"Цвет надежд – зеленый" - читать интересную книгу автора (Хольцхаусен Карл-Юхан)

17

Воспоминание об успехе – все равно что пакетик с карамелью, которой можно лакомиться без конца.

Густафссон не был избалован успехом у публики. Все воскресенье он перебирал в памяти свое выступление по телевизору. Всей семьей они обсуждали, как было бы лучше ответить на тот или иной вопрос. Не слишком, ли неловко он держался сначала? Не глупо ли было твердить «нет», «не-ет», когда Аффе спрашивал его, не смеялся ли кто над ним? Надо было ответить, что хороших друзей человек находит повсюду. Так же, как всюду, встречается и всякая дрянь.

При этих словах ему следовало оглядеть зал, словно он хотел сказать, что и тут найдутся и те, и другие.

Но, по мнению Ингрид и Греты, этого делать не надо было. Ингрид считала, что он отвечал правильно, а Грета добавила, что, ответь он по-другому, он только запутал бы Аффе. Нет, он отвечал правильно, не слишком кратко, но и не чересчур пространно.

– Вы все слышали, что я говорил?

– Каждое слово. Как будто ты находился в этой комнате.

Пришел дедушка с пакетом яиц и заявил, что они должны отпраздновать это событие яичным пуншем.

– От сырых яиц человек становится бодрым, – считал дедушка. – Бог сотворил яйца, а черт научил человека варить их.

– До чего же переменчива жизнь! – сказал Густафссон. – Две недели назад я и понятия не имел, что со мной будет дальше. А вот вчера пел по телевизору, совсем как Пер Грунден, Николай Гедда, Торе Скушан и другие знаменитости. Сегодня утром я даже осмелился, зайти в вокзальный ресторан и выпить там кофе.

– В ресторан? – Ингрид испуганно раскрыла глаза. – Как ты решился?

– А что? Хотел проверить свои нервы. Понимаешь? Вообще-то там никого не было, а у официантки ото сна еще слипались глаза, она на меня даже не взглянула. К тому же на мне были очки, шарф и перчатки.

Вернулся Уве, который бегал за газетами. Он купил сразу вес газеты, надеясь хоть в одной найти заметку о вчерашней передаче.

– Ну, как, есть там что-нибудь?

– А как же! Во всех газетах есть про папу. Слушайте: «Фокусник изумил нас своими кроликами и графинами, но Аффе превзошел его, представив нам Зеленого Густафссона». А вот что говорится в другой: «Густафссон исполнил неплохую песню». Или тут, – Уве развернул третью газету: – «Гвоздем недели оказался Человек, Который Стал Зеленым. Его зовут Пер Густафссон. Он не обманул наших ожиданий».

– Что они хотели этим сказать?

– Кто их знает! Вот еще одна газета, в ней написано побольше: «Доктор Верелиус получил возможность показать нам своего „пациента“, которого выпустили на свободу. Этот пациент по имени Пер Густафссон спел песню. Слышно было очень хорошо».

– Замечательная газета, – сказал Густафссон.

– Ну, а теперь тебе, наверно, хочется отдохнуть? – сказал дедушка. – Небось устал после такой поездки?

– Устал? В спальном купе первого класса не устают. Я там расположился, что твой граф. Ты бы посмотрел, дедушка, на проводника, когда он, отдав мне честь, спросил билет. Не то, что во втором классе. Там проводник молча подходит к пассажиру и протягивает руку. А тут я махнул ему рукой. В сторону доктора, потому что билеты были у него. А обратно я ехал в одноместном спальном купе – просторно, удобно, вешалки для одежды, теплая вода, на стенках бра. Так мне еще никогда не приходилось ездить. И к тому же мне еще заплатят. Если не ошибаюсь, они сказали, что мне причитается полторы тысячи. Тогда Ингрид сможет купить себе новое пальто.

– Нет, лучше купим тебе новый костюм, – возразила Ингрид.

– Купите что-нибудь обоим, – посоветовал дедушка. – У кого есть новые башмаки, тому нет нужды унижаться перед холодным сапожником.

Густафссон и на другой день продолжал сосать свою карамель. Проснувшись, он снова прочел в газетах о своем выступлении по телевидению. Все заметки, он вырезал и сложил в конверт. А те строчки, где говорилось о нем, подчеркнул.

Когда Ингрид вернулась домой, он напевал:

Потом мы в путь пускаемся,

пускаемся, пускаемся...

Он оборвал песню.

– Тебе нравится? – спросил он.

– Конечно.

– Они написали, что меня было очень хорошо слышно. Так не про всякого напишут. Знаешь, как обычно пишут о хоккее или о футболе? Если кто-то на поле совершит ошибку, о ней тут же во всеуслышание объявляют. Вы, верно, удивились, когда я стал перед микрофоном и оркестр заиграл? Дедушка, небось, совсем растерялся?

– Да, сперва он растерялся, но потом у него и на этот случай нашлась присказка: петух и соловей поют на разный лад.

– Старик верен себе. Что до меня, я-то, конечно, был соловьем... Вон сколько мне за это отвалят. Питание, дорога – все бесплатно. Хорошо быть актером на телевидении! Сама подумай, полторы тысячи только за то, что ты спел в микрофон свою любимую песню. С таким голосом, как у меня, я вполне мог бы у них выступать. А новое пальто ты себе все-таки купишь. На весну.

– Накрой, пожалуйста, на стол.

– Что у нас сегодня? – Он приподнял крышку. – Рисовый пудинг.

– С мясными тефтелями.

– В Стокгольме я привык к отбивным с зеленым горошком.

– Можешь съездить и пообедать в Стокгольме.

Постепенно к ним возвращался их прежний оптимизм, они могли снова шутить и поддразнивать друг друга.

Из школы пришли дети. Уве заявил, что в такой день полагается обедать не на кухне, а в гостиной.

– Не надо, – возразила Ингрид. – В кухне, как говорится, все под рукой.

– Не хватало, чтобы и ты заговорила поговорками, – сказал Уве. – Но в кухне нет почетного места!

– А ты собирался его занять? – съязвила Грета. – За какой же подвиг, интересно знать?

– Да не я, а папа! – Он повернулся к отцу. – Сегодня в школе все только и говорили, что о тебе. Тебе подобает сидеть на почетном месте. Честь и хвала нашему папочке!

У Густафссона было легко на сердце. Впервые за все это время он шел на работу в приподнятом настроении.

В наши дни стены уборных заменяют собой рунические камни – на них отражено все, чем интересуется эпоха. Внимательное изучение этих надписей может послужить материалом для солидной докторской диссертации. В начале века стены уборных были испещрены названиями частей тела, которые редко упоминаются в приличном обществе; иногда они сопровождались весьма откровенными комментариями.

По мере изменения общественных интересов менялись и надписи. Рост сексуального просвещения заметно ослабил интерес к прежним односторонним упражнениям. Стала доминировать политика. Тот, кого это удивляет, пусть вспомнит высказывание одного известного государственного деятеля: «Все – политика!» Не удивительно, что нынешние корифеи политики все больше вторгаются в сознание поклонников рунических надписей, отражающих интересы своего времени.

Люди, расписывающие стены уборных, и по сей день демонстрируют интерес к общественным проблемам, творя свой суд над всеми политическими партиями по порядку и выказывая готовность лишить жизни их руководителей, причем самым изощренным методом.

К актуальной политике примешиваются вопросы и более общего характера. Когда в тот вечер Густафссон в мастерской зашел в уборную, он увидел стихи, написанные красным мелком:

Краснеть в смущенье девушкам,

положено влюбленным.

А вот бывает, что иной

становится зеленым.

Зеленый я, зеленый ты,

зеленая жена судьи.

Кровь бросилась ему в голову и тут же отхлынула, щеки похолодели. С низко опущенной головой он вернулся в цех. Никто не глядел на него, и, казалось, ничего не заметил. Когда же, через несколько часов, он снова зашел в уборную, стишок был уже стерт.

В ту ночь он возвращался домой с чувством безысходности и отвращения, завладевшим им без остатка.