"Западный ветер — ясная погода" - читать интересную книгу автора (Можейко Игорь)

Глава II. Канун войны на Востоке

В 1940 г. в военных кругах Японии возрос интерес к Бирме, захват которой, по мнению руководителей Генерального штаба, был необходим для успешного завершения войны в Китае. После захвата японцами китайских портов и оккупации Индокитая казалось, что блокада, а с ней и победа уже достигнуты. Однако Китай продолжал сопротивляться, и в конце концов Англия вновь открыла Бирманскую дорогу. Правда, те несколько тысяч тонн грузов, которые достигали Китая ежемесячно, не могли сыграть серьезной роли в обороне страны не только потому, что их доля в общих военных расходах была мала, но и потому, что большей частью эти грузы до фронта и не доходили, доставаясь либо дельцам, окружавшим правительство, либо генералам, командовавшим армиями. Да и то, что все же поступало в распоряжение Чан Кайши, приберегалось им для борьбы с коммунистами, которых руководитель Гоминьдана считал не менее опасным для себя врагом, чем японцев.

Предпочитая искать причины упорного сопротивления Китая на стороне, японцы преувеличивали роль снабжения Китая через Бирму. В результате вплоть до середины 1941 г., когда на повестку дня встал захват всей Бирмы, все действия Японии в отношении этой страны были направлены прежде всего на закрытие Бирманской дороги.

Одним из первых шагов армейского командования в этом направлении было решение взять подрывную деятельность в Бирме в свои руки и поставить ее солидно. Для этой цели был избран полковник Кейдзи Судзуки, профессиональный военный, окончивший военную академию в Токио еще в 1918 г., имевший большой опыт разведывательной и дипломатической работы, энергичный, честолюбивый, авантюристического склада офицер. Весной 1940 г. Судзуки был направлен в Бирму Генеральным штабом армии для сбора информации о бирманском освободительном движении и о Бирманской дороге. В Токио его заверили, что Япония готова снабжать оружием бирманских националистов, если это приведет к закрытию Бирманской дороги.

В Шанхае Судзуки подобрал себе первых сотрудников из профессиональных разведчиков, затем сменил имя на Масуйо Минами и нашел себе «крышу», став корреспондентом газеты «Йомиури». Появившись в Бирме, он вскоре занял удобное место генерального секретаря Японо-бирманского общества. Из рангунской квартиры Судзуки открывался отличный вид на порт и склады, где разгружались корабли со стратегическими грузами для Китая, а его служба в качестве корреспондента и секретаря общества оправдывала многочисленные контакты с бирманцами. Судзуки заставил работать на себя уже укоренившихся в Бирме разведчиков, из которых особенно важны были буддийский монах Нагаи и торговый представитель Японии в Бирме Оба. Наиболее ценным приобретением оказался монах, небольшой тихий монастырь которого в пригороде Рангуна — Камайюте стал местом встреч японцев с бирманскими националистами.

Вначале Судзуки, видимо, полагал, что главной фигурой, на которую следует делать ставку, является бывший премьер колониального правительства Ба Мо, находившийся в это время в оппозиции англичанам[2]. Судзуки приглядывался и к патриотической организации «Добама асиайон» (Ассоциация «Наша Бирма"), члены которой называли себя, чтобы подчеркнуть право бирманцев быть хозяевами собственной страны, такинами, т. е. «господами». Левые такины, находившиеся под влиянием социалистических идей, также искали контактов с заграницей в надежде получить оттуда поддержку. Однако в этой группе, как и вообще в среде левой интеллигенции, союз с Японией был непопулярен — ведь каждому в Бирме было известно о зверствах японцев в Китае, о страшной судьбе Нанкина. Сам Судзуки впоследствии признавал: «Среди бирманских националистических деятелей было два направления, две точки зрения на зарубежную помощь. Первые полагали, что идеальным источником такой помощи могут стать Россия или Китай, тогда как другие склонялись к Японии. Я понимал, что первое направление превалировало».

Но одно дело — рассуждения в узком кругу единомышленников, другое действия в реальной обстановке. А обстановка была такова, что отказ такинов от японской помощи из принципиальных соображений оставлял их без помощи вообще. Никаких путей не только к получению помощи от СССР, но даже к контактам с Советским Союзом у них не было. В помощь гоминьдановцев верить не приходилось, так как они были союзниками англичан; оставались китайские коммунисты, но их освобожденные районы были отделены от Бирмы громадной территорией, контролируемой Гоминьданом.

И все же, несмотря на почти полную безнадежность этого предприятия, такины из группы молодого и популярного лидера Аун Сана, организатора «университетского бойкота» 1936 г., планировали направить гонцов в освобожденные районы Китая, о расположении которых они имели весьма смутное представление. К этому моменту Аун Сан и его сторонники организовали внутри «Добама асиайон» небольшую Бирманскую революционную партию и на одном из заседаний приняли «Великий план вооруженного восстания». Планом предусматривалась многоступенчатая революция, которая должна была начаться забастовками, демонстрациями и закончиться, если нужно, вооруженным восстанием. Но для восстания требовалось оружие, а получить его можно было только из-за границы.

Полное отсутствие связей с заграницей заставило молодых революционеров обратиться к Ба Мо. Несмотря на определенное недоверие к этому политику, такины были уверены, что он является убежденным сторонником независимости. Еще в октябре 1939 г. «Добама асиайон» и руководимая Ба Мо партия «Синьета» («Беднота») вместе с несколькими другими организациями образовали Блок свободы Бирмы. В январе 1940 г. Аун Сан встретился с Ба Мо. «Мы хотим начать вооруженное восстание во время войны, — сказал он. — Война дает нам сейчас этот шанс. Мы взвесили все, прежде чем обратиться к вам».

В тот момент Ба Мо уже пришел к выводу, что путем парламентской борьбы независимости от англичан не добиться. Смелость взглядов Аун Сана, уверенность такинов в своей победе произвели на Ба Мо сильное впечатление. «Мой мозг работал всю ту ночь. Впервые со дня начала войны я увидел будущее не в тумане... и внезапно понял, что война будет продолжаться, и до того, как она закончится, Япония в нее обязательно вмешается. В таком случае в ее интересах будет поднять восстания как в Бирме, так и в других британских колониях на Востоке. И я сразу решил достичь понимания по этому вопросу с японцами».

Ба Мо в своих воспоминаниях несколько упрощает события и сдвигает их во времени. В действительности Ба Мо думал о союзе с Японией и до прихода к нему Аун Сана и даже беседовал с японцами об этом. Да и мало кто из оппозиционных бирманских политиков не знал господина Минами, не посещал дом Японо-бирманского общества или монастырь Нагаи.

По мере того как менялась ситуация в Европе, разговоры бирманских националистов с японскими агентами становились все более конкретными. В апреле 1940 г. Ба Мо получил сообщение, что один из лидеров радикальной группировки в Индийском национальном конгрессе, С. Ч. Бос, попросил у Японии 10 млн. рупий и 10 тыс. винтовок. Ба Мо заявил, что для бирманских революционеров будет достаточно и половины этого, однако им нужны японские инструкторы. Со своей стороны, Ба Мо обещал поднять антианглийское восстание в Бирме в течение года.

Столь решительный поворот бирманских националистов в сторону Японии был продиктован стремлением не оказаться в случае поражения Англии в войне в положении беззащитной стороны, а разговаривать с теми, кто будет претендовать на Бирму, с сильных позиций. Расчетом на скорое поражение Англии объясняется и неразумное, казалось бы, поведение ряда лидеров Блока свободы в весенние и летние месяцы 1940 г. Нарушая Закон об обороне Бирмы, они начинают выступать с требованиями немедленной независимости, отлично понимая, что каждое слово на митингах и собраниях фиксируется британскими полицейскими и агентами. «Трусы и дураки, — говорил Ба Мо на 15-тысячном митинге в Мандалае, — смеются над нами за то, что мы говорим о силе, тогда как руки наши пусты и нет у нас не только винтовок, но даже острых ножей... Оружие не только куется нами — оружие можно получить и со стороны. Не страшитесь. Поглядите на ваши руки. Они сегодня пусты... но они не всегда будут пустыми».

Лидеры Блока свободы спешили. Они чувствовали, что британская эра истекает, и стремились обеспечить популярность своему союзу в обстоятельствах, которые возникнут в ближайшие месяцы. Когда же, используя Закон об обороне Бирмы, англичане обрушились на оппозицию, многие из ее лидеров сознательно пошли в тюрьмы (так сделал, в частности, Ба Мо, арестованный в начале августа). В результате, когда 28 июля был выписан ордер на арест Аун Сана, он оказался одним из немногих лидеров национально-освободительного движения, еще остававшихся на свободе. В отличие от других деятелей, которые не могли или не хотели уйти в подполье, Аун Сан решил, что его пребывание в тюрьме пользы движению не принесет и единственный выход — немедленный отъезд за рубеж.

Хотя в исторической литературе, включая апологетическую по отношению к Аун Сану, укоренилось мнение, что он ехал по договоренности с японцами, для самого Аун Сана все было далеко не ясно. Аун Сан был ближе к марксистской группировке в «Добама асиайон» (образовавшей в рамках этой ассоциации в августе 1939 г. Коммунистическую партию Бирмы), чем к Ба Мо и другим буржуазным политикам. С японцами Аун Сан начал встречаться лишь в последние недели и то при посредничестве Ба Мо, с Судзуки же он вообще не был еще знаком. Из позднейших высказываний Аун Сана создается впечатление, что им руководили два желания: во-первых, избежать ареста, во-вторых, найти связи с китайскими коммунистами. Впрочем, ясно одно: не отправься Аун Сан в Китай, характер дальнейших событий в Бирме принял бы, вероятно, несколько иную форму. То, что в решающий момент на связь с японцами на высоком уровне вышел левый такин, оказало немалое влияние на события последующих лет.

Узнав о твердом решении Аун Сана покинуть страну, Ба Мо, который был отпущен законопослушными британцами до суда на поруки, связался со своими друзьями из японского консульства. Те одобрили решение Аун Сана и обещали организовать ему, как только он доберется до территории, контролируемой Японией, отправку в Токио, где лидер такинов сможет встретиться с представителями японского командования. Вместе с тем японцы предупредили Ба Мо, что на японском корабле они отправить Аун Сана не смогут из опасения английских проверок и что бирманцы должны сами обеспечить отъезд Аун Сана. Поэтому Ба Мо, пользуясь своими связями в Рангунском порту, устроил Аун Сана и его спутника Хла Мьяина на норвежский пароход, и 14 августа молодые революционеры, спрятанные в трюме, отправились в путешествие, неожиданно для них оказавшееся довольно долгим.

Попав в Амой (Сямынь), такины устроились в деревне на окраине города и стали ждать обещанного вызова в Токио. Прошла неделя, другая, но приезжими никто не интересовался. Деньги были на исходе, такины голодали, и Аун Сан запросил помощи из Бирмы. Получив его письма, оставшиеся на свободе такины собрали немного денег и обратились к Теин Мауну, помощнику Ба Мо, остававшемуся на свободе. Тот направился к Судзуки.

Из истории с пребыванием Аун Сана в Амое видно, что союз бирманских националистов с Японией складывался не столь гладко и быстро, как может показаться, если полностью доверять позднейшим воспоминаниям и документам. Уезжая из Рангуна, Аун Сан совершенно не представлял, что его ждет. Сотрудники консульства имели связь лишь с Ба Мо, которого они считали ведущим бирманским политиком, и ровным счетом ничего не сделали для того, чтобы Аун Сана встретили за пределами Бирмы. Найти такинов в Амое было нетрудно — они были зарегистрированы как иностранцы в полицейском участке, и, когда понадобилось, их нашли за несколько часов; поэтому нам представляется наиболее вероятным, что о поездке Аун Сана никто из консульства в Японию не сообщил, ибо не придавал ей серьезного значения.

К концу лета 1940 г., однако, расстановка сил в бирманском национально-освободительном движении изменилась. Практически все политики, открыто выступавшие за независимость Бирмы, оказались в тюрьмах. Надежд на вооруженное восстание не осталось. Ба Мо, обещавший поднять восстание, был в заключении, а его партия, державшаяся в основном силой динамичной личности своего «ашашина» — вождя, развалилась; продажные радикалы типа У Со и не имевшие никакой власти и влияния правые проанглийские «адвокаты» были растеряны. В этих условиях Судзуки обратил основное внимание на левых такинов.

В августе 1940 г., учитывая новую обстановку, Судзуки принялся энергично действовать. Вместе с оставшимися на воле лидерами Блока свободы он составил «План независимости Бирмы», по которому борьба за независимость должна была пройти в три этапа. На первом молодые бирманские добровольцы отправлялись из Бирмы в Таиланд, а затем в военные лагеря, организованные специально для них. На втором этапе они проходили полугодовую военную подготовку, в то время как на границе с Бирмой организовывались базы снабжения и склады оружия. Наконец, подготовленные бирманские офицеры проникали в Бирму и поднимали там восстание против британского владычества. Этот план был отправлен в Токио, где получил одобрение. Теперь надо было найти человека, который мог бы провести переговоры в Токио от имени бирманских националистов. Судзуки, изучивший к тому времени расстановку сил в Бирме, считал одной из наиболее вероятных кандидатур Аун Сана. И вот выяснилось, что этот необходимый японскому резиденту человек уже давно находится на территории, контролируемой японцами.

Судзуки получил фотографии Аун Сана и Хла Мьяина, а через несколько дней, 3 октября, предупрежденный через агентов Ба Мо в колониальной полиции о том, что ему грозит неминуемый арест, выехал из Бирмы. В первых числах ноября японцы без особых трудов нашли такинов в Амое, а 12 ноября Судзуки встречал их на аэродроме Ханэда в Токио — исхудавших, переболевших дизентерией и утомленных месяцами неизвестности.

Прибыв в столицу Японии, Аун Сан быстро понял, что от его действий и решений во многом зависит судьба его страны. Встреча такинов в Токио была тем более теплой, что менее чем за месяц до этого, 18 октября, английское правительство после долгих размышлений решило вновь открыть Бирманскую дорогу. Пребывание в Токио бирманских националистов, готовых на вооруженную борьбу ради достижения независимости, было козырем Судзуки. Используя старые связи и заводя новые, уверяя своих коллег по разведке и офицеров Генерального штаба, что можно овладеть Бирманской дорогой без лишних жертв, Судзуки требовал средств, людей, оборудования — и получал многое из того, что ему требовалось.

1 февраля 1941 г. было санкционировано создание организации «Минами кикан» («Разведгруппа Минами» — по псевдониму Судзуки). Расходы на ее содержание согласились нести совместно армия и флот. Судзуки добился того, что «Минами кикан» подчинялась непосредственно Токио и местные военные власти в ее деятельность не должны были вмешиваться. Первоначально в разведгруппу входили шесть армейских и трое морских офицеров и семь гражданских лиц, в дальнейшем ее состав значительно расширился.

Пока утверждались штаты «Минами кикан», Судзуки и Аун Сан составили два документа, которые сыграли немаловажную роль в дальнейшем. Одним из них было «джентльменское соглашение» между Японией и Бирмой, которое, как можно судить из косвенных источников, было одобрено Генеральным штабом Японии, но вряд ли подписано кем-либо из государственных деятелей с японской стороны, тогда как Аун Сан подписал соглашение от имени будущего правительства Бирмы. В соглашении говорилось, что из националистических организаций и партий, желающих сотрудничать с Японией, будет организована единая Народно-революционная партия (НРП), которая создаст Армию независимости Бирмы (АНБ) во главе с японским командующим и советниками. НРП организует восстания во всех районах Бирмы во время вторжения туда АНБ. Как только Армия независимости отвоюет плацдарм в стране, Япония признает независимость Бирмы и обязуется защищать ее. НРП получит от Японии 200 млн. рупий, Япония же получит в Бирме экономические привилегии.

При чтении этого документа возникает впечатление, что он создавался скорее для токийских стратегов, нежели для людей, знакомых с обстановкой в стране. Восстание в Бирме организовать было практически некому, да и создать армию, способную разгромить английские гарнизоны, ни за пределами страны, ни внутри ее не было возможности. Этот план имел смысл только в случае войны, на что и намекал пункт о «защите» Японией Бирмы. Можно также предположить, что восстание в Бирме рассматривалось японским командованием зимой 1941 г. как один из предлогов для вторжения в эту страну.

Вместе с выработкой «джентльменского соглашения» в дни пребывания Аун Сана в Токио был конкретизирован «План независимости Бирмы». В этом документе уточнялось число патриотов, которые будут вывезены из Бирмы для военной подготовки, — тридцать, время окончания обучения и начала вооруженного восстания в Бирме — июнь 1941 г. Перед АНБ была поставлена и конкретная задача — немедленно после захвата Тенассерима наступать к северу для того, чтобы перерезать Бирманскую дорогу.

Уже в феврале «Минами кикан» отправила своих первых представителей в Бангкок. Одновременно в Рангун направился Аун Сан, который должен был отобрать будущих офицеров АНБ и организовать их отъезд из Бирмы. Торговым судам Японии было предписано сотрудничать с Судзуки в вывозе добровольцев под видом японских матросов.

1 марта два члена команды японского парохода, остановившегося в порту Бассейн под погрузку риса, проводили Аун Сана до безопасного места, где он переоделся и направился в Рангун. В ту же ночь он встретился с оставшимися на свободе такинами. Новости, которые он привез из Японии, воодушевили их, и они сразу же приступили к отбору кандидатур.

Впоследствии Ба Мо к другие консервативные политики сетовали на то, что они зимой 1940-1941 гг. были в заключении и не могли рекомендовать в число тридцати добровольцев своих людей. «Это привело к первому серьезному конфликту в Блоке свободы, — пишет Ба Мо, — впоследствии расстроило его внутреннее единство и в конце концов уничтожило эту организацию... То, что все отобранные для поездки в Японию принадлежали к одному и тому же политическому союзу, т. е. к такинам и их друзьям из числа студентов... превратило будущее политическое развитие Бирмы в фракционное и персональное в своей основе». По мнению Ба Мо, в случае отправки в Японию представителей не только левых сил, но и правых партий был бы заранее создан национальный фронт и развитие Бирмы стало бы гармоничным и мирным.

Разумеется, отправка из Бирмы для обучения военному делу и затем возвращение в нее «тридцати товарищей» — явление беспрецедентное в истории Юго-Восточной Азии и Второй мировой войны. Три десятка молодых людей, прошедших курс военной подготовки за границей, не только стали ядром национально-освободительной армии страны, но и в течение многих лет после этого играли ведущую роль в политической жизни Бирмы. Однако утверждение Ба Мо, что такинами руководили при отборе добровольцев фракционность и желание пристроить «своих», неверно. Во-первых, движение такинов, возникшее еще в первой половине 30-х годов, не являлось политической партией. В «Добама асиайон» входили люди самых различных политических устремлений. Во-вторых, сам Ба Мо вынужден признать, что обстановка строжайшей секретности, в которой происходила отправка «товарищей», привела к тому, что обращаться можно было лишь к тем, кого ты знаешь и кому ты веришь. Тем не менее Аун Сан, стараясь по возможности сохранить при отборе принцип паритета, обратился к жене Ба Мо и предложил ей также представить кандидатуры. Ба Мо туманно и не очень доказательно пишет, что якобы его жена кого-то нашла, но к тому времени такины уже уехали из Бирмы.

Истина заключается в том, что среди членов партии «Синьета», которую представлял в Блоке свободы Ба Мо, было весьма трудно найти кандидатов для поездки в Японию. Профессиональные политики из окружения Ба Мо либо его телохранители не могли стать костяком народной армии, да и вряд ли стремились к этому. Иное дело — такины. Когда Аун Сан вернулся в Бирму, он встретил своих сподвижников по университету, по Студенческому союзу, готовыми к борьбе. Именно среди них и проходил отбор «тридцати товарищей». Элемент случайности, конечно, присутствовал, но не более, чем при любом другом способе отбора. Двадцатилетние студенты и служащие слабо представляли, что их ждет. Неудивительно, что в последующие годы они оказались в различных политических лагерях. Но до того как Бирма достигла независимости, «тридцать товарищей» оставались вместе, объединенные общностью устремлений. Молодым людям была предоставлена возможность сделать рискованный шаг ради независимости своей страны. Мы не знаем, сколько отказалось, зато всем в Бирме известны имена тех, кто согласился.

Обучение бирманских патриотов проходило на Тайване. Так как восстание в Бирме было назначено на июнь 1941 г., а бирманцев окончательно собрали в лагерь в апреле, то времени было в обрез и 15 инструкторов, приставленных к рекрутам, получили приказание выжать из них все возможное. Бирманцы были заняты почти круглые сутки. Теоретические занятия чередовались с марш-бросками, ночными походами, штыковыми атаками, стрельбами и т. д. Программа была бы нелегка и для курсанта японского военного училища, подготовленного к ней предварительной муштрой, для бирманцев же, вообще не имевших представления о военной дисциплине и трудностях военной службы, жизнь в лагере оказалась настолько тяжелым испытанием, что некоторые из них подумывали о побеге, другие — о восстании. Курсанты тяжело болели, страдали от недоедания. К тому же их волновало отсутствие вестей из дома. Впрочем, новости из внешнего мира вообще приходили с опозданием и к тому же в искаженном виде.

В июле курсанты узнали о нападении Германии на Советский Союз. Это известие потрясло многих из них. Ранее речь шла лишь о том, чтобы с помощью одной империалистической державы освободиться от владычества другой, ныне оказалось, что «тридцать товарищей» очутились в лагере врагов государства, перед которым многие из них преклонялись. Курсанты не знали, что вооруженное восстание в Бирме было снято с повестки дня. Оно откладывалось вообще в случае, если все японские силы будут направлены против СССР, и становилось не более чем вспомогательной задачей, если японские армии пойдут к югу. А так как время шло и бирманцы полагали, что о них забыли, их настроение и отношение к Японии изменились к худшему. Один из инструкторов в лагере вспоминал, что некоторые из бирманцев в эти дни открыто начали говорить «о своем недоверии к японцам».

Военная подготовка рекрутов закончилась в конце октября 1941 г. После этого Аун Сана и Судзуки привезли в Токио на военную игру, на которой отрабатывалось вторжение в Бирму. Именно там в ноябре 1941 г. бирманцам были раскрыты новые планы Японии. В соответствии с ними было решено, что немедленно по объявлении войны японская бригада будет послана в Бирму для того, чтобы захватить Моулмейн (Моламьяйн).

«Тридцати товарищам» поручалось проникнуть в Бирму и в тылу английских войск организовать партизанские отряды. Война самим японцам представлялась затяжной, позиционной, трудной.

Важную роль в организации и координации действий бирманских патриотов должен был сыграть бангкокский центр «Минами кикан». Его агентам удалось к осени 1941 г. создать базы снабжения и резервные филиалы в четырех пунктах таиландско-бирманской границы. С этих баз японские агенты выходили на разведку перевалов на территории Бирмы. Судзуки, как и его бирманские подопечные, изнывал от нетерпения. Нарушив распоряжение ничего не предпринимать, он 15 октября приказал четырем из «тридцати товарищей» направиться в Бирму, чтобы начать там антианглийскую агитацию. Но когда 25 октября такины прибыли в Бангкок, на столе у Судзуки уже лежал приказ немедленно задержать их. В первую минуту Судзуки даже решил, что Токио вообще закрывает «Минами кикан». А поскольку он полагал, что лучше знает, что нужно для блага Японии, чем его начальники в Токио, то решил приказу не подчиняться. На следующий день он ответил в ставку, что бирманцы сбежали и найти их невозможно. Получив 30 октября новую телеграмму, предписывавшую свернуть всю деятельность против Бирмы, Судзуки срочно послал в Токио своего заместителя капитана Нода. 11 ноября тот прислал обнадеживающую телеграмму: «Атмосфера благоприятная, продвигаемся шаг за шагом».

В действительности решение Токио было связано с указанием пришедшего в это время к власти Тодзио принять все меры, чтобы скрыть намерение Японии наступать на юг.

Убежденный теперь, что приказы о свертывании деятельности можно игнорировать, Судзуки немедленно отправил такинов в Бирму. Однако два из них, Хла Пе и Ба Джан, были арестованы таиландской полицией при переходе границы и оказались в тюрьме, откуда их удалось выручить лишь после начала войны, два других — Хла Маун и Тун Кин — проникли в Южную Бирму во второй половине ноября.

На этом деятельность группы пришлось приостановить, так как других такинов вызвать с Тайваня Судзуки не смог. Он остался со своим штабом, но без армии. Более того, прознав о недисциплинированности полковника, командование приказало перевести «Минами кикан» из Бангкока в Сайгон, под контроль маршала Тераути. Впрочем, там сотрудники разведгруппы пробыли недолго. Уже через три дня после нападения на Перл-Харбор агентам Судзуки было приказано срочно возвращаться в Бангкок и приступать к подготовке операций в Бирме. Отныне деятельность «Минами кикан» в Таиланде проводилась открыто. Первым делом Судзуки приказал освободить такинов, попавших в тюрьму при переходе границы. В те же дни «Минами кикан» была передана в ведение командования 15-й армии, которой предстояло овладеть Малайей и Бирмой.

Как уже отмечалось, овладение Бирмой представлялось японским стратегам крайне необходимым для изоляции и последующего захвата Китая. Такое же, если не большее стратегическое значение для Японии представляла и Индонезия, обладавшая значительными запасами нефти. Последняя, после оккупации Нидерландов немецко-фашистскими войсками, осталась, как и Французский Индокитай, «бесхозной». Но подобраться к ее богатствам было куда труднее, чем к французским, — ведь в отличие от Французского Индокитая Нидерландская Индия играла важную роль ъ экономике США. да и интересы Великобритании в Индонезии были весьма значительными.

В начале 1940 г., справедливо полагая, что Нидерланды скоро станут объектом агрессии Германии, Япония односторонне денонсировала договор с Нидерландами о международном арбитраже. 15 апреля, незадолго до падения Голландии, Япония выразила озабоченность возможностью изменения статус-кво Индонезии в случае, если ее метрополия будет вовлечена в войну в Европе. Соединенные Штаты сразу поняли смысл заявления японского правительства. Уже 17 апреля госсекретарь Хэлл пригрозил, что США не позволят Японии вмешиваться в дела Нидерландской Индии под предлогом заботы о сохранении статус-кво. Газеты США и Японии тут же начали словесную войну, в ходе которой некоторые японские журналисты призывали к немедленному вторжению на Яву, а американская пресса требовала защитить Нидерландскую Индию всеми возможными способами.

В мае 1940 г., как только началось вторжение фашистов в Голландию, ее правительство обратилось к США и Англии с просьбой обеспечить безопасность голландских колоний в Карибском море — Суринама и Кюрасао. Просьба была удовлетворена. И хотя Англия, Франция и США заверили Японию, что в отношении Индонезии подобных планов у них нет, а генерал-губернатор Нидерландской Индии Стахувер, введя в стране военное положение, объяснил, что находящиеся в его распоряжении войска могут сами обеспечить оборону архипелага, Японию это не успокоило. Судьба правительства Нидерландов сложилась иначе, чем французского или бельгийского: оно успело эмигрировать в Лондон и продолжало функционировать там как союзник Великобритании. Возможности дипломатическим путем влиять на судьбу Нидерландской Индии, пользуясь двусмысленным положением колонии, как было в случае с Индокитаем, не существовало. К тому же рядом с Нидерландской Индией находился Сингапур, к югу лежала Австралия, к северу Филиппины; подкрепления могли поступить в Батавию быстро, и с этим приходилось считаться. Лишь слабым утешением было заявление Германии, что она судьбой Нидерландской Индии не интересуется, т. е. отдает ее на милость Японии.

Когда голландское правительство переехало в Лондон, Япония своего посланника ко двору королевы Вильгельмины направлять не стала. Японским стратегам казалось, что давление непосредственно на Батавию принесет больше выгод. Черчилль и Вильгельмина были далеко, и властям Нидерландской Индии приходилось принимать решения самостоятельно, исходя из складывающейся обстановки.

Первый ход японского правительства был экономическим, но содержал в себе далеко не экономический вызов. Через несколько дней после оккупации Голландии гитлеровцами генерал-губернатор Нидерландской Индии получил из Токио ноту, в которой сообщалось, какие индонезийские продукты и в каких количествах Япония надеется получить в текущем году. Количество стратегических товаров значительно превышало обычный уровень экспорта в Японию. В частности, японцы требовали поставок 150 тыс. т никелевой руды, 20 тыс. т каучука, 1 млн. т нефти и бензина, 50 тыс. т марганцевой руды и т. д. Заявление говорило о том, что японцы либо не знают, каковы экспортные возможности Индонезии, либо по каким-то причинам знать этого не желают. В ответе колониальных властей резонно указывалось, что страна не может выполнить японских требований.

Отказ голландских властей не смутил Японию, 28 июня эти требования были выдвинуты вновь, а на следующий день премьер-министр Японии выступил по радио с обращением, в котором сказал: «Страны Восточной Азии и района Южных морей в географическом, историческом, расовом и экономическом отношениях тесно связаны между собой. Они должны сотрудничать и помогать друг другу ради общего процветания и благосостояния. Союз этих стран в единой сфере и на базисе общего существования и гарантий посредством стабилизации этой сферы, я думаю, является естественным».

Экономические переговоры тянулись до осени. Японии был важен сам факт их продолжения. Кроме того, они давали возможность собирать стратегические сведения. Для этого, например, в состав делегации, прибывшей в Батавию в сентябре, было включено немало «технических экспертов с дипломатическими паспортами», которые тут же разъехались по всей стране. Особое внимание, естественно, уделялось нефти. Хотя колониальные власти подробно информировали японские миссии о возможностях нефтедобычи и нефтеперегонки, японцы настаивали на новой информации и, кроме того, требовали разрешить им самим начать на концессионных началах разведку и добычу нефти. Концессий японцы не получили, но нуждавшееся в деньгах и товарах правительство Нидерландской Индии согласилось увеличить экспорт нефти в три с лишним раза по сравнению с 1939 г. На принятие этого решения повлияло как все еще бытовавшее мнение о возможности предотвратить японскую агрессию, так и позиция нефтяных монополий, склонных получить максимум прибыли, пользуясь благоприятной ситуацией на рынках сбыта. Недаром один из руководящих чиновников Нидерландской Индии, ее будущий вице-губернатор ван Моок, счел необходимым оправдаться в своей книге, выпущенной впоследствии: «Вопрос в данном случае находился в руках представителей нефтяных компаний... представители правительства Нидерландской Индии в сделке были лишь наблюдателями».

Осенью 1940 г. в Японии были в основном разработаны планы относительно будущей судьбы Нидерландской Индии. 25 октября японское правительство одобрило представленную ему программу, по которой Нидерландская Индия должна была полностью порвать связи с Европой и Америкой и стать членом «Великой сферы взаимного процветания». В соответствии с этим все ограничения деятельности японских фирм отменялись, японцы приглашались для экономического освоения архипелага, получали право издавать там свои газеты и журналы, должны были пользоваться исключительными правами в портах и т. д. Программа предусматривала провозглашение «независимости» Индонезии, но любопытно, что формально во главе этой «независимой» японской колонии должны были оставаться голландский генерал-губернатор и его администрация — на том этапе в Токио предпочитали эту администрацию индонезийским националистам.

Когда в январе 1941 г. в Батавию прибыла новая многочисленная японская миссия, Французский Индокитай был уже покорен, а Таиланд прочно привязан к Японии. На островах Тайвань и Хайнань концентрировались и проходили подготовку к войне в тропических условиях японские дивизии. Тон новой миссии стал куда более агрессивным. Неудивительно, что переговоры, которые со скрипом тянулись до начала лета, были прерваны. Весной в Батавию прилетела группа американских летчиков-инструкторов, шли постоянные консультации с союзниками, и позиция как голландцев, так и американцев становилась все более непримиримой. Еще более твердой эта позиция стала после 22 июня 1941 г.

Превращение Советского Союза в сражающегося участника антигитлеровской коалиции значительно укрепило ее силы. Среди людей, понимавших это, был Черчилль, выступивший в день нападения Германии на Советский Союз по радио с речью, в которой сказал: «Угроза для России — угроза для нас и угроза для Соединенных Штатов, так же как дело русского, защищающего свой очаг и свой дом, является делом каждого свободного человека, каждого свободного народа в любом уголке земного шара». В речи Черчилля было слабое место — народы, находившиеся в колониальной зависимости от Англии, не могли считать себя свободными, хотя Черчилль автоматически отнес их к таковым.

Нападение гитлеровской Германии на Советский Союз, хотя и не было неожиданным для японских правителей, вновь поставило их перед дилеммой: куда нанести первый удар — по Советскому Дальнему Востоку или Юго-Восточной Азии. В правящей верхушке были сторонники и того, и другого пути. В частности, министр иностранных дел Мацуока при первом известии о нападении Германии на Советский Союз бросился к императору с требованием немедленно двинуть войска на Сибирь. Реакция монарха, с которым уже успел поговорить влиятельный маркиз Кидо, была прохладной. Мацуока не унимался — все последующие дни, до отказа заполненные различного рода совещаниями, он не переставал повторять, что Япония должна вмешаться в войну немедленно. Его основным аргументом было: «Когда Германия сокрушит Советскую Россию, мы не сможем попросту разделить с ней плоды ее победы, если в этом не будет нашей доли». Впрочем, уже на третий день Мацуока получил отпор со стороны командования флота, которое полагало, что в случае нападения на СССР возможен конфликт с США, а флот Японии не способен контролировать коммуникации и на юге и на севере одновременно. Мацуока направился к начальнику Генерального штаба армии Сугияме. «Мы ожидаем, как будут развиваться события», — ответил ему генерал. В тот момент Генеральный штаб Японии уже принял решение вступить в войну против СССР, если Москва падет до конца августа.

30 июня пришла телеграмма от Гитлера с требованием немедленно выполнить свои союзнические обязательства и ударить по СССР с востока. Получив телеграмму от посла Отта, Мацуока на заседании Совета министров зачитал ее. Но и телеграмма не убедила его коллег, которые не хотели спешить. Военный министр Тодзио и стоявшие за ним генералы не были склонны недооценивать мощь Советского Союза и боевые качества его дивизий. Пока немцы дойдут до Урала, считали они, будет достаточно времени, чтобы захватить Сибирь и Советский Дальний Восток. Было и еще одно важное соображение, повлиявшее на позицию руководства японской армии: на юге, в Индонезии, были большие запасы нефти, без которой нельзя было вести войну. Только поставив под контроль Индонезию, можно будет направиться на север.

Окончательно этот вопрос решался правительством в присутствии императора 2 июля 1941 г. Премьер-министр Коноэ представил на совещании «Конспект национальной политики в свете современного положения». В конспекте излагалась политика усиления действий на юге и ожидания на севере. Первым шагом должна была быть оккупация Французского Индокитая — на этот раз без дипломатических условностей. Затем выступил генерал Сугияма, который сказал: «Если германо-советская война будет развиваться благоприятно для нашей империи, полагаю, мы сможем применить силу, для того чтобы разрешить эту проблему и обеспечить безопасность наших северных рубежей». Начальник Генерального штаба ВМФ адмирал Нагано также поддержал южный вариант. Неожиданным диссонансом прозвучало выступление председателя Тайного совета Хары, который заявил, что нападение Гитлера на Советский Союз — шанс, который никогда больше не повторится. «Я желаю избежать войны с Соединенными Штатами И убежден, что они не вступят в войну, если мы нападем на Советский Союз. Война же в Индокитае скорее вызовет ответную реакцию англосаксов».

Последнее слово осталось все-таки за Сугиямой, за которым стояли Коноэ и Тодзио. «Я убежден, — сказал он, — что Америка не вступится за Индокитай. Советский Союз еще рано сбрасывать со счетов. Мы должны подождать 50 или 60 дней. И только если мы убедимся, что Германия наверняка побеждает, наступит наша очередь».

Совещание завершилось подписанием официального документа, к которому была приложена государственная печать. Осторожность взяла верх. Жертвой этой полемики стал Мацуока, поклонник Гитлера, ярый сторонник нападения на Советский Союз. Чтобы отделаться от него, пришлось пойти на хитрость. 16 июля Коноэ предложил всему кабинету уйти в отставку (Мацуока был болен и не смог прийти на заседание). На следующий день отставка была принята императором, участвовавшим в этом дворцовом заговоре. Еще через день был сформирован новый кабинет. Состав его остался почти прежним, только пост министра иностранных дел занял Тойода, имевший репутацию проамериканца.

Первым актом нового министра была телеграмма представителю Японии в Виши с поручением довести до сведения французов, что японские войска вступят в Южный Индокитай 24 июля независимо от желания французского правительства. За день до назначенного срока правительство Виши согласилось на мирный ввод войск. Японский посол сообщил шифровкой в Токио: «Причина такой готовности французов согласиться на наши требования заключается в том, что они увидели, насколько нерушимо наше решение». Через несколько часов расшифрованная депеша лежала на столе у государственного секретаря США Хэлла. Японцы не знали, что их шифры уже давно раскрыты американцами и дипломатическая переписка становится известной в США раньше, чем ее получает адресат.

26 июля последовал ответный шаг США — было решено заморозить все японские вклады в американских банках. То же сделало правительство Нидерландской Индии. Газета «Нью-Йорк тайме» писала по этому поводу, что «это наиболее решительный ответ, не считая объявления войны». В действительности же Япония получила еще одну отсрочку, которую могла использовать для подготовки дальнейшей агрессии.

Прошел месяц войны Германии с Советским Союзом, но до Москвы гитлеровцам было еще далеко. В Токио понимали, что с захватом Нидерландской Индии надо спешить, однако ход мировых событий все более убеждал японское правительство, что наступление на юг рано или поздно все-таки натолкнется на более решительное сопротивление США.

А война с США требовала мобилизации всех сил, и начинать ее летом 1941 г. было рано. Флот и армия были едины в требовании — дать им еще время.

4 августа принц Коноэ сообщил руководителям армии и флота, что намерен лично встретиться с Рузвельтом, чтобы устранить разногласия. Если переговоры состоятся, заявил Коноэ, он готов обещать президенту полный вывод войск из Индокитая, но, правда, после окончания конфликта в Китае и установления в Азии «справедливого мира». Командование флота на следующий день сообщило о своем согласии с планом премьера, но в армейской верхушке мнения разделились. Экстремистское крыло возмутилось решением премьера, полагая, что этим предаются принципы пакта с Германией. Поэтому армия поставила условие потребовать от Коноэ обещания в случае отказа Рузвельта от переговоров ускорить приготовления к войне против США.

7 августа Коноэ отправил государственному секретарю Хэллу телеграмму с предложением встретиться с Рузвельтом в Гонолулу. Государственный секретарь отнесся к этому предложению, если верить его дневнику, с большим подозрением. «Мы считали, — пишет он, — что Япония пытается втянуть нас в конференцию, которая закончилась бы заявлением общего характера, после чего Япония смогла бы практически истолковать и практически использовать эти документы по своему усмотрению, как она всегда поступала в таких случаях в прошлом. Больше того, Япония получила бы возможность заявить, будто президент одобрил ее действия».

Рузвельт получил послание Коноэ не сразу. 10 августа, когда Хэлл обсуждал телеграмму Коноэ с японским послом в США, президент находился у берегов Ньюфаундленда на борту английского линкора «Принц Уэльский», где совещался с Черчиллем. На совещании, закончившемся подписанием Атлантической хартии, выявились две точки зрения по дальневосточному вопросу. Американцы по-прежнему предпочитали не дразнить Японию и ждать развития событий. Англичане, напротив, стояли за решительный отпор, поскольку дальнейшие уступки угрожали английским владениям. На борту «Принца Уэльского» Черчилль сказал: «Я не думаю, что мы можем на что-нибудь надеяться, если Соединенные Штаты не сделают ясного заявления, направленного на то, чтобы остановить продвижение Японии к югу. В ином случае предотвратить войну между Англией и Японией не удастся». С опозданием на два года Черчилль требовал принять твердую линию против Японии, заявив, что предложения, поступившие из Токио, не более чем «умело сформулированные требования, с помощью которых Япония возьмет все, что может взять сегодня, и ничего не даст взамен в будущем». Однако Рузвельт принял более умеренный курс, и Японии было заявлено, что, если она приостановит свою экспансию и решит принять программу мира на Тихом океане, «Соединенные Штаты готовы возобновить неофициальные предварительные переговоры и примут меры, чтобы выбрать время и место для обмена мнениями».

28 августа Рузвельту были отправлены два новых японских послания. Одно от Коноэ с подтверждением желания встретиться, второе — с официальным согласием вывести японские войска из Индокитая, как только будет улажен «китайский инцидент» и в Азии будет установлен «справедливый мир». Урегулирование «китайского инцидента» означало покорение Китая, а в понятие «справедливый мир» входил передел Азии; таким образом, Япония ничем не намеревалась пожертвовать и требовала признания Соединенными Штатами своего последнего захвата в обмен на туманные заявления, которые Японию ни к чему не обязывали. Тем не менее Рузвельт все еще склонялся к встрече с Коноэ, надеясь, что с японским премьером можно будет договориться. Остановило его не столько противодействие Англии, сколько донесения американской разведки о подготовке японцев к вторжению в Юго-Восточную Азию, Эти данные были настолько недвусмысленны, что лицемерие японского правительства нельзя было игнорировать. Рузвельт ответил Коноэ, что хотел бы отложить встречу до тех пор, пока не будет достигнута договоренность о выводе японских войск из Южного Индокитая.

Окончательное решение начать войну против США и Англии было принято в Токио 3 сентября, т. е. до того, как был получен ответ Рузвельта. Таким образом, объяснять это решение отказом Рузвельта от встречи с Коноэ, как иногда делается в японской литературе, никоим образом нельзя. На сей раз основным сторонником скорейшего нападения был начальник Генерального штаба ВМФ Нагано. «Я убежден, — говорил он на совещании руководителей армии и флота, что сегодня у нас есть шанс выиграть войну. И я боюсь, что с течением времени этот шанс уменьшится и может исчезнуть совсем. Для того чтобы преодолеть разницу в экономическом потенциале, мы должны нанести решающий удар в первый же день войны». После семичасового заседания было сформулировано следующее заявление: «Для самообороны и сохранения нашей империи мы завершим приготовления к войне в течение первых десяти дней октября, считая эту дату условной, и будем готовы, если необходимо, вести войну одновременно против Соединенных Штатов, Великобритании и Нидерландов». На совещании были рассмотрены и конкретные планы начала войны. Атаки армии и флота должны быть проведены одновременно против Перл-Харбора, Гонконга, Малайи и Филиппин.

Решение Японии вызвало резко отрицательную реакцию в Берлине. Послу Отту одна за другой шли шифровки с требованием оказать давление на японское правительство, с тем чтобы побудить его все-таки начать войну против СССР. Вопрос о том, куда направит свой удар Япония, был жизненно важен и для советского командования. Положение на фронте оставалось крайне тяжелым, а на Дальнем Востоке приходилось держать значительные силы. В начале сентября советский разведчик Рихард Зорге, доверенное лицо Отта, сообщил из Токио, что Япония отложила нападение на Советский Союз и принят план войны в Юго-Восточной Азии. Есть мнение, что информация Зорге, проверенная по другим каналам, позволила советскому командованию перебросить несколько дивизий под Москву, хотя Зорге и не пользовался доверием Лубянки.

Психологическая подготовка к войне была недолгой. Парламент был готов проштемпелевать любое решение, армия полностью доверяла своим лидерам, профсоюзы были фактически разогнаны, оппозиционные элементы — изолированы или запуганы. Перед «контролируемой прессой» поставили задачу «заставить народ поверить, что англосаксы намерены превратить Японию в третьеразрядное государство». Вместе с тем для придания империи окончательной монолитности требовалось сделать еще один шаг. Во главе правительства должны были встать те, кто принимал военные решения, т. е. генералы.

Конечно, принц Коноэ был не меньшим сторонником войны, чем любой из руководителей армии. Однако он, как и другие гражданские премьеры, в первую очередь заботился об интересах монополий, а те, будучи за войну, думали прежде всего о прибылях. Армия рвалась к блистательным победам и в связи с этим отвергала северный вариант, который снова всплыл в октябре, когда началось генеральное наступление фашистов на Москву. Дзайбацу, напротив, наиболее привлекал северный вариант, который казался им легким, — ведь надо было лишь подобрать яблоко, слетевшее под чужими ударами. Поэтому монополии искали на том этапе соглашения с Западом, и Коноэ, выражая их волю, выступил в октябре за продолжение переговоров с США. Однако бешеный Тодзио на ближайшем же заседании Совета министров заявил, что армия будет продолжать подготовку к войне в Юго-Восточной Азии. «Никаких уступок в выводе войск! Вывод войск из Индокитая — это поражение Японии, несмываемое пятно позора в истории Японской империи».

После заседания Коноэ потребовал объяснений. Тодзио отказался взять свои слова обратно и добавил, что Коноэ может оставаться премьером только в том случае, если не будет возражать армии. Коноэ подал в отставку. Борьба в кабинете и во дворце продолжалась еще два дня и закончилась, как и следовало ожидать, победой группы Тодзио. 18 октября он был произведен в полные генералы и возглавил правительство, сохранив за собой пост военного министра.

Реакция на назначение нового премьера в Соединенных Штатах была неоднозначной. Пресса и значительная часть политиков продолжали настаивать на том, что ничего особенного не произошло. Токийский корреспондент газеты «Нью-Йорк тайме» писал: «Было бы поспешно предполагать, что новое правительство будет находиться под контролем экстремистов, чьи воинственные призывы ознаменовали падение Коноэ. Сам Тодзио — известная гарантия против этого... в некоторых аспектах на судьбе переговоров эти перемены могут отразиться благоприятно... По крайней мере теперь Соединенные Штаты знают, что говорят напрямик с армией». К числу заблуждавшихся относился и Рузвельт. В те дни он писал Черчиллю, что, по его мнению, «японцы направятся на север, ввиду этого Вам и мне обеспечена двухмесячная передышка на Дальнем Востоке». Иную реакцию вызвало назначение премьером генерала Тодзио в Лондоне. Уже 17 октября Черчилль рекомендовал Адмиралтейству рассмотреть предложение правительства о посылке на Дальний Восток линейного корабля и авианосца в дополнение к уже отправленному в Сингапур линейному крейсеру «Рипалз». Черчилль полагал, что такая демонстрация произведет впечатление на японские правящие круги. Однако лорды Адмиралтейства не согласились с премьер-министром — они предпочитали держать линкоры в английских водах. Разногласия усугублялись тем, что Адмиралтейство опасалось японского нападения на Сингапур и Малайю, тогда как Черчилль полагал, что важнее охранять водные пути. В конце концов был достигнут компромисс: линкор «Принц Уэльский» направлялся в Кейптаун, а дальнейший его маршрут должен был быть определен в зависимости от обстановки. В Лондоне наивно полагали, что уже само движение одного из сильнейших в мире кораблей в сторону Индийского океана окажет на японцев психологическое давление.

21 октября «Принц Уэльский» под флагом командующего Дальневосточным флотом адмирала Филипса покинул Англию. Навстречу ему в Индийский океан вышел «Рипалз». Третий крупный корабль, направленный на Дальний Восток, авианосец «Иномитэбл», сел на мель при выходе из Кингстона на Ямайке. Его пришлось поставить в док. Другого авианосца для Дальневосточного флота не нашлось. Именно отсутствие его послужило, возможно, причиной крушения британского могущества в ЮВА.

Окончательный оперативный план, предусматривавший одновременную войну против США, Англии и Нидерландов, был согласован командованием армии и флота 20 октября и одобрен японским Генеральным штабом 5 ноября 1941 г. Военные действия должны были проходить в три этапа. На первом осуществлялся захват так называемого оборонительного периметра по линии: Курильские острова — атолл Уэйк — Маршалловы острова — о-ва Гилберта — архипелаг Бисмарка — Новая Гвинея — Тимор — Ява — Суматра — п-ов Малакка — Бирма. Второй этап предусматривал консолидацию и укрепление периметра. На третьем этапе японские войска должны были разгромить противника, намеревающегося прорваться сквозь периметр, и отбить у него желание сражаться. Таким образом, первый этап был наступательным, остальные — оборонительными. Предполагалось, что внутри периметра Япония сможет обеспечить себя всеми необходимыми стратегическими материалами и людскими ресурсами. Оборонительность второго и третьего этапов была относительной. Расчет делался на победу Германии в Европе и на раскол антигитлеровской Коалиции» Тогда уже, обеспечив себе стратегическую независимость, Япония могла ударить по Советскому Союзу.

При отсутствии серьезного сопротивления со стороны противника первый этап должен был быть проведен в следующие сроки: захват Филиппин — 50 дней; оккупация Малайи — 100 дней, оккупация Нидерландской Индии — 150 дней. Следует сказать, что в целом японская армия и флот строго придерживались этого плана, за исключением тех случаев, когда военная обстановка позволяла ускорить сроки наступления.

5 ноября в Токио было решено «с целью построения нового порядка в Великой Восточной Азии» «открыть военные действия в начале декабря, флоту и армии полностью закончить к этому сроку приготовления к развертыванию операций. Переговоры с США продолжать, усилить сотрудничество с Германией и Италией, непосредственно перед началом военных действий установить тайные военные связи с Таиландом».

В начале ноября, когда был принят японский оперативный план, у американского правительства уже не оставалось никаких сомнений в том, что война начнется в ближайшие недели. Даже посол США в Японии Грю, до последнего дня продолжавший надеяться на мирный исход, послал в Вашингтон телеграмму, что в любой момент возможно «внезапное нападение японского флота». И хотя последние предвоенные недели сопровождались оживленной дипломатической деятельностью, американцы все меньше верили в возможность примирения.

В ноте Хэлла японскому правительству от 26 ноября предусматривались следующие меры для улаживания конфликта: заключение пакта о ненападении между США, Британской империей, Китаем, Японией, Голландией, Советским Союзом и Таиландом; заключение соглашения о территориальной целостности Французского Индокитая; отказ от поддержки любых других правительств и режимов в Китае, кроме чунцинского правительства Чан Кайши. Пункт об отводе японских войск из Индокитая и Китая стал камнем преткновения. Когда вечером того же дня Рузвельт заявил японским дипломатам, прибывшим в Вашингтон, что, если Япония не перейдет к более гибкой политике, достичь успеха на переговорах не удастся, тем стало ясно, что милитаристы воспользуются этими словами как поводом для немедленного начала войны.

Судя по документам и воспоминаниям участников событий, Рузвельт полагал, что военные действия начнутся в понедельник 1 декабря, «так как японцы известны тем, что нападают без предупреждения». Впрочем, даже в этот момент в Вашингтоне царило убеждение, что военные действия будут идти лишь в материковой Юго-Восточной Азии. Сигналы американских разведчиков и дипломатов оставались без внимания. В Белом доме все еще рассуждали о том, что считать началом войны — переход японскими войсками таиландской границы или какое-либо иное подобное действие, а японский флот уже концентрировался для похода к Гавайям.

Японские планы «неожиданного и сокрушающего первого удара» были рискованными, но риск был оправдан. Разумеется, транспорты с японскими дивизиями, шедшие к берегам п-ова Малакка, могли быть замечены еще в море (как и случилось на самом деле), и англичане могли принять эффективные меры (чего не случилось); американский флот также мог в решающий момент уйти из Перл-Харбора или встретить нападение во всеоружии. Этого не произошло не в силу счастливого для Японии стечения обстоятельств, а потому, что хорошо поработала японская разведка, шансы были тщательно взвешены, подготовлены альтернативные планы и т. д. Немалую роль, конечно, сыграли и просчеты американских и английских военачальников, считавших невозможным одновременное нападение японцев на столь удаленные один от другого пункты. Японские же стратеги были обязаны рисковать, ибо само решение о начале войны против держав, которым Япония уступала не только в экономическом, но и в чисто военном отношении, было авантюрой. Только сокрушающим первым ударом, который должен был ошеломить врага, японцы могли выровнять шансы и на какое-то время даже склонить чашу весов в свою пользу.

Главный удар по США должен был нанести японский флот. Еще в середине 30-х годов, обсуждая возможность войны с Соединенными Штатами, японские адмиралы придерживались оборонительной доктрины, которая заключалась в том, чтобы препятствовать с помощью подводных лодок и авиации американскому флоту достичь японских берегов. В конце 30-х годов, когда у Японии появились крупные авианосцы, была принята доктрина первого удара. Ее автор, адмирал Ямамото, считал себя наследником знаменитого адмирала Того, который неожиданно напал в 1904 г. на русский флот в Порт-Артуре. Конкретная разработка операции началась в феврале 1941 г. Одновременно с этим японское консульство на Гавайях было превращено в шпионский центр.

Агентурные сводки подтвердили выводы штаба ВМФ Японии о том, что Тихоокеанский флот США в основном продолжает базироваться в удобном заливе Перл-Харбор (Жемчужная бухта), причем именно здесь стоят линейные корабли главная ударная сила американского флота. Не уничтожив одним ударом американские линкоры, японский флот не мог иметь перевеса на морских путях в Тихом океане и, следовательно, не мог обеспечить безопасность коммуникаций, которые в первые же дни войны должны были растянуться на тысячи миль. И перевозка войск, и вывоз сырья из Юго-Восточной Азии требовали одного непременного условия — господства японского флота на этих путях. Следовательно, основной удар надо было нанести по Перл-Харбору.

Одновременно шла подготовка вторжения в Юго-Восточную Азию. Уже в декабре 1940 г. три дивизии, расположенные в Китае, были сняты с фронта и начали подготовку к военным действиям в условиях тропиков. Для проверки всех возможных способов ведения войны в джунглях был создан специальный «Формозский департамент армейских исследований». О тщательности, с которой велись приготовления, говорит следующий факт. Для проверки распространенного, мнения, что солдаты, проведя более недели на борту перегруженных транспортов в жаре и духоте тропиков, будут неспособны с места начать бой, одна из дивизий была посажена на транспорты в условиях худших, чем реальные (по три человека на татами), и в течение двух недель набитые солдатами транспорты находились в открытом море, причем жара в трюмах достигала 60°С. После этого солдат заставили высаживаться под «огнем противника» и выгружать технику, включая танки, на открытый пляж на о-ве Хайнань.

Японская разведка сообщила, что наиболее перспективной будет высадка 5-й дивизии у пограничных таиландских городков Сингора (Сонгкхла) и Паттани, а 18-й дивизии — у Кота-Бару, причем 5-я дивизия должна будет немедленно захватить стратегически важный мост через р. Перак и базу ВВС в Алор-Сетаре. Этот план вторжения в Малайю и был одобрен в Токио.

5 ноября адмирал Ямамото огласил командирам соединений «Особо секретный приказ Объединенному флоту No 1», в котором излагался план одновременного удара по Перл-Харбору, Малайе, Филиппинам, Гуаму, Уэйку и Гонконгу. 6 ноября маршал Тераути принял командование над Южной армией, состоявшей из четырех полевых армий. Перед соединением Тераути была поставлена задача в кратчайшие сроки захватить все американские, голландские и английские владения в Юго-Восточной Азии. Предусматривалось, что после удачной высадки в Малайе и на Филиппинах армия генерал-лейтенанта Ямаситы захватит Малайю и Сингапур, а армия генерал-лейтенанта Хоммы оккупирует Филиппины.

Военные действия было решено начать без объявления войны на рассвете в понедельник 8 декабря. Этот день был выбран по двум причинам. Во-первых, 8 декабря наступало полнолуние, что должно было помочь запуску самолетов с авианосцев, во-вторых, на Гавайях, находящихся в другом полушарии, еще должно было быть утро воскресенья, 7 декабря. В воскресенье бдительность моряков ниже, чем в будние дни, к тому же по докладам разведки было известно, что Тихоокеанский флот входил в бухту по пятницам и оставался на якорях до понедельника.

16 ноября ударная эскадра собралась у берегов Японии. В нее входили шесть авианосцев, два скоростных линкора, два тяжелых крейсера и несколько небольших кораблей. На шести авианосцах находилось 360 истребителей и бомбардировщиков. Командовал эскадрой адмирал Нагумо, который держал свой флаг на авианосце «Акаги».

В тот же день авианосцы и крупные корабли поодиночке покинули японские воды и взяли курс к Курильским островам, где у о-ва Итуруп было назначено рандеву — вдали от морских путей и настолько в стороне от цели, что если бы американские или советские моряки заметили японский флот, то предположили бы, что он готовится напасть на Владивосток или Камчатку, но уж никак не на Перл-Харбор. В то же время были приняты все возможные меры предосторожности кораблям ударного флота было приказано не выходить в эфир, а для того чтобы ввести противника в заблуждение, оставшиеся у берегов Японии корабли должны были усиленно вести радиопереговоры от имени ушедших кораблей. Когда командир флагманского авианосца «Акаги» спросил адмирала Нагумо, что делать, если встретится советское торговое судно, тот ответил коротко: «Потопите его».

25 ноября адмирал собрал на борту «Акаги» пилотов эскадры и объявил им, что корабли идут к Перл-Харбору. Многие из летчиков впервые в жизни слышали это слово, но сообщение адмирала встретили радостными криками.

26 ноября на рассвете эскадра начала вытягиваться в открытое море. Солнце, редкое здесь в это время года, разогнало туман. Японские пилоты сочиняли письма домой и изучали фотографии бухты с темневшими на серой воде силуэтами линкоров американского флота.

28 ноября американская разведка перехватила и расшифровала телеграмму, посланную министерством иностранных дел Японии всем консульским службам империи. Телеграмма показалась перехватчикам настолько серьезной, что в тот же день ее перевод лежал на столе у президента. Там говорилось: «В случае чрезвычайных обстоятельств (опасность разрыва дипломатических отношений)... к ежедневным прогнозам погоды на всех коротковолновых станциях будут добавлены следующие предупреждения:

1. В случае опасности для американо-японских отношений «хигаси-но кадзэ аме» (восточный ветер-дождь).

2. Японо-советские отношения: «кита-но кадзэ кумори» (северный ветер-облачно).

3. Японо-британские отношения: «ниси-но кадзэ харэ» (западный ветер-ясная погода).

Этот сигнал будет повторен в середине и в конце каждой сводки погоды, и каждая фраза будет повторена дважды. Услышав его, немедленно уничтожьте все шифры и т. д. Настоящие сведения сохранять в строгой тайне».

Это сообщение вызвало переполох в Вашингтоне. Было отдано приказание круглосуточно записывать передачи всех японских государственных станций. Впоследствии, выступая на заседании конгресса, американский контрразведчик капитан 1-го ранга Сэффорд сообщил, что ему известно такое сообщение от 3 и 4 декабря. Однако другие радиоперехватчики отрицали, что сообщение было послано.

Только после войны в документах министерства иностранных дел Японии удалось найти ответ на эту загадку. Оказывается, отправка сигнала по радио была задержана по требованию флота, который добивался полной секретности, не доверяя дипломатическим шифрам. И потому сигнал был послан только после нападения на Перл-Харбор. Он прозвучал как «западный ветер — ясная погода», т. е. касался только Юго-Восточной Азии; его услышали многие, но 7 декабря он уже никого не интересовал.

30 ноября, получив наконец от премьер-министра сведения о дне начала войны, министр иностранных дел Того направил послание в Берлин. Оно было перехвачено и расшифровано американцами. В послании содержалось откровенное признание того, что война близка. В то же время Того не забывал о том, какими глазами его будут читать потомки. Потому звучало оно так, словно Япония уже подверглась нападению союзников: «Из-за срыва переговоров с США наша империя стоит перед роковой ситуацией и должна действовать с уверенностью в своей правоте. Прошу Ваше превосходительство ввиду этого немедленно встретиться с канцлером Гитлером и министром иностранных дел Риббентропом, конфиденциально сообщить им о событиях и заявить, что в последние дни Англия и Соединенные Штаты заняли провокационную позицию... Сообщите им под полным секретом, что существует чрезвычайная опасность неожиданного начала войны между англосаксонскими нациями и Японией из-за какого-либо вооруженного инцидента, причем война может начаться ранее, чем кто-либо подозревает».

Как видим, даже перед своими союзниками по агрессии японское правительство предпочитало лицемерить. Можно справедливо упрекать США за то, что они потворствовали японской экспансии, оттягивая момент решительной конфронтации с Японией, что они до последнего дня тешили себя мыслью, будто их минет чаша войны, но нет никаких оснований полагать, что Соединенные Штаты (так же, впрочем, как Англия или Советский Союз) намеревались напасть на Японию. Тем не менее и в наши дни в сочинениях современных японских и даже некоторых американских авторов можно встретить версию, которая в свое время прозвучала в выступлении Тодзио на процессе военных преступников в Токио: война Японии с США была чисто оборонительной. В частности, в недавно изданной в Англии «Истории XX столетия», собранной из статей историков разных стран, эта версия следующим образом сформулирована Масами Табата: «Основным фактором, заставившим Японию начать враждебные действия против Америки, Голландии и Великобритании, была так называемая нота Хэлла... теперь ни для кого не секрет, что война была решена нотой Хэлла».

Разумеется, нота Хэлла не содержала угрозы существованию Японии. Она не была ультиматумом, а правительство США и после продолжало вести переговоры с Японией. Но как бы ни расценивать ее саму по себе, нельзя забывать, что за несколько часов до ее вручения японские авианосцы уже взяли курс на Гавайи. Впрочем, в ноябрьские дни 1941 г. никто в японской верхушке всерьез не думал об оправданиях перед потомством. Иное дело — после войны, когда даже император заявил главному обвинителю США на процессе военных преступников в Токио, будто не подозревал о том, что будет совершено нападение на Перл-Харбор. В действительности же императору сообщили о дне начала войны, и лишь после этого эскадре, шедшей к Гавайям, была послана телеграмма «Взбирайтесь на гору Ниитака», подтверждавшая предыдущий приказ.