"Конец Желтого Дива" - читать интересную книгу автора (Тухтабаев Худайберды Тухтабаевич)

197- я статья Уголовного кодекса

На душе мрачно, неспокойно. Ведь сказал же товарищ Артыков, что бывали такие случаи, когда навет, клевета оказывались сильнее фактов. Полковник даже сына своего не пожалел, отца родного не пожалеет, если тот преступит закон…

Последние три дня комиссия работает не зная отдыха. И «разнесчастный» директор, и повара, и квадратный буфетчик по-прежнему твердят свое: Кузыев потребовал денег, нам пришлось дать их — и точка!

Сегодня на работу не вышли два члена комиссии — загрипповали. Полковник вне себя, хоть и самому нездоровится, меряет в ширину и длину свой кабинет и не устает, хотя немалый путь прошел, не выходя отсюда. Вдруг он остановился посреди кабинета, видно, надоело, наконец, ему это занятие, и приказал:

— Ну-ка, поехали!

— Куда?

— В кафе «Одно удовольствие». Идея есть! — торжественно вскричал мой начальник — Ты должен видеть, как я вообще работаю. Это тебе будет школой. В нашем деле нужно быть смирным, как ягненок, и если необходимо — хитрым, как лиса, а если потребуют обстоятельства — превращаться в льва. Я тут нашел лазейку: один из этой банды не совсем еще конченый человек. Он здорово может помочь нам…

К открытию мы были в кафе. Зал пуст, как берег моря перед приливом. Худенькая кассирша от нечего делать чистила пилкой ногти. Прошли в директорский закуток.

Адылова на месте не оказалось. Полковник велел буфетчику вызвать повара Ураза Хайдарова. Этот малый очень походил на буфетчика: толстое, с жирными складками, лицо, выпуклые телячьи глазки постоянно бегают. Разговаривая, смотрит в потолок.

— Уразбай, ты до сих пор настаиваешь на своих вчерашних словах? — сразу перешел к делу полковник.

— Я сказал правду, — прочитал Уразбай с потолка.

— А глаза говорят: «неправду».

— А вы докажите, что неправду.

— Значит, ты дал Кузыеву сто рублей?

— Да.

— Какая у тебя зарплата?

— Восемьдесят рублей.

— Зарплата — восемьдесят. А как у тебя в тот день в кармане оказалось сто рублей?

— Я их копил.

— Хотел купить что-нибудь?

— Телевизор.

— И давно копил эти деньги?

— С полгода.

— В каких купюрах были те деньги, которые ты дал взяточнику?

— Какие были деньги?

— Да, какие? Десятками, пятерками, трешками или рублевками?

— Это самое… сейчас не помню.

— Полгода ты хранил эти деньги при себе да так и не запомнил, в каких купюрах они были? Слушай, Уразбай, я вижу, лгать ты не любишь и не умеешь. Поэтому и не смеешь глядеть мне в глаза. А они, эти твои глаза, сами во всем признаются. Ну-ка посмотри на меня, мне в лицо. Смелее, смелее, вот так, молодец! Дети у тебя есть?

— Двойняшки: Фатима и Зухра.

— Родители живы?

— Да.

— Понимаешь, каково им всем будет, если ты попадешь в тюрьму? Расскажи все по-честному и избежишь этой участи. Один из ваших уже во всем признался, только имени не назову — обещал.

Повар перевел взгляд с потолка на пол. Низко опустил голову и заикаясь прошептал:

— Директор меня живым в могилу загонит…

— Ты сейчас не о директоре, а о своих дочерях, стариках-родителях подумай!

— Вы меня не выдадите?

— Нет.

— Поможете тихо-мирно уволиться из этого гадюшника… то есть кафе?

— Помогу.

— Дайте мне тогда ручку и бумагу.

Уразбай долго пыхтел, записывая показания, где подробно обрисовал все злоупотребления, которым был свидетелем в течение двух лет. Написал и как директор подбил их оговорить меня, учил, кто как должен вести себя в милиции, что говорить. Потом протянул бумагу полковнику, нерешительно встал с места, словно спрашивая, можно ли теперь идти… Повар покинул нас с явным облегчением. Как только закрылась за ним дверь, я обратился к своему начальнику:

— А кто дал то, другое показание?

— Я сам, — улыбнулся полковник. — Это показание сочинил я сам. Я же говорил тебе, что парня этого еще можно спасти. Мы так и сделаем. Вот буфетчика так запросто не проведешь, чтобы добиться признания. Но для него я приготовил железный капкан. Попадется как миленький. И не выберется. Главное, Хашимджан, суметь до активных допросов изучить психологию человека, с которым придется иметь дело.

Буфетчик вошел в кабинет, почтительно держа обе руки на груди, чуть согнувшись, точно приготовился кланяться. Чинно-благородно поздоровался, хотя мы с ним уже виделись. Он сделал вид, что не расслышал предложения сесть, остался стоять, по-прежнему сложив руки на груди. В комнате и не так уж было жарко, но он начал усиленно потеть: вначале мелкими, прозрачными капельками покрылись его нос и лоб, потом мокрым стало все лицо, а вскоре он был весь взмылен, как человек, только что вышедший из бани. Он то взглядывал на меня, то в спину полковника, который что-то писал, не поднимая головы.

— Садитесь, — повторил Салимджан-ака.

— Спасибо. Я привык при уважаемых начальниках стоять на ногах.

— Имя, фамилия?

— Я же вчера только говорил. Но если уважаемому начальнику угодно, могу повторить.

— Повторяю, ваше имя и фамилия? — повысил голос полковник. Буфетчик испуганно вздрогнул.

— Закир Зарипов.

— Гражданин Зарипов, я должен сообщить вам, что вы арестованы.

Буфетчик резко покачнулся, как от сильного удара. Минуты три стоял, широко разинув рот, выпучив глаза. Потом губы его непроизвольно прошептали: «Арестован!» Видя состояние буфетчика, полковник продолжил свою яростную атаку. Теперь он не словами, не голосом, а взглядом уничтожал врага. Столько ненависти, презрения, брезгливости было в его взгляде, что я сам не узнавал вчерашнего доброго, тихого Салимджана-ака.

— Простите, — опомнился наконец буфетчик, — не могу ли я узнать, за что вы арестуете меня?

— Обязательно узнаете. Двадцать второго марта сего года Городская торговая инспекция обнаружила в заведуемом вами буфете четырнадцать бутылок коньяка, разбавленных дешевым вином, не так ли?

— Нет, нет, тут какая-то ошибка, недоразумение…

— Вот акт! — Полковник протянул Зарипову акт, от которого тот попятился, точно от змеи, и стукнулся спиной о стену.

— Да, я вспомнил. Была такая оплошность. Но меры приняты: мне дали выговор…

— За это преступление вы должны быть привлечены к уголовной ответственности по сто девяносто восьмой статье Уголовного кодекса Узбекской ССР.

— Но я оправдал себя честным трудом.

— Десятого февраля, при проверке вашего буфета дружинниками, вы обсчитали клиента на один рубль двадцать копеек.

— Нет, нет, гражданин полковник, я просто ошибся тогда. В тот день я болел, на работу вышел с температурой!

— Вот акт с вашей подписью!

— Но я просил прощения перед товарищеским судом и мне дали выговор.

— За это преступление вы должны быть привлечены к уголовной ответственности по статье сто девяносто семь Уголовного кодекса Узбекской ССР. Гражданин Зарипов, вы арестованы.

Квадратный буфетчик в этот миг стал похож на воздушный шар со спущенным воздухом: весь поник, сморщился, стал даже как-то меньше и тоньше. Он забился в угол, как напроказивший ребенок, который боится наказания, и коленки его дрожали так, что стукались друг о дружку. Потное недавно лицо его посинело, как помидорина после заморозков. «Про-про-ро…» сказал он и, не справившись с непослушным языком, замолчал. Кинул на меня затравленный взгляд, потом перевел его на окно. Из глаз вот-вот брызнут слезы. Наконец он вытянул шею, на которой ходуном ходил кадык, и жалобно пропищал:

— Простите, можно у вас спросить?

— Спрашивайте!

— Не могу я узнать, где вы достали эти акты?

— Вчера вечером их принес в милицию ваш директор Адыл Аббасов.

— Гад!

— Разговор окончен. Закрывайте буфет.

Салимджан-ака поднялся, начал собирать бумаги со стола и укладывать в портфель.

— Подождите! — поспешно вскричал буфетчик. — Я хочу сказать кое-что.

— Это ни к чему. Вы вчера сказали все, что хотели, — полковник равнодушно направился к двери.

— Нет, нет, я вчера обманул вас и всех членов комиссии. Я лгал. А теперь, когда этот гад меня продал — что же, я буду хлопать ушами?! Как бы не так. Это он подучил нас, чтобы оклеветать товарища Кузыева. Этот человек самый гнусный, подлый, мерзкий тип. Взяточник и взяткодатель высшей марки. Он и Городскую торговую инспекцию оклеветал, и дружинников… Они просто избегают теперь появляться у нас…

О-о, так вот где, оказывается, зарыта собака!

А буфетчик все продолжал обличать своего директора. С его слов мы узнали, что «разнесчастный» директор имеет два особняка в разных районах города, «Волгу», оформленную на чужое имя. С поваров он ежедневно сдирал по пятьдесят рублей, а с буфетчика — шестьдесят. Если повара не успевали к вечеру подготовить нужную сумму, Адылов заставлял их испечь пирожки и продавать на вокзале.

Управляющий районным трестом столовых, назначая директоров, непременно советовался с Аббасовым, до того боялся его. Этот же «несчастненький», якобы, сбил с пути и самого буфетчика, научив разбавлять спиртные напитки, разным другим махинациям.

— Дети есть? — вдруг перебил Салимджан-ака.

— Шестеро, товарищ начальник, мал-мала меньше.

— Жена работает?

— Не работает. Болеет. У нее астма.

— Сможешь изложить на бумаге все, что говорил сейчас?

— Смогу, а как же? Этот подлец меня продал, а я буду смотреть? Все напишу о нем, как есть. А вот за эти акты он тоже содрал с меня куш — обещал замять дело. Пришлось отдать те деньги, которые собирал, чтобы отправить жену на курорт. Все до копейки загреб, негодяй. Я… я…

— Не хнычь! — прикрикнул на него Салимджан-ака. Он был зол по-прежнему. — Садись, пиши объяснительную.

Поначалу дело у буфетчика не клеилось: дрожали руки, строчки соскакивали вниз или ползли вверх, он то и дело зачеркивал написанное. Выпив стакан воды, несколько успокоился, стал писать ровнее. Закончив писать, встал и обратился к полковнику:

— Товарищ начальник, если вы разрешите, я бы съездил, попрощался с семьей.

— Это ни к чему, — буркнул Салимджан-ака. — Можешь идти. Мы пока оставляем тебя на свободе.

— Это правда, товарищ начальник?

— Да, но с условием, что будешь работать честно, без махинаций.

— Клянусь!..

— О нашем разговоре Аббасову ни гу-гу.

— Буду нем, как могила.

Квадратный буфетчик с удивительным проворством выбежал из комнаты, он походил на птицу, освобожденную от пут. Проводив взглядом Зарипова, я спросил полковника, правда ли это, что акты принес сам Аббасов.

— Не думай, что Аббасов такой же растяпа, как ты сам. Акты я извлек из архивов Городской торговой инспекции и горотдела. А что касается буфетчика — эта порода людей такова: чуть что — не сходя с места начинают продавать друг друга. Ты в этом сейчас убедился.

Директор все еще не появлялся. Вошел один из помощников повара, доложил, что Аббасова сегодня не будет, дескать, заболел гриппом; второй повар, Карим Турсунов, работал, оказывается, в ночную смену, а сейчас отдыхает. Мы вернулись в отделение.

У меня полегчало на душе. Что ж, правда, по-видимому, восторжествует, как-нибудь выберусь из этой заварухи. И все благодаря этому удивительному человеку, Салимджану-ака. Век не забуду его доброты, все свои силы отдам работе в милиции. Только начал выражать вслух эти мысли, как полковник перебил меня:

— Рано еще благодарить… — пробормотал он задумчиво.

— Почему же рано? Ведь теперь все ясно как день…

— Адыл-баттал — старый лис, его так запросто в угол не загонишь. Он одним ударом может обратить в прах все факты, собранные нами с тобой. Я уверен, что он не болен и не лежит в постельке, принимая аспирин. Наверняка торчит в городской юридической консультации: там у него, по некоторым данным, приятель завелся, помогает советами. Эх, жаль, не волшебник я: стал бы невидимым, зашел сейчас к этому человечку и записал на магнитофон всю их беседу!.. Но это из области сказок или фантастики! Ничего, Хашимджан, сил у нас достаточно, чтобы добить этих дьяволов до конца без всякой фантастики и ерундистики, верно ведь?

Я ничего не ответил. В этот миг я думал о моей дорогой Волшебной шапочке, что выручала меня в детстве. Быть может, сказать Салимджану-ака… Нет, не стоит. Не поверит. Надо не откладывая поехать, отыскать шапочку и привезти сюда. Вот тогда-то и покажем мы этим желтым дивам!

— Как твой желудок? — спросил мой начальник.

— Требует еды!

— Пошли, ударим по шашлыку!