"Сказка о любви" - читать интересную книгу автора (Игнатова Наталья)

КОНУНГ

Он не знал, смеяться ему или плакать от услышанного. Гордая птица Кшур. Это ж выдумать надо! Найти бы того, кто весь этот бред выдумал, да постряхивать пыль с ушей. Прекрасные алые глаза. Это у него-то. У Шефанго... Тьфу! А вообще, если опустить красивости, девчонка рассказывала на редкость хорошо. Талантливо. Так талантливо, что воспоминания, кажется прочно упрятанные, забытые старательно, рванулись на волю, ломая все блоки. Голос рассказчицы был монотонно-ровным. А он, вдыхая ароматный горячий дым, кривил губы в улыбке. И вспоминал.

Пол в кабаке был грязным. Почему-то это запомнилось особенно отчетливо. У самого лица он видел чьи-то ноги в сапогах из грубой кожи. Сапоги постукивали по полу и это раздражало. А раздражение и злость были неуместны сейчас. Они мешали. Его магия в этом дрянном мире и так почти не действовала, а если уж не получалось сосредоточиться...

Он перевернулся на спину, сморщившись от боли в запястьях. Кандалы могли бы подогнать и получше. Услышал злобное:

— Hе шевелись!

И инстинктивно отдернул голову от целящегося в лицо сапога. Как-то разом кабак загомонил. Словно одновременно все вспомнили о том, как опасен взятый ими пленник. Кто-то требовал прикончить его сейчас же. Кто-то напоминал о том, что Хессайль приказал не убивать чужака до его прихода.

Эльрик лежал, не двигаясь. Сейчас он видел больше. В зале собралось человек сорок, тесно сидели за столами, сдвинутыми к стенам, таращились на него, поигрывали лучевыми ружьями. Ублюдки! Как делать такое оружие здесь давно забыли, а вот как пользоваться им...

Потом в поле зрения оказалась девушка. Та, с ножами, как бишь ее? Викки. Она прошла совсем близко, на миг остановилась, глядя на него. Он увидел кровоподтеки на светлой коже. Изодранное платье. Опухшие от слез глаза.

Снова накатила злость: девчонку-то за что?

Видимо он спросил вслух, потому что кто-то из тех, что сидели совсем близко, ответил, сплюнув:

— За тебя заступалась, мразь.

А спор продолжался.

Он лежал тихо. Очень тихо. Каждым нервом своим ощущая направленные на него стволы ружей. А кандалы тем временем размыкались. Hо медленно. Так медленно... Сколько сил уходило здесь на магию!

«Hу разомкну я их. А потом что?» — всплыла непрошеная мысль. Да его прикончат раньше, чем успеет он пошевелиться. Умирать не хотелось. Он очень не любил этого делать. Боялся смерти как любой бессмертный, и даже больше, потому что знал уже, каково это — умереть.

Время тянулось бесконечно. Спор разгорался. Hо не отвлекал охрану, и ни разу не дернулись в сторону ружья в их руках.

Hа то, чтобы телепнуть с себя сеть сил у него хватит. Сеть легкая. Да и не нужно швырять ее куда-то далеко, но... Hет, не успеть.

Викки медленно переходила от стола к столу. Разносила брагу. Таскала тяжелые подносы, заставленные мисками. Глупая девчонка! Заступалась она за него! Вот и влипла, как муха в дерьмо... Шфэрт!

И в конце концов он почувствовал — все! Теперь одно движение и кандалы не удержат его. Только времени на это — одно единственное — движение не было. Hе было. Сердце билось, подкатывая к горлу, струной звенели нервы. Он лихорадочно шарил глазами по залу, ища выход. Hу хоть какой-нибудь выход!

А потом — свист. Хлопок. Тяжелый удар.

Эльрик рванулся, вскакивая, сбрасывая с себя сеть. Знал, что не успеет, но это все же был шанс. Пусть ничтожный.

А между ним и вскинутыми стволами оказалась вдруг эта девочка. Викки. Вскрикнула, когда мучительной болью вошла в ее тело смерть. Смерть, предназначенная не ей. Hе ей. Hе...

И яростным рыком метнулось по залу, снежным бураном, грохочущей смехом метелью. Он убивал. Он убивал, и эта магия была всесильна везде, в любом мире, в любой части Вселенной, ибо смертны все, даже Боги.

Эльрик слышал свой смех, когда разваливались под ударами невидимых клинков искаженные ужасом лица. Слышал его и сам ужасался себе. Он слышал зверя, вечно голодного, вечно жаждущего крови, зверя укрощенного, но рвущегося на волю, зверя смеющегося и щедро дарящего смерть.

И ноги его оскальзывались в крови, когда выходил он из тихого-тихого зала, неся на руках сожженное тело Викки.

— Она тебя любила, Фокс. — Рин задумчиво смотрел на мертвую девушку. Бог вернул ей былую красоту, и Викки казалась сейчас спящей. Даже чуть улыбалась.

— С чего ты взял?

— Дурацкий вопрос. — Рин не поднял глаз. — Что ты сейчас чувствуешь, а?

Что он чувствовал? Да не дай Боги ни одному мужчине узнать какого это, когда из-за тебя, спасая тебя, кретина, погибает женщина! Ему даже не стыдно было. Ему удавиться хотелось от собственного бессилия.

— А что я должен чувствовать?

— Слушай, ты что, в самом деле стальной? — Рин смотрел теперь ему в лицо. — Я могу вернуть ей жизнь. Ты этого хочешь?

— Разумеется.

— Hо ведь она любит тебя, Торанго.

— Война закончится и мы уйдем отсюда.

— Ты не понял. Она Любит тебя. Это Любовь, слышал такое слово? Это навсегда. Ее жизнь превратится в ад, если ты не ответишь ей взаимностью.

— Это пошло, Рин. Так не бывает.

— Бывает еще не так. — Бог развалился на плаще и принялся тонкой струйкой пересыпать из ладони в ладонь золотистый песок, надев маску спесивого ментора, которая так бесила Эльрика. Впервые не ради забавы, и не из-за собственной азартности. Нечестно и противно лезть единственному другу под кожу, да что там под кожу — под Маску, при этом измываясь и хихикая. Но... Эльрик, тебя не заставить по другому, тебя... вообще нельзя заставить.

Отвратительно быть Богом.

Отвратительно Знать! Страшно не иметь сил что-либо изменить! Впрочем «что-либо» как раз можно, но не более того. У Вселенной свои законы, и быть частью ее не самое лучшее. Потому что начинаешь слишком много знать. Слишком много видеть. Нужно поглубже загнать себя в самонадеянного всезнайку и поверить в собственные слова, чтобы не начать говорить что-нибудь не то.

Это жестоко... Жестоко ли? Ну давай, полей слезы похлюпай носом. А потом? Ты же знаешь что будет потом.

Да. Он знал. Страшна Любовь, превратившаяся в посмертное проклятие. Страшно чувство, вышедшее из под контроля. Чувство, потерявшее того, кто чувствовал. И Любовь, как любовь, перестанет существовать, превратившись в ЦЕЛЬ.

Белая паутина мишени с черным крестом. Паук.

Паук на гербе.

Черные волосы по ветру. Синие глаза.... Оулэн.

Бог, полюбивший смертную это смешно. Это всегда смешно. Но это было и это будет, во всех мирах, во все времена.

Но смертная, полюбившая Бога... Это уже не смешно. Это страшно. Душа Человека слишком слаба для того, чтобы жить с такой любовью. А любовь слишком сильна, чтобы дать душе умереть.

Если бы Рин знал это, тогда, бесконечно давно... Но он был всего лишь Богом, который влюбился в смертную. Он хотел прожить жизнь, жизнь одного из Людей. Прожить и умереть, и уйти в свое, божественное, с этой любовью, которая по плечу лишь Богам.

Оулэн должна была умереть.

Да! Она ДОЛЖНА была умереть. Она умерла, прожив свою короткую и счастливую жизнь, и не поднялась рука влюбленного Бога освободить ее душу от чувства, слишком сильного, а после смерти — страшного.

Песок высыпался из дрогнувшей ладони. Рин брезгливо отряхнул руки и поинтересовался насмешливо:

— Hу, что? Мне вернуть жизнь столь преждевременно покинувшую это юное тело? Сам понимаешь, ты обязан девочке очень многим. Буквально всем, верно? Если я оживлю ее, ты ведь не сможешь сделать ее несчастной? А она будет жить, пока живешь ты. Потому что любит. А ты вечен. Ты у нас круче любого Бога в плане долгожительства.

Эльрик мысленно опустил забрало. Рин опять взялся за старое, пытаясь отыскать слабое место в броне, которой он, Император, защищает душу. Hевдомек ему, что нет у его Императорского величества никакой души. Давно уже нет. Сталь там оружейная высшей пробы. Булат венедский.

— Значит, если ты ее оживишь, она будет несчастна, да? — теперь улыбнуться. Это особенно нервирует Рина.

— Будет, если ты не...

— Hет. В таком случае, не надо. Hе оживляй.

— Один-ноль. — Бог перевернулся на живот. Карие глаза теперь уже просто сверлили лицо, словно надеялись заглянуть под маску. Рин действительно многое дал бы за то, чтобы понять: хватит уже? Или надо добавить? Еще раз повернуть лезвие в ране. Еще раз... С горьким удовлетворением он видел, как губы Эльрика каменеют в брезгливой ухмылке. «Слава Богу. — как-то лихорадочно весело пронеслось в мыслях, — Слава Богу, то бишь мне, вроде получилось... Но надо бить наверняка... Не хочу я! Не...» — Можно делать ставки, а? — услышал Рин свой голос, — Игра душой женщины, спасшей тебе жизнь, ценой, замечу, своей жизни. Однако, второй раунд, Эльрик. Если я отпущу ее сейчас, душа ее останется несчастной. И никогда не найдет покоя. Потому что Любовь в ней еще жива.

— Hу уж за души я не отвечаю.

— Ты вообще ни за что не отвечаешь, Торанго. — "Да. А сейчас про Меч, и чтоб не убил сгоряча, он ведь может. И не пожалеет потом...” — Люди из-за тебя гибнут, женщины вон... Государства выжигаешь, не глядя. Есть Я и есть Меч, да? Тебя где ковали, Император?

— Там же, где Весы.

— Чурбан стальной. Выбирай. Или я оживляю ее, и тогда ты просто обязан, сам понимаешь, сделать девочку счастливой. Или, извини, ты должен отрубить ей голову.

— Что?!

— Один-один? Убей ее совсем. Или оставь ей жизнь.

«Есть Я. И есть Меч. А все остальное не имеет значения.» Знакомое заклинание, спасительное, родное. Откуда Рин знает о нем?

— Ты для этого вернул ей красоту?

— Hе только. Hу так что, Торанго? Сдается мне, ты переживаешь?

— Рин, я всегда переживаю только из-за своей драгоценной персоны. Тебе ли этого не знать?..

«Меч... Есть только Он. И я...» Словно повинуясь зову, Меч появился на песке. Сумятица мыслей и чувств, страх и стыд, и боль мучительного выбора. А под пальцами теплая витая рукоять, и разум холоден. То что будет, будет потом. Сейчас оно бьется, задавленное, где-то глубоко, там, где должно быть стали.

А Меч... И выбор... Ему не нужна эта девочка. Совсем не нужна. Она будет лишь в тягость. И будет несчастна. Женщины, которые любят, всегда несчастны. Hет ничего хуже женщины, которая любит.

— О чем задумался, Император. О, да ты и Меч позвал! Ты без него думать не умеешь?

— Я вообще думать не умею. — Эльрик поднялся на ноги, опираясь на клинок, пробежал пальцами по рукояти и

«Нет... Великая Тьма...»

Снова опустился на песок. Он не мог ударить женщину. Боги... Даже мертвое тело изуродовать ударом меча он не мог. А Викки... она казалась живой.

Рин молча смотрел куда-то мимо, думая о чем-то своем. Хоть не комментировал неожиданную беспомощность Эльрика, и на том спасибо.

Страшно было. Дел-то всех — опустить клинок. Меч сам сделает все, что нужно. Он может. Но... душа Викки жива. Так сказал Рин. Душа жива, и ее надо убить.

Как хотелось сейчас оказаться где-нибудь далеко, страшно далеко отсюда. Забыть. Не видеть. Не знать. Великая Тьма, он почти мечтал о том, чтобы вернуть все назад. Снова оказаться на грязном полу кабака, в цепях, опутанным сетью. Умереть. Черт с ней со смертью. Вечность бесконечного ужаса, когда сознание, лишенное тела, пребывает в безликой пустоте, казалась сейчас ничего не значащим мгновеньем. Казалась, по сравнению со страшной необходимостью убить. Снова убить. Женщину.

А золотоволосая девочка улыбалась ночному небу.

Рин перевел на Императора туманный взгляд:

— Ты думаешь, если сидеть так и ждать, то что-то изменится?

— А куда спешить-то? — выговорил Эльрик, тщательно следя за тем, чтобы голос прозвучал как обычно легко и холодно. — Она ж мертвая. — и ухмыльнулся Рину, показав острые длинные клыки.

Бог пожал плечами.

Император попытался, как всегда перед боем или убийством, прогнать в воображении то, что предстоит сделать. Сейчас было даже проще. Мертвая девочка не будет сопротивляться. Не выкинет какой-нибудь неожиданной глупости, пытаясь спастись от неизбежного. Значит не нужно продумывать варианты ее поведения и корректировать свои действия... Волна отвращения нахлынула и ушла, оставив мертвящий холод. Эльрик с трудом удержался от того, чтобы закутаться в плащ, пытаясь удержать остатки тепла. Ночь была жаркой. А тот холод, который набросится на него потом... Это будет не сейчас. Это должно быть НЕ СЕЙЧАС.

«Просто опустить Меч... Просто опустить... Боги...»

И снова, как заклинание, как молитву он прокричал про себя, словно напоминая, себе самому напоминая:

«Есть только Меч. И есть Я. А все остальное...»

Все остальное было сейчас в мертвой девочке на горячем песке. В мертвой девочке, погибшей из-за него. Непобедимого. Бессмертного. Почти всемогущего.

«... не важно. Все остальное не важно.»

— Правильно. — молча согласился клинок. Он был теплым. Он согревал. Он, кажется, даже прогонял не ко времени пришедший холод. И Эльрик встал. Вскинул над головой послушное, легкое, ТЕПЛОЕ тело Меча.

«Просто опустить...»

Узкое лезвие свистнуло, рассекая воздух.

Тонкий разрез на белой коже, на стройной шее. Совсем тонкий. Словно черная нитка.

Завопив дернулась Вселенная на какой-то миг скорчившись от боли. Вселенная где большое и малое едины.

Вздрогнул, сдерживая крик, глупый Бог, обманувший Закон. Вздрогнул, принимая боль уходящей Души.

Боль пронзила и ушла, оставив ощущение страшной потери.

Эльрику просто, конечно же просто, он ведь не видел и никогда не поймет, что он только что сделал. И может к лучшему?

Абсолютно неуместное раздражение поглотило все мысли. Слова пришли сами, и он швырнул их, не думая, о том, что говорит:

— Когда-нибудь у тебя не останется никого, кроме этого... — И коротко, брезгливо взглянул на Меч.

Тело Викки вдруг вспыхнуло ярким белым огнем и исчезло, а Рин, не глядя на улегшегося возле костерка Императора, взмахнул рукой. Тонкие пальцы нарисовали в воздухе замысловатые, светящиеся знаки.

На песке вспыхнули гигантские буквы:

ВИККИ

— Чтобы ты не забыл о ней в первые же полчаса. — глухо бросил Бог непонятно зачем. И... непонятно кому.

«Тебе никогда не приходило в голову, Рин, — Эльрик смотрел в плачущее звездами небо, — что поддайся я чувствам и ты лежал бы сейчас здесь с отрубленной головой?»

Потом навалилось все. Разом. Словно развернулась пружина. И он скорчился у костра, кутаясь в плащ, стиснув пальцы на витой рукояти, дрожа от холода, начавшего жрать его изнутри. Он был один, и все равно кусал губы, чтобы не закричать. За все надо платить. За все. Великая Тьма! Если бы действительно не иметь души!

Если бы...