у стен…
Ирена чуть было не вскрикнула от неожиданности, но в тот миг, когда возглас готов был сорваться с уст, вспомнила о своей роли и тихонько рассмеялась. Смех ее длился совсем недолго, несколько мгновений, ровно столько, сколько надо было для того, чтобы скептик Цауна услышал этот смех и истолковал его, как эхо ее триумфа. По правде, Ирена была ошеломлена еще больше, чем ее противники, и ирония в ее взгляде на Цауну потребовала от нее колоссального усилия воли. Что означали эти двое у обгорелых стен фабрики? И сколько их было — двое или двадцать? Кто их послал, что им велено делать? Она вздохнула с облегчением, поскольку опаснейшее осложнение ситуации само по себе разрешилось к ее выгоде. Но тут же почувствовала еще большее беспокойство. Безусловно, это была работа Черепова. Но если он, вопреки желанию Ирены, заслал сюда своих пособников, то у него были какие-то основания так поступить. Чтобы проверить верность ее донесений? Но это означало бы, что он ей не доверяет, знает больше, чем Ирена ему рассказывала. О коварстве и хитроумии Черепова ходило много разговоров, не было ничего удивительного в том, что он разгадал замысел Ирены. Если бы она хотела спастись лишь сама, то вмешательство Черепова не внесло бы в это затруднений. Но она была не одна, и не ради одной себя пришла сегодня сюда. Надо было спасать Илмара и тех двоих, которые ничего злоумышленного еще не успели совершить — ни по отношению к ней, ни к кому-либо другому. Брось Ирена их тут на произвол судьбы, она тем самым совершила бы еще одну роковую ошибку, и у этих людей было бы еще больше оснований казнить ее, так как они в этом усмотрели бы не промах, а преднамеренную подлость.
— Так подумайте, что делать… — сказала Ирена, умышленно приводя этих людей в еще большое замешательство, чтобы тем временем самой обдумать свои дальнейшие действия.
— Раздумывать теперь нечего, — мрачно процедил Цауна. — Теперь все зависит от вас.
— Илмар, не бойся… — шепотом промолвила Ирена. Она встала и взяла его руку в свою. — Ты был готов меня спасти, когда опасность угрожала мне. Теперь она нависла над тобой и твоими друзьями, и я вам помогу. Илмар, ты веришь мне — по крайней мере, хоть на сей раз?
— Верю, — ответил Илмар. Они грустно улыбнулись друг другу.
— Мы все выйдем из этой западни, — сказала Ирена, — но тогда вы должны делать то, что скажу я. Первым делом уничтожьте все, что может навести на ваши следы, — портрет Вийупа, бумагу и обвинительный акт.
Пока Цауна сжигал на свечке упомянутые вещи (между прочим и письмо с самообвинением Илмара), Ирена изложила им свой план. Он был прост и понятен, и поскольку другого выхода не было, они восприняли указания Ирены без возражений. Цауна и Савелис подняли воротники пиджаков и нахлобучили на глаза свои шляпы (так как нельзя было дать шпикам приметить именно их, шпики не знали их в лицо), затем Илмар задул свечу и все вместе они вышли из подвала. Падали последние, редкие капли дождя и легонько пошумливал ветер; пока они заседали, гроза прошла, и теперь лишь зарницы вспыхивали вдали.
Они не глядели по сторонам, казалось, даже не хотели увидеть кого-то, но словно бы невзначай остановились возле груды развалин, за которой Савелис раньше заметил шпиков. Разумеется, те были еще там и слышали каждое слово из того, что им надлежало услышать. Специально для их ушей происходил вполголоса такой разговор:
Цауна: Значит, все остается, как договорились?
Савелис: Послезавтра в одиннадцать вечера на этом же месте.
Цауна (Ирене): Вы теперь сумеете сами найти дорогу сюда?
Ирена: Да, я запомнила. Но господин Крисон обещал меня проводить.
Илмар: Я приду за тобой в половине десятого.
Цауна: Тише, кажется, кто-то кашлянул…
Илмар: Да кто сюда придет в такую погоду!
Цауна: И все-таки мы должны быть осторожны. Если по дороге заметите что-нибудь подозрительное, завтра сообщите мне. Возможно, тогда придется поискать другое место.
Затем они не спеша двинулись, делая через каждые пятнадцать-двадцать шагов остановку и озираясь по сторонам.
— Суркин, как по-вашему, не надо ли нам пройтись за ними? — шепнул своему коллеге Берг, когда темные фигуры отошли на достаточное расстояние и стали слышны только их чавкающие шаги.
— Тут серьезные дела завариваются, — ответила одесская знаменитость. — Вы слышали — послезавтра в одиннадцать на этом же месте.
— Если ничего не изменят, то послезавтра будут тут.
— Не имеют права менять. Вдвоем нам не углядеть за четырьмя… — глубокомысленно рассудил Суркин.
— И чего же теперь будем делать? — спросил Берг.
— Подождем, пусть разойдутся. Тогда вы отправитесь к Черепову и доложите о наших наблюдениях, а я еще попробую последить за Крисоном и Зултнер. Надо полагать, они так скоро не расстанутся.
— Это будет самое лучшее, — согласился Берг.
Они покинули свое убежище и последовали на приличном расстоянии за группой. В конце улочки у шоссе компания остановилась, и двое неизвестных мужчин, попрощавшись, ушли. Ирена с Илмаром несколько минут постояли у перекрестка, как бы загородив собой проулок и задерживая шпиков, покуда Цауна и Савелис не дошли до трамвая. Затем они двинулись тоже, но, дойдя до конца проулка, притаились за углом. Ждать пришлось недолго, подоспели и следопыты. Завидев одинокую парочку, тихо ворковавшую о чем-то, бывалые шпики насторожились. Суркин утащил Берга обратно за угол.
— Переждем, пока уйдут подальше. Ради бога — тихо!
На сей раз они проявили больше терпения и дождались, пока Илмар с Иреной дошли до Воздушного моста. Когда до парочки оставалось метров пятьдесят, Суркин, наконец, решился продолжать слежку. И это была самая большая ошибка, самая большая совершенная им когда-либо оплошность, которая превратила хорошо продуманное Череповым вмешательство в услугу Ирене и свела к нулю откровения доброй Тины. Пятьдесят метров — подходящее расстояние, чтобы незаметно следовать за пугливой дичью, но оно оказалось слишком велико, когда кондуктор дал сигнал отправления. Именно в этот момент преследуемые достигли трамвайной остановки, вскочили в вагон и укатили, и ногам твоим, дорогой Суркин, не хватит резвости, чтобы догнать их. А следующий вагон придет не скоро и поблизости ни одного извозчика.
Знаменитый сыщик плюнул с досады, но тут же вновь обрел спокойствие: «Чего я их ловлю, разве есть нужда ловить их? Решающий час еще не пробил. Послезавтра они придут на собрание и, если Черепову будет угодно, мы возьмем их как миленьких». Суркин больше не обременял себя мыслями о погоне и не предчувствовал, что его одесская слава потерпела сокрушительный крах. На следующее утро, когда Черепов спросил, чем занимались Ирена с Илмаром после собрания, Суркин уверенно ответил: — Они поехали на квартиру к Зултнер. Я проводил до самой калитки. — Черепов тотчас позвонил по телефону Ирене, и ему ответила Тина: — Госпожа как ушла вчера из дому, так еще и не приходила… — Тогда Черепов спросил у Суркина: — А на это что вы скажете? — На сей раз Суркин не нашелся, что ответить, потому и промолчал. (Когда дом рушится, стоит ли его подпирать своими плечами?)
Беглецы сошли с трамвая в центре города.
— Мне нельзя возвращаться домой, — сказала Ирена. — Если не ночью, то утром меня наверняка арестуют. Илмар, ведь и я тоже разоблачена — со всех сторон. Куда мне теперь? Шпиков навела не я, Цауне я солгала, сказав, что наверху ждут мои помощники. Вот ведь в чем дело…
— Черепов?
— Только он… — она не осмелилась продолжать, спрашивать о планах Илмара на дальнейшее и ждала, что скажет он.
— Тогда тебе самой теперь надо спасаться, — сказал Илмар. — Над тобой висит та же опасность, что и надо мной.
— Но у меня нет ничего, ни денег, ни документов. Как мне уехать?
— Есть страны, где человек может жить без паспорта, — ответил Илмар. — Там он может найти новое отечество, получить новое имя.
— Тебе известна такая страна?
— Да, туда я и отправляюсь. И если у тебя не пропало желание, давай поплывем вместе. Нам надо поторопиться, потому что судно после полуночи выходит в море.
— А если для меня там не будет места?
— Тогда я тоже не пойду. Но я знаю: места хватит обоим. Никаких удобств пообещать тебе не могу — темень и пылища, опасное путешествие…
— И свобода… — прошептала Ирена, благодарно сжимая руку Илмара.
Они направились в порт. Часы показывали половину двенадцатого, когда они подошли к «Ладоге». На берегу еще находилось несколько штабелей досок, которые грузчики торопились подать на бак. На юте матросы уже крепили груз по-штормовому и опускали стрелы. По причалу расхаживал таможенный охранник, на командном мостике стоял лоцман, и подняться на судно по трапу незаметно было почти невозможно. «Как же попасть наверх?» — размышлял Илмар, стоя с Иреной в темноте между двумя грудами тюков. Субриса на палубе не было.
Больше всего надо было опасаться таможенника, который внимательно следил за корабельным трапом. Главный вход находился посреди парохода, напротив трубы. Ближе к корме, где был расположен капитанский салон и несколько хозяйственных выгородок, на берег вел второй трап — поменьше. Таможенник основное внимание сосредоточил на главном трапе и крутился все время там. Беглецы не могли воспользоваться ахтер-трапом — чтобы попасть в каюту Субриса, им пришлось бы пройти весь ют, на котором сейчас было полно матросов. Там же находились боцман и второй штурман. Единственно возможным путем был главный трап.
Лоцман помехой не был — он дымил полученной от капитана сигарой и расхаживал с одного конца командного мостика до другого, вроде бы поздний аврал на обеих палубах его не касался — ноль внимания. Грузчики устали и, как заведено в ночных сменах, взбадривали себя водкой. Илмара с Иреной они могли бы принять за родственников кого-то из членов команды, которые пришли попрощаться с отбывающим. Не будь так поздно, они и в самом деле могли бы разыграть из себя гостей Субриса и никто не стал бы особенно интересоваться, кто они такие. Теперь можно было с минуты на минуту ожидать, что гости на борту начнут сходить на берег. Штабеля досок быстро таяли — еще полчаса и «Ладога» отдаст швартовы.
Неужели им придется остаться на берегу и смотреть, как уходит судно — с вещами Илмара, запасом провианта и свободой? Илмар ломал голову, пытаясь придумать какую-нибудь хитрость, чтобы отвлечь таможенника от трапа. А что если позвать на помощь кого-нибудь из грузчиков — вдруг удастся? Заплатить ему несколько рублей, чтобы он разыграл из себя контрабандиста, который с подозрительным мешком (с пустыми бутылками или обрезком доски) под полою попытается юркнуть между тюков? Таможенник наверняка его заметил бы, окликнул, велел остановиться, а грузчик прикинулся бы глухим и улепетывал бы все дальше. Охраннику в конце концов пришлось бы погнаться за беглецом, и пока он его догнал бы и убедился, что никакой контрабанды нету, Илмар с Иреной спокойно поднялись бы на борт.
Илмар уже хотел подойти к кому-нибудь из грузчиков и поговорить, когда ему помог счастливый случай и комедия с контрабандой отпала сама собой за ненадобностью. На ют из салона капитана вышла группа — дамы и господа, гости капитана. На палубе полуюта происходила церемония прощания, раздавались последние пожелания счастливого плавания и веселый гомон. Таможенный охранник, как и положено исправному служаке, сразу же поспешил туда, где его присутствие было наиболее необходимо. Главный трап на несколько минут остался без надзора.
— Пошли… — сказал Илмар Ирене. — Только иди спокойно, не торопись.
Сделав вид, будто заняты беседой, они весело приближались к судну. Илмар пропустил Ирену первой на трап, помахал приветственно кому-то на палубе, хотя не было никого, кто видел бы это приветствие, затем непринужденно и смело показывал Ирене путь к каюте Субриса.
Только не торопиться и не оглядываться — теперь все зависит от прочности их нервов. Они улыбались, но от волнения с трудом могли дышать, не оглядывались, но вздрагивали от каждого звука и ежесекундно ждали, что позади раздастся грозный окрик: «Эй, постойте! Кто вы такие и что вам тут надо?»
Наконец они оказались в тесном коридоре, отделявшем каюту Субриса от кают-компании. Илмар прикрыл дверь на палубу и, пройдя в дальний конец коридора, заглянул в машинное отделение. Внизу у машин ходили первый механик «Ладоги» и кочегар донки. Убедившись, что в кают-компании нет ни души, Илмар постучал в дверь каюты Субриса.
— Кто там? Что, пора запускать машину? — отозвался голос Субриса. Он, очевидно, решил, что за ним пришел кочегар.
Илмар кивнул Ирене и открыл дверь. Переступив порог, он приложил палец к губам и сказал Субрису:
— Не удивляйся. Сейчас все объясню…
Затем он помог Ирене войти в каюту и запер дверь.
— Полицейская проверка уже была? — спросил Илмар, притворяясь, что не замечает изумления Субриса. Маленький человек от удивления вскочил на ноги и уставился на Ирену с таким видом, будто она была чем-то сверхъестественным.
— Да, недавно осматривали… — пробормотал он в конце концов. — Но как же тогда… как же так? Вы что, вдвоем пойдете?
— А как иначе? — ответил вопросом Илмар так тихо, что пришлось повторить эти слова, пока до Субриса дошла их суть. — Познакомьтесь. Это Субрис, мой товарищ по мореплаванию. А это… Ирена. Не бойся, Субрис, она тебя не обременит.
— Н-да… — протянул Субрис, нисколько не пытаясь скрыть свое замешательство и неудовольствие. — Такого уговора у нас не было, и теперь я не знаю, как быть. Почему ты раньше не сказал, что будет второй пассажир?
Он не предлагал Ирене сесть.
— Не все ли равно — один или два? — шепотом сказал Илмар. — В бункерах места хватит, а насчет еды не волнуйся.
— Так-то оно так, но все же тебе не надо было со мной хитрить, — ответил Субрис. — Откуда мне знать, почему вы бежите? Если что-нибудь случится, у кого будут самые большие неприятности?
— Я всю вину возьму на себя, — успокоил его Илмар. — О твоем соучастии никто ничего не узнает.
— Риск все-таки большой. Я могу лишиться места и диплома. Чем тогда я на хлеб заработаю?
Наконец Илмар понял, куда гнет Субрис. Он склонился к его уху и прошептал, так тихо, что Ирена не могла услышать: — Двадцать рублей сейчас и двадцать, когда будем сходить на берег…
— Я подумаю, — сказал Субрис более уступчивым тоном. — Но как же она там будет? В бункере одежда пропадет, и потом будет не в чем на берег идти.
— У тебя не найдется старой робы? — спросил Илмар.
— Есть, но мне самому нужна.
— Я тебе заплачу.
— Но тогда мне в море придется носить выходной костюм.
— В Англии сможешь купить новый. Денег я тебе дам сегодня же.
— Готовое платье я не могу себе купить ни в одном магазине, у меня такая фигура. А шить на заказ дорого.
— За десять фунтов сошьешь у лучшего портного.
— Ну разве что…
Субрис оглядел Ирену с головы до пят, как приказчик, который оценивает фигуру покупателя, чтобы знать, какой товар ему предложить, затем полез под койку в рундук и порылся там.
— Это вам подойдет, барышня, — он подал Ирене вылинявшую, изрядно поношенную кочегарскую робу.
— Самое хорошее — оставить твое платье в каюте, — сказал Ирене Илмар. — Тогда оно не изомнется, не испачкается и в Англии будет в чем сойти на берег. Субрис, а туфель у тебя не найдется? Хоть каких-нибудь.
— Поищу, — ответил Субрис и вытащил из-под койки стоптанные шлепанцы. — В них можно ходить смело — шагов слышно не будет.
— Мне прямо сейчас надо переодеться? — спросила Ирена.
— Да, и я сделаю то же самое, — сказал Илмар. — Нельзя тут долго оставаться. Субрис отведет нас в угольный трюм.
Он повернулся спиной к Субрису и вынул из записной книжки несколько банкнот. Отдал Субрису со словами:
— Проверь, правильно ли.
Ирена не знала, как управиться с облачением в кочегарскую робу, и без Илмара дело не обошлось. Через четверть часа, когда снова зажгли лампу, переодевание находилось в той стадии, что можно было смело ожидать возвращения Субриса. Свой серый костюм и платье Ирены Илмар сложил в чемодан, который поставили под столик Субриса.
— Повяжи голову платочком, не то в волосы набьется угольная пыль, — посоветовал он Ирене. — Потом, может, разживусь для тебя шапкой.
— Мне этот человек неприятен, — призналась Ирена. — Он из тех, у кого на уме что-то дурное.
— Да, не бог весть какой порядочный, это верно, — согласился Илмар. — Но нам он ничего плохого сделать не может. Если и попытается, то ему самому это выйдет боком.
— Он скряга.
— Да, до наживы жадный. Но именно потому он нам и полезен, так как за деньги сделает все.
Вскоре воротился Субрис.
— Ну дела! — озабоченно сказал он. — Уж и не знаю, как теперь быть.
— Что случилось? — спросил Илмар.
— Приперлась к трапу целая орава полицейских. Наверно, кого-то ищут. Собираются подняться на борт.
Беглецы встревоженно переглянулись, и Субрис сразу заметил, что весть напугала их. Но ему только этого и надо было: выяснить, не слишком ли их припекло в Риге и нельзя ли из их опасного положения выжать побольше денег? Теперь он знал, что «Ладога» представляла для них больше, чем просто транспорт, и рука Илмара станет щедрой, если появится сомнение в благополучном исходе дела.
Экая беда, что полицейских не было в помине, а шум и суматоха на палубе говорили лишь о том, что скоро судно отдаст концы (матросы поднимали трап), — им это невдомек и уличить Субриса во лжи они бессильны.
— Чего им тут искать, — шепотом проговорил Илмар. — К нам это никак относиться не может.
— Я уж не знаю, — пожал плечами Субрис. — Но если сейчас начнется обыск и у меня в каюте найдут посторонних… Слишком большой риск. Меня могут списать.
Тут Илмар наудачу сделал ход козырем, который сразу поубавил тревогу и алчность Субриса. Украдкой подмигнув Ирене, он спокойно сказал:
— Ничего другого не остается, как пойти просить капитана, чтобы взял нас пассажирами. Паспорта у нас в порядке, я заплачу за питание и каюту, и незачем будет прятаться по бункерам. Капитан меня немного знает, думаю, не откажет. Если не ошибаюсь, на полубаке у вас есть пара свободных кают?
— Ты постой маленько, я еще раз погляжу… — торопливо проговорил Субрис и вышел из каюты. Через минуту он вернулся и уже в гораздо более веселом настроении сообщил, что полицейские ушли на другое судно. — Наверно, по ошибке остановились около «Ладоги». Трап уже поднят и сейчас мы снимаемся, так что идти к капитану теперь тебе уже не стоит. Оставайтесь в каюте, пока я не заступлю на вахту. Потом, когда свободная смена уйдет спать, я отведу вас в бункер.
Он был разочарован и смущен. Но когда Субрис ушел вниз к машине, Илмар сказал Ирене:
— С этим человеком надо держать ухо востро. Если только он почувствует, что нам грозит опасность, его аппетиту не будет границ.
Спустя час, когда «Ладога» уже выходила из Даугавы в Рижский залив, Субрис улучил свободную минутку и поднялся к беглецам.
— Теперь пошли. Палуба свободна, и кочегары чистят топки.
На палубе было не только безлюдно, но и темно, и они незамеченными добрались до помещения донки. Оно находилось в межпалубном пространстве — твиндеке, и через маленькую дверцу сбоку из него можно было проникнуть в бункер. Субрис провел беглецов в самый дальний конец тесного темного помещения и велел им перелезть через гору угля. За углем один угол был оставлен порожним.
— Только не шумите и берегитесь шнека триммера, — уходя, предупредил Субрис. — Утром принесу вам кофе.
Беглецы остались вдвоем в душных и влажных потемках угольной ямы. Внизу под ними гудела машина, стенки помещения были горячими.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |