"Колымская повесть" - читать интересную книгу автора (Олефир Станислав Михайлович)

ЧАЯЧЬИ ДЕТИ

Сегодня на рассвете я возвращался с рыбалки, и наткнулся на затаившегося среди кочек олененка. Недавно здесь паслось наше стадо, и, почему он остался без присмотра, — пастухи объясняли по-разному. Может, важенка покинула его навсегда, а может, покормила и, пока олененок здесь спит, ушла пастись. Бывает, как сказал Толик, молодая важенка так увлечется, что вспомнит об олененке только на второй день. Все равно, по мнению Толика, лучше этого олененка сейчас забить. Он и так слабый, может пропасть без пользы. Следом за стадом всегда идут лисицы, рыси, росомахи. Да и медведи не откажутся от молодого олененка.

Я запротестовал и заявил, что буду сторожить олененка, пока не прибежит важенка. Развел неподалеку от его утайки костер, вскипятил в котелке чай и принялся ждать. Скоро на огонек завернул дед Кямиевча. Он выпил две кружки чая, и вдруг ни с того ни сего заявил, что самая трудная работа из всех — пасти оленей:

— Только те, кто пасет оленей, занимаются работой, остальные пасти оленей не хотят, по поселку бегаю, потому что все они лодыри.

Я возмутился:

— Вы это серьезно? Мы вот здесь с вами сидим, чай пьем. Тепло, уютно. А ведь для того, чтобы сделать вот этот чайник, сталевар при двух тысячах градусов сталь плавит. Пот из него ручьями течет, от расплавленного металла брызги во все стороны, вот такой толщины одежда на нем за одну смену начисто сгорает. А вы говорите — лодыри!

— А я и говорю, — невозмутимо утверждает дед Кямиевча. — Самая трудная из все работа — пасти оленей и делать чайники. — И здесь же, чтобы подсластить пилюлю, добавляет. — Рыбу тоже трудно ловить. Ты сегодня молодец — много поймал. А остальные лодыри…

Над тундрой показались четыре ворона. Летят молча, тяжело и часто машут крыльями, словно куда-то опаздывают. На нас никакого внимания. Через какое-то время показался еще один. Этот все время кричит, словно высказывает обиду. Мол, бессовестные, бросили одного. Все без меня съедят, ничего не оставят.

Я уже третий раз встречаю этих птиц, и каждый раз при похожих обстоятельствах, — эти куда-то торопятся, а этот с криком их догоняет. Говорю об этом деду Кямиевче. Тот согласно кивает головой:

— Правильно говоришь. Маладец! Я еще вот таким, как сейчас Димка, маленьким был, этот ворон тоже все время сзади летал и кричал так само. Совсем нервный птичка.

Говорю деду Кямиевче, что у нас недалеко от поселка тоже «нервный птичка» живет. Весной мы на рыбалку выходим затемно и, как только завернем к Тринадцатым озерам, тамошний ворон встречает нас с такой паникой, что от его крика уши закладывает. Потом сопровождает до самого перевала. С лиственницы на лиственницу перелетает и орет. То ли у этого ворона куриная слепота, то ли опыта мало, но никак ему в сумерках на лиственницу нормально сесть не выходит. Лепится, лепится, и вдруг пошел проваливаться сквозь ветки, только треск стоит. Наконец вполовину дерева завис, крылья у него вывернуты, хвост куда-то провалился, в таком виде висит и орет, словно его режут. На Мауте, и у Зангизуровских озер у нас тоже знакомые вороны живут. Они тоже от лиственницы до лиственницы нас провожают, но садятся нормально, а этот проваливается.

— Нормально проваливается, — говорит дед Кямиевча. — Он совсем как люди делает. Некоторый с сопки осторожно спускается, только на крепкий камень торбаса ставит, словно медведь или хитрая росомаха. А некоторый, все равно снежный баран, смело прыгает. Молодой, ноги крепкие, хорошо ему вот так прыгать, он и прыгает.

Дед Кямиевча встает, смотрит на затаившегося среди кочек олененка, подкладывает в костер сучьев, снова опускается на корточки:

— Ворон самый умный. Ему ничего учиться не надо делать. Он все и так знает. Мы оленей тафаларской породы купили, которые всегда за загородкой жили и никогда медведей не видели. На Вархаламе их пастись пустили, медведь из стланика вышел, они его совсем не боятся. Интересно им, кто это там ходит? Медведь одного производителя тафаларской породы задавил, кушает, а они вот так совсем близко стоят и смотрят. Совсем не боятся. Только через два года бояться стали.

Буюндинские олени, которые рыбы никогда не кушали, на Яме тоже сначала кушать не хотели. На Яму стадо пригнали, там дохлой кеты много валяется. Все олени кушают, а буюндинские не кушают. Только нюхают. Значить, им нужно учиться кету кушать. А ворону учиться не нужно, потому что он самый умный.

Я не согласен с дедом Кямиевчей. Лет двадцать тому назад рядом с нашим поселком построили птицеферму. В первую очередь, понятно, запустили инкубатор. В тот день, когда вылупились цыплята, этих цыплят рассортировали: какие курочки, а какие петушки? Курочек поселили в специальные камеры, чтобы получились хорошие несушки, а петушков загрузили в самосвал и вывезли на свалку. Свалка старая, заросшая травой, поэтому, стоило брызнуть небольшому дождику, цыплята кинулись искать сухое место, и выбрались на ведущую к лесокомбинату дорогу. Было их там несколько тысяч. Ничуть не смущаясь, что рядом нет наседки, они ловили мошек, клевали придорожную траву, пили из лужиц воду. Дорога из серой стала желтой, цыплячий писк было слышно за километр, в поселке полно разговоров, а что делать, не знает никто.

А здесь еще лесовозам нужно отправляться на вырубку. Проезд в том месте узкий. С одной стороны сопка, с другой — болото. А посередине цыплята. Не обогнуть никак. По цыплятам же ни один шофер ехать не согласился. Так машины три дня и стояли без дела.

Ни ястребы, ни совы, ни, тем более, вороны цыплят не тронули. Прилетят, покружат и улетят.

На четвертый день явились чайки. Мы от моря в трехстах километров, никогда чаек отродясь здесь никто не видел, и вдруг прилетела огромная стая. Самое удивительное, вместе с чайками явилось и несколько воронов. Все вместе они набросились на цыплят. Чайки убивали цыплят и здесь же на дороге съедали. Вороны свою добычу уносили куда-то за свалку, и, то ли ели, то ли прятали про запас — не знает никто.

Дня через три чайки исчезли, но вороны остались. Из птицефермы стали вывозить навоз, в котором попадались дохлые куры. Вот они этих кур из навоза и выковыривали. Развелось там воронов очень много. Они залапали навозными ногами все лиственницы вдоль дороги и так содрали хвою, что деревья стали сохнуть.

Где гнездились эти вороны, я не знаю. На многих растущих вокруг поселка деревьях можно было видеть кое-как прилепленные веточки. Это вороны начинали делать гнезда, и тут же бросали это занятие. Ни по дороге к Тринадцатым озерам, ни у Маута, ни на Зангизуре тоже не прибавилось ни одного гнезда.

Потом птицефабрику закрыли, навоз на свалку вывозить перестали, и все вороны в одночасье исчезли. Вчера сидели на ободранных лиственницах и кричали на весь мир, а сегодня их уже нет…

Дед Кямиевча внимательно выслушал меня, горестно покачал головой:

— Гудэе, гудэе! (Беда, беда! — эвенский). Это ненормальный ворон ты видел. Все равно, очень больные. Люди тоже такие бывают. Эти вороны где-то на свалке вместе с чайками выросли. Все равно чаячьи дети стали, поэтому вместе с ними живут. — Чуть помолчал, снова покачал головой и, словно жалуясь себе самому, произнес. — Дети, которые в интернате выросли, тоже совсем негодные стали. По-эвенски разговаривать не умеют, оленей пасти не умеют, рыбу ловить не умеют. В тундре жить не желают, желают все по поселку бегать. Даже по рации говорить не желают. Все равно, тоже чаячьи дети стали. Как жить?…

Дед Кямиевча выпил еще кружку чая, забрал пойманных мною хариусов и ушел в стойбище, а я пригрелся у костра и уснул.

Когда проснулся, возле олененка сидел ворон. Он был трех метрах от олененка и тоже дремал. Через какое-то время ворон открыл глаза, внимательно посмотрел на свернувшегося калачиком олененка и направился к нему. Когда подошел совсем близко, олененок вдруг передернул шкуркой. Ворон тут же возвратился на свое место и задремал снова.

Так повторялось раз пять. Олененок не умирал, а живого ворон, по-видимому, трогать не осмеливался. А может, мешал я?

Как бы долго все это тянулось, не знаю, потому что возвратился от стада Толик и сказал, что ждать важенку нам не стоит. Он взял на руки олененка, подождал, когда я уложу в рюкзак оленью шкуру, котелок, кружку, сумку с лепешками, и мы вместе отправились к стойбищу.