"Конец Желтого Дива" - читать интересную книгу автора (Тухтабаев Худайберды Тухтабаевич)

За что полковник «посадил» сына

— Тогда мы жили в одном горном районе, я работал в следственном отделе. Однажды до нас дошли сведения о крупных махинациях в районном приемном пункте коконов шелкопряда. Расследование этого дела поручили мне. Долго я бился, разыскивая кончик клубка. И однажды он оказался в моих руках — я пошел по горячим следам преступников. У них была прямая связь с шелкоткацкой артелью близлежащего городка. Те, в свою очередь, имели дело с рядом магазинов, которые сбывали незаконно изготовленные шелковые ткани. Перед судом должны были предстать около двадцати человек. Мне не приходилось еще разоблачать такое крупное преступление, работал днями и ночами, собирая улики. И вдруг однажды получаю по почте письмо. «Салим, оставь нас в покое, — говорилось в нем. — Иначе мы уничтожим весь твой род. Тебе ведь не удастся засадить за решетку всех нас до единого. Мстить будут оставшиеся на воле». Начальником у нас был опытный работник, уже очень пожилой, по фамиции Макаров, мы его между собой называли Макаром-бобо… Ты загасил огонь под котлом?

— Загасил. Давно.

— Показал я письмо Макару-бобо. Прочитал, долго барабанил пальцами по столу. Потом вдруг спросил: «Боишься?». «Боюсь», — честно сознался я. «Не бойся. За тобой да за мной весь наш советский народ, могучее наше государство стоит!» — сказал Макар-бобо. В ту же ночь взяли преступников. На помощь нам прислали людей из горотдела. Миссия моя теперь, считай, была закончена. Следствие передали областному управлению милиции.

Келинойи твоя работала фельдшером, дом наш находился под самым боком медпункта. Было у нас двое дочерей: одной — три годика, второй — пять лет. Такие красивые, толстенькие, щебетушки были! Так и хотелось целыми днями играть с ними, забыть обо всяких преступниках и преступлениях…

Как-то под вечер в дом вбежал прихрамывая какой-то незнакомый человек. «Вы медсестра?» — спросил человек задыхаясь. «Да», — ответила она. «Собирайтесь, надо помочь людям! У родника перевернулась машина…». «Сейчас, сейчас, — сказала жена, — собирая сумку с медикаментами. — И вы со мной?..» А незнакомец: «Знаете, у меня, кажется, перелом. Если можно, я подожду здесь, побуду с детьми. Вам ведь придется потом помочь и мне». Келинойи твоя была доверчива, как ягненок, простосердечна. Поверила. Незалого до этого я велосипед купил ей, по вызовам ездить, — вспрыгнула она на него и помчалась к роднику. А тот зверь запер двери, облил стены керосином, поджег, а сам смылся. Я был на дежурстве, когда вдруг кто-то позвонил: «Чего вы там сидите?! У него дом горит, а он и в ус не дует!» Машин тогда, сынок, у милиции не было. Вскочил я на коня и полетел домой.

До кишлака дорога вилась вдоль речки, справа — скалы вперемежку с урюковыми садами. Лечу, лечу и вдруг конь подо мной споткнулся, с лету грохнулся оземь, а я повис на чем-то. Гляжу — сетка! Протянута поперек всей дороги. Не успел я опомниться — на меня накинулись какие-то люди, на голову накинули мокрый чапан. Был я тогда молод, сил хоть отбавляй. Но сколько ни старался, не смог сбросить с головы чапан. Помню, меня столкнули в глубокую яму, сверху полилась вода… Странное существо — человек: сам вот-вот захлебнусь, а думаю, не остались ли дети в горящем доме, что с женой… Потом потерял сознание.

Когда открыл глаза, надо мной стоял, тяжело дыша, мальчишка лет четырнадцати-пятнадцати.

— Как вы себя чувствуете? — прошептал он.

— Ты кто?

— Сами можете встать? — прошептал опять мальчишка.

Я хотел привстать, но пошатнулся и упал лицом вниз. Через секунду, собрав все силы, встал на ноги.

Парнишка оказался из соседнего кишлака, относил на мельницу пшеницу, шел домой. Он видел, как я проскакал мимо него на коне, еле успел отскочить с дороги. Еще он видел, как метров через двести упал мой конь… Словом, — все видел. Парнишка испугался, Спрятался в траве. Из своего убежища он наблюдал, как бандиты бросили меня в яму, пустили туда воду и, сев на коней, стоявших за деревьями, поскакали к горам. Тогда мальчик подбежал ко мне, распутал сетку, развязал руки и ноги. Послушал сердце — дышу. Обрадованный, оттащил меня в урюковый сад. Оттуда мы и побежали к кишлаку напрямик.

— Где сейчас этот парень? — поинтересовался я. — Он жив?

— Жив. Это был сын учителя Адылджана. Сейчас он председатель сельсовета. — Помолчав с минуту, Салимджан-ака продолжал: — Добежали до дома, глядим — народу кругом полным-полно. Дом сгорел… И дети… тоже… Жена без чувств лежала у соседей… С той минуты я седой, не от старости это, сынок.

— Поймали… поджигателя?

— Увы, нет.

— А напавших на вас? Тоже не нашли?

— Милиция в те времена не была такой сильной, как сейчас.

— А потом, что потом?

— Потом келинойи твоя совсем слегла. Повез я ее в город лечить. Да так и остался здесь. Хотел уйти из милиции, но жена отговорила. «Не по-мужски это — испугаться, бросать работу, когда каленым железом надо выжигать внутренних врагов, — заявила она. — Вы должны работать в милиции, хотя бы ради светлой памяти наших девочек, кровь которых взвывает к отмщению»… Вот почему я беспощаден к преступникам! Вот отчего закипают они ненавистью, дрожат от страха, когда слышат мое имя. Говорят, я бесчувственный… Неправда это! Сердце мое — не камень, в нем есть и любовь, и доброта. Но коль встречу преступника — будь то даже отец родной — не пожалею, как не пожалел своего сына!

Салимджан-ака грохнул огромным кулачищем по столу, вскочил, заходил по комнате. Потом надел конец шланга на краник водопровода, пустил воду в цветник, подошел к очагу, развел огонь…

— Вставай, пора мыть рис! — приказал он мне раз-драженно. Видя, что у него испортилось настроение, я не решился просить его продолжать свой рассказ. Накрыв плов париться, Салимджан-ака сел на место, взял бутылку и зачем-то поболтал ею.

— Выпить еще или лучше не надо? — сказал он, как бы раздумывая Еслух.

— Лучше не пейте.

— Я не часто пью, — проговорил Салимджан-ака, с бульканьем наливая в рюмку. — Бывает, что раз в месяц или в два месяца нет-нет да и потянет, как вот сегодня… Выпью, погорюю — вроде легче становится. Но перед каждым не расслабишься. Попробуй-ка поплачь перед каким-нибудь спекулянтом — тотчас на кошлы тебе влезет, как на ишака… Ты мне сына напоминаешь, Хашим. Он тоже, как ты, любил прихвастнуть, соврать иногда. Видит, что дело не по плечу, а все равно возьмется: «Э, да что там, сделаем. Да еще как — на отлично сделаем!» Ты тоже: не умеешь плов готовить, а говоришь — умею, да еще как! По-моему, ты и рис бросил в казан, не промыв его как следует, а?

— Потому что вода кончилась… — попытался я оправдаться.

— Да ладно, главное, честный ты малый, не ради корысти во всякие истории попадаешь. Ошибся — признаешься…

Так на чем мы остановились? Да, я, кажется, говорил, что переехали в город. Продолжал служить. Старался быть верным сыном народа, страны своей. Поначалу работал в областном управления милиции следователем, потом назначили начальником отдела. Собирались назначить начальником управления, но кто-то подбросил кое-куда клеветническую бумагу. Пока разбирались, выясняли и установили, что все обвинения, возведенные на меня, чистейшая ложь, прошло около года… Да, сынок… А в это время родился Каримджан, посветлело в доме. У нас с женой и горе стало сглаживаться, как-то забываться. Единственный сын! Мы носили его на руках, исполняли любую прихоть — вот и вырос избалованным, капризным, любителем готовенького, как я тебе говорил, лживым, бездельником. Видели: не так воспитываем мальчишку, видели все недостатки, а все равно дороже его не было для нас никого. И продолжали баловать. Да и времени всерьез заняться им не было. С одной стороны, любовь безоглядная, с другой — присмотра настоящего нет… Кое-как закончил восьмой класс. И наотрез отказался продолжать учебу. Три года шатался без дела. Тогда-то, оказывается, и встал парень на скользкий путь. А нам голову морочил, говоря, что серьезно спортом занимается…

Короче, однажды утром я обнаружил, что дверца моего письменного стола открыта: там я хранил личный именной пистолет, подаренный мне еще наркомом внутренних дел за то самое дело о махинациях с коконами. Кто мог открыть ящик, ведь ключ от стола я всегда ношу при себе? Кинулся к столу: нет, пистолет на месте. Только в обойме не хватало одного патрона. Я почуял недоброе. Вбежал в комнату Карима. Гляжу, спит. На спинке кровати висят его брюки. Грязь, прилипшая к брючинам, еще не успела высохнуть. Выходит, он вернулся домой совсем недавно. Под утро. Пистолет брал он, это точно. Но в кого он послал пулю, недостающую в обойме?!

Страшным усилием воли взяв себя в руки, вышел из комнаты. Во время завтрака сделал вид, что ничего не случилось. Карим от завтрака отказался, сказал, что плохо себя чувствует, остался в постели. А я, придя на работу, понял, что сбылись мои худшие опасения: труп сторожа ювелирного магазина обнаружен на улице Эгарчи, рана от огнестрельного оружия… К вечеру, после экспертизы, стало окончательно ясно: оружием этим был пистолет моей марки. Пуля попала в самое сердце. Вся городская милиция была брошена на поиски убийцы.

Придя домой, я вошел к Кариму, бросил перед ним пистолет.

— На, застрели оставшимися патронами меня и маму!

Карим опустил голову.

— Хорошо хоть не насмерть ранил сторожа… — сказал я, чтобы разговорить его. Он бросил на меня быстрый взгляд. В глазах его полыхал невыразимый ужас.

— И он узнал тебя… — продолжал я.

— Это не я стрелял! — дико закричал Карим.

— Кто стрелял?

— Талиб!

— Где награбленное?

— У Талиба.

— Как попал к нему мой пистолет?

— Мы играли в карты. Я проиграл, и… должен был стащить на один вечер ваш пистолет и отдать им.

— А если бы выиграл?

— Талиб должен был отдать мне свой транзистор.

«Какое ничтожество! — подумал я. Острая боль реванула сердце. — И это мой сын?..»

— Матери о случившемся ни слова пока. Понял?

— Да.

Всю ночь провалялся без сна. Одолевали мысли одна страшнее другой. Жена не выдержит, если узнает, что наш сын — убийца, или, в лучшем случае, пособник убийц. Замять это дело я тоже не смогу, да и пытаться не стану — совесть не позволит. Возможно, что не найдут этого Талиба, который стрелял в сторожа, ведь он не оставил никаких следов. Тогда, если я не скажу, кто убийца, Карим останется на свободе. Если скажу, то возьмут и Карима, ведь это он снабдил преступников оружием. Нет, мать с ее больным сердцем, после всего, что пережила, не вынесет позора… позора, что принес ей наш любимый, наш единственный сын…

Утром я все же рассказал жене о случившемся. Она слушала меня молча, без обычных женских ахов и охов, но побледнела смертельно. Дал я ей сердечных капель. Молча выпила, вроде бы немного пришла в себя.

— Надолго его посадят? — прошептала еле слышно, и только.

Еще два дня прошли в тревоге и сомнениях. Не выдержал. Совесть не позволила молчать более, Хашимджан. Взял с собой Карима и явился на прием к министру. Азад Азимович, юнцом, тоже, вот как ты, жил одно время у меня, уважал и любил покойную женую мою. Я положил перед ним на стол заявление, пистолет и рассказал все, что мне было известно об убийстве сторожа ювелирного магазина, об участии в нем моего сына.

Министр был потрясен. Он долго молчал.

— М-да, — протянул потом, покачав головой. — Нехорошая история вышла. — Подумав немного, добавил : — Но вы не должны уходить со службы.

— Я должен уйти. Теперь я не имею права работать в органах.

— Уйти вам или нет — решат Министерство, товарищи.

— Нет, я должен поступить так, как велит моя совесть! — бросил я и ушел, даже не попращавшись с Азадом Азимовичем.

Карима до суда под стражу не брали, таков был приказ министра: три месяца не выходил из дома, сидел у изголовья больной матери. И за все время ни разу не смог прямо взглянуть мне в лицо. Да, тысячу раз он проклинал себя за содеянное. Но избежать кары не мог. Любое преступление, по каким бы мотивам оно ни было совершено, должно быть наказано. Ты слышишь, должно быть наказано!..

Жене стало хуже и она не смогла пойти в суд. Сам я процесс высидел от начала до конца. Кариму дали пять лет. Вернувшись домой, застал жену, бедняжку мою, советчицу, друга, помощницу, в постели, уже холодной… Слышишь, Хашимджан, я не смог с ней даже попрощаться, услышать последние слова человека, которого любил тридцать лет!..

— Не надо, не плачьте, — сказал я, но сам не смог сдержать слез.

— Ничего, сынок, так мне станет легче. И я опять буду по-прежнему каждый день, каждый час биться со спекулянтами, мошенниками, рвачами, бороться за правду. Ты знаешь, что такое правда, сынок?

— Знаю.

— Если не знаешь, запомни: правда бывает одна. Но вор, спекулянт, и ниже с ними понимают ее по-своему. А мы боремся именно с такими, которые хотят переиначить нашу правду, не так ли?

— Именно так.

— Молодец! Давай, сынок, обнимемся… Знаешь что, ты будешь жить у меня, пока Карим не вернется. Отныне я считаю тебя своим сыном. И обоих сыновей своих — тебя и Карима, если человеком выйдет, женю в один день. Хочешь жениться?

— Я должен посоветоваться с бабушкой!

Салимджан-ака рассмеялся и пошел к очагу, чтобы снять плов, который источал нестерпимо вкусный аромат…