Холопов Георгий КонстантиновичГрозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)

Георгий Константинович ХОЛОПОВ

Грозный год - 1919-й

Роман

Дилогия о С. М. Кирове - 1

Романы Георгия Холопова "Грозный год - 1919-й" и "Огни в бухте" посвящены жизни и деятельности Сергея Мироновича Кирова.

Роман "Грозный год" был мною написан в 1946 - 1951 годах.

В последние годы вышли и продолжают выходить романы и

повести, посвященные событиям первой империалистической и

Великой Отечественной войн. Среди них часто встречаются

названия в таком роде: "Грозовые годы", "Грозовой год",

"Грозный год". Чтобы не возникло путаницы, к какому времени

относится роман о Сергее Мироновиче Кирове, в новом издании я

его назвал "Грозный год - 1919-й".

Г. Х о л о п о в

Пока в Астраханском крае есть

хоть один коммунист, устье реки Волги

было, есть и будет советским.

С. М. К и р о в

Ч А С Т Ь П Е Р В А Я

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Киров и Атарбеков уходили от председателя Реввоенсовета фронта с чувством недовольства. Неприятны были эти бесконечные встречи и заседания! Экспедиция собиралась на Северный Кавказ, на помощь армии - армия была раздета, разута, половина бойцов больна тифом, - и казалось, Реввоенсовет обязан усилить экспедицию артиллерией (ее много в городе), обмундированием, оружием, медикаментами (их тоже достаточно на складах).

Что же получили вместо всего этого? Два тома переписки со штабом 11-й армии... и гору обещаний! Если верить председателю Реввоенсовета фронта Шляпникову, то в ближайшее время 11-й армии будут посланы два пехотных полка, артиллерийский полк, две тысячи винтовок, тысяча лошадей, пятьсот верблюдов, медицинский персонал для трех госпиталей и лазаретов, большое количество снарядов, патронов и продуктов питания. Ну и сам Шляпников поклялся на Военном совете фронта выехать на Северный Кавказ, реорганизовать армию и вообще "повернуть ход войны". Но тут же он поставил под сомнение успех всего этого дела. Начались бурные прения о целесообразности помощи армии в ее нынешнем положении. В этом не было ничего удивительного: из астраханского кремля, этой цитадели Шляпникова, как говорили знающие люди, "кремлевский затворник", или "архиерей", еще ни разу за зиму не выезжал, предпочитая руководить фронтом на расстоянии... шестисот верст.

Киров шел широким, твердым шагом, подняв воротник кожаного пальто, сунув руки в карманы. Атарбеков еле поспевал за ним.

Посреди кремля под звуки духового оркестра маршировали бойцы. Смотр производила щеголеватая группа командиров.

Киров остановился, пропуская марширующую роту; потом они с Атарбековым вышли из кремлевских ворот и, обогнув развалины гостиного двора, сожженного во время прошлогодней вооруженной борьбы за власть Советов, направились вниз по Братской улице.

У Атарбекова вдруг начался приступ кашля. Смотреть на него было больно и мучительно. Киров отвел его в подворотню:

- Лечиться надо, Георг.

- Некогда, Сергей. Сам видишь, какие дела.

- Дела плохие. Это я вижу прекрасно. Но лечиться все равно надо. Революции нужны здоровые бойцы. Железные!

- Железные, конечно, железные, - сквозь кашель ответил Атарбеков. Щеки его покрылись румянцем, слезы закапали на запушенную инеем бороду.

Киров неодобрительно покачал головой:

- Как только попадем в Пятигорск, вопрос о твоем лечении поставлю самым серьезным образом.

Эта угроза словно подействовала на Атарбекова.

- Откашлялся!.. Фу ты, черт! - Вытер слезы, скомкал платок, спрятал в карман кожанки, и они пошли дальше. - Лечиться-то мне, собственно, незачем. Просто бежал за тобой, морозом перехватило дыхание. А в Пятигорск, дорогой мой, мы еще долго не попадем. Там сейчас Деникин. За Пятигорск надо драться.

По улице торопливо шли пешеходы. Лица были хмурые, неприветливые. В толпе можно было увидеть, при оружии, в бекеше, живописного усатого казака откуда-нибудь с низовья Волги или с берегов Кубани. Высокого, стройного туркмена в пудовой папахе и в ярком ватном халате. Пробегающих танцующей походкой, в легком летнем одеянии горцев - дагестанцев, черкесов, осетин. Укутанных башлыками, скрюченных морозом армян, азербайджанцев, грузин беженцев с Кавказа. Обвязанных чем попало, с накинутыми на плечи платками и одеялами персов и татар. Калмычек с бронзовыми, обветренными лицами, с грудными детьми за спиной. Хоровод полураздетых цыганок и цыганят.

Иногда навстречу попадались горластые, наглые, с пропойными лицами торговки с Татарского базара - с жареной рыбой, с жареной икрой, с вареным водяным орехом-чилимом. Зазывали покупателей китайцы и китаянки - продавцы хлопушек и бумажных фонарей.

Повернули на Эспланадную, а с нее - на Индийскую. Когда-то это была шумная, многолюдная улица с магазинами и домами купцов-индусов, занимавшихся торговлей шелком и ростовщичеством.

Сейчас улица была тихой и безлюдной.

- Как чекист, - спросил Киров, - что ты думаешь обо всем этом?

- Конечно, всего я не могу знать, - ответил Атарбеков. - О многом пока что можно только строить догадки. Насколько они верны, увидим в ближайшем будущем. Но одно отчетливо вижу уже сейчас: демагогию "архиерея", его пышные фразы, обещания и клятвы, за которыми кроется определенная тактика.

- Обещать и ничего не делать? Потопить живую работу в заседательской суете?

- Тактика, должен прямо сказать, несколько отличная от тактики его шефа - Троцкого... Там, в Москве, в Наркомвоенморе, нас принимали холодно, если не сказать - враждебно. Здесь же с нами готовы сколько угодно совещаться, заседать, сулить золотые горы и молочные реки, а помогать тоже не хотят... Но в Москве - Ленин. Так называемая "тактика шефа" там провалилась. Здесь тяжелее, Мироныч.

- В сущности, различия-то нет, - проговорил Киров. - И Шляпников гнет туда же. А его тактика - лишь разновидность "тактики шефа"... Анализируя события прошлого года, о многом стоит поразмыслить. Случайны ли события в Бресте? Отказ подписать мир с немцами? Вопреки решению ЦК партии!.. Экое соломоново решение: ни войны, ни мира! В итоге - война!.. Потеряли Украину, потеряли Черноморский флот. Пришлось топить корабли, которые нам так теперь нужны! Случайны ли ко всему и пермские события? Ты об этом не задумывался? А в свете всех этих событий - трагедия Кавказской армии?!

Они вышли на набережную Кутума. Берег весь бугрился от занесенных снегом бударок и моторных лодок. Прошли мост, повернули в сторону общежития политотдела фронта, в штаб-квартиру "кавказской экспедиции". Общежитие помещалось на углу Казанской и Набережной, в доме купца Вехова.

По скрипучим деревянным лестницам поднялись на второй этаж. Зашли в комнату экспедиции - огромную, без мебели, но всю заваленную мешками и чемоданами. Здесь жили все сорок два участника "кавказской экспедиции". Большие и малые партийные и хозяйственные работники, военные, мотористы, красноармейцы из охраны эшелона - все были на равном положении, ели из одного котла, спали на полу.

В углу комнаты стояла большая, неуклюжая печь. У раскрытых дверец, освещенные пламенем, в накинутых на плечи шинелях, на циновке из чакана сидели Оскар Лещинский и совсем юный красноармеец. Судя по обрывкам фраз, которые долетали до Кирова и Атарбекова, раздевавшихся у вешалки, речь шла о фронтовых делах. Беседа, видимо, была настолько интересна, что они не заметили пришедших.

- Ну, а керенки еще ходят там? - спрашивал Лещинский.

- Да уже нет, товарищ Лещинский, - отвечал красноармеец. - Как-то нам привезли их несколько пудов. Захватили на какой-то станции. Ну, пошел я на базар. За патронами. Расплачиваюсь керенками, этакими вот аршинными листами!.. Чеченец взял деньги, пощупал их, посмотрел на свет и говорит: "Красивый деньга, хороший бумага, и парень ты хороший, но только эта деньга я не возьму и патронов не дам". - "Почему?" - спрашиваю. - "Эта деньга очень красивый, и бумага новый, один плохо - хозяина его нет дома!"

Киров рассмеялся, сказал:

- Ай да молодец чеченец!

Лещинский обернулся и тут же проворно вскочил на ноги.

- Наконец-то явились!.. Где вы так долго пропадали?.. Как дела?..

- Дела как сажа бела... - сквозь зубы процедил Атарбеков и сорвал с плеча башлык.

Киров повесил пальто, сунул в карман рукавицы. Потер озябшие руки, подошел к Лещинскому.

- Дела из рук вон плохи. Ничего реального. Одни обещания.

Юный красноармеец, сидевший у жарко топящейся печки, сгреб с циновки свою шинель, привстал...

Синие, очень синие большие глаза Лещинского смотрели на Кирова недоверчиво, и густые его брови были сведены у переносицы.

- И ничего, ничего реального?..

- Абсолютно.

- Да, дела здесь удивительные... О них вам еще придется послушать...

- Послушаем, послушаем! - сказал Киров, с каким-то озорством и с нескрываемым удивлением посмотрев на юного красноармейца, раскрасневшегося от жары, подошел к нему...

- Никак... Вася-Василек?

- Да, товарищ Киров, Вася Корнеев... Узнали! - От смущения он старательно одергивал гимнастерку.

Поздоровавшись, Киров спросил у юноши, какими судьбами он оказался в Астрахани.

- Это целая история, товарищ Киров... - Смущение не покидало юношу.

Киров повел его к окну, усадил на подоконник, сам сел на подвернувшийся под руку фанерный сундучок.

- Сын кузнеца Панкрата из Грозного. Герой! Служит в бригаде Кочубея, - представил он Василия Лещинскому и Атарбекову. С любопытством разглядывая раздавшегося в плечах, возмужавшего и лицом Васю-Василька, он спросил: - Давно из армии?.. Как удалось пробраться через степь?..

- Из армии я давно, - опустив глаза, стал рассказывать Корнеев. Почти целый месяц. До Астрахани, правда, добирался, как шах персидский. Кочубей для такого дела и верблюда не пожалел. А здесь - застрял. Попал в дурацкую историю.

Киров вытащил папиросу, задумчиво помял ее в пальцах. По всему было видно, что он приготовился слушать неприятные вести.

- Зачем ехал?.. Что это за "дурацкая история"?..

Василий с тоской посмотрел на Кирова и снова опустил глаза.

- Воюем мы в трудных условиях, Сергей Миронович, хотя и деремся неплохо... У кадета больше сил. Да и патронов, снарядов у него хватает, не то что у нас. Стрелять порой нечем... Наши части все дальше и дальше отступают с Кавказа...

- Отступают? - Киров закурил.

- Отступают... Помощи нам ждать неоткуда, Астрахань же - далеко. Вот Кочубей и написал письмо в Москву. Приказал мне отыскать вас там и просить с этим письмом пойти к Ленину, рассказать ему о положении Кавказской армии. - Он вздохнул, но глаз не поднял. - Ну, сняли меня с батареи. Пустился я в дорогу. Приехал в Астрахань. Первым делом, конечно, зашел к нашим интендантам. Стал просить снарядов для бригады. Не дали... Потом тут каким-то образом узнали, что я собираюсь в Москву, и на станции арестовали.

Киров переглянулся с Атарбековым. Чудеса!

- В тюрьме все пытались узнать у меня: зачем это я еду в Москву, что везу с собой? Когда же я сказал про письмо Кочубея - потребовали показать!.. Я, конечно, показал им фигу... Ну, тогда меня обыскали и письмо отобрали... Потом, правда, вернули... Просидел я с месяц на хлебе и воде, а вот сегодня выпустили. Начальничек их сказал, чтобы я убирался ко всем чертям из Астрахани и больше не попадался ему на глаза. В Москву, конечно, запретил мне ехать... Вышел из тюрьмы и не знаю, куда идти... Тогда один военный посоветовал мне пойти в губком, к товарищу Федоровой; женщина, говорит, она толковая... Ну, я пошел... А Федорова выслушала меня и обрадовала: оказывается, вот вы сами в Астрахани...

Корнеев вытащил из внутреннего кармана гимнастерки письмо Кочубея, протянул Сергею Мироновичу.

Киров с любопытством смотрел на Васю-Василька. Как он возмужал, как вытянулся! Теперь, пожалуй, неудобно его называть Васей-Васильком. Это уж не тот вихрастый мальчуган, каким он его увидел впервые лет шесть назад в редакции "Терека" во Владикавказе, куда Вася приехал из Грозного с поручением подпольного партийного комитета... В первую же поездку в Грозный Киров побывал у Васи, познакомился с его отцом, и с тех пор дом кузнеца Панкрата на окраине города, окруженный фруктовым садом, стал надежным местом для явок и хранения революционной литературы.

Лещинский, поставив чайник на огонь, тоже подошел к окну. Сергей Миронович вслух читал письмо Кочубея. Оно было на шести страницах.

Суровую правду рассказывал Кочубей. Армия в непрерывных боях. Армия голодает. Армия воюет без боеприпасов. Начался повальный тиф. Нет медикаментов. Нет врачей.

Были все основания полагать, что Деникин думает окружить армию или прижать ее к берегу Каспия, а это означает гибель десятков тысяч бойцов и многих тысяч беженцев, бредущих и едущих в обозе.

Многое из того, о чем писал Кочубей, Киров знал. Осенью прошлого года он и поехал в Москву добиваться помощи 11-й армии. И добился. Как ни тормозили создание экспедиции военспецы Троцкого и сам Троцкий, ее все же организовали. Требования армии были удовлетворены немедленно. Экспедиция прибыла неделю тому назад в Астрахань и здесь застряла по милости Реввоенсовета фронта, который руководил боевыми операциями 11-й армии, находясь от нее... по другую сторону калмыцкой степи.

Письмо Кочубея тяжело было читать.

- Ты писал? - спросил Киров.

- Диктовал Кочубей, помогал ему комиссар Кандыбин - болеет он у нас! - писал я...

- Значит, писали вместе?

- Вроде как бы и вместе...

- Почему Кочубей сам не пишет? Что, ранили Кочубея? - спросил Атарбеков.

- Так он же неграмотный, не знает ни одной буковки! - нараспев ответил Корнеев.

Атарбеков рассмеялся:

- Неграмотный казак, а бьет генералов, которые кончали академии!

Киров вложил письмо в конверт.

- А как ты думаешь, Василий: куда девается все то вооружение и обмундирование, которое Москва посылает на Северный Кавказ? У меня по письму создалось такое впечатление, что вы там воюете почти голыми руками.

- Из десяти тысяч пар белья, что выделили для нас недавно, мы ничего не получили. Говорят, не то застряло в Астрахани по милости фронтового начальства, не то растащили со складов. А то бывает еще так. Отправят нам из Астрахани оружие и обмундирование на быках и верблюдах. До армии далеко. Едут возчики месяца два по барханам, а попадают на Ставропольщину - начинают торговать. Покупателей там много. Казачье зажиточное, да и всяких белогвардейцев хватает.

- Ну, вот ты артиллерист. Откуда достаешь снаряды?

- А я, Сергей Миронович, уж давно не стрелял из своей пушечки. Снарядов нема! Служу командиром взвода, рубаю шашкой, стреляю из винтовки. И винтовка у меня ни то ни се... Берданочка! Купил на свои гроши. Стреляет она так: заряжаю патрон - она бьет, и пуля вылетает обычным порядком. Второй заряжаю - патрон застревает, приходится вытаскивать шомполом. Третий заряжаю - берданочка моя бьет назад; на третьем выстреле я уже держу ее подальше от себя.

Киров улыбнулся. Василий расхрабрился:

- И патроны на свои деньги покупаю, Сергей Миронович. Приедешь на базар, скажем, в Грозный. Чеченец продает муку, сахар и тут же в мешочке патроны. За один патрон просит десять рублей, и только николаевскими. Начинаешь торговаться, уступает за пятерку. Если есть золото - серьги, кольца, кресты, тогда на золотник дает пять патронов.

В дверь постучали.

- Войдите! - крикнул Лещинский.

В комнату вошла Анастасия Павловна Федорова, председатель губкома партии. Это была женщина лет тридцати шести, с мягкими и мелкими чертами лица, широкая в плечах, энергичная в походке. Вслед за нею перешагнули порог двое - Николай Мусенко, председатель партийной ячейки завода Митрофанова, и Петр Нефедов, командир отряда этого же завода. Оба они были в полушубках, какие носят возчики в калмыцкой степи, в валенках, Мусенко в солдатской папахе, Нефедов - в сдвинутом на затылок треухе.

У вошедших были хмурые, озабоченные лица.

- Тут такое дело, Сергей Миронович, - развязывая пышную оренбургскую шаль, сказала Федорова. - Дней десять тому назад от товарища Орджоникидзе в Реввоенсовете фронта была получена радиограмма на имя Ленина. Ее передали в Москву, но здесь, в Астрахани, скрыли от всех. Даже от меня! Вы о ней ничего не знаете?

- Нет, ничего.

- Так вот она. - Федорова протянула копию радиограммы.

Сергей Миронович подошел к окну, пробежал радиограмму. Потом прочел ее вслух. Серго Орджоникидзе сообщал Ленину:

"11-й армии нет. Она окончательно разложилась. Противник занимает города и станции почти без сопротивления. Ночью вопрос стоял покинуть всю Терскую область и уйти на Астрахань. Мы считаем это политическим дезертирством. Нет снарядов и патронов. Нет денег. Владикавказ, Грозный до сих пор не получали ни патронов, ни копейки денег, шесть месяцев ведем войну, покупая патроны по пяти рублей.

Владимир Ильич, сообщая Вам об этом, будьте уверены, что мы все погибнем в неравном бою, но честь своей партии не опозорим бегством..."

- Обстановка и в армии, и в самой Астрахани оказывается более серьезной, чем я предполагал, - задумчиво проговорил Киров. - Если телеграмму скрыли от губкома партии и от нас, членов "кавказской экспедиции", это выглядит уже как предательство. Иначе и не назовешь!

- А эти десять дней, что мы без всякой пользы торчим здесь по милости "архиерея"? А эти бесконечные заседания и совещания, которые устраиваются в Реввоенсовете вместо конкретной помощи экспедиции, а значит, и армии? Что это такое? - горячо спросил Атарбеков.

- Наши планы несколько меняются, Анастасия Павловна. Мы больше не можем ждать "помощи" Реввоенсовета. Завтра на партийной конференции мы скажем свое слово об астраханских делах, а там - двинемся в дорогу. Наше место на фронте. Надо попытаться остановить армию, по мере наших возможностей вооружить и снова занять оставленные позиции. Оскар! - Киров обернулся к Лещинскому. - Тебе надо пойти на завод, подготовить грузовики в дорогу.

Лещинский снял чайник с огня, взял шинель.

Киров протянул ему свои рукавицы.

Оделся и Атарбеков. Поверх кожанки к поясу он прицепил маузер в деревянном футляре.

- Тебе, Георг, - транспортировка вооружения и боеприпасов. Отправку мотоциклов я беру на себя, - Киров вопросительно посмотрел на Мусенко, хотя не знаю, переоборудованы они или нет.

- Можете не сомневаться, товарищ Киров. Все сделано как положено. Пулеметы установлены на всех колясках. - Мусенко, точно саблей, рассек воздух. - Так что белую сволочь можно косить вовсю!

- Кого поблагодарить?

- Никого - или всех рабочих завода! - ответил Нефедов.

- Но в первую очередь - Мусенко и самого Нефедова, - вмешалась Анастасия Федорова. - Они сутками не выходили из цеха.

- Мы люди молодые, - запротестовал Мусенко, - стоило бы в первую очередь поблагодарить Афонина, Петра Степановича. Старик - умелый механик, был душой этого дела!.. Чем вам еще помочь, товарищ Киров?

- Закрыть бы завод, всех поставить под ружье и идти бить Деникина. Вот это была бы помощь! - Нефедов взял Кирова за руку. - Наш рабочий отряд готов хоть сейчас к походу. Возьмите нас с вашей экспедицией, товарищ Киров, а?

- Нет, на это мы не пойдем. Фронту нужен крепкий тыл. К тому же вашему отряду найдется много дела в самой Астрахани.

Атарбеков и Лещинский попрощались и торопливо вышли из комнаты. Вслед за ними, схватив свою шинель, выбежал Василий Корнеев: отныне он знал, что его судьба связана с "кавказской экспедицией".

- Вы бывали, Сергей Миронович, в калмыцкой степи? - спросила Анастасия Федорова.

- Раз пришлось. Прошлым летом. С первой экспедицией.

- А зимою?

- Нет, не приходилось.

- Я все время думаю о вашей поездке. Степь зимою труднопроходима. И в особенности на автомобилях. Чем же вам помочь?

Киров надел кожаное пальто, взял кожаный картуз.

- А вы, Анастасия Павловна, о нас особенно не беспокойтесь. Как-нибудь проберемся. Меня больше беспокоит другое... Астрахань в любую минуту может стать фронтовым городом. Тогда перед астраханскими коммунистами будут стоять еще более сложные задачи. Кое о чем, по-моему, стоит подумать уже сейчас, решить завтра на партийной конференции. - Киров направился к двери. - Надо быть готовыми ко всяким неожиданностям. Северо-Кавказская армия в любую минуту может отступить на Астрахань...

ГЛАВА ВТОРАЯ

Анастасия Федорова, председательствовавшая на общегородской партийной конференции, то и дело звонила в колокольчик, просила ораторов не повторяться, придерживаться регламента. Но выступавших нельзя было остановить никакими звонками. Каждому хотелось высказаться о наболевшем.

Очень резко говорил Аристов, начальник штаба Коммунистических отрядов Астрахани. Этот черноволосый, со жгучими цыганскими глазами казак со странным именем Мина Львович, одетый в бекешу, с кинжалом на тонком кавказском пояске, был овеян славой легендарного героя. Особенно он проявил себя в январе прошлого года, возглавив разгром белогвардейского мятежа в городе.

Некоторые, правда, относились к Аристову и с плохо скрываемой неприязнью, и с предубеждением, а порою с худой завистью. Ангелом, конечно, он не был. Недостатков у него хватало. Человек он был издерганный не легкой боевой жизнью, какая выпала на его долю в Астрахани, где он в трудное время утверждал и защищал вместе с другими старыми коммунистами-подпольщиками Советскую власть.

Не менее резкой была речь губернского военного комиссара Чугунова, бывшего форпостинского бондаря. Он тоже говорил о недостатках партийного руководства, о бестолковщине в работе Реввоенсовета фронта. Оратор он был совсем не выдающийся, говорил глуховатым голосом, часто покашливая и делая большие паузы. Но впечатление от его выступления все равно было сильное. К Чугунову тоже относились по-разному. Как и Аристова, любили покритиковать за партизанщину. Но партизанщина была характерной чертой в работе многих астраханских руководителей. Обусловлена она была не их злой волей, а спецификой жизни оторванного от центра волжского города, их самодеятельностью.

Федорова хотя частенько и звонила в колокольчик, но особенно не настаивала на регламенте. Больше она это делала "для порядка". Она была рада, что на этой ответственной и, в сущности, чрезвычайной партконференции, созванной по инициативе Кирова, коммунисты так смело, горячо говорят и так близко принимают к сердцу события в городе. "Главное - убрать из Астрахани "архиерея" и его сторонников, остальное проще и легче", - думала она, переглядываясь с Кировым, и видела, что он тоже доволен выступлениями коммунистов.

О многом думала Федорова, сидя рядом с Кировым за столом президиума, зябко кутаясь в шаль. Лицо у нее было бледное и строгое, глаза - усталые и воспаленные от бессонницы.

Перед Кировым лежал раскрытый блокнот и несколько остро отточенных карандашей. "Любит порядок", - подумала Федорова, глядя на карандаши. В накинутом на плечи пальто, низко склонившись над столом и широко расставив локти, Киров делал короткие, размашистые записи в блокноте, на отдельных вырванных листках записывал такие же короткие тезисы своего выступления.

Иногда Федорова отрывалась от своих мыслей и смотрела в зал. Все сидели в пальто и шапках: в зале было холодно, не топлено. Сквозь облако табачного дыма она различала лица делегатов; всматривалась в них, стараясь угадать настроение и мысли каждого. У одних лица были радостные и счастливые - они, видимо, во всем были согласны с ораторами; у других настороженные, эти еще не понимали всего происходящего на конференции; третьи смотрели враждебно, исподлобья, озираясь по сторонам, - это те, кого критиковали или кто ждал критики.

Федорова думала о том, что это первая настоящая партийная конференция в истории астраханской организации. Такие речи не часто слышали стены этого зала. Не она ли сегодня задала тон конференции своим докладом? Видимо, да, это сыграло свою роль. Но была и другая, более важная причина: присутствие на конференции членов "кавказской экспедиции", серьезность момента, чувство ответственности коммунистов за судьбу города и края. Да, такой конференции до этого не было и не могло быть. Организация была молодая, еще слабая.

Много недостатков было в работе губкома, это она знала и ждала критики. Из шести членов губкома только она являлась освобожденным работником, остальные были заняты на ответственных постах в губисполкоме и в различных комиссариатах, в губкоме появлялись редко, и то по вызову. В губкоме, в сущности, был только председатель - она, Федорова, если не считать секретаря-машинистки и курьера-уборщицы тети Сани, старухи шестидесяти лет.

Одной Федоровой было трудно вникнуть во все вопросы партийной жизни губернской организации. Губерния была огромная, равная по своей территории Франции! Конечно, губкому большую помощь могли бы оказать Реввоенсовет и политотдел фронта, но они работали изолированно, без разрешения и советов с нею перебрасывали с работы на работу коммунистов, мобилизовывали и отправляли их на фронт или за пределы губернии.

"Да, главное зло - они, остальное проще и легче", - думала Федорова, в который раз возвращаясь к этой мысли, и все глядела налево от себя, где за столом президиума сидел наглый, улыбающийся Шляпников.

"Мы должны изгнать из Астрахани эту компанию", - сказал ей вчера Киров, и Федорова жила этой надеждой, всю ночь не спала, пробовала читать, курить, штопать носочки сыну - и ничего не могла делать: так было сильно волнение в ожидании конференции.

Слушая выступавших в прениях, она радовалась. Ораторы высказывались по существу, толково и бурно. Чувствовалось, что все с нетерпением ждали выступления членов "кавказской экспедиции".

Некоторые делегаты уже слышали о Кирове, некоторые знали его еще по прошлогоднему кратковременному пребыванию в Астрахани, когда Киров с эшелоном оружия пробирался из Царицына на Северный Кавказ, на помощь нашим армиям.

Федорова знала Кирова всего десять дней. Он пришел в губком партии в день приезда в Астрахань, прямо с вокзала, после разгрузки эшелона "кавказской экспедиции". У Кирова, помнится Федоровой, даже руки были в машинном масле, и тетя Саня принесла горячей воды. Помывшись, он приступил к деловой беседе. Его интересовала обстановка в городе, соотношение сил. Особенно внимательно Киров вникал в работу губкома. Его волновало положение в Реввоенсовете фронта, интересовала работа советских учреждений, судоремонтных мастерских, областного рыбного управления, газеты "Коммунист" и даже... пекарен. (Сколько выдают хлеба на день? Какой выпекают хлеб? Когда открываются пекарни? Успевают ли рабочие еще до работы получать хлеб?) Лишь в конце беседы, затянувшейся до позднего вечера, Киров спросил о погоде. (Другие обычно начинали с погоды.) Да и погода - морозы и снегопады - заинтересовала его неспроста. Удастся ли на машинах проехать калмыцкую степь? Не застрянет ли экспедиция в пути?..

Выйдя на трибуну, Киров сказал, что он не собирается делать второго доклада или содоклада, а хочет, как и другие делегаты, высказать свои замечания о положении в Астрахани.

Киров рассказал о пермской катастрофе, о сдаче Перми белым и предупредил общегородскую конференцию, что такая же катастрофа может произойти и в Астрахани, если каждый коммунист и вся Астраханская партийная организация в целом не сделают нужных выводов и не изменят существующую практику руководства партийной, военной и хозяйственной жизнью города и края.

Слабостью партийного руководства Киров объяснял бездеятельность советских и хозяйственных учреждений города, факты бюрократизма, казнокрадства, морального разложения, засоренность учреждений меньшевиками, эсерами, "левыми" коммунистами, белогвардейцами, бывшими рыбопромышленниками и торговцами.

- Да, в Астрахани создалась сложная политическая обстановка. Работать здесь нелегко, - сказал Киров. - Многие трудности еще происходят из-за недостатка продовольствия. Население вот уже который месяц получает на день по фунту хлеба. Нет сахара, масла, круп и других продуктов. Это ведет к спекуляции на базарах, к вакханалии цен. Продовольственным затруднением пользуется враг. Он ведет тайную и открытую агитацию против Советской власти. Устраивает мятежи. Неудачи на фронтах, неудачи на Северном Кавказе, отход Одиннадцатой армии на Кизляр создают дополнительные трудности. Враг наглеет с каждым днем. Он надеется на помощь Деникина, Колчака, англичан и получает эту помощь. Астрахань - город особенный, со своей историей. Здесь до сих пор еще много крупных рыбопромышленников, калмыцких воротил, персидских и бухарских купцов, много тысяч мелких торговцев, промышляющих рыбной торговлей, скупкой и продажей скота, кожи, шерсти, фруктов и вина... Ко всему этому город в последние месяцы превратился в перевалочный пункт контрреволюции: сюда со всех концов России понаехали бывшие фабриканты, заводчики, крупные чиновники, бывшие офицеры, темные дельцы и авантюристы, надеясь через калмыцкую степь или через Каспий перебраться в богатые хлебом и другими продуктами города Северного Кавказа, под крылышко Деникина, на помощь Добровольческой армии. Да, все это правда. Но следует прямо сказать, что астраханские коммунисты слабо борются со всем этим злом, а порой и мирятся с ним.

Киров резко говорил о работе коммунистов Реввоенсовета Каспийско-Кавказского фронта и камня на камне не оставил от практики руководства Реввоенсовета боевыми действиями своих армий.

- Надо думать, что, если не удастся остановить Одиннадцатую и Двенадцатую армии в районе Кизляра, они отступят в Астрахань: других населенных пунктов нет между этими городами. Что же делается в Астрахани для помощи армии? - обратился Киров к конференции. - Ничего! В городе не знают даже действительного положения дел на фронте!

Киров огласил телеграмму, которую Орджоникидзе отправил на имя Ленина, и сказал, что председатель Реввоенсовета фронта Шляпников сознательно скрыл ее от астраханских коммунистов.

- Позор! - послышалось из последних рядов.

- Это ложь! - выкрикнул Шляпников.

- Позор! - на этот раз прокатилось по всему залу.

Шляпников проворно вскочил с места, прокричал Кирову:

- Это ложь!.. Не имеете права вмешиваться в дела Реввоенсовета!.. Я подчинен Ставке!.. Не Астраханскому губкому!..

Но Киров, обернувшись к президиуму, спокойно и гневно продолжал:

- А мы вас критикуем! И не только критикуем, но и обвиняем Реввоенсовет и вас, в частности, как председателя, в том, что вы развалили всю работу на фронте. По вашей вине гибнут тысячи бойцов Одиннадцатой армии! - В голосе Кирова прозвучали металлические нотки. - И не только в армии вы развалили работу, но и в городе. Во всех учреждениях вы затевали склоки, насаждали подхалимство и угодничество, заглушали самодеятельность и инициативу масс, игнорировали все законы и постановления Советской власти. Но и это не всё! Вы создали невыносимые условия для работы молодой губернской партийной организации. Партия не простит вам этого!

В заключение Киров сказал, что считает нецелесообразным дальнейшее пребывание Шляпникова на посту председателя Реввоенсовета фронта и оставляет за собой право обратиться в ЦК с требованием об отзыве его из Астрахани, если этого не сделает общегородская партийная конференция.

Это заявление Кирова делегаты конференции встретили аплодисментами.

Большое место в своей речи Киров уделил продовольственному вопросу, и в особенности рыбной проблеме.

- Астрахань до революции давала одну треть всей рыбной продукции России, - сказал он. - Почему же сейчас в городе нет рыбы? А происходит это потому, что на многих промыслах еще хозяйничают бывшие их владельцы и приказчики. Они саботируют постановления Советского правительства о национализации рыбной промышленности, прячут или сознательно портят орудия лова, угоняют к англичанам или топят в Волге рыбницы, шаланды и баркасы, ведут контрреволюционную пропаганду среди ловцов. Кое-кто им помогает и в Астрахани.

Киров потребовал от астраханских большевиков изгнать с промыслов бывших хозяев, укрепить аппарат областного рыбного управления, смело выдвигать на руководящую хозяйственную работу способных людей из рабочего класса, из среды самих рыбаков.

После перерыва выступил Шляпников.

Он вышел на трибуну с ворохом заметок, справок, с папками переписки с командованием 11-й армии, которые ему срочно привезли из Реввоенсовета. Вид у него был победоносный и наглый. Наглость во многих случаях помогала ему в жизни. Вот и сейчас, вместо того чтобы признать свои ошибки, он стал нападать на всех, начиная с Федоровой и кончая Кировым.

Но удивительное дело, Шляпников метал громы и молнии на трибуне, а делегаты конференции входили и выходили из зала, передвигали стулья, громко переговаривались, курили: они не хотели сегодня его слушать.

Шляпников попробовал возмутиться "поведением" делегатов, потребовал навести "порядок" на конференции. Федорова встала, зазвенел колокольчик, но это не помогло.

С минуту Шляпников смотрел в зал ненавидящими глазами. Потом елейным, архиерейским голоском стал оправдываться, признавать некоторые свои ошибки, объяснял их трудностями военного времени, "особыми астраханскими условиями".

Но и эту тактику быстро разгадали делегаты конференции. В зале снова стало шумно:

- Говорите по существу!

- Из каких соображений вы скрыли от коммунистов правду о положении дел на фронте?

- Почему никто в Астрахани не знал о телеграмме Орджоникидзе? кричали с мест.

- По многим причинам! - нашелся Шляпников. - Во-первых, чтобы не испортить настроение членам "кавказской экспедиции". Как-никак им предстоит тяжелая поездка по калмыцкой степи. Потом - в телеграмме совсем не говорится, что армия будет отступать на Астрахань. Там даже сказано, я на память знаю всю эту телеграмму, там сказано, что "среди рабочих Грозного и Владикавказа непоколебимое решение сражаться, но не уходить!". Я надеялся и сейчас надеюсь, что армия последует примеру Стальной дивизии и отступит на Царицын! Там, там будет решаться судьба революции! патетически закончил он.

Объяснение Шляпникова вызвало только смех у делегатов: как может раздетая и разутая армия, без продовольствия и транспорта, в условиях таких морозов и снегопадов, с Северного Кавказа дойти до Царицына?

Шляпников попытался снова перейти в атаку и обвинить во всех бедах, постигших армию, само армейское командование, а в городе - губком партии и губисполком. Но никто ему не поверил: в зале то в одном конце, то в другом кричали:

- Позор!

Шляпников ушел с трибуны и демонстративно покинул конференцию.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

После закрытия конференции Кирова на лестнице остановила большая группа делегатов. Со всех сторон приглашали на чаек (слово "ужин" никто не произнес!). Киров благодарил, отказывался, ссылался и на позднее время, и на то, что на рассвете ему с товарищами ехать в степь. Но тем настойчивее гостеприимные астраханцы звали его к себе. Раз в дорогу, тем более надо подкрепиться, не ели ведь целый день.

Внизу его дожидались Лещинский и Атарбеков.

- Что же делать, ребята? - взмолился Киров, когда поравнялся с ними.

- Мы - домой... Займемся упаковкой вещей, а ты - иди, - сказал Лещинский.

На улицу вышли вместе.

Оскар взял Атарбекова под руку, и, подняв воротники, они пошли навстречу снежному вихрю.

Киров, окруженный делегатами, направился к Братскому саду.

Мела метель. На улице - ни живой души. Тусклый свет угольных лампочек еле-еле пробивался сквозь залепленные снегом стекла фонарей.

- К кому же мы идем на чаек? - обратился Киров к соседу.

Снова со всех сторон раздались приглашения. Но когда стали перебирать адреса, то оказалось, что ближе всех живет Афонин - на Эспланадной.

- Угощу чаем калмыцким и чаем русским. Ну и что соберет старуха на стол, - не без смущения предупредил старый механик.

- Нам же ведь поговорить о делах, Петр Степанович, - успокоил его Чугунов. - По случаю окончания конференции и отъезда товарища Кирова не грех, конечно, малость выпить, да ладно, сегодня обойдемся и чайком.

К Афонину пошли Аристов, Чугунов и Мусенко. С остальными делегатами Киров тепло распрощался.

- Надо вас познакомить, товарищ Киров, с Петром Степановичем, сказал Мусенко. - Помните, говорил вам вчера: если кого благодарить за мотоциклы, так это Афонина, нашего заводского механика.

- За мотоциклы - спасибо! - Киров крепко пожал руку Афонину. - Вы нас очень выручили!

- А вам, товарищ Киров, спасибо за добрые слова... Хорошо сказали об Астрахани! - Аристов оттеснил плечом Мусенко, пошел слева от Сергея Мироновича. - В устах человека, приехавшего из центра, они приобретают особое значение.

- Громадное значение! - поддержал Чугунов.

- Вы оба сегодня хорошо выступали, - ответил Киров. - Резковато, правда, но ничего, ничего, пойдет на пользу!.. Вообще, как мне пришлось понаблюдать за эти десять дней, о вас иногда говорят несправедливо, хотя, конечно, хорошо понимают вашу роль в астраханских делах... Обвиняют иногда черт знает в чем!.. Вот, например, Мина Львович, - обратился он к Аристову, - в январских боях пожгли гостиный двор, - говорят, не было необходимости, можно было бы не прибегать к этой крайней мере... Не могут этого простить!..

- Но они простят! - Аристов остановился у ограды Братского сада и указал на могильный холм, занесенный снегом. - Спят вечным сном герои январских боев. Сто восемьдесят человек!.. Погибло - триста... Они - немые свидетели этой н е о б х о д и м о с т и!.. Они простят!

- Мы знаем цену этим критиканам, товарищ Киров, - поддержал Аристова Чугунов. - Нагляделись на них в январе!

- Критиковать им, конечно, нас легко! - снова горячо проговорил Аристов. - Но где были эти "критики" в январе?.. Мы вот все четверо здесь участники этих боев - я в то время был командующим всеми советскими войсками в Астраханском районе, - мы чего-то не видели их в те тяжелые дни - ни в крепости, ни где-либо поблизости. Правда, ребята?.. Сидели они в это время у себя в домах за закрытыми ставнями, распивали чаи и ждали исхода поединка. А рабочие, рыбаки, крючники - астраханская беднота кровью своей защищали завоевания Октября!..

- Кстати, Мусенко как раз пожег гостиный двор и соседние с ним дома! Он возглавлял штурмовую группу! - сказал Чугунов. - Спросите, он расскажет.

- Чего там рассказывать? - ответил Мусенко. - Белых надо было выбить оттуда любой ценой! Укрываясь в гостином дворе и в соседних домах, они блокировали главные крепостные ворота, закрыли нас, как в мышеловке. Позиция у них была отличная, напротив ворот, рукой подать... Выкурили мы их темной ночью бутылками с горючим...

Налетел снежный вихрь, закружил вокруг, и разговор на время сам собою прекратился... Возобновился он через некоторое время, когда, залепленные снегом, они переступили порог афонинской квартиры...

- Чем я вас угощать-то буду? - всплеснув руками и посмеиваясь, проговорила жена Афонина при виде гостей.

- Что уж бог пошлет! - ответил Петр Степанович. - Ставь, мать, самовар. У нас сегодня гость из Москвы.

- Самовар-то горячий, все ждала тебя... Что - не наговорились на конференции-то?

- Нет, мать... За чаем наговоримся. - И Афонин подал Кирову веничек.

Пока на галерее все шумно отряхивались от снега, Сергеевна, как запросто звали ее соседи и знакомые, посетовала мужу, что тот не догадался предупредить ее, и пошла хлопотать на кухню. Серьезную задачу задал ей муженек, хотя и не привыкать ей было принимать в такую позднюю пору гостей. И в особенности - за последний год!.. Не раз после собрания или конференции приходил Петр Степанович домой с ватагой почаевничать и "поговорить". Бывали у них и отрядники, и делегаты... А когда в январе шли бои в городе, то дом их превратился чуть ли не в красногвардейский штаб и в ремонтную мастерскую оружия, благо теперь, переехав на новую квартиру, они жили недалеко от крепости... В последнее время, правда, в связи с нехваткой продуктов, бывало и так, что каждый, приходя в гости, что-нибудь приносил с собой. Кто вытащит из кармана завернутый в газету кусок хлеба, кто несколько кусков сахару, кто жареной рыбки, а кто и горсточку чилима... Дом их хорошо был знаком астраханским большевикам еще задолго до революции... Тогда Афонины жили на Косе. Спрятать ли кого надо было в надежное место от полиции, достать или отремонтировать оружие боевикам, устроить ли какую передачу ссыльным - обращались к Афониным. Петр Степанович был одним из ветеранов революционной Астрахани. И первой помощницей мужа во всех тайных делах была она, Сергеевна... Детей у них не было. Недавно они приютили у себя сироту, Толей звали его, по фамилии Семячкин...

Петр Степанович заправил "молнию" и погасил горевшую красноватым светом электрическую лампочку. В комнате сразу стало светло и уютно. Обставлена она была скромной мебелью, и если что и украшало ее, так это горшки с цветами, которые вплотную стояли на окнах, выходивших на улицу и галерею.

Только теперь, при свете лампы, Сергей Миронович разглядел хозяина. Был он среднего роста, щупленький, с небольшой рыжеватенькой бородкой. Умные его глаза изучающе смотрели сквозь стекла очков в металлической оправе. Киров хорошо знал эту породу русских мастеровых, среди которых бывали удивительные умельцы, люди с золотыми руками. Видимо, любил Афонин и дома поработать, выточить на досуге что-либо диковинное, починить что-нибудь немыслимое. Для этого у него во второй комнате рядом с диваном, на котором спал Толя Семячкин, стоял небольшой верстачок с прикрытыми тряпочкой тисками и маленький токарный станок, напоминающий ножную швейную машину...

Пока хозяева хлопотали на кухне - им помогал Чугунов, - Киров с Мусенко растапливали камышом "буржуйку". Аристов нервно ходил по комнате своей легкой, упругой походкой, скрестив ладони на рукоятке кинжала...

- А результаты?.. Почему никто из этих "критиков" не говорит о результатах? - вдруг продолжил он прерванный на улице разговор, который, видимо, не давал ему покоя. - Только явный недоброжелатель может ставить в вину рабочим и рыбакам, оторванным от всего мира, с палками и деревянными пиками борющимся против хорошо вооруженного и организованного противника... противника, которым командуют не какие-нибудь там унтеры, прапорщики или есаулы, вроде меня или вот унтера Чугунова, а кадровые царские офицеры, капитаны и полковники... так вот, ставить борцам революции в вину это вынужденное дьявольскими обстоятельствами - я повторяю: в ы н у ж д е н н о е, Мусенко это подтвердил, - ставить им в вину сожжение зданий в центре города, где укрывались белогвардейцы. А результаты?.. Почему никто из них не говорит о результатах?.. - гневно сверкнул цыганскими глазами Аристов. - Почему никто из них не говорит, что в этих жестоких январских боях мы отстояли Советскую власть в Астрахани? Сохранили этот город для революции?.. Сами видите, Сергей Миронович, каково его значение сейчас...

- Да, это я вижу, - задумчиво ответил Киров, вставая с колен и вытирая руки.

Мусенко махнул рукой:

- Мина Львович все еще переживает!.. А я давно перестал, товарищ Киров. Кто орудует против нас?.. Шляпников и его друзья - это раз, казачья братия - это два... Ну и плюс господа рыбники, их подхалимы и прихлебатели!..

Вошел Чугунов, прислушался к разговору, вздохнул:

- Эх, дела астраханские! Послушаешь со стороны - и не все так уж просто здесь выглядит... Правда, товарищ Киров?.. Иной приедет из центра и не сразу во всем у нас разберется... Ну, к тому же еще предрассудочки... Известное дело - Астрахань, азиатчина! А в этой самой Астрахани есть и рабочий класс, и партийная организация, здесь, как и всюду, идет отчаянная классовая борьба...

- И на меня, и на Чугунова с Мусенко, и на других коммунистов, конечно, можно вешать всех собак, - рассмеялся Аристов, подойдя к Кирову. - Я, знаете ли, Сергей Мироныч, все перевидал в нашей Астрахани. Можно сказать, ее живая история... Я первый губернский военный комиссар (потом меня заменил Чугунов), первый председатель прошлогоднего временного ревкома, первый командующий местными войсками, а теперь вот - новая затея! - начштаба Коммунистических отрядов Астрахани...

Взяв стул и садясь к весело гудящей "буржуйке", Киров примиряюще сказал:

- Надо думать, что после сегодняшней конференции улягутся многие из ваших астраханских страстей... С ними, во всяком случае, надо кончать... Организация должна спаяться, стать единой, чтобы встретить те трудности, которых, видимо, вам не миновать... Кстати, Мина Львович... Чем вы сейчас заняты?.. Должность у вас - внушительная.

Чугунов тоже подсел к печке, сказал:

- Начальник Коммунистических отрядов Астрахани! Это что-нибудь да значит. Не какой-нибудь там губвоенком!

- Да, должность внушительная! - с усмешкой согласился Аристов.

- Раз есть штаб, то надо думать, что есть и отряды? Сколько их?.. По скольку штыков в каждом? - заинтересованно спросил Киров.

- Нет, отрядов у меня пока нет, - тяжело вздохнул Мина Львович. Вернее - есть закваска для трех отрядов, так человек по тридцать для каждого.

- Что же мешает вам... развернуться, стать действительно внушительной силой в городе?

- Мало оружия, Сергей Мироныч. Мало народу. Все разбрелись по мелким отрядам. В каждой судоремонтной мастерской, на каждом заводе - свой отряд. Вот как, например, у Мусенко... Задача такого отряда известная: охрана завода. Когда в городе назревает какая-нибудь заварушка, эти отряды, правда, тоже участвуют в боях. Так было с отрядом Мусенко в январе. Тогда он был командиром, потом уж его заменил Нефедов. Так вот, когда события происходят в городе, мы еще с ними справляемся. Ну, а если завтра бои начнутся где-нибудь в низовье? Или в степи? Или где-нибудь в другом месте губернии? Как тогда быть? Ведь заводской или промысловый отряд туда не пошлешь? Они и малочисленны, и плохо вооружены... Когда мы создавали наш штаб, я это дело мыслил себе так: отряды наши укомплектовываются лучшими коммунистами из рабочих, рыбаков, работников советских учреждений. Потому-то мы их и называем Коммунистическими!.. Это должны быть железные отряды. Собрать туда надо народ огневой, беззаветно преданный делу... одним словом - коммунистов! И где бы какая ни назрела необходимость такой отряд немедленно перебрасывается туда для борьбы с белыми! Но для этого, конечно, он должен быть и щедро вооружен! Это первое условие.

- А как к вашей затее относится губвоенком?

- Хорошо, товарищ Киров, - ответил Чугунов. - Губерния у нас большая. Как говорит Федорова, она равна чуть ли не Франции. А силенок маловато!.. Какие части имеются у нас в Астрахани?.. Сто пятьдесят шестой полк неполного комплекта и некоторые подразделения со штабами... но без войск. А вокруг города на сотни верст простираются казахские и калмыцкие степи, потом - низовье Волги с казацким и в большей части - кулацким населением. И Коммунистические отряды нам бы очень помогли! Они создаются добровольно, и в этом их сила. Кроме того, эти отряды делают два полезных дела: и работают, и воюют. При наших теперешних возможностях это большое подспорье. Содержать эти отряды государству ничего не стоит. Ведь у них все основано на самодеятельности! Они сами себе даже изготовляют боеприпасы. Вон один Петр Степанович сколько наделал всяких гранат... А вот переведи завтра эти отряды в мое ведомство, включи их в воинское расписание - и тогда получится другая картина. Тут уж все бери на себя, товарищ Чугунов! Подавай солдату и махорку, и патроны, и обмундирование, и харчи...

- Я их, чертей, всех зову к себе, а они всё еще раздумывают! - кивнул Аристов на Мусенко. - Сами хотят командовать!

- Может, боятся вас? - спросил Киров.

- Да нет, товарищ Киров, - вмешался в разговор Мусенко. - Не в этом дело!.. Народ просто не хочет раствориться в общей массе. В своем заводском отряде, где все знают друг друга как облупленного, каждый чувствует себя как-то по-семейному...

- А как вы ко всему этому относитесь, Сергей Мироныч? - спросил Аристов и выжидательно уставился на Кирова.

- Я, пожалуй, за ваше предложение... По-моему, это разумная инициатива - создание ударных Коммунистических отрядов. Коммунистические это многое значит...

- Коммунистические - по своему духу, устремлениям! - горячо подхватил кировскую мысль Аристов. - В эти отряды потом, конечно, могут пойти и комсомольцы, и беспартийные рабочие, но цементирующей силой должны быть коммунисты! Бывалые солдаты! Бывалые фронтовики! Участники подавления двух астраханских мятежей...

- Ну как, не заговорили они вас, товарищ Киров? - спросил Афонин, поставив на стол кипящий и поющий самовар. - Прошу присаживаться к столу.

Вскоре на столе появился и котел с горячим, вкусно пахнущим калмыцким чаем, татарские широкие чашки, сахарница с удивительно мелко наколотым сахаром, блюдце с горсточкой черного персидского изюма, в плетенке окаменевшие, неведомо какой давности сморщенные рыбацкие витушки из темной муки, тарелка с мелко нарезанной янтарной воблой.

Подавая Кирову чашку с калмыцким чаем, Афонин сказал:

- У астраханца, товарищ Киров, может ничего не быть дома. Ни хлеба, ни масла, ни даже... соли! Но калмыцкий чай всегда найдется.

- И еще - вобла! - сказал Мусенко. - А после воблы астраханец любит и чайком побаловаться. Сперва калмыцким, потом и русским. Хорошее это занятие! - смеясь, заключил он и потянулся к тарелке с воблой.

- Хорошо, конечно, калмыцкий чай заваривать на молоке, - печально сказала Сергеевна, - да где его взять?

- Да пить с бараньим салом! - подмигнул ей Чугунов.

- Да со свежими булочками!.. - расхохотался Аристов. - Да с брынзой!..

- Да с блинчиками совсем неплохо, - рассмеялся Петр Степанович.

За столом царило веселое оживление, это было настоящее астраханское чаепитие! Кирову и чай очень понравился, понравились хозяева и гости. Много нового и полезного он узнал для себя, новые человеческие судьбы раскрылись перед ним за нехитрым занятием - чаепитием...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Во втором часу ночи одним из последних с партийной конференции ушел командир Н-ского полка Савва Ионов.

- Погодка, будь ты проклята! - то и дело ругался Ионов. Ветер пригоршнями швырял в лицо мелкий, зернистый снег, слепил глаза, пробирался за воротник.

Командир полка проклинал все: и погодку, и эти темные астраханские улицы, и затянувшуюся до полуночи конференцию. Ко всему этому Ионова страшно мучило ощущение голода. С самого утра он почти ничего не ел. Во рту было гадко от махорки, нестерпимо болела голова.

Несмотря на темноту и метель, Ионов шагал к Агабабову переулками, опасаясь встречи со знакомыми.

Вчера он не стал бы этого делать, но после сегодняшней партийной конференции он был растерян.

В доме миллионера его давно ждали. Надеялись, что конференция, начавшаяся в двенадцать часов дня, наверняка закончится к семи. А она вон как затянулась!

Столовая в агабабовском доме была просторная. Посреди стоял огромный стол, рассчитанный человек на пятьдесят. И стол, и стулья с высокими резными спинками, и буфет большой, и буфет маленький - все было мрачным, тяжелым, из орехового дерева. Стены в столовой были выкрашены под цвет мебели, с потемневших от времени портретов глядели предки Агабабовых. Среди них особенно выделялся портрет Григория Агабабова, написанный неизвестным голландским художником. За несколько лет до смерти старик Агабабов долго путешествовал по Европе, заключая контракты на поставку паюсной и зернистой икры, белорыбицы, соленой и вяленой рыбы, изучая заграничные методы рыболовства. Он смотрел с портрета как живой - хищник с орлиным взглядом и крепко сжатыми губами.

После смерти Григорий Агабабов оставил сыновьям в наследство крупные волжские промыслы: Епраксинский, Василисинский, Никитинский, Ильинский, Больше-Бузанский, Шараповский, Ново-Тобольский и другие. Из трех братьев Агабабовых только старший, Акоп, был рыбником по призванию. Это был невзрачный, некрасивый и горбатый человек. При ходьбе он заметно припадал на правую ногу. На изъеденном оспой лице хищно поблескивали маленькие глазки.

Средний брат, Давид, был присяжным заседателем Астраханского окружного суда и гласным земской управы. В дела Акопа он не вмешивался, да и не любил их.

Младший, Артемий, скотопромышленник, имел в Астрахани и в Царицыне хорошие конные заводы, ему принадлежали многотысячные отары овец в калмыцкой и киргизской степях.

Кроме трех братьев Агабабовых в столовой присутствовал один из главарей астраханской контрреволюции, крупный купец и рыбник Винницкий.

Находился в столовой и астраханский "рыбный король" - Павел Беззубиков, сын известного в то время рыбопромышленника. Беззубиковым еще совсем недавно принадлежали Ново-Рачинский и Чуркинский станы, Басаргинский водный участок, один из самых крупных и богатых в дельте Волги, рыбокоптильные заводы, шаланды, морские суда, судоремонтные мастерские и много другого движимого и недвижимого имущества.

Были здесь также недавние миллионеры - Солдатов и Сторожев.

Присутствовал и страж интересов английских торговых фирм английский вице-консул А.-Р. Хоу.

Много миллионов было вложено английскими промышленниками в торговые фирмы "Колесников и сын", "Каспийское товарищество", в нефтепромышленное общество "Мазут", в астраханские предприятия фирм "Братья Нобель" и "М. Г. Волков и сын".

На диване сидел высокий, грузный человек с квадратной челюстью и мелкими глотками пил кофе с коньяком и лимоном. В Астрахань он прибыл три дня назад. Это был мистер Чейс - представитель американской фирмы по производству холодильных машин. Из далекой Америки сей коммивояжер в год сильных морозов и снегопадов, разрухи, голода, эпидемий, через фронты гражданской войны, с помощью черноярских казаков, ездивших от берегов Волги к берегам Кубани за мукой и мануфактурой, через калмыцкую степь тайно пробрался в одно из сел под Енотаевкой. Оттуда с обозом мороженой рыбы он был переправлен в Астрахань, к вождям астраханского Казачьего Круга, и казаками водворен в самый безопасный в Астрахани дом - Агабабова. Ради ли холодильников претерпел столько невзгод и мучений мистер Чейс? Он был простужен, сильно кашлял, и теперь его лечили черным кофе с коньяком и лимоном. Там, в далекой Америке, мистер Чейс считался специалистом по "русским делам". В свое время он работал во Владивостоке и Архангельске, в первом случае прикрываясь должностью сотрудника консульства, во втором агента крупной импортной лесной фирмы.

Гости Агабабовых и сами хозяева давно успели и сытно поужинать и вдосталь наговориться. В конце огромного стола был накрыт ужин специально для командира Н-ского полка. На другом конце, откинув угол скатерти, Акоп Агабабов раскладывал пасьянс. Позади него молча, с хмурыми лицами стояли братья Давид и Артемий.

Мистер Хоу и мистер Чейс, сидя на диване, о чем-то тихо разговаривали. Винницкий, заложив руки за спину, нервно расхаживал по столовой, дымя папиросой. Солдатов, уединившись в дальнем углу, что-то старательно высчитывал красным карандашом, исчеркав столбиками цифр газетный лист, - не убытки ли свои за прошлый, 1918 год?..

Но вот в коридоре раздался звонок. Акоп Агабабов швырнул карты на стол и побежал встречать Ионова.

Раздевшись, потирая окоченевшие руки, Ионов вошел в столовую, общим поклоном поздоровался со всеми.

Обняв Ионова за плечи, мистер Хоу, подвел его к мистеру Чейсу и, воркуя по-английски, в самых лестных выражениях представил командира Н-ского полка.

- Что это у вас есть за полк? - спросил мистер Чейс, не выпуская из своей ладони ледяную руку Ионова.

Мистер Хоу, улыбаясь, стал объяснять ему истинное назначение полка Ионова в планах астраханских рыбопромышленников и в его, Хоу, планах.

- О, это есть очень остроумно! - сказал американец.

Все рассмеялись. Только братья Артемий и Давид недоуменно пожали плечами: что тут смешного?

- Господа, прошу извинить меня, но я умираю с голоду! - Ионов сел за стол.

Акоп Агабабов налил ему коньяку. Ионов выпил и поперхнулся.

- У нас в доме сытый разумеет голодного, - засмеялся Агабабов, суетливо ставя перед Ионовым тарелки с холодной осетриной, паюсной и зернистой икрой, сыром, колбасой. - Догадываюсь: на этой вашей конференции кормили какой-нибудь бурдой... пшенной кашей или отварной селедкой? Не так ли?

Ионов молча кивнул головой.

- Нет, мы до такой жизни еще не дошли! - И хромой Акоп засеменил на кухню.

Ионов жадно и быстро ел. За ним внимательно наблюдали, терпеливо ждали, когда он поест. И в особенности - Хоу и Чейс.

Командиру Н-ского полка было лет тридцать пять. На его крохотном, птичьем лице поблескивали голубоватые, бесцветные глаза, на губах вечно змеилась саркастическая улыбка. Казалось, он знает такие тайны мира, которые навечно скрыты от простых смертных.

В Астрахань Ионов вернулся с остатком казачьего полка в конце 1917 года. Здесь полк расформировали, и все разошлись по домам. Ионов целый месяц слонялся без дела. Ходил в гости к однополчанам, сутками отсыпался, вдосталь ел и пил, участвовал в шумных попойках. Но вскоре он устал от всего этого. Друзья надоумили было поехать на Северный Кавказ, но им в это время заинтересовались в Казачьем Круге. Усатый Безбородько, негласный наказной атаман Астраханского казачьего войска, предложил ему участвовать в заговоре против Советов. Но Ионов отказался. Силенок, чувствовал он, маловато у Безбородько, не поверил он в этот очередной заговор. Человек он был трезвого расчета.

В ночь на 12 января 1918 года контрреволюционная часть казачества при участии меньшевистского "комитета безвластия" накануне губернского съезда Советов совершила нападение на кремль, где размещались 156-й полк и различные учреждения. Начались уличные бои в городе. Рабочие и Коммунистические отряды под руководством Аристова выдержали четырнадцатидневную осаду кремля, потом сами перешли в наступление.

Савва Ионов, трезво оценив обстановку в городе, за день до разгрома мятежников пробрался в кремль, заменил раненого командира одного из красноармейских отрядов, в день ликвидации мятежа разогнал гимназистов, обстреливавших улицу с крыши гостиницы, и так оказался не в стане контрреволюции, а среди революционных рабочих, матросов, солдат, среди победителей. Через неделю он был назначен командиром роты, через другую батальона. Боевых командиров было очень мало в ту пору. В гарнизонной партийной ячейке Ионов потом вступил в Коммунистическую партию, а совсем недавно приказом Шляпникова был назначен командиром полка. Он сделал сумасшедшую карьеру за какой-нибудь год!

- А ты, братец, оказывается, голова! - сказал ему как-то при встрече Безбородько и однажды на квартире Агабабовых свел Ионова с мистером Хоу и купцом Винницким...

Плотно поужинав и принявшись за кофе, Савва Ионов начал подробно рассказывать о работе партийной конференции, о выступлении Кирова.

- Я хочу предупредить вас, господа, - усталым голосом проговорил Ионов, заключая рассказ. - С сегодняшнего дня многое изменится в судьбе города и края. И в вашей судьбе!.. Надо думать, что национализация промыслов и заводов теперь будет доведена до конца. Ну и вас самих, видимо, экспро... экспро... экспро-оприируют, - выговорил он с трудом. - В этих вопросах конференция была единодушна. Учтите это и готовьтесь ко всяким неожиданностям. Такие сборы, как сегодня, вряд ли стоит устраивать. Могут вас всех шутя накрыть во время ночных обходов или обысков. Следить за порядком в городе поручено рабочим отрядам и военкому Чугунову. А этого форпостинского бондаря вы хорошо знаете. От него не откупитесь ни деньгами, ни икоркой.

Внешне как будто бы все спокойно слушали Савву Ионова, но тревога была написана на лице каждого. Астраханские миллионеры хорошо были осведомлены о "кавказской экспедиции" и ее задачах.

- Как долго еще Киров задержится в Астрахани? - спросил Винницкий.

- Экспедиция утром выезжает в степь, - ответил Ионов.

- Слава богу! С отъездом москалей улягутся и все астраханские страсти! - Акоп Агабабов шумно вздохнул и перекрестился.

- Не думаю! - Ионов скривил рот. - Если экспедиции удастся помочь армии - упрочится и положение Советов в Астрахани. Тут одно связано с другим.

- Я тоже подумал об этом, господа, - сказал Хоу. - Савва Калистратович, учитывая ваши широкие связи, нельзя ли придумать что-нибудь такое, чтобы задержать экспедицию в Астрахани? Хотя бы на неделю?.. Денег на это мы не пожалеем! Правда, господа? - обратился он к сидящим. Поездка экспедиции по калмыцкой степи полностью зависит от транспорта. Насколько мне известно, экспедиционные машины все находятся в ремонте...

- Для задержки экспедиции было сделано все возможное, мистер Хоу. Как говорил Киров на конференции, они надеялись здесь пробыть три-четыре дня, а задержались на целых десять! Шляпников пообещал им походные лазареты, оружие, продукты, - захихикал Ионов, прикрыв рот рукой, - даже два пехотных полка, но дать ничего не дал! К сожалению, выиграв в одном, Шляпников проиграл в другом. Киров повел на него атаку и обвинил чуть ли не в сознательной задержке здесь экспедиции и во многих других грехах.

- Как отнеслась к этому конференция? - спросил Хоу.

- Она целиком на стороне Кирова и во всем поддерживает его. Не все, конечно, но большинство... Однако Шляпников свое дело сделал, и все мы должны быть благодарны ему до гроба! Да, господа, это так! - повысил голос Ионов. - Помощь армии уже бессмысленна, армия оставила свои позиции на Северном Кавказе и отступает в степь, на Астрахань. По пути ее косит и тиф, и черная оспа, и холод, и голод. Кстати, вот вам живая запись радиограммы Орджоникидзе, из нее вы всё поймете...

- Ну и прекрасно, господа, чего же вы все приуныли? - сказал Хоу, прочитав радиограмму вслух. - Главное - армия, а ее уже нет! Остальное довершат войска Деникина, наш королевский флот и авиация.

- Но вы упускаете из виду другое, мистер Хоу, - возразил Ионов. - В Астрахань придут остатки армии, вернется и экспедиция Кирова! Учтите, у Кирова большие полномочия от Центра. У него в экспедиции много опытных партийных и хозяйственных работников. Вы не слышали про некоего Атарбекова? Он был председателем ЧК в Пятигорске...

- Вы уверены, что Шляпникова и его друзей уберут из Астрахани? Какие у вас основания? Доводы Кирова? - перебил его Беззубиков. Его совсем не интересовал состав экспедиции.

Ионов молча кивнул головой.

- Шляпников, наверное, очень опечален всем этим? Вот несчастье! - И Акоп Агабабов сказал по-армянски брату Давиду: - Надо ему послать еще бочонок икры, потом балычку, сахару, меду, варенья, муки. Распорядись и сам отвези. Не забудь про коньячок. Захвати ящичек.

Давид переглянулся с Артемием, и они рассмеялись.

Акоп Агабабов побагровел и закричал на братьев:

- Чего, ишаки, вы всё смеетесь? Что тут смешного?

- Да все смешно, - нехотя ответил Давид.

- Ну, например?

- Все, братец. Не горячись. Побереги свое здоровье.

Акоп Агабабов обратился к Савве Ионову:

- Что же ты в конце концов нам предлагаешь?

- Слабонервным - уехать куда-нибудь из Астрахани, до лучших времен; кое-кому скрыться в самом городе; кое-кому временно перебраться под Астрахань. Например, вам, мистер Хоу, и вам, мистер Чейс, - обернулся к ним Ионов с улыбкой. - Мне кажется, что мистеру Чейсу придется повременить с "холодильниками"... Полезно и вам уехать, Акоп Григорьевич. Уж слишком вы заметная фигура в городе.

- И это ты говоришь мне? - вскочил Агабабов. - Мне уехать и оставить им промыслы, заводы, все состояние?.. А не пора ли нам снова взяться за оружие?.. Денег на это дело я не пожалею, господа! Что на этот счет думает мистер Чейс? Спросите его, мистер Хоу.

- Он говорит, что свое мнение выскажет несколько позже, - ответил Хоу. - Мне же кажется, господа, что если в третий раз браться за оружие, то не выпускать его из рук! До победы!

- Временно надо смириться, выждать! - сказал Савва Ионов.

- Почему смириться? Сколько еще ждать? Целый год уже хозяйничают Советы, - взмолился Акоп Агабабов. - Ведь скоро весна, Савва Калистратович, пора готовиться к путине. Как же смириться?

- И все равно надо смириться, - не глядя на Агабабова, продолжал Ионов. - Надо дождаться подходящего и на этот раз верного случая.

- Хорошо тебе говорить: смириться! - горько усмехнулся Агабабов. - Ты от этого ничего не теряешь, а я... мы все, сидящие здесь... теряем миллионы. Понимаешь? Мил-ли-о-ны! Только весной и идет рыба косяками, тогда и богатеет наш брат - рыбник. Ты же это знаешь не хуже меня!.. Да!.. - покачал головой и тяжело вздохнул он. - От твоих слов, Савва Калистратович, Григорий Агабабов, наверное, уже перевернулся в гробу. Хромой Акоп подошел к портрету отца, сказал по-армянски: - Апер, лисумес инче асум ес гижи?* - Потом обернулся к Ионову - тот смотрел на него слегка прищурившись. - Ты знаешь, какой у меня был отец и как он берег каждую копейку?

_______________

* Отец, слышишь, что говорит этот глупец? (Арм.)

- Об этом давно и все знают, - сказал Давид.

- Да и я не раз слышал, - признался Ионов.

- Хорошо! Черт с вами, что вы все знаете, - горячился Акоп Агабабов. - А вот мистер Чейс, наверное, не знает. - Он подошел к американцу. - У вас в Америке, думается мне, таких вещей не бывает. Я вам расскажу историю моего горба. Мистер Хоу, переведите! - обратился он к вице-консулу.

Тот подмигнул:

- Рассказывайте. Мистер Чейс великолепно поймет вас и без моей помощи.

- Тем лучше, - обрадовался Акоп Агабабов. - Так вот, мистер Чейс, слушайте. Когда мне было двенадцать лет, я на даче упал с дерева и сломал ногу. Меня лечили разные доктора, но безуспешно. Хотели даже отрезать ногу, но мать, царствие ей небесное, не согласилась и повезла меня в степь к знахарке. И та не только вылечила, но и сохранила мне ногу, хотя, правда, хромота все же осталась. Когда я уже стал ходить без костылей, отец позвал меня к себе и сказал: "Вот тебе, Акоп, пять копеек, пойди на базар и купи петуха. Надо сделать матах, раздать нищим. Смотри только не переплати и принеси сдачу"... Матах - это жертвоприношение у нас, армян. Когда армянина минует несчастье, он делает матах. Да, так вот слушайте! Беру я пятачок и иду на Татарский базар. Петухов там - сотни. Ну, я выбрал самого большого красавца петуха, заплатил за него пять копеек и прибежал домой. "Вот, отец, купил". - "Хороший петух!" - похвалил он. "Самый лучший!" - говорю. "А сколько ты за него заплатил?" - "Пять копеек". "Все пять копеек?" - вскакивает с места отец. "Все пять копеек", - говорю я. Отец у меня был старик горячий и злой. Он схватил палку и ударил меня по спине. Видите, мистер Чейс, горб у меня? Это от того удара...

- Но я не понять, почему вас ударил отец?

- Отец сказал: "Цена этому петуху четыре копейки, а ты, дурак, польстился его красотой и заплатил пять!" За копейку ударил, мистер Чейс, за копейку! Переплатил копейку - вот и ударил, - чуть ли не со слезами на глазах закончил свой рассказ Акоп Агабабов.

- О, у вас был великий отец! - подняв палец, многозначительно сказал американец. - Он мог стать богатый человек и у нас Америка.

- Ему и здесь хватало богатства, - не без гордости ответил Агабабов. - Как видите, он и нам оставил солидное состояние. - Хромой Акоп обернулся к Ионову: - А ты, Савва Калистратович, говоришь - смириться! Как же смириться, когда пропадают миллионы? Не копейки!

- Я все хорошо понимаю, да и сам знаю деньгам цену, но временно смириться все равно надо, - сказал Ионов.

- А я не смирюсь! - ударил себя в грудь Акоп Агабабов. - Мы все не смиримся! Все! - выкрикнул он. - Промыслы наши, и мы за них горло всем перегрызем! Понимаешь?.. Горло! Как волки!..

- И все равно надо смириться. Выждать, - невозмутимо и спокойно отпарировал Савва Ионов, вставая.

Агабабов беспомощно опустил руки, посмотрел на портрет отца и тихо сказал:

- Апер, лисумес инче асум ес ахмахы?*

_______________

* Отец, слышишь, что говорит этот дурак? (Арм.)

Тот смотрел с портрета хищным орлиным взглядом, точно готовый выскочить из золоченой рамы и схватить Ионова за горло...

- Если вам будет интересно, господа, тогда я скажу, что думать о вашей Астрахань, - сказал мистер Чейс. - Я человек здесь новый и еще плохо знаю ваш старый и красивый город. Но, как правильно говорит русский человек, со стороны всегда все хорошо видно. Я думать, командир вашего полка дает вам хороший совет. Вам надо ждать! Собирать силы и ждать! Ждать удобный случай!.. Такой случай может получиться в один хороший момент... В городе нет хлеба... Это, конечно, очень и очень нехорошо... Бедные дети, женщины и старики, что они могут кушать?.. Как мне сказал мистер Хоу, на складах можно видеть пять вагонов мука. Это может хватить на пять дней. Каждому человеку - вот такой кусочек хлеба... Как будет дело с хлебом потом - ничего не известно, господа. Но красивых иллюзий не будем мечтать. Дорога плохая, паровозов нет, уголь тоже нет... Потом будут большевики Саратова думать о горожанах Астрахани - тоже большой секрет! Но хорошо, будем думать, что немного мука пришлют Астрахань. Ваш город имеет контакт с Центром только железной дорогой... Между прочим, господа, если бы вы были практик и немножко смотрели вперед, эту дорогу надо было давно взорвать! Совсем маленький отряд, три - пять человек, прилетел, взорвал и улетел в степь!.. Ищи потом, как говорит русский человек, ветер в поле. Но это между прочим, господа, между прочим... Будем думать, что немного мука пришлют из Саратова. Но в город из степи придет Одиннадцатая армия. Солдату надо кушать. Советы хлеб отдадут солдату. Это будет очень правдоподобно. Тогда горожанин останется совсем без хлеба. - Мистер Чейс поднял палец и пророчески изрек: - Вот тогда, господа, вы горожанину даете ружье и патроны и говорите: "Долой большевиков, долой Советы"...

Если и не всех, то многих советы командира Н-ского полка в эту ночь все же кое в чем убедили.

На другой же день стали готовиться к побегу за границу два брата Агабабовых - Давид и Артемий. Они захватили триста тысяч рублей денег, выкрали у брата Акопа все драгоценности из сейфа и, запасшись рекомендательными письмами мистера Хоу, ранним утром в старенькой кибитке времен Петра Первого уехали в калмыцкую степь. Возница, которому братья щедро заплатили, вывез их через малоизвестные степные дороги на Ставропольщину, оттуда Агабабовы перебрались на берег Черного моря, а там - и в Париж.

Скрылся на время из Астрахани и мистер Чейс. Савва Ионов поселил его недалеко от города, в занесенной снегом избушке старого бакенщика. Позади избушки был лес, камыш, пролегали дороги во все концы света: на запад через просторы калмыцкой степи, на восток - через казахскую степь...

ГЛАВА ПЯТАЯ

Уходили от белых в проклятую богом и людьми калмыцкую степь - в одиночку, небольшими группами, большими и малыми отрядами, верстовыми колоннами - пешими, на измотанных конях, на верблюдах, на ослах, на линейках, на тачанках и казачьих бричках, в цыганских тарантасах, на татарских арбах с саженными колесами.

На Астрахань! К спасительным берегам Волги!

Вместе с армией уходили мастеровой люд, иногородняя беднота, разноплеменный Северный Кавказ. Отряд матросов Черноморского флота. Балтийский отряд. Полки Таманской дивизии. Шахтерские отряды. Китайский, Латышский, Мадьярский батальоны. Население ближайших городов, станиц, сел, аулов. Десятитысячный обоз семей красноармейцев.

Не лучшие марковские и корниловские офицерские полки, одетые и обутые англичанами и французами, не белые полки терских и кубанских казаков, а голод, холод, повальный сыпной тиф и черная оспа заставили отступить 11-ю армию - раздетую и разутую, без вооружения и боеприпасов, брошенную на произвол судьбы Реввоенсоветом Каспийско-Кавказского фронта, где до середины января еще понятия не имели о трагедии армии. В эти дни отсюда летели в Москву телеграммы: "Во флоте и 11-й армии без перемен".

От Святого Креста до Кизляра на десятки верст в глубь степи растянулись отступающие части, прикрываемые бригадой Кочубея. Святой Крест пылал пожарами. Горели горы хлеба и фуража, так и не попавшие в армию по милости "архиерея" и других преступников из Реввоенсовета фронта. Взрывались тыловые склады. Не было транспорта, чтобы вывезти все это добро, а дорога до Астрахани была дальняя.

Огнем был обложен Кизляр. В темной ночи было светло как днем. Пылали дома и склады. На станции, забитой вагонами с армейским имуществом, стояло непрерывное грохотание. Это артиллеристы подрывали тяжелые орудия и снаряды, большой подвижной состав из пульмановских вагонов, в которых размещались артмастерские и артсклад, а заодно - штабеля турецких снарядов, по калибру непригодных к нашим орудиям.

Варили пищу, грелись у костров. Жгли все, что можно жечь.

Повсюду искали воду. За кружку платили пачки денег. Но воды нигде не было. Передние колонны всю выпили, иссушили колодцы. Тогда принялись за вино. Кизляр - пьяный город. Что ни двор, то винный погреб, у каждого свои виноградники. Брали вино и в дорогу. Запасались продуктами и одеждой.

Прощаясь с Кавказом, многие плакали от обиды, грозили кадету и нерадивым руководителям фронта, скопившим на складах горы всякого добра, и уходили в гибельные пески калмыцкой степи.

Отступающих преследовал конный корпус белых. Разъезды деникинцев налетали на обозы, добивали раненых и тифозных, хватали пленных и увозили их к себе в подвалы контрразведок: в Ачикулак, Архангельское, Воронцово-Александровск, Прасковею, Левокумское. Здесь их допрашивали. Упорствующих раздевали, обливали водой и выставляли на мороз. Вешали по пять, по десять человек вместе. Живыми зарывали в землю. Выкалывали глаза. Топили в колодцах. В лютый мороз запирали в пустых амбарах.

Армия все дальше и дальше уходила в глубь калмыцкой степи.

Бескрайна калмыцкая степь. На много сотен верст простирается она на север и на восток, в барханных песках, поросшая кое-где белой и красной шелюгой, молочаем, полынью-травой да триостницей. Вокруг ни деревца, ни ручейка. Только изредка попадаются солончаковые озера, еще реже колодцы-худуки кочевников с красноватой водой, малопригодной для питья.

Летом степь звенит от зноя и лишь одни коршуны парят в безоблачном небе. Зимой она покрыта снегом и шурган бушует над ней. Попадет в эту пору человек в калмыцкую степь - погибнет от лютых морозов, от голода, задохнется от шургана, волк загрызет.

Через калмыцкую степь проходят две главные дороги. Одна из них старый Крымский Шлях, или Большая Татарско-Крымская дорога. Она тянется от поселка Форпост, расположенного на берегу Волги, как раз напротив Астрахани, и до озера Яшкуль, потом сворачивает на северо-запад, доходит до манычских лиманов и отсюда уже идет вдоль правого берега Маныча до места его впадения в Дон. Этой дорогой в далекую старину совершали набеги на южные княжества России сначала печенеги и хозары, потом половцы, шел Чингисхан во главе своих полчищ. Эта же дорога служила для связи крымских и астраханских ханов. Несколько позже Крымский Шлях был продолжен украинскими чумаками. С днепровских берегов ездили они к Каспию за белорыбицей, индийскими шелками и туркменским каракулем. Чумаками же в калмыцкой степи были проложены десятки скотопрогонных трактов, по которым гнали на Украину баранту и коней, которых скупали у кочевников.

Вторая дорога - Большая Кизлярская - берет свое начало от того же поселка Форпост, идет через сёла Басы и Елабужское, сворачивает на юг и до самого Кизляра тянется вдоль каспийского берега. По этой дороге еще не так давно Астрахань держала связь со всеми крепостями и редутами кавказской оборонительной линии. Потом она потеряла свое былое значение и стала только торговой магистралью, по которой низовье Волги сообщалось с Северным Кавказом.

Когда отступающая армия, блуждая по степи, попала наконец на эти дороги, ведущие в Астрахань, то особой радости не испытала, потому что и по этому пути не было подготовленных этапных пунктов, транспорта, околотков для больных. Положение армии стало еще более угрожающим, когда наступила пора сильных снегопадов, ударили морозы, забушевал шурган.

Всю ночь сквозь леденящий ветер шли матросы-балтийцы отряда Тимофея Ульянцева: герои революционного Кронштадта, герои "Гангута", "Авроры" и других кораблей Балтийского флота.

За балтийцами шли черноморцы. Командира, больного сыпняком, по очереди несли на носилках. Метался он в бреду, норовил вырваться из рук своих товарищей, но его снова укладывали.

Ночью ударил мороз, сковало пустыню. Застыли барханы в самых причудливых формах.

Молча шла колонна в ночи, прислушиваясь к крику командира отряда, к его плачу по Черноморской потопленной эскадре. Многих прошибала слеза, и не один тяжело вздыхал:

- Эх, эскадра!..

Вспоминали солнечный Севастополь, набережную, прибой и штормы, чаек, кружащихся над рейдом, многоголосую перекличку кораблей, поход эскадры в Новороссийскую бухту, многотысячные митинги, на которых решалась судьба Черноморского флота, наконец, потопление флота, плач матросов, их жен и снова тяжело вздыхали:

- Эх, эскадра!..

Когда забрезжил рассвет, привстал на носилках командир отряда, окинул воспаленными глазами заснеженную пустыню - и увидел пенистое море и корабли.

- Стой, ребята! - крикнул он. - Поклонимся эскадре!

Колонна остановилась. Правду говорил командир. Не эскадру ли "летучих голландцев" занесло из северных морей в калмыцкую степь? Нет, это был снежный броненосец, за ним второй, третий...

Отряд попал в район занесенных снегом и выточенных ветром песчаных дюн. И что ни дюна, то новый корабль. Казалось, что так и плывет по степи, сквозь снежную мглу, Черноморская эскадра.

Разомкнулась колонна на привал.

Вдруг вперед выбежал больной сыпняком матрос Петр Сидорчук, посмотрел сумасшедшими глазами на товарищей и побежал в сторону Каспия.

- Сидорчук! Петрусь!.. - кричали ему матросы.

Сидорчук на мгновение остановился, погрозил кулаком и снова побежал. Тогда трое бросились ловить его. Падали, поднимались и снова бежали. Но Сидорчук летел, точно на крыльях, и скрылся в снегах.

Всем было жаль Сидорчука: хороший был товарищ.

Вскоре впереди снова подняли носилки с командиром отряда и тронулись в поход, на Астрахань!

Свирепый шквал налетел с пенистых просторов Каспия. Закружилось все вокруг. На глазах менялся рельеф местности. Точно в пучине черноморской, исчезала снежная эскадра.

Потом забушевала метель с мелким, колючим снегом. Шурган, как называют ее кочевники.

Всю эту ночь в поисках Кизлярской дороги с остатками кавалерийского полка плутал по степи и Иван Боронин. Только под утро им удалось добраться до небольшого степного села. Еще издали они увидели очень странное зрелище. Вокруг десятка мазанок при свете факелов бушевала тысячная толпа. Мелькали папахи, кубанки, картузы, бескозырки, разноцветные башлыки. В мазанки, превращенные в изоляторы для тифозных, никого не пускали, у каждой стояло по станковому пулемету. Перед толпой ораторствовал тщедушный фельдшер в пенсне, охрипший от крика, сам больной сыпняком.

- Товарищи! Граждане! Братцы! - надрывался он, то и дело хватаясь за пенсне или прижимая руки к груди. - Уйдите подальше от заразы! Вам надо дойти до Астрахани! Сохранить себя для революции! Расквитаться с Деникиным!..

Голос фельдшера тонул в реве людей, замерзших, голодных, умирающих. Его ругали отборной бранью и напирали на стенки мазанок. Тогда пулеметчики открывали огонь поверху. Толпа откатывалась назад и на время замирала.

Растолкав впередистоящих, Иван Боронин пробился на коне к фельдшеру, крикнул ему:

- Фельдшер, расскажи про сыпняк!

Из толпы посыпались вопросы:

- Как уберечься от тифа?

- Как вшей извести?

- Где найти баню, чистое белье?

Обрадовался фельдшер, как утопающий схватился за соломинку, и стал читать лекцию о сыпном тифе.

Толпа загудела, зароптала, послышались смешки:

- И без тебя это знаем!

- Ты дело говори! Не трепли попусту языком!

- Вшей наблюдать!.. Я тебе зараз наскребу горсточку.

Фельдшер умоляюще прижал руки к груди.

И снова Боронин выручил его, спросив про признаки сыпного тифа.

- Боль в пояснице! Боль в ногах! Воспаленные, красные веки! продолжал выкрикивать фельдшер. - Мелкая, обильная сыпь на груди, животе, руках! Отсюда и название болезни, товарищи, - сыпной тиф. Сып-ной!

"Нет, не болен", - облегченно вздохнул Иван Боронин и провел рукой по лицу, иссеченному морозом и ветром. Потом повернул коня. Окинул взглядом гудящую при свете факелов толпу.

- Товарищи! - крикнул он. - Становись в колонну! Будем пробиваться на Астрахань!

Толпа загудела сильнее. Послышались голоса:

- Не дойдем!

- Погибнем в песках!

К самому коню пробился больной красноармеец, закутанный в одеяло, прохрипел:

- Все равно пришла погибель. Пусть хоть дадут погреться в мазанке.

Иван Боронин приподнялся в стременах:

- Приказываю стать в колонну! Вместе пойдем на Астрахань. Товарищ фельдшер сказал хорошие слова: "Сохраним себя для революции". Нам еще придется биться с кадетом, товарищи. Мы должны расквитаться за все муки, за голод, за холод, за погибших. Больным - остаться, остальным - стать в колонну.

Красноармеец, закутанный в одеяло, крикнул:

- Конник пешему не товарищ. Сытый голодному не друг!

- Брешешь, дорогой! - Иван Боронин погрозил кулаком. - Я друг твой, и все мы братья... У нас у всех одно дело: разбить кадета, закончить войну и прийти до своего дому. Нас ждут матери, жены, дети. На Астрахань будем идти так: два часа я на коне, два часа ты на коне! Становись!

- А правду говоришь, товарищ командир?

Боронин слез с коня:

- Вот тебе моя коняга! Садись!

Повеселевший красноармеец ловко забрался на коня, крикнул толпе:

- Становись, ребята! С таким командиром наверняка дойдем до Астрахани.

Бойцы встали в колонну. Поредела бушующая толпа у мазанок.

Фельдшер с удивлением смотрел вслед колонне, уходящей за конницей, и крестился всей замерзшей пятерней.

Но не прошло и часа, как из разных концов степи снова стали собираться красноармейцы и беженцы, усталые, продрогшие, голодные, не спавшие которые сутки. Снова бушевала толпа, просила ночлега.

Вместе с разрозненными мелкими группами отступающих по степи брели два переодетых капитана: один - начальник контрразведки Марковского офицерского полка, ударной части Добровольческой армии, Николай Бахвалов, другой - капитан английской экспедиционной армии на Кавказе Адам Фокленд.

В дни отступления 11-й армии Фокленд на самолете был переброшен из Баку в Порт-Петровск, оттуда - в Кизляр, где его свели с Николаем Бахваловым. В походе на Астрахань выбор на Бахвалова пал не случайно: он был родом из Астрахани, где до сих пор жил его отец, некогда боевой генерал Бахвалов. В одежде расстрелянных пленных красноармейцев, с их документами Фокленд и Бахвалов стали "рядовыми бойцами" 11-й армии. Отличить их в массе отступающих было невозможно.

Голодные, продрогшие, облепленные снегом, шли они, сторонясь людских скопищ. Изредка делали привал. Выпивали по глотку водки, съедали по кусочку шоколада, зарывались в снег, дремали час-другой, прижавшись друг к другу, и снова шли.

В этой "экспедиции", как ни странно, больше всего страдал Николай Бахвалов. Он проклинал и калмыцкую степь, и суровую русскую зиму. Фокленд же ко всему относился терпеливо. Он был разведчиком-профессионалом и привык к лишениям. Он даже мог шутить, в трудные минуты декламировать стихи.

- Тяжела наша работа, - стуча зубами от холода, говорил Николай Бахвалов. - Любой командир роты если в бою возьмет деревню, так о нем трубят все газеты! А о нашем брате, разведчике, знает только его непосредственный начальник и в редком случае - узкий круг друзей.

- Да, кэптэн, - соглашался англичанин. - Это о нас сказал Редьярд Киплинг:

Пикет обойди кругом,

Чей облик он принял, открой.

Стал ли он комаром

Иль на реке мошкарой?

Сором, что всюду лежит,

Крысой, бегущей вон,

Плевком среди уличных плит,

Вот твое дело, шпион!

- Да, Киплинг... - мрачно вздыхал Бахвалов.

- Поэт поэтов!.. Вы страшитесь снега, кэптэн. А вы знаете, что такое жара? Зной? Пыль?.. Нет, вы не знаете Африки.

Увидев приближавшуюся к ним группу красноармейцев, они замолкали, замедляли шаги, пропускали красноармейцев вперед и снова одни брели в снегах.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

День и ночь по занесенным дорогам калмыцкой степи пробивалась "кавказская экспедиция" навстречу отступающей армии. Делали по тридцать сорок верст в сутки, надеясь, что за десять дней удастся доехать до Кизляра. Но на пятый день забушевал шурган. Закружились и понеслись по пустыне, точно на крыльях, горы снега, и не стало видно ни неба, ни земли.

Колонну грузовиков то и дело приходилось останавливать, брать в руки лопаты и расчищать дорогу. Потом пришлось совсем остановиться. Стояли машины, занесенные снегом, чернее тучи ходили члены экспедиции: погибнет армия в такой шурган.

Ночью ударил мороз. Прояснилось небо. Замерцали звезды - далекие, крошечные.

Закутавшись в шубу, Киров лежал в кузове головной машины на ящиках, скрепленных между собой треногой пулемета. В ящиках находились те пять миллионов николаевских денег, которые он вез из Москвы для фронтовой работы.

Думы о судьбе армии не давали ему покоя.

Вот так же через эту пустыню он ехал летом прошлого года, в дни боев за Царицын. Тогда он вез из Москвы по заданию Центрального Комитета партии два эшелона оружия и обмундирования для Северо-Кавказской армии. Кавказская дорога была отрезана белыми. Почти месяц добирался он кружными путями до места. Караван верблюдов, помнится, растянулся на много верст, стояла мучительная, жаркая и пыльная погода. Одна только горькая полынь украшала эту до отчаяния голую пустыню.

Белых били тогда по всему Северо-Кавказскому фронту. Оставил Кисловодск Шкуро. Откатился от Кизляра отряд Бичерахова. Мятежников гнали из-под Грозного. Но потом события изменились. На Кубани началось наступление полчищ Деникина, и тут отчетливо стал проявляться характер отступления, проводившегося по плану Сорокина, бывшего командующего армией. Не в сторону Царицына, где были красные войска, а в сторону калмыцкой степи повел войска Сорокин. Разобщились отдельные части армии. В тяжелом положении оказались таманская и белореченская группы войск. Армия отступала к станице Невинномысской... Потом по распоряжению Сорокина началась расправа над руководителями Северо-Кавказской республики и лучшими боевыми командирами. Однако авантюре Сорокина вскоре пришел конец, сам он был расстрелян, но армия оказалась в трагическом положении.

Все больше и больше Кирова тревожили думы о судьбе армии.

"Неужели это правда: гибель армии, отход на Астрахань?.. Каково же тогда будет назначение экспедиции? Вернуться в Астрахань?.."

Если он и вернется в Астрахань, то потом все равно уйдет по ту сторону фронта, проберется к Серго Орджоникидзе, о котором он слышал столько изумительных рассказов!.. Они уйдут в горы, поднимут народы Северного Кавказа, разожгут пламя такой партизанской войны, что земля будет гореть под ногами деникинцев. Тому порукой и его опыт подпольной работы на Северном Кавказе, и знание людей, мест, обычаев, и широкая сеть надежных убежищ.

Потом Киров мысленно перенесся в Москву. Вспомнилась Москва в снегах, в кострах, в очередях за хлебом. Вспомнились дни работы VI Всероссийского съезда Советов. Вспомнились мытарства в Наркомвоенморе, где он потерял десять суток на всякие ненужные хлопоты и хождения. Десять суток было потеряно и в Астрахани! Ехать бы по этой пустыне двадцать дней назад!.. Кто знает, как бы тогда обернулись события...

Приехав в Москву как делегат съезда, Киров с первых же дней стал хлопотать о помощи Северному Кавказу. В декабре он начал организацию "кавказской экспедиции". За короткое время ему удалось сделать многое.

В последние десять дней в Наркомвоенморе Киров добивался для Северо-Кавказского фронта вооружения, боеприпасов, зимнего обмундирования. Не раз уже перепечатанные и готовые к подписи наряды возвращались Троцким в отделы, где они снова кроились и перекраивались, подвергались бесконечному урезыванию. Наконец все было подготовлено для окончательного решения. На два часа дня 26 декабря было назначено специальное совещание по "кавказским делам". С большой надеждой Киров шел на это совещание. Но и на этот раз его ожидало разочарование: совещание было перенесено, и теперь уже на неопределенное время.

Совсем удрученный неудачей, Киров вернулся в "Метрополь". Он даже обедать не пошел, хотя был голоден.

К его удивлению, дверь номера была приоткрыта, и оттуда густо валил махорочный дым. Войдя, он увидел сидящих за столом и оживленно беседующих Лещинского и Атарбекова. Курили они длиннущие самокрутки.

- Вы бы хоть форточку открыли, ребята! - взмолился Киров и с недовольным видом направился к окну.

Но Лещинский и Атарбеков вскочили, преградили ему дорогу с боевым кличем:

- Даешь Кавказ!

Киров, иронически посмотрев на них, сказал:

- Не вижу никаких причин для ваших восторгов. Совещание в Наркомвоенморе снова отложено на неопределенный срок.

- Да плевать на это совещание! - выпалил Лещинский. - Звонил Свердлов, просил всех нас в восемь вечера быть у Владимира Ильича!

Киров недоверчиво посмотрел на Лещинского, потом на Атарбекова.

- Правда, правда! - подтвердил Атарбеков.

- А тебе меньше всего нужно курить, - пожурил его Киров. - Нет, вы всерьез или шутите, ребята?.. Я сам ведь собирался, звонить Свердлову...

- Ну какие тут могут быть шутки! - Лещинский сдвинул брови, сразу стал серьезным. - Сегодня должна решиться судьба "кавказской экспедиции". К Ленину так просто не вызывают!

Киров тогда расплылся в улыбке, обнял их за плечи, и тут они уже втроем дружно грянули:

- Даешь Кавказ!..

А потом, подталкивая друг друга в спину, они, как школьники, пронеслись по лестнице вниз, а выйдя на улицу, направились в свою излюбленную "польскую" столовую на Сретенке, где изобретательный повар готовил вполне приличные котлеты. По форме они напоминали сосиски, но были картофельные. Здесь же в столовой можно было вдосталь побаловаться морковным чаем, к тому же всегда горячим. Правда, монпансье или сахарин надо было приносить с собой.

В половине восьмого они уже были в Кремле, в секретариате Ленина. Их встретил Свердлов. Чем-то встревоженный и обеспокоенный, он усадил их на диван, и вместе они стали просматривать требования Северо-Кавказского фронта.

Согласившись с требованиями фронта, Яков Михайлович положил локти на колени, снял пенсне, стал тщательно протирать стекла. Он доверительно сообщил последние известия: о пермской катастрофе, о сдаче Перми, о развале 3-й армии Восточного фронта...

В секретариат зашел Сталин. Он легким кивком поздоровался со всеми и встал в сторонку, покуривая трубку.

Из коридора, ведущего в кабинет Ленина, появилась группа оживленно беседующих людей с пухлыми папками под мышкой, очевидно работники какого-то наркомата, а вслед за ними - Фотиева, секретарь Владимира Ильича.

- Владимир Ильич просит вас к себе, - обратилась она к Свердлову.

С тем же приглашением она подошла к Сталину. Тот сделал последнюю долгую затяжку, после чего стал над пепельницей выбивать пепел из трубки.

Они собрали раскиданные на диване бумаги и отошли коридором, заставленным телеграфными аппаратами, за которыми сидели военные телеграфисты, принимавшие и передававшие тексты телеграмм во все концы России. Отсюда, из телеграфной, Ленин осуществлял прямую связь с многочисленными фронтами гражданской войны и крупными промышленными центрами.

Владимир Ильич встретил их у дверей кабинета, со всеми поздоровался. В это время вошел и Сталин.

- Присаживайтесь, товарищи! - Владимир Ильич направился к письменному столу, сел в свое жесткое кресло с плетеным сиденьем. Энергично придвинул к себе раскрытый настольный блокнот. Рядом положил карманные часы, долгим взглядом посмотрел на них. Чувствовалось, что каждая минута у него на учете.

К письменному столу был приставлен другой стол - простой, продолговатый, покрытый сукном. Вокруг него стояли громоздкие кожаные кресла. Свердлов усадил членов "кавказской экспедиции" в эти кресла. Сам он и Сталин присели на стулья, стоящие у стены.

- Ну-с, товарищи, давайте рассказывайте, как обстоят дела с "кавказской экспедицией", чем я могу помочь, - произнес Ленин. Прищурив правый глаз, он хитровато поглядывал то на Кирова, то на Лещинского, сидевших ближе всего к нему. Киров хотел встать, но Ленин остановил его движением руки, и ему пришлось говорить сидя.

Ленин - весь внимание. Правый глаз все также прищурен, левый сосредоточенно всматривается в Кирова...

Киров начал с краткого обзора событий на Северном Кавказе. Рассказал о трудностях, которые испытывает 11-я армия: о тифе, отсутствии боеприпасов, обмундирования и вооружения. Рассказал и о том, что в Наркомвоенморе им создают различного рода препятствия в деле организации экспедиции. Киров сказал, что армия Деникина находится в лучшем положении, потому что ей оказывает щедрую поддержку английское командование.

Многое из того, о чем говорил Сергей Миронович, Ленин уже знал из писем и телеграмм Серго Орджоникидзе, чрезвычайного комиссара юга России. Да и Сталин совсем недавно вернулся из-под Царицына, многое успел ему поведать о положении дел на Кавказе. Но все равно слушал Кирова с нарастающей тревогой.

Иногда, правда, Владимир Ильич откидывался в своем плетеном кресле и о чем-то задумывался. Видно было, что его мысли отвлекались на другие дела, сосредоточивались уже на каких-нибудь других вопросах, а скорее всего - на пермской катастрофе. Но горькие сетования Кирова о положении 11-й армии возвращали его к событиям на Северном Кавказе...

- Хорошо, товарищи, теперь давайте посмотрим, каковы перспективы развития кавказских дел. Какими они чреваты опасностями. - Владимир Ильич встал и подошел к карте мира - огромной, во всю стену. Все последовали его примеру. - Ваши соображения, - обратился он к Сталину, - вы недавно с юга...

- Для меня совершенно очевидно, - ответил Сталин, проведя карандашом по району действия 11-й армии, - что деникинцы намерены во что бы то ни стало соединиться с астраханскими казаками, прервать движение на Волге, и если даже Царицын не будет взят, то совершенно отрезать Северо-Кавказскую армию от центра снабжения, взять Астрахань и закрепить за собой Северный Кавказ...

- А там - единым походом двинуться на Москву? Не так ли? Не об этом ли мечтают Деникин и Колчак? - наклонив голову набок и заложив руки в карманы брюк, с усмешкой спросил Ленин.

- Вы правы, Владимир Ильич. Деникин во сне и наяву видит себя в Москве, - ответил Сталин. - Не случайно против Одиннадцатой армии он бросил свои ударные части: дивизии Врангеля, Геймана, Улагая, Покровского...

- Что вы думаете, Яков Михайлович, о кавказских делах? - Владимир Ильич мягко коснулся рукой его плеча.

- Да, Кавказ, Кавказ! - тяжело вздохнул Свердлов. Поправив пенсне, он ближе подошел к карте. - Одиннадцатая армия находится в тяжелом положении. Это очевидно для всех. Мне кажется, или мы ее переформируем, усилим свежими войсками, как следует вооружим, оденем, обуем, и тогда она выдержит удары Добровольческой армии, ее лучших офицерских полков. Или же армию прижмут к калмыцким степям...

- ...что будет равносильно гибели всего Северо-Кавказского фронта и потере всего Северного Кавказа! - продолжил мысль Свердлова Владимир Ильич. - Не так ли?

- Только так, Владимир Ильич! - Свердлов отошел от карты.

Ленин выслушал соображения Атарбекова и Лещинского, потом, порывисто заложив руки за спину, прошелся по кабинету.

- Надо удержать Северный Кавказ! Надо спасти армию! Надо за собой сохранить наш последний нефтяной источник - Грозный! - Ленин снова вернулся к карте. - Если началось отступление - при данной ситуации это вполне возможная вещь, - его необходимо приостановить. Деникин ни в коем случае не должен соединиться с астраханским казачеством!.. Скажите, Сергей Миронович, за сколько дней можно было бы завершить дела экспедиции и выехать на юг?.. Учтите, кроме армейских дел, вам придется еще заняться грозненской нефтью. Нужда в нефти отчаянная!

- И трех дней хватит, Владимир Ильич, - ответил Киров, - но при условии - если в Наркомвоенморе не будут чинить препятствий.

- Мы вам поможем! - заверил Владимир Ильич. - Держите связь с Яковом Михайловичем.

Свердлов кивнул головой:

- Обязательно поможем, товарищ Киров!

- Ну и прекрасно! Яков Михайлович будет шефом экспедиции. - Ленин подошел к столу, стал просматривать и энергично, размашистым почерком подписывать требования Северо-Кавказского фронта на вооружение, снаряды, патроны, обмундирование. Бросив ручку, он взял толстый синий карандаш и сверху страницы, наискосок, четко вывел грозное: "Архисрочно!"

В ту же ночь номер Кирова в гостинице "Метрополь" превратился в нечто напоминающее штаб воинской части перед наступлением. Здесь перебывали многие кавказцы, работавшие в Москве или же по тем или иным причинам застрявшие в столице. Самыми разными путями до них доходила весть о встрече Кирова с Лениным, о результатах этой встречи, и каждый торопился предложить Кирову свои услуги.

По лестницам гостиницы вверх и вниз то и дело бегали кавказцы, обвязанные красными и синими башлыками, в черкесках, в рваных шинелях, полушубках и ватниках. Лифтом, который работал с удивительной для тех дней аккуратностью, многие не пользовались: не хватало терпения ждать, когда он поднимется, когда опустится.

Сергей Миронович многих знал по партийной и подпольной работе на Северном Кавказе. Каждый, кого он заносил в список, как девиз произносил: "Даешь Кавказ!" - и стремительно летел выполнять поручения...

Поздно ночью к Кирову зашел Уллубий Буйнакский - руководитель большевиков Дагестана, бывший председатель Порт-Петровского ревкома. Еще будучи студентом юридического факультета Московского университета, он связал свою жизнь с большевиками. После Февральской революции Буйнакский приехал к себе на родину, сплотил здесь горскую бедноту, организовал партизанские отряды. Весь семнадцатый и первую половину восемнадцатого года он руководил борьбой с контрреволюцией. В Москву Буйнакский вернулся в июле, через Астрахань и Царицын, чтобы организовать помощь Дагестану в войне против германо-турецких интервентов. Здесь он задержался, а тем временем изменилась обстановка: Советская власть в Дагестане пала.

Буйнакский временно работал в отделе горцев Народного комиссариата по делам национальностей.

- Пришел поздравить вас, - сказал он, горячо пожимая руку Кирову, Лещинскому и Атарбекову. - Счастливцы! Едете!

- Едем! - сказал Киров. - Можем и тебя захватить с собой.

- Счастливцы, счастливцы!.. - Буйнакский скинул шинель и, потирая озябшие руки, прошел на середину комнаты. Он попросил рассказать ему о встрече с Лениным. - Буду добиваться "дагестанской экспедиции"! Попрошу отпустить меня в Дагестан, хотя, по правде, и здесь, в отделе горцев, много работы...

Киров охотно выполнил просьбу Буйнакского.

Уже к утру следующего дня обозначились первые успехи в организации "кавказской экспедиции". Из "похода" вернулся Георг Атарбеков. От Московского Совета ему удалось получить восемь грузовых машин. Пришел Оскар Лещинский. Он получил патроны, пулеметы, винтовки. Приходили и другие товарищи. И все с радостной вестью: наряды, подписанные Лениным, выполнялись немедленно, "архисрочно"!

А через четыре дня, в ночь под новый, 1919 год, где-то на десятых путях Павелецкого вокзала стоял эшелон, готовый к отправлению. Вокруг ходила усиленная охрана. На открытых платформах высились грузовики, мотоциклы с колясками, орудия. Пульмановские вагоны были до отказа набиты ящиками с патронами, снарядами, бочками со спиртом, шинелями и теплым бельем.

Посреди эшелона находился вагон для членов экспедиции. Окна его были заколочены фанерой. Из трубы вылетали снопы искр.

Члены экспедиции стояли у вагона в ожидании Кирова и Атарбекова, которые вот-вот должны были прибыть из города.

Сергей Миронович приехал на извозчике. В трех ящиках он привез пять миллионов николаевских денег. Этот груз был доставлен в его купе. О содержимом ящиков знал еще Оскар Лещинский.

Минут через десять приехал Свердлов. Его сопровождал военный комендант станции. Свердлов сказал короткое напутственное слово, простился со всеми, взял Кирова под руку, отвел в сторону:

- Счастливого пути, Сергей Миронович. С нетерпением будем ждать от вас весточки. Действуйте решительнее! Мы вам всегда поможем.

Они крепко пожали друг другу руки, и эшелон тронулся в путь, на далекий юг...

Это было время, когда молодая Советская республика воевала на многих фронтах и войска перебрасывались с севера на юг, с юга на восток, с востока на запад.

Вокзалы и привокзальные площади были забиты людьми. Несмотря на январскую стужу, многие спали на цементном полу, на каменных лестницах. Питались черствым хлебом, теплой водицей, ждали неделями и месяцами попутных поездов, забирались на крыши и в тамбуры вагонов и ехали в неведомые дали: беженцы, крестьяне, инвалиды войны, дезертиры, чиновники, капиталисты из Москвы и Петрограда...

Нужна была железная воля и выдержка Кирова, чтобы добиваться на станциях своевременного отправления эшелона, смены паровоза, загрузки топлива. Сразу же по прибытии эшелона на ту или иную станцию, будь то днем или ночью, Киров один или вместе с Атарбековым и Лещинским искал пропавших комендантов и добивался того, чтобы эшелон без задержки отправляли дальше.

Двое суток лишь задержались у Саратова. Моста тогда через Волгу не было. Зимой по льду прокладывали рельсы и лошадьми перегоняли вагоны с одного берега на другой.

В хмурое утро 16 января 1919 года эшелон подошел к Астрахани. В тот же день началась разгрузка вагонов. Автомашины были поставлены на ремонт и испытание, мотоциклы перевезены на Эллинг, где коляски должны были переоборудоваться под площадки для пулеметов. И начались хождения в Реввоенсовет фронта.

Из кабины раздался голос Лещинского:

- Мироныч!

- Да, - отозвался Киров.

- Не замерз?

- Нет, ничего, пока терпимо.

Ехали в тихой морозной ночи. Вокруг только снег, снег, снег... Но вот фары нащупали впереди что-то темное. Подъехали ближе: сани с ящиками боеприпасов. Испуганная, покрытая инеем лошадь тяжело дышала. Возчик в тулупе суетился перед ней, хотел накинуть ей на голову мешок из-под овса и никак не мог этого сделать. Лошадь еще выше закинула голову, и глаз, зеленый и фосфорический, искоса, напряженно смотрел на приближавшуюся машину.

Киров крикнул бородатому красноармейцу:

- Давно едешь, отец?

- Давно!.. Вторую неделю!.. Далеко ли до Астрахани?

- На санях еще неделю ехать... Много ли позади идет народу?

- Вся армия, товарищ, вся армия...

Дорога шла вверх, вниз, петляла вокруг сугробов, пропадала во мраке и снова выравнивалась. Шофер замедлил ход машины. В стороне от дороги горел костер, рядом стоял крытый брезентом фургон. Возле него суетились старик, старуха, мальчик, человек на костылях. В сторонке стояла женщина в старенькой шубенке, прижав к груди ребеночка.

Лещинский вышел из кабины, направился к беженцам, спросил, что у них случилось.

- Внучек умер, дорогой товарищ, внучек, - ответила старуха. - Хотим похоронить его в степи, а невесточка не дает. - И она кивнула в сторону женщины в старенькой шубенке, махнула рукой: - И не даст, она у нас упрямая.

- Поехали, - сказал шофер.

Лещинский нехотя вернулся назад, забрался в кабину, и машина тронулась.

- Что там случилось? - спросил Киров.

- Ребеночек замерз. Грудной ребеночек.

- Беда, - вздохнул шофер.

- Как там мои? Как они пробираются по этим снегам? - вслух произнес Лещинский.

- А кто у вас? - спросил шофер.

- Жена и двое детей...

- Эх, горюшко, - с грустью сказал шофер.

Эта неожиданная ночная встреча с беженцами так поразила Лещинского, что он долго не находил себе покоя в кабине. Глаза его были устремлены на дорогу, освещенную фарами. Губы шептали что-то бессвязное. Потом он вытащил из нагрудного кармана гимнастерки записную книжку, карандаш и стынущими на морозе пальцами стал выводить на крохотных листках одному ему ведомые каракули. Строка набегала на строку, рифма опережала рифму.

Вскоре стало светать.

Прошел обоз с беженцами, потом два небольших отряда из остатков 1-й и 2-й стрелковых дивизий. Проехал старик на ослике, положив перед собою поперек седла туго набитый мешок сена.

Вдруг машина остановилась перед сугробом, возвышавшимся посреди дороги. Из него выглядывало дышло телеги. Киров и Лещинский взяли лопаты и пошли к сугробу. Одна за другой останавливались и остальные машины. Все брали лопаты и шли помогать.

Разбросали снег, песок и вместо телеги откопали броневичок. Подле него, прижавшись друг к другу, лежало шесть трупов красноармейцев, и среди них - водитель, в кожанке, в шлеме, в новеньких коричневых крагах.

Атарбеков растерянно осмотрелся.

- Не вижу коней, - сказал он.

- Да, коней не видать, - сказали шоферы.

- Видимо, броневик они тащили на себе, - предположил Киров. - Устали и заснули, как богатыри.

Все обнажили головы и долго стояли над трупами замерзших красноармейцев.

И снова машины пробивались сквозь снежную мглу. Чем дальше, тем все чаще приходилось останавливаться. На дороге лежали трупы, разбитые телеги и фургоны.

Но вот горизонт почернел. Это по степи двигался огромный поток людей. Ехали фургоны, телеги, брички, запряженные верблюдами, лошадьми, волами. Колонна машин остановилась.

Красноармейцы, женщины, старики и дети как можно скорей старались добраться до места стоянки автоколонны. Многие из них на руках или носилках несли раненых и тяжелобольных.

Толпы бойцов и беженцев окружили членов экспедиции. Со всех сторон тянулись руки. Просили махорки, хлеба, спичек, сапоги, шапки, рукавицы. Наперебой задавали вопросы. Спрашивали о Москве, об Астрахани, о положении на фронтах. С ненавистью вспоминали Сорокина, развалившего 11-ю армию. Бранили нынешних руководителей Реввоенсовета Каспийско-Кавказского фронта.

Степь гудела от разноплеменного говора. То тут, то там шли митинги. Бойцы потрясали в воздухе винтовками. Выхватывали из ножен кривые кавказские сабли. Клялись отомстить кадетам за смерть товарищей, за сожженные станицы и аулы, за муки, которые пришлось перенести в калмыцкой степи.

- Смерть Деникину! - неслось из конца в конец пустыни. - Смерть кадету!..

С каждой минутой прибывали все новые и новые толпы. Каждый стремился пробиться туда, к головной машине, где развевалось Красное знамя Советов и где речь перед бойцами Кавказской армии держал товарищ Киров.

- Даешь Кавказ! - кричали красноармейцы. - Смерть Деникину!

- Смерть Деникину! - эхом отвечала пустыня.

Киров распорядился открыть ящики с махоркой и оделить табаком красноармейцев. Были розданы также сухари, сахар и другие продукты.

На радостях стали разжигать костры. Варили суп, кипятили чай. Над пламенем костров обогревали окоченевшие руки, трясли нательные рубахи.

Пока Атарбеков и Лещинский искали взводных, ротных и батальонных командиров, показалась конница Боронина, а вслед за ней - колонна красноармейцев, собранная им в степи из остатков почти всех четырех стрелковых дивизий армии.

Ивана Макаровича Боронина хорошо знали в армии и любили как боевого командира полка. Встрече с ним рад был и Киров.

Снова пришлось открывать ящики с махоркой, раздавать сухари и сахар.

Вскоре все пришло в движение. Выкрикивали названия полков, бригад, дивизий, фамилии командиров. Отец окликал сына, брат - брата, товарищ товарища... Когда все выстроились в одну шеренгу, растянувшись на добрую версту, Киров вместе с Борониным сделал смотр собранного войска. Окруженные группой командиров, комиссаров и членов экспедиции, они шли вдоль шеренги, внимательно вглядываясь в лица красноармейцев. Киров останавливался чуть ли не перед каждым, думал: "Дойдет ли обратно до Кизляра?" Перед ним стояло до удивления пестро одетое, вернее, полураздетое войско. Обуты были кто во что - кто в офицерские сапоги, кто в калоши, кто в самодельные валенки из какого-нибудь пестрого одеяла. И одеты были кто во что - кто в шинель, кто в полушубок, кто в пальто, кто в черкеску...

Киров видел изможденные, обросшие щетиной лица, потрескавшиеся на морозе руки, запекшиеся губы, тифозных с безумными глазами. Их было много. Чуть ли не каждый второй здесь был болен тифом, каждый третий стоял с перевязанными ранами. Особенно тяжело было смотреть на горцев, одетых в черкески, обутых в легкие кавказские сапожки. Им впервые в жизни пришлось испытать морозы калмыцкой степи.

Киров остановился перед высоким казаком с могучими усами. Он весь был обвешан оружием, а вот винтовку держал так, как не положено ни в одной армии мира, - прижав к груди, скрестив на ней руки.

- Кто же, дорогой, так держит винтовку?

- Иначе не могу, товарищ комиссар. Рад бы, да не могу...

- Почему не можешь? - заинтересовался Киров.

- Руки не слушаются, товарищ комиссар.

Киров взял у казака винтовку, передал стоявшему рядом бойцу. Осмотрел руки казака: они были распухшие, почерневшие, в язвах.

- Обморожены?

- Обморожены, товарищ комиссар.

Киров отвел Боронина в сторону, с горечью сказал:

- Поздно, Иван Макарович!.. Такая армия не сможет сейчас противостоять полчищам Деникина, одетым, обутым, вооруженным до зубов новейшим английским и французским оружием! Это для меня ясно!

- Да, поздновато! - согласился Боронин.

Киров сжал кулаки:

- На месяц бы раньше!

- Какой же теперь выход? - спросил Боронин.

- Выход? - Киров обвел взглядом войска. - Сохранить, сберечь остатки армии. Идти на Астрахань! Немедленно выслать навстречу армии медицинскую помощь, продовольствие, одежду. По всей дороге отступления устроить обогревательные пункты. Поднять Астрахань на ноги! Организовать десяток госпиталей. Лечить тифозных и раненых. Заново формировать части. И лишь потом со здоровыми и боеспособными полками идти на Кавказ! Другого выхода нет. Все другое будет авантюрой.

- Я так же думаю, - сказал Боронин.

- Придется тебе, Иван Макарович, присоединить к своей колонне остальные войска, позаботиться и о беженцах. Оставим тебе две машины с продуктами, машину с теплым бельем и медикаментами. Отдели здоровых от больных, выставь заслоны на случай нападения деникинцев. А мы попробуем пробиться в Кизляр...

И экспедиционные машины тронулись в дорогу.

И снова навстречу им попадались большие и малые отряды, обозы с беженцами и воинским имуществом, фургоны с больными и ранеными бойцами.

В обозе одного из отступающих полков 3-й Таманской стрелковой дивизии везли больного тифом командующего 11-й армией И. Ф. Федько. Он находился в бессознательном состоянии. Киров ничем не мог ему помочь. Федько возглавил армию после расстрела авантюриста Сорокина. Невзирая на все принятые молодым командармом меры - пополнение и перегруппировку сил, - отступления по всему фронту уже было не приостановить, хотя отдельные полки и дивизии продолжали героически драться...

Не смог этого сделать и сменивший Федько новый командующий М. К. Левандовский. Особенно тяжелым для него оказался рейд конного корпуса генерала Улагая в тыл таманцам, после которого армия стала неуправляемой. К тому же и он слег: у него была опасная форма возвратного тифа.

Киров пытался найти больного Левандовского в объятом пожарами Кизляре, откуда уходили последние горстки бойцов прославленного Ленинского полка, давшие сильный бой белым на станции Наурской, остатки других полков и отрядов. Но Кирову это не удалось: командующего с партией тифозных красноармейцев за день до этого вывезли в какое-то степное село.

Машинам экспедиции пришлось повернуть обратно на Астрахань. Недалеко за Кизляром уже находилась конница генерала Бабиева, с которой вела кровопролитные бои кавалерийская бригада Ивана Кочубея, прикрывавшая отход всей 11-й армии.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Ранним февральским утром после двухнедельных скитаний по калмыцкой степи экспедиция Кирова возвращалась обратно в Астрахань. Машины подтягивались к Форпосту, напротив которого по ту сторону Волги стоял занесенный снегом город.

Киров ходил по берегу в ожидании, пока шоферы и мотористы обследуют ледовую трассу через Волгу: лед ему казался малонадежным. С берега было видно, как во многих местах вода проступала на поверхность. Спрятав руки в карманы пальто, поеживаясь от холода, Сергей Миронович часто останавливался, смотрел, как через Волгу шли первые группы красноармейцев и первые обозы беженцев, счастливо миновавшие калмыцкую степь. Мертвые, скованные льдом, зимовали у причалов десятки пароходов, шаланд, военных судов, баркасов.

Подолгу он смотрел на левый берег, на кремль, на собор, перебирая в памяти исторические события, связанные с Астраханью.

Этот город видел многое, у него была богатая история. В свое время в Астраханском крае появлялись хозары, монголы, татары. Тамерлан, возвращаясь из южных степей Черноморья в прикаспийские страны, разграбил, разорил и сжег Астрахань. Астраханью овладевали крымцы, ногайцы, черкесы, потом снова ногайцы и крымцы. Только после покорения Астрахани Иоанном Грозным здесь был заложен город-крепость, ставший неприступным для неприятеля.

Но то была далекая история. Воображение рисовало другую картину, картину недавних мирных дней.

Стремительно несется полноводная Волга. Плывут по ней огромные, точно скалы, "беляны". Взад и вперед снуют сотни больших и малых лодок, моторок, шаланд, прорезей, речных бударок, реюшек и рыбниц. Идут глубоко сидящие в воде нефтеналивные баржи. А по берегу у пристаней стоят многоэтажные, белые, как лебеди, пассажирские пароходы, прибывшие из Нижнего Новгорода и Царицына, пароходы морские из Баку, Порт-Петровска, Красноводска, из персидских портов. Идет выгрузка и погрузка, гремят паровые краны, кричат стропальщики и матросы, с тяжелым грузом на спине бегут по сходням крючники, и где-то совсем близко поют песню...

Как никогда за эти последние дни, Кирова тревожили думы о судьбе армии и города. "Астрахань больше уже не глубокий тыловой город, не база Каспийско-Кавказского фронта, а опорный пункт революции, от которого теперь во многом будет зависеть судьба не только Прикаспия и Северного Кавказа, но и Дагестана, Азербайджана, Грузии, Армении, Черноморья, думал он, стараясь четко себе представить значение этого города при изменившихся условиях, после отхода 11-й армии. - Другие и более ответственные задачи встанут перед "кавказской экспедицией"..."

Подъехала машина Лещинского. За ней вскоре показалась и машина Атарбекова.

В это время с обследования трассы вернулись шоферы и мотористы. Они наперебой стали высказывать Кирову свои суждения о дороге. Одни говорили, что дорога хорошая и можно спокойно переезжать на левый берег; другие горячо возражали против этого, утверждая, что лед во многих местах рыхлый, тонкий и лучше машины перегнать порожняком, а груз перевезти на санях.

Выслушав всех, Киров сказал:

- Рисковать не будем. Машины надо разгрузить, перегнать на тот берег. А груз лучше перевезти на санях.

Отдав необходимые распоряжения, Сергей Миронович и Атарбеков ушли в город доставать транспорт, а Лещинский остался руководить разгрузкой и переправой колонны на левый берег.

Часа через два к месту переправы подъехало восемь саней; их прислал губернский военный комиссар Чугунов. Члены экспедиции дружно взялись за работу. Вскоре первые сани с боеприпасами, бензином и оружием направились в город. За ними на машине для выбора места, где можно будет произвести перевалку груза, поехал Оскар Лещинский. Тревожным взглядом провожали шоферы машину Лещинского и облегченно вздохнули лишь тогда, когда она вынырнула на высоком левом берегу. Оскар помахал красным флажком: это значило - сразу же после разгрузки можно ехать и другим машинам.

Второй через некоторое время пошла машина Атарбекова. И опять долго, с тревогой, все смотрели ей вслед. Волга в этом месте была широкая, на целую версту. Особенно волновался Василий Корнеев, Вася-Василек, - тот самый юноша из Грозного, что недавно привез Сергею Мироновичу письмо от Кочубея. Он теперь в экспедиции был чем-то вроде порученца Кирова: ездил на его машине, охранял его вещи, выполнял различные задания Сергея Мироновича.

- Ну, теперь и наша очередь разгружаться, - сказал Василий шоферу, и они побежали к своему грузовику.

- А стоит ли? - Шофер стал заводить мотор. - Груза-то у нас пустяк.

Схватившись за борт, Василий подтянулся и посмотрел в кузов; груза и на самом деле было немного: три ящика, скрепленных треногой ручного пулемета, несколько мешков продуктов, чемодан, два каких-то узла.

- Груза-то немного, но для порядка надо бы, - нерешительно сказал он.

Шофер, лихой парень, не дал ему договорить, крикнул:

- Садись!

Василий только успел вскочить на подножку, как машина въехала на волжский лед.

Переправа проходила благополучно. До берега оставалось каких-нибудь двести метров. Вдруг лед стал потрескивать. Василий искоса посмотрел на шофера.

Тот хотел переключить скорость, но снова раздался треск, на этот раз подобный оглушительному орудийному выстрелу, и передние колеса машины стали погружаться в воду. Шофер и Василий едва успели выскочить из кабины, как из-под передних колес вывернулась глыба льда, зашумела вода, и машина с грузом ушла под лед.

В обед к полынье прибыла водолазная партия: старшина, два водолаза и два качальщика. За ними пришли сани, нагруженные ящиками со скафандрами, воздушной помпой, печуркой, складными походными кроватями.

Качальщики разбили на льду палатку, настлали пол из досок, потом установили печурку, вывели наружу трубу, затопили, и в палатке стало тепло и уютно. Водолазы развесили свои шуршащие рубахи, вытащили из ящика медные начищенные шлемы и принялись налаживать воздушную помпу.

Старшину звали дядя Ваня. Это был сухонький, спившийся старичок в залатанном ватнике и облезлом собачьем треухе. В зубах у него была обгорелая, треснувшая трубка, которую он, кажется, никогда не вынимал изо рта. Водолазы были тезками. Одного звали Костя Большой, другого - Костя Маленький.

Большой был деревенским парнем, еще молодым водолазом, необыкновенно медлительным в движениях. Маленький же - полная противоположность своему тезке: шустрый, веселый малый.

Пока они втроем налаживали и пробовали воздушную помпу, на санях приехал Василий. Он привез два тулупа, продукты, чайник, кастрюли. Лещинский узнал от Василия, что Киров и Атарбеков ушли в Реввоенсовет, оттуда они собирались зайти в губком. Возвратятся, наверное, поздно. Им же двоим они поручили дежурство у полыньи.

- Ну что ж, - сказал Лещинский, - переночуем и на льду.

Водолазы обрадовались этому. Дело уже близилось к вечеру, и они стали собираться в город.

- Вы уж никуда не уходите, товарищ комиссар, - попросил старшина Лещинского. - Покараульте наше добро. А мы сходим домой. Целых две недели не были, - и он махнул куда-то рукой, - все работали там, внизу.

- Что ж делать с вами, идите, - сказал Лещинский. - Только скажи, отец, успеем завтра поднять наш грузовичок?

- Тут дело простое: подцепил машину тросом, подвел понтоны - и поднимай. Пароходы поднимали, а машину уж как-нибудь вытащим, - ответил старшина.

В это время Киров и Атарбеков находились в Реввоенсовете фронта. Их здесь ожидали два чрезвычайно важных сообщения.

По личному распоряжению Ленина из Астрахани отзывался Шляпников. Вместо него председателем Реввоенсовета Каспийско-Кавказского фронта был назначен видный партийный работник, член Реввоенсовета Республики К. А. Мехоношин.

На имя Кирова была получена телеграмма от Свердлова: "Ввиду изменившихся условий предлагаем остаться Астрахани, организовать оборону города и края..."

Киров вызвал начальника штаба фронта Евстигнеева. Это был высокий, грузный человек лет пятидесяти пяти, в английского покроя френче, с английской, из черного дерева, трубкой в зубах. В прошлом он был полковником царской армии. На русско-германском фронте Евстигнеев командовал дивизией, но бесславно: в первые же месяцы войны потерял ее в Мазурских болотах.

Киров предложил начальнику штаба созвать экстренное заседание Реввоенсовета фронта и пригласить на него работников штаба, политотдела и председателя губкома Федорову. Это очень удивило Евстигнеева. На заседаниях Реввоенсовета обычно присутствовало три-четыре человека. А тут вдруг столько народу! Да еще Федорова!

- Товарищ Киров, но председатель губкома - гражданское лицо! - не смог сдержать своего недоумения Евстигнеев.

- Гражданское?.. Федорова - руководитель губернской партийной организации и не менее ответственна за судьбу армии, чем мы с вами, - не без усмешки ответил Киров. - Пожалуй, будет удобнее, чтобы я сам ей позвонил.

- Да, да, сделайте милость! - обрадовался начштаба. - Я человек сугубо военный, мне трудно разговаривать об армейских делах... с женщинами.

- Скажите... когда уезжает Шляпников? - Кирову неприятен был весь этот разговор.

- Он ждет своего преемника. Как сдаст дела - сразу же уедет.

- Когда приблизительно товарищ Мехоношин может быть в Астрахани?

- Я думаю, не раньше чем через неделю. Александр Гаврилович, конечно, больше в курсе дела, он вчера разговаривал по прямому проводу. Евстигнеев наклонился к Сергею Мироновичу. - Почему бы вам не поговорить с ним, не уладить все ваши споры? Александр Гаврилович очень удручен всеми этими событиями, сильно переживает развал армии.

- Мне не о чем с ним разговаривать! - Киров отошел к окну, снова углубился в чтение телеграммы Свердлова.

Киров созвонился с Федоровой и встретил ее у кремлевских ворот.

- А вы знаете, Сергей Миронович, вслед за вами в степь выехала "дагестанская экспедиция". Не встречали ее? Буйнакский думал нагнать вас где-нибудь в районе Кизляра.

- Не в обход ли через Ставрополь думает он пробираться в Дагестан?

- Нет, Буйнакский поехал на Кизляр. Это я хорошо знаю. Я помогала ему доставать верблюдов - машин у них не было.

- Тогда, надо думать, он вернется обратно в Астрахань. На верблюдах далеко не уедешь. К тому же в Дагестан через Кизляр не попасть. Туда дорога теперь лежит только через Каспий.

Они прошлись по кремлевскому двору.

Киров сообщил Федоровой о телеграмме Свердлова, о назначении Мехоношина, об отозвании Шляпникова из Астрахани.

В свою очередь Анастасия Павловна поведала о созыве VIII съезда партии, о вопросах, которые будут стоять на его повестке.

- Когда намечается съезд?

- В середине марта, скоро.

- Нам надо будет, Анастасия Павловна, проявить инициативу и поставить перед губернской конференцией, а потом и перед съездом один из важных вопросов...

- Какой, Сергей Миронович?

- Вопрос о чистке партии и о перерегистрации всех коммунистов. На примере Астраханской партийной организации видно, как засорены наши ряды. Мы увлеклись численным составом партии и забыли о качестве. В партию проникли люди, ничего общего не имеющие с коммунизмом. Они дискредитируют славное имя партии, используют ее авторитет в своих корыстных интересах. Этим во многом объясняются и наши неудачи в военной, партийной, хозяйственной работе. Но подробнее об этом - потом!..

На заседании Реввоенсовета фронта Киров рассказал о мучительно тяжелом переходе "кавказской экспедиции" через калмыцкую степь, о необычайных трудностях, какие испытывают больные и раненые бойцы 11-й армии на пути в Астрахань.

Правда, рассказанная Кировым, была страшна. Долго все сидели молча. Многим стыдно было смотреть Кирову в глаза. Каждый чувствовал долю своей вины в развале армии.

- Я думаю, что мы сегодня обойдемся без покаянных речей и без прений, - сказал Киров. - Вопрос ясен, и нам незачем здесь устраивать дебаты. Нам важней сейчас знать, что завтра с утра мы пошлем в калмыцкую степь? Сколько продовольствия? Сколько пар теплого белья, сапог и шинелей? Сколько медицинских отрядов? Сколько кубов для кипячения воды и походных кухонь для варки пищи? Нам важно знать, кто именно поедет от каждого отдела в степь? Кто возглавит всю эту огромную и ответственную работу?

Киров прошел к столу, сел рядом с Евстигнеевым и повел заседание. Слушая выступавших, он записывал, сколько хлеба, мяса, круп, махорки, сапог, белья, автомашин и медицинских отрядов с утра должны отправить в калмыцкую степь отделы Реввоенсовета...

Был уже поздний час, когда они вышли из кремлевских ворот.

На этот раз Киров и Атарбеков покидали кремль с другим чувством, преисполненные решимости поднять Астрахань на ноги. Одно омрачало: потонувшая машина с пятью миллионами...

Пошли по Московской, в губком партии. Залитая светом улица была полна нарядной, гуляющей публики. Толпы зевак фланировали у иллюминированных кинотеатров. Проносились лихачи, обдавая прохожих снежной пылью.

Киров с удивлением озирался по сторонам.

- Недели две назад Московская как будто выглядела несколько иначе.

- Похоже на то, что контрреволюция радуется нашим неуспехам на Северном Кавказе, празднует победу, - предположил Атарбеков.

Анастасия Павловна молча подвела их к афишной будке, и тогда многое стало понятно.

От имени Реввоенсовета фронта анонсировалась большая программа концертов, балов и маскарадов с выступлениями московских и петроградских знаменитостей, цыган и цирковых артистов. Балы и маскарады устраивались в зале Народной аудитории, в зале бывшего Офицерского собрания, в зале Труда, в школах, в театрах и даже в красноармейских казармах. Судя по афишам, половина сбора с этих "увеселительных мероприятий" должна была поступить в фонд "покупки подарков для больных и раненых воинов Красной Армии...". А фондом распоряжались секретарша Шляпникова княгиня Туманова и ее помощницы, дамы-патронессы, жены именитых рыбопромышленников-миллионеров, главарей астраханской контрреволюции...

Утром начались поиски утонувшей машины. Рядом с полыньей проходила ледовая дорога. По ней тянулись колонны бойцов, обозы с беженцами, сани с больными и ранеными.

Первым на дно опустился Костя Большой.

Старшина то и дело дергал за сигнальную веревку, переговариваясь с водолазом, и на вопрос Кирова или Лещинского: "Как там дела?" - хмуро отвечал:

- Ищет!

Наконец Костю Большого подняли наверх.

Остановились маховики воздушной помпы.

Все встали вокруг водолаза в ожидании: что он скажет?

- Ну что ты, точно воды наглотался? - сердито спросил старшина.

- Никакой там машины нет, - нехотя ответил Костя Большой.

- Куда же она могла деться? Не рыбы же ее съели? Плохо искал! закричал старшина.

- А может, и рыбы... Нет машины!

- Ну, не может этого быть, тезка, - примирительно сказал Костя Маленький. - Если рыбы съели, то хоть колеса должны остаться. Резину же не разжевать...

- А ну-ка ты попытай счастья. Надевай скафандр! - приказал старшина.

Костя Маленький ушел в палатку и стал готовиться к спуску на дно реки. Ему помогли надеть водолазную рубаху, пудовые калоши, нацепили тяжелые свинцовые плиты. Старшина надел ему на голову медный шлем.

У полыньи Костя Большой завернул гайки на шлеме, ударил тезку по плечу:

- Пошел!..

Забулькала вода в полынье, покрылась пузырьками. Исчез медный шлем.

Забегала стрелка на циферблате манометра, показывая давление и глубину. Вот и грунт. Стрелка остановилась. Потянулись минуты томительного ожидания...

- У вас что, машина была пустая? - спросил у Лещинского Костя Большой. - Прямо-таки удивительная история!

- Нет, зачем же, - сказал Лещинский. - В машине были чемодан с бельем, три ящика с бумагами, два ящика махорки и всякая другая мелочь.

Водолаз пожал плечами:

- Хоть что-нибудь да должно было выпасть из кузова!

Киров переглянулся с Атарбековым. Они подумали об одном и том же: "А не узнали ли водолазы про содержимое ящиков? Уж очень долго они ходят по дну реки!"

В это время засигналил Костя Маленький. Его подняли на поверхность. Отвинтили шлем.

- Ну что, нашел? - не без ехидства спросил Костя Большой.

- Да, ты прав, тезка, - сказал водолаз, - машины нет.

Старшина набил трубку и, задумчиво глядя на полынью, спросил:

- А не темновато ли, ребята, на грунте?

- Если б машина была, так я ее и в темноте бы нашел. Но полынью, конечно стоит немного раздать. Тогда на грунте станет светлее.

- Н-да, - сказал старшина. - Что ж, начнем рубить лед, раздадим полынью.

Киров, Атарбеков и Лещинский ушли в город, а Василий остался дежурить у полыньи. Пока качальщики и водолазы рубили лед, он зашел в палатку, прилег на раскладушку, накрылся шубой и вдруг задремал.

Мимо полыньи, по "проспекту", ехали телеги, фургоны, брички, шли колонны красноармейцев и беженцев. Длинной вереницей тянулись сани с больными и ранеными.

Одни сани свернули с дороги и подъехали к полынье. Сани сопровождала сестра милосердия - в белом халате, накинутом на пальто, в белой косынке с красным крестом, повязанной поверх шапки-ушанки, с саквояжем в руке. На вид ей было около сорока лет. Лицо у нее было широкое, красное от мороза, глаза - раскосые, с монгольским разрезом, черные, что уголь, колкие, сверлящие.

Сестра подошла к водолазам, стала слезно просить:

- Нет ли, братцы, махорочки для раненых? Ребята всю степь прошли без курева.

Костя Маленький протянул кисет. Старшина подал свернутую в трубку газету. Красноармейцы - их было четверо в санях - приподнялись; замерзшими, почти несгибающимися пальцами стали сворачивать длиннущие козьи ножки.

На помощь им пришли старшина и водолазы.

- Ну как, все ищете? - спросила сестра.

- Уж такая наша работа, - махнув рукой, ответил старшина. - Всю жизнь ищем.

- Я не о работе, о машине.

- Ах, вот о чем! Нет, не нашли, - сказал старшина и, мельком взглянув на сестру милосердия, спросил у красноармейцев: - Поди, трудно было без махорочки в дороге?

- Ох, и не говори, дорогой товарищ! - чуть ли не плача ответил красноармеец, закутанный в кавказскую бурку. - Без курева и жизнь не в радость.

Костя Большой зажег спичку, и раненые закурили, жадно затягиваясь дымом.

- Ну, как табачок? - спросил Костя Маленький.

- Зверобой! - расплывшись в улыбке, с восхищением сказал красноармеец в бурке. - Золотой табак.

Сестра потянула старшину за рукав:

- Если машина утонула, то ее... можно найти?

- Какие тут могут быть сомнения, - ответил старшина.

- Раз утонула - значит, найдем, - поддержал его Костя Маленький.

- А если... а если... не утонула? - Прищурив левый глаз, правым сестра впилась в старшину.

Старшине как-то нехорошо стало от этого сверлящего взгляда, он часто-часто замигал, стараясь вникнуть в смысл заданного ему вопроса. Он даже вынул трубку изо рта, что делал в исключительных случаях.

Сестра подмигнула ему и захихикала, зажав ладонью рот: зубы у нее были крупные, выдающиеся вперед.

- Что ты смеешься, сестра? - Старшина поднес трубку ко рту.

- Да как же не смеяться над вами, чудаками! - нетерпеливо проговорила она. - Ищете машину, которая сроду и не тонула!

- То есть... как не тонула? - Старшина снова вынул трубку изо рта и на этот раз внимательно посмотрел на сестру.

Она кинула взгляд на палатку.

- Говори, не бойся, там - никого!..

- Многого, конечно, я не знаю, - ответила сестра. - Но вот о чем говорит весь народ - скажу. - Она потянула старшину за рукав. - Машина не тонула! Ее угнали! Всю эту историю с полыньей выдумали, чтобы скрыть следы преступления!

- Да ну? - Старшина хотел было сунуть трубку в рот, но так и остался стоять с нею в руке.

Костя Большой залился смехом:

- Чисто сработано, ребята!

- А что за груз был в машине - знаете? - Сестра на этот раз не потянула, а дернула старшину за рукав.

- Да вот, говорят, какие-то ящики с бумагами...

- С бумагами! Наивные дети!.. - Сестра снова захихикала, зажав ладонью рот. - В ящиках пять миллиончиков!.. Николаевских!.. Ведь смешно, ребенок не поверит: все машины с грузом прошли по льду, а с деньгами, самая легкая, - утонула.

- Сестра! - жалобно позвал красноармеец в чалме из бинтов. - Холодно. Поехали в город.

- Поехали! - встрепенулась она.

Сани тронулись, скрипя по снегу. Сестра пошла рядом, размахивая саквояжем, изредка оборачиваясь и наблюдая за озадаченными водолазами.

- А мы-то дураки, мы-то дураки! - причитал старшина, хлопая себя по коленям. - Ищем машину, которая сроду и не тонула! - Сунув трубку в зубы, он скомандовал: - А ну, ребятки, сматывать удочки!

Но тезки хмуро переглянулись... и не двинулись с места.

- Ну! - прикрикнул старшина.

- А по-моему, стоит малость повременить. Куда торопиться? - возразил Костя Большой. - Харчи хорошие, город рядом.

- Да и на льду весело, - охотно поддержал его Костя Маленький. - А то совсем одичали на своей базе.

- Тоже дело, - сказал Костя Большой. - С народом поговорить, узнать, что делается на белом свете. Время-то какое! Белые, глядишь, могут нагрянуть на нашу Астрахань.

- Ну и черт с вами! - согласился старшина. Старик он был отходчивый. - Тогда и я найду чем заняться!

На этом они договорились, и каждый занялся своим делом.

Старшина вынес из палатки ящичек с инструментом, достал связку блесен, выбрал лучшую, опустил в воду и стал дергать.

Не успел он выкурить трубку, как блесна со стремительной силой пошла ко дну.

- Помогай, ребята! - закричал старшина.

Подбежали водолазы. Леска переходила из рук в руки. Рвалась и металась рыба подо льдом.

- Не кита ли подцепил? - спросил Костя Большой.

- Кита не кита, а щуку фунтов на двадцать наверняка! - ответил старшина.

У полыньи было шумно и весело. Наконец рыба выбилась из сил и поленом пошла наверх. Вытащили: и вправду - пудовая щука!

От шума проснулся Василий. Вскочив с кровати, он выбежал из палатки, увидел щуку, трепыхавшуюся на льду, и от радости тоже забегал вокруг нее. Потом спросил:

- Ну, а как у вас полынья, ребята?

- Да вот всё лед рубим! И помпа малость испортилась. Левый поршень что-то закапризничал, плохо сосет воздух. А водолазу спускаться на грунт при испорченной помпе - одна смерть, - ответил за водолазов старшина.

- Одна смерть! - поддержали его Костя Большой и Костя Маленький, прорубая в сторонке лунки.

Сдав больных в госпиталь, сестра милосердия пошла в кремль, поднялась в "архиерейский дом". В приемной председателя Реввоенсовета фронта было тихо, безлюдно и жарко натоплено. Здесь не гремели сапогами фронтовики, не бегали вестовые. Не слышно было ни телефонных звонков, ни хлопающих дверей. Только молодой порученец сидел у окна со скучающим видом, листая толстую книгу со звенящими страницами, да у круглой печки, положив голову на лапы, дремал мохнатый рыжий кот.

Судя по тому, как порученец вскочил и пошел докладывать о сестре, было видно, что она здесь свой человек и к ней относятся отнюдь не только как к медицинской сестре, которая во время недомогания председателя Реввоенсовета приходит ставить ему банки и горчичники.

Выйдя из кабинета, порученец кивком головы пригласил ее войти и осторожно, но плотно закрыл за ней дверь.

В расстегнутом френче, сунув пальцы за пояс, Шляпников стоял у окна и угрюмым взглядом смотрел на кремлевский двор.

Сестра некоторое время молча постояла у дверей, потом легким покашливанием дала знать о себе. Председатель Реввоенсовета нехотя обернулся и направился к сестре, застегивая пуговицы френча. Конечно, он мог бы это сделать минутой раньше. Но сестра не обиделась на него. Таким она знала его вот уже около двух месяцев - неряшливым и грубоватым. Он никогда не называл ее по имени и отчеству - только по фамилии. И обращался только на "ты". Но таким он был почти со всеми!

- Здравствуй, Кауфман. Раздевайся, садись. - Он ленивым движением протянул руку. - Кашляешь! Поди, сильный мороз на улице?

- Мороз-то небольшой, Александр Гаврилович. Но я продрогла на ветру. С утра возила больных и раненых с Форпоста. - Раздеваться сестра не стала, но ворот пальто распахнула.

- А почему этим не занимаются другие сестры? Почему ты? Такую опытную сестру надо беречь.

- И другие занимаются, Александр Гаврилович. Каждой приходится работать за троих. Больных и раненых много. Все возим и возим, конца не видно. Как вы себя чувствуете? Перестало колоть в боку? - Она села, положив меховую шапку на колени.

- Как будто бы сегодня полегчало. - Он сделал глубокий вдох, ткнул себя пальцем в бок. - Нет, не болит. Думаю, вот вечерком еще попариться в баньке да денек полежать дома.

- Ну и хорошо. Чайку выпейте с малиной или с медком. Попотейте как следует. Тогда у вас все пройдет.

Шляпников, поскребывая подбородок, задумчиво прошелся по кабинету.

- Говоришь, возила больных и раненых с Форпоста? Любопытно...

- Что ж тут любопытного, Александр Гаврилович? Ветер пробирает до костей...

- Я не об этом. Любопытно, что говорят раненые?.. Что думают?..

- Ах вот вы о чем...

- Тебе-то, конечно, все равно, ты целый день крутишься на народе, а мне здесь... любопытно. - Шляпников плюхнулся в кресло, протянул Кауфман портсигар, сам взял папиросу.

- Ну, если вам так хочется, Александр Гаврилович, я могу, конечно, рассказать. - Кауфман затянулась папиросой. - Но при условии...

- Что это еще за "условие"? - Он нехорошо взглянул на нее.

Она не смутилась, выдержала этот взгляд.

- Откровенность и правда! - Теперь она сверлящим взглядом своих раскосых, с монгольским разрезом черных глаз посмотрела на него.

"Знает что-то, чертовка!" - Он опустил глаза.

- Ну, это разумеется! - Шляпников закинул ногу на ногу и приготовился слушать сестру.

Зная бешеный характер председателя Реввоенсовета, Кауфман начала осторожно:

- Народ, Александр Гаврилович, усталый, голодный, больной, все воспринимает в мрачном свете. Потому порой нелестно отзывается о начальниках и учреждениях.

"Издалека начинает!" - Он заерзал в кресле, спросил:

- И о Реввоенсовете тоже?

- И о Реввоенсовете! - Кауфман потянулась за пепельницей.

- Ну-ну! Ты со мной не хитри! - Он погрозил ей пальцем.

- Зачем же хитрить?.. Народ говорит...

- Народ, народ! - Шляпников начинал закипать. - Что говорит твой народ?

Она точно выстрелила в него:

- А народ говорит - Реввоенсовет фронта надо поднять на штыки! Так-то, Александр Гаврилович!

Шляпников часто-часто замигал, попытался улыбнуться, но вместо улыбки у него получилась какая-то гримаса.

- Неужели такое говорят?.. И меня вспоминают - начальник?!

- К тому же чересчур часто!..

- Даже часто? - Озадаченный Шляпников пожал плечами. Посмотрел по сторонам. Но взгляд его ни на чем не задержался. - Откуда они меня знают?.. Я, кажется, ни разу еще не выезжал из Астрахани.

Кауфман уже было не остановить: у нее тоже был бешеный характер. Удивительно, здесь, с председателем Реввоенсовета фронта она чувствовала себя куда свободнее и увереннее, чем с ранеными и больными красноармейцами.

- Знают! Они всё знают. Сказать?..

- Говори, Кауфман! - Он махнул рукой.

- Говорят, вы преступник, Александр Гаврилович!

- Ну-ну!.. Ты поосторожней, сестра! - Шляпников побагровел, ткнул недокуренную папиросу в пепельницу, хмыкнул: - Ишь, мерзавцы!..

- Говорят, вы преступник, Александр Гаврилович, и вас надо сбросить с раската, как это делал Стенька Разин с боярами, - тут, во дворе астраханского кремля...

Шляпников вскочил и заметался по обширному кабинету.

- Еще что слышала?.. Говори, все говори!.. Я приказываю, если на то пошло!.. - в бешенстве прокричал он.

- Ругают вас за шинели, сапоги, патроны. Говорят - воевали без патронов и снарядов, а когда оставляли Кизляр, взрывали целые склады. Учтите, - теперь она погрозила пальцем, - народ прекрасно знает, что кроме турецких там было много и наших боеприпасов.

- Еще?.. Что еще говорят?.. - Шляпников остановился перед Кауфман.

Она замотала головой.

- Нет, и этого достаточно, - с усмешкой ответила она, дав ему понять, что не собирается пересказывать все виденное и слышанное: Кауфман не какой-нибудь его агент, у которого он может бесцеремонно выспрашивать обо всем, что ему заблагорассудится. Пора бы привыкнуть, что она только медсестра, ну и в какой-то мере посредник, через которого он "флиртует" с астраханскими рыбопромышленниками, но не больше...

Кауфман бросила в пепельницу погасшую папиросу и устало откинулась на спинку кресла, а он, точно разбежавшийся человек, на пути которого встретилась стена, отошел к окну, стал смотреть на кремлевский двор, чтобы как-то унять свое волнение.

- Есть телеграмма Свердлова на имя Кирова, - не оборачиваясь, через некоторое время проговорил Шляпников. - Ему поручается оборона города и края. Он уже начал вершить здесь всеми делами! Меня же отзывают в Москву. По личному распоряжению Ленина. Это, конечно, нехорошо, и неизвестно еще, чем кончится. Но что бы там ни случилось - я по крайней мере избавлюсь от этой проклятой Астрахани... Да, штучка же этот Киров! Он тут вам покажет, где раки зимуют. - И он снова зашагал по кабинету.

- Думаете? - Кауфман усмехнулась. - Это же Астрахань, азиатчина. Здесь не такие еще деятели ломали голову.

- Но этот напорист. С крепкой хваткой! - Шляпников стиснул кулак, вспомнив, как на общегородской партийной конференции Киров разделал его под орех. Позор этот трудно ему было перенести.

- Напорист-то напорист, а репутация его уже подмочена, Александр Гаврилович. Украли-таки пять миллиончиков!.. - захихикала она, зажав ладонью рот. - Знаете, что говорит народ?

- Знаю... Угнали машину с деньгами или пустую потопили в проруби... Судить должны их за это.

Кауфман рассказала о своем разговоре с водолазами на Волге.

- Я сделала все, чтобы они бросили поиски машины. Пусть теперь Киров ищет новых водолазов. В Астрахани их не скоро найдешь!

- Ну-ну, молодчина ты у меня! - Шляпников потрепал ее по плечу.

Она на это ответила сочувственными словами:

- Я все думаю о вас, Александр Гаврилович, как вам помочь... Приедете в Москву, и там будут вешать на вас всех собак - и за развал этой чертовой Одиннадцатой армии, и за положение в Астрахани. С вас за все будут спрашивать...

- Будут. А что я мог поделать? - Он взял новую папиросу, закурил. Закинув руки за спину, снова стал шагать по кабинету.

- Вот об этом я и говорю... Хотя надеюсь, что у вас все обойдется благополучно. У вас такой покровитель, как Лев Давыдович!

- Да-да, на одного Троцкого вся надежда. Мы с ним ведь старые друзья, - не без удовольствия проговорил Шляпников.

- Вы хорошо знаете, Александр Гаврилович: Одиннадцатой армии как таковой больше не существует. Развалилась она, как карточный домик. Остатки же былых полков сгорят в тифу, как щепки, брошенные в огонь. Вы знаете, что такое тиф? Нет, вы этого не знаете, это могу знать только я, как медик. В городе один госпиталь и один лазарет, они не могут вместить десятков тысяч больных и раненых.

- К чему ты мне все это рассказываешь? - Он подошел к ней. - Знаю, что такое тиф.

- Садитесь и послушайте меня, Александр Гаврилович. Вы всегда говорили: "Умница ты у меня, Кауфман, министром тебе быть..."

- Говорил, говорил, и сейчас готов повторить, - с добродушным смехом ответил он и сел напротив нее.

- Многого, конечно, я не знаю, но январь и август еще повторятся в Астрахани. Казачество неспокойно. Знаю, что некие силы собирают и вооружают бывших офицеров. Тут еще прольется кровушка!.. Так что вы вовремя уезжаете.

- Пропади она пропадом, Астрахань! - Он махнул рукой. - В здешних делах сам черт не разберется!

- Вот об этом я и говорю, Александр Гаврилович... Через калмыцкую степь идут еще разрозненные группы отступающих. Ни для красных, ни для белых они не представляют ценности. Народ больной, разутый и раздетый. Но тут есть одно "но"! Отступающих прикрывает бригада какого-то кубанского казака, Кочубея, что ли...

"Чертова баба, не знаешь, к чему она клонит весь этот разговор", подумал он и, заерзав в кресле, спросил:

- Кочубея, говоришь?

- Кочубея. Есть у вас такой?

- Есть... Анархист, хулиган, мальчишка... В Москву вздумал писать, мерзавец!.. - Шляпников не мог спокойно слышать имя этого лихого комбрига, о котором его штабисты рассказывали всякие ужасы, хотя ни разу не видели его в лицо.

- Знающие люди говорят: бригада этого кубанского казака - чуть ли не единственная сохранившаяся часть вашего фронта. Если он дойдет до Астрахани, то тогда многое может измениться в той благоприятной обстановке, которая волею судеб создалась здесь.

- Что ты просишь, Кауфман?

- Что я могу у вас просить? - Она сделала удивленное лицо, развела руками. - Вы председатель Реввоенсовета фронта, я - всего-навсего простая медицинская сестра. Я могу только советовать.

- Ну-ну, не совсем простая, конечно! - Усмехнувшись, он погрозил ей пальцем. - Что ж ты советуешь?

- Вы уедете, Александр Гаврилович, и здесь все перейдет в руки Кирова. Вы это и сами говорите. Не может ли случиться так, что Кочубей станет его главной опорой в наведении порядка в городе?

- Может, конечно. Но тут ничего не поделаешь.

- Думаете? А если не пустить бригаду в город?.. Задержать где-нибудь в степи?.. Учтите, - с плохо скрываемой угрозой проговорила Кауфман, если кто и сможет поднять ваш Реввоенсовет на штыки, так это кочубеевцы. Про них такое рассказывают!.. - Она даже передернула плечами.

Шляпников пожевал губами, сказал:

- У них нет штыков, у них клинки. Были, правда, и пики, но они их, говорят, давно побросали.

- Это в ваших же интересах. Чем хуже будет здесь, тем легче вам будет в Москве. "Вот видите, - скажете вы в свое оправдание, - и моим преемникам ничего не удалось сделать в этой чертовой Астрахани". Дельный совет я вам даю...

Ушла Кауфман, и еще мрачнее стало на душе у кремлевского затворника. Он снова подошел к окну.

Войска Разина Степана мерещились ему во дворе кремля. Он искоса посмотрел на колокольню кафедрального собора; оттуда, с раската, был сброшен Разиным воевода Иван Прозоровский. Шляпников отчетливо представил себе Прозоровского, с длинной бородой, в дорогих перстнях, лежащим навзничь с широко раскинутыми руками. Рядом, на виселицах, болтались сыновья воеводы и подьячие. Но вот воображение его рисует уже иную картину: вместо Разина Степана во дворе кремля хозяйничает Иван Кочубей со своими кавалеристами, лихими рубаками и песенниками, вместо воеводы Ивана Прозоровского, сброшенного с раската, лежит... он, председатель Реввоенсовета фронта Шляпников.

Шляпников прикрыл глаза рукой, потом подошел к двери, распахнул ее ударом ноги. Порученец вскочил, выронив из рук книгу. Шляпников был в бешенстве, лицо его перекосилось. Порученец не смел нагнуться, поднять книгу и стоял ни жив ни мертв.

На шум в приемную вбежал начштаба Евстигнеев.

- Дмитрий Алексеевич! - крикнул Шляпников. - Бригаду Кочубея не впускать в Астрахань! Задержать в степи! Разоружить! Комбрига живым или мертвым доставить ко мне!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Ранним промозглым утром семья Панкрата наконец-то добрела до Форпоста, до его окраин с низенькими дощатыми и глинобитными домами.

Он широко раскинулся на правом берегу Волги - Форпост.

Когда-то здесь была небольшая казачья станица в сотню дворов, прикрывавшая Астрахань от набегов кочевников из калмыцкой степи. Потом, по мере расширения Астрахани, развития рыболовного промысла и торговли, строительства морских и речных судов, сюда понаехали с разных концов Руси гулящие люди, беглые солдаты и крестьяне, осели вокруг станицы, начали строиться на просторном волжском берегу. Каждый занялся каким-нибудь ремеслом, и из военного поселения Форпост превратился в целый город рыбников, бондарей и мастерового люда.

В это утро Форпост напоминал становище древнего войска.

На улицах, занесенных снегом, повсюду горели костры, у которых обогревались толпы красноармейцев и беженцев. Тут же у костров свежевали туши волов, верблюдов и лошадей. В огромных котлах варили мясо, кипятили чай. Рядом пилили дрова, стирали белье и развешивали его на заборах, поднятых оглоблях телег и фургонов. Точно пестрыми флагами расцвечивались улицы. И тут же меж костров, телег и лошадей бегали полуголые детишки, прямо на снегу спали старики и старухи в почерневших шубах, бредили и умирали тифозные, стаями носились собаки.

Над Форпостом стоял непрекращающийся шум и гомон. Отовсюду слышались смех, песни под звуки охрипших и помятых в походах гармошек. Люди радовались, что миновали пустыню смерти и добрели до великой русской реки Волги...

В поисках ночлега Панкрат ходил от дома к дому, стучался в ворота. За ним на самодельных пудовых костылях шел Андрей, брела, прижав к груди трупик сына, безутешная Серафима, семенила в тяжелых изодранных валенках Авдотья, ведя за руку усталого и сонного Павлика... Дома стояли тихие и безмолвные, с закрытыми ставнями, как осажденные крепости: боялись тифа, черной оспы, грабежей и поборов. Только злые, охрипшие от неистового лая собаки метались из стороны в сторону и гремели цепями.

В одном доме толстая, дородная казачка сжалилась над семьей Панкрата и открыла ворота. Долго и напряженно вглядывалась она в лица столпившихся и продрогших людей, отыскивая признаки сыпняка или черной оспы. Убедившись, что нет ни того, ни другого, впустила в сени. Перед тем как пригласить беженцев в горницу, она заставила всех снять сапоги, дала каждому по паре лаптей и лишь после этого открыла двери.

В просторной комнате с закрытыми ставнями, освещенной двумя лампами-"молниями", жарко топилась печь. Старая казачка жарила мясо и рыбу, гремела горшками.

В доме во всем чувствовался достаток и порядок, как будто не было ни четырехлетней изнурительной войны с германцами, ни голода, ни вступивших в Форпост остатков Северо-Кавказской армии, ни беженцев.

Хозяева дома ходили в шерстяных носках, как татары. Пол был вымыт утром и сверкал ослепительной чистотой. С фотографий, развешанных на стенах, сердито глядели усатые и чубатые казаки с заломленными набекрень папахами. То были деды. Внуки сидели за столом, такие же хмурые, чубатые, распаренные, и из широких татарских чаш мелкими глотками степенно тянули калмыцкий чай, поверх которого толстым слоем плавало баранье сало. С большим аппетитом ребята уплетали белые румяные горячие лепешки, макая их в растопленное баранье сало.

Семью Панкрата к столу не пригласили. Все так и остались стоять у дверей. От запаха жареного мяса кружилась голова, нестерпимо тошнило. Казалось, на пытку пригласили их в этот дом. Серафима с трудом расстегнула свою шубенку, сняла нательный золотой крестик, отдала хозяйке. Казачка переглянулась с хозяином, кряжистым бородачом в черной бархатной жилетке, подмигнула ему, ушла в соседнюю комнату, принесла жестяные банки из-под рыбных консервов и в них подала каждому кипятку. Потом принесла по лепешке и кусочку соленой рыбы. Подала Серафиме полкружки молока.

- Напои ребенка, - сказала она.

- Он спит, - с горечью ответила Серафима и отдала молоко Павлику.

Впервые после трехнедельных мук они сидели под крышей, в теплой комнате.

Хозяин долго смотрел на Панкрата заплывшими жиром глазами. Он был из тех казаков, которые уходили за Астрахань, пробираясь к генералу Толстову. Неизвестно, почему он задержался.

- От кого бежали, станичники? - спросил хозяин, расстегивая бархатную жилетку на перламутровых пуговицах.

- Известно от кого, - усмехнувшись, ответил Панкрат.

- А если генерал Деникин придет и сюда? Тогда как?

- Сюда он не придет, - снова усмехнувшись, ответил Панкрат. - Здесь ему ноги обломают. Дай только срок!.. А в крайнем случае - подадимся за Волгу. Россия - она большая.

- А если на той стороне того... прижмет Колчак, тогда как? Ась?..

Панкрат сердито взглянул на хозяина из-под мохнатых седых бровей. Тот захихикал, запрокинув голову, и, держась за бока, ушел в соседнюю комнату, замышляя что-то недоброе.

- Кадюки проклятые!.. - в сердцах выругался Панкрат и встал.

Встал и Андрей, навалившись всей тяжестью тела на костыли. Встала Серафима, мельком взглянула в большое зеркало в причудливой раме. Подумала: "Наверное, из барской квартиры". Не узнала себя, почерневшую от мороза и ветра. Опустила голову, взяла мертвого сыночка на руки, вышла в сени.

За ней гуськом вышли и все остальные, с тяжелым, гнетущим чувством.

Панкрат помог Авдотье спуститься по лестнице.

- Вот, мать, против таких и воюет наш Вася. Чуешь, какое он делает справедливое дело?

- Чую, Панкрат. Ну и зверюга же казак, прости господи.

Собака выбежала было из будки, загремев цепью, но Андрей пригрозил ей костылем, и она повернула обратно.

Вышли на улицу. Кругом все еще стоял невероятный шум и гомон. Безучастные ко всему, они направились к Волге, чтобы переправиться на тот берег, в Астрахань.

На Волге, широкой и просторной, открытой всем ветрам, кружил вихрь, забивался за воротник, слепил глаза. Шли мелкими шажками, скользя по оголенному льду. Вдруг у полыньи, где вот уже седьмой день хлопотала водолазная команда и дежурили члены экспедиции, Павлик увидел Васю-Василька. Он вырвался из рук бабки и побежал к нему с радостным криком:

- Дядя Вася, дядя Вася!..

- Павка! - крикнула Авдотья.

- Павлик! - грозно прикрикнул Андрей.

Но Павлик уже висел на шее у Василия, и тот, обхватив его за бока, кружил по льду. А в следующую минуту, после радостных слез, бессвязных вопросов и ответов, семья Панкрата сидела в палатке водолазов... Василий то и дело подбрасывал в печурку щепки. Огонь ярко пылал, и каждый рассказывал о себе, о событиях, происшедших за полгода...

В сторонке, закинув ногу на ногу, с потухшей папиросой в руке, сидел Оскар Лещинский. С затаенным вниманием он прислушивался к разговорам. "Так это их мы тогда встретили в степи!.. Они могилу вырубали в мерзлой земле... Герои моей баллады "Замерзший мальчик в степи", - думал он. Старик совсем замечательный! Образ эпический, былинный... Замечательна мать замерзшего мальчика. С нее хоть картину пиши! Одета в старенькую шубенку, повязана шалью прабабушки, все безобразит ее, а она выглядит красавицей!.. Сколько ей лет? Двадцать пять, двадцать восемь?.. Видно крутая, с характером". Он вспомнил слова старухи, сказанные о ней в степи: "Она у нас упрямая..."

- Скажите, пожалуйста, не попадалась ли вам в пути женщина с двумя детьми? - спросил он. - Звать ее Лидия Николаевна... С нею должны быть девочка и мальчик...

- Тысячи матерей с детьми едут и бредут по степи, - сказал Панкрат, разве запомнишь всех...

Лещинский полез в карман гимнастерки, достал пачку фотографий, вытащил одну из них, протянул Панкрату. На ней были изображены он с сыном и дочкой. Сняты они были в Пятигорске, прошлым летом, где-то в парке... Он сидел на скамейке, слева от него стояла дочь Леночка, справа - сын Валерий. Дети были в белых костюмчиках и панамках...

- Нет, не встречали, - сказал Панкрат.

Фотография пошла по рукам.

- Какой вы здесь глазастый! - сказала Серафима.

- И красивенький! - сказала Авдотья, глядя на усталое, обросшее лицо Лещинского.

- Тысячи, десятки тысяч идут... - задумчиво сказал Панкрат.

- Моих все не видать! - Спрятав фотографию, Лещинский порывисто встал.

- Придут, не горюйте, - успокоил его Панкрат. - Мы пришли, и они придут. Добрые люди помогут.

- Придут ли?.. - Лещинский вытащил из печурки головешку, прикурил и вышел из палатки.

Если бы колонна "кавказской экспедиции", с которой он недавно пробирался по калмыцкой степи, продвинулась еще совсем немного за Кизляр, тогда бы Оскар наверняка встретился со своей семьей. Она ехала в обозе беженцев, в телеге, запряженной двумя быками. Но этого не случилось: экспедиция в Кизляре повернула обратно в Астрахань...

Немного погодя из палатки вышли Панкрат и Василий.

- Чем же вам помочь, отец? - спросил Василий.

- Не беспокойся, сынок, все уладится. Прежде всего мы сходим на кладбище... А там будет видно. Что делать - время такое. Всем тяжело...

Не прошло и получаса после ухода семьи Панкрата, как невдалеке от полыньи показались знакомые сани. В них сидели Киров и Атарбеков. Старшина бросился в палатку и занялся приготовлением обеда. Качальщики стали пилить дрова, а Костя Большой и Костя Маленький быстро вытащили из лунок свои блесны.

- Ну, как живете, дачники? - шутливо спросил Киров.

- Замечательно, лучше и представить трудно. - Лещинский подошел к саням. - Тут можно умереть от тоски и скуки!

- Дымок из печурки... Звон пилы... Рыбаки у лунок... Нет, так машину мы не найдем! - Киров вылез из саней и направился к палатке.

- А мы дважды уже сегодня спускались на грунт, - подал свой зычный голос Костя Большой.

- Ну и как?

- Без толку, товарищ Киров. Ничего там нет!

- Мы все обшарили, - вмешался Костя Маленький.

- А я, Сергей Миронович, думаю, что машину все же унесло течением, сказал Василий. - Другого ничего не могло случиться!

Костя Большой махнул рукой и отвернулся.

- Течением? - спросил Киров. - Но машина ведь тяжелая, с грузом.

- А у него, Мироныч, сегодня праздник, - сказал Лещинский, положив руку Василию на плечо. - Пришли мать, отец, брат...

- Такая радость, и вы молчите? - Киров протянул Василию руки, и тот крепко их пожал. - Значит, жив-здоров Панкрат?

- Жив-здоров, Сергей Миронович. И мать здорова. Только вот с братцем... беда у него с ногами.

Киров посмотрел на пригорюнившегося Оскара, потрепал его по плечу.

- Все приходят, и твои придут, - участливо сказал он. - Не сегодня, так завтра придут. А сейчас поезжай домой, отдохни, Георг за тебя подежурит.

- Я подожду вас, - сказал Лещинский и вслед за Кировым и Атарбековым вошел в палатку.

Там втроем они о чем-то долго и горячо говорили со старшиной. Василий их разговора не слышал, но последняя реплика Сергея Мироновича донеслась до него очень даже четко: "Машину с грузом надо найти во что бы то ни стало! На поиски следует пригласить других водолазов".

Из палатки вышел Атарбеков.

- Георгий Александрович, можно с вами поговорить? - Василий отвел его в сторону. - Скажите, Георгий Александрович, чем так встревожен Киров? Что-нибудь случилось? Может быть, я чем-нибудь могу помочь?

- Вряд ли, - задумчиво ответил Атарбеков. - Секретов, конечно, у нас нет, Василий. Но нам просто чертовски не везет!

- Но все же!..

- Конечно, у нас нет никаких оснований не доверять водолазам. Но бог их знает... Это раз! Во-вторых, мы должны как можно скорей найти деньги. Они нам очень сейчас нужны для зафронтовой работы. И, в-третьих, вся эта история - надо учесть обстановку в городе! - уж очень неприятна. Куда ни придешь, всюду тебя встречают с улыбочкой. Сказать что-нибудь а глаза боятся, а за глаза - болтают всякую чепуху. Распустили сплетню, будто бы мы похитили эти пять миллионов, а концы, понимаешь ли, вместе с машиной в воду!

Василий был потрясен рассказом Атарбекова.

- Георгий Александрович, а что, если проверить водолазов?

- Вот это же предлагает и Сергей Миронович. Будем искать других водолазов.

- Я не об этом. Что, если... я спущусь на дно реки? - И, не дожидаясь ответа, он побежал к Кирову.

Выслушав Василия, Сергей Миронович отрицательно покачал головой:

- Нет, это опасная затея.

- Да нет же, Сергей Миронович! - не сдавался Василий. - Совсем не опасная! Спросите водолазов, старшину!.. Правда, товарищи, не опасная? обратился он за поддержкой к Косте Большому, но тот только усмехнулся.

За водолаза ответил старшина.

- Чего уж там опасного, - хмуро буркнул он. - Тридцать лет на воде жив, здоров, ничего со мной не делается.

- Ну вот видите, Сергей Миронович! - обрадовался Василий.

- Нет, нет, и не выдумывай! - возразил Киров.

- Я хорошо плаваю, Сергей Миронович. Мне реку переплыть - пустяк. Вы не беспокойтесь, сердце у меня - крепкое. Я и без скафандра долго могу пробыть под водой. Да и водолазное дело я знаю неплохо. Ребята мне все рассказали. Тут дело несложное. Я ненадолго! Только одним глазом посмотрю, нет ли там машины, и сразу же дам сигнал: подымите наверх.

За Василия вступился старшина:

- Пусть лезет! Ничего с ним не случится. Давно приглядывается к нашей работе, с самого первого часа.

- Ну вот видите, Сергей Миронович! - с мольбой в голосе сказал Василий.

В разговор вмешались Костя Большой и Костя Маленький, потом старшина, снова Костя Большой и Костя Маленький.

Киров рассмеялся, поднял руки:

- Сдаюсь! Убедили. Готов хоть сам спуститься на дно Волги.

- Сейчас вы все убедитесь, что я совсем даже неплохо знаю водолазное дело, - счастливо сказал Василий.

И правда, за эти семь дней, ежедневно бывая у полыньи и наблюдая за работой Кости Большого и Кости Маленького, Василий многому научился у них. При нем водолазов снаряжали к спуску на грунт, при нем их поднимали на поверхность. Он видел, как это делалось, с какими трудностями было связано. От природы любознательный, вникающий во все подробности каждого дела, он и сейчас интересовался водолазным искусством, совсем не думая, что когда-нибудь оно ему пригодится. Прислушиваясь к рассказам старшины о подъемах затонувших пароходов, к спорам и разговорам Кости Большого и Кости Маленького, он запоминал назначение каждой части скафандра и воздушной помпы, "азбуку водолаза", все больше и больше познавал эту интересную, рискованную, полную романтики работу.

И вот все это ему пригодилось!

Старшина переворошил ящик с водолазными костюмами, нашел рубаху нужного размера и дал примерить Василию. Потом Костя Большой и Костя Маленький растянули рубаху на полу и накачали через шланг воздухом, чтобы проверить, не порвана ли где она. Старшина, ползая на коленях, стал всю ее прослушивать...

Василий снял сапоги, полушубок, натянул на себя шерстяное белье. Потом влез в водолазную рубаху. На ноги ему надели калоши со свинцовыми подошвами, на плечи - тяжелую манишку, на грудь и спину навесили двухпудовые грузы из свинцовых плит.

- Вы бы выбрали что-нибудь полегче, ребята! - взмолился Василий.

- А без этого груза не потонешь, - сказал Костя Маленький. - Раздует тебя.

- Как пузырь! - загоготал Костя Большой.

- У нас однажды был такой случай... - начал было рассказывать Костя Маленький.

Но его перебил Костя Большой:

- Ладно, ладно! Будет тебе байки рассказывать.

- Ну, с богом, - сказал старшина, приподнимая Василия со скамейки.

Осторожно, еле передвигая ноги по льду, Василий вышел из палатки и, стараясь ни на кого не смотреть, направился прямо к полынье. У самой кромки льда он опустился на колени.

Старшина дал Василию последние советы по сигнализации, надел ему на голову медный шлем, но тут же снял, спросил у Кирова:

- Все это всерьез... или шутки?

Киров нахмурился:

- Всерьез! Какие тут могут быть шутки?

- Простите, - сказал старшина, не то чем-то взволнованный, не то оскорбленный, и снова надел на голову Василия медный шлем.

Заработали маховики воздушной помпы. Накачивали воздух Киров и Атарбеков.

Старшина быстро завинтил гайки на шлеме и бросил ключ на снег:

- Готово!

Василий, как заправский водолаз, взял подводный фонарь, спустил ноги в полынью, помедлил некоторое время, оттолкнулся ото льда и начал медленно погружаться в воду.

На поверхности полыньи забулькали пузырьки.

Все собрались вокруг воздушной помпы и стояли затаив дыхание. Задрожали стрелки на циферблате манометра. Два метра... три... четыре... пять... шесть... семь... восемь...

Старшина дернул за сигнальную веревку. Это значило: "Как чувствуешь?"

Василий ответил таким же сигналом: "Я на грунте, чувствую себя хорошо".

Первое, что предпринял Василий по совету старшины, опустившись на дно, это зажмурил глаза, чтобы привыкнуть к темноте. Потом сделал три шага по течению. Осветил вокруг себя фонарем и осмотрелся. Ни машины, ни ящиков с деньгами, ни чемодана Сергея Мироновича на грунте не было... У самого фонарного стекла тучей пронеслись какие-то мелкие рыбешки. Василий с большим трудом сделал несколько шагов правее. Снова напряженно вгляделся в темноту, но по-прежнему ничего не было видно. Это его озадачило. Куда же могла деться машина? Значит, водолазы были правы и зря о них так плохо думали... Вдруг течением его повалило на грунт и покатило. От неожиданности Василий выронил фонарь. Его тотчас же унесло течением. В абсолютной темноте ничего нельзя было разглядеть. Василию стало дурно, не хватало воздуха. Тщетно старался он уцепиться за что-нибудь руками. И тут же вспомнил, что водолазную рубаху может раздуть, и тогда он, как пробка, вылетит на поверхность, если не нажмет на головной золотник. Собравшись с силами, он нащупал под ногами точку опоры и с размаху прижал головой пуговку в шлеме. Но его снова понесло вниз по грунту, и он потерял сознание.

Опомнился Василий уже на льду. Рядом с ним лежал его шлем.

- Как ты себя чувствуешь, Василий? - спросил Киров.

Но он не ответил и сжал ладонями уши.

- Что, сильно болят?

- Это с непривычки, - сказал старшина. - Бывает, что и кровь носом идет.

Через некоторое время Василий окончательно пришел в себя. В палатке с него сняли калоши, свинцовые грузы, помогли переодеться.

- Машины нет, Сергей Миронович, - сказал он, жадно затягиваясь папиросой. - Я все осмотрел в радиусе полыньи. Вот рыбы много. Подкормка, видимо, хорошая.

- А нам не верили! - воскликнул Костя Большой.

- Я думаю, вот что случилось, - продолжал Василий. - При падении машину перевернуло, и она стала на колеса. И не как-нибудь, а именно по течению. А течение в этом месте сильное, и машину покатило дальше. Другого ничего не могло случиться! Надо взять метров на пятьдесят ниже, прорубить новую полынью и искать.

- Что на этот счет думает старшина? - спросил Киров.

Старшина опустил глаза, потер подбородок.

- Если машина была, то тогда именно так и случилось, - ответил он. Василий прав!

Все посмотрели на него с удивлением.

- Я что-то не понимаю тебя, - сказал Киров.

Старшина, очевидно, был чем-то взволнован.

- Над нами, видимо, сыграли злую шутку, - собравшись с мыслями, проговорил он. - В первый же день, как мы пришли сюда и начали поиски машины, мимо нас на санях везли тифозных. Сопровождали их сестры милосердия. Одна из сестер подошла к нам. Она, наверно, знала, что мы ищем, и сказала, что никакая у вас машина не тонула, что это чья-то выдумка, возможно шоферов, и, мол, машину с миллионами, значит, того... угнали... Машины и на самом деле не оказалось на дне реки, и мы сестре той поверили. Но сегодня... после всего случившегося... я вижу, что дело серьезное.

Атарбеков схватил старшину за плечи:

- Так, значит, дорогой, ты работал, уверенный, что никакой машины на самом деле не существует?

- Да, - признался старшина.

- Чудовищно!..

- Почему же в таком случае вы не бросили поиски? - спросил Киров.

Старшина посмотрел на водолазов. Те стояли с виноватым видом, опустив глаза.

- Да вот из-за ребят... Тут рыба хорошо ловится...

Киров вдруг рассмеялся. Старшина в смущении пытался что-то объяснить, но его никто не слушал...

А через полчаса водолазная партия со всем хозяйством стала перебираться на новое место. Пока перевозили воздушную помпу, печку и дрова, ящики со скафандрами и кухонным инвентарем, Атарбеков с Василием очертили место для новой проруби и принялись рубить лед. Лед был рыхлым, почерневшим и большими кусками отваливался под ударами пешни.

Подошел старшина, пыхтя своей трубкой, перекрестил прорубь, сказал:

- Благослови, господи. За две недели пароход поднимали, а тут машину не можем найти!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В многолюдном здании исполкома Василий получил ордер на квартиру. Заодно ему дали ордер и на пуд вяленой рыбы. С двумя лоскутами газетной бумаги, исписанными резолюциями, с двумя печатями на каждой, распаренный, точно после бани, он выбежал на улицу, нашел отца в толпе мужиков и, обняв его на радостях, вручил ордер на квартиру.

Панкрат подержал в руке бумажку, разглядел ее со всех сторон и вернул сыну:

- Несерьезная бумажка. Где это видано, чтобы по такому ордеру получали квартиру? - ворчал он.

Василий принялся горячо убеждать отца в силе печатей и резолюций и, кажется, убедил. Панкрат затянул кушак на шубе и, нахлобучив шапку на самые глаза, направился на кладбище. А Василий побежал на Волгу, на место поиска машины...

На кладбище было людно и шумно. То и дело в ворота въезжали сани и дроги с мертвецами. Скрипели колеса подвод. Ругались и спорили возчики: из-за места, из-за заступа. Саперы аммоналом взрывали замерзшую землю. И тут и там горели костры, возле них грелись толпы людей. Хоронили в глубоких котлованах по сто, двести человек вместе - без гробов, без слез и речей. Гремели салюты, гулко отдаваясь в степи...

Панкрат зашел к кладбищенскому сторожу, у которого со вчерашнего дня ютилась его семья. Разбудил Андрея, Авдотью, потом у свежей могилки внука нашел Серафиму и Павлика, и все направились в город.

Шли через поле, по колено утопая в снегу. Миновали бойню, берег Кутума. Рыбаки сидели у лунок и удили рыбу. Мальчишки с палками в руках бегали на коньках, гоняя по льду тяжелый, обледенелый тряпичный мяч.

Вскоре показались покосившиеся пугала на огородах, занесенные снегом приземистые дома, потом в сугробах - пустынные центральные улицы.

На углу патрулировала женщина в кожанке, опоясанной патронташем, в скрипучих сапогах, с винтовкой за плечом. Панкрат подошел к ней, показал ордер:

- Покажи, милая, который здесь дом генерала Бахвалова?

- А вот тот, - указала женщина. - Новоселы? Приду завтра чайком погреться. - Она подошла к парадной двери, сильно нажала на звонок и, чему-то улыбаясь, ушла.

За дверью с темными стеклами долго переговаривались, звенели ключами и наконец открыли ее. Перед Панкратом стояли Семен Гаврилович Бахвалов и его супруга. Переминаясь с ноги на ногу, Панкрат вручил генералу ордер. Тот долго смотрел на листок бумаги с печатями, ничего не понимая, а когда разобрался, побагровел и надолго потерял дар речи. Потом, несколько успокоившись, он принялся внимательно рассматривать семью Панкрата. Оглядывая каждого, он брезгливо топорщил толстые губы и усмехался. Затем отступил от двери и, махнув рукой, сказал:

- Входите, все равно все пошло прахом!

Поднялись наверх.

Долго соображал Бахвалов, какую же комнату дать Панкрату. Наконец, он решительно открыл двери зала, подумав при этом: "Пусть померзнут - стекла здесь побиты, а печь большая. Где им набраться дров для этакой махины?"

- Вам, наверное, и невдомек, что это за комната? - спросил Бахвалов. - Это танцевальный зал. Видите, как блестит паркет?

Панкрат вошел первым, за ним - Андрей.

- Да не ходите же вы грязными сапогами! - задрожав от гнева, крикнул Бахвалов.

Панкрат обернулся к генералу, подмигнул, сказал спокойно:

- Оттанцевались, ваше превосходительство.

Андрей пригрозил генералу кизиловым костылем:

- Это при старом режиме кричали. Покричи у меня! - и ударил костылем об пол. Удар был настолько сильным, что ажурная люстра тонко зазвенела хрустальными нитями.

Разгневанный и бессильный что-нибудь сделать, Бахвалов ушел, хлопнув дверью.

Оставшись одни, новоселы, задрав головы, с любопытством рассматривали сверкающую люстру и потолок, разрисованный причудливыми картинами.

Потолок изображал небо. Облака надвигались от четырех стен. В голубом просвете летали розовые ангелы с ветками в руках.

Серафима настояла на том, чтобы переночевать в кухне, а утром раздобыть дров, натопить печь и тогда перебраться в зал.

Андрей сидел в кресле посреди пустого, холодного и гулкого зала и кричал:

- Трусы! Побоялись генерала! Мне - плевать на него! Вот возьму и разложу здесь костер.

С ним не спорили и не возражали: хворый человек, что с него требовать?

Пока Серафима и Панкрат искали дрова для плиты, Павлик с бабушкой ушли за хлебом. У пекарни стояла большая очередь, но хлеба не было, и никто не знал, когда его привезут. Долго стояла Авдотья с внуком, не зная, что предпринять. Но вот впереди промелькнул старьевщик. Авдотья схватила Павлика за руку и пошла следом за ним.

С торбой за плечами старьевщик слонялся по улице, приставая к каждому встречному со словами: "Покупаем-продаем. Есть тентели-ментели, жмых, чилим, рыба..."

В пустынной подворотне Авдотья скинула с себя шелковую блузу, подарок Андрея, и протянула старику. За блузу старьевщик дал кусок жмыха, кусок соленого сазана и горсть чилима.

Повеселевшими вернулись Авдотья с Павликом на свою новую квартиру. Вслед за ними пришли Панкрат с Серафимой. Они принесли по охапке щепок и дров, растопили плиту, поставили на нее ведро с водой и сели у раскрытой дверцы, тесно прижавшись друг к другу, протянув руки к огню. Немного обогревшись, стали пить чай. Каждый налил себе в кружку кипятку. А в ведро накрошили жмых, бросили туда кусок соленого сазана. От запаха рыбы кружилась голова. Не двигаясь, все сидели возле плиты, согретые ее теплом.

Одному только Панкрату не сиделось на месте. С огарком свечи в руке он бродил по пустынной квартире, приглядываясь к большим и тяжелым сундукам. "Как бы это из них наладить кровати, хотя бы для Андрея и Павлика?" - размышлял Панкрат. Вот он схватил за ремень сундук в сургучных печатях, разноцветных наклейках, с непонятными, нерусскими надписями и потащил в кухню.

- Заморский, - сказала Серафима.

- Нет ли там белья? Рубашоночки какой? - спросила Авдотья. - В баньку бы хорошо сходить, попариться.

Ключей не было. Панкрат сходил вниз за топором, открыл им крышку. В сундуке лежали переложенные ватой золотые рыбки с ярко-красными плавниками, деды-морозы с сосульками на обвисших усах, лошадки, ослики. Всеми цветами радуги искрились золотые звезды. Смеялись, разинув рот до ушей, паяцы. Гримасничали мартышки. Ослепительно блестели разноцветные шары, осыпанные золотыми блестками...

Павлик стоял точно зачарованный, боясь дотронуться до этих хрупких елочных игрушек. А Панкрат гладил его по голове своей тяжелой, шершавой ладонью, смущенно приговаривал:

- Играй, сынок, играй, поиграли генеральские дети, теперь ты поиграй.

В это время кто-то сильно застучал в парадную дверь. Каждый удар громовым раскатом разносился по большому, пустынному дому. Панкрат вышел на лестницу. Внизу на площадке со свечой в руке стоял Бахвалов.

Панкрат кашлянул и, сдерживая смех, спросил:

- Что, ваше превосходительство, страшно?

- Страшно... Грабить идут, - прошептал генерал и трясущейся рукой протянул ему связку ключей.

Панкрат спустился, взял у генерала ключи, свечу и пошел открывать парадную дверь.

На пороге стоял Василий, раскрасневшийся, весь залепленный снегом, с тяжелым мешком за плечом.

- Ты бы стучал потише, генерала напугал, - сказал Панкрат, беря у сына винтовку из рук.

- Некогда, отец! - Василий вошел в переднюю, стал стряхивать с себя снег. - Можешь поздравить: машину нашли и деньги все в целости! - Василий побежал к лестнице. - На каком этаже наша квартира?

- На втором, - ответил Панкрат. - Подожди, посвечу. - Но Василий не стал ждать.

Вручив свечу и ключи Бахвалову, Панкрат спросил:

- Что, ваше превосходительство, все еще страшно? Не бойтесь, это хозяин пришел. Теперь спать можете спокойно, ничего не случится.

- Хозяин?! - удивился старый генерал. - Какой хозяин? Здесь я хозяин! Я, я, я!.. - закричал он и затопал ногами.

Панкрат рассмеялся и поднялся наверх, крепко захлопнув за собой дверь.

В кухне было шумно. Василий рассказывал о том, что машину с деньгами нашли только в четвертой проруби, в ста метрах от полыньи.

Василий скинул полушубок и принялся развязывать мешок.

- Мать, накрывай на стол, пировать будем! - Он вытащил из мешка полбуханки хлеба, присланного товарищем Кировым, кусок колбасы, подаренный Лещинским, банку консервов, принесенную Атарбековым, и щуку фунтов на десять, пойманную водолазами. Потряс мешком: - Остальное - мой подарок! Пуд воблы! Получил по ордеру!

- А что вы будете делать с мокрыми деньгами, сынок? - спросила Авдотья.

- Сушить их будем, мама. Ящики уже повезли в баню. На ночь закроем баню, жарко натопим парную и начнем сушить наши миллиончики... Ребята уже пошли искать по всему городу утюги, собирать портных. Проутюжим деньги, утром сдадим их комиссии полевого контроля и всю историю с машиной - с плеч долой!

Наутро с толпой полузамерзших красноармейцев, бренча котелками, привязанными к поясам, на главной улице Форпоста появились Николай Бахвалов и англичанин Адам Фокленд.

Повсюду горели костры.

Бахвалов и Фокленд прошли на берег Волги. Здесь красноармейцы разбирали на дрова шаланду. Рядом дымился костер, в железной бочке кипятили воду. Бахвалов протянул котелок, ему налили кипятку, половину он перелил Адаму Фокленду; прижав котелки к груди, они ступили на волжский лед.

- Волга! - сказал Бахвалов. - Дошли! Теперь мы дома! Конец всем нашим мучениям!

- Нет, только начало, - невозмутимо и спокойно возразил англичанин.

- Самое страшное, мой милый друг, позади. Страшнее вы ничего не придумаете. Во всех церквах поставлю пудовые свечи в честь благополучного перехода. Я поклялся это сделать!..

На противоположном берегу виднелись устремленные высоко в небо купола кафедрального собора.

- Вот с собора и начну! Достопримечательность Астрахани, - не без гордости произнес Бахвалов. - Построен не профессиональным архитектором, а простым крепостным крестьянином. И за эту чудесную работу - учтите, собор, по всеобщему признанию, лучший в России - строитель получил всего лишь сто рублей. Какие были времена, а?

- Золотые! - ответил англичанин.

Они перешли Волгу и направились вдоль берега, где у причалов стояли обледенелые миноносцы, десяток больших и малых вооруженных судов. У Фокленда глаза разгорелись при виде кораблей флотилии, но Бахвалов увел его на Никольскую.

Магазины здесь были накрепко заколочены досками. На перекрестках толпились горластые торговки. Каждому прохожему они наперебой предлагали чилим. Бахвалов был удивлен; он родился и вырос в Астрахани, а не знал, что такое чилим. Порывшись в кармане, он достал пачку советских и николаевских денег, купил у старухи вареного чилима. Попробовал. Что-то напоминающее по вкусу каштан, картофель, а на самом деле водяной орех.

Вот и знакомый, родной подъезд. Бахвалов позвонил, потом постучал. Дом казался безлюдным. Бахвалов снова и снова звонил, потом начал стучать кулаком. На сердце стало тревожно: вдруг что-нибудь случилось со стариками?.. Побежал во двор, за ним устремился Адам Фокленд. Навстречу из подвала вышел дворник-татарин. Он не узнал хозяйского сына и угрожающе поднял на него метлу:

- Уходи! Уходи! Здесь нет госпиталя! Госпиталь на Московской.

- Мне генерала, - сказал Николай Бахвалов. - Тут письмо ему. Жив старик?

- Семен Гаврилыч? Жив, жив!

Тогда Бахвалов сорвался с места и побежал по железной лестнице наверх.

- Письмо? - спросил татарин у англичанина. - Не от сына письмо?

Англичанин ничего ему не ответил.

- Степь пришла? - прокричал татарин.

Англичанин похлопал ладонями по своим ушам, сказал:

- Контузия, ничего не слышу.

- Плохо дела, - сказал татарин, - яман война, не нада война, - и, качая головой, ушел на улицу, волоча за собой метлу.

Наверху свистнули. Фокленд задрал голову. Ему радостно махал рукой Николай Бахвалов.

Фокленд поднялся наверх. Там генерал Бахвалов и его супруга плакали от радости. Несколько успокоившись, они стали накрывать на стол.

За это время англичанин и Николай Бахвалов успели побриться и выкупаться. Посвежевшие, переодетые в чистое платье, они сели за стол. Первое, о чем спросил Фокленд у старика генерала, - это о судьбе английского вице-консула в Астрахани, мистера Хоу.

- Он жив, здоров, - сказал Бахвалов.

- Вы, наверное, догадываетесь, что я приехал к нему с серьезными полномочиями?

- Догадываюсь.

- Не посоветуете ли вы мне, как с ним встретиться? В консульство я не могу пойти - города не знаю. Не представляю себе и обстановки. Одним словом, положение обязывает меня быть предельно осторожным.

- Вам устроят встречу с мистером Хоу, но не у меня и не у него в консульстве. Осторожность и еще раз осторожность! - многозначительно сказал Бахвалов. - Вы можете написать записочку, ему передадут.

- Скажите, Семен Гаврилович, - нетерпеливо спросил Фокленд, - что вам известно о судьбе еще одного человека... он американец... представляет фирму по производству холодильных машин?

Старик насмешливо посмотрел на англичанина:

- Не мистера ли Чейса вы имеете в виду? Насколько мне известно, он занимается "горячими делами". Возлагает большие надежды на наше астраханское казачество и вообще торопит нас с выступлением.

- Ну, тогда прекрасно! - облегченно вздохнул Фокленд. - Мы боялись за него. Это выдающийся американец, и его надо беречь.

- Да, конечно, - рассеянно проговорил старик генерал, думая о более простых, но не менее важных вещах: где бы поселить Фокленда?

Об этом он сказал сыну, но тот махнул рукой:

- Придумаем что-нибудь, отец. Фокленд великолепно сойдет и за немца. Немца-колониста из Сарепты!

- Пожалуй, ничего лучшего и не придумать, - согласился генерал. - Из Сарепты как раз понаехали десятки тысяч беженцев.

Николай Бахвалов потрепал Фокленда по плечу:

- Будете торговать горчицей, сэр! Сарептская горчица - лучшая в мире.

И они втроем громко рассмеялись.

- Нет, право, чудесно, - сказал Николай Бахвалов. - Кто у нас в Астрахани разберется, кто такой Фокленд? К тому же ведь он не хуже любого колониста говорит по-русски и еще лучше понимает.

- Хорошо, хорошо, - обрадованно сказал генерал. - Выход найден. А то тут что ни день, то обыски, то проверки, то еще черт знает что...

Фокленд задумчиво проговорил:

- Немец так немец! Могу стать хоть арабом! Мне приходилось быть и арабом. В Африке, конечно. И персом в Персии.

- Я вас пристрою в одну очень интеллигентную немецкую семью, которую я давно знаю. Там вас примут как родного. Думаю, вам недолго скрываться? И Бахвалов вопросительно посмотрел на англичанина.

- Не совсем, конечно, мне удобно будет жить у немцев. С большим удовольствием я бы поселился в семье какого-нибудь француза. Нет ли французов в Астрахани?

- Отец, а мадам Сильвия?..

Услышав имя мадам Сильвии, Фокленд невольно вздрогнул.

- Сильвия?! Мадам Сильвия?! Прости, Коленька, про нее-то я и забыл! старик подмигнул Фокленду. - Есть француженка, хорошенькая француженка!

- Разве? - с наигранным удивлением спросил англичанин, подумав про себя: "Значит, она еще жива, с нею ничего не случилось, и ее по-прежнему принимают за француженку!"

Старик Бахвалов потер руки и, мягко ступая по ковру в домашних туфлях, не без гордости сказал:

- Видите, Астрахань не такая уж дыра, какой она кажется с первого взгляда. О, это знаменитый город! Какие здесь жили богачи, какие миллионеры... Кстати, в Астрахани прославился и ваш соотечественник, господин Керн, владелец склада аптекарских, парфюмерных и косметических товаров. Да-с, мистер Фокленд, мы с ним были большими друзьями, частенько играли в вист.

В девятом часу вечера к Бахвалову через черный ход стали собираться его близкие друзья.

Первым пришел Винницкий. Он облобызал старого генерала, поздравил его с благополучным приходом Николеньки из степи и вложил в руки подарочек: пятифунтовую банку зернистой икры.

Вслед за Винницким прибыл с бутылкой коньяку усатый Безбородько, негласный наказной атаман Астраханского казачьего войска, потом Гладышев Иван Ефимович, председатель правления консервных заводов, лидер астраханских меньшевиков. Этот всех перещеголял. Он принес масло, сыр, буханку свежего белого хлеба и чарджуйскую дыню в плетеной сетке.

Первую половину вечера в уютной, теплой столовой с наглухо занавешенными окнами, за великолепно сервированным столом с богатой снедью, видимо самым роскошным в эту ночь в Астрахани, разговор шел о мучениях, которые перенесли Николай Бахвалов и Адам Фокленд, переходя через калмыцкую степь. Рассказ их был страшен. Все смотрели на них глазами, полными ужаса.

В центре внимания был Николай Бахвалов.

Англичанин внимательно слушал Бахвалова, много пил и усердно чайной ложкой ел зернистую икру.

Винницкий наклонился к Фокленду, жарко зашептал:

- Помогите взять Астрахань, прогоните красных, поставлю бочку икры! Есть ее будете не чайной ложкой, а поварешкой! Знайте рыбников Винницких!..

"Друзья" расспрашивали о событиях на Северном Кавказе, об ожидаемом наступлении Деникина на Астрахань и Царицын, о Москве, о Петрограде и даже о будущем губернаторе Астрахани.

- Какова цель приезда мистера Фокленда? - спросил Безбородько.

- Координировать действия англичан, астраханского казачества и астраханского центра. Не так ли, сэр? - обратился Николай Бахвалов к Фокленду.

Тот не мог раскрыть набитый икрой рот - молча кивнул в ответ.

- А ваша? - спросил Безбородько у Бахвалова.

- Помочь астраханцам свергнуть власть большевиков. Такова воля его превосходительства генерала Деникина. Нужно воспользоваться неразберихой, царящей в городе, и готовностью красных к отступлению...

- А потом? - не отставал Безбородько.

- А потом единым фронтом двинуться на Царицын, Саратов, начать поход на Москву.

Безбородько поднял рюмку:

- За поход!

Все встали, и рюмки со звоном соединились в центре стола.

Мадам Бахвалова подала чай с лимоном и ушла в соседнюю комнату, села за рояль. Первыми же аккордами она заглушила разговор в столовой. А там уже говорил Адам Фокленд:

- Наше командование много надежд возлагало на генерала Толстова. Мы снабжали его всем необходимым: боеприпасами, вооружением, обмундированием, но Астрахань не была взята, господа. Генерал Толстов не оправдал наших надежд. - Фокленд придвинул к себе стакан, сделал два больших глотка. Правительство его величества совсем недавно в самой категорической форме потребовало, чтобы британские морские силы полностью овладели Каспийским морем и Волгой. Нам нужны условия для продвижения наших вооруженных сил в глубь России. Вы, господа, наверное, не знаете, что по этому случаю и назначен новый командующий Каспийским флотом - коммодор Норрис! - Фокленд поднял палец. - О, это боевой коммодор! В первый же день своего приезда в Баку он сказал, что всю ответственность за ведение операции против красных в Астрахани и за снабжение морем Уральского фронта британское морское командование берет на себя.

Фокленд сделал некоторую паузу, допил чай и продолжал:

- Если учесть, что в портах Черного моря много британских кораблей и что армия Деникина находится только на английском снабжении, то вы, господа, поймете, на какие жертвы идет Великобритания, чтобы помочь законному русскому правительству вернуться к власти.

- Мы сумеем отблагодарить и возместить жертвы... - начал было генерал Бахвалов.

Но англичанин энергично продолжал:

- Лучшей благодарностью, господа, было бы падение Астрахани! Город, конечно, можно взять и с моря, на это хватит сил и решимости у коммодора Норриса, но Астрахань куда легче взять самим астраханцам. Взорвать изнутри! Поверьте, господа, как показывает опыт, внутренние перевороты всегда имеют больше шансов на успех.

- У нас уже были январь и август прошлого года, - сказал Безбородько. - Признаюсь, последнее наше выступление было совсем неудачным, подавили за час. Но ничего! Выступим в третий раз, и тогда все решится!

- Вы не привлекли к участию в мятеже гарнизон города, - вмешался в разговор Николай Бахвалов. - Безучастным осталось казачество в окрестностях Астрахани, ничего не сделано и в рыбацких селах. Удивительно ли после всего этого, что все ваши выступления против Советов окончились разгромом?

- На ошибках учатся, Николай... - начал было старик Бахвалов.

Но его снова перебил англичанин:

- Надо воспользоваться ситуацией, которая сейчас создалась в Астрахани! Другого такого удобного случая больше не будет, господа, учтите это. Тут и голод, и эпидемия тифа, и отсутствие топлива. Все шансы на успех! - Он откинулся на спинку стула. - Нашему командованию нужны сведения о штабе фронта, о дислокации воинских частей, о военном флоте, о военных и гражданских складах.

- Все эти сведения вы найдете у мистера Хоу. Много полезного, конечно, может вам дать и мистер Чейс. Для него мы готовили разные сведения и справки, вплоть до улова рыбы по каждой фирме в отдельности. Хоу и Чейс большие друзья, и, надо думать, у них одни цели в Астрахани? Винницкий выжидательно уставился на англичанина.

- Конечно, конечно, - поспешил согласиться Адам Фокленд, хотя при этом чему-то криво усмехнулся.

- Большую помощь вам могут оказать и все сидящие за этим столом, подобострастно сказал Гладышев. - И в особенности... - В это время раскрылась дверь и в сопровождении мадам Бахваловой вошла княгиня Туманова. - И в особенности наша многоуважаемая княгиня! - ликующе воскликнул Гладышев.

За столом все засуетились. Раздался шум отодвигаемых стульев, звон посуды, шарканье ног. Мадам Бахвалова познакомила княгиню с Николенькой, потом - с англичанином. Фокленд не сводил с Тумановой восхищенного взгляда. Это была молодая, красивая женщина, жена полковника, который бежал в прошлом году к Деникину и командовал теперь у него одним из ударных полков. Одета Туманова была в скромное, английского покроя платье. Держалась холодно и строго. Говорила медленно и многозначительно. Смеялась сдержанно, одними уголками губ.

Когда все снова расселись за столом, Винницкий наклонился к англичанину, доверительно зашептал ему:

- Наша красавица княгиня работает в самом ихнем Ревсовете, и господин Шляпников, говорят, того... не совсем к ней равнодушен... Жаль, конечно, что его отзывают в Москву... Полезный для нас был человек!.. Но наша княгиня умница, у нее про запас давно закуканен другой "ответственный" поклонник...

Безбородько налил всем коньяку, провозгласил тост за здоровье княгини. Туманова поблагодарила и сказала:

- Здоровье - это не самое главное сейчас, господа! - Она поднесла рюмку к губам, но не выпила.

Потом рюмки снова были наполнены, и тост произнесла княгиня - коротко и бешено:

- Объединиться - и ударить, господа!

Тост ее был встречен ликованием, почти ревом присутствующих.

На это раз Туманова выпила рюмку до дна.

Винницкий взял англичанина за локоть, жарко зашептал ему:

- Только бы успеть до весны! Покончить до весны!.. Там начинается путина, мистер Фокленд, из Каспия в Волгу косяками идет рыба!..

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Ведя арьергардные бои, прикрывая отступающих, последней в калмыцкую степь уходила кавалерийская бригада Ивана Кочубея.

Генерал Бабиев не раз пытался окружить бригаду. За голову Кочубея была обещана баснословная награда: два миллиона рублей. Атака следовала за атакой. Но каждый раз, измотав врага в бою, Кочубей счастливо выводил бригаду из ловушек.

В районе Черного Рынка Бабиев снова бросил в бой все свои силы, пытаясь перерезать дорогу отступающей пехоте и обозам с беженцами. Но и на этот раз Кочубей спас положение, далеко отбросив конные полки деникинцев.

Бригада отступала в походных колоннах, с огромным обозом, с фургонами полевого лазарета, куда свозили заболевших. Ни одного конника не покинул Кочубей в этой пустыне смерти. По мере сил он подбирал в пути отбившихся от своих частей больных и раненых. Собирал брошенные орудия и пулеметы. Конникам удалось обнаружить даже застрявший в песках подбитый броневичок, и его везла сейчас четверка лошадей.

С трудом держались кавалеристы на измотанных конях. Многие переносили тиф, не сходя с седла. Долго крепился и больной Кочубей, но не выдержал, потерял сознание, свалился с коня. Тогда его уложили на тачанку.

Горячий в жизни и в бою, порой необузданный в своих поступках, притих в болезни Кочубей. Морщинами покрылся его высокий, загорелый лоб. Потускнели глаза. В шапке из мелкого каракуля, в красном, огненном башлыке, в малинового цвета черкеске, он лежал на высоких пуховиках, покрытый одеялами и шубами, сгорая в тифу.

Над тачанкой поставили шатер, который должен был защитить комбрига от ветра и снега.

- Душно! Не вижу хлопцев! - задыхаясь, крикнул Кочубей, и шатер убрали.

Думал Кочубей: доберется до Астрахани, даст людям отдохнуть, вылечит больных, сам поправится, перекует лошадей, отточит притупившиеся клинки, пополнит бригаду, а там с новыми силами ударит по кадетам. Верил, что армия воскреснет, снова пойдет на Кубань.

Иногда Кочубей вскакивал на подушках, разметав одеяла и шубы, сердился:

- Что за мертвечина вокруг? Гей, песню!

И скакал тогда его порученец по бригаде, собирал песенников и музыкантов.

Раздавалась песня. Ее подхватывала вся бригада, и неслась она, крылатая, по заснеженной пустыне. Пели, прикрыв рты от мороза и ветра.

Даже усталые, еле бредущие кони, питающиеся одним только камышом, и те шли веселее.

Верстах в пятидесяти от Лагани Кочубею передали пакет за пятью сургучными печатями. Это был приказ наштарма 12-й армии Северина, которая разместилась в районе Лагани, на полпути между Кизляром и Астраханью. В приказе Северин требовал от Кочубея, чтобы он немедленно вернулся на последние исходные позиции, отбросил конную группу генерала Бабиева за Кизляр и чуть ли не один повел войну с Добровольческой армией, - других советских частей в этих местах давно уже не было, бригада отступала последней.

Возвращение по пустыне назад - без продовольствия, без корма для лошадей, без боеприпасов, с обозом больных и раненых, бои со свежими, отборными деникинскими полками - было бы равносильно гибели бригады. Это хорошо понял Кочубей, прочитав приказ Северина.

- Скачи до своего бывшего полковника, - велел он посланцу Северина. Скажи, я ему не подчинен.

Бригада продолжала свое движение на Астрахань, одним крылом прикрывая колонну Боронина, которая на глазах удивленных конников росла, как снежный ком, превращаясь в целую дивизию, а вторым - отбиваясь от мелких и крупных отрядов противника.

Ночью, после того как колонна Боронина прошла на Астрахань, дорога в районе Лагани на широком фронте, по приказу Северина, была перерезана окопами и проволочными заграждениями. Были установлены пушки и пулеметы. В приказе говорилось: "Зарядов и патронов не жалеть!"

Когда на рассвете первый эскадрон вступил на территорию Особой кавдивизии, его встретили пулеметным огнем. Недоумевали кочубеевцы.

- Так що вы, чертяки, ошалели? Мы же не кадюки. Мы бригада Кочубея! встав на стременах, закричал командир эскадрона Иван Завгородный.

- Сложите оружие, тогда пропустим на Астрахань! - отвечали обманутые бойцы, и снова застрочили пулеметы.

Вскипели конники. Тут как раз подошла и вся бригада. Схватились за клинки. Эскадроны развернулись в лаву и готовы были по первому сигналу броситься в бой. Со всех сторон к Кочубею мчались командиры эскадронов. Дрожали от негодования, слезно просили:

- Дай команду, Кочубей!

- Проучи изменников!..

Сидя на подушках, молчал Кочубей.

Еще сильнее прорезали его лоб морщины. "С кем воевать, кому рубить головы? Своим же обманутым братьям? - думал он. - Изменники там, в штабе Двенадцатой армии, а до них сейчас не добраться! - Он вздохнул: - Жаль, что не удалось в степи встретить товарища Кирова! А в Астрахань попасть нет возможности. Товарищ Киров не допустил бы этого..." Кочубей вышел из тачанки, сел на коня и поехал держать слово перед своими конниками. Нужно было объяснить, почему они должны подчиниться приказу и разоружиться. Не мог говорить Кочубей длинных речей, а тут еще спазмы душили, слезы навертывались на глаза от горькой обиды, что так бесславно кончала свои дни его бригада.

Послушались конники Кочубея и стали разоружаться. Расстелили на снегу брезентовую палатку, и каждый подходил, бережно складывал свой клинок, карабин, подсумок, кинжал. Усатые и бородатые казаки прощались с оружием и плакали, как дети.

Взяв с собой эскадрон Ивана Завгородного, Кочубей ушел в степь. Их провожала чуть ли не половина бригады. В Москву мечтал попасть комбриг, к Ленину.

Бушевала метель. Трудно было пробираться степью. До Москвы - долгая дорога... На четвертый день на привале Кочубей сказал Ивану Завгородному:

- Придется, Ваня, вернуться тебе до бригады. Боюсь рисковать эскадроном. Мало ли что может случиться в степи! Да и сена не хватит коням.

- Возьми меня с собою, Иван! - взмолился Завгородный.

- Не могу, Ваня! - Кочубей обнял друга за плечи. - Ты у меня лихой командир и рубака, а такой завсегда нужен в боях. Возвращайся! Пробейся к товарищу Кирову! Расскажи, как поступили с бригадой. Расскажи о кадюках, сидящих в штабе Двенадцатой армии.

Он выбрал себе из эскадрона десятерых конников, героев многих его походов, попрощался с остальными.

К вечеру среди пустыни Кочубей увидел хутор, обнесенный высокой стеной. Только хотели подскакать, а оттуда... пулеметная очередь, вторая, третья. Остановились и долго гадали: что за чертовщина?

Тогда Кочубей один подскакал к хутору. Видит: стена в сажень высотой. Поверху протянута колючая проволока. Бойницы. Выставлены дула пулеметов и винтовок. За стеной - блеяние овец, ржание коней, лай волкодавов.

Подъехал Кочубей к окованным железом воротам - тараном не прошибешь. Стал стучаться, людей звать.

В воротах открылось оконце, и показалась обросшая, волосатая рожа.

- Что тебе надо, человек?

- Какого дьявола стреляете по мирным путникам?.. Что за крепость?

- Мирные путники! - Волосатый прикрыл один глаз, поскреб бороду. Говори, что просишь... путник?

- Отдохнуть. Погреться. Купить хлеба, мяса, махорки, корм лошадям.

- Многого ты хочешь... путник. Кто будешь?.. Белый, красный?

- Красный! Комбриг Иван Кочубей! Слыхал про такого кубанского казака?

- Слыхал. Так вот ты какой "путник"!.. - Волосатый пожевал губами. Ну, а я, знай, - степной король Пантелей Захаров.

- Ха, король! - засмеялся Кочубей. - Одного царя мы скинули с трона. Слыхал - Николашку?

- Слыхал. Николашка был немощный царь. А меня - не скинешь. Не проскочишь через забор! Пуля срежет, собаки разорвут. Так-то... путник!.. Хочешь - иди ко мне служить. Одной баранты больше десяти тысяч. Охрана нужна, а то много вашего брата путника шляется по степи. Зови и робят. Кормить буду до отвала да платить по рублю на день. Наживетесь и на грабежах. Тут недалеко ходят чумаки, товар возят. Да и обозов с беженцами хватает...

Кочубей повернул и пришпорил коня.

Волосатый крикнул вдогонку:

- Нет ли лишнего пулеметика? Бомбы? Патронов? Коней дам, овец сотню.

Кочубей пригрозил ему кулаком:

- Я тебе дам пулеметик!

И снова отряд ехал степью. Плохо было Кочубею. Он еле сидел в седле. Изредка делали привал, жгли костры из перекати-поля. Откапывали его в низинах, из-под снега и песка.

На седьмой день пути стало ясно, что и с таким маленьким отрядом не добраться до Царицына. До Царицына еще долгий путь. Тогда Кочубей повернул в сторону Прикумья. Думал: появится в станицах, поднимет казачью голытьбу и иногородних, создаст новую бригаду, будет партизанить в тылах деникинцев, рубить ненавистных кадетов. Но и этому замыслу не суждено было сбыться: горсточка кочубеевцев наткнулась на эскадрон противника. Это гонцы "степного короля" Пантелея Захарова на сытых и быстрых конях скликали беду на голову Кочубея. В схватке с ними Кочубей потерял сознание, чуть было не свалился с коня. Вот уже саблей замахнулся на него казак, но умный, чуткий крылатый Казбек вырвался из сечи и, прижав уши, ушел в степь... Но и там Кочубея ждала опасность.

По обе стороны от него, высунув языки, роняя пену и задыхаясь, гнались четыре степных поджарых волка, а пятый из стаи - хромая волчица с взъерошенной шерстью - бежал позади Казбека, норовя повиснуть у него на хвосте. Но не угнаться было волкам за Казбеком. Не зря в бригаде его нарекли "крылатым". Первыми отстали волки справа, потом слева и наконец волчица.

Долго бежал Казбек по степи и вдруг рухнул на передние ноги, далеко отбросив Кочубея.

На какое-то время к комбригу вернулось сознание. Первое, что он почувствовал, сильный озноб. Бурка куда-то исчезла. Бекеша была расстегнута, блестели газыри на черкеске. Он пытался застегнуть бекешу, но пальцы не слушались. Поднял воротник, засунул онемевшие руки в карманы. И лишь потом огляделся.

Вокруг была снежная пустыня, залитая голубоватым лунным светом, где-то в стороне храпел загнанный волками Казбек, а неподалеку от него копошились какие-то тени. Он с трудом сообразил: волки! Нащупал на поясе маузер, шашку, подполз к коню, снял карабин с седла, все силясь вспомнить, как он очутился в степи, где его друзья-товарищи.

Старая хромая волчица, подняв морду, протяжно и тоскливо заскулила. Дрожь пробежала по телу Кочубея. Он разжал скрюченные морозом пальцы, сложил ладони в рупор, крикнул до боли в легких:

- Лю-ю-ю-ди-и-и... Бр-р-ра-ту-ш-ки-и...

Воем волков ответила ему пустыня, да ветер обдал колючим, как песок, снегом. Он понял - исход один: Казбека оставить волкам, а самому идти вперед. Только вперед! В Прикумье! Так и сделал. Потрепал боевого друга по гриве, отвернулся, выстрелил ему в ухо и пошел вперед. Но и десятка шагов не сделал Кочубей, как снова потерял сознание.

Очнулся он точно от долгого сна. Протер глаза. Вгляделся в неясное очертание лошадиной туши и рядом с ней увидел хромую волчицу с взъерошенной шерстью: она давилась кусками мяса. Остальные волки сидели поодаль, все еще задыхаясь от бешеного бега, и тихо скулили.

Кочубей закопался в снег и стал ждать.

Волчица пировала одна.

Но вот волки начали угрожающе выть и, пригнув морды к земле, с открытыми пенящимися пастями вдруг ринулись к волчице, отшвырнули ее в сторону и бросились к растерзанной туше коня. Началось волчье безумное пиршество!

Кочубей дал волкам всосаться в тушу, дождался, когда и волчица присоединилась к пиршеству, нацелился и трижды подряд выстрелил. Потом вскочил, выхватил свою узкую, как бритва, шашку, взмахнул - только свистнуло в воздухе - и надвое рассек раненую волчицу, а затем и двух других волков, поднял руку ко лбу и, словно обжегшись, отдернул ее: лоб пылал.

- Не уйти тебе от тифа, Кочубей, - сказал он себе. - Не дойти ни до Царицына, ни до Прикумья. Не расквитаться с кадетом...

Собрав последние силы, он прижал карабин к груди и пошел вперед. Но недолго он шел: со свистом и улюлюканьем нагнали его деникинцы...

Кочубея схватили, связали, завернули в его же бурку, поднятую на дороге, и привезли в Святой Крест.

Его не пороли шомполами, не пытали, не выкалывали глаза, как другим.

Генерал Эрдели потирал руки от удовольствия. К нему в плен попал сам Кочубей, грозный Кочубей, за голову которого Деникин обещал такую баснословную награду!.. Мечтал генерал: он попросит помилования для Кочубея. Кочубей станет у него командиром бригады - бог с ним, что неграмотный мужик! - его можно будет сделать знаменем белого казачества, поднять против большевиков Кубань и Дон.

О многом еще мечтал толстый и грузный генерал, которого Деникин прочил в губернаторы Астрахани.

В бессознательном состоянии Кочубея привезли в дом местного богатея. Сорвали с него бекешу, потом знаменитую малиновую черкеску, в которой он в боях вырывался вперед, а за ним, как за знаменем, лавой неслась бригада.

Его постригли, раздели, в беспамятстве уложили в корыто. Ноги у Кочубея свисали на пол. Подставили второе корыто. И двое здоровенных дядек жесткими мочалками стали мыть Кочубея.

Потом Кочубея одели в чистое белье, уложили на хрустящие простыни. Стали отпаивать горячим молоком, куриным бульоном. День и ночь у постели дежурил врач, не отходили сестры милосердия.

И Кочубей стал понемногу поправляться.

Как-то утром к нему нагрянул генерал. Он пришел поздравить Кочубея с помилованием, а заодно и с назначением: командиром бригады в чине полковника.

Но Кочубей не обрадовался. Руки его мяли края одеяла, он силился встать, но не мог. А как ему хотелось встать!..

- Что же ты молчишь, Кочубей? Почему не благодаришь его высокопревосходительство... верховного правителя, спасителя России Деникина?

- Падло ты, генерал, - задыхаясь от гнева, сказал Кочубей. - И Деникин твой - падло, а не спаситель России! Дайте мне только встать - я порубаю вам головы, белые гады! - В бешенстве он отшвырнул одеяло и ударом ноги отбросил генерала вместе с креслом...

Избитого и окровавленного, на другой день везли Кочубея на казнь. Его сопровождала сотня казаков с оголенными шашками. Кочубея подвели к виселице, и палач стал намыливать веревку. В толпе крестьян, женщин, детей, многие из которых украдкой утирали слезы, пронесся ропот.

Не любил длинных речей Кочубей - ни слушать, ни говорить. А тут, прощаясь с жизнью, вдруг заговорил: торопливо, горячо, призывая толпу к оружию, к борьбе с Деникиным.

Палач накинул ему петлю на шею и намотал конец веревки на жилистую руку.

- Да здравствует Ленин!.. Да здравствует мировая коммуна! - неслись в толпу горячие слова Кочубея.

Палач, казак ростом в сажень, схватился руками за веревку, подпрыгнул и повис на ней, медленно опускаясь вниз.

Так погиб гроза кадетов комбриг Кочубей.

Ч А С Т Ь В Т О Р А Я

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В распахнутой шинели, в сдвинутой на затылок фуражке, Василий влетел в парадный подъезд губкома партии, но был остановлен военными моряками.

- Пропуск! Партбилет!.. - потребовал вышедший из дежурки начальник караула.

- Ни того, ни другого... Мне повидать товарища Кирова, - начал было объяснять Василий.

- Товарищу Кирову только с тобой сейчас и заниматься! Кто такой?

Василий замялся, не зная, как отрекомендоваться. Потом сказал:

- Состою в экспедиции товарища Кирова, по особым поручениям.

- По особым? - переспросил начальник караула, сделав суровое лицо.

- По особым, - ответил Василий.

Начальник караула позвал дежурного, тот долго водил его по коридорам, пока не привел к залу заседаний и не перепоручил матросу-бородачу, стоявшему у дверей. Бородач приказал ему сесть и ждать губвоенкома Чугунова, который был куда-то срочно вызван.

Василий опустился на скамью. Рядом с ним сидели еще двое военных. Человек десять разгуливало по коридору.

А в это время в накуренном зале, где едва различимы были лица присутствующих, шло чрезвычайное объединенное заседание губисполкома, губкома и Реввоенсовета фронта совместно с партийным активом города. Ораторы сменяли друг друга. Они говорили о катастрофе в армии, о сильнейшей эпидемии тифа, о бедственном положении города в связи с нехваткой хлеба.

Вдруг один из военных, сидевший рядом с Василием, вскочил и подбежал к матросу-бородачу.

- Слышишь? - шепотом проговорил он. - Товарищ Киров уже говорит! - И рванулся к двери, но матрос преградил ему дорогу.

- Я же редактор, пойми ты наконец! - старался убедить его военный. Если завтра газета выйдет без речи товарища Кирова, что скажут бойцы? Ты понимаешь, какое это заседание?

- Понимаю, - спокойно ответил бородач, сверкнув глазами. - В том-то и дело, что чрезвычайное. Потому и нельзя.

- Да ты только приоткрой дверь! Я неслышно пройду, никто и не заметит...

- Не надо было опаздывать. - Бородач отвернулся и стал курить цигарку. - Чугунов строго-настрого приказал.

За редактора вступился второй военный, сидевший на скамейке. Это был комиссар Караульного полка. Он, кажется, убедил матроса, и тот на вершок приоткрыл дверь. Тогда все бросились к двери.

Поднявшись на носки, Василий взглянул в зал через головы впереди стоящих.

Киров говорил о положении на фронтах гражданской войны, о врагах Советской России - Деникине и Колчаке, о пермской катастрофе, вскрывал причины временного отступления 11-й армии с Северного Кавказа.

Василий на мгновение закрыл глаза, и перед ним пронеслись картины отступления: колонны тифозных, голодных и замерзших красноармейцев, раздетых и разутых беженцев, бредущих по занесенной снегом степи.

Киров сделал паузу и обратился к собранию:

- К лицу ли нам, коммунистам, сидеть здесь, в Астрахани, сложа руки?

Зал пришел в движение. То здесь, то там с мест вскакивали делегаты. Размахивали шапками, кричали:

- Смерть кадету!

- Всем идти на помощь армии!

Зашумели и в коридоре. Каждый старался оттеснить матроса и проникнуть в зал. Возможно, что у дверей произошла бы потасовка, не покажись в это время на лестнице военный в кожанке, перехваченной широким поясом; с одного бока у него свисала шашка, с другого - наган. Шаг был железный. Усы торчали, как пики. Это был сам Чугунов - губернский военный комиссар.

Редактор армейской газеты подбежал к нему, взмолился:

- Петр Петрович! Скажи матросу!.. Мне же писать!

Чугунов махнул рукой:

- Редактора - пусти.

- Может быть, и мне можно? - осторожно спросил комиссар Караульного полка. - Опоздал не по своей вине.

Чугунов снова махнул рукой:

- Комиссара - пусти.

Матрос приоткрыл дверь, редактор и комиссар на цыпочках прошли в зал.

- А как же нам быть? - спросил один из штабников, подойдя к Чугунову. - Пустите? Ждать? Или уйти?

- А вы могли бы и пораньше прийти. Все равно ни черта не делаете в штабе! Ждите! - Чугунов покосился на Василия, робко и молча сидевшего на скамейке, и грозным голосом спросил: - Ты кто будешь? По какому делу?

Василий вскочил, вытянул руки по швам:

- Мне... повидать товарища Кирова. По важному делу. Я состою в "кавказской экспедиции"...

- Сидеть здесь не положено! - прервал его Чугунов. - Завтра повидаешь Кирова!.. А про "кавказскую экспедицию" забудь, парень. Кирова никуда не отпустим из Астрахани. Выберем его председателем ревкома! Про ревком слыхал?

- Слыхал, - ответил Василий. - Кирова мне надо повидать сегодня, сейчас...

Чугунов насупил брови, покрутил ус, спросил:

- Тебе что же - по государственному делу?

Василий кивнул головой.

Чугунов сел на скамейку, оперся двумя руками на эфес шашки.

- А ты мне в двух словах расскажи. Я передам Кирову. Ты меня знаешь?.. Я - Чугунов, губвоенкомиссар. Садись!

- Много слышал... - проговорил Василий.

- Хорошего? Плохого?.. Наверное, плохого?

Василий промолчал, но сел рядом с Чугуновым.

- А ты, парень, не верь всякой брехне. Это контрики орудуют против меня. Крепко досталось им от Чугунова в январе прошлого года, во время боев за крепость... Чугунов - рабочий человек, бондарь, простой унтер на войне, и вдруг занимает такой пост: губернский военный комиссар! Им это как ржавый гвоздь в одно место... Ну-ну, расскажи! Только коротко и быстро! Некогда! Мне самому охота послушать Кирова. - Он похлопал тяжелой рукой Василия по колену.

- Секретов у меня никаких, и военной тайны тоже, - торопливо проговорил Василий. - Час тому назад я ходил в лазарет - за доктором для Лещинского, друга Кирова, - и там встретил знакомого кубанца из бригады Кочубея. Он мне такое рассказал!.. Бригада в степи разоружена, у кавалеристов отняты кони, а Кочубей ушел в степь; судьба его неизвестна...

- Кто же разоружил?

- Кубанец говорит - штаб Двенадцатой армии.

- Не может быть! Брехня!

- Трудно поверить, но факт! Кубанцу я верю: мы не в одном бою с ним воевали, и Кочубея хорошо знаю. Я ведь кочубеевец! - И Василий гордо тряхнул светлым, как лен, чубом, выбивающимся из-под лихо заломленной офицерской фуражки.

- Худо дело, если это правда. На Кочубея у нас были свои виды. Худо, худо! - Чугунов тяжело поднялся со скамейки, направился к двери. Но, взявшись за ручку, обернулся: - А ты, парень, дождись Кирова. Он выйдет в перерыве. Расскажи про бригаду. - И исчез за дверью, плотно прикрыв ее.

Некоторое время в коридоре было тихо.

Но вот в зале раздались аплодисменты. Штабисты подскочили к двери, и матрос слегка приоткрыл ее.

- Под шумок и пройдем в зал, ничего не случится страшного, - попросил матроса штабист, тот, которому отказал Чугунов.

- Бог с вами, идите, надоели, - махнул рукой матрос и пропустил военных в зал. Прикрыв за ними дверь, он кивнул Василию: - Вот мы и остались вдвоем!

- Ничего, я подожду, - сказал Василий.

- Теперь уж, видимо, недолго ждать. Скоро будет перерыв.

Из зала с кипой бумаг на цыпочках вышел посыльный губкома.

- Ну, как там? - спросил матрос.

- Так и режет, так и режет правду-матку! - с восхищением ответил посыльный. - Жаль, не дали до конца послушать...

Немного погодя матрос сам приоткрыл дверь. В зале горячо аплодировали. Когда шум немножко стих, послышался голос Кирова:

- Преодолеть продовольственный кризис, переживаемый армией и населением, - это первоочередная задача всех коммунистов Астрахани. Нам, товарищи, необходимо совершенно равномерно распределить тяготы затруднений с хлебом. Население города должно быть строго разделено на категории в зависимости от своего труда. Мы должны воплотить в жизнь принцип "кто не работает, тот не ест" и ввести классовый паек, единственно справедливый, ибо главная наша задача - это работа для армии. Ей мы должны отдать все!

В зале опять раздались аплодисменты.

- Мобилизация наших рядов должна быть полной, и она ни на минуту не должна терять своей силы и напряженности, - говорил с трибуны Киров. Пусть завтра полчища Деникина окажутся под стенами Астрахани, но пусть от этого ни у кого не закружится голова, пусть никто не впадет в панику, пусть каждый помнит о тех громадных задачах, которые стоят перед нами. Впереди еще много боев, много трудностей, много испытаний. Но впереди победа над врагами рабочего класса! Мир буржуазный погибает, кончается буржуазный строй! На смену идут строители новой жизни, и эти строители мы с вами, коммунисты, рабочие и крестьяне Советской России. Никакие преграды на нашем пути не могут остановить нашего победного шествия вперед, к коммунизму!

Присутствующие ответили на речь Кирова бурными аплодисментами. Матрос закинул карабин за плечо, настежь раскрыл дверь и вошел в зал, громко хлопая в ладоши. За ним последовал и Василий.

В зале все встали с мест.

Преисполненный веры в будущее, в победу над врагами, в преодоление трудностей и разрухи, Киров с надеждой и уверенностью смотрел в зал и вместе со всеми горячо аплодировал. Его широкая и добрая улыбка словно говорила астраханцам: "Нам, коммунистам, не страшны никакие трудности, мы все преодолеем, только побольше уверенности в своих силах, побольше самоотверженной работы для торжества дела революции".

Василий переглянулся с матросом, тот кивнул ему, и они вдоль стены прошли до середины зала.

Энергично вскинув руку, Киров бросил в зал:

- Да здравствует Ленин!

В зале вспыхнула бурная овация.

- Да здравствует Ленин! - неслось со всех концов.

- Ленин!

- Ленин!

- Ленин!..

В зале творилось что-то необыкновенное. Люди все ближе и ближе подступали к столу президиума, и со всех сторон, как рокот прибоя, гремело имя Ленина.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Ночью состоялись выборы Временного военно-революционного комитета. Киров был избран председателем. К десяти часам утра он уже успел подписать первые декреты ревкома. Самым важным среди них был декрет о хлебе. Решили: первой категории выдавать фунт, второй - полфунта, третьей - четверть фунта.

В накинутой на плечи бурке, распаренный после бани, в кабинет вошел Атарбеков.

Подняв голову от бумаг, Киров устало откинулся на спинку кресла, с улыбкой выслушал поздравление с избранием предревкома, перевел разговор на другое:

- Попарился ты, вижу, на славу...

- Надеюсь, теперь меня никакой тиф не возьмет.

- С тифом надо быть осторожнее, Георг. С Оскаром вот плохи дела...

- Тифом он уже болел. Видимо, у него что-то другое.

- Нет, Георг, тиф, возвратный тиф.

- Ну, если возвратный, тогда некстати заболел наш Оскар.

- Уж очень некстати. Надо беречь себя. Надо где-то достать шелковое белье. Я тут вчера беседовал с одним врачом, он говорит, что шелк является надежной броней от тифа. Хорошо пересыпать белье нафталином. Но лучше всего, советует врач, чаще ходить в баню, чаще париться. Хотя бы раз в три-четыре дня. Тогда наверняка можно быть уверенным, что никакой тиф нас не возьмет. - Киров горестно покачал головой. - Сейчас болеть никак нельзя. Впереди нас ожидает такая большая работа, что даже трудно ее себе представить. Будь готов к этому, Георг. Что же ты стоишь, - спохватился Киров, усаживая Атарбекова. - Тебе придется возглавить ЧК и Особый отдел, как мы и договорились. Вечером, после губернской конференции, мы утвердим твое назначение, а завтра уже можешь приступить к работе.

- Я готов хоть сейчас, Мироныч... Но ведь на эту должность назначает Москва, и никакое решение ревкома тут не может иметь силы. Как быть?

- Мы не бюрократы, Георг, мы революционеры. А революционная работа это живое дело. Партия требует от нас законности, но вместе с тем самостоятельности и инициативы. Без этого невозможно работать, в особенности в таких условиях, как астраханские. Официальное твое назначение придет немного позже. Но порядок в Астрахани надо наводить уже сейчас, немедленно.

Киров подошел к круглому столику, стоявшему у дивана. Прикрытый салфеткой, на нем стоял скромный завтрак и чайник с горячим чаем.

- Присаживайся! - Киров налил чаю.

- Я уже завтракал. И чаю напился после бани. Стаканов шесть! С изюмом!

Киров бросил в стакан крупинку сахарина, помешал ложкой. Пригубил и обжегся.

- Для начала познакомься с работниками ЧК и Особого отдела. Посмотри, кого можно оставить, кого уволить, кого предать трибуналу. Говорят, грешков у них немало. Кое-что мне уже рассказывали, да и ты в курсе дела. Не так ли? Щадить мы никого не будем... Возьми себе в помощь Аристова и Чугунова. У вас получится небольшая комиссия. Начните с разгрузки тюрьмы. Одних коммунистов там, говорят, человек двести. Сажали их просто так, для отсидки: за критику, за сигналы о неблагополучии в том или ином учреждении. Много там и других неповинных людей. Делалось все это для видимости - в Астрахани ведется борьба с контрреволюцией. А матерые контрреволюционеры и белогвардейцы, как тебе известно, находятся на свободе.

- Это точно, - согласился Атарбеков.

- Вот за них и надо взяться со всей беспощадностью! - Киров сделал глоток чаю, поставил стакан обратно. - Нам, Георг, надо быть готовыми ко всяким неожиданностям. На ревкоме мы приняли декрет о хлебе. Паек маленький, мизерный...

- Это хорошо видно по твоему завтраку!..

- Да, да, мизерный, - Киров бросил взгляд на тарелку, на которой лежали две рыбные котлеты и кусочек черного хлеба, - но делать нечего, Георг: на складах, я сам проверил, всего девять вагонов муки. Это остаток от первого саратовского наряда, на девять дней, по вагону на день! Ночью я звонил в Саратов, телеграфировал в Москву. Сегодня будем ждать ответа. Уверен, что хлеба нам пришлют. Но это, к сожалению, не изменит нормы. Хлеба нигде нет. Хлеб - у Деникина и у Колчака. Надо драться за Кавказ и Сибирь, а это требует времени. Контрреволюция воспользуется декретом о хлебе и будет делать свое черное дело. Учти это!

Атарбеков задумчиво подошел к окну, стал ногтем очищать замерзшее стекло. Вдруг он встрепенулся, вспомнив, видимо, что-то очень важное.

- Я тебе так завидую, Мироныч!

- Чему именно? - Киров с любопытством посмотрел на него.

- Тебе так даются речи!

Киров смутился, опустил голову:

- Ну, так и даются!.. Оратор я никудышный. Заметил - перед выступлением меня всегда охватывает волнение? Потому и большие паузы вначале.

- В чем секрет твоей речи?.. Ведь есть какая-то пружинка? допытывался Атарбеков. - Слушая тебя вчера, я много думал об этом.

Киров рассмеялся, махнул рукой:

- Никакой пружинки. Я просто искренне разговариваю с людьми и никогда им не говорю того, в чем сам не убежден.

Киров поручил Атарбекову вызвать врача к Оскару, и они вышли в приемную. Там уже собрались члены ревкома. Пора было расходиться на митинги.

Внизу Сергей Миронович лицом к лицу столкнулся с Мусенко и Нефедовым.

- Вы к нам на митинг? А мы за вами, - обрадованно сказал Мусенко.

Не успели они перейти улицу, как у тротуара остановились сани. Из них вылез человек в богатом пальто и, размахивая портфелем, нетвердым шагом направился к Кирову.

- А я к вам, товарищ предревкома. Подписать нарядики на бензин. Вчера мне их подписывали в исполкоме, а сегодня в городе - этакая метаморфоза! уже новая власть!.. Разрешите поздравить вас с избранием... - И он шаркнул новой.

- Кто вы такой? - изменившись в лице, спросил Киров.

Почему-то смутившись, Мусенко с Нефедовым отошли в сторонку, к ограде Братского сада.

- Разве вы меня не знаете? - Незнакомец был искренне удивлен. - Я Буданов.

- Буданов?..

- Буданов! Меня знает весь город, я член губисполкома...

- И член комиссии по реквизиции имущества и уплотнению квартир?.. Так это вы? - быстро подхватил Киров. - Тогда я о вас слышал!

- Вот видите! Я был уверен...

- Это у вас пропадает имущество со складов? Это вы вечно пьянствуете и терроризируете население своими дикими выходками?..

- Позвольте, позвольте!.. Это неправда, на меня клевещут, - трезвея на глазах, начал оправдываться Буданов.

- Может быть, неправда и то, что вы сейчас пьяны?..

- Разве?.. Я с утра выпил рюмочку в честь именин бабушки, но это такой пустяк. Разве я пьян?..

- Уезжайте-ка домой, Буданов. Когда выспитесь, приходите в ревком, я вас приму. Идите!..

Тот плюхнулся в сани, а Киров подошел к дожидавшимся его Мусенко и Нефедову, и они направились через Братский сад.

- Много нашкодил у нас этот Буданов, - сказал Нефедов. - Умные люди говорят, что он реквизирует имущество у буржуев, а продает спекулянтам с Татарского базара. Сыт, пьян и нос в табаке!

- Будановых много развелось в Астрахани, - поддержал его Мусенко. Сначала они пролезли в партию, потом на хорошие должности, вот и безобразничают.

- Мы наведем порядок в городе, - ответил им Киров. - За это можете быть спокойны. Важно, чтобы об этом знали и рабочие. Кстати... что говорит народ о происшедших событиях?

- Вы о ревкоме? Народ рад, что он создан, - ответил Мусенко. - Только плохо, что людей мутят новым декретом о хлебном пайке.

- Кто мутит?

- Да известно кто! Господа меньшевики. Сидят в фабзавкомах, вот и мутят!

- А что говорят?

- Глупости, на что еще способны?.. Говорят, будто бы хлеба в городе много, склады ломятся, а мы его не даем народу. Вот как, товарищ Киров!

- Что еще говорят?

- Ведут агитацию за свободную продажу хлеба, за отмену карточной системы.

- Это не глупости, Мусенко. Как народ относится к этим разговорам?

- Народ-то ведь разный, товарищ Киров. Кто посознательней да с коммунистическим понятием, тот, конечно, дает отпор таким разговорчикам, а кто того... значит, небольшого ума и дальше своего носа не видит, тот, глядишь, и уши навострит, не все и поймет.

- Я о хлебе все скажу, всю правду, - задумчиво проговорил Киров.

- Вот и хорошо! - обрадовался Нефедов. - А то наши комитетчики уже решили, что вы обойдете этот вопрос. И намереваются открыть дискуссию по хлебу.

Киров усмехнулся:

- Дискуссию им не придется открывать. С декрета о хлебном пайке я и начну разговор!

- Тогда ловко получится! - Нефедов от удовольствия даже зажмурил глаза. - А то у них и оратор подготовлен, для затравки, так сказать. Ребята мне передали. И не один, а целых два!

- Второй - запасной, на всякий случай. - Мусенко рассмеялся, махнул рукой. - Пригласили из города. Не надеются на себя.

- Вы родом из Прикумья? - спросил Киров Мусенко.

- Нет, товарищ Киров, я коренной астраханец. Из Прикумья у меня жена. Из Величаевки! И сейчас она там вместе с детьми. Вывез я их туда еще прошлым летом.

- Сколько у вас детей?

- Трое: две девочки и мальчик.

- Величаевка, Величаевка... - задумчиво произнес Киров. - Это, пожалуй, одно из крупных сел Ставропольщины?

- Да, товарищ Киров, село большое, богатое. Недалеко - знаменитые прикумские камыши, золотое место для охоты. Водится там любая птица, кабанов много.

- Скажите, - продолжал спрашивать Киров, - родня у вашей жены из казаков или из иногородних? Много у вас знакомых среди местных жителей?

- Родня - из иногородних. Костромские! А из местных крестьян мало кого знаю. Не приходилось иметь с ними дела. Вот есть в Величаевке у меня дружок хороший, охотник заядлый - Петр Петров. Мы с ним походили по болотам и плавням! - Мусенко готов был рассказывать и рассказывать об этих "золотых для охоты местах", но вздохнул и замолчал: он понял, что не из праздного любопытства Киров расспрашивает его о семье и родне жены.

- Воевали? Были на фронте?..

- Три года вшей кормил в окопах. Был ранен тяжело, отпустили домой на поправку. Приехал в Астрахань, четыре месяца пролежал на койке, потом стал ходить с палочкой... Хотели определить в тыловую часть, но я слесарь, пошел на завод. Так и вернулся в свою рабочую семью! В Астрахани нам с Нефедовым еще пришлось повоевать в дни январского и августовского мятежей. Но вы об этом знаете...

- Вы тоже из фронтовиков? - обратился Киров к Нефедову.

- Так точно, товарищ Киров. Как и Мусенко, три года пробыл на фронте. Служил в пулеметном расчете...

Во дворе завода Кирова встретил почетный караул рабочего отряда. Одеты были кто во что, но вооружены все хорошо.

Сопровождаемый отрядом, Киров направился в гудящий, как улей, механический цех.

Был как раз обеденный перерыв, и сюда собрались рабочие всех цехов.

В самом начале своей речи Киров рассказал собравшимся о тяжелом положении Астрахани. Он объяснил рабочим, что декрет о сокращении хлебного пайка был подписан в целях ликвидации продовольственного затруднения.

С беспощадной откровенностью Сергей Миронович нарисовал тяжелую картину борьбы на фронтах гражданской войны, остановился на заговоре империалистов, стремящихся задушить первое государство рабочих и крестьян, определил основные задачи, стоявшие перед рабочим классом Астрахани.

- Астрахань - наиболее удобный пункт для переформирования армии, сказал Киров, зажав в руке фуражку и подойдя к самому краю разметочной плиты. - Астрахань - опорный пункт революции, охраняющий устье Волги от белогвардейцев, не дающий Деникину и Колчаку сомкнуть силы и создать единый контрреволюционный фронт! Наконец, Астрахань - база помощи большевистскому подполью в Закавказье, на Северном Кавказе, в Дагестане, в тылу у Деникина. Нам необходимо, товарищи, установить в Астрахани такой революционный порядок, чтобы удержать город. Из бойцов Одиннадцатой армии мы должны создать новую, крепко организованную армию, которая снова пойдет в наступление и очистит Северный Кавказ от деникинцев.

По душе пришлась рабочим откровенная речь Кирова. По душе пришелся он сам - коренастый, плотный, с открытым лицом и доброй улыбкой. А простота в речи, в одежде, в обращении - просто покоряла.

На разметочную плиту один за другим поднимались рабочие. Кузнецы брались ковать для красноармейских частей подковы и казачьи пики, плотники - делать телеги, модельщики - колеса для телег, медники и слесари - изготовлять походные кухни и кубы для кипячения воды.

И ни в одном выступлении не было жалоб на сокращение хлебного пайка!

Киров наклонился к Мусенко, спросил:

- Где же твои комитетчики?

Тот сперва не понял, о ком идет речь. Потом от души рассмеялся:

- Ушли.

- Давно?

- С середины вашего доклада. Переглянулись - и ушли!

- И ораторы?

- И ораторы! И первый и второй, запасной.

Афонин сказал:

- Мы могли бы ремонтировать пулеметы и винтовки! Могли бы делать и боеприпасы, товарищ Киров.

- Прошу сюда поближе, Петр Степанович, - пригласил Киров. - Что, например, из боеприпасов?

- Хотя бы гранаты! - Подойдя к разметочной плите, Афонин вытащил из кармана пиджака и высоко поднял над головой гранату, напоминающую кусок водопроводной трубы.

- А патроны?.. Могли бы делать патроны?..

- Почему бы нет! Мы их делали в прошлом году. У нас еще сохранился целый ящик, приезжайте как-нибудь, покажем. - Афонин сунул гранату в карман. - Дело это нехитрое, была бы прутковая медь.

- Конечно, пули лучше лить из свинца, - вмешался в разговор Мусенко. - Но свинца нет! Вот ухитряемся делать пули из меди. Ничего получаются, можно косить белую нечисть. Только беда: и прутковую медь трудно достать.

- Ну, а выход можно найти? - спросил Киров.

- Можно! Пусть прутковую медь нам дадут заводы "Норен" или Нобеля. У них есть литейные мастерские, - выкрикнул Афонин. - Вы, конечно, спросите, а где они возьмут медь?.. На это я отвечу: а медная посуда, дверные ручки, люстры из буржуазных квартир, десятка два колоколов с церквей - это ли не медь?..

- За колокола нам с вами божьи старушки повыдергивают бороды, ответил Киров под смех окружающих. - Но подумать об этом стоит!

- Что там думать! - запальчиво продолжал Петр Степанович. Конфисковать - и дело с концом! Только это надо сделать без помощи этого самого... как его... Буданова, члена губисполкома. А то он за милую душу и колокола на сторону продаст. Вы дайте команду! Мы с отрядом за день соберем тысячу пудов меди.

Афонина поддержали и другие рабочие:

- Больше соберем!

- Один колокол с кафедрального собора потянет тысячу пудов!

- Хорошо, - сказал Киров. - Предположим, что медь в нужном количестве мы достанем. А где у вас гильзы?.. Ведь для производства патронов главное - гильзы?

Из конца цеха донесся звонкий мальчишеский голос:

- Гильзы соберем! Прибегут ребята со всего Эллинга! Нанесем целую гору... Их много на полях...

Это кричал, сложив руки рупором, подручный слесаря Анатолий Семячкин, мальчик лет шестнадцати, в рваном картузе и в старом пиджаке Петра Степановича, тот самый сирота, которого Киров видел спящим в доме у Афонина в памятный вечер чаепития.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Вечером в губкоме партии открылась вторая губернская партийная конференция. На ней присутствовало шестьдесят делегатов и сорок гостей. Многие делегаты из-за бездорожья и снежных заносов не попали на конференцию в день ее открытия.

На другой день Киров выступил с большой речью.

Особенно много места Киров уделил борьбе за чистоту партийных рядов. Он говорил о том, что за год Советской власти в партию пришли тысячи преданных делу коммунизма рабочих, крестьян, интеллигентов. Они составляют железные ряды нашей партии. Но вместе с ними проникли и чуждые нам по своему классовому положению, чуждые нам по своему мировоззрению и характеру элементы. Трудности переходного периода, война, разруха, голод заставляют эти шаткие слои колебаться, порождают в некоторых из них недоверие к силам партии, к собственным силам, и эти элементы вносят расстройство в наши ряды.

В качестве примеров Киров назвал десяток фамилий руководящих работников, которым не только не место в рядах партии, а которых давно пора предать суду Ревтрибунала.

- Вот у нас в Астрахани есть такой член партии - Буданов, - сказал Киров. - Вы все его хорошо знаете: он член губисполкома, он же член комиссии по реквизиции имущества и уплотнению квартир. Чем же славен этот так называемый член партии Буданов? А вот чем: он пьянствует, берет взятки - и деньгами и натурой, связан со спекулянтами и темными элементами. Я хочу спросить у вас, товарищи: место ли такому человеку в рядах нашей партии?

И делегаты конференции единодушно ответили:

- Нет! Позор такому члену партии!

- Наша партия должна быть цельной, литой из одного куска, - продолжал Киров. - Железной метлой мы должны очистить партию от вредных и ненужных элементов, вносящих разложение в наши ряды. В нашей партии не должно быть места бездельникам, хулиганам, авантюристам, пьяницам и ворам. Пусть партия потеряет в количестве, зато она выиграет в качестве.

В дни работы второй губернской партийной конференции на заводах и в учреждениях продолжались митинги по случаю организации ревкома. Все хотели знать правду о происходящих событиях в городе и на фронте, и все хотели видеть у себя Кирова.

Эти митинги давали многое. Город на глазах неузнаваемо преображался, становился похожим на военный лагерь. По призыву ревкома на предприятиях создавались всё новые и новые заградительные отряды и отправлялись в калмыцкую степь, навстречу деникинским частям. Вслед за отрядами двигались фургоны этапных пунктов, походные кухни, обозы с обмундированием.

Монастыри, церкви, кинотеатры, гостиницы, школы - все занималось под госпитали...

Фельдшера и заслуженные врачи, сестры и санитары надевали красноармейские шинели и вместе с походными лазаретами шли в степь, навстречу армии. Многих больных и раненых удавалось спасти: прямо в степи их мыли, стригли, переодевали в новое белье и везли в город. Некоторые обессиленные и измученные долгим переходом через степь - оседали в прибрежных селах и рыбацких деревнях. Но наиболее сильные и выносливые шли на Астрахань, добирались до города и искали там спасения от тифа. Их устраивали в лазареты, но больничных коек не хватало. Тогда больные отправлялись за помощью в ревком.

Многолюдно было в эти дни в ревкоме. Кроме больных из отдела в отдел ходили беженцы, просили ордера на жилье, карточки на хлеб и рыбу. Надоедали и хозяева: у одних были конфискованы запасы продуктов и товаров, у других - заняты квартиры для беженцев. Приходили плотники и бондари за нарядами на работу. Приходили делегации от предприятий: одни что-то требовали, другие приносили подарки для армии. Ревком работал с утра до ночи и с ночи до утра. Свет в окнах горел круглосуточно, - дни были короткие, хмурые, ненастные.

Диву давались обыватели: такого они никогда не видели у себя в городе.

Многолюдно и шумно было в эти дни и в губкоме партии. Здесь под руководством Аристова шла экипировка бойцов Первого Астраханского Коммунистического отряда. Командиром был назначен Мусенко, комиссаром вызвалась Федорова. Отряду предстояло идти в поход в калмыцкую степь, навстречу колонне Боронина.

Был уже вечер, когда в кабинет Кирова, сразу же после ухода делегации рабочих консервно-томатных заводов "Вартаньянц и Холчев", вошел крепкого сложения моряк, обвешанный оружием.

- Ульянцев, - представился он. - Губвоенком Ставрополья. Прибыл с отрядом моряков.

Поздоровавшись, Киров с улыбкой посмотрел на матроса:

- Подумать только, какое в городе совершилось чудо!.. Вы верите в чудеса?

- Как вам сказать... - Ульянцев тоже улыбнулся, не зная, что ответить Кирову и как с ним держаться.

- Ну скажите, что верите!.. - Киров усадил Ульянцева на диван, сам сел рядом. - Тут у нас в Астрахани целых два месяца не работали консервные заводы. Не было рыбы, или, как здесь говорят, рыбосырья. И это в Астрахани!.. Ревком заинтересовался рыбной проблемой, и знаете, что оказалось? Председателем правления консервных заводов был известный в городе меньшевик Гладышев, а промыслами руководил не менее известный эсер Степанов... Потому-то не было ни рыбы, ни консервов! "Председателей" мы сняли с работы, на их место назначили выдвиженцев с заводов Митрофанова и Нобеля. И вчера же, буквально на следующий день, на заводы было доставлено четыреста пудов рыбы. А сегодня мы уже получили первые двадцать тысяч банок консервов! Это ли не чудо?

- В такое чудо и я поверю, - весело отозвался матрос.

- Здорово замерзли? - Киров вдруг сощурился, точно что-то припоминая. - Скажите... вы не из тройки ли руководителей кронштадтских большевиков: Рошаль - Сладков - Ульянцев?

Моряк широко улыбнулся, снял шапку-ушанку.

- Угадали, товарищ Киров. Я и есть тот самый Ульянцев. Ульянцев Тимофей Иванович.

- Ну, тогда я о вас слышал. Балтийцы - надежный народ. Явились как нельзя кстати!..

- Не очень-то большой отряд, товарищ Киров, но надежный, вы правы. Половина - балтийцы, половина - черноморцы. Командир черноморцев умер в степи от тифа, и матросы его присоединились к моему отряду.

- Сколько человек в отряде? Есть ли больные? Обмороженные?

Вопросы следовали один за другим. Ульянцев еле успевал отвечать на них.

Сергей Миронович был настолько прост и обаятелен, что Ульянцев не мог поверить в то, что видится и разговаривает с ним впервые. Казалось, что они старые друзья, встретившиеся после недолгой разлуки. Казалось, что и вопросы-то он задает как старый и верный друг, который так рад его счастливому возвращению!

- Хотя мы превращаем город в крепость, но нам надо быть готовыми ко всяким неожиданностям. - Киров оценивающе посмотрел на Ульянцева. - Что, если вам предложить Ревтрибунал? Данные для этого у вас вполне подходящие. Вы бы здесь навели революционный порядок.

- Стариковская это работа, - ответил Ульянцев. - Мне бы повоевать, товарищ Киров.

- Так уж и стариковская! - усмехнулся Киров. - Здесь мало воинских частей. Основные силы армии находятся в степи, и вам еще не раз придется действовать с отрядом. Работа в трибунале никак этому не помешает.

Подумав, Ульянцев согласился. Да и не мог не согласиться! Ведь у него был такой большой опыт работы в "Общественно-демократическом суде над провокаторами", созданном большевиками в революционном Кронштадте. Это было еще при Временном правительстве. Председателем суда тогда был Ульянцев.

- Ну вот и хорошо! - Киров достал из горы папок "Дело Буданова", протянул Ульянцеву. - Ознакомьтесь потом с этими материалами. Они касаются бывшего члена губисполкома... некоего мерзавца Буданова. Судить его придется со всей строгостью революционной законности.

В кабинет вошли Чугунов и Атарбеков.

Киров представил им Ульянцева.

- Наш председатель Ревтрибунала. Он же командир матросского отряда. Прошу любить и жаловать.

Ульянцев с первой же встречи им понравился. Располагал к себе и его внешний облик: крепкая, ладная фигура, энергичное, скуластое лицо, проницательные черные глаза, небольшие усы, которые делали его немного старше своих тридцати лет.

- Работу мы свою закончили, - сказал Чугунов, расстегивая кожанку. Когда прикажете докладывать, товарищ Киров?

- А хоть сейчас! Товарищу Ульянцеву тоже полезно быть в курсе наших астраханских дел.

Атарбеков встал у печки, грея озябшие руки. Чугунов сел к столу, неторопливо вынул из папки ворох всяких планов и бумаг и так же неторопливо разложил их перед Кировым. Губвоенком во всем любил порядок, и в особенности с бумагами!

- Мы раз десять обошли город. Прошлись вдоль Волги, по Канаве. Выбрали наиболее важную в стратегическом отношении линию обороны. Чугунов развернул план побережья с намеченными на нем опорными пунктами будущей линии. - Мы с Георгием Александровичем предлагаем против Форпоста создать следующие опорные пункты: клуб моряков - три пулемета; Приволжские номера, угол Никольской и Набережной, - два пулемета; номера "Бристоль", правое крыло, второй этаж, - пулемет; чайная "Свобода", угол Набережной, третий этаж, - пулемет; тридцать девятый госпиталь, Набережная, два угла, - два пулемета...

Вечером Коммунистический отряд Мусенко уходил в калмыцкую степь. Перед походом бойцы отряда собрались на митинг в кинотеатр "Вулкан", переоборудованный под лазарет для тифозных. Из зала были вынесены скамейки и сложены горой перед входом на улице, а в фойе, в коридоре - всюду навалены топчаны, кровати-раскладушки, столы, табуретки, баки для кипячения воды.

После выступлений участников похода и напутственного слова начальника штаба Коммунистических отрядов Аристова на улице заиграл духовой оркестр. Входные двери кинотеатра распахнулись, и бойцы повалили на улицу строиться в колонну. У входа и на перекрестке толпились провожающие. В стороне, у стен кремля, стоял обоз, пылали костры.

Впереди колонны грянули песню:

Наш отряд идет на фронт,

В Батуме остановка,

Идем мы гордо, взгляд вперед,

В руках у нас винтовка!

В конце колонны подхватили:

На то мы красные орлы,

Солдаты-коммунары,

В штыки идем мы на врага,

Бойцы идут за нами...

Провожать отряд вышли члены ревкома во главе с Кировым. Позади шел Василий, лихо заломив фуражку, сунув руки в карманы добротного полушубка. Он должен был идти с отрядом как представитель ревкома.

К Кирову присоединились Аристов, Чугунов, Федорова, Мусенко, Нефедов, и они все вместе прошлись вдоль строя.

- Ну как отряд, Сергей Миронович? - спросил Аристов.

- Хорош, - ответил Киров. - Такой отряд может сделать многое.

- Он должен сделать! Он - Коммунистический!.. Начало положено, за первым отрядом пойдут другие! - Цыганские глаза Аристова глядели весело и задорно. И сам он весь был преисполнен удивительной энергии и одухотворенности.

- Я думаю, что от одного нашего вида разбегутся все кадеты. Не так ли, Сергей Миронович? - смеясь, спросила Федорова.

- При условии, если вы снимете свою оренбургскую шаль! Вид у комиссара отряда должен быть строже!.. - ответил Киров. - А вообще - отряд грозный. И в особенности наша Анастасия Павловна...

Если Федорова была при маузере и у нее еще в санях лежал карабин, а сама она накрест была опоясана пулеметными лентами, то иначе рядом с нею выглядел командир - Мусенко. Он был в залатанном полушубке, в старых, обшитых по низу кожей валенках, в лохматом треухе, надвинутом на самые глаза. Всем своим подчеркнуто мирным видом он походил на возницу или рыбака, что соответствовало его второму и особому заданию.

- Разлучили нас с Мусенко, товарищ Киров, - с обидой сказал Нефедов. - Друг в степь идет, в далекие края, а я остаюсь в городе. А ведь мы всегда были неразлучны!

Киров потрепал Нефедова по плечу:

- Не горюй! И ребятам своим то же самое скажи. Пусть не скучают и не завидуют отряду. В Астрахани для всех найдется дело!

- А вот Анастасию Павловну все же отпустили! Должность у нее поважнее, чем моя, - с тоской проговорил Нефедов.

Впереди колонны зажгли факелы, оркестр заиграл "Варшавянку"... А потом раздалась команда Мусенко, и отряд с обозом двинулся в поход, приветствуемый делегациями заводов, провожающими родственниками и прохожими...

Вскоре Мусенко вышел из колонны, дождался Кирова, и они пошли сторонкой.

Впереди колонны снова грянули:

Наш отряд идет на фронт,

В Батуме остановка...

- До Батума, правда, сейчас далековато, - сказал Киров, - но до Лагани надо дойти. Отдельные, разрозненные группы красноармейцев вам будут попадаться и после колонны Боронина. Им надо помочь добраться до Астрахани. Да, - после некоторого раздумья продолжал Киров, - очень горько, что случилась вся эта история с бригадой Кочубея!

- Не беспокойтесь, Сергей Миронович. Все возможное мы сделаем, горячо заверил Мусенко.

- Никто из нас не гарантирован, что предатели из штаба Двенадцатой армии не пропустят противника на Астрахань! Вот в чем дело, Мусенко!

- Встретим врага! И заградотряды помогут! Их там целых пять!

- Ну, если все обойдется благополучно, тогда с экспедицией смело двигайтесь дальше. Командование отрядом можно передать и Федоровой, и твоим помощникам. Конспирация - абсолютная, осторожность - предельная!

- Хорошо, товарищ Киров. "Меняем рыбу на муку" - и никаких гвоздей! Мусенко тихо рассмеялся...

Экспедиция, отправлявшаяся в составе Коммунистического отряда, о которой говорил Киров, имела особое назначение. Члены экспедиции после выполнения всех заданий, стоящих перед отрядом, должны были потом отделиться от него, проехать калмыцкую степь, а там под видом астраханских рыбаков, обычно ездивших в это время на Ставропольщину менять рыбу на хлеб, с обозом мороженой, вяленой и сушеной рыбы пробраться через фронт белых и разъехаться в тылы Деникина: Величаевку, Святой Крест, Армавир, Грозный, Минеральные Воды, Владикавказ. В экспедиции было восемь человек: партийные работники, командиры и политработники Красной Армии. Им было поручено связаться с большевистским подпольем и партизанскими отрядами, а также организовать новые.

Сам Мусенко должен был добраться до Прикумья, поселиться в своей семье в Величаевке и через друга, заядлого охотника Петра Петрова, или через кого-нибудь другого наладить связь с камышинскими партизанами.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Серафима приподняла крышку сундука, стала будить Павлика. Он спал крепким сном, зарывшись в солому. "Не задохнулся ли? - с тревогой подумала она и откинула крышку к стене. Но в это время Павлик сбросил с себя тулуп, стал протирать глаза. - Нет, он не мог задохнуться, - улыбнулась Серафима, - дед позаботился о своем любимом внуке, вон какую "вентиляцию" выпилил у самого изголовья. Пиши пропал сундук".

- Вставай, сынок. Пора в садик.

Мальчик протирал глаза, лениво потягивался, озирался по сторонам. По углам зала вкривь и вкось, с откинутыми крышками, стояли пять больших сундуков. В них спали дед, бабушка, две незнакомые казачки из Невинки. В сундуке, который стоял у почерневшей кафельной печи, лежал отец. У него был тиф, и он второй день бредил в жару. Вот и сейчас он с кем-то разговаривал и ругался. "Опять, наверное, с дядей Степаном, кадюком!" подумал Павлик и вылез из сундука.

Еще только-только светало. Посиневшие стекла сверху донизу были покрыты толстым слоем инея.

Серафима поставила на стол кружку кипятку, кусок селедки - хлеба не было. Павлик быстро поел, оделся и вместе с матерью вышел на улицу.

Шли они долго, прикрыв шарфами рты. Тяжело было пробираться меж огромных снежных сугробов. Но вот наконец и долгожданная швейная мастерская. Серафима отвела Павлика в детский сад, а сама вернулась, остановилась у костра, вокруг которого грелись женщины. Это были жены красноармейцев и рабочих; они пришли в мастерские шить белье бойцам 11-й армии. Лица у всех хмурые, сосредоточенные. У каждой дома горе: у одной убит сын, у другой - муж или брат, у третьей есть нечего... Серафима прислушивалась к их разговорам. Больше всего говорили о хлебе, за которым с ночи надо было становиться в очередь. У костра можно было услышать и про многое другое. Женщины с беспокойством рассказывали о боях у Гурьева, о ночных грабежах, о слухах, которые ходят по городу, - будто белые думают поднять мятеж, перебить большевиков и перерезать всех бойцов 11-й армии.

"Нет, этого им не удастся сделать, - думала Серафима. - Раз выдержали калмыцкую степь, прошли этот ад, то теперь уже ничего не страшно. Страшное осталось позади". Сквозь языки пламени ей виделись толпы тифозных и трупы по всей дороге - от Кизляра до Астрахани. Словно от дурного сна, отмахнулась она от этих видений.

- Нет, бабоньки, этому не бывать, - сказала Серафима. - Не перебить большевиков. Большевики и красные - это народ. А народ не перебьешь. Народу вон сколько - вся Россия! У каждого свое горе... Малец вон у меня умер из-за кадетов, муженек лежит без ног, в тифу...

Концом платка она вытерла слезы. Женщины о чем-то шептались, качали головой. Она подумала о том, что ее горе ни с чьим не сравнимо. Замерз в степи сынок. Заболел Андрей...

"Ах, Андрей, Андрей! Горячая головушка. Переборет ли он болезнь? Или умрет? Умрет, - сказала она себе, - все умирают, и он умрет. Думать мне теперь только о Павлике".

В дверях мастерской появилась заведующая, Петровна, баба дородная и веселая. В руках она держала рулон кремового шелка, расписанного цветочками. Подошла к костру, показала товарец, хитро заглядывая всем в глаза. Сказала:

- Ну, бабоньки, кому на платьице, говори!

Шелк был отменный. Это признали все. Но почему он появился в мастерской?

Петровна тяжело вздохнула:

- Не стало больше на складе бельевого материала. Один шелк! Пошла за советом в ревком, к товарищу Кирову... А он говорит: "Очень хорошо, что нет бязи, шейте красноармейцам белье из шелка, шелк лучше стирается, да и паразиты не очень его любят. Может быть, так и тиф пойдет на убыль". Вот, бабоньки, какие дела!..

В детском саду было двадцать девять мальчиков и девочек. Каждое утро они приходили сюда, садились вокруг большой круглой печки и терпеливо ждали тетю Муру. Она появлялась позже всех, с охапкой щепок и бумаги, строила внутри печки пирамиду из поленьев, в середину клала принесенную растопку и, чиркнув спичкой, захлопывала дверцу. Огонь в печке начинал гудеть, и детям сразу становилось весело. Всегда бы так сидеть у печки! Дров в городе не было. Не было и хлеба. Ребят сюда и собирали, чтобы накормить и согреть.

Тетя Мура варила кофе в большом котле.

- Это кофе по-турецки, - говорила она, - без сахара и молока.

Обжигаясь и причмокивая, дети пили кофе и слушали рассказы тети Муры, пока она не спохватывалась и не убегала в погребок. Оттуда она приносила несколько штук твердой, как камень, воблы и делила ее на всех. С воблой куда веселее было пить кофе "по-турецки" и слушать всякие были и небылицы.

Потом дети выбегали во двор, играли в снежки, катались на салазках, лепили бабу и, замерзшие, возвращались к печке.

Тетя Мура надевала халат, открывала шкаф, и каждый оттуда брал свои тетрадки и карандаши.

Начинались уроки. Занятия по арифметике и родному языку проходили быстро. Самым интересным был урок рисования.

Перепачканная мелом тетя Мура рисовала на доске причудливые картины... Вот она старательно выводит ровный квадрат, в этом квадрате посредине - несколько маленьких квадратиков, перечеркивает их накрест двумя палочками, потом над первым квадратом выводит еще один квадратик, ставит завитушки над ним и, откинув назад голову, объявляет, что нарисованное - "дом с окнами, трубою и дымом".

- Рисуйте, - говорит тетя Мура.

Потом "дом с окнами, трубою и дымом" она огораживает высоким забором из стройных елочек и начинает населять просторный двор животными и птицей. Какими смешными выглядят у нее куры, гуси, собаки, лошади!

В двенадцать часов на Эллинге раздается гудок, и тетя Мура накрывает на стол. На первое у нее неизменный пшенный суп, на второе отварная селедка. Детишки вдосталь наедаются и начинают петь песни. Тетя Мура уходит в губпродком.

Чаще всего в садике поют "Яблочко" или "Ночка темна":

Ночка темна,

Керенский гуляет,

Николай Романов

Ботинки починяет...

Но вот и песни все пропеты! В садике больше нечего делать. Все ждут возвращения тети Муры, чтобы уйти домой. Иногда тетю Муру приходится ждать долго, но она все же приходит и несет пятифунтовый калач и кирпичик повидла. Хлеб и повидло она достает с большим трудом, часто за помощью ей приходится обращаться к самому Кирову. Но зато, когда тетя Мура только показывается в конце двора, дети бросаются к ней навстречу и начинают прыгать вокруг нее и плясать...

Сегодня тетя Мура пришла раньше обычного. Она поставила на стол весы, взяла нож и стала делить хлеб и повидло на равные части, на всех своих воспитанников, приговаривая:

- В городе все голодают, война - беда, а вас кормят, как королей...

Получив свою долю хлеба и повидла, Павлик вместе с другими ребятишками выбежал из ворот, и они вперегонки понеслись к Братскому саду...

С недавних пор детей здесь встречала толпа стариков и старух, одетых в длиннополые шубы и меховые пальто. Старцы окружали детишек, из карманов и потертых муфт вытаскивали тисненные золотом и серебром рождественские и новогодние открытки, елочные игрушки, меховые шапки и варежки, серебряные часы на толстых, тяжелых цепочках и за все это добро выклянчивали хлеб и повидло. Мальчики и девочки долго и не без удовольствия обозревали эти красивые и дорогие вещи, но на хлеб ничего не меняли, чем приводили старцев в бешенство. Так продолжалось несколько дней. А сегодня старик с суковатой палкой в руке подбежал к мальчику Володе, вырвал у него из рук хлеб и повидло и с такой молниеносной быстротой запихал себе в рот, что Володя даже не успел вскрикнуть. Примеру этого старика хотели последовать и другие, но мальчишки, точно воробьи, рассыпались по улице и побежали по домам...

У ворот на занесенной снегом скамейке сидел дед Панкрат и ждал Павлика. Внук протянул ему хлеб со слипшимся куском повидла:

- На, покушай, дедуся, ты, наверное, очень голодный.

Панкрат отломил от куска крошку и вернул хлеб внуку. Потом он полез в карман пальто, вытащил горсть чилима, яблоко и все это отдал Павлику.

- Пойди попей чайку и покушай, сынок. Бабушка ждет тебя. А я пойду на завод. - Панкрат потрепал внука по плечу. - Вот устроюсь на работу и с первой же получки куплю тебе новые сапожки.

- Ты будешь работать, дедуся?

- Да, сынок. Надо работать.

- А сведешь меня на завод? Покажешь машины?

- Покажу, сынок... Пока иди пить чай. Покушай яблочко. Хлеб с повидлом оставь на обед, чилим прибереги на вечер...

Панкрат снова потрепал внука по плечу и направился на завод устраиваться на работу. Давно он тосковал по делу.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Только ушла делегация пекарей, как в кабинет к Кирову вошел кавказец в квадратной бурке до самых пят.

Киров поднял голову от бумаг. По пенсне с большими круглыми стеклами, студенческой выгоревшей фуражке, зажатой в руке, он сразу узнал Буйнакского; оттолкнул кресло ногой, вышел из-за стола.

- Ну вот, встретились в Астрахани! - Киров обнял Уллубия. - Где ты пропадал? Мы уже всерьез начали беспокоиться за твою экспедицию.

- И померз же я в степи, Мироныч, и поголодал же! - Буйнакский сбросил бурку, размотал башлык и предстал перед Кировым в кавказских сапожках, в изношенной студенческой тужурке с заплатами на локтях.

Они сели на диван. Буйнакский стал рассказывать:

- Из Москвы я выехал ровно через две недели после вашего отъезда и ровно через две недели прибыл в Астрахань. Это было тридцатого января. Я думал, что застану вас здесь и мы вместе двинемся на Кавказ. Но вы уже выехали в степь, и там я не смог вас нагнать. Да и не удивительно! Вы на машинах, а я со своей "дагестанской экспедицией" пробирался на верблюдах. Спасибо Федоровой, помогла хоть верблюдов достать. А то прямо пропадай: с транспортом оружия ведь не двинешься пешим через степь! Короче говоря, до Лагани мы кое-как добрались, а там совершили ошибку: свернули с дороги, боясь, как бы не наскочить на деникинскую конницу! По рассказам беженцев, мы должны были ее встретить через десяток верст.

- Теперь понятно, почему мы разошлись в степи, - сказал Киров.

- Проплутали мы целую неделю в степи, по бездорожью, пока не встретились с отступающими частями... Пробиться с транспортом оружия через линию фронта было невозможно, и мы повернули обратно. Так было обидно!

Киров коротко рассказал Буйнакскому о событиях в городе:

- Астрахань, конечно, поможет Дагестану. И не только Дагестану! В помощи нуждаются Баку, Мугань, Терек... Но пока придется немного подождать. Ревком создан здесь буквально на днях. Город в тяжелом положении. Нет хлеба. Сыпняк косит людей тысячами. На днях прибудет армия из степи.

- Я знаю, Мироныч, все знаю! - нетерпеливо перебил Кирова Буйнакский. - Я отступал с этой армией, видел тиф, голод и холод. Но Дагестану надо помочь немедленно. Дагестан стонет под пятой англичан, турецких агентов, собственной буржуазии. Дагестан - это ворота Кавказа.

Киров подошел к карте, висящей на стене:

- Надо сперва собрать армию в кулак, а потом уже протянуть руку помощи Кавказу. Такова создавшаяся обстановка, Уллубий. Силы контрреволюции там велики, и недооценивать их пагубно для нашего дела. Но кое-что, конечно, можно сделать и раньше. И не только можно, но и нужно! Прежде всего необходимо наладить связь с Серго Орджоникидзе, организовать подполье, партизанские отряды и на всем пути наступления противника разрушать его коммуникации, пускать под откос эшелоны и ежедневно, ежечасно уничтожать его живую силу. Врагу надо объявить всенародную войну, чтобы земля горела под его ногами!..

Киров нарисовал Буйнакскому картину народной войны против Деникина и англичан и рассказал про экспедицию Мусенко.

- Но раз так складываются дела, то нельзя ли меня хотя бы одного перебросить в Дагестан? - спросил тот. - Я соберу силы, свяжусь с командирами партизанских отрядов и всё, о чем ты здесь говорил, проделаю в тылу Деникина, в Дагестане. Может быть, дела у нас пойдут так хорошо, что из Дагестана мы уже вскоре протянем руку помощи и Баку? Как ты смотришь на это?

- Надо подумать, Уллубий. План твой мне кажется рискованным, но выполнимым.

- Ты не сомневайся, Мироныч! Все сделаю. Помоги мне только пробраться в Дагестан.

Дверь приоткрылась, вошел секретарь ревкома Баранов. Он сообщил, что пришла делегация актеров драматического театра.

- Пусть немного подождут, - попросил Киров и, когда Баранов вышел из кабинета, притянул к себе Буйнакского. - Я подумал о Лещинском. Вот кто тоже рвется на Кавказ!

- Поехать бы нам вдвоем с Оскаром! - мечтательно произнес Буйнакский. - Мы бы там горы свернули!.. Отпусти его со мной, Мироныч, а? Право, отпусти.

Киров уклонился от прямого ответа.

- А мог бы я его навестить?

- К тифозным не очень рекомендуется ходить.

- Ну, я думаю, ничего страшного не произойдет. Я буду осторожен. Напиши, Мироныч, пожалуйста, записку. Пусть меня пропустят. Я хоть одним глазом посмотрю на Оскара. - Буйнакский спрятал в нагрудный карман пенсне, встал, накинул на плечи бурку. - А ты пока поговори с актерами.

- Посиди у Оскара, - сказал Киров. - Потом пойдем ко мне обедать.

В кабинет вошла шумная делегация актеров драматического театра. Режиссер расстегнул шубу, задыхаясь от волнения. Он размахивал петицией, просил не закрывать театр.

Киров много был наслышан о режиссере - известный актер, любимец астраханской публики, человек хотя и пожилой, но еще полный сил и творческого горения.

Делегаты стояли позади режиссера плотной, молчаливой стеной, готовые до последнего биться за свой театр.

Киров пригласил актеров сесть, но они продолжали стоять. Режиссер говорил о роли театра в просвещении общества, о традициях астраханского театра, о знаменитостях, которые играли на его сцене. Речь его была витиеватой, но горячей и искренней. Актеры теперь самодовольно ухмылялись, многозначительно переглядывались, точно говорили друг другу: "Ну как, здорово кроет наш старик? Нас голыми руками не возьмешь, мы - актеры".

Киров перебирал в памяти все подробности, предшествовавшие закрытию театра. Он с самого начала был против закрытия, думал, что можно обойтись и без этого, но в городе крупных зданий не хватало, и потому пришлось пойти на эту крайнюю меру. Под госпитали были уже заняты все кинотеатры, гостиницы, школы, клубы. А из степи все шли и шли новые партии тифозных, обмороженных, раненых, и нужно было где-то их разместить. Утром он выдал разрешение закрыть театр. Актеры об этом были предупреждены заранее и как будто особенно не возражали... Что же могло случиться? Об этом он и спросил сейчас режиссера.

Режиссер побагровел, на какое-то мгновение даже потерял дар речи.

- А разве вы ничего не знаете, товарищ председатель ревкома?

- Абсолютно ничего!..

Актеры зашушукались. Режиссер подошел к столу, уперся в него руками. По всем правилам театрального искусства он сделал паузу и спросил:

- Не с вашего ли разрешения, товарищ председатель, выброшены на улицу ценнейшие декорации, конфискован наш гардероб, унесен бархатный занавес гордость драматического театра?

- Кто же это похозяйничал у вас в театре?

- Да помощник коменданта гарнизона! Бондарев! Пусть он лучше нам вернет занавес!..

- И гардероб! И декорации! И вообще пусть перестанет грозить нам! зашумели актеры.

- Так это, выходит, сущий разбойник, а не помощник коменданта гарнизона, - Киров рассмеялся, снова пригласил всех садиться. На этот раз они сели. Первым, широко раскинув полы своей шубы, - режиссер, за ним актеры.

И сразу в кабинете воцарилась дружественная обстановка.

- Видимо, переусердствовал помощник коменданта гарнизона, - сказал Киров, - но это дело поправимое. Сегодня же он все вернет театру... Я рад, что вы пришли в ревком. Сам собирался к вам. Хотел узнать, как вы живете, в чем нуждаетесь, что ставите. То, что вас возмутила вся эта история с занавесом и вообще с закрытием театра, - это хорошо...

- Что же тут хорошего? - не без удивления спросил режиссер.

- А вот что... Это значит, что вы настоящие работники искусства, по-настоящему любите театр и мы с вами хорошо сработаемся. Да, да, хорошо сработаемся и совместно будем искать пути обновления драматического театра.

Киров раскрыл портсигар и положил на край стола - для всеобщего пользования. А сам взял кисет с табаком, опустил в него трубку.

- Какой репертуар у вас в театре? Что нового готовите к постановке? спросил он.

Режиссер вдруг как-то весь съежился, стал мять в руках бобровую шапку.

- Да особенно хвалиться нам нечем, - с сожалением ответил он.

- Но все же!..

- В репертуаре театра старые пьесы. Возможно, вы их знаете. Это "Павел Первый" Мережковского, "Возчик Геншель" Гауптмана, "Гувернер" Дьяченко. Готовим к постановке "Первую муху" и "Хамку", но... - режиссер настороженно посмотрел на Кирова, - но вряд ли их придется ставить, они малосозвучны эпохе.

- Только ли "Первая муха" и "Хамка"?.. Названия-то какие! насмешливо сказал Киров, покачав головой. - А "Павел Первый"? А "Гувернер"?.. Те ли это пьесы, которые сейчас нужны народу?

- Нет! - в унисон ответили режиссер и актеры.

- Хорошо, - сказал Киров, - тогда давайте подумаем вот над чем: что мы можем дать нашему новому зрителю? Ведь в театр теперь придет народ!

- Пьес нет! - развел руками режиссер.

- А Горький? Горького, надеюсь, хорошо знаете?

- Даже ставили!

- Что, например?

- "На дне". И "Враги"!

- Даже - "Враги"?.. Это делает честь вашему театру...

- Да, да, ставили пьесу "Враги". Это было осенью прошлого года. Я, например, играл Левшина! - не без гордости сказал режиссер. - Но постановка тогда носила экспериментальный характер.

Киров отложил кисет с трубкой, вытащил из ящика письменного стола экземпляр горьковской пьесы, которую хранил, мечтая когда-нибудь настоять на ее постановке.

- Мне кажется, вашему театру в первую очередь надо взяться за возобновление "Врагов", а может быть - за новую постановку. - Киров перелистал тоненькую книжку, которую держал в руках. - Я не знаю другой пьесы, где бы с такой реалистической силой была показана борьба двух миров и неизбежность социалистической революции. Понятно, такая пьеса не могла увидеть свет рампы при царизме, она была запрещенной для постановки. Но теперь мы обязаны дать народу эту бесценную горьковскую пьесу. Вы посмотрите, какие мудрые слова произносит Левшин: "Пожили мы в темноте беззаконья, довольно! Теперь сами загорелись - не погасишь! Не погасите нас никаким страхом, не погасите!"

Один из актеров вдруг воскликнул:

- А театр? Ведь театр-то закрыт? Где же мы будем играть?

- Вы готовьте пьесу, - сказал Киров. - Это пока можно делать и дома. На постановку у вас, при хорошей работе, уйдет месяц-другой. За это время мы подлечим больных красноармейцев, подыщем под госпиталь другое помещение и, как только спектакль будет готов, освободим театр. Да и тиф, я уверен, к тому времени пойдет на убыль.

- Что бы вы нам еще порекомендовали, товарищ Киров, для постановки? спросил режиссер. - Для перспективы, так сказать...

- Почему бы вам не ставить пьесы Островского? Почему бы не сыграть "Власть тьмы" Льва Толстого? Эту пьесу я смотрел в постановке Передвижного театра лет семь тому назад во Владикавказе и надолго сохранил ее в памяти... Почему бы вам не сыграть "Горе от ума" Грибоедова, "Ревизора" Гоголя, "Бориса Годунова" Пушкина?.. А пьесы Чехова? Что может быть совершеннее этих пьес?

Киров говорил о будущем, о том решительном сдвиге, который должен произойти на нашей новой, советской сцене.

- К вам в зрительный зал теперь придут другие люди, - сказал он. Они придут в театр не для пустого времяпрепровождения, не для легкой забавы, полезной для пищеварения, а для того, чтобы увидеть правду жизни и научиться за нее бороться.

- Скажите, товарищ председатель ревкома... Не причастны ли вы сами к театру? - У режиссера, кажется, блеснула какая-то догадка. Он испытующе посмотрел Кирову в глаза.

Причастен ли?.. Киров не сразу нашелся что ответить. Как всегда, когда разговор заходил о театре, он смущался, испытывал сильное душевное волнение.

Сергей Миронович мог бы рассказать сидящим в кабинете актерам о том, как совместно с другими заключенными лет восемь назад он ставил пьесу М. Горького "На дне" в томской тюрьме, где, кстати, также по его инициативе выходил нелегальный рукописный журнал "Тюрьма".

Мог бы рассказать о своем, правда небольшом, драматургическом опыте работе над сатирической пьесой, в которой он высмеивал деятельность новоиспеченного депутата Государственной думы, купца первой гильдии Максима Рогожина, простоту нравов в политической жизни страны. Пьеса эта была начата в тюрьме, закончить ее там он не успел, потом не мог выбрать свободного времени: заедала газетная работа, надо было с этими "деятелями" Думы бороться на страницах "Терека"... Друзья, которым он читал отдельные сцены из пьесы, высоко отзывались о них, говорили о его незаурядном художественном таланте... А вскоре началась война, другие темы и проблемы становились злобой дня...

Мог бы рассказать и о своем страстном увлечении театром. Каждый раз, когда он попадал в Москву, театр отнимал у него все вечера. И даже в эту зиму, когда он в столице готовился к поездке в Астрахань, они с Лещинским, набегавшись целый день по морозной Москве по делам экспедиции, вечерами все же ухитрялись попасть то в Большой, то в Малый театр, то в театр имени Революции. Хотели насладиться всем лучшим, что им могла дать театральная столица...

Да, о многом бы мог рассказать Сергей Миронович актерам. Но с присущей ему скромностью он ответил:

- Нет, к театру не причастен. Но рецензии на постановки писал, и довольно часто. Я работал во Владикавказе в газете "Терек". - Киров взял кисет и набил трубку, крепко уминая табак большим пальцем.

Когда Киров вошел в палату Лещинского - небольшую комнату в конце длинного и полутемного госпитального коридора, в которой до этого жила уборщица, - Уллубий Буйнакский, размахивая фуражкой, вдохновенно рисовал Оскару картину будущего похода в Дагестан. Оскар сидел в постели, обхватив руками колени, и мечтательно слушал. Он сильно изменился за время болезни, похудел, оброс щетиной. Но синие его глаза ярко светились, и крепко были сомкнуты губы.

- Ну, как здоровье? - догадавшись, о чем они ведут разговор, спросил Киров.

- Насчет Дагестана мы все решили! - ответил Оскар.

- От тебя требуется только небольшая помощь, - сказал Буйнакский.

- И благословение!..

Киров сел на табуретку. Снял фуражку. Потер руки:

- Холодно! Удивительно поздняя весна для этих мест. Старики говорят, что в эту пору, бывало, Волга давно уже гремела льдами.

- И пташки пели! - Лещинский засмеялся, положил руку на колено Кирову. - О природе поговорим потом. Скажи: благословляешь или нет?

- На одном благословении, я думаю, вы дальше Михайловки не уедете. К тому же я не совсем понимаю, о чем идет речь. - Киров погрозил им пальцем. - Обо всем этом надо подумать, о таких вещах не говорят в госпитале. Здесь выздоравливают.

- Здесь стены знаешь какие? - спросил Лещинский. - В десять кирпичей, как в крепости!

Киров попытался перевести разговор на другую тему, но Лещинский и слушать его не хотел. Говорить с ним сейчас о чем-нибудь ином было невозможно. Он весь был наэлектризован рассказами, планами и предложениями Буйнакского, мысленно был уже в Дагестане, в этой стране гор, которую хорошо знал и горячо любил. В таком же состоянии находился и Буйнакский. Киров как-то невольно сравнил их и удивился тому, как они похожи друг на друга...

Буйнакский вдруг стиснул в руке фуражку, подошел к Кирову:

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы.

- Вот и все, - сказал он, отойдя к окну.

- Браво, Уллубий! - Лещинский всем корпусом подался вперед, пытаясь встать с кровати. Киров остановил его, заставил лечь. Лещинский взял его за локоть, торопливым шепотком заговорил: - Послушай, Сергей. Мы предлагаем такой план: Уллубий с небольшой экспедицией пробирается в Дагестан, организует там партизанские отряды, собирает подполье. Я поправляюсь, немедленно еду к нему на помощь. Ты здесь заново формируешь армию, готовишь флот к походу и в один прекрасный день идешь на помощь Дагестану... Как, одобряешь?

Киров и на этот раз уклонился от прямого ответа: он не любил скоропалительных решений.

- Поживем - посмотрим. Тебе надо еще поправиться, Уллубию - отдохнуть после поездки в степь...

- Никакого отдыха! - возразил Буйнакский. - Мне только ночь поспать в теплой постели, выпить самовар горячего чаю, и я снова готов к любому походу!

- Ну вот и прекрасно! - Киров встал. - Поживешь у меня несколько дней, будешь кунаком.

- Спасибо, Сергей Мироныч. Я рад быть твоим кунаком, это большая честь для меня, но на этот раз... не больше одного дня! Надо спешить! Впереди дальний и рискованный путь, огромная работа!.. Дорог не только каждый день, дорога каждая минута. Я думаю, что ты лучше меня все это понимаешь. Но, я догадываюсь, тебе хочется хорошенько подумать обо всем и потом уже принять решение. Хорошо. Согласен! Скажи... я тебя не стесню?

Киров усмехнулся:

- Думаю, что нет. Говорят, квартира у меня большая.

- А ты что, дома не живешь? - удивился Буйнакский.

- Нет. Некогда, Уллубий. Времени мало. Дни горячие!

В дверь постучали.

- Войдите! - крикнул Лещинский.

Буйнакский прошел к двери, раскрыл ее. На пороге с подносом в руке стояла медицинская сестра. Это была Кауфман.

- Разрешите накормить больного, - мило улыбаясь, потупив глаза, произнесла она, входя в палату.

- Не рановато ли? - Лещинский поморщился. Ему очень не хотелось расставаться с Кировым и Буйнакским.

- Пора, пора! - строго сказал Киров.

Все так же улыбаясь, сестра поставила поднос с обедом на подоконник, накрыла чистой, накрахмаленной салфеткой тумбочку, придвинула ее вплотную к кровати и очень умело разместила на ней и первое - пшенный суп, и второе - жареную рыбу с пшенной кашей, и тарелку с хлебом, и голубую розетку с кусочком сливочного масла.

- Ничего не забыто? - спросила она.

- Спасибо, Анна Семеновна, всего достаточно, - поблагодарил Лещинский.

- Кушайте, пока все горячее. На третье я вам принесу компот из сухих фруктов. - Кауфман взяла поднос и, раскланявшись, вышла из комнаты.

- Какая заботливая сестра! - Буйнакский был восхищен.

- Да, она ко мне проявляет большое внимание. Просто трогательно! И эту салфетку, и эту голубую розетку, уверен, она принесла из дома. Где их взять в госпитале? - Лещинский попробовал суп. - Отличный суп!

- Ну, не будем тебе мешать. - Киров помахал фуражкой. - И нам, пожалуй, время обедать.

И они вышли из палаты.

На улице Буйнакский сказал:

- До твоего прихода Оскар прочел мне отрывки из неоконченной поэмы. Тебе читал? Не думал, что он такой способный поэт.

- Отрывки эти я знаю. Пишет Оскар образно и лаконично. Но этого еще недостаточно, Уллубий, - ответил Киров. - Нужны большие человеческие характеры, большие страсти, когда человек берется писать о нашем грозном времени. Всего этого в написанных кусках пока нет. При серьезной работе вещь у него может получиться. Но для этого нашему Оскару надо как можно скорее избавиться от влияния символистов и вообще декадентов. Нельзя заумными образами писать эпическую поэму. Все это я ему высказал. Может быть, даже с излишней резкостью. Хотя, по правде сказать, мои познания в области поэзии более чем скромные. Я сужу о ней как рядовой читатель.

Буйнакский поверх пенсне посмотрел на Кирова:

- Ну, не такой уж рядовой! - И он рассмеялся.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В дежурной комнате Кауфман чуть не задохнулась от смеха.

Как долго она мучилась, чтобы узнать, кто этот таинственный больной по фамилии Лещинский. Сколько было догадок, предположений! Нигде не работает, а какой почет: отдельная палата, усиленное питание! Сам Киров навещает его через день!

Кто он?

Она подолгу простаивала у двери палаты, прислушиваясь то к бормотанию Лещинского, когда он бредил, то к песням, которые он пел, когда чувствовал себя лучше и пытался ходить по палате. Пел он много и хорошо. Любил романсы. Часто по-французски пел песни Беранже.

Кто он?

Разгадка наступила неожиданно, сегодня, когда к Лещинскому пришел Уллубий Буйнакский. Кауфман не раз видела Буйнакского в Военном комиссариате, когда он проездом в Царицын готовил в Астрахани транспорт оружия для Дагестана. "Но ведь это было в июле прошлого года, перед августовским мятежом, - думала она. - Как же он вновь очутился в Астрахани, когда Дагестан отрезан от России армией Деникина? Что может быть общего между Буйнакским и Лещинским?.."

Она взяла поднос с обедом и встала у двери палаты. Это - на всякий случай, оправдание хорошее: не решается войти к больному, у больного посетитель, они о чем-то разговаривают и спорят. Так она подслушала весь разговор Буйнакского с Лещинским.

Когда Кауфман увидела в окно Кирова, она ушла в дежурную комнату сестер, дождалась, когда он пройдет в палату, снова взяла поднос и встала у двери. Сомнений больше не могло быть: Лещинский - подпольный работник, вместе с Буйнакским он собирается в Дагестан.

В седьмом часу вечера Кауфман пришла домой. Ее ждала записка от мадам Сильвии. Кауфман приглашали на лото. Она обрадовалась и тут же стала переодеваться.

Муж, придя с работы, готовил в кухне обед. Две дочери - одна одиннадцати, другая тринадцати лет - мыли посуду.

- Может быть, сегодня побудешь дома? - спросил муж.

- Нет, мне надо идти по срочному делу, - ответила Кауфман.

- Интересно, когда у тебя закончатся эти "срочные дела"?..

- Опять недовольны! - возмутилась Кауфман. - И чем вы недовольны? Другие мечтают о куске хлеба - у вас есть даже икра! - Она с презрением посмотрела на мужа. - Что вам еще надо, что?

- Внимание к дому, к детям, - сдерживая гнев, сказал муж.

- Этого у меня не было, нет и не будет! - закричала она. - Вы понимаете - нет, нет, нет! - Она разрыдалась.

Девочки переглянулись и с сожалением посмотрели на мать. Она для них была словно чужая.

- И зачем люди женятся? Обзаводятся семьей? - сквозь всхлипывания говорила Кауфман. - Прислуживай мужу и детям, вечно заботься, стирай, стряпай для них... Тоска! А если я рождена не для этого, а для других дел? Более высоких и значительных?..

- Не надо было выходить замуж! - уже спокойно сказал муж.

- Ну, сделала глупость, так вы что, всю жизнь за это меня будете казнить?

- Нет. Мы уйдем от тебя. Казни себя сама. - Он кивнул дочерям, и они вышли из кухни...

Через некоторое время, забыв о семейной ссоре, в самом хорошем расположении духа Кауфман шла по Московской. У губкома навстречу ей попался помощник коменданта гарнизона Иван Бондарев, известный в Астрахани как человек особого "ндрава". Он шел из ревкома. Бондарев отличался тем, что никогда не здоровался первым. Увидев помощника коменданта гарнизона, Кауфман весело приветствовала его.

- Добрый вечер, - хмуро ответил Бондарев.

- Что невесел? Что могло случиться с начальником? - с наигранной тревогой в голосе спросила Кауфман и взяла Бондарева под руку. - Проводи до угла.

Они были друзьями. Кауфман всегда называла его "начальником", а это льстило его самолюбию.

- Начальником!.. Этого начальника ни во что не ставят, отменяют его законные действия и поступки. Вот сейчас, например, иду на свидание с проклятыми артистами театра. Надо вернуть им занавес и всякую там бутафорию. Муторно на душе, Кауфман, так бы и запил с горя.

Кауфман ничего не поняла из слов Бондарева, и ему пришлось коротко рассказать всю неприятную историю с театром.

- Я и не знала, что с тобой такое несчастье! - с той же наигранной тревогой в голосе сказала сестра. - Боюсь, что это цветочки, ягодки будут впереди.

- Я тоже так соображаю, - сказал Бондарев. - Но меня не проведешь. Бондарев - истинный пролетарий, потомственный бондарь. Вот, потрогай мозоли!.. Отец мой был бондарем, дед и прадед тоже. Мы бондарева рода, Кауфман!

- Чего уж там говорить! Тебя знает вся Астрахань, ты - признанный вождь форпостинского пролетариата! А вот, поди, не признаёт тебя ревком!..

- Не признаёт... Но ничего, - с угрозой проговорил Бондарев, признает! Бондарев еще покажет себя. Он еще наведет в Астрахани порядок. Он стиснул руку Кауфман и ушел, скрипя сапогами.

Зная характер Бондарева, Кауфман с удовольствием представила себе, какая пойдет смута по Астрахани против ревкомовской власти.

Еще недавно Бондарев жил на Форпосте, среди бондарей, рыбаков, таскалей и извозчиков. Имел небольшую мастерскую при доме, где работала вся его многочисленная семья, племянники-сироты, два слепых старца. Бондарев выгодно сплавлял товар подрядчикам. Но выбиться "в люди" ему так и не удавалось: работа бондаря грошовая, весь Форпост был в бондарных мастерских, конкурировавших друг с другом. Тогда он забросил бондарное дело, взвалил всю работу в мастерской на жену и долго пропадал где-то в верховьях Волги. Войну просидел в тыловых частях. После Октябрьской революции вернулся в Астрахань с отрядом анархистов и некоторое время "наводил анархию в городе". Потом анархисты уехали "подкормиться" на Кавказ, и Бондарев долго не знал, чем заняться, к кому примкнуть, пока дальновидные форпостинские дельцы не надоумили его войти в доверие к большевикам. Вскоре как раз представился подходящий случай: январский мятеж 1918 года. В боях с белогвардейцами Бондарев отличился и с этого времени при помощи дружков из Форпоста пошел в гору, стал по каждому поводу произносить громовые речи.

Его продвигали в "вожди форпостинского пролетариата". За него драли глотку владельцы рыбных садков, таскали и извозчики. Его тайно поддерживали хозяева бондарных мастерских, все эти горюновы, заваруевы, фатькины, федичкины и тишечкины. На первых порах Бондарев стал начальником районного отделения милиции. Потом друзья выхлопотали ему место помощника коменданта гарнизона Астрахани.

Не веря ни в белых, ни в красных, втайне мечтая лишь об одном выбиться "в люди", Бондарев вскоре кое-что уразумел в "политических делах" и вдруг, на удивление астраханцам, на некоторое время затих: не появлялся на митингах и собраниях, не произносил речей, от которых у слушателей мурашки бегали по спине. Это было в период дружбы Бондарева с Кауфман, когда она вбивала ему в голову идею самостийности города Астрахани и Астраханского края. Бондарев загорелся бредовой мыслью создать в дельте Волги "царство рыбников и бондарей", обособить это "царство" от России, объявить Астрахань вольным городом и торговать белорыбицей и паюсной икрой со всем миром. У него даже был заготовлен герб будущего государства, нечто напоминавшее этикетку с консервной банки: перекрещенные севрюги на фоне приземистой дубовой бочки, символ "союза рыбников и бондарей".

Через черный ход Кауфман прошла в шляпный магазин мадам Сильвии. Прежде чем войти, она постучала и сказала пароль, как это было условлено между друзьями мадам Сильвии. Ей открыла татарка-служанка.

Антресоли гремели от шума и смеха. Играл граммофон. По винтовой лестнице Кауфман поднялась наверх. Там было полно народу. За столом играли в лото.

Мадам Сильвия с очаровательной улыбкой поднялась из-за стола навстречу Кауфман. Она всегда и всем улыбалась. Это была дама в туго затянутом корсете, с пышным, высоким бюстом, как у манекена. Она игриво взяла Кауфман за руку и повела на свою половину, за тяжелые цветастые портьеры, щебеча на невыносимом жаргоне - смеси русского, французского, немецкого и черт знает каких еще языков, без устали рассказывая сплетни, пикантные истории о княгине Тумановой, устаревшие анекдоты и сомнительной достоверности новости.

Кауфман тоже улыбалась и ждала. Она хорошо знала, что не из-за этих пустяков пригласила ее мадам Сильвия на лото.

"Что на этот раз нужно мадам Сильвии? - гадала Кауфман. - Бриллианты? Но она достаточно скупила их еще прошлым летом. Хрусталь? У нее пять ящиков хрусталя. Картины? Черная икра? Мука?.."

Нет, мадам Сильвии, оказывается, нужно было совсем другое: баночка цианистого калия и список коммунистов Астрахани.

Кауфман догадалась, в чем дело, и заказ приняла. Она могла все достать. Тем она и славилась. К тому же мадам Сильвия была щедрой женщиной и имела самую различную валюту, которую ей доставляли персидские купцы, привозившие в Астрахань сушеные фрукты, рис, хлопок.

Вдруг портьеры разлетелись в стороны, и на пороге появились знакомые лица:

- Начинаем новую игру! Просим за стол.

Дамы пошли к столу.

Банкомет объявил условия игры.

Карта стоила десять рублей николаевскими, тысячу рублей керенками. Десятая доля выигрыша шла в пользу хозяйки дома на оплату керосина.

Контролер, старый, плешивый господин, банковский служащий, с мешком в руке обошел игроков, роздал карты, собрал плату в мешок и под дружный хохот собравшихся водрузил мешок на стол, объявив астрономическую сумму банка.

Банкомет вытащил "бочку", и игра началась.

В первую же игру Кауфман выиграла.

"Счастлива, - сказала она себе, - я сегодня поразительно счастлива!"

Контролер выложил перед ней из мешка пеструю груду денег, она запустила в них руки, долго шуршала бумажками. Мадам Сильвия принесла ей наволочку.

Во вторую игру Кауфман снова выиграла и почти до отказа набила деньгами наволочку. На нее, как на героиню, смотрели игроки, и она всем улыбалась, счастливая и растерянная.

Потом выиграла дама с тройным подбородком, сидящая напротив мадам Сильвии. От радости с нею стало худо, она упала в обморок.

- Воды, воды! - закричали все вокруг стола.

Пока приводили счастливицу в чувство, банкомет объявил перерыв.

Мадам Сильвия снова увела Кауфман за портьеру, шепнула ей на ухо:

- К тебе, голуба, имеет интерес один важный господин.

- Да что вы, мадам Сильвия! - с притворным удивлением произнесла Кауфман.

- Да, да, голуба, очень важный господин!

- Интересно, зачем я ему понадобилась? Кауфман не красавица, да и не так уж молода...

- Но Кауфман - великая женщина! - сказала мадам Сильвия самым серьезным тоном.

Кауфман подкинула наволочку с выигрышем:

- Деловой человек?

- О да.

- Богатый?

- О да!

- И давно вы его знаете?

Мадам Сильвия отвела глаза. Кауфман захихикала, прикрыв ладонью рот. Потом сказала:

- Я догадываюсь, я, видимо, знаю его!

Мадам Сильвия замахала руками:

- Нет, голуба, вы не можете его знать, он из другого города, а не из этой паршивой Астрахани.

- Он немец из Сарепты, продавец горчицы Фриц Кениг, не так ли?

Потрясенная мадам Сильвия только простонала:

- Голуба...

- Вы удивлены? Сказать вам больше? Фриц Кениг - такой же продавец сарептской горчицы, как я китайская принцесса.

- О, я вас не понимаю! - отшатнулась от Кауфман мадам Сильвия.

- Не понимаете? - Кауфман снова захихикала. Потом, прищурив левый глаз, правым, сверлящим, как бур, впилась в мадам Сильвию. - Вы всё прекрасно понимаете... А не знаете ли вы Адама Фокленда?

Услышав имя английского разведчика, мадам Сильвия упала в кресло, скрестив руки на своей пышной груди.

Кауфман решила сразить мадам Сильвию.

- Я знаю также, - продолжала она жестко, - что вы совсем не мадам Сильвия и что вы умеете делать не одни только французские шляпки. Но об этом потом, потом...

Мадам Сильвия закрыла лицо руками.

- Не надо, больше не надо, я боюсь вас, - простонала она.

Кауфман могла бы совершенно сразить мадам Сильвию, если б сказала, что хорошо знает и выполняет поручения и мистера Хоу, и мистера Чейса, представителя фирмы по производству холодильных машин... Но она предусмотрительно промолчала, подумав: "Бог ее знает, кому она еще служит, кроме англичан!"

- Я пошутила, - сказала Кауфман и похлопала мадам Сильвию по спине. Я ваш старый друг. Нам долго еще вместе работать. Приходите завтра на чай. На five-o'clock... Впрочем... Вы ведь "француженка", а это английский обычай. Захватите и вашего "Фрица Кенига - немца из Сарепты". У меня безопасно. Списки коммунистов и цианистый калий - сущая ерунда! Для вашего Фокленда у меня есть кое-что поважнее. - Она подумала о Лещинском и Буйнакском.

Она оделась, взяла наволочку с выигрышем и откинула портьеру.

За столом играли. Кауфман спустилась по винтовой лестнице вниз. На стуле дремала татарка-служанка. Из наволочки Кауфман вытащила пачку керенок, сунула служанке в руку и вышла на улицу. Наверху, ей вслед, грянул граммофон: "Обидно, ах, досадно..."

На улицах было светло и оживленно, во многих квартирах раскрыты ставни. Навстречу то и дело попадались веселые парочки. Вчера этого еще не было. Иногда Кауфман встречала знакомых. Ее знали многие в городе: как медицинскую сестру, как активистку женотдела, как великую мастерицу на всякие сделки. Через Кауфман можно было достать любые продукты, продать драгоценности, купить валюту, найти богатую невесту для богатого жениха. Она была незаменимым посредником в коммерческих, семейных, но еще больше в темных делах, хотя об этом знал ограниченный круг людей.

К Кауфман относились по-разному. Впрочем, на это ей было наплевать. У нее было собственное мнение о себе и людях, которых она или презирала или ненавидела. Не случайно в таком большом городе, как Астрахань, среди большого круга знакомых она не имела ни одной подруги, ни одного друга... разве что "потомственного бондаря" Бондарева, шальную голову...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Вернувшись с объединенного собрания совета профсоюзов и фабрично-заводских комитетов, Киров вызвал в ревком Атарбекова и его комиссию по налаживанию работы ЧК и Особого отдела. На этом собрании был поддержан призыв ревкома и принято решение строго соблюдать хлебную монополию. Но среди профсоюзных работников нашлись и такие, которые потребовали отменить карточную систему, объявить свободную торговлю хлебом, в противном случае грозили забастовкой на своих предприятиях (на лесопильном заводе и в бондарной мастерской). Хотя собрание и встретило эти угрозы криками "позор" и подтвердило свое безоговорочное решение по хлебному вопросу, Кирова эта история заставила серьезно задуматься. Было ясно, что меньшевики, пробравшиеся в профсоюзы, не собираются складывать оружия, что они пользуются поддержкой астраханской контрреволюции, буржуазии, белоказачества и что реформы и декреты военно-революционного комитета и впредь они будут встречать в штыки.

Взволновало Кирова и другое событие, происшедшее в этот же вечер в клубе моряков. Там шел концерт. Последней выступала пианистка. Она должна была исполнить интермеццо из "Кармен", но сыграла похоронный марш Шопена.

Моряки вывели пианистку в коридор, учинили ей допрос. Пианистка отвечала дерзко, заявила:

- Не сегодня-завтра Астрахань будет взята белыми, вот и сыграла вам похоронную! О, как я вас ненавижу! - И с ней сделалась истерика.

Пианистка оказалась женой Гладышева, бывшего председателя правления астраханских консервных заводов, снятого на днях Кировым с работы. В концертную бригаду попала случайно, по мобилизации культкомиссии губисполкома.

Киров много курил, шагая по кабинету.

Тревожили думы и заботы. "Где Мусенко и Федорова с отрядом? Как пробирается Буйнакский по заснеженной степи? Где застряли хлебные маршруты? Как Боронин?" Иногда он останавливался у окна или садился на диван, закрывал рукой глаза. Хотя в эти дни в городе и не было замечено явных признаков готовящегося белогвардейского мятежа, на сердце было неспокойно.

Раньше улицы города в это время были полупустынными. Рабочие и служащие трудились на предприятиях и в учреждениях до позднего вечера, а обыватель отсиживался дома, и если он и пробегал по улице, то быстро, не желая быть замеченным патрулями. И что особенно резко бросалось в глаза обыватель был плохо одет: все ценное он прятал.

А тут вдруг город ожил. Правда, и весна давала о себе знать, впервые выглянуло солнце. Но дело было не в весне: обыватель ждал каких-то событий.

Проходя с Ульянцевым по Никольской мимо парикмахерской, которая еще вчера была заколочена досками, Киров обратил внимание на двух людей. Один из них, статный господин с нафабренными усами, был в котелке, богатой шубе, второй - в пальто из дорогого сукна и мягкой добротной шляпе. Вели они себя так, будто бы не было ни войны, ни тифа, ни голода. Киров не слышал разговора этих людей, до него долетели лишь слова, сказанные господином в шубе: "Скоро весна!", затем реплика господина в пальто: "Надолго ли?" И снова слова господина в шубе: "На этот раз - навсегда!"

Киров обернулся. Господин в шубе что-то шепнул своему спутнику, и они громко, беспечно засмеялись.

Изменившись в лице, Киров сжал кулаки. Ульянцев сперва не понял, в чем дело; он стал оглядываться по сторонам, обернулся и увидел хохочущих; похлопал по маузеру, гневно сказал:

- Дай срок, наплачутся.

В эти дни Кирову несколько раз приходилось проезжать и проходить по Никольской. Это был торговый центр города. Здесь находились конторы богатейших фирм, агентства разных торговых и транспортных обществ, лучшие рестораны, винные погреба, магазины колониальных товаров. Совсем недавно тут было тихо и безлюдно, а сейчас везде чувствовалось оживление: торгаши высыпали на улицу.

В пятом часу вечера из Москвы приехал новый председатель Реввоенсовета фронта Мехоношин Константин Александрович. В простом пальто, с небольшим чемоданом в руке, он меньше всего походил на военного.

В Реввоенсовете Мехоношин первым делом засел за карту. Хотя он был в курсе всех последних астраханских событий, но внимательно выслушал рассказ Кирова о положении в городе и в армии.

Мехоношин был немногословен, нетороплив в оценках и выводах - это понравилось Сергею Мироновичу. Вообще чувствовалось, что в его лице Астрахань приобрела серьезного военного работника, наделенного к тому же большими полномочиями...

Когда Киров вернулся в ревком, там его уже дожидались Атарбеков, Чугунов и Аристов. Они вошли вслед за ним в кабинет.

- Москва утвердила назначение! - Атарбеков протянул Кирову телеграмму Дзержинского. - Как будто бы самому и не очень красиво ликовать по этому поводу, но время, время какое!..

Киров пробежал телеграмму, сказал:

- Да, вступаешь в должность в тяжелые, исторические дни. На твоем месте я бы тоже радовался. Поздравляю!.. Садитесь, товарищи.

- Веселое дело, черт побери, вступать в должность в такие дни! Атарбеков сбросил шинель и подсел к столу. - Хотя бы на неделю раньше! На одну неделю! Ты даже не представляешь себе, как много можно было бы успеть... Прихожу на телеграф, спрашиваю, нет ли ответа из Саратова по поводу хлебного маршрута. Телеграфист - такой высокий, молчаливый парень, я его знаю еще по Пятигорску, - протягивает руку, говорит: "Поздравляю вас, товарищ Атарбеков". Я радостно пожимаю ему руку, говорю, что вот как хорошо получается: в такую тяжелую минуту получаем хлеб и всякое такое. Он молча меня выслушивает, потом говорит: "Получена "молния" от Дзержинского: вы назначены председателем ЧК"... Оказывается, телеграмма из Москвы пришла еще в пятом часу, а начальник телеграфа об этом никому не соизволил сообщить, потому что, видите ли, у него в это время не было посыльного на телеграфе.

- Вот тебе первое поручение - наведи порядок на телеграфе. Новый председатель Реввоенсовета человек серьезный и не потерпит там безобразий. Но об армейских делах сам поговорит с вами. Совещание назначено на девять вечера. - Сергей Миронович обвел всех веселым взглядом: радовал его и приезд Мехоношина, и назначение Атарбекова. - Что ж, товарищи, начнем наше "чрезвычайное заседание"? Кто будет докладывать?

- Пусть Атарбеков! Человек он у нас новый, ему все видней со стороны, - предложил Чугунов.

- К тому же - на должности теперь, - согласился Аристов.

- Прошу, Георг. - Киров откинулся назад, приготовившись слушать невеселые вести.

Атарбеков рассказывал о деятельности прежнего состава ЧК и Особого отдела. Картина получалась неприглядная. Многие сотрудники этих двух ответственных учреждений брали взятки, занимались различными злоупотреблениями. Большинство из них обманным путем пробралось в ряды партии. Чтобы создать видимость борьбы с контрреволюцией, они хватали и сажали в тюрьму порой совсем безвинных людей, и чаще всего коммунистов, осмелившихся покритиковать порядки, насаждаемые в учреждениях Шляпниковым и другими троцкистами.

- Наша комиссия пришла к выводу, - заключил Атарбеков, - весь состав ЧК и Особого отдела надо предать суду Ревтрибунала. Начало мы уже положили. Всех этих мерзавцев посадили в тюрьму, а помещение ЧК приказали продезинфицировать и проветрить. Раскрыть все окна настежь!..

- Это вы сделали правильно, - засмеялся Киров. - Только не остудите помещение, потом дров не напасетесь. - Он посмотрел на Чугунова. - Что так мрачен наш губвоенком?

- Не с чего быть веселым, товарищ Киров. - Чугунов задумчиво покрутил усы. - Надо ли нам цацкаться со всей этой сволочью? Я бы их и судить не стал. Расстрелял всех - и дело с концом! А то понаехало в Астрахань много всякой дряни. Город-то особенный! Форпост Советской России на далеком юге. Тут надо глядеть в оба!

Киров поднял руку:

- Только не перехлестывать, товарищи. И без партизанщины! Надо внимательно разобраться в каждом человеке.

Атарбеков положил перед Кировым список рекомендуемых сотрудников в новый состав ЧК и Особого отдела. В основном это были коммунисты астраханских предприятий и частей гарнизона. В списке можно было увидеть и кавказцев - из Пятигорска, Владикавказа, Грозного, попавших в Астрахань с отступающими частями 11-й армии.

Киров просмотрел список.

- Хорошо, вечером я согласую этот список с Мехоношиным, и мы его утвердим на ревкоме. Но с одним условием, - он с лукавинкой взглянул на Атарбекова, - новому составу не повторять ошибок старого ЧК!

- За этим уж я прослежу! Пусть попробуют ошибиться! - Аристов сощурил свои цыганские глаза, поигрывая кинжалом на тонком кавказском пояске.

Хотя это было сказано в шутку, но Атарбеков обиделся и неприязненно посмотрел на Мину Львовича Аристова.

Киров встал:

- До встречи на ревкоме, товарищи!

Ночью, после заседания ревкома, в котором участвовал и новый председатель Реввоенсовета фронта Мехоношин, Атарбеков провел широкую операцию по аресту контрреволюционной астраханской буржуазии. С одним из Коммунистических отрядов действовал Аристов, с ротой Реввоенсовета Чугунов.

Аресту подверглись наиболее активные контрреволюционеры и "рыбные короли". Успех этой операции был обеспечен внезапностью и полной тайной ее подготовки.

В третьем часу ночи с отрядом красноармейцев Атарбеков окружил дом астраханского миллионера Павла Беззубикова. Еще несколько дней назад по городу распространился слух, что Беззубиков тяжело заболел. Говорили - у него произошло кровоизлияние в мозг, наступил паралич левой половины тела. Болтали и много другого. Эти слухи были до того назойливы и противоречивы, что Атарбеков решил сам заняться Беззубиковым.

Подойдя к дому миллионера, он позвонил. Ему долго не открывали. Тогда красноармейцы стали стучать в парадную дверь прикладами.

Вскоре на лестнице послышался топот ног, беготня, потом за дверями долго шептались, спорили, ругались, пока наконец не загремели засовы, тяжелые цепи и крюки. Дверь приоткрылась. На пороге показалась мадам Беззубикова. Позади нее, на ступеньках, с пистолетами в руках стояли два молодых человека.

Атарбеков показал мандат на обыск:

- Не пытайтесь сопротивляться. Дом окружен отрядом. На каждый выстрел мы ответим десятком выстрелов!

- Что вы, что вы! - Мадам Беззубикова замахала руками. - С какой стати нам стрелять? Мы мирные люди. А не открывали долго потому, что не знали, кто стучится в такой поздний час... - Приседая, она стала пятиться назад, прикрикнув на "племянников", чтобы они спрятали свои пистолеты.

- В таком случае прошу сдать оружие! - Атарбеков вошел в парадную.

Молодые люди переглянулись, не зная, на что решиться.

- Сережа!.. Павлик!.. - взмолилась мадам Беззубикова. - Отдайте ваши револьверы.

Зло глядя на Атарбекова, молодые люди молча протянули ему пистолеты.

- Ну вот и хорошо, - с усмешкой сказал Атарбеков. - А то они и выстрелить могут. - И он передал оружие рядом стоящему красноармейцу.

- Это мои племянники, - приседая, проговорила мадам Беззубикова. Сыновья моей покойной сестры, мальчики неразумные, горячие...

Атарбеков приказал их обыскать. У милых "племянников" в задних карманах брюк нашли еще по пистолету.

Атарбеков стремительно пробежал по лестнице наверх. За ним - чуть ли не половина отряда.

В доме было многолюдно. Кроме родни Беззубикова и прислуги здесь было много посторонних. Атарбеков приказал всех собрать в столовой, а сам вместе с гарнизонным врачом Соколовым зашел в спальню. Там был полумрак. Грузный, двенадцатипудовый Павел Беззубиков лежал на громадной "екатерининской" кровати красного дерева и тяжело дышал. У постели больного, со скорбным лицом, с молитвенником в руке, сидела старая сестра-монахиня. Прислонившись к кафельной печи, стоял смертельно бледный лечащий врач. Атарбеков попросил сестру-монахиню и врача выйти из комнаты, а Соколова - осмотреть Беззубикова.

В спальню, рыдая, вошла мадам Беззубикова. Она просила не трогать мужа, который, по ее словам, вот уже третий день находится в бессознательном состоянии.

- Зря вы плачете, - успокоил ее Атарбеков. - Ни вам, ни вашему мужу, ни кому-либо другому в доме ничего не угрожает... при условии, конечно, если не найдут чего-либо компрометирующего. Скажите, по какому случаю у вас в доме собрано столько народу? В такой поздний час?

- Что же тут удивительного, - утирая слезы и косясь на кровать, ответила мадам Беззубикова. - Умирает Павел Иванович. Это все родственники и компаньоны фирмы. Прослышали о тяжелом состоянии мужа, вот и слетелись со всех сторон. Ждут смерти - урвать долю из наследства.

- Вашему мужу и на самом деле плохо?

Мадам Беззубикова опустила глаза:

- Мы потеряли всякую надежду...

Кивнув Соколову, чтобы тот занялся больным, Атарбеков вышел в коридор.

В столовой шел обыск, проверялись документы.

На чердаке в соломе красноармейцы нашли завернутый в одеяло разобранный "максим", пять ящиков патронов; в подвале среди старой мебели и всякой рухляди - семь шашек, двенадцать винтовок, четыре ящика патронов, с десяток гранат, носилки и флаг Красного Креста.

Атарбеков осмотрел чердак и подвал. По тому, как старательно были заложены мешками с землей, бочками с рыбой и икрой окна, превращенные в бойницы, он быстро определил место и назначение дома Беззубикова в планах белогвардейцев на случай мятежа. Присутствие в доме врача, двух медицинских сестер, фельдшера убеждало его в том, что кроме опорного пункта дом Беззубикова является также медицинским перевязочным пунктом. Флаг Красного Креста и носилки красноречивее любых признаний подтверждали это.

Вернувшись в столовую, Атарбеков приказал арестовать всех обитателей дома.

К нему подошел Соколов. Вид у него был смущенный. Он отвел Атарбекова в сторону и сообщил, что Беззубиков совершенно здоров.

- А вы сомневались еще! - сказал Атарбеков. - Однако вы чем-то смущены?

- Одним обстоятельством... Он предложил мне большую сумму денег, просил его не выдавать... Обещал подарить один из своих бывших промыслов...

- Щедрый он человек! - усмехнулся Атарбеков. - И что вы ему ответили?

- У меня не было другого выхода, как согласиться. - Соколов боязливо оглянулся. - У него под подушкой спрятан пистолет...

- Пистолет? - Атарбеков снова усмехнулся. - Разве вам не ясно было, что это враги пустили слух о болезни Беззубикова?.. Отвести внимание ЧК от его дома?.. Мы опередили, а возможно, и сорвали сегодня ночью выступление заговорщиков. - Вытащив из кобуры маузер, Атарбеков вдруг стремительно вошел в спальню.

Увидев его с оружием в руках, Беззубиков вскочил с постели, потом бросился грудью на подушку, чтобы выхватить пистолет, но раздался грозный окрик Атарбекова:

- Еще одно движение - и я вас уложу на месте, как бешеную собаку! Атарбеков в страшной ярости подошел к бывшему миллионеру и, невзирая на его громадный рост и двенадцатипудовый вес, выволок из постели на середину комнаты.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Ночные аресты дали многое, хотя Атарбекову так и не удалось установить точной даты подготавливаемого мятежа. Но, судя по тому, что в домах Агабабова, Винницкого и Беззубикова были размещены небольшие отряды, выступление белогвардейцев можно было ожидать в любой час дня и ночи.

С утра в боевую готовность были приведены части гарнизона и рабочие отряды. С утра же Киров вместе с Мехоношиным и группой специалистов проверял линию обороны города, объехав чуть ли не всю набережную Волги и Канавы.

Во второй половине дня он побывал на Эллинге, проверил там боевую готовность рабочих отрядов, приказал усилить их пулеметами и перевести на казарменное положение. Потом поехал на завод Митрофанова.

В столярной мастерской Кирову показали первую телегу и первую партию колес, сделанных столярами и модельщиками. Потом его повели в грохочущую и огнедышащую кузницу. Здесь работали на пяти наковальнях. Кузнецы ковали казачьи пики и подковы.

К Кирову подошел черный от копоти, раздетый до пояса Панкрат, снял рукавицу, поздоровался. Киров только и успел спросить:

- Давно работаешь здесь?

- С недельку, Сергей Миронович.

- Не обижают?

- Нет, народ здесь хороший.

Поговорить подробнее, конечно, Кирову не дали. Окруженный толпой отрядников и рабочих, он уже шел в слесарную. Там стояли первые две походные кухни и два куба для кипячения воды.

- Ну, а теперь мы вам покажем самое главное. - И Нефедов повел Кирова в механический цех. В конце цеха, за дощатой перегородкой была устроена небольшая мастерская: здесь под руководством Петра Степановича Афонина работали человек десять.

Перед Кировым на верстак поставили ящик с медными пулями, рядом другой - с гильзами, потом третий - с готовыми патронами.

- Сдержали свое слово. Молодцы ребята! - Киров стал перебирать патроны.

- Рабочее слово - крепкое слово! - Петр Степанович вытащил из кармана несколько патронов со свинцовыми пулями, бросил их в ящик. Посмотрел поверх очков на Кирова. - Пожалуй, наши не отличишь от настоящих?

- Не отличишь! - Киров снова стал перебирать патроны. - Превосходная работа!

Петр Степанович привлек к себе Анатолия Семячкина, который стоял рядом, надвинув на глаза рваный отцовский картуз с лакированным козырьком, и по-мальчишески восторженно прислушивался к разговорам старших...

- Вот кто у нас герой! Он возглавил ребятишек с Эллинга собирать гильзы.

- Придется отметить работу сборщиков, наградить каждого новой рубашкой. Анатолию выдадим отрез на костюм! Как, товарищи?

- Ребята стоящие, - сказал Петр Степанович и, вытащив из ящика штамп, начал объяснять, как обновляют старые гильзы после обжига. - У нас к вам просьба, Сергей Миронович: оставьте первую партию патронов для заводского отряда, для наших пулеметов.

- Только давайте договоримся об условиях... Чтобы ни одна пуля не пролетела мимо врага!..

За всех ответил Анатолий:

- Пусть только они, гады, сунутся! - И он потряс сжатым кулаком.

Все рассмеялись.

- Правильно, Толя. Отобьем охоту восставать против Советской власти! - Петр Степанович обнял мальчика.

В сопровождении Анатолия Киров с завода направился в город. Время уже было позднее, смеркалось. Дула моряна. Шел мокрый снег.

Подняв худенькие плечи, спрятав под мышками руки, весь пронизываемый холодным морским ветром, Анатолий торопливо, сбиваясь, рассказывал Кирову о том, как еще недавно он с родителями жил на рыбных промыслах, в шалашах и землянках, как зимой переселялись в город, ютились в ночлежных домах... Отец умер от пьянства, мать сошла с ума. Он остался сиротой, ночевал под мостами, пока его не приютил у себя Петр Степанович.

"Надо его одеть, обуть, устроить в школу. Парень-то славный, - думал Киров, слушая Анатолия. - Что бы ему подошло из моих вещей? Сапоги могут подойти - обернет ногу портянкой и будут в самый раз... Гимнастерку можно укоротить... У Георга хорошо бы взять шлем... Все равно не носит, а парню в нем будет тепло... Теперь задача: достать ему пальтишко. Может быть, что-нибудь подходящее найдется на складах?"

- Тебе, Толя, надо учиться. Сколько ты классов кончил?

- Две зимы ходил в школу.

- Этого мало. Надо учиться дальше. Вырастешь, будешь большим - тогда поздно будет наверстывать упущенное.

- А где жить? Как кормиться?

- Устроим тебя в приют. Будешь там жить и учиться.

- Нет, в приют я не пойду, - с каким-то ожесточением проговорил Анатолий. - Там холодно, клопы, кормят баландой. Я пока поживу у Афонина. Старик хороший. И старуха ничего, только поворчать любит... ну, как все старухи!..

- А мы можем навести порядок в приюте. Это в наших силах. - Киров искоса посмотрел на Толю и вздохнул. - А вообще-то жить в приюте несладко. Сам три года жил, знаю приютские порядки.

- Вы жили в приюте? - Анатолий недоверчиво посмотрел на Кирова. - Вы это нарочно?.. Подбодрить меня?..

- Нет, зачем же!.. Это правда, Толя... У нас с тобой приблизительно схожие биографии. Я тоже не помню отца: он умер рано, где-то на заработках в Вятке. Плохо помню и мать: она надорвалась на непосильной работе и тоже рано умерла... Но у меня, Толя, была хорошая бабушка. Благодаря ее стараниям я попал в приют, или, как его раньше называли, дом призрения маленьких сирот, учился в приходской школе. Ее же заботами и хлопотами уржумские благодетели отправили меня потом учиться в промышленное училище в Казани. Но бабушка тоже давно умерла. Остались теперь у меня две сестрички...

Киров попытался представить сестер Анну и Лизу взрослыми - с ними он не виделся больше десяти лет - и не мог: они ему все казались такими же, как и в детстве, с короткими косичками, в коротких платьицах, босые...

- А вы, товарищ Киров, откуда родом? Здешний или приезжий?..

- Выходит, что приезжий, Толя... Родился я на севере, далеко от Астрахани, в тихом и сонном купеческом городке Уржуме. Ты, пожалуй, и не слыхал про такой город?..

- Уржум? - произнес Анатолий. - Смешное название!

- По-марийски - есть такая народность марийцы - это означает: "увидел белку".

В двенадцатом часу ночи, после заседания ревкома, Киров вместе с Чугуновым пошел в кремль.

На улице было холодно, крепчала моряна, накрапывал дождь.

- Стоило бы совсем перебраться в кремль, - сказал Чугунов. - Так оно было бы спокойнее.

- И в городе ничего не случится, - ответил Киров.

- Плохо ты знаешь Астрахань, Сергей Мироныч. Ой, плохо! И пролилось же здесь кровушки! - Чугунов взял Кирова под руку. - В прошлом году, в январе, тоже думали, ничего не случится. А случилось!.. Спасибо дедушке-кремлю. Выручил. Целых две недели защищались за его стенами. Их ведь никакими пушками не возьмешь. Сложены в двадцать кирпичей. Вот как строили!

- Да, хорошо строили, - согласился Киров, ощупью продвигаясь вперед. - А вот то, что на улице такая темень, не делает тебе чести.

- А я специально потушил фонари. В темноте не сразу и поймешь, какие части стягиваем в кремль. Пусть бесится вражья агентура!

- Ты думаешь, они не знают, какие части в гарнизоне? Недооцениваешь врагов!

Чугунов подумал, сказал:

- Выходит, что перестарался! - И чистосердечно признался: - Я даже дал команду - чтобы шли тихо, без всяких там разговорчиков и папиросок. На цыпочках у меня, одним словом...

По направлению к кремлю как раз шла какая-то пехотная часть.

- Может быть, это мятежники идут? - пошутил Киров.

- Ну, что ты!.. - Чугунов вздрогнул, нырнул в темноту, вернулся. Идут моряки Ульянцева Тимофея Ивановича.

- Нехорошо получается, - сказал Киров. - Золотой народ, а заставляем в таком мраке грязь месить. Я бы на твоем месте поступил иначе: зажег бы все фонари и части гарнизона повел бы в кремль с духовым оркестром, под бой барабанов! От одного этого у многих белогвардейцев затряслись бы поджилки. Что, не так?.. Ведь мы законная рабоче-крестьянская власть, а устраиваем какую-то тайную вечерю.

Чугунов не ответил. Он думал.

В проходной кремля начальник караула раскрыл тетрадь и доложил Чугунову о прошедших частях гарнизона.

В кремле уже находились Сводный Коммунистический отряд Аристова, отряд Нефедова, отряд Командных курсов.

- Усилить охрану на башнях и глядеть в оба! - приказал Чугунов и повел Кирова через кремлевский двор в свою временную резиденцию. Подумав над словами Кирова, сказал: - В следующий раз я так и сделаю, как ты советуешь.

- Как именно? - не понял Киров.

- Части гарнизона поведу в кремль при фонарях и с духовым оркестром.

Киров рассмеялся:

- Ты что думаешь, мы все время только и будем заниматься тем, что усмирять мятежников? Нет, на этот раз, если они выступят, навсегда отобьем охоту восставать против Советской власти.

Они поднялись наверх, прошли длинный коридор.

В приемной губвоенкома было людно и шумно. Здесь собрались командиры и комиссары частей и отрядов, вызванные на совет штаба обороны.

Чугунов провел Кирова в свой кабинет.

Развернув на столе карту города, он сходил за чаем, достал из шкафчика коробку леденцов.

- Выпей чайку и немного отдохни. Соберутся на совет штаба, потом не скоро всех разгонишь, - посоветовал он Кирову.

- Спасибо, Петр Петрович, - поблагодарил Сергей Миронович. - Сам бы тоже отдохнул, выглядишь... неважнецки.

- Да, мне все говорят об этом в последнее время, - горестно вздохнул Чугунов. - Да что тут поделаешь?.. Чахотка!.. Кашель замучил!.. Я ведь, дорогой товарищ Киров, нажил эту проклятую болезнь в бондарных мастерских Форпоста. Подростком начал работать у всяких там тишечкиных, горюновых, заваруевых... Известные на Форпосте кровососы... С утра до вечера только и знаешь - пилишь, строгаешь, гнешь дубовую клепку, вяжешь обручи, сбиваешь упругие, как мячи, жировые и икорные бочки, заливную "посуду"... Хозяевам одна прибыль, а работникам - чахотка... Так-то!.. - Чугунов грустно посмотрел на Кирова. - Но ничего!.. Все это даром не прошло. Я всю эту капиталистическую механику понял, будучи еще подмастерьем. В партию ведь я вступил еще в пятом году...

Чугунов ушел, старательно прикрыв за собой массивную дверь. Почему-то он страшно разволновался, вот так, ни с того ни с сего, поведав Кирову о своей жизни!.. Человек он был суровый и жалеть себя не любил, да и не умел...

Он прошел в конец коридора, где в одной из пустующих комнат была устроена небольшая мастерская. Чугунов открыл дверь, на него пахнуло холодом. Стекла были покрыты инеем. Несмотря на это, он снял шинель и принялся было строгать доску, но руки не слушались его, коченели от холода. Тогда Чугунов отложил рубанок, открыл тумбочку и, похлопав в ладоши, достал бутылку с остатками спирта, налил себе полкружки и, запрокинув голову, одним махом опорожнил ее... На какое-то мгновение у него перехватило дыхание, брызнули слезы...

Потом он успокоился и ровненько выстрогал доску, положенную на верстак. Бондарное и столярное дело Чугунов любил горячей любовью рабочего человека, с детства привыкшего к труду. Вот уж второй год он был губернским военным комиссаром. Нелегкая работа выпала Чугунову: пришлось создавать совершенно новые военные органы, налаживать мобилизационную работу, формировать команды, подразделения и целые воинские части, заботиться об обеспечении их командирами, оружием, продовольствием, транспортом и техникой. В условиях гражданской войны это были трудные задачи... А он почти каждый день, когда ему удавалось, час-другой пропадал у себя в мастерской. Без физического труда Чугунов не мыслил своей жизни. Не потому ли в Астрахани он был одним из самых грозных людей для врага! Для тунеядцев и бездельников! Для буржуазии! В тиши мастерской, за работой, он отдыхал от служебных забот и волнений, собирался с мыслями, принимал решения.

Любил запах стружки, шуршание стружки под ногами.

После просторных, светлых и теплых комнат ревкома в кремле было холодно и неуютно. Все здесь выглядело непривычно. Давили тяжелые своды. Окна напоминали бойницы. Вместо письменного стола посреди комнаты стоял дубовый стол на тридцать - сорок человек, за которым, наверное, пировало не одно поколение кремлевских обитателей; вместо настольной лампы с абажуром горели толстые, перевитые золотой ниткой церковные свечи в массивных подсвечниках.

Налив чаю в кружку, Киров прошелся по кабинету. Постучал кулаком по стене. Стена была беззвучна, как гранит.

Дверь приоткрылась. Вошел командир Н-ского полка Савва Ионов.

- Могли бы вы, товарищ Киров, уделить мне несколько минут перед советом?..

- Прошу! - Киров поздоровался. - Только учтите, скоро начнется совет.

Ионов сел, закинул ногу на ногу, оперся руками на эфес шашки.

- Я вас не задержу... - По его лицу скользнула саркастическая улыбка. - А совсем еще недавно у всех находилось время для Ионова! Каждый считал за честь поговорить с Ионовым!.. Только с недавних пор, а точнее после создания ревкома, отношение к Ионову изменилось. Никто с ним не поговорит, не спросит совета. А ведь я боевой командир! На фронте командовал ротой. Трижды ранен. Имею награды...

Киров тоже сел. Отпил глоток чаю и отставил стакан. Командира Н-ского полка он знал мало. По ревкому ему больше приходилось иметь дело с комиссаром полка.

- Не жалует меня новое ревкомовское руководство!.. - с каким-то отчаянием проговорил Ионов.

- С чего вы это взяли? Лично я вижу вас второй раз, разговариваю с вами впервые, и пока у меня нет никаких оснований плохо относиться к вам, - горячо возразил Киров.

- Вам могли наговорить всяких гадостей про меня. Человек вы здесь новый, а недоброжелателей у меня хватает. Многим явным и тайным врагам досталось от Ионова! Хотя я молодой коммунист, но идеалы партии ставлю превыше всего, а это не всем нравится.

- Видите ли, товарищ Ионов, чтобы судить о человеке хорошо или плохо, надо его знать. А познаются люди лучше всего в деле. Вы согласны?.. Кстати, на ваш полк у нас есть определенные виды, в случае если белогвардейцы поднимут новый мятеж...

- Как подавлять очередной мятеж, Ионова, конечно, не забудут. А как что-либо другое, о нем никто и не вспомнит! - Он даже пристукнул шашкой об пол.

- Мне кажется, что вы страдаете излишней подозрительностью. - Киров внимательно посмотрел на своего собеседника, они встретились взглядами.

- Хорошо! - Ионов загадочно улыбнулся. - Почему же в таком случае, когда составляли огневую систему обороны города, к этому делу привлекли не меня, командира боевого полка, а людей, мало сведущих в военном деле? Вряд ли они вам были полезны.

- Атарбеков - преданный революционер, председатель нашего ЧК, - снова горячо возразил Киров. - Что же касается Чугунова, вы его знаете не хуже меня, он боевой военком, у него достаточный опыт по борьбе с белогвардейскими мятежами. Какие у вас есть основания не верить им?

- Не нравится мне система обороны, - сказал Ионов. - Атарбеков и губвоенком Чугунов, возможно, и честные коммунисты, но они плохо разбираются в планировке города, не знают особых астраханских условий. Один - приезжий, откуда-то с Кавказа, другой - бондарь с Форпоста... тоже, можно сказать, варяг...

Кирову неприятен был разговор, затеянный командиром Н-ского полка.

- Конечно, у нас никому не возбраняется любить свой город, свой край, - ответил Киров, - но важно - вы коммунист и это должны понимать хорошо, - чтобы эта любовь по поводу и без повода не превозносилась до небес. Это во-первых. А во-вторых, если плоха огневая система обороны города, так почему же вы не пришли ко мне раньше, а разговор этот затеяли только сейчас? У коммунистов другой принцип в работе: видишь, что плохо, приди, скажи, посоветуй, как сделать лучше, помоги. Ну а в данном, конкретном случае - не такая уж плохая у нас огневая система обороны. Специалисты дали высокую оценку нашей работе. А впрочем... чего нам гадать? Все это проверится в случае выступления белогвардейцев на их шкуре. Наш разговор мы потом продолжим. Согласны? Кстати, при подавлении мятежа проверится и настоящий патриотизм людей, их преданность идеалам нашей партии.

В дверях показался секретарь ревкома Баранов.

- Все уже в сборе, Сергей Миронович. Пришел и товарищ Мехоношин.

Киров молча кивнул ему. Баранов тихо прикрыл дверь за собой.

- Хорошо, - сказал Савва Ионов, вставая. - Я бы хотел вас просить только об одном: при распределении участков обороны дайте моему полку действительно центральный участок. Это я заслужил.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В четвертом часу утра, после окончания работы совета штаба обороны, командиры и комиссары ушли в свои полки, батальоны и отряды. На охрану почты и телеграфа, государственного банка, красноармейских казарм поротно уходил Караульный полк, на охрану заводов - моряки Астрахано-Каспийской флотилии. Разоружить мятежную 1-ю запасную батарею тяжелой артиллерии шел отряд Командных курсов, 45-й пехотный полк - батальон Реввоенсовета... В кремле оставались Сводный Коммунистический отряд Аристова, Железный полк, Легкий артиллерийский полк, отряд моряков Ульянцева и рабочий отряд Нефедова. Это были ударные части. В случае выступления белогвардейцев они должны были принять на себя всю тяжесть борьбы.

Киров вернулся в ревком. Там его уже ждали. Одна за другой приходили делегации от многочисленных отрядов, организованных в эту ночь на различных предприятиях и в учреждениях города: они требовали вооружить их и, если понадобится, бросить в бой против белогвардейцев. Резолюции красноармейских митингов прислали Дагестанский советский и Мусульманский полки, которым была поручена оборона подступов к городу.

Лишь под самое утро опустел кабинет. Уборщица принесла Кирову вчерашний ужин.

Он долго ходил по кабинету, останавливался у окна, вглядываясь в темную, тревожную ночь. Потом, свернув пальто и подложив его под голову, прилег на диван.

Вошел секретарь, покосился на поднос, сказал:

- Вы и вчера ничего не ели, Сергей Миронович. Так нельзя.

Киров ему ответил:

- Когда человек мало ест, у него бывает больше злости в работе. Кстати, Виктор Семенович... Надо выписать дополнительный паек Атарбекову и Чугунову. Хотя бы по фунту масла и фунту сахара. Люди они больные и долго не протянут на пшенной каше и вобле. Но только все это надо сделать тактично, чтобы не обидеть их... И еще одна просьба. Все забываю... Подумайте о наградах водолазам. Поговорите с ними, узнайте, кто из них в чем нуждается. Может быть, выдать им сапоги? А может, им больше нужно что-нибудь из одежды?

- Насчет водолазов я узнаю. А что касается Чугунова и Атарбекова, так они включены в список ответственных работников. Ведомость на дополнительный паек лежит у меня давно, ждет вашей подписи. - Баранов с виноватым видом развел руками: - Вы все время заняты!

- Что это за ведомость? - Киров привстал на локоть, выжидательно уставился на секретаря.

Баранов пожал плечами:

- Ведомость как ведомость: на сахар, муку, масло. Не моя выдумка! Принесли из губисполкома. До ревкома ее подписывали там.

- И много в той ведомости народу?..

- Порядочно, Сергей Миронович, человек сто наберется. Я сейчас принесу, посмотрите. Может быть, заодно и подпишете? - И, отвернувшись, чтобы не улыбнуться, Баранов вышел из кабинета.

Киров встал, закурил.

Баранов вернулся, развернул ведомость на столе. Это было полотнище, склеенное из шести машинописных листов. Бросив мимолетный взгляд на ведомость, Киров густо покраснел. Баранов понял, в чем дело, и сам смутился. Киров взял толстый синий карандаш. Отодвинув кресло, стоя, он нетерпеливо, жирной чертой - и не раз, а трижды - вычеркнул из ведомости свою фамилию.

"Так и знал!" - обрадованно подумал Баранов.

Потом, швырнув карандаш на стол, Киров просмотрел всю ведомость. В ней, конечно, было много работников, достойных дополнительного и самого щедрого пайка, но были и такие, как небезызвестный член комиссии по реквизиции имущества и уплотнению квартир Буданов.

- Нет, такую ведомость, Виктор Семенович, я не буду подписывать! Киров свернул ее и бросил на стол. - С ума сошли! В такое время, когда на складах почти нет продуктов, когда мы вынуждены до предела сократить хлебную норму, когда голодают дети... выдумали черт знает какие пайки! Судить надо за это! Вы потом пришлете ко мне составителя этой ведомости.

- Честно говоря, Сергей Миронович, я потому и не показывал ее вам, что наперед знал: вы ее не подпишете. Но я все же очень рад, что вы просмотрели ведомость. А то покоя не имею, раз десять звонят на дню и напоминают! - И Баранов самым решительным образом стал сворачивать ведомость в трубку.

- Ведомость вы мне оставьте. Что же касается Атарбекова и Чугунова, то мое распоряжение остается в силе. Проследите сами за его выполнением. Киров поправил "подушку" и лег на диван. Дымя папиросой, он отвернулся к стене.

Рассвет был хмурым, ненастным. Небо затянули тучи, шел мелкий, косой дождь вперемешку со снегом.

Сигнал к мятежу был дан на Канаве, и Канава скоро стала рубежом борьбы с мятежниками.

Канава была боевым местом первомайских революционных демонстраций и митингов в царские годы. В память о славном прошлом она потом и была названа именем 1 Мая.

Канава имела большую историю. В бытность свою в Астрахани во время похода в Персию Петр Первый обратил внимание на то, что большая часть города расположена далеко от Волги и многочисленная армада рыбачьих судов не имеет удобной зимней стоянки. Он велел прорыть канал, который бы соединил среднее течение Кутума с Волгой. Астраханцы двадцать пять лет рыли петровский канал. Но он получился мелковатым, а вода в нем оказалась малопригодной для питья: в этом районе было много солончаковых озер. За углубление канала через много лет взялся богатый рыбопромышленник грек Варваций. Но канал вскоре опять был заброшен, и жители Астрахани с тех пор стали называть его Канавой...

Отряды мятежников уже с ночи тайно квартировали в ближайших с Канавой домах, чтобы по первому сигналу занять боевые позиции. Небольшие группы белогвардейцев по пять-шесть человек патрулировали в районе мостов. Рабочих, красноармейцев, служащих советских учреждений они арестовывали и уводили в подвалы; сочувствующих им и членов боевых дружин отправляли в дом купца Розенблюма, где у них находился штаб.

Патрули мятежников действовали также по Второй, Третьей, Четвертой и Пятой Бакалдинским улицам и вдоль Канавы.

С рассветом, после занятия стратегических пунктов по ту сторону Канавы, мятежники стали сосредоточиваться в районе Татарского базара, церквей Иоанна Златоуста и князя Владимира, а также Эллинга.

Первый удар приняли на себя райкомы партии четвертого и пятого участков. Здания райкомов были разгромлены и превращены мятежниками в опорные пункты. Потом они разоружили эскадрон кавалерийского полка, квартировавший в саду, разгромили склад с оружием, напали на казармы саперной роты, где у них были сообщники, убили командира и политкома, сожгли штабные бумаги. Удалось им занять и судоремонтный завод "Норен", куда было собрано много оружия для ремонта. При первых выстрелах и заводских гудках белогвардейцы хлынули к мостам через Канаву, чтобы идти на штурм центра города.

Но там им преградили дорогу подоспевшие части Сводного Коммунистического отряда Аристова. Растянувшись в цепочку от моста до моста, красноармейцы залегли за земляным валом на Канаве и открыли огонь по мятежникам. Те открыли ответный огонь, и в районе Канавы завязалась ожесточенная ружейная и пулеметная перестрелка.

Горячий бой закипел у Земляного моста. Здесь мятежники шли в наступление при поддержке пулеметного огня из угловых домов и с колоколен церквей князя Владимира и Иоанна Златоуста.

Аристов с частью отряда бросился навстречу противнику. На мосту сошлись врукопашную. В ход было пущено все: штыки, кинжалы, приклады.

Мятежники ушли, унеся раненых. Но минут через пять снова атаковали мост. К нему вовремя подоспел пулеметный взвод Аристова.

Снова мятежники скрылись в воротах ближайших домов, опустела Канава в районе Земляного моста.

Вдруг где-то за углом раздалась песня. Она звучала необычно в этой тревожной обстановке. Бойцы Коммунистического отряда насторожились. Но это шли моряки Ульянцева.

- Вы куда это собрались? На парад, что ли? - зло крикнул Аристов.

- На "Норен"! - ответил Ульянцев, помахав ему рукой.

Аристов подбежал к нему. Ульянцев сообщил:

- В штаб пришло донесение: на завод "Норен" под видом рабочих пробрались беляки, перебили охрану. Киров перед отрядом поставил задачу: очистить завод, не дать оружие мятежникам. Говорят, там одних винтовок больше тысячи.

- Осторожнее, Ульянцев! - предупредил Аристов. - Мост не так просто проскочить, у них там всюду пулеметы!

- Это такие ребята! - с удовольствием сказал Ульянцев, обернувшись к отряду. - С ними можно идти в огонь и в воду! Огонь не спалит, вода не промочит!.. Вот увидишь, сейчас что-нибудь придумаем такое...

Моряки в обход через семнадцатую пристань пробрались на ту сторону Волжского затона, заняли здание таможни, установили на крыше три пулемета и вскоре открыли огонь по вражеским пулеметчикам, засевшим на колокольнях церквей князя Владимира и Иоанна Златоуста.

На помощь Ульянцеву пришел и пулеметный взвод Аристова. Он бил по домам, находящимся по ту сторону Канавы, откуда мятежники вели ружейный огонь по Таможенному мосту и по таможне.

Вместе с вестовым Ульянцев первым выбежал из ворот таможни. За ним цепочкой двинулись моряки отряда. Прижимаясь к стенам домов, они двинулись к Эллингу.

Со всех сторон по отряду вели огонь. Моряки отстреливались. Вдруг из ворот выбежал белокурый гимназистик, выстрелил в Ульянцева из дамского никелированного револьвера, но промахнулся. Ульянцев отнял у него "пушку" и надрал уши. Под хохот моряков гимназистик бросился на улицу.

Раздался выстрел с балкона. Стрелявший не успел вбежать в комнату, как его догнала пуля Ульянцева.

Пробивая себе дорогу пулей и гранатой, отряд вскоре дошел до завода "Норен" и после короткого боя занял его. Завод был безлюден. Только в механическом цехе кучка переодетых белогвардейцев разбирала и упаковывала в ящики вооружение, предназначенное для Красной Армии: больше тысячи исправных винтовок и одиннадцать станковых пулеметов.

Ульянцев согнал мятежников в дровяной склад, поставил вокруг охрану и стал готовиться к отражению атак белогвардейцев.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Под покровом ненастного мартовского вечера из Астрахани в рыбацкие села, расположенные в дельте Волги, в заповедные места, богатые рыбой, птицей и зверем, на резвых лошадях по волжскому льду мчались посланцы "астраханского центра".

В одно из этих сел приехал казачий офицер Верзилин - правая рука наказного атамана астраханского казачьего войска самого Безбородько, высокий, с хищным ястребиным лицом, рассеченным сабельным ударом.

В селе он повернул коня к дому старого рыбника, атамана местных кулаков Симбирцева. Дом был каменный, двухэтажный, просторный. Вместе со стариком жили три его женатых сына с детьми, три младших сына и другая родня. Старому кулаку было за семьдесят, но он был кряжист, полон сил и энергии и еще мечтал о возврате былых времен. Мятежа он ждал давно и давно к нему готовился. В подполе, в плетеных корзинах, в каких он раньше возил в город белорыбицу, хранилось двенадцать винтовок - по количеству мужчин в доме. Изнутри дом был сильно укреплен и в случае каких-либо событий на селе мог быть превращен в опорный пункт. Кстати, таких каменных домов-крепостей в селе было больше десяти.

Верзилин вошел к Симбирцеву в тот самый час, когда семья кулака сидела за ужином. За столом было шумно, тесно, невестки обносили всех пельменями, и над столом клубился пар.

Гостя пригласили к ужину, поставили на стол штоф водки, но он от ужина отказался, а, взяв с деревянного блюда кусок моченого арбуза, прошел в комнату хозяина.

- Как дела в городе, ваше благородие? - закрывая за Верзилиным дверь, нетерпеливо спросил Симбирцев. - Началось? Кончается? Или еще прикажете ждать?.. Тут всякое народ брешет.

- Началось и, слава богу, уже кончается! - жадно посасывая арбуз, проговорил офицер. - Видишь, нацепил саблю! Не зря.

- Не верю! - прокричал от радости Симбирцев. - Не верю! Трижды обманывали! Трижды зазря поднимали народ.

Верзилин положил недоеденный кусок арбуза на стол, снял саблю, расстегнул полушубок, из потайного кармана достал послание Казачьего Круга и подал старику. Тот нацепил на нос очки и подошел к лампе. Прочел послание - перекрестился, снова прочел - снова перекрестился. На третий раз он упал на колени перед иконой Николая-чудотворца, хранителя рыбацкого племени, и стал неистово молиться.

- Чем богу молиться, ты, старик, собери народ. Некогда. Путь мой сегодня лежит далеко. - Офицер снова взял арбуз.

- Так что же прикажете, ваше благородие? - не оборачиваясь и продолжая класть земные поклоны, спросил Симбирцев.

- Собери совет старейших! Подай список коммунистов! - Офицер бросил на стол арбузную корку. - Заодно вели подать целый арбуз. Посолен он у тебя отменно!

Старик молодо, одним толчком пружинистых рук об пол, вскочил на ноги, подбежал к Верзилину, пытливо посмотрел в его глаза:

- Так неужто все это правда?

- Правда, старик. Не мешкай только. Время дорого!

- Прошка, Лексей! - крикнул Симбирцев сыновей и бросился искать Евангелие. - Мать, тащи сюда арбуз!.. Ваше благородие, может быть, все же подзакусите и малость выпьете?.. Под балычок или икорку? Прошка, черт!..

В комнату вошел Прошка, младший сын Симбирцева, его любимец.

- Оденься потеплее, захвати и Лексея с собой. Дело важное! торопливо проговорил Симбирцев, толкая сына к двери. - Мать, подавай сюда арбуз! Прихвати нож, вилку, тарелку для его благородия!

- Да я потом успею одеться! - пытался уговорить отца Прошка.

Симбирцев дал подзатыльника сыну, выпроводил его из комнаты, взял из рук вошедшей жены блюдо с арбузом, поставил на стол перед Верзилиным, потом сам сбегал за тарелкой, ножом, вилкой и снова стал искать Евангелие.

Вошли Прошка и Алексей, одетые в полушубки, с треухами в руках.

Симбирцев привлек сыновей к себе и жарко зашептал:

- Надо будет сбегать к братьям Тарасовым, к Ивану Пантелеевичу, к Шишкиным. Савельевых не забудьте предупредить, поберегитесь его Полкана...

- Всех наших, что ли, созвать? - нетерпеливо перебил отца Прошка.

Симбирцев погладил сына по голове:

- Ты у меня умница, не зря грамотей!.. Именно - наших! Шепнете им на ухо только два слова: "Верзилин приехал". Они смекнут, в чем дело, сами же прибегут... Не забудьте - Верзилин...

Напялив шапки, Прошка и Алексей вышли из комнаты, и старик снова бросился искать Евангелие.

А Верзилин разрезал арбуз и стал его есть большими кусками. Несмотря на быструю езду и на мороз, его еще мутило. Провожали Верзилина в эту поездку знатно. На него возлагались большие надежды, от него ждали многого. За это ему немало было и обещано, и среди всего прочего - на выбор один из быстроходных катеров Беззубикова, при условии, конечно, если ему удастся поднять против большевиков кулачество низовья.

Наблюдая за Симбирцевым, который суетливо искал Евангелие и, не находя его, ругал всех в доме, Верзилин устало улыбался: он верил в свою удачу. Ставка его была верная, она была поставлена на астраханских кулаков, издавна славившихся своей жестокостью даже среди казачества.

Вдруг Симбирцев хлопнул себя по лбу: "Ай да черт, запамятовал!" - и вытащил из-под сиденья развалившегося кресла, приставленного к окну, старое Евангелие. Стал суетливо листать негнущиеся страницы. В конце книги он нашел лист сложенной гербовой бумаги. Обрадовался, протянул бумагу офицеру:

- Вот список, ваше благородие...

- Сколько человек?

- Сорок четыре.

- Всех включили?

- Всех, ваше благородие. В первую очередь в списке, значит, идут коммунисты, потом - работнички нашего сельсовета... Заодно к ним мы присовокупили и нашего комсомола Полякова. Тоже фруктец, должен я вам сказать...

Внимательно изучая список, составленный младшим сыном Симбирцева Прошкой, Верзилин продолжал улыбаться своим мыслям. А мысли его были уже далеко, в Астрахани... Он думал о том, что, пожалуй, после этих мартовских дней надо и жениться. Хватит ему жить бобылем! И невеста есть хорошая на примете, знатного рода, княжна. Правда, за душой у нее нет ничего, кроме больной и нищей матери, - они из беженок, но все же - княжна...

Вскоре по одному, по двое, в накинутых на плечи полушубках, в комнату стали входить местные кулаки. Они низко кланялись Верзилину, христосовались с Симбирцевым, потом, подойдя к облепленному старыми, потемневшими от времени иконами киоту, молча и долго крестились. Это были отпетые захребетники и кровососы, на которых работало все село. Они и составляли "совет старейших", что надо было понимать как "совет богатейших".

Темной ночью спящее село было окружено кулацкой бандой. Первым делом кулаки напали на дружинников, дежуривших в сельсовете, и тут же, без излишнего шума, зарубили их топорами. Потом на берегу Волги кулацкие сынки запалили три больших костра, на льду прорубили три проруби, и вскоре началась расправа над захваченными в постелях беззащитными людьми. Это в основном были рыбаки-бедняки, или, как их на селе называли, сухопайщики. Своих снастей и посуды у большинства из сухопайщиков не было, и во время путины они занимали их у сельских богатеев. Пай они имели "сухой", то есть только рабочие руки. За пользование рыболовецким снаряжением они отдавали хозяевам две трети улова. Так, правда, продолжалось до весенней путины прошлого года, когда коммунисты-сухопайщики вдруг восстали против старых порядков и отказались идти на лов. Их примеру последовали остальные рыбаки, и кулаки волей-неволей вынуждены были изменить условия аренды.

Первым на расправу привели старого рыбака, председателя сельсовета. Его пытали каленым железом, и Верзилин сделал "зачин": зарубил его ударом сабли.

Секретаря партийной ячейки, инвалида империалистической войны, человека многосемейного, в селе считавшегося рыбацким вожаком, зарубил старик Симбирцев.

Потом на расправу стали приводить группами в три-четыре человека. Особенно долго кулаки измывались над рыбачками-коммунистками. Для них были выдуманы самые изощренные пытки.

Кровавая бойня больше двух часов продолжалась на волжском берегу. Было убито сорок три человека. Лишь один из списка Симбирцева, сорок четвертый, миновал смерти. Это был рыбак, комсомолец Семен Поляков. В этот вечер его случайно не оказалось в селе.

Тогда "совет старейших" предал смерти всю его семью: хворую мать, сестренку, молоденькую жену Ульяну и трехмесячного ребенка. Их привели к проруби и живыми утопили в Волге...

После этого кулаки принялись вырезать сердца убитых, складывать их в корзину, чтобы назавтра доставить в Астрахань. Группа же кулаков во главе с Симбирцевым с факелами пошла поджигать дома коммунистов и сельсоветчиков. В разных концах села к небу взметнулись багряные языки пламени. Стало нестерпимо жарко в селе. Высоко в воздухе носились искры, журчали ручейки, и кровавым отсветом далеко-далеко озарилась заснеженная Волга.

Это было сигналом. Вскоре заполыхали огни в селах Самосделка и Алексеевка, расположенных ниже по волжскому протоку: и там кулаки расправлялись с коммунистами и поджигали их дома.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

До позднего вечера с переменным успехом шли по всему городу ожесточенные бои. Не успела затихнуть схватка за "Норен", как бои перекинулись на захваченную мятежниками территорию соседнего судоремонтного завода. Завод дважды переходил из рук в руки, пока не был окончательно занят заводскими рабочими и моряками Астрахано-Каспийской флотилии. Бои шли на Канаве, в районе порта, в пригородах.

На вечернем заседании штаба обороны Астрахань была объявлена на осадном положении. В приказе, подписанном Кировым и Мехоношиным, говорилось: "Всех бандитов, мародеров и сопротивляющихся велениям Советской власти расстреливать на месте".

Поздно ночью в штаб стали поступать первые сведения о кулацких мятежах в рыбацких селах.

К этому времени в городе бои повсеместно утихли, чтобы с утра 11 марта снова вспыхнуть с ожесточенной силой. В некоторых местах мятежникам вначале удалось прорваться в центр города, но дружным ударом рабочих отрядов и красноармейских частей они снова были отброшены за Канаву.

К полудню после объезда боевых участков Киров вместе с Мехоношиным и Чугуновым прибыл в кремль. К этому времени четко определился основной очаг мятежа. Определилось и направление основного удара мятежников: они стремились отрезать южную половину города, занять заводы, овладеть флотилией. За флотилию и заводы Киров был спокоен. Народ там надежный. Беспокоило его другое: тактика борьбы с мятежниками. На многих участках только отбивали их атаки, мало было решительных действий.

Киров вызвал командиров частей.

Перед минометчиками он поставил задачу: выступить в направлении Татарского базара, открыть огонь по домам, в которых засели мятежники; перед моряками и артиллеристами - сбить пулеметчиков с колоколен церквей князя Владимира и Иоанна Златоуста.

Вместе с командиром Фишером пришли и все четыре летчика авиаотряда. Михаил Валерианович Фишер был известный русский пилот, герой войны. Учился он в Англии, воевал против немцев в составе английских авиационных частей. Киров познакомился с ним в прошлом году в Пятигорске.

Знал Киров и летчика Даниила Щекина. Этот был из молодых, недавно с отличием закончил Московскую школу высшего пилотажа. В Астрахань приехал в составе "кавказской экспедиции".

- Часа через два начнем генеральное сражение, - доверительно сказал Киров. - Надо думать - мятежники подадутся к селу Цареву. Больше им как будто некуда деваться.

- Некуда! - поддержал его Фишер.

Летчики тоже согласно закивали головами.

- Надо отрезать им пути отступления: разбомбить лед на реке Царевке!.. Сколько аэропланов вы могли бы поднять в воздух?

- Ни одного! - ответил Фишер.

- Это почему же?

- Нет самолетов. Вернее, они есть, но чинены и перечинены раз десять, держатся на проволочках. - Фишер сдержал улыбку. - В отряде у нас их называют "гробами" или "прощай молодость".

Киров тоже улыбнулся:

- Метко сказано.

- Но это еще полбеды, Сергей Миронович! - Фишер тоже перешел на доверительный тон. - Уж как-нибудь по такому случаю - пусть с риском! можно было бы поднять один из "ньюпоров". Беда в другом: бензина нет.

- Я знаю, - сказал Киров. - И об этом все время думаю. Но на один-то полет, может быть, все же найдется?

- Даже на заправку зажигалки не найти!.. Правда, у нас есть спиртовая смесь, но на ней боевые вылеты невозможны. - Фишер беспомощно развел руками. - В таком дурацком и безвыходном положении мне еще не приходилось бывать!

Киров нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.

- Да... Баку, Баку!.. - И встретился взглядом со Щекиным. Вид у того был озорной и загадочный. - Может быть, нас чем-нибудь порадует Щекин?

- Я вам раскрою небольшой секрет, товарищ Киров. - Щекин встал, теребя в руках синюю пилотку. - У меня есть запасец нефтяной смеси. Из экспедиционных! Об этом командир не знает. Но я ее берегу. Говорят, на острове Чечень базируются английские самолеты. Наверное, в скором времени они нанесут визит в Астрахань. Я мечтаю сразиться с англичанином!.. Если обещаете достать бензину, ну хотя бы через месяц, тогда берусь бомбить Царевку.

- Это хорошо, товарищ Щекин, что вы глядите вперед, готовитесь к встрече с англичанами. Надо думать, что они и на самом деле не зря базируются на острове Чечень. Ведь остров находится рядышком, на Каспии, а не где-нибудь в Ла-Манше. Но Царевка сейчас важнее!.. А бензин обещаю достать. И в самое ближайшее время!

- Тогда - лечу бомбить Царевку! - Щекин надел пилотку и вышел из-за стола.

Встали и остальные - дорога была каждая минута. Киров проводил летчиков до двери, пожелал им успеха.

В приемной было людно, накурено. Здесь находились члены штаба обороны и губкома партии, командиры и комиссары отрядов.

Киров вызвал Михаила Рогова и, пропустив его в кабинет, плотно прикрыл за ним дверь.

- Скажите, товарищ Рогов, не смогли бы вы при данной военной ситуации, учитывая, что на море хозяйничают англичане, пробраться в Баку?.. Да вы садитесь!

- Мог бы, Сергей Миронович. - Рогов сел. - Как только вскроется Волга.

Киров оценивающе посмотрел на Рогова: он был крепкого сложения, несколько грузноват, с упрямым подбородком и задорными глазами.

- Рискнете? И смерти не побоитесь?

Рогов попросил разрешения курить, достал трубку.

- Рискну. И смерти не побоюсь.

- Надо с бакинцами наладить связь, отвезти им почту, деньги, а главное - обратным рейсом захватить бензин. Для такого рейса нужны коммунисты, которые знали бы, куда они идут и зачем. Скажите, товарищ Рогов, как вы себе представляете такую поездку?

- А вот как... - Рогов закурил. - Надо найти хорошую рыбницу, снабдить ее всем необходимым - от пресной воды до компаса, подобрать команду, человек шесть матросов, знающих капризы каспийских ветров. Поездка будет не из легких. Ведь в море надо пуститься при норд-весте! Он бывает настолько сильным, что только умелая команда может вести рыбницу по курсу.

- Как вы поступите, если в море встретите противника?

- Если за рыбницей погонится английский катер, он вряд ли ее нагонит. При норд-весте рыбница, оснащенная двумя парусами, летит по волнам, как чайка, еле касаясь воды.

- Вы умеете хранить тайну?

- Вы на меня можете смело положиться, Сергей Миронович. Как-никак я командир матросского отряда.

- О нашем разговоре никто не должен знать. Мы потом его продолжим. Пока приглядитесь к людям, наметьте состав будущей команды. Подумайте о всех деталях экспедиции. В этом деле я целиком полагаюсь на ваш опыт, на ваши связи.

Сводный Коммунистический отряд Аристова сосредоточился в районе Земляного моста. В резерве, у кремлевской стены, стояли подразделения Железного полка.

У Таможенного моста, на Эллинге находились отряды Нефедова и Ульянцева.

Две эти группы прорыва должны были решить участь мятежников при наступлении.

В три часа открыли огонь минометчики в районе Татарского базара. Мины с воем проносились над головами наших бойцов и шлепались на крыши и во дворы домов, где засели вражеские пулеметчики. Немного погодя раздались выстрелы с миноносца "Карл Либкнехт"; стреляли по колокольням церквей князя Владимира и Иоанна Златоуста. Моряков поддержали артиллеристы из кремля. С громовым раскатом ударила крепостная пушка. Первый снаряд дал недолет. Вторым выстрелом колокольня церкви Иоанна Златоуста была разрушена.

В рядах торжествующих красноармейцев и рабочих прокатилось победное "ура". Бросали шапки вверх, обнимались на радостях.

Потом крепостные пушки открыли огонь по Второй Бакалдинской улице, по дому купца Розенблюма, где находился штаб мятежников.

Наконец показался тарахтящий, чихающий самолет Щекина. За ним тянулась черная полоса густого дыма.

Самолет пролетел над Канавой, держа направление на Царев.

Тогда с группой гранатометчиков рабочего отряда из ворот таможни вышел Петр Нефедов. К нему присоединились моряки Ульянцева. Нефедов выхватил из кобуры наган и с возгласом "Смерть белогвардейцам! Да здравствует революция!" побежал к Таможенному мосту.

Одновременно пошла в наступление и вторая группа прорыва...

Уже через полчаса основные силы белых стали отходить в степь и на Царев. К Цареву вышел Железный полк. Обходным движением в степь ушел отряд Нефедова.

Отступление противника было настолько паническим и быстрым, что не успел отряд Нефедова пройти и половину пути, как на него со всех сторон хлынули толпы мятежников. Нефедов дал команду занять фланги, а сам вместе с пулеметчиками Андреевым и Рыбалко побежал вперед. Посреди пустыря было вырыто много ям. Нефедов занял две из них, расставил пулеметы.

Белогвардейцы дважды поднимались в атаки, но их отбивали. Собравшись с силами, они снова пошли в наступление на рабочий отряд. Убили токаря Андреева: замолчал его пулемет. Бросили гранату в Рыбалко - она разорвалась и перебила ему обе ноги; Рыбалко еще некоторое время вел огонь, потом вынужден был уступить свое место Нефедову. Нефедов скосил первую атакующую цепь, вторую, третью...

Вдруг раздался голос Рыбалко:

- Обходят слева!

Нефедов оторвался от пулемета, метнул в мятежников одну за другой три гранаты, крикнул:

- А ну, а ну, кто хочет на тот свет?

Снова раздался голос тяжело раненного Рыбалко:

- Обходят справа!

И туда метнул три гранаты Петр Нефедов, яростно ругаясь, грозя:

- А ну, кто хочет на тот свет?

Хотя гранаты сделали свое дело, но появились новые толпы мятежников. Нефедов крикнул Рыбалко:

- Отползай, я прикрою тебя огнем!

Рыбалко покачал головой:

- Нет, уж если умирать, то вместе.

- Хорошо, - сказал Нефедов, - тогда давай перейдем в крайнюю яму. Он взвалил раненого токаря на спину и вынес его наверх. Потом перебросил из ямы наверх пулеметные ленты, сам выскочил, схватил "максим" за хобот, перетащил к крайней яме, метнул в подбежавших белогвардейцев последнюю гранату и залег за пулемет. Под прикрытием огня отполз к крайней яме и Рыбалко.

В это время у пулемета убитого Андреева появился с винтовкой в руке Петр Степанович Афонин, за ним - обвешанный пулеметными лентами Анатолий Семячкин.

- Дядя Петя! - крикнул Нефедов. - Ложись! Сейчас снова пойдут!

Петр Степанович лег за пулемет.

Семячкин отбежал в сторону, но, услышав стоны Рыбалко, ползком перебрался к нему в яму, и вскоре оттуда послышались выстрелы.

- Толя, береги патроны!.. - крикнул Нефедов.

- Хватит... У меня много... - донесся из ямы прерываемый выстрелами голос Семячкина.

- Внимание! - крикнул Нефедов. - Прицел два... Стрелять вместе!..

Петр Степанович дал мятежникам подойти поближе и одновременно с Нефедовым ударил по ним огненным смерчем.

Белогвардейцы залегли, чтобы через минуту снова подняться на пулеметы рабочего отряда.

Нефедова ранило: пуля прошла насквозь, пробив, вероятно, правое легкое. При каждом вдохе в груди у него что-то хлюпало. Он прижал левую руку к груди, продолжая правой нажимать на гашетку пулемета и косить наседавших белогвардейцев. Стрелял он до самозабвения, останавливаясь лишь на короткие промежутки, во время которых собирал все силы, чтобы не потерять сознание. В эти промежутки Семячкин менял ленты. Нефедов снова припадал к пулемету. Он стрелял, не сводя глаз с прицела, все больше и больше вдохновляясь смертью врагов. Пар валил из кожуха пулемета, ствол накалился... Уже мятежников погнали к Цареву, Петр Степанович раскуривал цигарку, Анатолий Семячкин подбирал и торопливо рассовывал по карманам гильзы от расстрелянных патронов, а Нефедов все стрелял!..

Позади него, окруженный группой красноармейцев, с маузером в руке появился губернский военный комиссар.

- Прекратить огонь! - скомандовал Чугунов.

Нефедов обернулся, но не увидел Чугунова. Руки его по-прежнему нажимали на гашетку, и нервной дрожью бился пулемет.

Чугунов крикнул Афонину:

- Степаныч! Возьми его за руки! Оторви от пулемета!

Петр Степанович с трудом разжал руки Нефедова. Пулемет замолчал. Нефедов в мгновение обмяк, прислонился к стенке, сполз в яму - с окровавленной грудью, с хлюпающим в легких воздухом.

Его наскоро перевязали, и двое красноармейцев взяли под руки, чтобы увести на перевязочный пункт. Он мотнул головой: нет! Тогда на помощь пришли Петр Степанович и Анатолий, попробовали уложить Нефедова на носилки, но он растолкал их:

- Я сам пойду! Один!

Подошел Чугунов, сказал строго:

- Брось валять дурака, Петр. Кровью истечешь.

- Кто - я? - Нефедов отшатнулся от губвоенкома. - У кого сердце бьется за революцию, тот не может умереть. Запомни, Чугунов!

Покачиваясь из стороны в сторону, падая и поднимаясь, он побрел по пустырю. Навстречу шли разгоряченные бойцы его отряда. Они видели его черневшую от крови рубаху и бледное лицо, слышали, как Нефедов виновато говорил:

- Я, ребятки, далеко не уйду... Мне только бинты сменить...

Далеко он и вправду не ушел: через сотню шагов потерял сознание и упал. Его уложили на носилки и понесли на перевязочный пункт.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В третьем часу ночи в ревком пришел Георг Атарбеков. В приемной Кирова было многолюдно. В углу, у печки, расположилась группа кавалеристов - всё чубатые кубанцы в папахах, - и один из них, высокий, усатый, со слезами на глазах что-то рассказывал редактору армейской газеты, а тот, сидя рядом с ним на диване, все это торопливо записывал, и исписанные крупным почерком страницы так и слетали с его колен. В другом углу, у окна, стояли вооруженные рыбаки. Лица у них были хмурые, сосредоточенные. Рыбаки, безучастные ко всему происходящему в приемной, густо дымили цигарками: у них была своя думка... Среди них находился молодой парень лет двадцати, ладно скроенный, с румянцем на щеках и глазами такими скорбными, что в них невозможно было глядеть без сострадания.

Атарбеков подошел к двери кабинета, взялся за ручку. В кабинете гулко трещала старая, разбитая пишущая машинка. Он невольно прислушался...

- Организаторы мятежа, белогвардейцы-шкурники, представляли дело иначе, - диктовал Киров, и в его голосе звенели металлические нотки. - Они думали на крови защитников рабоче-крестьянских идеалов создать благополучие для остатков буржуазии, мародеров и гнусных предателей революции...

Атарбеков несмело приоткрыл дверь, заглянул в кабинет.

- Георг, заходи!..

- Пишешь правильно, - войдя, сказал Атарбеков. - Они хотели создать благополучие именно для мародеров и гнусных предателей революции!..

Киров провел рукой по лицу и прошел к письменному столу.

- Мария Николаевна, - обратился он к машинистке, - сделаем небольшой перерыв. - И к Атарбекову: - Как следствие?.. Как вообще дела?..

- Дела, дела! - вздохнул Атарбеков и, когда машинистка вышла, вытащил из портфеля кипу протоколов допросов арестованных руководителей и участников мятежа.

Киров пробежал список арестованных, стал знакомиться с протоколами. Кивнул на чайник, стоявший рядом на круглом столике:

- Выпей чайку, согрейся.

Атарбеков налил чаю, бросил в него крупинку сахарина.

- Откуда у них взялся генерал? - с интересом спросил Киров, придвинув к себе настольную лампу.

- Бахвалов?.. До мятежа тихо и мирно жил в городе. Ушел в отставку еще в пятнадцатом году. Филателист!.. От скуки занимался коллекционированием почтовых марок.

- Каким же образом он стал руководителем мятежа?

- Видишь ли, Мироныч... - Атарбеков вдруг выхватил из кармана платок.

- Не следишь за собой, Георг, - почти сердито проговорил Киров.

- Это от сахарина, - сквозь кашель ответил Атарбеков, стиснув платком рот. - Будь он неладен! - Потом отдышался, запрокинув голову на спинку кресла. Глаза у него были красные, усталые, лицо бледное, осунувшееся. После каждого приступа кашля он выглядел плохо. - От сахарина у меня почему-то всегда першит в горле... Да, следующими в списке идут Бахвалов-сын, казачий офицер Калмыков, морской офицер Томилин. Все они важные персоны. Бахвалов-сын послан в Астрахань самим Деникиным. Начальник контрразведки Марковского офицерского полка... Калмыков - казачий офицер, меньшевик... Томилин - активный белогвардеец, заслан в Астрахань англичанами из Баку... Мне кажется, они и являются основными руководителями мятежа. Старик генерал Бахвалов, видимо, просто подставная фигура. Но у мятежников, надо думать, есть и еще руководители. Если меня не обманывает чутье, то это прежде всего английский вице-консул в Астрахани Хоу. Ему есть чем вдохновить белогвардейцев - английским золотом...

- Это тот самый Хоу?.. В прошлом году, мне помнится, он нагло требовал у нашего правительства прекращения национализации рыбных промыслов капиталиста Волкова?

- Угадал, Мироныч. У англичан в рыбопромышленную фирму "Волков и сын" вложено более шести миллионов рублей. Через шведских и французских капиталистов у них много денег вложено и в другие астраханские фирмы. Так что интерес англичан к Волго-Каспию не случаен. Но во всей этой истории с мятежом, судя по некоторым данным и предварительным показаниям, большую роль играет представитель другой державы - некий американец по фамилии Чейс...

- Пойман?

- Нет, Мироныч. В Астрахани он скрывается под чужим именем и в надежном месте. Ищем его всюду!

- Что американцам надо в Астрахани? - усмехнувшись, спросил Киров.

- Я думаю, не только паюсная икра. Эти акулы пострашнее англичан, и у них далеко идущие цели...

Киров перелистал список.

- А кто такая эта Сильвия Деляфриз?

- По-моему, гречанка, хотя и выдает себя за француженку. Имеет шляпный магазин. Приехала в Россию из Франции в десятом году. Английская разведчица. До Астрахани в той же роли работала в Берлине. Прелюбопытное создание! При обыске у нее в дровяном складе нашли мешочек бриллиантов, много валюты и коробку цианистого калия.

- Бриллианты и валюта - понятно, а зачем ей цианистый калий?

- Это и меня интересует, Мироныч. Тут, видимо, существует какой-то заговор... То ли по отравлению населения, то ли красноармейских частей... У меня тысячи предположений. И на самом деле: зачем этой мадам Сильвии понадобилось столько цианистого калия? Я допросил наших аптекарей. Они рассказали, что месяц тому назад какие-то типы у них бойко скупали цианистый калий. Немало цианистого калия отпущено по подложным требованиям и из центрального аптечного склада. Тут, видимо, работает целая организация, и хорошо налаженная организация!

- А что говорит гречанка или, кто она там, француженка?

- Молчит. Говорит, что понятия не имеет о цианистом калии. У нее же мы нашли незначительную на первый взгляд бумажку. Там записаны какие-то фамилии. Она говорит, что это ее заказчицы - у нее шляпный магазин. Проверили - оказалось, никаких заказчиц не существует, до шляп ли сейчас модницам? - усмехнулся Атарбеков. - Одним словом, все это дело требует самого тщательного изучения.

- Я тоже так думаю, - сказал Киров. - Гречанку мы пока оставим в покое, до выяснения всего этого дела. - Он вычеркнул ее фамилию из списка, а протокол допроса отложил в сторону.

- Благоразумно, - сказал Атарбеков. - Через нее, возможно, мы откроем новый заговор. Конечно, за день или за два многого не узнаешь и не сделаешь. Нужно время и терпение, чтобы разобраться во всех этих делах. В списках фигурируют враги явные, большинство их и не отрицает своего участия в мятеже. Но у нас есть еще и тайные, хорошо маскирующиеся враги...

- Кого ты имеешь в виду конкретно?

- Ну хотя бы командира Железного полка. Он, как тебе известно, должен был отрезать пути отступления мятежников к Цареву, а всех упустил. Поймал каких-то барахольщиков с Татарского базара! А казалось, чего проще: белогвардейцы прижаты к Царевке, лед разбит Щекиным и податься им некуда!.. Или хотя бы взять командира Н-ского полка Ионова. У этого из-под самого носа ушла банда Попова!

- Это тот, в рваной шинели?.. С саркастической улыбкой на лице? А ведь в ночь перед мятежом он был у меня, просил ответственный участок! Киров махнул рукой. - И того и другого мы пока снимем с командования полками. А там будет видно!

Киров один за другим просматривал протоколы допросов больших и малых "рыбных королей", меньшевиков и эсеров, белых офицеров и разведчиков участников мятежа. Особенно внимательно он читал показания работников Реввоенсовета, а прочтя, швырнул их на стол со словами:

- Ах, мерзавцы, мерзавцы!

- Через княгиню Туманову мятежники получали все копии приказов по Реввоенсовету, - сказал Атарбеков. - Она же вместе с Евстигнеевым передала им сотню винтовок и много ящиков патронов со складов армии. Сам ее допрашивал. Спрашиваю: "В скольких экземплярах вы печатали приказы по Реввоенсовету?" Отвечает: "В четырех". - "А надо было?" Отвечает: "В двух". - "Куда же вы девали остальные две копии?.." Усмехнулась эдак, посмотрела на меня и говорит: "Они шли по особому назначению..." Удивительно открытый и наглый враг!

Киров прикрыл глаза рукой и так с минуту сидел неподвижно. Потом обмакнул перо и на списке арестованных, приговоренных к расстрелу, поставил и свою подпись.

- Список надо обнародовать, опубликовать в "Коммунисте". Пусть народ знает о своих врагах. Да и врагам будет неповадно устраивать новые мятежи!.. - Киров встал у окна. - В приемной у меня сидят кавалеристы из бригады Кочубея. Они рассказали мне историю разоружения бригады, отъезда Кочубея на Царицын. Поговори с ними и глубоко вникни в это дело, Георг. По-моему, в лице начальника штаба Двенадцатой армии Северина мы имеем еще одного ненаказанного предателя!.. Это бывший полковник царской армии, генштабист. О нем давно ходит плохая слава. Я говорил с Саратовом, там связывались с Царицыном, узнавали про судьбу Кочубея. Его нигде нет! Он либо погиб в степи, либо попал в плен к белым. На днях штаб Двенадцатой армии будет перебазирован, и Северин уедет. Займись, Георг, этим полковником.

- То-то там плачет один из кавалеристов, - задумчиво проговорил Атарбеков.

- Это Иван Завгородный, близкий друг Кочубея. Не может себе простить, что отпустил его в степь. Замечательный человек! Прослышал от кого-то про наши астраханские события, поднял эскадрон и, пользуясь неразберихой в штабе Северина, как нельзя кстати прибыл в Астрахань. Знаешь, что мы поручим эскадрону?

- Знаю! Рыбацкие села!..

- Угадал, Георг! - Заложив руки в карманы, Киров энергично стал шагать по кабинету. - Мы пустим эскадрон рейдом по рыбацким селам! Накажем кулаков в Иванчугах, Самосделке, Алексеевке... В Алексеевке, например, кулаки убили всех коммунистов и членов их семей, разграбили и сожгли все их дома... Придадим эскадрону и один из Коммунистических отрядов... Ну и сами рыбаки выставляют отряд. Делегация их сидит в приемной. - Киров остановился перед Атарбековым. - Видел их командира? Такого молодого парня?.. Это комсомолец Поляков. Он числился сорок четвертым в списке кулаков. Но во время вчерашней бойни его случайно не оказалось в селе. Так что же сделали, мерзавцы?.. Нашли "выход"! Взамен него заживо утопили в Волге всю его семью, даже грудного ребенка!

- Не может быть! - вздрогнул Атарбеков.

- Заживо утопили в проруби мать, жену, ребенка, сестру!.. За-жи-во! Атарбеков услышал в голосе Кирова металлические нотки.

- Я этой подробности не знал... О звероподобные! О людоеды! Атарбеков от гнева даже заскрежетал зубами.

Киров подошел к машинке, наполовину вывернул заложенный в нее лист, пробежал глазами напечатанное, сказал:

- Учти, Георг. Утром газеты выйдут с приказом о ликвидации мятежа.

- Я это учту, Мироныч, - с холодной сдержанностью проговорил Атарбеков, вставая.

Киров вышел вместе с Георгом в приемную, познакомил его с усатым богатырем Завгородным, с его лихими кавалеристами, потом подвел к рыбакам. Командиром оказался тот молодой парень, чьи страдальческие и скорбные глаза так поразили Атарбекова, когда он вошел в приемную. Теперь парень сидел, распахнув полушубок, без шапки. Он был совсем-совсем седой.

Знакомясь с ним, Атарбеков низко склонил голову, чтобы не видеть его глаза. А они печально, сквозь слезы, смотрели на него, словно говорили: "Уж лучше бы они меня убили, не трогали семью... Зачем они это сделали?"

Молча разойдясь с Атарбековым в коридоре, Киров зашел в машинописную. Дежурная машинистка спала на диване, накрывшись пальто. Сергей Миронович тихо окликнул ее, но она не ответила. Тогда он погасил свет, на цыпочках вышел из комнаты и осторожно прикрыл дверь.

Вернувшись в кабинет, Киров, озадаченный, с минуту стоял у окна, потом, вспомнив свою журналистскую деятельность в газете "Терек", сел за машинку.

- Дальше в приказе мы напишем так, - сказал он вслух и стал энергично двумя пальцами выстукивать на гулкой машинке: "Вдохновленные золотом английских империалистов, они надеялись захватом Астрахани запереть советскую Волгу. Но тяжелая рука революции беспощадно разбила все их планы. Красная Армия, Красный Флот и революционные рабочие Астрахани дружным ударом разбили в прах контрреволюционные банды, и рабоче-крестьянская власть приобрела новые силы для борьбы за святой идеал, за социализм..."

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

25 марта, после трехнедельного пребывания в калмыцкой степи, Коммунистический отряд Мусенко возвращался в город, но без своего командира: как и было условлено, он с "особой экспедицией" пробирался дальше по степи, чтобы миновать фронт белых.

Вслед за бойцами отряда шел обоз. На санях и телегах везли тифозных, забранных из колонны Боронина, раненых и обмороженных, приставших к отряду на обратном пути. Везли на санях и заболевшую Анастасию Федорову.

Невзирая на болезнь, Федорова возвращалась в город довольная. Отряд выполнил поставленные перед ним задачи. Огромное количество людей получило помощь. Отряд выдержал три боя с белогвардейцами.

Радовали Анастасию Федорову и события в городе - подавление белогвардейского мятежа.

Была еще радость: VIII съезд партии, проходивший в Москве с 18 по 23 марта; события в Венгрии - Венгерская революция, провозглашение Венгрии Социалистической Советской Республикой!*

_______________

* Венгерская Социалистическая Советская Республика существовала с 21 марта по 1 августа 1919 года.

Когда сани переправились через Волгу и въехали на Никольскую, Федорова увидела улицу в бесчисленных флагах. Флаги развевались и на башнях кремля.

- Революция в Венгрии, революция в Венгрии! - шептала она запекшимися губами и пробовала разметать ослабевшими руками тяжелые, пахнувшие овчиной шубы, чтобы выбраться из саней, побежать по улице, обнять первого встречного и петь, петь: "Революция в Венгрии, революция в Венгрии!"

Ее привезли домой, уложили в постель. Измерили температуру: тридцать девять и три десятых. Врач сказал, что, вероятно, у нее тиф, хотя явных признаков пока еще нет: надо подождать день-два. Но Федорова и без признаков догадывалась, что больна тифом. Что тут мудреного? За эти три недели через ее руки прошли сотни больных, она их кормила, переодевала, ухаживала за ними, как и все в отряде - от командира до бойца-повозочного.

Только ушел врач, к Федоровой пришли члены губкома, потом губвоенком Чугунов, еще через полчаса - Аристов...

Анастасия Павловна расспрашивала о положении в городе, о последних новостях. Ей рассказывали, что в день открытия съезда партии в Астрахани началась перерегистрация коммунистов. Работу эту пришлось начать без нее. Уже опубликован список исключенных. Одним из первых там значится командир Н-ского полка Савва Ионов. В эти же дни, после расстрела группы участников белогвардейского мятежа, а также авантюристов и врагов, пробравшихся в прежний состав ЧК и Особого отдела, Ревтрибунал вынес приговор и по делу члена губисполкома Буданова. Он тоже расстрелян. Выслан из Астрахани английский вице-консул Хоу...

Московских газет еще не было, но телеграф уже донес вести о речи Ленина, и Федорова с нетерпением ждала Кирова, - о многом ей хотелось поговорить и посоветоваться. Он пришел поздно вечером, когда у нее поднялась температура и она бредила...

Но утром температура спала до тридцати семи, и Анастасия Павловна заснула. Разбудил ее вечером духовой оркестр на улице. Она встала, подошла к окну. По улице со знаменами, с оркестром прошла рота красноармейцев, потом большая группа венгров, бывших военнопленных, потом еще группа, потом колонна рабочих.

Анастасия Павловна накинула на плечи платок, выбежала в коридор, позвонила в губком. К телефону долго никто не подходил. Наконец в трубке раздался голос тети Сани. Федорова спросила: "Разве в губкоме никого нет?" - "Никого, Анастасия Павловна, - ответила тетя Саня, - все ушли на митинг. Слышали? Нашего полку прибыло! Мадьяры взяли власть в свои руки, буржуям дали по шапке... Лежите, голубушка, если нужно будет поставить банки, пришлите за мною вечерком, а я сейчас бегу, бегу". - "Куда же, тетя Саня?" - почти крикнула Анастасия Павловна. "На митинг, голубушка, на митинг, товарищ Киров будет выступать..."

Повесив трубку, она на цыпочках вернулась в комнату и стала торопливо одеваться. Но вдруг снова почувствовала себя плохо. Лоб стал влажным, часто-часто забилось сердце.

Она с трудом добрела до постели и, не раздеваясь, легла поверх одеяла.

"Надо же заболеть в такой день! - с досадой подумала она. - Ну почему мне так не везет? У других в жизни все как-то бывает иначе..." Она зарылась головой в подушку и вдруг почувствовала себя такой одинокой, такой несчастной! Слезы показались у нее на глазах...

Вот так иногда бывало в последнее время с нею - здоровой, сильной тридцатишестилетней женщиной, - захочется поплакать, захочется погоревать... Это происходило, как правило, всегда, когда она оставалась дома одна. Тоска тогда овладевала ею. Она снимала со стены портрет мужа, ставила его на стол и подолгу просиживала перед ним, вся уйдя в воспоминания...

Он погиб в прошлом году, будучи комиссаром отряда, посланного из Астрахани на помощь Дагестану...

Познакомились они пятнадцать лет назад, - было это в мае 1905 года. Он пришел к ней в школу, где она учительствовала, попросить томик Белинского... Она хорошо помнила тот день...

Алексей был студентом. Выслали его на поселение из столицы за революционную деятельность. Деревня, в которой ему предстояло жить долгие годы, была глухая, хотя и богатая: находилась далеко от Астрахани и славилась разбойным нравом жителей - казаков и калмыков.

Когда Анастасия Павловна вышла замуж за Алексея, они своими руками слепили себе крохотный глинобитный домик из одной комнаты и кухни, оградили двор камышовым плетнем. Домик стоял на самом берегу Волги. Вдоль берега тянулись низкорослые и ширококронные кудрявые ветлы, под тенью которых хорошо было скрываться в знойный день. Они любили сидеть под ветлой, смотреть в безоблачное небо и вслух мечтать о будущем или молча наблюдать за боем коршунов, которые сотнями кружили над рекой в районе тони и в глубине низкорослого леса, над заросшим осокой ильменем, где с весны, после спада воды, оставалось много рыбной молоди...

Через три года Алексей выхлопотал себе право на жительство в Астрахани, и они переехали в город. Многому она научилась за это время у мужа, и главное - пониманию жизни, смысла борьбы за счастье людей на земле. Она вступила в партию и вместе с Алексеем работала для торжества народного дела. Любое поручение она выполняла с радостью, счастливая тем доверием, какое ей оказывают старые члены партии. Она печатала листовки, писала тексты для них, долгое время работала связной. Марксистских кружков в ту пору в Астрахани насчитывалось более пятнадцати: на заводе Митрофанова, на заводе "Братья Нобель", на Эллинге, на Форпосте... Она доставала для членов этих кружков литературу, большевистские газеты, сама руководила занятиями. А в осеннюю и весеннюю пору, когда на промыслах шла путина и туда со всех концов России съезжались десятки тысяч голодного и нищего люда, уезжала как пропагандистка... Так было до самого кануна революции.

Ныне у нее, председателя губкома партии, была огромная работа, непочатый край всяческих дел. Она многому радовалась в жизни. Не хватало ей только Алексея, его ясной головы и его любви. Она никак не могла примириться с его смертью. Иногда ей казалось: вот откроется дверь, войдет Алеша. Иногда она вдруг начинала его искать на улице, в толпе прохожих.

Снова где-то вдалеке раздались звуки духового оркестра, и Федорова встрепенулась.

- Мама! - позвала она.

Мать зажгла свет.

- Что случилось? Почему ты в пальто? - тревожно спросила она.

Хотела сказать, что собралась на митинг, но раздумала.

- Пора идти за Олегом. Скоро закроют детский сад.

Мать сердито прикрикнула на нее:

- Ты с ума сошла! Сейчас же разденься! Я сама схожу за Олегом.

Больная покорно разделась и легла под одеяло.

А в это время в зале Труда шел митинг. Зал был битком набит людьми. Толпились в проходах, сидели на подоконниках. Многие стояли в коридоре. Оркестранты сидели позади президиума - для них в зале не было места - и исполняли "Интернационал" после каждого выступления. Выступающих было много. Каждому хотелось выразить свою радость по случаю революции в Венгрии. Многие из военнопленных венгров хорошо говорили по-русски. Иные выступали с речами на родном языке, но их тоже прекрасно понимали.

На трибуну вышел Киров. Зал встретил его аплодисментами. Доклады о положении на фронтах гражданской войны, по международным и внутренним вопросам, как правило, Киров делал через каждые две недели. Таким образом он держал в курсе важнейших событий весь партийный и беспартийный актив города.

- Товарищи! - произнес Киров. - Когда вы слушали краткие телеграммы о тех событиях, которые развиваются в Венгрии, когда вы слушали приветственные речи наших товарищей и братьев по оружию, мне хотелось крикнуть вам, слышите ли вы треск разрушающегося буржуазного мира, мне хотелось спросить, видите ли вы ту необъятную пропасть, над которой стоят буржуазные государства... - Киров сделал паузу. - Для нас, коммунистов, то, что совершилось сейчас в Венгрии, было только вопросом времени, и мне хотелось подчеркнуть это для наших братьев, бывших военнопленных. Вы помните, товарищи, что еще сравнительно недавно, когда вас, закованных в оковы империализма, гнали на братоубийственную бойню, мы еще в то время говорили, насколько имели к тому возможность, что буржуазный мир, затягивая кровопролитную войну, захлебнется в крови этой бойни. Вы, сбросившие сейчас оковы империализма, идущие под знаменем революционного социализма, на основе всего своего опыта, всех своих переживаний последних лет, должны были если не вполне осознать, то во всяком случае почувствовать, что все те горести и несчастья, все огромные разрушения, которые буржуазный мир произвел на протяжении длинных четырех лет, что все это ни в коем случае не может пройти без наказания для буржуазного строя.

Еще четыре года назад партия коммунистов говорила о том, что буржуазный мир неизбежно захлебнется в море человеческой крови, которая по его вине проливается. Мы тогда еще говорили, что это страшное состязание двух буржуазных коалиций ни в коем случае не может привести к окончательной победе той или другой стороны. Перед нами вырисовывалась только одна грядущая победа тех, кто, ослепленный буржуазией, шел на страшное кровопролитие, в которое ввергнул капитализм все страны мира.

Мы тогда говорили, что иного выхода из тех страданий, которые выпали на долю всех непосредственно захваченных войной, нет. Был только единственный выход - это революция трудящихся. Для нас, коммунистов, не подлежало ни малейшему сомнению, что вся эта страшная братоубийственная война является не чем иным, как предсмертными судорогами буржуазного строя. И весь вопрос заключался для нас в том, успеем ли мы до окончания войны сбросить буржуазные оковы и зажечь огонь пролетарской борьбы...

Приветствуя победу социалистической революции в Венгрии, Киров говорил о всепобеждающих идеях коммунизма, о задачах, стоящих перед пролетариатом в борьбе с объединенными силами империализма, о победах и временных поражениях в этой борьбе, за которыми последует торжество социалистической революции.

Он умел вглядываться в будущее, видеть то, ради чего все делалось, а потому жизнь в его речах представала перед каждым слушателем прекрасной, романтичной, наполненной большим смыслом. Не в этом ли был секрет его речей? Не в этом ли была скрыта пружинка, которую многие пытались найти?..

- К нам будут примыкать все новые и новые силы, и близок час, когда мы пойдем вперед, имея в своих рядах представителей уже нескольких народов, - звенел в многолюдном зале голос Кирова. - Нам необходимо объединиться с нашими новыми союзниками, которые не за страх, а за совесть пойдут с нами рука об руку. Пусть и они чувствуют, что нам нужно не только пополнить свои ряды, но нужно слить воедино наши сердца и души, и пусть отныне, с момента возникновения советской власти в Венгрии, Советская Венгрия и Советская Россия будут представлять собою единое тело трудящихся, в котором будет биться единое пролетарское сердце!..

Киров выбросил вперед сжатые в кулаки крепкие руки, перегнулся через трибуну, отчетливым, чеканным голосом произнес на весь зал:

- Итак, товарищи, да здравствует единение русских коммунистов с коммунистами венгерскими, и пусть этот новый союз явится новым залогом к тому, чтобы он на деле осуществил величайший лозунг, провозглашенный нами: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В первых числах апреля в Астрахани наступили теплые, солнечные дни. Потекло с крыш, загремели водосточные трубы, стремительно, на глазах, стали таять почерневшие от копоти снежные сугробы, зажурчали бесчисленные ручейки.

Потом по улицам понеслись потоки воды, целые реки, смывая в своем стремительном беге и снег и мусор. Грязь затопила улицы Астрахани, по иным невозможно было ни пройти, ни проехать, а в районе Бакалды, на Бакалдинских улицах, дома стояли отрезанные друг от друга, как островки.

В разгаре был ледоход на Волге. Вниз по реке неслись огромные льдины, с грохотом налетая друг на друга. Ускорению ледохода во многом помог ледокол "Каспий". Прорубив проход в море, он теперь шел вверх по Волге, кроша ледяные поля.

На обоих берегах дымили костры, стоял шум и гомон, суетились рыбаки: они смолили и конопатили свои бударки, парусники, моторные лодки, готовясь к весенней путине. К путине готовились даже те, кто ни разу и удочки не держал в руке. Таких было много. Бывшие господа, купцы и чиновники толпами слонялись по берегу, набивались в компанию к рыбакам, просили продать им лодки, суля фантастические суммы никому не нужных денег.

Прошел ледоход, и Волга в районе Астрахани огласилась гудками пароходов и буксиров. Открылось сообщение между правым и левым берегами. На правом берегу лагерем стояла колонна Боронина, наконец-то дошедшая до Астрахани.

При первой же возможности войска стали переправляться в город. На пристанях и на берегу их со знаменами и духовыми оркестрами встречали делегации от заводов, судостроительных мастерских, войсковых гарнизонных частей и профессиональных союзов.

По улицам гремели пушки, повозки, телеги, фургоны, тарантасы, тянулись большие и малые отряды. Усталые, бородатые красноармейцы шлепали по грязи с заткнутыми за пояс полами рваных шинелей, и толпы людей стояли вдоль улиц и приветствовали их как победителей.

Каждый старался хоть чем-нибудь порадовать бойцов. Кто сунет в руку проходящему красноармейцу табак на цигарку, кто воблу, кто горсть чилима или семечек. В отличие от всех других больших и малых воинских частей и отрядов, прибывавших до этого в Астрахань, в колонне Боронина не было ни тифозных, ни раненых. Они или осели во встречных деревнях, или же их подобрал приданный отряду Мусенко медицинский отряд. Войска, приведенные Борониным, отличались еще тем, что были сведены в роты, батальоны, полки и шли в походных колоннах, под начальством командиров и комиссаров. Костяком колонны были остатки полков Дербентского, Выселковского и Таганрогского, заново сформированных Борониным как полнокровные боевые части, которые потом вошли в состав 33-й пехотной дивизии.

Боронин до слез был тронут организованной Кировым встречей в Астрахани.

Жилье уже было подготовлено, продезинфицировано и оборудовано койками. Дербентскому полку были выделены дома на Казачьем Бугре, Выселковскому - на промыслах Беззубикова, Таганрогскому - в пригороде Черепаха. Кавалерийский полк самого Боронина стал лагерем на берегу Кутума, на стрелке, заняв двор и половину здания бывшей биржи, где находился резерв Астрахано-Каспийской флотилии.

Красноармейцев в городе ждали натопленные бани, чистое белье, новое обмундирование и горячая пища.

После такой встречи колонна могла бы пройти еще одну ледовую пустыню.

В дни прихода колонны Боронина в Астрахань на окраине одного из рыбацких сел, раскинувшихся в дельте Волги, как-то рано поутру из камыша на берег вышел высокий, обросший казак с серьгой в ухе, осмотрелся из-под ладони окрест, потом вложил два пальца в рот, зажмурил глаза и пронзительно свистнул. На одной из рыбниц, что стояли у пустынной тони выше по реке, услышав этот разбойничий свист, пальнули из ружья и стали налаживать паруса.

Казак исчез в хрустящем, высохшем камыше, и на берег вышли четверо. Если помощника коменданта гарнизона Астрахани Бондарева легко было узнать по его неизменной кожанке, скрипучим сапогам, неторопливому шагу, а бывшего командира Н-ского полка Савву Ионова по его саркастической улыбке, то в двух других "охотниках", обутых в высокие болотные сапоги, одетых в рваные полушубки, перехваченные красным кушаком, трудно было угадать американца Чейса и англичанина Фокленда.

В ожидании рыбницы все четверо молча стояли на берегу. Особенно хмурый вид был у Фокленда и Чейса.

Было холодно, пасмурно. Над угрюмой рекой с трубным криком пролетали стаи лебедей и уток. Над ними, высоко в небе, кружили четыре коршуна, высматривая себе добычу в мутных волжских водах.

Сотни других коршунов виднелись в глубине небольшого леска, раскинувшегося в верховье реки. Они парили над заросшим осокой ильменем. В ильмене после спада воды осталось много молоди, и коршуны находили там богатую добычу.

Ниже по реке все было застлано тяжелым, густым дымом, сквозь который то здесь, то там вспыхивали языки пламени. То жгли горючий, как порох, прошлогодний камыш.

- Золотое время для охоты, - сказал Савва Ионов, чтобы что-нибудь сказать.

- Да, птиц много, - задрав голову и не сводя глаз с коршунов, проговорил Адам Фокленд. Он мог часами следить за их парением.

Вот первый коршун камнем упал вниз и, едва коснувшись воды, взмыл вверх. В когтях у него серебристой чешуей сверкнула рыба. Коршун полетел в сторону леса. Но вслед за ним с высоты устремился второй коршун и, сделав полукруг, зашел сзади и с поразительной легкостью отнял рыбу. Тогда на второго коршуна бросился третий. И завязался кровавый бой! Они то падали вниз, то взмывали вверх. Но рыба все же досталась третьему коршуну. Обессиленный боем, он не успел сделать и нескольких взмахов крыльями, как рыба выпала у него из когтей и полетела в реку.

И тогда с высоты упал четвертый коршун, который до этого спокойно кружил над дерущимися хищниками. У самой воды, срезав крылом волну, он успел на лету схватить рыбу и, низко пронесясь над рекой, полетел в сторону леса.

А над Волгой снова кружили три коршуна, описывая круг за кругом.

- Здесь кроме коршунов много и другой птицы. - Савва Ионов вздохнул. - На островах водятся лебеди, пеликаны, аисты. Золотой край! Здесь даже цветет священный лотос.

- Лотос?! Удивительно... - Хмурый, неразговорчивый Чейс несколько оживился и задвигал лошадиной челюстью. - Я видеть лотос Египте. Может лотос расти на Волга? Я думать, это ошибка. Вы путать его с лилией. Лотос - священный цветок, и родина его - Египет и Индия.

- И Волга!.. Я был на островах. Лотос цветет в протоках в июле августе. Красивое это зрелище... Приезжайте! Я вас прокачу по дельте, покажу много и других чудес. Приедете? - И Савва Ионов, кривя свои тонкие губы, вопросительно уставился на американца.

- Посмотрим, посмотрим, - торопливо проговорил за Чейса Адам Фокленд. - Все зависит от нашей поездки в Дагестан. Если все будет хорошо, - он многозначительно переглянулся с Чейсом, - тогда в августе мы будем в Астрахани. На этот раз - с королевским флотом.

- Дай бог, дай бог! - вздохнул Бондарев.

- Приедем смотреть, как растет лотос...

- Как цветет лотос! - сказал Фокленд.

- Да, да, - поправился Чейс, - как цветет лотос... Это очень смешно волжский лотос!..

Рыбница под залатанными мешковиной парусами описала полукруг по реке и встала недалеко от берега. В воду спрыгнули двое детин с засученными по колено штанинами - из банды дезертиров, скрывающихся в низовье. Казак с серьгой в ухе вынес из камыша чемодан, корзину, два тяжелых мешка. Детины погрузили все это в рыбницу, потом перенесли туда же на спине Чейса и Фокленда; старик с косматой гривой, сидевший на корме, оттолкнулся шестом, и рыбница медленно стала удаляться на середину реки.

Ионов и Бондарев молча помахали рукой вслед отплывающим.

Чейс и Фокленд так же молча ответили им. Лица у них были хмурые, неприветливые. Они настороженно косились на команду, на паруса, на реку, на небо. Все у них вызывало подозрение. Ни во что они не верили в этой непонятной им стране. Не верили даже людям, преданным им, таким, как Ионов и Бондарев.

А с какими надеждами они шли на Астрахань!.. Сколько мучений перенес в калмыцкой степи Адам Фокленд! Тысячу раз он рисковал заболеть тифом, замерзнуть, умереть с голоду!.. А Чейс!.. Какой крюк ему пришлось сделать, чтобы попасть в Астрахань!..

И Фокленду и Чейсу в Порт-Петровске "астраханский поход" представлялся несколько в ином виде. Мастера "внутренних переворотов", они надеялись на то, что, как только доберутся до Астрахани, сразу создадут там "кулак" из астраханского казачества, местной буржуазии, меньшевиков, эсеров и... в два счета свергнут власть большевиков... Потом создадут коалиционное губернское правительство, королевский флот войдет в Волгу, двинутся в поход полки и дивизии Деникина и Колчака, а там... там начнется победный марш на Москву. Все у них было точно рассчитано и расписано. Но мартовский мятеж, на который они возлагали столько надежд, оказался разгромленным, а контрреволюция - обезглавленной!

Оставаться дольше в Астрахани было опасно, и они вынуждены были теперь на какой-то сомнительной посудине с залатанными парусами, с подозрительной командой из двух дезертиров и кулака-старика выбираться обратно в Дагестан.

Оба они чувствовали себя довольно скверно. Но Фокленд был все же в несколько лучшем положении. В Порт-Петровск он возвращался не с пустыми руками: вез важные агентурные сведения о большевистском подполье Дагестана, которыми снабдила его мадам Кауфман. Стоило это ему сто фунтов, но могло окупиться сторицей. Чейс об этом деле и понятия не имел: Фокленд умел хранить тайну. Ему нравился смысл старой русской пословицы: "Хлеб-соль - вместе, а табачок - врозь".

Третий день продолжалась переправа войск в город. Боронин не уходил с пристани. Много еще забот у него было по размещению колонны, по сдаче оружия приемочной комиссии Реввоенсовета.

Волга кипела в районе города. Буксиры, небольшие пассажирские пароходы, лодки, моторки непрерывно носились взад и вперед по реке. Проплывали караваны рыбниц и шаланд в низовье, на раскаты. Это рыбаки, пользуясь путиной, ехали промышлять рыбу чуть ли не из-под самого Черного Яра и Царицына.

Глядел Боронин на Волгу - и не мог наглядеться!

Впервые в Астрахани он был лет тридцать назад. Помнится: год был голодный, неурожайный. Отовсюду в Астрахань понаехало и пришло много народу. Все искали заработка, куска хлеба. Приходили целыми деревнями, пешком из Пензенской, Симбирской, Казанской, Саратовской, Рязанской, Уфимской, Вятской, Пермской и других губерний. Нанимались семьями на рыбные промыслы, в ватаги, шли в плотовые рабочие. Уходили на озеро Баскунчак добывать соль или батрачить на бахчах у татар.

Боронину тогда было восемнадцать лет, он был сильным парнем, и его к себе в артель взял старшой грузчиков Пахомыч. Вспоминалась Боронину Астрахань тех дней - с толпами измученных людей в пропотевших армяках и поддевках, с утра до ночи слонявшихся по пристаням в ожидании пароходов и барж, которые должны были увезти их в низовье; с нищими, босяками, пестрой толпой торгашей, лавочников, лоточников на Набережной и ближайших к ней улицах. Вспоминались ночлежки, питейные, кебабные, балаганы. Вспоминалась грязь астраханская, пыль астраханская, в особенности в летнюю пору, в жару, когда дышать нечем.

С первого дня пребывания в Астрахани Боронин полюбил портовую жизнь с боем склянок, вечной суматохой на пристанях, песнями матросов и грузчиков, грохотом вагонеток, криком коногонов и многоголосыми гудками пароходов.

Вспоминалась работа в артели у Пахомыча. Давно это было, а Боронин помнил каждого грузчика артели. Помнил не только имя, внешний облик, но и историю жизни каждого.

Разве мог он когда-нибудь забыть дядю Митрия? Старику было за шестьдесят. В артели он всегда становился на подъемку грузов. Другой поработает на такой работе день - неделю отлеживается. А дядя Митрий каждый день стоял на подъемке!.. Старик был весельчак и озорник. Как только ударят склянки на обед, он укроется в тень, разложит перед собой завтрак, вокруг старика сразу же располагается вся артель, и вскоре он уже рассказывает что-нибудь веселое, смешное, озорное, и все покатываются со смеху. Дядя Митрий долго был коробейником, исходил немало мест на свете и знал немало всяческих историй...

А вот Сазонов. Роста он был богатырского, силы необыкновенной. Не пил, не курил, не ругался, как другие грузчики. Глаза у него были большие, круглые, ясно-голубые. Усы - громадные, пушистые. Работал Сазонов неторопливо, вечно думку какую-то думал. За заработками не гнался, а что заработает - тратил на покупку книг. За ним следили, не раз вызывали в полицию, но уличить в "крамоле" не удавалось: он был умнее царских сыщиков. Сазонов мог взвалить на спину полный мешок мокрой соли - а это без малого пятнадцать пудов! - и легко вынести его по отвесной железной лестнице из трюма на палубу.

Не забыть Ивана Маландина - хворого, чахоточного, с огромной, в детскую голову, грыжей в паху... Полгода надрывался Маландин на тяжелой работе в артели, мечтал накопить денег, уехать в деревню, купить коровенку... Как-то шел Маландин с тяжелой ношей по трапу, наступил на арбузную корку и разбился, ударившись головой о сваю... Прибежала жена с детьми, и сутки целые они голосили на пристани. Долго не мог забыть их крика.

Хорошо и ясно помнил Боронин жизнь порта тех дней. Все здесь кипело. Не зря Астрахань называли "золотым дном". Отовсюду приезжал народ сюда за заработками. Приезжали даже из Персии. Грузчики-персы работали от зари до зари. Работали они иначе, чем наши грузчики. И груз на спине носили иначе, на своих персидских "паланах"...

Вспомнил Иван Макарович Боронин, как когда-то сам грузил и разгружал пароходы на пристани, а теперь эта пристань была полна красноармейцев его полка и колонны. В разных городах он побывал, а пору своей молодости помнил и любил больше всего. Она была овеяна радостью труда, хотя и был этот труд тяжелый, изнурительный, каторжный.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В полдень шестнадцатого апреля на военном катере из Лагани в Астрахань прибыла семья Лещинского.

Оскар в это время был на прямом проводе, и встретить его жену Лидию Николаевну Мямлину и двух детей поехал Сергей Миронович. В невеселом настроении он ехал в порт. Дело было в том, что через день Оскар уезжал в Дагестан, а всякая такая поездка в тыл врага не лишена была опасностей.

Лидию Николаевну Киров хорошо знал по Пятигорску. Это была молодая, энергичная женщина, опытная подпольщица. Она окончила французскую Академию художеств, в Париже вышла замуж за Оскара.

Сергей Миронович привез ее с детьми к себе домой и отдал в их распоряжение всю свою квартиру. Вместе с ними было еще двое сирот, подобранных Лидией Николаевной в степи, и девушка лет двадцати, по имени Маня. В небольшом деревянном домике Кирова, стоявшем на одной из тихих улиц Астрахани, недалеко от Реввоенсовета, сразу стало людно и шумно.

- Поход наш по степи, конечно, достоин кисти художника, - печально рассказывала Лидия Николаевна. - Надеюсь, что когда-нибудь я напишу картину об этих днях... Я так хорошо представляю себе это полотно!.. Степь, мгла, кружат снежные вихри, и сквозь них пробиваются полузамерзшие люди, на верблюдах тащат самолеты, едут конники, тянется обоз с беженцами... Но более подробно о нашем походе я расскажу потом, когда придет Оскар.

- Когда же вы выехали в степь? - спросил Сергей Миронович.

- Это было в начале января. За три с половиной месяца нам удалось добраться только до Лагани. Проехать только половину пути!.. Спасибо военным морякам, что взяли нас на катер. Я назвала им ваше имя, показала мандат за подписью Орджоникидзе...

- Когда вы в последний раз виделись с Орджоникидзе?

- В день нашего отъезда. Он провожал нас. По его настоянию мы и выехали в степь. Серго купил для нас телегу, двух быков, достал на дорогу продукты. Вообще он проявил о нас необыкновенную заботливость. Удивительный он по своей доброте человек!.. Что бы я делала одна с детьми - ума не приложу...

- Ну, и куда вы запропастились в степи? - с улыбкой спросил Киров.

Мямлина тоже улыбнулась:

- Вам хочется все узнать о нашем знаменитом походе?

- Это же очень интересно. Ведь и я как-никак тоже разыскивал вас.

- "Пропажа" наша объясняется очень просто, Сергей Миронович. Во-первых, мы ехали на быках. Во-вторых, в пути мы все переболели тифом, больше месяца провалялись в каком-то рыбацком поселке. Пока мы болели украли наших быков и нас обворовали. Дальше до Лагани пришлось пробираться всеми возможными средствами.

Продолжая рассказывать о походе через степь, Лидия Николаевна начала распаковывать свои узлы с вещами. Из одного она достала икону.

- Это вам подарок от Орджоникидзе, - сказала она, протягивая ее Сергею Мироновичу.

Киров вопросительно посмотрел на Мямлину, взял в руки икону и, догадавшись, что в ней что-то есть, положил ее к себе на колени, снял потемневший от времени медный оклад, внимательно осмотрел его, потом достал из кармана перочинный нож, отделил от оклада "подкладку" из тончайшей листовой меди. За подкладкой оказался свернутый лист папиросной бумаги. На ней была изображена карта Северного Кавказа, наставлены всякие крестики и кружочки.

- Догадываетесь, что за карта?

- Почти что да... Склады оружия и провианта?

- Склады оружия и боеприпасов. Это то, что удалось Орджоникидзе спрятать после ухода Одиннадцатой армии.

- О, эти склады нам очень пригодятся! - с восхищением сказал Киров. Они могут сослужить неоценимую службу для наших партизан.

- У Серго тоже была такая мысль, - раскладывая вещи на полу, проговорила Мямлина. - Ну, а кроме того, он не теряет надежды, что в скором времени Одиннадцатая армия вернется на Северный Кавказ. Серго знает, что вы выехали из Москвы в Астрахань, и возлагает на вас большие надежды.

- Что же, мы попытаемся оправдать эти надежды. А вообще вы взялись за рискованное поручение, Лидия Николаевна. Да еще с детьми!.. Не знаю даже, благодарить вас за эту карту или ругать?

- Теперь, когда все осталось позади, лучше благодарите. Если хотите знать, Сергей Миронович, эта икона даже помогла нам в нашем походе. - Не верите?.. - Мямлина отложила вещи и присела на диван. - Ну так послушайте... Однажды в степи нас остановил белогвардейский отряд. Ехали мы в нашей телеге в колонне беженцев. Казаки обыскали всех, кое у кого отобрали вещи и драгоценности, потом подъехали к нам. Я этот узел с иконой все время держала на виду и первым сунула его им в руки. Они перебрали детские вещички, а увидев икону, торопливо завязали узел и вернули мне. Мы им показались очень благонадежными!.. Офицер даже козырнул нам, и мы поехали дальше... И еще раз нас выручила наша икона. Это случилось, когда мы болели тифом. Как-то среди ночи в поселке раздались выстрелы, крики. Оказывается, налетели белые. Много народу поубивали они в ту ночь... Ворвались они и к нам в мазанку, но, увидев над моей постелью икону и горящую лампадку, а меня молящуюся на коленях, извинились и ушли...

Киров рассмеялся:

- Может быть, вам стоит икону хранить и дальше? Может, она еще не раз выручит вас в тяжелую минуту?

- Может быть, Сергей Миронович. Хорошо, что я неверующая. А то бы объявила икону чудотворной. - Лидия Николаевна подошла к окну, взглянула на улицу. Дети - Леночка и Валерий - стояли на перекрестке и терпеливо ждали отца.

Киров встал. Пора возвращаться в Реввоенсовет.

Мямлина подошла к дивану и задумчиво стала перебирать вещи. Потом спросила:

- Кормят вас, наверное, худо в столовой?

- А я особенно часто туда и не хожу, Лидия Николаевна. Некогда!

- Но чем тогда вы питаетесь?

- А чем придется, - рассмеялся Киров. - Но основная пища наша - чай и бутерброды.

- Давайте договоримся, Сергей Миронович: мы с Маней будем стряпать обеды на всех, а вы будете столоваться дома.

- Вы даже не представляете себе, какие у нас в Астрахани маленькие пайки, Лидия Николаевна. Правда, в последнее время стало легче, появилась свежая рыба...

- Мы кое-что еще прикупим на базаре и сможем вас сносно кормить. Приходите к пяти часам обедать; у нас еще сохранилось немного продуктов из степных припасов.

Мямлина проводила Кирова до лестницы и вернулась в комнату. В это время за окном раздались радостные крики Леночки и Валерия:

- Мама, мама! Папа идет!

Мямлина подбежала к окну, увидела мужа и заплакала. Он шел размашистым шагом, в запыленных сапогах, в распахнутой кожанке, прижав к груди букет цветов. К нему со всех ног бежали детишки...

Когда Киров поравнялся с Оскаром, тот испытующе посмотрел на него, спросил:

- Случайно не проговорился?

- Нет, Оскар. Скажешь потом сам. - И в свой черед спросил: - Может быть, на день или два отложить твой отъезд? Подготовить их к этому?

- Ни в коем случае! Я уже сообщил в ЦК, что выезжаю восемнадцатого.

Нахмурившись, Киров ответил:

- Тогда делать нечего.

На другой день с вечера Атарбеков занимался снаряжением экспедиции Оскара Лещинского. Кроме Лещинского в составе экспедиции было шесть человек, двое из них - посланцы Буйнакского, недавно пробравшиеся через кордон белых в Астрахань, четверо - политработники Дагестанского советского полка.

До поздней ночи упаковывали в тюки деньги - их было три миллиона; листовки на дагестанском, русском, азербайджанском, армянском и английском языках; патроны, оружие. Из горы всякого старья Атарбеков выбирал пропахшие рыбой костюмы и одевал дагестанцев в одежду рыбаков.

В третьем часу ночи участники экспедиции отбыли к своей рыбнице; готовая к отплытию, она стояла у далекой южной окраины города.

Киров был еще в ревкоме. Лещинский остался вместе с Атарбековым ждать его.

- Не пойму, почему у него так много неотложных дел. В городе как будто бы спокойно и можно уже работать в нормальных условиях. Он совсем не спит! - проговорил Лещинский.

- Дела, Оскар, дела и дела, - отозвался Атарбеков. - Я тебе должен сообщить по секрету, что все эти ночи он подготавливает сдачу дел ревкома...

- Куда он уезжает?

- Пока ты лежал в госпитале, здесь произошло много событий: ликвидируется ревком, а заодно и штаб Каспийско-Кавказского фронта. В Астрахани заново будет формироваться Одиннадцатая армия. По этому поводу есть несколько телеграмм из Москвы. Киров назначается не то начальником политотдела, не то членом Реввоенсовета. Кстати, прибыли и новый командующий, и новый наштарм - забавный старикан из генералов.

- Но как здесь работать без ревкома?

- Ревком уже сыграл свою роль. Тыл в Астрахани сейчас достаточно прочный. Активных белогвардейцев, организаторов мятежа, расстреляли, менее активные разбежались сами. Я не хочу сказать, что здесь мало врагов! усмехнулся Атарбеков. - Астрахань кишит всякой сволочью: кадетами, меньшевиками, эсерами. Но на время все они приутихли. Мироныч и хочет воспользоваться этим и все свое внимание уделить обучению и подготовке армии к предстоящим боям. Ну, а кроме всего, по-настоящему развернуть работу за линией фронта. Эту работу он целиком уже взял на себя. Удивительная у него память, удивительное знание подполья и методов конспирации! В скором времени весь тыл Деникина должен запылать в огне восстаний. К отправке на Кубань, Терек, в Дагестан, Азербайджан Мироныч намечает сотни коммунистов. Представляешь себе, сколько меня ожидает хлопот? Для этого специально создана школа зафронтовых работников... Так что в этой части со своей дагестанской группой ты являешься первой ласточкой.

- Второй! - сказал Лещинский. - Даже третьей!

- Почему третьей?

- Первая ласточка - Мусенко. Вторая - Буйнакский.

- Правильно, - сказал Атарбеков. - Ты - третья ласточка. За тобой полетит и четвертая - Михаил Рогов. Он повезет бакинцам деньги, оружие, литературу, установит связи, сюда доставит бензин и машинные масла. Для Бакинского комитета мы выделили три миллиона. На эти средства они должны приобрести флотилию лодок и катеров и наладить постоянное снабжение Астрахани горючим. Как тебе нравится эта идея Мироныча?

- Прекрасная идея, - сказал Лещинский.

- Но дело-то сложное. Попробуй прорваться в Баку! На каждом шагу опасность. Всюду рыскают английские эсминцы, подводные лодки, сторожевые катера. Астрахань сейчас - единственный советский город на юге России, и связь Кавказа с Россией возможна только через Астрахань! Кому это не ясно?

- Ничего, - ответил Лещинский. - Дагестан поможет и Баку и Астрахани. Мы с Буйнакским приложим максимум сил и стараний...

- Я хочу тебя предупредить, Оскар... - Атарбеков устало откинулся на спинку стула. - Вам с Буйнакским надлежит создать подпольный Военный совет Дагестана, организовать вооруженные силы, начать борьбу с деникинцами. Миссия у вас ответственная. Вы будете в Порт-Петровске, там находятся штабы и английского и деникинского командования. Где штабы, там и разведка... Нужна предельная осторожность в подготовке восстания, в организации партизанских отрядов. Иногда, и чаще всего, попадаются на пустяках, на какой-нибудь мелочи. Постарайтесь избежать их, Оскар... Следите, чтобы враги не заслали в ваши ряды предателей и провокаторов.

Проговорив с Лещинским почти всю ночь, Атарбеков так и не мог решиться сказать ему, чтобы, уезжая в эту опасную поездку, он оставил подробную автобиографию. Этого он требовал от всех уходящих на подпольную работу.

- Кстати, Оскар, - вдруг решился Атарбеков. - Я, конечно, в общих чертах знаю твою жизнь - и из твоих рассказов, и из рассказов Мироныча, но всего этого мне мало. В нашей жизни, друг, надо быть ко всему готовым. Набросал бы на одну-две странички свою биографию... Это нужно и для моего ведомства и вообще... Потом - какие у тебя будут поручения? Кроме семейных? Надеюсь, что о семье тебе меньше всего придется беспокоиться. Мироныч сказал, что и Лидия Николаевна и дети будут жить у него в доме до самого твоего возвращения...

- Да, да, ты прав, о семье мне меньше всего придется думать. Спасибо Миронычу... Все заботы он взял на себя... А поручение у меня есть, Георг, и большое! - Лещинский встал, вытащил из чемодана связку книг и небольшой сверток, протянул их Атарбекову. - Ты уж побереги их!.. Здесь несколько законченных стихов, несколько переводов с французского, всякие заготовки и наброски. Но особую ценность для меня представляет черновик или, вернее, куски будущей поэмы. Ты о ней знаешь, кое-что из нее я тебе читал... Но тогда это была небольшая вещь, что-то вроде баллады, потом замысел ее несколько изменился, я написал три-четыре новые главы. Думаю, что в будущем я все же напишу поэму, к тому же эпическую. Хочется, знаешь, создать большую, монументальную вещь о гражданской войне, показать крушение старого мира, рождение нового, трудности и муки, через которые прошел наш народ, начиная с первых дней империалистической войны. Видишь, как размечтался!.. Кроме того, Георг, в этом свертке имеется несколько акварельных этюдов и карандашных набросков, ведь я немножко еще и рисую. Так ты их тоже береги.

Атарбеков развернул сверток, просмотрел карандашные наброски, потом более внимательно - акварельные этюды. Среди них ему особенно понравился вполне законченный натюрморт.

Лещинский из связки книг вытащил сборник стихов Александра Блока. Атарбеков положил книги в шкаф и запер его на ключ. Сверток со стихами и рисунками он спрятал в сейф и, вернувшись к столу, сказал:

- А теперь прошу тебя выполнить мою небольшую просьбу.

- Я ко всему готов, Георг, - грустно улыбнувшись, ответил Лещинский. - Даже к смерти. Но писать сейчас историю своей жизни у меня нет никакого желания. Если уж тебе все это так нужно, может... я расскажу, а ты набросаешь?

- Хорошо, - согласился Атарбеков. - А все мрачные мысли выкинь из головы. С ними тебе будет тяжело.

- Ну, это я просто так, - попробовал улыбнуться Лещинский, но улыбки у него не получилось. Он закурил и долго сидел задумавшись.

Атарбеков взял лист бумаги и приготовился писать.

- Ну что же, начнем, Георг... Я буду предельно короток. Родился в тысяча восемьсот девяносто втором году, на Украине. Детство провел в Ростове. Еще с малых лет у меня четко и определенно наметилось отношение к окружающему миру. Вокруг себя я видел голод и нищету у одних, роскошь и праздную жизнь у других. Симпатии мои были на стороне бедных людей... В двенадцать лет уже принимал участие в распространении революционных листовок. Тринадцатилетним мальчиком во время вооруженного восстания в Ростове был подносчиком патронов и связным... Приблизительно через год меня арестовали. Захватили с листовками подпольного большевистского кружка. Выслали в Архангельскую губернию.

- Это в четырнадцать лет?

- Да, Георг... Оттуда я бежал на Украину. В тысяча девятьсот восьмом году меня снова арестовали и на этот раз выслали подальше - в Енисейскую губернию.

- В шестнадцать лет?

- В шестнадцать, Георг... В тысяча девятьсот десятом году бежал из Сибири и пробрался за границу. Поселился в Париже. Там же женился. Работал. На досуге занимался самообразованием, изучением языков. Начал писать, выпустил книгу стихов. Вращался в основном в социал-демократической и большевистской среде. Знал многих учеников ленинской школы в Лонжюмо. В Париже произошло и мое знакомство с Ильичем. Мне с женой посчастливилось даже больше года прожить с ним в одном доме.

Лещинский погасил папиросу и, закинув ногу на ногу, обхватив руками колени, продолжал рассказывать:

- В Россию я вернулся весной семнадцатого года, со вторым эшелоном. Вначале вел пропагандистскую работу в Петрограде. В Октябрьские дни возглавлял красногвардейский отряд, участвовал в штурме Зимнего дворца. Был даже комендантом Зимнего!.. Потом вызвали в Смольный, к Ленину... Владимир Ильич и направил меня на военную работу на Северный Кавказ. Там с группой военных инструкторов мы подготовили отряды для посылки в Кизляр и Грозный на подавление белоказачьего мятежа. Но предатель Бичерахов напал на Дербент, началась осада, потом завязались бои и в других районах - и с бичераховцами и с турецкими интервентами. Остальное ты знаешь, Георг.

- Хорошая биография, - сказал Атарбеков и подумал: "Что бы я рассказал на месте Оскара?.. Родился в тысяча восемьсот девяносто первом году в селе Эчмиадзин, в Армении... В революционном движении начал участвовать мальчишкой... В семнадцать лет вступил в ряды партии. Впервые был арестован, будучи студентом Московского университета..."

Оскар смущенно проговорил:

- Ты попроси как-нибудь Мироныча рассказать о себе.

- Но ты самый молодой у нас, Оскар.

- Подумать только, какой ты старик! - Лещинский рассмеялся. Всего-то на год старше.

- А вот Мироныч - самый старый. На днях ему исполнилось тридцать три. Об этом я случайно узнал сегодня. - Атарбеков откинулся назад и бросил карандаш на стол.

- И он скрыл от своих друзей такую знаменательную дату?

- Скрыл.

- Нет, это ему так не пройдет! - Лещинский снова весело рассмеялся. Знаешь что, Георг?..

- Догадываюсь... Я уже об этом думал. Хотел купить банку варенья. Он очень любит черную смородину и вишню, но, конечно, ничего даже похожего не нашел. Можно было бы испечь его любимый пирог с капустой, но нет ни муки, ни капусты! Беда! - рассмеялся Атарбеков. - Но выход все же есть, Оскар. У меня для такого торжественного случая припрятана бутылка шустовского коньяка. Пять звездочек! Хотя и с опозданием, мы отпразднуем день его рождения, а заодно отметим и твой отъезд... Сейчас около четырех. В нашем распоряжении целых полтора часа.

Атарбеков попросил уборщицу поставить самовар. Сам куда-то исчез и минут через пять возвратился со связкой воблы, банкой паюсной икры и солдатским котелком, полным овсяной каши. Лещинский распаковал свой чемодан. Из дорожных припасов он вытащил банку консервов и кусок хлеба. Стали накрывать на стол. Одно было обидно: не было ни тарелок, ни вилок, ни ножей, ни рюмок. Приходилось довольствоваться железной кружкой и перочинным ножом Атарбекова.

Вскоре под окном раздался гудок автомобиля, раскрылась дверь, и в распахнутом плаще, в забрызганных грязью сапогах вошел Киров. Взглянув на стол, он широко улыбнулся, энергично скинул с себя плащ.

- Молодцы, ребята, догадались устроить отвальную. По этому случаю и я внесу свою долю. - Он полез в карман плаща и вытащил два румяных яблока.

В половине шестого выехали на Волгу. Было тихое, безветренное утро. Город еще спал. На пустынных улицах стаями носились воробьи.

Тихо было и на широко разлившейся Волге. В дремотном покое у причалов стояли корабли флотилии.

Рыбница Лещинского, на которой он должен был пробираться в Дагестан, находилась на южной окраине города, позади заброшенной, полуразвалившейся пристани. Когда машина подъехала к ней, участники экспедиции возились на берегу с сетями.

Киров, Лещинский и Атарбеков взошли на рыбницу. Киров спустился в трюм, проверил, как погружены тюки с деньгами, оружием, листовками, поговорил с членами экспедиции. Сказал короткое напутственное слово, в котором обрисовал значение этой поездки в Дагестан.

- Впереди много трудностей, - сказал Киров. - Как только ваша рыбница минует двенадцатифутовый рейд, вы окажетесь в открытом море. На море пока что хозяйничают англичане. Будьте бдительны и осторожны. Помните, что вы рыбаки, и только рыбаки!..

Оскар вытащил из кармана пальто книжку, вопросительно посмотрел на Кирова:

- В таком случае придется расстаться с Блоком...

- Да, Оскар, на время придется расстаться с поэзией вообще. И читать, и писать стихи. - Киров взял у него из рук книжку, сунул себе в карман. Ну, ребята, счастливой дороги, до скорой встречи! - Он широким жестом энергично протянул руку и стал со всеми прощаться. Расцеловался с Лещинским.

Распрощался со всеми и Атарбеков, и они сошли на берег.

Команда начала поднимать парус. Лещинский взял шест и, навалившись на него всем телом, попытался оттолкнуться от причала со стороны борта, потом ушел на корму. Рыбница, словно нехотя, отчалила от берега. Но вот парус подтянули, он затрепетал от свежего ветерка, и, накренившись на бок, описав полукруг, рыбница пошла к середине реки, а там, подхваченная течением, стремительно понеслась вниз по Волге.

- Прощай, Мироныч!.. Прощай, Георг!.. - сложив руки рупором, крикнул Лещинский, выглядывая из-за паруса.

Киров молча помахал ему рукой. Задумчиво продекламировал:

Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом...

Потом сказал Атарбекову:

- Наступают дни частых разлук и встреч. Уезжают наши лучшие ребята. У Рогова тоже опасный рейс.

- Парусник у него хороший, - ответил Атарбеков. - Команда надежная. Ну и сам Рогов десятерых стоит. Храбрости ему не занимать у других.

- Да-а-а-а, - вздохнул Киров. - Если бы ему только удалось наладить перевозку бензина!

- Удастся, Мироныч. Не удастся ему - поедут другие. Бензин будет, успокоил его Атарбеков.

Они сели в машину и поехали берегом.

Много всяких мыслей приходило в голову Кирову в связи с отъездом Лещинского, и немало тревожных за судьбу Оскара.

- Нет, не сразу он пришел к пониманию революции, - задумчиво проговорил Киров. - У него были и ошибки и заблуждения. Он мне сам рассказывал. Это, конечно, не могло не отразиться на его творчестве. Среди хороших у него много и каких-то бессодержательных стихов. Но он все переборол...

- Да, огненный он человек, - ответил ему Атарбеков, не сводя взгляда с широко залитых половодьем волжских берегов.

Ехали молча. Киров перелистал сборник Блока.

- Правда, удивительный у Блока творческий путь - от "Стихов о Прекрасной Даме" до "Двенадцати"?

- К стыду своему, должен признаться: кроме "Двенадцати" ничего у него не читал. Мы дети другого века!.. С детства меня волновала поэзия Пушкина и Лермонтова, и в особенности - Некрасова...

- Заступник народный и певец народный!.. Да, вряд ли в поэзии, и не только в русской, найдется поэт, равный ему по силе выражения народного горя и веры в народ... Явление необыкновенное... - И, бросив взгляд на лодки под парусами и без парусов, нагруженные ящиками, бочками и другими грузами, на тарахтящие, суетливые моторки, проносящиеся мимо, Киров стал тихо, почти про себя, читать на память созвучные настроению печальные строки из некрасовских стихов о Волге...

Высадив Кирова на стрелке, у здания бывшей биржи, Атарбеков поехал берегом Кутума.

На стрелке белели брезентовые палатки. В них располагались конники Боронина. Рядом тянулись коновязи, за дощатым забором стояли тарантасы и фургоны с сеном.

Киров зашел в палатку Боронина. Тот сидел за столом и разбирал пухлую папку со всякими списками, накладными, квитанциями, готовясь к сдаче своих полномочий командира колонны. Рядом с бумагами на столе лежала карта Астраханского края, вся исчерканная синим и красным карандашами, на которую Боронин нет-нет да и бросал быстрый взгляд.

Боронин приветливо встретил Кирова.

- Ну вот, - сказал он, усадив Сергея Мироновича в плетеное кресло, смотри, как все это будет выглядеть! - Он взял со стола карту, расправил ее у себя на коленях, придвинул ближе к Сергею Мироновичу. Насупив мохнатые брови, стал пощипывать свои чумацкие усы. - Академий я не кончал, в штабных делах ни черта не понимаю, но по опыту, по всяким догадкам могу предвидеть дальнейший ход войны. Армию нашу разгромили, мы отступили, теперь кадет захочет добить нас и овладеть Астраханью. Это понятно каждому. Астрахани, как базе Одиннадцатой армии, может угрожать нападение кадета по трем направлениям. Взгляни сюда! Со стороны Николаевки, где сходятся все грунтовые дороги через калмыцкие степи; по фарватеру Волги, если отвлечь наши морские силы от устья Волги операциями на Каспии; со стороны Гурьева - Джамбая - Красного Яра, где стоят колчаковцы...

Киров молча кивнул головой, ему все это хорошо было известно, - он не одну ночь просидел вместе с Мехоношиным над картой, думая примерно о том же самом, о чем говорил сейчас Иван Макарович Боронин.

- Слушай дальше. Из всех этих трех направлений самое удобное для кадета - калмыцкие степи. У Деникина много конницы. Ты спросишь: "Почему калмыцкие степи?" Во-первых, потому, что основные силы белых находятся на Северном Кавказе, во-вторых, потому, что в калмыцких степях большой простор для маневрирования и действий конницы.

Киров снова молча кивнул головой.

- Раз ты со всем согласен, тогда слушай дальше!.. - Боронин положил свою тяжелую руку на колено Кирова. - Астрахань надо обезопасить еще на дальних подступах. В степи у нас тоже будут большие возможности для маневрирования. Надо создать "конный щит" где-нибудь у побережья: собрать всю конницу в кулак!

Киров опять кивнул головой, сказал:

- Абсолютно правильно.

- Ничего не понимаю! - Боронин бросил карту на стол, вскочил и, звеня шпорами и саблей, забегал по палатке. - Как же правильно, когда в штабе говорят "неправильно", когда противника ожидают не со стороны степи, а от Гурьева - Джамбая - Красного Яра?

- Я знал твой план. В штабе же могли ошибиться! - сказал Киров, с интересом наблюдая за Борониным, которого он все больше и больше начинал ценить и уважать. - Мы поправили ошибку штабников. За тем я и зашел к тебе, Иван Макарович, чтобы сказать, что твой план принят, по этому поводу уже есть решение. Ты садись! Мы думаем начать формирование кавалерийской дивизии. И не где-нибудь, а именно в калмыцкой степи, по побережью, в районе Лагани.

Боронин плюхнулся в кресло, ударил кулаком по столу:

- Правильно, именно в Лагани!

- Собрать в один кулак кочубеевцев, таманцев, конников Кочергина, влить туда остатки твоего полка!

- Правильно, Сергей Мироныч! - Снова Боронин ударил кулаком по столу.

- Ну, а раз правильно, - Киров рассмеялся, - тогда бери, Иван Макарович, на себя командование дивизией и защищай Астрахань!

Боронин замахал руками, стал просить "не шутить над стариком", хотя понял, что обо всем этом Киров говорил вполне серьезно.

Сергей Миронович сообщил ему, что в Лагань уже поехали представители Реввоенсовета, туда же сегодня отправляются первые шаланды с продуктами и сеном.

Боронин снова стал просить оставить его командовать полком, доказывал, что для дивизии ему не хватает грамоты, знаний, академий...

- А почему не назначить на дивизию Ивана Федько? В трудное время командовал нашей армией. Народ его знает и любит. Боевой командир! Говорят, уже поправился от тифа.

- Думали о нем. Но Федько отзывают в Москву. У него новое назначение - воевать будет на Крымском фронте. Там он нужней!

- А Левандовского? Михаила Карловича? - не отставал Боронин. - Тоже был командармом. Кадровый военный, штабс-капитан как-никак...

- Левандовский назначается командиром тридцать третьей стрелковой Кубанской дивизии. У него с формированием дивизии будет не меньше хлопот, чем у тебя. Еще кого?

- Боевых командиров Нестеровского, Кочергина, Смирнова, Жлобу, Апанасенко, Книгу, - продолжал перечислять Боронин.

- А они рекомендовали тебя, Иван Макарович, - обезоружил его Киров.

- Вот черти!.. - Боронин занес кулак, чтобы стукнуть еще раз по столу, но в это время перед входом в палатку, держа в руках по большому лещу, появился матрос: в тельняшке, в брезентовых штанах с широким клешем, с бескозыркой на копне курчавых волос. Лицо у матроса было румяное, сверкали белоснежные зубы. Иссиня-голубые глаза лукаво улыбались, и лукавая улыбка таилась на его дрожащих губах: казалось, он знает что-то интересное и смешное и вот-вот прыснет со смеху.

Это был Петька Сидорчук, вестовой Боронина. Переминаясь с ноги на ногу, он спросил:

- Что делать с лещами, Иван Макарович?

- Зажарь, конечно, - сказал Боронин, опустив кулак. - Откуда они у тебя?

- В подарочек принесли.

- Кто?

- Рыбаки.

- Рыбаки? - Боронин погрозил ему пальцем.

- Ну, рыбачки, не все ли равно...

Боронин махнул рукой, взял с койки кубанку и вместе с Кировым вышел из палатки.

Киров закинул плащ на руку. Обернулся, посмотрел на матроса. У того так дрожали губы и смеялись глаза, что Сергей Миронович и сам рассмеялся.

Они направились в порт, где шла погрузка шаланд для отправки в Лагань.

- Откуда у тебя этот матрос?

- Отбою ему нет от баб!.. Красив, смышлен, весел и храбр до безумия!.. Видел храбрецов, всякое бывало, а этот какой-то чудо-храбрец. Пошли в огонь - и то пойдет!

- К Ульянцеву его надо. У него таких много. Слышал про Ульянцева?

- Про Ульянцева слышал, а Петьку не отдам, - сказал Боронин. - Сам его выходил, от смерти спас. Подобрал в степи, среди мертвецов, весь был залеплен снегом и песком, ну, одним словом, подобрал труп и вдохнул в него жизнь, как какой-нибудь Иисус Христос. Черноморец, в тифу не то отстал от отряда, не то сам убежал. Ничего не помнит! Научил рубке, будет добрым кавалеристом, не одну кадетскую башку снесет.

Было жарко, пыльно, шумно.

Боронин скомкал в руке кучу вышитых платочков, вытер потное лицо. Киров, сдерживая улыбку, искоса посмотрел на него. Боронин перехватил его взгляд, смутился...

- Подарочек Сидорчука. И бог его знает, откуда он их достает.

Порт гремел от непрестанного гула. Ухали кувалды клепальщиков. Звенели пилы, лязгали цепи паровых кранов. С грохотом проносились вагонетки, груженные машинными частями, пушками, бревнами.

На всех больших и малых судоремонтных заводах шла работа по переоборудованию старых судов в боевые корабли. Буксиры, танкеры, деревянные и металлические баржи, колесные пароходы обшивались броней, вооружались орудиями, перекрашивались, получали новые названия. Здесь создавалась новая Астрахано-Каспийская флотилия.

Начало флотилии положил Ленин. В дни боев за Царицын, летом 1918 года, по его распоряжению из Петрограда на юг были отправлены две группы эскадренных миноносцев. Поход кораблей продолжался около трех месяцев. Для уменьшения осадки были сняты мачты, пушки, торпедные аппараты, которые были сложены на баржи и следовали за миноносцами.

Миноносцы прибыли в Астрахань осенью, когда английский флот уже стоял у двенадцатифутового рейда, готовый прорваться на Волгу. Но балтийцы преградили дорогу интервентам.

Астрахань вновь, как когда-то, стала военно-морской базой, крепостью на Волге, воротами Каспия. Флотилия пополнялась новыми кораблями, готовясь к будущим боям.

А бои эти были не за горами. Двадцать четвертого апреля Ленин телеграфировал Реввоенсовету фронта:

"Обсудите немедленно:

первое - нельзя ли ускорить взятие Петровска для вывоза нефти из Грозного;

второе - нельзя ли завоевать устье Урала и Гурьева для взятия оттуда нефти, нужда в нефти отчаянная.

Все стремления направьте к быстрейшему получению нефти..."

Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я

ГЛАВА ПЕРВАЯ

От причалов Эллинга, Порта и Форпоста один за другим снимались боевые корабли и без обычных сирен и протяжных гудков уходили вниз по Волге.

Небо было покрыто низкими облаками. Туман курился над рекой, и сквозь него еле различались огни на бакенах, бударки рыбаков. Город еще спал. В пустынных прибрежных улицах слышались только гулкие шаги ночных патрулей.

Когда первые лучи восходящего солнца позолотили широкие просторы Волги, флотилия уже была далеко от Астрахани. Впереди шел флагманский корабль "Карл Либкнехт", за ним в кильватере - эскадренные миноносцы "Москвитянин", "Расторопный", "Дельный", "Деятельный", вооруженные пароходы "Демосфен", "Ревель", транспорт "Тумен", ледокол "Каспий", истребитель "Счастливый", посыльное судно "Гельсингфорс". Замыкая флотилию, бороздили волжские воды плавучие батареи, водоналивные баржи и угольные шаланды.

Флотилия шла по правому рукаву Волги, Бахтемирскому каналу.

Чем дальше от Астрахани, тем живописнее становились берега Волги. Они то удалялись, то подступали чуть ли не к самому борту флагмана. Колыхался густой, высокий камыш. От легкого дуновения ветерка клонился к самой воде чакан. В просветах камыша и чакана виднелись поселки, приземистые рыбацкие дома, рыбаки, хлопочущие у своих бударок и реюшек. Гудящим роем проносились над зарослями чакана стаи гусей и уток. То тут, то там, сверкая чешуей, плескались, выпрыгивали из воды и, перевернувшись в воздухе, гулко шлепались в реку рыбы. Над самой водой с клекотом проносились белокрылые чайки, и над протоками, то падая в воду, то поднимаясь, метались угольно-черные бакланы.

Уже затемно вышли на двенадцатифутовый рейд. Волны глухо рокотали у борта миноносца. Команда разошлась по кубрикам, десантники Ульянцева расположились на палубе. Никто не спал. Балтийцы вспоминали Питер, Кронштадт, боевых друзей; черноморцы - Севастополь... В отряде было человек десять волжан из отряда Рогова. Они рассказывали об охоте в низовьях Волги и на тюленьих островах на Каспии. Так бы, возможно, и прошла ночь в рассказах и воспоминаниях, если бы на корме вдруг не забили тревогу.

В темной ночи с юго-запада навстречу флотилии приближалась сверкающая линия огней.

Киров стоял на капитанском мостике и молча следил за огнями.

- Англичане, - наконец нарушил молчание командир корабля. - Что бы вы посоветовали?.. Может быть, погасить огни и повернуть назад?.. На эту встречу мы не рассчитывали.

- Для меня одно очевидно, - ответил Киров. - В Порт-Петровске знают о нашем походе. Решили встретить и дать бой! Или же идут на высадку десанта под Астраханью.

Флотилия приняла боевой порядок, погасила огни. Огни же вражеских кораблей то расходились в стороны, то вытягивались в одну линию. Вспыхнули лучи прожекторов. Раздался первый выстрел.

Англичанам ответили наши тяжелые орудия плавучих батарей, за ними флагман и "Москвитянин".

Вражеский снаряд разворотил борт угольной шаланды. Шлюпки с ближних кораблей спасали тонувших. Повреждены были одна из плавучих батарей и миноносец "Расторопный".

Однако бой продолжался недолго: англичане вскоре прекратили огонь и ушли в сторону Порт-Петровска.

Наша флотилия повернула в противоположную сторону - на восток, к полуострову Мангышлак, для выполнения второй задачи: занять форт Александровский как маневренную базу.

Утром сквозь молочную пелену тумана показалась узкая береговая полоса. На миноносце все пришло в движение. Матросы выкатывали пулеметы. Занимали свои места у орудий комендоры.

К Кирову подошел командир миноносца, протянул бинокль:

- Берег. Видите, мигает огонь на маяке?..

- Да, вижу. - Киров вернул бинокль. Он совсем не был расположен к беседе. Внешне оставаясь спокойным, он в глубине души сильно переживал за судьбу экспедиции в Дагестан. "Удалось ли там поднять восстание? Каковы результаты? Наладили ли они связь с Орджоникидзе?" - тысячи разных мыслей тревожили его.

Когда миноносец прошел мимо маяка, показался форт Александровский. У причалов стояли две морские баржи и небольшой пароходик. На волнах покачивались рыбницы, реюшки для сетного лова рыбы.

В глубине форта были видны жилые здания, старая, развалившаяся крепость и совсем в стороне, на пустыре, домик радиостанции. Рядом высилась радиомачта.

- Удобна ли бухта для стоянки флотилии? - спросил Киров.

- Да, да! - закивал головой командир миноносца. - Прекрасная бухта! Здесь всегда тихо, с юга видите песчаную косу? Она надежно защищает бухту от нордового ветра.

В спущенные на воду шлюпки садились десантники и торопливо отваливали. В одну из шлюпок прыгнул и Киров. Как только причалили к берегу, он выхватил маузер и кинулся к домику радиостанции. За ним бежали матросы.

Утро было тихое. В лучах солнца блестели стекла домика.

Рукояткой маузера Киров постучал в дверь. Никто не ответил. Там, видимо, еще спали. В это время где-то у казарм залаяли собаки, раздались выстрелы.

- Ульянцев начал! - Киров снова нетерпеливо постучал в дверь.

На этот раз за дверью послышался недовольный голос:

- Какого черта спать не дают!

- Открой, братец. Спешная депеша, - сказал Киров.

Скрипнула дверь. На пороге показался заспанный радист. На него направили винтовки. Долго он протирал глаза, ничего не мог понять, потом, видимо, сообразил, в чем дело, поднял руки.

Киров вошел в домик. Он состоял из четырех комнат. В первой находилась рация; у окна стояли мольберт, стол, заваленный красками, кистями, эскизами, много картин в беспорядке развешано по стенам.

Во второй комнате на койках-раскладушках прямо в верхней одежде и в сапогах спали двое; на столе стояла батарея пустых бутылок, тарелки с жареной и вареной рыбой. Здесь ночью, наверное, пировали. Матросы разбудили спящих. Те вскочили и схватились за оружие. Но им скрутили руки, отняли пистолеты и связали.

- Кто будете? - спросил Киров первого из связанных.

- Подпоручик Михайлов, начальник станции! - прокричал тот в бешенстве.

- Вы?..

- Прапорщик Сергиевский!.. Инженер по эксплуатации!.. - Прапорщик задыхался от возмущения, пробовал освободить руки. - Собственно говоря, по какому это праву вы врываетесь на станцию и чините беззаконие?

- По праву революции! - строго сказал Киров. - Всё вы проспали, господин прапорщик.

Арестованных Киров приказал увести на флагман.

В соседней комнате всхлипывала женщина и плакал ребенок.

- Ваши плачут? - обратился Киров к насмерть перепуганному радисту. Успокойте их. Заодно приведите себя в порядок.

Радист юркнул за дверь, плач в комнате прекратился.

Вскоре радист вернулся одетым и причесанным. Сергей Миронович уже сидел за столом, матросы вытаскивали из ящиков запыленные журналы с текстами принятых и переданных радиограмм...

- Садитесь, - сказал Киров радисту. - Ваша фамилия?

- Калиновский, Аркадий Калиновский.

- Моя - Киров... Посмотрите в окно: в бухте стоят наши боевые корабли.

- Вы красные?

Киров стал листать журналы.

- Мы большевики. Скажите... каков характер вашей работы, с кем держите связь? Вообще расскажите подробно о работе станции.

Калиновский искоса посмотрел в окно, не зная, что отвечать и как себя держать с большевиками. Ведь он служил у белых, у Деникина! Правда, он был мобилизован, как и тысячи других, но разве это меняло существо дела: он деникинец, а значит, враг.

Из затруднительного положения его выручил Сергей Миронович.

- Кто это тут рисует у вас? - спросил он.

- Я... а что, плохо?

- Нет, почему же... - Киров встал, бегло просмотрел картины на стене. - По-моему, совсем даже неплохо. Вам, видимо, больше удаются пейзажи.

- Правильно! Я пейзажист! - Радист вскочил, побежал к себе в комнату, принес альбом, начал было рассказывать о своем увлечении живописью.

Киров прервал его:

- О живописи поговорим потом. Расскажите о работе станции. Но только всю правду!

- Хорошо. - Радист осторожно присел на краешек стула и прислушался к голосу жены, доносившемуся из соседней комнаты. - Станция форта Александровский является транзитной между Гурьевом и Порт-Петровском.

- То есть между штабами генералов Толстова и Деникина?

- Да, да, так точно!.. Я принимаю радиограммы из Гурьева, передаю в Порт-Петровск и обратно.

- Как часто работает станция?

- Постоянного дежурства у нас нет. Станция работает только утром и вечером. Вот через час начнем прием.

- Вынесите из комнаты начальника станции все ненужные вещи, уберите со стола и... проветрите комнату, - приказал Киров.

- Вы поселитесь у нас?

- Да, со мной поселятся и наши радисты и шифровальщики. Кстати, покажите ключ от шифра.

- Имеются ключи от старых шифров, но они вряд ли вам пригодятся, - с сожалением сказал Калиновский.

- А от новых?

- Ключа не имеем. Так и работаем вслепую! Передаем и принимаем в зашифрованном виде. Ключ от нового шифра держится в глубокой тайне... там, в Петровске, в штабе Деникина, - радист указал рукой куда-то туда, на запад. - И там, у генерала Толстова, - махнул он рукой в противоположную сторону.

Перелистывая журналы, Киров спросил:

- Ну, а начальник станции тоже не знает?

- Не знает.

- А прапорщик, ваш инженер?

- Нет, - сказал радист.

В домик шумной ватагой вошли матросы во главе с Тимофеем Ульянцевым.

- Разрешите доложить, товарищ Киров? - Ульянцев лихо взял под козырек.

- Докладывайте! - Киров встал.

- Форт очищен от беляков. С нашей стороны трое раненых. Над фортом развевается Красное знамя Советов!

- Благодарю, товарищи военморы. С первой победой! - Киров крепко пожал руку Ульянцеву и подвел его к столу, показал на журналы. - В восемь начнет работать станция. Нужны радисты и шифровальщики.

- За радистом нам далеко не ходить. Николай!.. Басов!.. - крикнул Ульянцев.

Басов появился в дверях радиостанции.

- Ну, дружок, - сказал Басов Калиновскому, - будем работать на пару. Только у меня без всяких выкрутасов. Мы тут все - балтийские, черноморские и волжские матросы. А матросы, сам знаешь, фокусов не любят. - Он разрядил винтовку, поставил в угол комнаты, а наган вытащил из кобуры и сунул за пояс.

- Я бы хотел... станцию сдать вам. Вы бы и работали. Так оно было бы спокойнее. - Калиновский попытался встать и уйти.

Басов дернул его за руку, усадил обратно:

- Нет, дружок, работать будешь ты, а я буду только контролировать. Не пытайся меня обманывать. Я сам хитрый.

- Да я и не пытаюсь обманывать, - в смущении проговорил Калиновский, - я совсем и не хитрый...

Басов хорошо знал, что у каждого радиста, работающего на ключе Морзе, свой радиопочерк, свой стиль работы. Один дает тире короче, другой длиннее. Достаточно за ключ вместо Калиновского сесть кому-нибудь другому, как в Гурьеве и в Порт-Петровске поднимут тревогу: кто у аппарата?.. Поэтому Басов предусмотрительно оставил работать на ключе Калиновского, а сам занялся беглой проверкой технического состояния станции.

На первый взгляд станция была в порядке.

Часовая стрелка приближалась к восьми.

- Включить аппарат? - спросил Калиновский.

- Включай, - приказал Басов.

Калиновский сел за ключ. Басов устроился напротив, тихо шепнул ему, чтобы не слышал Киров, стоящий у окна:

- Сам понимаешь, тебе нет никакого смысла дать какое-нибудь там лишнее тире или точку. Учти, на рейде у нас есть контрольная станция.

Басов надел наушники, и Калиновский на вызов Гурьева ответил согласием на прием радиограммы. Радиограмма была зашифрована, адрес тоже зашифрован. Басов протянул Кирову текст радиограммы, и Сергей Миронович углубился в его изучение.

Гурьевский радист открытым текстом запросил Калиновского: "Слышу работу радиостанций красных кораблей. Слышите ли вы?"

- Что ответить? - спросил Калиновский.

Басов посмотрел на озабоченное лицо Кирова и на бумажке написал: "Слава богу, у нас все спокойно, красных не слышим. Сообщайте почаще о них, мы будем следить. Сообщите время для проверки часов", - протянул бумажку радисту. Тот усмехнулся и заработал ключом...

Гурьевский радист в ответ сообщил время, пожелал Калиновскому доброго здоровья и выключил аппарат.

Киров вернул радиограмму Басову:

- Передай по назначению. Пусть думают, что станция по-прежнему в их руках.

- У нас одно назначение - Петровск! - Калиновский вызвал Порт-Петровск и передал текст радиограммы.

Киров снова углубился в изучение шифра.

Калиновский и радист Порт-Петровска открытым текстом обменялись справками о погоде, проверили часы и выключили аппараты.

- Лю-бо-пыт-ный шифр! - сказал Киров, пряча радиограмму в карман.

- "Альбатрос"! - с восхищением произнес Калиновский. - Мы над ним ночи просиживали с господином поручиком. Да и наш прапор кое-что смыслит в шифрах...

- Ну и как?

- Головоломный шифр. Не разгадать!..

Поручив Басову выставить надежную охрану, Киров пошел на флагман.

К берегу со всех сторон стекались жители форта. Шли киргизы и туркмены в пестрых халатах, в высоких мохнатых папахах. Шли рыбаки, зверобои, рабочие с промыслов. Веселой гурьбой бежали босоногие мальчишки. Каждый нес какую-нибудь посудину. Гремели ведрами, кастрюлями, кувшинами. Хватали матросов за руки, просили воды.

- Пить, пить, пить, - неслось отовсюду.

- Где же у вас вода? - спросил Ульянцев.

Из толпы выкрикивали:

- Сроду ее у нас не было!

- Живем на привозной!

Подошел Киров. Ульянцев объяснил ему, в чем дело. Киров распорядился выдать жителям форта по три краснофлотские кружки воды на человека. Толпа хлынула к кораблям, увлекая и его за собою...

Вскоре в очереди за водой уже пели песни, играли на гармониках. Группа рыбаков несла в подарок командам кораблей свежую каспийскую рыбу. И не какую-нибудь там мелочь, а осетров и белуг. Одну рыбину тащили человек десять, в ней, наверное, было пудов двадцать.

К Кирову подошли рыбаки и зверобои - все старики, бородатые, кряжистые, с загорелыми, обветренными лицами.

Один из них, подслеповатый дед, с клюкой в руке, подал Сергею Мироновичу письменную жалобу от рыбаков на начальство форта: не выпускает в море, не разрешает везти рыбу в Астрахань, а там, говорят, голод, рыбой можно было бы подсобить народу.

- Ну, а кроме рыбы чем промышляете? - спросил Киров.

- Тюленями! Слыхали про тюленей?

И наперебой стали рассказывать про тюлений промысел.

Тюленей промышляют осенью, когда они тысячными стадами идут к месту лежки, на острова. В удачливый год их бьют до двадцати, а то и до тридцати тысяч. Бьют простыми дубинками. Промышляют и зимой. Тогда зверобои большими артелями, на десятках саней, по льду выезжают далеко от полуострова и бьют зверя где-нибудь посреди Каспия...

Потом старики стали жаловаться, что на полуостров подвозится мало пресной воды, на отсутствие хлеба и других продуктов, и просили Кирова помочь им наладить нормальную жизнь.

- А здесь в ссылке был знаменитый поэт Тарас Шевченко! Знаете? спросил вдруг Кирова подслеповатый старик с клюкой. - У нас еще жив дедка Ефим, он помнит Шевченко.

Окруженный стариками и матросами, Сергей Миронович направился к мазанке деда Ефима.

Из нее вышел высокий босой старик в изодранной рубахе. У него было мужественное лицо, серьга в левом ухе, на плечо заброшена сеть, которую он, видимо, собирался чинить.

Узнав, что Киров из Астрахани, дед стал спрашивать о жизни города...

- Тут просят рассказать про Тараса Шевченко! - прокричал над самым ухом деда старик с клюкой.

- Расскажу, сынки, расскажу, - задумчиво глядя куда-то в сторону, ответил дед. - Чего же не рассказать!.. Расскажу!

Сергей Миронович сел рядом с дедом на скамейку. Остальные расположились на земле.

Молча все слушали рассказ деда Ефима о событиях шестидесятилетней давности.

Потом дед зашел в мазанку, вынес небольшой портрет в рамке под стеклом. Вытер рукавом пыль. Протянул портрет Кирову:

- Вот с меня писал Тарас Григорьевич.

С портрета глядело молодое, энергичное лицо рыбака.

- А вот и "Кобзарь"! - сказал дед, протягивая книгу. - Купил в Астрахани.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Поздно ночью вместе с корабельными шифровальщиками Сергей Миронович нашел ключ к загадочному шифру "Альбатрос". Шифр действительно был головоломным, по пять цифр в группе. Помог опыт Кирова, знание им десятка самых различных шифров, применяемых в переписке с подпольными комитетами в тылах Деникина.

В восемь утра Басов включил динамо. В эфир понеслись позывные станции форта Александровский.

Первым откликнулся Гурьев. Калиновский принял несколько радиограмм открытым текстом, передал их в Порт-Петровск. Вдруг он сорвал с головы наушники, вскочил:

- Петровск вызывает начальника станции!

Сергей Миронович положил руку ему на плечо:

- Отвечайте: "Подпоручик Михайлов у аппарата".

Калиновский удивленно посмотрел на Кирова, но застучал ключом.

Из Порт-Петровска ответили: "Под личную ответственность начальника радиостанции немедленно передать Гурьеву следующую шифровку..."

Калиновский стал записывать текст: на бумагу ложились цифры по пять в группе.

- "Альбатрос"! - сказал Киров. - Видимо, еще не догадываются, что форт в наших руках.

- Сейчас узнаем, о чем сообщают контрики! - Басов подмигнул радисту.

Киров сел за стол и расшифровал радиограмму. В ней было сказано: "Паровом баркасе "Лейла" сопровождении сторожевого корабля выехал из Петровска Гришин-Алмазов. Примите меры быстрейшей доставки его через Гурьев ставку верховного правителя".

- Кто такой Гришин-Алмазов? - спросил Киров. - Не генерал ли?

- Генерал, - ответил Калиновский. - Близкий друг Деникина. Командующий одной из армий.

Сергей Миронович от имени генерала Толстова составил ответную шифровку: "К встрече "Лейлы" готовы. Сообщите координаты".

Калиновский передал радиограмму в Порт-Петровск. Киров стал торопливо одеваться. Калиновский бросил на него быстрый взгляд и понял, что случилось что-то очень важное...

Вскоре последовал ответ на шифровку. Сторожевой корабль, сопровождающий "Лейлу", назвал координаты.

"Карл Либкнехт" развернулся в бухте, лег на курс и полным ходом пошел на северо-запад.

"Лейлу" не пришлось долго искать в бурных водах Каспия. Ее должен был сопровождать английский флагманский корабль "Президент Крюгер", на борту которого находился сам командующий английским флотом на Каспии коммодор Норрис. Но, считая, что "Лейла" уже миновала опасную зону, флагман повернул в сторону Порт-Петровска.

Ульянцев смотрел в бинокль... Пулемет на носу "Лейлы"... Тент на палубе...

К нему подошел командир корабля, стал рядом, посмотрел в свой бинокль.

- Могли бы взять "Лейлу" на абордаж? - спросил Ульянцев.

- Почему же нет! Стоит и рискнуть. Случай исключительный. Чувствую, что напали на крупного зверя. Важно захватить его живым.

- Вы всегда придерживаетесь этого правила?.. Насчет риска?

- Это у меня железное правило. Всегда!

- Завидую вам! - Ульянцев с уважением посмотрел на командира миноносца.

"Лейла" спокойно шла навстречу "Карлу Либкнехту". На ней, наверное, миноносец приняли за корабль сопровождения, предусмотрительно высланный из Гурьева или из форта Александровский.

Но вот на "Лейле" спохватились. Стали разворачиваться, пытаясь уйти. Попытка эта была бесполезна: "Лейла" обладала значительно меньшим ходом, чем миноносец, и находилась уже на расстоянии выстрела.

"Карл Либкнехт" сделал из носового орудия предупредительный выстрел. "Лейла" сбавила ход, а вскоре и совсем остановилась.

"Карл Либкнехт" вплотную подошел к "Лейле". С нее раздались беспорядочные винтовочные выстрелы.

- Стрелять, гады? За мной! - крикнул Ульянцев и первым перемахнул через борт на палубу "Лейлы". За ним бросились матросы его отряда.

Ульянцев вдруг схватился за плечо, закачался и, чтобы не упасть, прислонился к стенке капитанской рубки. Плечо и левая рука онемели, в груди стало нестерпимо жарко, точно к ней приложили кусок горячего металла. Потом все поплыло перед его глазами.

Когда Киров поднялся на палубу миноносца, его встретила ликующая команда во главе с командиром. Еще бы не ликовать!.. Хотя Гришин-Алмазов застрелился, но остальные офицеры из свиты генерала были захвачены в плен и на "Лейле" же доставлены в форт Александровский.

Командир миноносца увел Сергея Мироновича к себе в каюту. Там находился раненый Ульянцев. Судовой врач уже сделал операцию, извлек пулю. Тимофей Иванович лежал тихий, присмиревший.

- Ничего опасного? - спросил Киров у врача.

- Абсолютно, товарищ член Реввоенсовета, - ответил тот. - Но только ему нужен покой и еще раз покой! Много крови потерял наш храбрейший Тимофей Иванович!

- Слышишь, Ульянцев? - Киров наклонился над ним.

Ульянцев молча кивнул головой.

Матросы принесли в каюту большую кипу документов, захваченных на "Лейле". Киров взял стул, сел рядом с Ульянцевым, стал просматривать их.

В одной из толстых папок ему попался конверт за семью сургучными печатями.

- Ого! - произнес Ульянцев и попытался приподняться на диване. - Тут должно быть что-то очень важное, Сергей Мироныч.

Но судовой врач осторожно уложил его на подушки.

Кирову подали ножницы. Он аккуратно срезал край толстого конверта. Извлек из него письмо. Пробежал страницу.

Это было письмо Деникина, адресованное Колчаку.

- Ты угадал, Тимофей Иванович! - Киров с удовольствием прочел ему вслух: - "Неуспехи наши кроются в разрозненности наших армий, а также в том, что союзники не дают нам достаточной помощи. Англичане помогают нам снабжением, но французы противодействуют. Главное сейчас - не останавливаться на Волге, а бить дальше, на сердце большевизма, на Москву. Поляки будут делать свое дело, что же касается Юденича, он готов и не замедлит ударить на Петроград".

Дальше в письме излагался подробный стратегический план комбинированного похода Деникина, Колчака и Юденича на Москву и Петроград. Главный удар, судя по письму, должна была осуществить Добровольческая армия Деникина.

- Выходит, не зря плыли в этот чертов форт Александровский? - спросил Ульянцев.

- Из-за одного этого письма, Тимофей Иванович, стоило плыть на край света. Такое письмо стоит иного выигранного сражения. Представляю себе, как обрадуется Ильич!..

И, посмотрев в сторону иллюминатора, в овале которого виднелись раскаленный на солнце холмистый форт, люди, стекающиеся со всех сторон к миноносцу, Киров на мгновение унесся мыслями в такую далекую отсюда Москву, в Кремль, в его тихие коридоры, где круглосуточно стучат ключи телеграфистов, связывая Ленина со всеми фронтами, в загроможденный книгами и картами кабинет Ленина, которого наряду с множеством неотложных дел особенно занимало и беспокоило положение на Астраханском фронте, на Каспии, судьба грозненской нефти, взятие Петровска...

Киров решил срочно выехать с захваченными документами в Астрахань. Заодно - увезти Ульянцева.

Вечером военный катер с погашенными огнями отчалил от берега. Его сопровождал миноносец "Карл Либкнехт".

Среди ночи, миновав опасную зону на траверзе Гурьев - Петровск, миноносец повернул обратно. А вскоре катер вошел в устье Волги, где стояли наши плавучие батареи.

В полдень Киров прибыл в Астрахань. Прямо с пристани он вместе с Басовым повез Ульянцева в госпиталь. Но после перевязки тот отказался остаться на лечение, все твердил:

- Полежу дома. Буду ходить на перевязки. Из госпиталя убегу.

Пришлось Ульянцева везти домой.

В Реввоенсовете Кирова ждала радиограмма из форта Александровский, флотилия подверглась налету английской авиации.

Это известие очень расстроило Сергея Мироновича.

- Во всей этой истории с походом флотилии, надо думать, известную роль сыграли предатели.

- Несомненно! - сказал Мехоношин. - Видимо, еще в Астрахани кто-то выдал врагам наши планы.

- Меня очень беспокоит судьба дагестанских товарищей. Боюсь, что с восстанием у них ничего не вышло. Но в то же время для меня очевидно, что с походом флотилии мы, во-первых, сорвали десант англичан под Астраханью, а во-вторых, - Киров похлопал по папкам с документами, захваченными на "Лейле", - в результате этого похода знаем замыслы противника. Ознакомьтесь с ними, Константин Александрович. Особую ценность представляет письмо Деникина Колчаку. Надо его зашифровать и сегодня же передать в Москву.

Мехоношин сел за чтение документов, а Киров ушел к себе.

Вызвал Атарбекова. Коротко рассказал ему о походе флотилии. Спросил:

- Не приехал ли Рогов? Нет ли весточки от него?

- Нет, от Рогова никаких вестей.

- Долго тянется его поездка! Не случилось ли что в море?

- Трудно сказать, Мироныч. Подождем еще недельку. Потом можно будет послать вторую лодку, она готова к рейсу. А вообще у меня есть кое-какие новости, которые будут тебе приятны.

- Ну-ну, рассказывай! - нетерпеливо попросил Киров.

- Ну, прежде всего есть неплохие успехи в распутывании проклятого клубка с цианистым калием. Любопытное дело! - Атарбеков загадочно улыбнулся. - Есть телеграмма Дзержинского по делу Северина. Видимо, мы поступили благоразумно, что отправили Северина в Москву. Там во всем внимательно разобрались, прибавили к нашим свои материалы, расстреляли этого гада... Я показал телеграмму Ивану Завгородному. Он сразу же снарядил двух конников в Лагань: пусть порадуются кочубеевцы!

- Ну, а еще что у тебя?

- На днях будем смотреть премьеру горьковских "Врагов". Интересно, как спектакль прозвучит на сцене? Я видел его на домашней репетиции. Ну, и последнее, что тебе будет особенно приятно услышать: прибыл Мусенко с двумя партизанами. Еле-еле ушли от разъезда белых...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Николая Мусенко и прибывших с ним через линию фронта партизан Петрова, командира второго отряда камышан, и Чепурина, лесовика из Георгиевских лесов, - Киров принял ночью.

На встречу с партизанами пришли Атарбеков, командир эскадрона Иван Завгородный. Пришел Мехоношин с начальником штаба армии Ремезовым. К этому старику, бывшему генералу, не раз доказывавшему свою преданность делу революции, Киров относился с большим доверием и уважением. Наштарм явился с ворохом штабных карт с нанесенной на них разноцветными карандашами обстановкой.

Мусенко вытащил свою карту. Все склонились над нею. Стали подсчитывать соотношение сил. Превосходство белых было очевидным.

Части противника располагались в степи и в тылу - на Кубани и Северном Кавказе - в виде треугольника, направленного острием в сторону Астрахани. Это отчетливо было видно. За две недели, судя по данным Мусенко, у белых появились новые части: в район Кизляра подошел 2-й Кизлярско-Гребенский полк, в село Величаевку - 4-й Кабардинский полк, в корпус генерала Улагая, расположенный в районе Ставрополя, прибыли два кубанских кавалерийских полка. На остров Чечень, базу английской авиации, прилетело пятнадцать новых самолетов...

- Что говорят пленные? - спросил Киров.

- Особенно верить им не приходится, но все же... - сказал Мусенко. Говорят, после занятия Царицына - а это у них сейчас главная забота - они двинут на Астрахань один кавалерийский полк, город будет со всех сторон окружен белыми и быстро сдастся. Уже назначен будущий генерал-губернатор Астрахани - Эрдели.

Киров усмехнулся.

- А что думает народ? Что говорят в селах и станицах о Деникине, о его летнем наступлении, о Красной Армии? - Киров сложил карты и передал их наштарму.

- Что думает народ? - Мусенко насупил брови. - Народ ждет прихода Красной Армии и готов по первому сигналу подняться на борьбу с белыми. Трудно приходится народу под игом Деникина, товарищ Киров. Кругом аресты, расстрелы. За каждую провинность беляки сжигают дома крестьян, отбирают землю, которую они получили от Советской власти, и высылают их в неизвестные края. Вернулись помещики. За аренду земли они снимают семь шкур. В придачу - мобилизация в Добровольческую армию. От этой мобилизации крестьянин готов бежать хоть на край света. Бежит он в леса, в горы, скрывается в наших камышах.

- Вы, товарищ Мусенко, расскажите о камышанах. Многие из сидящих здесь не совсем ясно представляют себе, что это за народ. Расскажите, как вы живете, как воюете, в чем нуждаетесь.

- Ну что же, - начал Мусенко, - могу рассказать, товарищ Киров. Народ у нас в камышах золотой, верный Советской власти. Деникин многое бы дал, чтобы покончить с нами. Но он с партизанами ничего не сделает. Ему ни днем ни ночью не будет от нас покоя. Не будет!.. Мы его солдатню, офицерье будем истреблять, как бешеных собак. О, если бы вы только знали, что они творят в захваченных городах и станицах, как глумятся над народом! Мусенко стиснул челюсти и от волнения не смог больше выговорить ни слова.

Киров налил воды и подал ему. Мусенко сделал глоток и сел.

- Ты поспокойнее, комиссар. - Петров наклонился к Мусенко, погладил его по плечу.

Все знали, что в Величаевке белые вырезали всю семью Мусенко - жену, троих детей - мальчика и двух девочек, хворого старика тестя, - и понимали, как трудно ему спокойно говорить о деникинцах.

- О чем это я рассказывал? - после напряженной паузы стал вспоминать Мусенко. - Ах да, про камышан!.. В дни отхода армии на Астрахань многие красноармейцы, что отставали от своих частей, приходили в прикумские камыши. Здесь их гостеприимно принимали командир камышанских партизан товарищ Гулай и комиссар Моисеенко. Когда я прибыл к ним как уполномоченный ревкома, в камышах было уже много народу. Вскоре стали приходить и крестьяне, человек двадцать привел вот товарищ Петров. Теперь в камышах собралась целая партизанская бригада. Разбили мы ее пока на три отряда.

- Сколько человек в бригаде? - спросил Киров.

- Тысяча пятьсот сорок шесть.

- Как же вы размещаетесь в камышах?

- А живем мы, товарищ Киров, на острове. Там у нас землянки, шатры, киргизские кибитки. Кругом - непроходимые заросли камыша, вечный разлив воды из озер Прикаспийской низменности. Оттуда мы выходим и на операции.

- На какие это операции?..

- А вот, например, на какие, товарищ Киров!.. В пасхальную ночь, когда весь народ в Величаевке пошел в церковь освящать куличи, на село совершил налет карательный отряд полковника Пузанкова. Беляки думали, что по случаю пасхи партизаны вышли из камышей и находятся у себя в домах. И ошиблись! Не такие мы дураки!.. И тогда, в злобе, они как шакалы стали носиться по селу. Без крови ведь они не могут!.. Жертвами их оказались совсем невинные люди: подслеповатый старик - все пиликал на своей скрипочке на свадьбах и гулянках - и еще какая-то женщина по фамилии Защепина. Беляки обвинили их в связях с партизанами - а мы с ними никак не были связаны! - и тут же их повесили напротив церковных ворот. Ну, вскоре народ стал выходить из церкви с куличами, увидел повешенных и страшно возмутился...

- Так что же я сижу здесь, в Астрахани, товарищ член Реввоенсовета? вскочив с места, обратился к Кирову Иван Завгородный. - Зверь лютует на свободе!..

- А мы этому зверю уже обломали когти, - со сдержанной радостью проговорил Мусенко. - Когда наши партизаны узнали про смерть двух невинных людей, заволновался весь остров. Все требовали расправы с карателями! Потом пришла депутация из села. Ну, тут нам стало ясно, что надо активнее действовать, оправдать доверие народа...

Киров кивнул ему:

- Правильно, товарищ Мусенко!

- Мы тоже решили, товарищ Киров, что действуем правильно. Договорились с партизанами Урожайного, соседнего села, и двумя отрядами утречком раненько окружили Величаевку... Подняли с постелей загулявших карателей, говорим им: "Давайте, гады, похристосуемся, что ли?"... В бою мы изрубили двести двадцать кадетов, в том числе и полковника Пузанкова! Этого гада я сам срубил! Рассчитался за жену, за детишек, за все!.. И двести двенадцать человек захватили в плен...

- Ай да партизаны! Ай да молодцы! - Киров был в восхищении от рассказа Мусенко. И все остальные слушали его с большим вниманием и интересом.

- Но и это еще не все, товарищ Киров. Из тюрьмы мы освободили сто тридцать заключенных. Среди них - двадцать четыре смертника. Их должны были казнить в день Первого мая. Ну, радость по поводу разгрома белых сами понимаете какая была в селе. Отовсюду сбежался народ на митинг. А митинг мы устроили на церковной площади, недалеко от виселицы... Выступали крестьяне-бедняки, потом - партизаны... Я выступил и сказал, что и впредь красные камышане будут беспощадно расправляться с деникинцами, что Красная Армия живет и борется с белыми на всех фронтах... одним словом, все рассказал! К нам, партизанам, тут же на площади присоединилось более ста человек. - Мусенко перевел дыхание. - На этом митинге решено было послать делегацию в Астрахань, просить помощи у Реввоенсовета. Выбрали нас двоих меня и вот товарища Петрова, командира нашего отряда...

Киров посмотрел на Петрова. Перед ним сидел среднего роста полный, рыжеватенький мужичок в застиранной и сильно выгоревшей домотканой рубахе, в залатанных, когда-то франтоватых голубых брюках, в стоптанных и порыжевших сапогах, давно или никогда не видевших мази и щетки. Это был тот знаменитый прикумский охотник, о котором как-то уже давно, еще до отъезда в Величаевку, рассказал ему Мусенко.

Киров видел Петрова впервые, но казалось, что он знает его давно. Вид у грозного партизанского командира был добродушный и очень располагающий к себе.

- Может быть, послушаем вас, товарищ Петров? - спросил Киров.

- Да что мне говорить? - Петров развел руками, которые до этого покойно, по-крестьянски, лежали у него на коленях. - Комиссар мой все рассказал. Добавить мне нечего. Нам вот только нужна помощь, чтобы чаще повторять такие вылазки. А чтоб легче бить белых, надо убедить народ: Красная Армия жива и час освобождения близок. Вот и все, пожалуй. - И руки его снова покойно легли на колени.

- Мы вам поможем, - сказал Киров и обратился к третьему партизану, Чепурину: - А что расскажете вы?

- Я из Георгиевских лесов, - поднявшись с места, ответил партизан. Лесовик!

- Слышал, слышал! - Киров оживился. - Лесовики, а говорят, деникинцам не даете покоя и на открытой местности.

- Бьем их и в лесу, и на поле, это правда! - не без удовольствия проговорил Чепурин. - Лесовики - народ боевой. И с камышанами мы дружим, помогаем друг другу. Я вот поехал пообщаться с ними и попал в самую заваруху. Посмотрел, как воюют камышане. Молодцы, ничего не скажешь. После митинга Мусенко и меня захватил в Астрахань, говорит, как раз удобный случай, сделаешь доклад товарищу Кирову. А какой из меня докладчик? Говорить я не умею, товарищ Киров. Вы уж спросите, что надо, я вам отвечу.

- Хорошо, - сказал Киров. - Кем вы были раньше?

- Был я красноармейцем.

- Как же стали партизаном?

- Я за Советскую власть, товарищ Киров, и никакой другой власти не признаю. А раз так, я должен защищать свою власть. Когда армия уходила на Астрахань, я, как и многие другие, лежал в тифу, в Георгиевске. Пришли беляки. Многих они перестреляли прямо на койках, многих выбросили из окон лазарета. Меня, стервецы, раздели, связали и выставили на мороз. Но нашлись добрые люди, темной ночью подкрались ко мне, перерезали веревки на руках и ногах, дали валеночки и шубенку и говорят: "А теперь тикай, братец!" Хотя и был я еле живой, но дополз до леса... А там меня уже ждали, подобрала лесная братия... Отогрели, накормили, стали лечить... С месяц провалялся в землянке, и выходили! Снова вот могу держать в руках винтовку и бить белых гадов!..

- Значит, лесовик?

- Лесовик! - хитро сощурившись, ответил партизан. - Мы как яблочко. Сперва зеленое, потом, глядишь... покраснеет, станет красным!

Киров рассмеялся.

- Много ли в отряде народу? - спросил Мехоношин, заинтересовавшись рассказом лесовика.

- Поболее, чем у камышан. Леса вокруг Георгиевска полны партизанами. Народ боевой, люто ненавидящий белых. Много у нас и крестьян, иногородних. Убежали из станиц.

- В чем вы нуждаетесь? Чего вам не хватает, чтобы еще лучше бить белых? - спросил Мехоношин.

- Командиров и комиссаров, товарищи. Оружие у нас есть, патроны добываем при налетах, а вот без командиров и комиссаров трудно, не знаем, как действовать лучше.

- У нас тоже просьба, - от всей бригады! - обратился к Мехоношину Петров. - Помогите выбить из Величаевки четвертый Кабардинский полк. Он вошел в село после разгрома гарнизона деникинцев.

- Поможем, привлечем к этому делу наших кавалеристов. - Киров кивнул в сторону Завгородного.

Иван Завгородный лихо закрутил усы:

- Чую, позвали меня сюда не зря. Будет дело!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В десятом часу вечера Кирову позвонили из порта о прибытии Михаила Рогова...

Сергей Миронович был у себя в кабинете, когда раскрылась дверь и неторопливой, грузной походкой, в брезентовом плаще с откинутым капюшоном, вошел Михаил Рогов. Киров долго и горячо жал ему руку, помог снять плащ, усадил на диван и сам сел рядом в нетерпеливом ожидании новостей, которые привез Рогов. Но Рогов первым делом вытащил из кармана кисет, неторопливо набил трубку, закурил, выпустив облако дыма, и, закинув ногу на ногу, уставился на ковер, словно изучая на нем узоры.

- Ну-ну, рассказывайте! - потрепал его по колену Киров. - Как съездили? Как вас приняли? Как дела в Баку?

- С чего же начать?..

- А хотя бы с зажигалки! Она горит у вас светлым пламенем. Сразу видно - заправлена чистым бензином. Это такая здесь редкость! Надеюсь, про ленинский наказ не забыли?

- Бензин привез. Авиационный!

- Много?

- Пока, может быть, хватит. Пятьсот шестьдесят пудов!

- Да что вы!.. - изумился Сергей Миронович.

- Бензин в жестяных банках. Пудовик!.. Очень удобен для транспортировки. Можно хоть завтра отправлять в Москву.

- Рассказывайте, рассказывайте!

- Ничего особенного не было, товарищ Киров. Да и рассказчик я плохой... Значит, как выехали из Астрахани, так прямичком и пришли в Баку!..

- Так-таки прямичком? - Сергей Миронович подмигнул ему. - И шторма не было? И белых не встретили?

- Ну, это само собой! Англичане попались навстречу, но приняли нас за рыбаков... Два дня штормило, немного потрепало нашу лодку, пришлось ее ремонтировать в Баку, но в основном обошлось благополучно... В Баку пришли на двенадцатые сутки, рано утром. Остановились за Баиловым мысом. Место пустынное и глухое. Там в карьерах, откуда берут камень для бухтинского мола, закопали оружие, потом сменили место стоянки. Решили переехать поближе к городу, встать в ряд с другими парусниками и моторками, их там пропасть: с рыбой, солью, фруктами...

- Были у товарища Микояна?

- Был, товарищ Киров, в тот же день. Отвел меня к нему "маркировщик" Мухтар. Нашел я его на явке, на Баиловской пристани. Живет Микоян на нелегальной квартире, где укрывается после недавнего побега из тюрьмы. Анастас Иванович много расспрашивал о положении в Астрахани, о российских делах, о вас... Благодарил за оружие и деньги. Просил передать вам, что на присланные миллионы Бакинский комитет приобретет моторные лодки и баркасы - для помощи Астрахани у них создана своя "морская экспедиция" - и на них будут доставлять горючее в низовье Волги...

- Дальше, дальше!

- От товарища Микояна мы ушли поздно. За нами следили какие-то типы. Но мы благополучно оторвались от них, а как только я вернулся к себе на лодку, сразу же переехал на новую стоянку, поближе к нефтяным складам... В дальнейшем все делал Мухтар и его товарищи азербайджанцы. Они подкупили чиновников - это дело у них налажено хорошо! - принесли мне самый настоящий наряд, а заодно и разрешение доставить пятьсот шестьдесят пудов бензина в персидский порт Энзели... Имея наряд, мы благополучно погрузились, потом день чинили лодку, запаслись продуктами в дорогу и на рассвете четвертого дня ушли в море... Сперва мы взяли курс на Энзели... Дважды нас останавливали сторожевые катера, проверяли документы и устраивали целый допрос... Но ничего, нервы у нас оказались крепкими!.. Потом, когда вышли в открытое море, повернули на восток, в сторону Красноводска, а там - снова круто на север, на Астрахань... Так все время и шли серединой моря, вдали от берегов... Вот, пожалуй, и все, - заключил свой рассказ Рогов.

- Как город? Как ведут себя англичане? Каково положение рабочих? спросил Киров.

Рогов снова набил трубку, весь утонул в облаке дыма. Потом достал из-за пазухи пакет с письмами Бакинского комитета партии и последними номерами бакинских газет и рассказал о положении в Баку.

- В городе голод, хлеба мало, все очень дорого. Хозяйничают англичане, на перекрестках стоят английские часовые, по улицам маршируют английские войска. Народ их ненавидит и с нетерпением ждет дня, когда они уберутся из города. Во главе бакинского пролетариата стоят исключительно большевики, авторитет партии очень высок. Как только изменится положение на фронтах, бакинцы сразу же возьмут власть в свои руки. А сейчас рабочие Баку готовятся к большой стачке. Они выставляют два требования: заключение коллективного договора и товарообмен - вывоз нефти в Россию через Астрахань.

Проводив Рогова, Киров долго сидел над письмами Бакинского комитета партии, просматривал бакинские газеты. Среди многих новостей его особенно радовали события на Мугани, где была установлена Советская власть и куда бакинцы убедительно просили направить верного человека, оружие, деньги и литературу.

Вторую лодку, которая была подготовлена для Баку, конечно, можно было бы отправить на Мугань. Но вот кого послать туда?

Киров вызвал Баранова, попросил его принести личные дела коммунистов Реввоенсовета. Через некоторое время тот притащил гору папок.

Перелистав десяток дел, Киров развернул папку Ульянцева. И сразу же был захвачен его героической жизнью, как увлекательной книгой. Надо же такое прожить, такое повидать!..

Еще юношей Тимофей Ульянцев вступил в ряды РСДРП(б). Тогда он работал слесарем на заводе. Потом его взяли на флот, в 1-й Балтийский флотский экипаж. Служил на броненосном крейсере "Россия". Как руководитель главного кронштадтского коллектива РСДРП(б) Ульянцев был связан со всеми большевистскими организациями флота. Это он вместе с другими матросами-революционерами поднял восстание на линкорах "Гангут" и "Петропавловск", на крейсере "Россия". Приговоренный к восьми годам тюрьмы, он отбывал срок в Петропавловской крепости вплоть до Февральской революции... А потом - активный участник Октябрьской революции, руководитель продовольственных отрядов матросов-кронштадтцев, военный комиссар одного из районов Донбасса, организатор воинских частей на Северном Кавказе... Ну и наконец - Астрахань!.. Деятельность его здесь на посту председателя трибунала и командира матросского отряда была у всех на виду...

"Муганцы полюбят Тимофея Ивановича! Лучшей кандидатуры нам не найти! - с радостным чувством подумал Киров и тут же решил: - Вызову-ка я его сейчас для предварительного разговора. Это ничего, что поздняя ночь! Живет он поблизости, ко всему мается бессонницей"...

Ульянцев пришел в Реввоенсовет в третьем часу ночи. Хотя он был накрест перевязан бинтами, которые виднелись из-за ворота его матросской рубахи, и казался несколько осунувшимся после ранения, но вид у него был бравый, весь он был какой-то крепко сбитый, ладный и энергичный. Чувствовалось, что дело у него идет на поправку.

Киров усадил Ульянцева рядом с собой на диван, а Баранов принес чайник с горячим чаем и тарелку с бутербродами.

Тимофей Иванович охотно выпил стакан, второй, попробовал и бутербродов, вспоминал подробности абордажа "Лейлы", о которых ему как-то все не удавалось рассказать Сергею Мироновичу, а на третьем стакане вдруг стал проситься... в Баку, за бензином.

- От кого ты прослышал про Рогова? - Киров был удивлен.

Ульянцев рассмеялся:

- От него самого! Узнал, что ранен, - зашел проведать дружка. Ну, а заодно спросить про "Лейлу"... Он только что ушел от меня.

- И позавидовал Рогову?

- Позавидовал, Сергей Мироныч!.. Оказывается, можно доставлять бензин из Баку?

- Можно, хотя это связано с риском. Рассказывал тебе Рогов, какой у них был тяжелый рейс?

- Рассказывал, между прочим... Со второй лодкой еду я, Сергей Мироныч. Бензин сейчас важнее, цены ему нет. А в трибунале - меня заменят.

- Посмотрим, посмотрим, Тимофей Иванович! Сперва надо вылечиться, а потом уж думать о такой дальней поездке. - Киров подошел к висящей на стене карте, утыканной красными флажками, и остановился перед ней.

Ульянцев ждал: не чаевничать же в самом деле пригласил его к себе в такую позднюю пору член Реввоенсовета?

Киров выдвинул ящик письменного стола, взял вчетверо сложенную карту Каспийского моря. Развернул карту, склонился над ней. Ульянцев сел по эту сторону стола.

- Я думаю, что недалеко то время, когда мы начнем освобождение Кавказа. Весь ход событий говорит за это, хотя Деникин пока еще всеми силами рвется к Донецкому бассейну и Царицыну и у него есть успехи... Но я твердо уверен, что в скором времени на Южном фронте будет перелом в нашу пользу. Для этого много делается, но еще больше должно быть сделано. Разгромить Деникина - это главная, общая задача революции. - Киров провел карандашом вокруг Апшеронского полуострова. - А вот наша задача, в помощь главной: наступление на Баку! Его можно производить с севера - с суши и с моря. Но это только одна сторона дела. В Баку можно зайти и с тыла, с юга...

Ульянцев прищурил глаза, с интересом и любопытством посмотрел на Сергея Мироновича: "Какой тыл? Откуда в Баку тыл?"

Киров провел карандашом южнее Баку, по Муганской степи.

- Провинция Мугань - вот тыл Баку. Сейчас там развернулась борьба между мусаватистами и деникинцами. Город Ленкорань, в особенности порт, представляет важную базу для военного флота. Бакинцы пишут, что на Мугани сейчас партизанские отряды свергли власть Муганской управы, организовали Временный ревком и роздали землю крестьянам. Когда Деникин начал решительное наступление, в далеком тылу у него возникла небольшая Советская республика...

- Молодцы муганцы! - Ульянцев еще ниже склонился над картой, пощипывая свои жесткие усы.

- Молодцы, слов нет, - сказал Киров, - но им надо помочь. Мугань может стать центром партизанского движения, эти отряды будут непрерывно беспокоить войска мусаватистов и деникинцев, отвлекать их силы из районов Дагестана и Северного Кавказа. А это даст нам возможность разжечь пламя партизанской войны на Тереке, Кубани и в Прикумье.

- Правильно, Сергей Мироныч, Кавказ - это такой пороховой погреб революции, что достаточно поднести фитиль...

- И поджечь! - стремительно выпрямился Киров.

- И все эти деникинцы, англичане, "горские правители" полетят к чертовой матери! - Ульянцев стукнул кулаком по столу. - Чем я, Сергей Мироныч, могу быть полезен в этом деле? - Он подался вперед и застыл в нетерпеливом ожидании, положив руку на карту.

- Горяч! - Киров покачал головой и отошел от стола.

- Горяч! - признался Ульянцев. - Хочется бить и крушить всю эту белую сволочь. Одним словом... еду на Мугань!

- Ведь забежал вперед, не дал докончить! - Киров свернул карту, сунул в ящик стола. - Бакинцы просят послать на Мугань человека, который смог бы взять на себя руководство Муганским ревкомом, стать организатором молодой Советской республики.

Ульянцев вскочил, схватил руку Кирова и стиснул ее в своей тяжелой ладони, счастливый и взволнованный:

- Спасибо, Сергей Мироныч, спасибо, спасибо за доверие!

- Мы только хотели тебя просить, Тимофей Иванович, еще ничего не решили, - чуть ли не с мольбой в голосе попытался успокоить его Киров.

Но куда там!

- Решили, решили, Сергей Мироныч - еду на Мугань! - И ликующий Ульянцев плюхнулся в кресло.

Киров развел руками и сдался, сел за стол.

- Предупреждаю, - сказал он, - поездка будет не из легких. Скажу больше: тяжелая. Мугань - это островок среди бушующего моря контрреволюции. Силы у врага большие, у нас сделано только начало: создан Временный ревком, имеется лишь несколько партизанских отрядов.

- Понимаю, Сергей Мироныч. Я все понимаю. Я матрос, революционный матрос Балтики! Пошли меня туда, где тяжелее, и я поеду без всяких колебаний.

- По правде сказать, я и не ожидал другого ответа. - И, сам взволнованный не менее Ульянцева, Киров придвинул к себе настольный блокнот, стал чертить в нем. - Раз так, тогда приступим к делу. По пути на Мугань надо будет побывать в Баку. Пробираться туда придется на паруснике. Мы его уже оборудовали для бакинского рейса, ждали только возвращения Рогова. Твоя задача - свезти бакинцам оружие, деньги, листовки на разных языках. Помимо команды с тобой будет еще человек двадцать "пассажиров". Но они не обременят тебя и по приезде разъедутся по назначению... Для этого рейса нужна надежная команда. Кое-кого я порекомендую тебе, но в основном подбирай людей сам. Учти, что в этой экспедиции тебе особенно нужен надежный напарник, человек, который сможет заменить тебя в любую минуту. В пути все может случиться. Контрразведка у белых неплохая, это следует иметь в виду.

- Напарник? - Ульянцев прикрыл глаза, перебирая в памяти матросов своего отряда.

- Да, смышленый, преданный, храбрый человек.

- Есть у меня такой матрос, и ты его знаешь, Сергей Мироныч.

- Кто это?

- Николай Басов. Лучшего напарника мне и не нужно. Проверен в подполье, в боях, хорошо дрался в мартовские дни. К тому же - радист. Это очень может пригодиться там, на Мугани...

- Что же, я не возражаю. Хорошая кандидатура. Смелый и умный матрос.

Но беседу пришлось прервать, - Кирова вызвали в телеграфную.

- Что - невеселые вести? - спросил Ульянцев, когда Сергей Миронович вернулся назад.

- Да, веселого мало... Разведчиками в районе Кизляра замечено передвижение крупных сил белых. Направление - калмыцкая степь. Комдив Боронин сообщает, что вечером была стычка с деникинским разъездом у Черного Рынка... Я думаю, что час грозного испытания настанет и для Астрахани. Деникин мечтает взять Царицын, а потом Астрахань, открыть дорогу англичанам на север. Им-то, наверное, хорошо известно, что серьезных сил здесь нет! - Киров дотронулся до плеча Ульянцева. - В этих условиях твоя поездка приобретает особое значение, Тимофей Иванович. Чтобы не тянуть время, завтра постарайся сдать дела и подготовиться к отъезду. Повезешь попутно и новый шифр бакинцам. Случайно не забыл песню "Красное знамя"?

- "Лейся вдаль, наш напев..." - затянул Ульянцев, размахивая здоровой рукой.

- Ну-ну, - Киров рассмеялся, - верю, верю! Песня - основа шифра. Завтра мы займемся им. - Он протянул руку. - До завтра!

Оставшись один, Киров стал составлять телеграмму Ленину. Он кратко изложил содержание доклада Бакинского комитета партии, дал характеристику положения в Дагестане, в Закавказье, на Мугани, сообщил о посылке туда людей, о получении первой партии бензина из Баку. Большое место в телеграмме заняло сообщение о партизанском движении камышан и георгиевских лесовиков в тылу Деникина.

Утром уходила экспедиция Ивана Завгородного. Киров приехал проводить конников и партизан на правый берег Волги, где сразу же за Форпостом начинались тоскливые калмыцкие степи. Вернувшись в Реввоенсовет, он занялся снаряжением экспедиции Тимофея Ульянцева.

На другой день ушла на Мугань и парусная лодка Ульянцева.

Выйдя из волжского фарватера и благополучно миновав пустынный двенадцатифутовый рейд, на котором в мирное время обычно стояли десятки грузовых пароходов, ждущих разгрузки, лодка Ульянцева легла курсом на Баку.

- Зюйд-ост семьдесят два градуса, - сказал Басов, управляя штурвалом.

- Так держать! - скомандовал Ульянцев, пристально вглядываясь в сумеречный горизонт.

Ночью подула моряна. Лодку бросало из стороны в сторону, гнало обратно в Астрахань. Пришлось изменить курс, взять юго-западнее, затем перейти на лавирование. За руль и паруса стали волжане, хорошо знавшие капризы каспийских ветров. Не раз им приходилось в такую непогоду пересекать Каспий.

К утру моряна стихла, показалось солнце, подул попутный ветер. Уставшие после ночной борьбы со стихией моряки укладывались спать, как вдруг с правого борта показались английские корабли. Среди них были и эсминцы, и вооруженные торговые пароходы.

Все спустились в трюм посоветоваться, что делать. За штурвалом остался один Басов.

- Выход один, - сказал Ульянцев. - Идти прямо на англичан. Если потребуется - вступить в бой.

Да, другого выхода не было, и все стали вооружаться.

Лодка, подгоняемая попутным ветром, словно чайка, летела по волнам. Вот она приблизилась к вражеским кораблям, пересекла строй кильватерной колонны.

На кораблях лодку, видимо, сперва приняли за рыбницу и не обратили на нее внимания. Но когда она отошла на расстояние пяти кабельтовых, воздух огласился тревожными гудками.

На эсминце начали сигналить: "Убрать паруса, пристать к борту флагмана".

Но лодка продолжала идти по курсу.

Тогда с флагмана дали выстрел. Снаряд просвистел высоко над лодкой.

Басов всей тяжестью тела навалился на штурвал и повел лодку, делая крутые зигзаги. Второй снаряд лег далеко вправо, подняв столб воды. Басов повернул парусник в сторону разорвавшегося снаряда... Третий снаряд лег влево... Подхваченная сильным порывом ветра, низко накренившись бортом к самой воде, лодка вышла из зоны обстрела и с предельно надутыми парусами устремилась вперед.

На флагмане убрали сигнал, перестали стрелять.

Вскоре вражеская флотилия скрылась в волнах, оставив позади себя густую полосу дыма.

- Пронесло дьяволов! - крикнул Басов в трюм.

На палубу поднялись Ульянцев, члены команды, "пассажиры". Солнце было уже высоко. Кто-то запел "Красное знамя". Никто из находившихся на паруснике и не подозревал, что в словах популярной революционной песни скрыт созданный Кировым новый шифр для тайной переписки с бакинскими большевиками, муганскими партизанами, подпольщиками Дагестана и Черноморья.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Киров был вызван с пленума горсовета запиской Мехоношина.

В Реввоенсовете Кирова ждали тревожные вести.

Боронин сообщал, что сегодня утром после кровопролитного боя оставлен Черный Рынок. Наступление на Астрахань ведет астраханская группа войск деникинского генерала Драценко. Превосходство у противника огромное. Против 7-й кавдивизии, в которой насчитывается немногим больше тысячи сабель, наступает шесть кавалерийских и четыре пехотных полка, не считая специальных подразделений и артиллерии. Из показаний захваченного в плен офицера выяснилось, что белые рассчитывают быть в Астрахани 27 июня. Они уверены, что к этому времени будет взят и Царицын.

Боронин просил спешно перебросить в район Промысловки 33-ю пехотную дивизию и создать в этом районе серьезный узел обороны.

Начальник восточного боеучастка также сообщал о начавшихся утром боевых действиях в районе Ганюшкина. И он просил срочно перебросить к нему один стрелковый полк 33-й пехотной дивизии.

В донесении начальника гарнизона города Черный Яр, расположенного на полпути между Астраханью и Царицыном, приводились данные о движении на Черный Яр кавалерийской дивизии деникинцев с очередной целью перерезать Волгу в этом районе и начать движение на Астрахань с севера. Начальник гарнизона просил перебросить в Черный Яр хотя бы один полк 33-й пехотной дивизии и два-три эскадрона кавалерии из дивизии Боронина...

- Что будем делать, Сергей Миронович? - спросил Мехоношин.

Киров еще раз пробежал все три донесения. Снял пиджак, галстук, расстегнул ворот сорочки, - стоял невыносимо жаркий июньский день.

- Да, час грозного испытания настает и для Астрахани, Константин Александрович! Я точно предвидел все это, об этом говорил на пленуме горсовета. - Киров подошел к висящей на стене карте астраханского края. Согласованность действий, одновременный удар по трем направлениям! Прощупывание наших сил и, если хотите, наших нервов. Я думаю, что тридцать третью дивизию мы отдадим Боронину. Наступление на Астрахань пойдет через калмыцкую степь. В степи большой простор для маневрирования и всяких обходов. А под Ганюшкином мы пока можем занимать оборону, не пытаясь наступать. То же самое под Черным Яром. Но все это, конечно, при условии, если у нас не отберут тридцать третью дивизию...

- Вам что-нибудь известно?..

- Пока, кроме слухов, ничего...

Мехоношин взял со стола моток телеграфной ленты, протянул его Кирову:

- Так знайте - слухи подтвердились. Штаб Южной группы войск, ссылаясь на приказ Ставки, отбирает у нас тридцать третью дивизию. Единственную! Посылает ее куда-то к черту на кулички! Не хотят ли они ликвидировать наш астраханский фронт?

Перебирая телеграфную ленту, Киров усмехнулся:

- А вообще мало вразумительного в действиях Ставки и главкома. Это черт знает что! Какая-то кадриль! В самую трудную минуту отобрать дивизию, на которую у нас вся надежда?.. В какое положение мы поставим кавдивизию?.. Она сейчас, видимо, ведет бои уже под Бирюзаком. Что будет под Ганюшкином? Под Черным Яром?.. Положение тяжелое. Давайте, Константин Александрович, срочно соберем Реввоенсовет! Обратимся с протестом против действий Ставки в Центральный Комитет партии.

- Другого выхода я тоже не вижу, - согласился Мехоношин. - Я к вам сейчас пришлю Ремезова, посмотрите, что мы можем наскрести в наших резервах, а сам попытаюсь связаться с Черным Яром. - И Мехоношин вышел.

Киров снова вернулся к карте.

В кабинет неторопливой старческой походкой вошел Ремезов.

Наштарм нес ворох папок. Расположившись за столом Сергея Мироновича, он развернул списки личного состава армии.

- Приказ Ставки есть приказ, и его надо выполнять, Сергей Миронович, - посоветовал старый генерал, умудренный опытом многолетней штабной работы. - Другое дело - мы будем протестовать. Но пока наш протест дойдет до Москвы, дивизия уже уйдет из Астрахани. Давайте реально смотреть на вещи. Скинем тридцать третью дивизию со счетов!

- Трудно с этим смириться, Александр Кондратьевич!..

- Трудно, согласен. Нам всем тяжело будет расставаться с тридцать третьей дивизией. На ее формирование мы потратили слишком много сил. Но что делать, Сергей Миронович?.. Каков выход?.. Может быть, призовем еще три года, кое-что наскребем в гарнизоне и на флоте, создадим новую, тридцать четвертую дивизию?

- На все это нужно время, Александр Кондратьевич! А что сегодня, вот сейчас ответить Боронину? Чем помочь Черному Яру и Ганюшкину?..

- Давайте сперва посмотрим, что у нас есть в резерве! - Наштарм надвинул на глаза зеленый козырек - он сидел против света, глаза у него были больные - и, перелистывая списки, стал называть части, давать им короткие характеристики. Назвал Легкий артиллерийский полк, удобный для действий в барханных песках. Командные курсы, где успеваемость у курсантов отличная, а желание проявить себя в боях за родину - превеликое. Сводный Коммунистический отряд.

Киров записывал названия воинских частей, которые можно было послать в калмыцкую степь. С особым чувством думал он о Сводном Коммунистическом отряде. После мартовских дней отряд пополнился за счет боевого костяка вернувшихся из степи бойцов Мусенко и лучших коммунистов заводов Астрахани и по своей выучке выделялся среди воинских частей. Киров иногда заходил в казармы отряда. Добрую половину бойцов-коммунаров он послал на различные политические и военные курсы, назначил помощником Аристова бесстрашного Петра Нефедова и отправил его учиться в вечернюю группу старшего командного состава армии. Отряду выделили четыре старые пушки, коммунары в несколько дней их отремонтировали, создали свою батарею, Василия Корнеева взяли командиром, и он почти каждый день выезжал на стрельбище.

- Следующим, Александр Кондратьевич, давайте поставим в списке Сводный Коммунистический отряд. Его надо включить в состав армии, обмундировать, вооружить и взять на довольствие. Название "Коммунистический отряд" надо оставить за ним. Это имеет символическое значение. Отряд любят в Астрахани. Он ведь детище рабочего класса.

Снова, как в феврале и марте, Астрахань стала напоминать военный лагерь. Город был объявлен на осадном положении.

На улицах с утра до позднего вечера грохотали обозные телеги, фургоны полевых госпиталей, гремели оркестры и раздавались песни. Шли красноармейские части с промысла Беззубикова, Казачьих Бугров, пригорода Черепаха. Это уходила на Южный фронт 33-я дивизия.

Лихо отбивая шаг, шли бойцы больших и малых отрядов - ЧОН, Командные курсы, добровольцы, десантники с кораблей - в калмыцкую степь, на Ганюшкино, на Черный Яр.

Дни в Астрахани стояли жаркие, пыльные, душные.

Город затихал лишь к вечеру, когда на перекрестках появлялись военные патрули и наряды Коммунистических отрядов - грозного стража Астрахани. Оживленной оставалась лишь Московская улица, по которой в зимний театр на пьесу "Враги" шли счастливчики. Пьесу в первую очередь смотрели те части и отряды, которые отправлялись на фронт.

Поход генерала Драценко на Астрахань поддерживала английская авиация, базировавшаяся на острове Чечень и в Гурьеве. Чуть ли не ежедневно над городом появлялось по три-четыре истребителя и бомбардировщика. Первое время улицы Астрахани бомбились пудами листовок, в которых английское и деникинское командование обещало щедро накормить население белыми французскими булками и выдать несметное количество мануфактуры... если астраханцы прекратят сопротивление и сдадутся на милость Деникина. Но листовки не возымели никакого действия на защитников города, хотя люди питались чилимом, зелеными побегами камыша, соленой и изредка свежей рыбой. Хлеба не было. Его выдавали раз в три дня по осьмушке на человека. Город укреплялся вторым поясом обороны. На каждом заводе и предприятии создавались отряды самообороны на случай десанта со стороны Каспия.

Тогда англичане стали бомбить город, обстреливать улицы из пулеметов. Летчики, чувствуя свою безнаказанность, летали низко, почти над крышами домов, спокойно выбирали цель. Но вскоре положение изменилось.

По вражеским самолетам отовсюду открывали огонь. Стреляли с кораблей военной флотилии, из дальнобойных пушек. Стреляли просто из винтовок - с казарменных дворов, колоколен церквей. Стреляли с плавучих баз, стоящих на Волге ниже Астрахани.

Все чаще в воздух стал подниматься летчик Щекин на своем чиненом и перечиненном "Ньюпоре-23". 17 июня при налете английской эскадрильи Щекин подбил самолет противника. Оставшихся в живых летчика и бортмеханика рыбаки доставили в город.

Ожесточенные бои шли и в калмыцкой степи. После трехдневного кровопролитного боя наши войска оставили Нижний и Верхний Бирюзак, потом Лагань.

18 июня противник силою четырех кавалерийских полков повел наступление на станицу Тарновскую. Спешив всю кавалерию, деникинцы густыми цепями бросились в атаку, но взять станицу не смогли, хотя и обороняли ее всего две роты и два эскадрона кавалерии красных.

Утром 19 июня деникинцы подтянули артиллерию и открыли ураганный огонь по позициям советских войск. Потом, выставив с фронта пехоту, а кавалерию бросив в конном строю на фланги и тылы, снова пошли в наступление. Им удалось прорвать фронт 37-го кавалерийского полка, рассечь его надвое, сбить с позиции и отбросить на Оленичево. Наша же пехота осталась в тылу противника. Заняв круговую оборону, красноармейцы стойко защищали свои позиции. Деникинцы семь раз атаковали Тарновскую и семь раз вынуждены были откатываться назад, устилая поле боя сотнями трупов... К вечеру противник прекратил бой и оттянул свои силы. Под защитой двух подошедших эскадронов наши войска оставили станицу и совершили марш на более выгодные позиции - к селу Михайловке.

20 и 21 июня деникинцы атаковали наши позиции у Михайловки и Башмачаговской, с целью перерезать дорогу, идущую на Линейное - Астрахань.

В ожесточенной рубке особенно отличился адъютант Боронина Петр Сидорчук. Он был послан комдивом к командиру 38-го полка с приказом во что бы то ни стало отбить атаки деникинцев. Узнав, что командир полка тяжело ранен, Сидорчук взял два эскадрона и геройской контратакой сбил передовые части противника у озера Кобыльское и оттеснил их на четыре версты от дороги. В одной тельняшке и бескозырке на копне курчавых волос носился Сидорчук впереди видавших виды кочубеевцев и таманцев, бесстрашно бросаясь в самую горячую рубку...

Но противник быстро оправился от первых неудач и перенес направление своего удара в обход двух эскадронов 37-го полка, в сторону озера Джигуджи, чтобы выйти в тыл нашим частям и прижать их к Ильменю-Глухому.

Контратаковать противника взялся сам Боронин. От исхода этой операции зависела судьба Астрахани. В бой были брошены все войска.

Когда в горячей рубке, в кровавой круговерти сошлись конники с двух сторон - в степи раздалась песня:

Наш отряд идет на фронт,

В Батуме остановка...

Это на помощь Боронину шел Сводный Коммунистический отряд. С ним была батарея Василия Корнеева и двести пятьдесят добровольцев: моряки, водолазы, инвалиды войны, актеры, студенты, почти все, кто в этот день был в зимнем театре на спектакле "Враги".

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Анастасия Федорова приехала в штаб кавалерийской дивизии, когда командиры и комиссары полков и приданных отрядов закончили разбор боевых операций. Гремя шпорами и саблями, бронзовые от загара, с седыми от пыли бровями и усами, они выходили из палатки, садились на коней и мчались в разные концы степи.

Последними из палатки вышли Киров и Боронин.

- Прохор! - крикнул Боронин. - Давай самовар! Будем чаевничать!

Киров взял Федорову под руку, отвел в сторону. Спросил с тревогой:

- Что-нибудь стряслось в Астрахани, Анастасия Павловна?

- Да нет, Сергей Миронович, - ответила она уклончиво. - Просто решила вас проведать, узнать, как воюют бойцы Коммунистического отряда.

Киров вопросительно посмотрел на нее.

- К тому же нет толковой сводки. Как здесь дела?

- По-моему, хорошо. Сегодня отличился тридцать седьмой полк. Кочубеевцы! Отбили все атаки. Деникинцы пытались нанести фланговый удар через пески, но там их встретил отряд Аристова. Теперь у противника один выход - фронтальные атаки. Но мы уже приняли некоторые меры предосторожности... Только о фронтовых делах мы поговорим потом, Анастасия Павловна. Скажите лучше, что слышно в Астрахани? Вы меня не огорчите...

- Нет, огорчу! Да еще как!..

Киров сразу изменился в лице.

- Да, Сергей Миронович... - Губы у Федоровой были плотно сжаты, и вся она была собранная, суровая. - Ну, прежде всего - уезжает Мехоношин. Он получил новое назначение.

- Жалко! Мы так хорошо сработались!..

- Очень!.. Уезжает и командующий, невзирая на болезнь... Ну а вас переводят из Одиннадцатой в Девятую армию...

- Чушь какая-то! - Киров махнул рукой. - Кому все это могло прийти в голову?

- Но и это еще не все... В Реввоенсовете получена телеграмма из штаба Южного фронта. Вернее, это копия телеграммы из Ставки. Подписана Троцким...

- Ну?..

- Ставка предлагает, мотивируя недостатком сил, разбросанностью боевых участков и в целях выравнивания фронта...

- И что предлагает?..

- Эвакуировать Астрахань, считая оборону города бессмысленной.

- Сдать Астрахань Деникину?.. - Киров был ошеломлен. - Как же тогда Кавказ?.. Как наше большевистское подполье в тылу Деникина?.. В какое положение мы ставим горцев?.. Какова тогда судьба нашего флота?..

- Сергей Миронович! Мы читали телеграмму и тоже не верили своим глазам. Решили, что это провокация. Мехоношин позвонил в штаб Южного фронта - и там всё подтвердили!.. Есть такой приказ!

- Нет, не может быть такой телеграммы!.. Не верю!..

- Но она есть, я сама видела своими собственными глазами, держала в руках...

- Если про эту телеграмму никто не знает, будем считать, что ее не было и в помине. Надеюсь... она была строго секретной?

- Видите ли, Сергей Миронович... Аналогичные телеграммы через голову Реввоенсовета пришли и в ряд военных и гражданских ведомств. К вечеру о телеграмме уже знали многие в городе. Нашлись люди, которые решили проявить инициативу в эвакуации населения. Поднялась паника, некоторые бросились к пристаням, надеясь уехать из Астрахани. Кое-какой порядок мы уже навели, но это вряд ли успокоит народ. Неважны дела и под Царицыном.

- Какая последняя сводка?

- Бои идут в пригороде. Положение тяжелое.

Киров задумчиво глядел в степь... Потом сказал:

- Если наш фронт под Царицыном поколеблется и противнику удастся перерезать Волгу, то положение наше будет более критическим, чем сейчас. Тогда для связи с Центром у нас останется только железнодорожная ветка Астрахань - Саратов. Но это всего-навсего ниточка, которую так легко отрезать!

- К сожалению, и эту ниточку стали уже беспокоить. Сегодня утром было нападение в районе станции Чапчачи. Туда при мне направился поезд с железнодорожниками.

- В любом случае, - категорически сказал Киров, - приказ о сдаче Астрахани мы выполнять не будем. Он отдан без ведома ЦК и Ленина. А вообще - все хитро устроено! Сперва Ставка отобрала у нас тридцать третью дивизию, а сейчас хотят вынудить к эвакуации!.. Нет, на этот раз нас не проведут.

- Я думаю, Сергей Миронович, что ваше присутствие в городе сейчас крайне необходимо. К тому же... к вам пришли посланцы.

- Кто?

- Снова Петров от камышан, и на лодке из Петровска пробрался Темир Искандеров.

- Вот это мне кажется более важной вестью! Вы сами-то разговаривали с ними?

- Так, кое о чем... Но все это пустячные разговоры... Они хотят говорить с вами, - уклончиво ответила Федорова...

Над затихшей после дневного боя степью садилось багряное, раскаленное солнце, когда Киров и Федорова в открытой машине выехали в Астрахань. Степь была подернута легкой дымкой еле видимой пыли. То здесь, то там жарко пылали костры из перекати-поля. На взмыленных конях, пригнувшись к гриве, в разные концы степи скакали вестовые и связисты, и за каждым из них стлалось пыльное облачко.

Впереди двигался обоз с ранеными. Тянулись телеги с боеприпасами и провиантом, водовозные бочки, походные кухни.

И поразительно: не слышно было стонов раненых, ругани возчиков. Обоз двигался в безмолвной тишине, утомленный жарой, тоскливым видом голой песчаной степи и пылью, пылью, пылью, от которой нигде не было спасения.

Сидя на диване, комкая в руках кубанку, Петров спросил:

- Рассказывать с начала или с конца?

- Давай с конца. Бой был?

- Был, товарищ Киров. Ударили мы по деникинцам, как в пасхальную ночь. Значит, эскадрон Завгородного, мой отряд, ну, и Мусенко...

Петров стал в самых мельчайших подробностях рассказывать про этот бой: и как они вышли из камышей, и как разведчики сняли на селе караулы, и как умно пулеметчики расставили свои "максимы", под огонь которых потом попала конница врага.

Киров спросил:

- Каковы потери противника?

- Порубали мы беляков на славу! - ответил Петров. - Как в пасхальную ночь. Убитых - триста двадцать солдат и четыре офицера.

- А наши?

Петров опустил голову:

- Убитых - трое...

- Вынесли их?

- Вынесли, товарищ Киров, преспокойно вынесли, село целый день было в наших руках.

- Кто убит?

- Двое - наши камышане, а третий... третий... вы его знаете. - Голос у Петрова дрогнул, и он отвернулся.

- Кто третий?

- Иван Завгородный, командир эскадрона.

- Завгородный?..

- Да, товарищ Киров. Я как вышел из камышей на Астрахань, так все места себе не нахожу... Все думаю: как посмотрю вам в глаза?

Кирову вдруг стало душно. Он расстегнул ворот гимнастерки. Слышать о смерти даже незнакомого человека было тяжело. А Ивана Завгородного он знал, и знал хорошо. Это был преданный коммунист, с неукротимой ненавистью к белогвардейцам.

Петров вытер рукавом набежавшую слезу, сказал:

- Отомстил за Кочубея, но и сам погиб! Храбрейший был человек! Рубились мы рядом, я видел, какой это рубака. Кадюкам двадцати уж наверняка снес голову.

- Как свалили такого богатыря? Пулей? Саблей?

- Пулей, товарищ Киров. Такой под саблю не дастся. Выстрелили из дома кулака Ватажного, пулей и свалили. Таким же подлым манером из дома кулака Герасименко убили боевого партизана Софрона Сербинова.

- Как сами вышли из боя?

- Вышли мы, можно сказать, очень даже удачно. Как внезапно нагрянули, так и ушли. В селе остался только Мусенко с отрядом. Он провел собрание с сельчанами, собрал провиант для нас и ночью вернулся в камыши.

- Ну, а окружить вас не могут в камышах?

- Какое там!.. В камышах нас сам черт не сыщет. Вот если только начнет палить артиллерия, тогда другое дело, выкурить могут. Укрытия у нас там известно какие - землянки да шалаши. А так мы хозяева в камышах. Сами посудите, товарищ Киров, - вдруг оживился Петр Петров, - кругом стеной стоит камыш, озера и протоки, топкие болота и трясины, и среди них островки. Не знающий этих мест человек зараз пропадет там. Кричи не кричи - на помощь никто не придет.

Но Киров уже не слушал Петрова. Низко склонившись над листом бумаги, он писал приказ по армии, в котором славил бесстрашный подвиг командира первого эскадрона 38-го полка Ивана Завгородного.

А Петрову казалось, что Киров записывает его рассказ. Все с большим и большим вдохновением он рассказывал про камыши, про налеты на деникинцев... а заодно и про охоту на птицу и кабана. По его рассказу, камыши выглядели раем для охотника. Там водились и цапли, и бакланы, и бесчисленные стаи гусей и уток.

Вдруг Киров отбросил перо и порывисто встал.

- Скажите, товарищ Петров, не могли бы камышане помочь армии? Ударить крепким конным отрядом по деникинцам? Пройтись рейдом по их тылам? Тогда белые уберут часть своих сил из-под Астрахани.

- Всю бригаду поднимем на помощь Астрахани, товарищ Киров! Только поручите этот рейд нашему отряду: мне и Мусенко.

- Не могли бы камышане помочь и своему соседу - партизанскому отряду села Урожайного? Белогвардейцы в селе собрали в счет налога до пяти тысяч пудов пшеницы. Хлеб этот ни в коем случае не должен достаться деникинцам!

- Поможем и Урожайному, товарищ Киров! Как не помочь? Налетим отрядом на село, разобьем гарнизон, а хлеб спалим. Только поручите и эту операцию нашему отряду: мне и Мусенко...

После ухода Петрова Киров принял Темира Искандерова. Это был политработник 1-го Дагестанского советского полка, в недавнем прошлом учитель. Во второй половине апреля, вслед за Оскаром Лещинским, он с транспортом оружия и группой военных инструкторов был командирован Кировым в Дагестан на помощь Буйнакскому.

Уже один внешний вид Искандерова насторожил Кирова. Дагестанец был в какой-то рванине, в развалившихся сапогах, весь какой-то истерзанный. Лицо скорбное, почерневшее, потухшие глаза. А уезжал, нет, летел в Дагестан, горный орел!..

Когда же Искандеров протянул свою вялую, безжизненную руку, отведя глаза, Киров все понял.

- Провал?..

- Проклятые англичане! - вдруг торопливо, задыхаясь, начал рассказывать Темир. - Как только они появились в Дагестане - наводнили города и аулы тысячами шпионов и провокаторов. Некуда деться и от воздушной разведки. Самолеты все время кружат над горами и, конечно, видели движение наших партизанских отрядов... Не исключена возможность, что англичане следили и за Буйнакским и за Лещинским, знали о них давно, хотя и тот и другой проявляли величайшую осторожность в работе. Есть также подозрение, что в подпольный Дагестанский обком партии пробрался провокатор.

Киров свернул цигарку. Тяжело было слушать Искандерова!

Да и тому нелегко было рассказывать.

- Приехав из Астрахани в Петровск, Буйнакский собрал большие силы... Он все время пропадал в горах... Чуть ли не в каждом ауле он создал партизанские отряды... Уллубия любили!.. Каждую минуту мы готовы были к выступлению, ждали только красную флотилию из Астрахани... Наши ребята даже успели привести в полную негодность подъемные краны английских гидропланов, увели в горы лошадей гарнизонной артиллерии...

- Не совсем все гладко у нас вышло с походом флотилии, - сказал Киров.

Снова Искандеров торопливо заговорил:

- Знаем, Сергей Мироныч! Надо было видеть, какая паника поднялась у англичан и деникинцев, когда красная флотилия захватила "Лейлу". Англичане собрали весь свой флот на Каспии. Мы видели, как поспешно они готовятся к походу, но никак не могли известить Астрахань!.. Ни один гонец не успел бы дойти до вас через фронт белых!..

- Не успел бы, - согласился Киров.

- Руководствуясь вашим указанием об одновременном выступлении с нами большевиков Терека, Буйнакский послал человека во Владикавказ, к товарищу Орджоникидзе. Он писал от своего и от вашего имени, что Петровск и Шура накануне Советской власти, что нам совершенно необходимо точно знать о положении дел у них в крае, а главное, где фронт казаков и правда ли, что Владикавказ занят советскими войсками... Буйнакский также писал, что как только мы займем Петровск и Шуру, сразу двинемся на помощь Северному Кавказу. Но мы не дождались ответа из Владикавказа! Слухи о взятии Владикавказа советскими войсками остались только слухами. Не могла к нам подойти и флотилия из Астрахани. Обстановка же в Дагестане была такова, что нам и часа нельзя было медлить, восстание против белых могло вспыхнуть стихийно. Решено было созвать заседание Военного совета при подпольном Дагестанском областном комитете партии. Уточнить детали восстания... Это было тринадцатого мая... в Темир Хан-Шуре...

Искандеров замолчал, виновато склонив голову. Но Киров, конечно, догадался, как дальше развивались события.

- При налете арестованы все? - спросил он.

- Почти все.

- И Уллубий, и Оскар?

- Да, товарищ Киров.

- Как вам удалось остаться на свободе?

- Счастливая случайность!.. За день до Военного совета Уллубий послал меня в горы с поручением, там лошадь моя свалилась с кручи, я ушиб себе ногу и не смог вовремя попасть в Шуру.

- Пытались освободить арестованных?

- Трижды, товарищ Киров. Первый раз, когда их везли из Шуры в Петровск. Партизаны совершили налет на поезд... но поезд проскочил под градом пуль. Здесь тоже не обошлось без предательства! Успех нашего налета во многом зависел от конного отряда, стоявшего в районе Кумтор-Кала. Но командир этого отряда за час до появления поезда с арестованными снял своих конников из засады и увел. Таким образом, наши партизаны остались одни, без поддержки, и их отбила огнем десятка пулеметов охрана поезда... Во второй раз три тысячи партизан спустились с гор и приступом пошли на Петровск. В городе завязалась настоящая война с деникинцами и англичанами, но тюрьму нам захватить не удалось. И в третий раз у нас ничего не вышло! К нам бакинцы прислали людей, они привезли деньги, на которые мы должны были подкупить тюремную стражу и освободить арестованных. Но наши враги хорошо знали, кто попал к ним в лапы, и берегли их пуще своего глаза.

- Каково положение сейчас? Судили их или собираются судить?

- Готовится комедия суда. Поручено это высшему военно-шариатскому суду. Расправу над большевиками взяли на себя деникинцы, англичане и наши муллы. Они действуют сообща.

- Надо изменить тактику борьбы с врагом, - сказал Киров. - События в Дагестане должны нас многому научить. Прежде всего, вместо единого Дагестанского ревкома следует создать десятки маленьких ревкомов. До определенного времени они должны работать абсолютно конспиративно.

Темир молча кивнул головой.

- Особую активность должен проявить Кумыкский ревком, - продолжал Киров. - Он может наладить связь с соседним Грозненским районом и через него с георгиевскими лесовиками и камышанами. Эта связь должна быть круговой и постоянной, чтобы успешно повести решительную борьбу с деникинцами. Деникин должен быть обескровлен в Дагестане. Это ослабит его удары на других фронтах. Ни одного пуда хлеба деникинцам! Ни одной лошади! Ни одного солдата!

- Мы это сделаем, товарищ Киров.

- Делать это должен весь народ Дагестана! От мала и до велика. Борьба с Деникиным должна принять всенародный характер. К этому нас зовет Ленин. - Киров встал, прошелся по кабинету. - Завтра я доложу о дагестанских делах на Реввоенсовете. Примем решение о дополнительной помощи Дагестану. Попытаемся также вырвать из рук палачей Уллубия и Оскара...

Искандеров тоже встал. Подал Кирову руку.

Уже направившись к дверям, он точно невзначай вспомнил:

- Тут вам письмо, Сергей Мироныч... Правда, оно адресовано другому лицу, но я вез его вам.

Киров взял конверт, подошел к письменному столу.

Искандеров стремительно вышел из кабинета.

Письмо было от Лещинского. Оно было адресовано председателю Центрального дагестанского стачкома, рабочему-большевику Л. И. Фрибусу, сидевшему в соседней с Лещинским камере. Оскар писал ему:

"Милый Фрибус! Вы из всех нас имеете, кажется, больше всего шансов выжить и увидеть свободу. Я вас прошу исполнить мою последнюю просьбу, за которую буду благодарен до гроба. А ждать мне его уже недолго. У меня есть жена, с которой я связан уже десять лет. Есть двое милых, любимых детей Валя восьми лет и Леночка пяти лет. Дети - это самое дорогое, что у меня есть. Однако в вечных странствиях по белому свету и в опасностях борьбы я очень мало успел им помочь и хочу, чтобы когда-нибудь они узнали, что я их любил и умер как воин, побежденный телом, но свободный духом. Сейчас они в Астрахани, фамилия жены - Мямлина Лидия Николаевна... Хорошо было бы сообщить и в Баку, в партийный комитет, чтобы в случае возможности послать Народному комиссару Сталину для Кирова сведения о моей судьбе. Я умру спокойно... Целую вас и желаю скорее быть свободным для жизни, для любви, для счастья. Моя фамилия Оскар Лещинский - никому не говорите. Жму руку..."

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Ранним утром 10 июня рыбница Михаила Рогова причалила к пристани в районе Баилова, в южной части бакинской бухты. У пристани стояли два баркаса, грузовой пароход и несколько парусников. Но на них было безлюдно. Видимо, команды еще спали. Пристань тоже была пустынной. Только у раскрытых ворот пакгауза виднелось человек десять грузчиков, которые, сидя на расстеленном брезенте, неторопливо распивали чай.

Это был второй рейс Михаила Рогова в Баку. Как и при первом, его ждали на пристани. Встретил рыбницу тот же Мухтар, через которого в прошлый раз по явке Рогов связался с Бакинским комитетом партии.

С Мухтаром, приветливым молодым азербайджанцем, Рогов подружился в первый свой приезд в Баку. Носил он небольшие черные усики, ходил всегда в чистеньком синем халате и яркой тюбетейке, называемой здесь "чаплашкой", и считался среди пристанского люда франтом. Должность у него была нехитрая: маркировщик. В его обязанность входила маркировка товаров, подготовленных к отправке в различные каспийские порты. Он делал надписи или ставил условные знаки на тару или упаковку товаров, указывал место отправления и назначения товаров, грузополучателя, а если надо, то указывал качество товаров, способ обращения с ними. Но нехитрая должность Мухтара заставляла его всегда бывать на ногах, носиться с кистью и банкой краски в руках по пакгаузу, пристани, пароходам и парусникам, встречаться с экспедиторами и хозяевами, получающими свои товары. Если к тому же учесть, что на пристани от берегового матроса до начальника все были свои люди, поставленные Бакинским комитетом партии, то легко себе представить, какие чудеса, при своих способностях и талантах, здесь творил Мухтар...

Перекинувшись с Роговым двумя-тремя фразами, ничего не значащими для посторонних, но имеющими глубокий смысл для них обоих, Мухтар подал грузчикам знак, и те сразу же примчались к рыбнице. Мухтар спустился в трюм, и началась разгрузка привезенных Роговым из Астрахани тюков. В них были винтовки, патроны, листовки.

Тюки были доставлены в пакгауз и спрятаны среди мешков с кишмишем, урюком, миндалем, орехом, привезенных на днях сюда из Персии. А ночью они должны были незаметно исчезнуть в рабочих кварталах Баилова, среди бухтинских нефтяников. Грузчики снова расположились на брезенте и как ни в чем не бывало продолжали чаевничать.

Мухтар возвратился на рыбницу.

Первое, о чем не терпелось Рогову спросить у Мухтара, - это о Тимофее Ульянцеве.

- Да, он был здесь, пробыл три дня и уехал на Мугань. Мы кое-что добавили ему из оружия, дали людей. На Ульянцева мы возлагаем большие надежды... - Рассказывая потом о разных бакинских новостях, Мухтар сообщил Рогову об отправке в Астрахань первой бакинской "туркменки" с бензином.

Рогов был обрадован этой вестью.

- Вот видишь, Михаил, как скоро бакинцы наладили дело с бензином! В отличие от твоей рыбницы, у "туркменки" двойные борта. Накачали мы туда больше тысячи пудов бензина. Надеемся, что через неделю отправим еще две "туркменки".

Раскуривая трубку, Рогов спросил:

- Как ты думаешь, Мухтар, долго мы пробудем в Баку?

- Думаю, что нет. Особенно долго не стоит здесь задерживаться. Конечно, это негостеприимно и не по-кавказски, - рассмеялся Мухтар, - но что делать - такие времена, Михаил. Выгоним англичан из Баку, покончим с мусаватом - тогда прошу к нам, в Баку. Будешь моим кунаком. Поедем с тобой ко мне на родину, в Гянджу, угощу тебя и настоящим шашлыком, и хорошим гянджинским вином, ну, а пока... - Мухтар протянул руку, - давай почту.

Рогов вынес из дальнего угла трюма сверток с московскими и астраханскими газетами и вместе с письмом Кирова протянул все это Мухтару для передачи в Бакинский комитет партии. Пряча их к себе под халат, Мухтар посоветовал Рогову хорошенько отдохнуть и с тем покинул рыбницу.

Рогов приказал команде лечь спать, а сам сел на корму и принялся перебирать парус, основательно потрепанный при последнем шторме перед подходом к Баку.

На следующее утро вместе с Мухтаром на рыбницу пришли два грузчика-амбала и какой-то матрос, который показался Рогову очень знакомым. "Где я его мог видеть?" - подумал Рогов.

Грузчики и матрос принесли в корзинах хлеб, зелень, сухари, банку с икрой и другие продукты. Потом грузчики ушли, а матрос остался.

- И все это нам? - не без удивления спросил Рогов, указывая на продукты.

- И вам, и нам, - уклончиво ответил Мухтар и, взяв корзину с хлебом, спустился в трюм.

Его примеру последовали Рогов и матрос; они захватили остальные продукты.

- Знакомься с новым членом твоей команды, - сказал Мухтар, указывая Рогову на матроса.

- Да мы, пожалуй, знакомы, - сказал Рогов, протягивая руку. - Только не вспомнить, - где, когда?..

- Дудников, - представился матрос. - Знакомы мы по Астрахани. Прибыл сюда вместе с Ульянцевым. Оставлен для связи. А встречались мы с вами, товарищ Рогов, и на матросском митинге, где я выступал после вас, и на партийных конференциях...

- Ну вот, вспомнил! - Рогов еще раз пожал руку матросу. - С радостью приму в свою команду.

- Вот и хорошо! - сказал Мухтар. - Познакомив вас, я свою миссию, пожалуй, и закончил. В дальнейшем во всем полагайтесь друг на друга. Потом я еще загляну к вам. - И Мухтар покинул рыбницу.

Оставшись вдвоем, Рогов предложил Дудникову вместе позавтракать. Матрос от завтрака отказался, но попросил стакан чаю. Из кармана он достал горсть изюма и высыпал на стол.

Рогов поднялся наверх за чайником, окинул взглядом пристань, на всякий случай велел команде глядеть в оба и вернулся в трюм.

Он разлил чай, и они разговорились с Дудниковым об условиях рейса их рыбницы по Каспию. Вспоминали общих знакомых среди волжских и балтийских матросов в Астрахани, говорили о Кирове, строили различные предположения о деятельности Ульянцева на Мугани.

Потом перешли к бакинским делам. Дудников сообщил Рогову, что вечером он был в Бакинском комитете партии, ему поручено передать команде рыбницы благодарность за доставленный груз и почту.

Рогов спросил, какие поручения будут у Бакинского комитета партии.

- Основную почту они отправили на своей "туркменке" с бензином, ответил Дудников, - хотя, конечно, вам тоже найдутся поручения, и очень даже важные. - Он пытливо посмотрел Рогову в глаза и перешел на "ты". Скажи, Рогов, слышал ты что-нибудь про такого человека - Орджоникидзе? Партийная его кличка - Серго?

- Ну как не слышать!.. Это чрезвычайный комиссар Юга России. До недавнего времени находился на Северном Кавказе. Пытался остановить отход Одиннадцатой армии на Астрахань, предлагал даже с остатками армии оборонять Кавказ...

- Хорошо! - прервал его Дудников. - Теперь скажи такую вещь: как, по-твоему, где он может сейчас находиться?

- Думаю, где-нибудь в горах Дагестана или в Грузии. Ему следует скрываться и от деникинцев, и от меньшевиков.

- Хорошо! - сказал Дудников.

- О, это храбрый человек! - Рогов ударил кулаком по шаткому столу, точно желая этим показать свою полную осведомленность о судьбе Орджоникидзе. - Про него я слышал много удивительных рассказов. Говорят, он одним из последних уходил из Владикавказа.

- Теперь, Рогов, скажи такую вещь... Знакомо ли тебе другое имя Камо?

- Ну как же!.. - Рогов искоса посмотрел на Дудникова. - Ты, видимо, забываешь, что я не только капитан рыбницы... Уж кто такие Серго и Камо, мне положено знать. - Он усмехнулся: - Знаю ли я Камо!.. Если хочешь знать, я даже знаю его настоящую фамилию! Семен Аршакович Тер-Петросян!.. Дважды он приговаривался к смертной казни, четырежды бежал из тюрем. - И уже более примирительно добавил: - Легендарный, храбрейший человек...

- К тому же исключительной находчивости!.. Я совсем не хотел тебя обидеть, - с виноватым видом сказал Дудников. - Сейчас ты поймешь, к чему я клоню наш разговор...

Сложив руки на груди, Рогов густо задымил трубкой.

- Тут есть одно серьезное дело!.. Бакинский комитет хочет поручить тебе важное задание... Оказать большое доверие... Ты должен на своей рыбнице повезти товарищей Серго и Камо в Астрахань... Из Астрахани же они переберутся в Москву...

- Ты всерьез?

- Абсолютно! От этой их поездки многое будет зависеть в судьбе Кавказа...

- На моей рыбнице везти таких людей? Ты с ума сошел!.. Потом, каким это образом товарищ Серго очутился в Баку?

- О, это длинная история, Рогов... Думаю, что Серго сам обо всем этом расскажет в пути. Времени для этого будет больше чем достаточно. Дудников снова пытливо посмотрел ему в глаза: - Ну как, возьмем их с собой?

- Их только двое?

- Нет, с ними еще человек десять. Точнее - одиннадцать. Жена Серго, жена Алеши Джапаридзе, бакинского комиссара, сестра Камо и ряд сотрудников Серго.

- Я думаю, что команда наша за честь сочтет везти таких людей. Какие тут могут быть разговоры о согласии или несогласии. Но только...

- Ты о риске? Об этом не думай. Они решились! Другого выхода все равно нет. Железная дорога отрезана белыми. Пароходы не ходят по Каспию. Аэропланов здесь тоже нет. Так что остается одна надежда на нашу астраханскую рыбницу...

- А как же бензин?

- Этот "груз" поважнее бензина! Бакинцы пришлют бензин на своих "туркменках". - Дудников встал. - Теперь познакомь меня с командой.

Весь этот день команда готовила свою рыбницу в обратный рейс на Астрахань. Особое внимание было уделено трюму: он был очищен от всякого хлама, чисто вымыт и оставлен открытым для просушки.

К вечеру команда рыбницы так утомилась, что Рогов приказал всем лечь отдыхать. Матросы побросали на палубу свои ватники и плащи и тут же заснули.

Бодрствовали только Рогов и Дудников. Они ждали Мухтара. Тот пришел в десятом часу. Принес с собой и судовой журнал, и наряд на погрузку бензина. Рогов не понял, для чего нужен наряд, если им предстоит везти в Астрахань пассажиров. Дудников рассмеялся и растолковал ему, в чем дело.

Договорившись детально о завтрашней посадке, Дудников и Мухтар распрощались с Роговым: Мухтар надолго, до следующего рейса рыбницы, Дудников до завтра...

Утром команда рыбницы наладила паруса и отчалила от Баилова. Погода стояла тихая, безветренная, и они больше часа лавировали, пока не миновали бакинскую бухту и не подошли к таможенной пристани.

Рыбница еще в прошлый рейс была приписана к Бакинскому порту, и оформить на нее сейчас наряд на отправку груза в персидский порт Энзели было значительно легче. К тому же, судя по журналу, Рогов уже однажды бывал в Персии. Ну, а ко всему - у Мухтара в таможне был свой человек. Правда, он обходился довольно дорого - за каждый наряд ему надо было дать солидную взятку, - но что поделаешь, бензин был дороже денег.

Рогов снес наряд и журнал в контору таможни и терпеливо стал ждать обеденного перерыва. Время тянулось томительно долго. Чтобы чем-нибудь занять команду, Рогов снова затеял уборку. Матросы драили палубу, пилили дрова, потом занялись переборкой парусов и шпаклевкой бортов.

За полчаса до обеденного перерыва Рогов пошел в контору и вернулся с судовым журналом и разрешением на погрузку шестисот пудов бензина, за которым надо было идти в район нефтяных пристаней.

Вот ударила склянка на пристани. Первыми бросили работу грузчики, разгружавшие пароход с хлопком, и направились в столовую. Опустела и палуба парохода. День был жаркий и душный, и никому неохота было жариться на палубе. Закрыли пакгауз. Ушел домой обедать и отдыхать начальник таможни. За ним потянулись и конторские служащие.

Рогов то и дело посматривал на часы и на пристанские ворота, откуда вот-вот должны были показаться его пассажиры.

И вдруг совсем неожиданно из конторки вышел таможенный чиновник, постоял у порога и прямо направился к рыбнице.

- Ну, вы скоро отчалите там? - еще издали крикнул он.

- Да вот только закончим шпаклевку, - ответил ему Рогов.

- Ну-ну, веселее! Кончайте работу! - нетерпеливо проговорил чиновник, подойдя к рыбнице. - Мне пора обедать.

- А мы вас не задерживаем, - сказал Рогов. - И без вас уйдем.

- Нет, вы должны отчалить в моем присутствии, - строго сказал чиновник. - Есть такой приказ начальника.

Рогова бросило в жар. "Неужели провал?" Он пристально посмотрел на чиновника, потом переглянулся с членами команды; те поняли его: быть готовыми ко всяким неожиданностям.

И в это время в пристанские ворота вошла большая оживленная компания: мужчины, женщины в пестрых платьях. Некоторые несли небольшие узелки и корзины. Рогов подмигнул команде: идут. И, надвинув фуражку на самые глаза, стал шагать от борта к борту.

"Каков же выход? Каков же выход?" - мучительно думал Рогов. Он достал кисет и трубку, стал набивать ее. Это всегда его успокаивало.

А пассажиры все ближе и ближе подходили к рыбнице.

"Хорошо, что таможенный чиновник в форменной фуражке, - они еще издали заметят его", - подумал Рогов, вглядываясь в пассажиров. Он увидел среди них Дудникова, по его вчерашним описаниям легко узнал Серго и Камо: первого по могучим усам и пышной шевелюре, второго по бородке...

Услышав оживленные голоса, женский смех, чиновник обернулся и подозрительно покосился на приближающихся.

"Каков же выход? Каков же выход?" - мучительно размышлял Рогов, уминая большим пальцем табак в трубке и с надеждой глядя на Камо...

И выход, казалось, очень легко, шутя нашел Камо. Он отделился от компании и в самом веселом расположении духа подошел к таможенному чиновнику.

- Помогите, ради бога, уважаемый господин! - обратился он к нему с ужасным кавказским акцентом.

- Что случилось? - заложив руки за спину и выпятив грудь, строго спросил чиновник.

- Как нам найти лодку?.. Конки в городе не ходят, с нами женщины, а стоит такая жара. Как нам добраться до дому?

- Да, жара, - сочувственно проговорил чиновник. Сняв фуражку, он вытер платком бритую голову. - Далеко вам?

- До Баилова, уважаемый господин, в другой конец города... Невозможно идти пешком! Помогите, ради бога.

Таможенный чиновник снова подозрительно покосился на всю компанию, задержал свой взгляд на женщинах, которые с надеждой смотрели на него, и пожал плечами:

- Чем же я вам могу помочь?.. Разве вот только просить за вас команду рыбницы? Может быть, они сделают небольшой крюк и подбросят вас до Баилова? - Он кашлянул и с важным видом подошел к самому борту рыбницы. Капитан!

- Что такое? - пряча кисет в карман, нарочито грубо спросил Рогов.

- Тут есть небольшое дельце, - заискивающе проговорил чиновник. Подбросьте их до Баилова...

- Ну, буду я еще возиться с пассажирами! - сердито буркнул Рогов. Некогда нам.

- Нехорошо, нехорошо, капитан! - Чиновник неодобрительно покачал головой. - Тебе же не представит особого труда сделать небольшой крюк. Дело-то пустячное! - И обернулся к Камо: - Матросы - грубияны. Вам остается только предложить им плату, может быть, тогда они согласятся.

- Какие тут могут быть разговоры! - Камо подошел к рыбнице. Господин капитан! Мы люди состоятельные, мы сумеем достойно вас отблагодарить.

- Знаем вашего брата! - Рогов махнул рукой и, посасывая трубку, заложив руки в карманы, направился на корму.

- Да нет же, уважаемый господин капитан! Десятки не пожалеем!..

- Маловато! - ответил Рогов, не оборачиваясь.

- Хорошо! Прибавим еще пятерку! - вмешался в разговор Дудников.

- Все равно маловато!

- А сколько же вы хотите, господин капитан? - с изумлением спросил Камо.

- Сколько вас человек? - Рогов обернулся и стал всех пересчитывать.

- Не трудитесь, господин капитан! - Камо рассмеялся. - Тринадцать человек. Чертова дюжина!

- По два рубля с человека! Давайте двадцать пять рублей - повезу! Так, что ли, ребята? - обратился Рогов к команде.

- Так, пожалуй, оно будет подходяще! - ответил один из матросов. - По пятерке на брата.

Чиновник покачал головой и доверительно шепнул Камо:

- Ну и мерзавцы! Просто живодеры.

Камо так же доверительно ответил ему:

- Знают, мерзавцы, что заплатим. Не можем же мы с женщинами идти пешком в такую даль...

- Да, конечно, - сочувственно согласился чиновник, - такая жара.

- Хорошо, капитан! - вдруг решительно сказал Камо. - Бери свои двадцать пять рублей и вези нас!

- Ну, давно бы так, - расплывшись в улыбке, проговорил капитан и протянул руку: - Садитесь. Только не испачкайте платья. Рыбница моя мало приспособлена для таких поездок.

- Ничего, ничего, господин капитан! - раздались со всех сторон радостные возгласы, и с шутками и смехом все взошли на рыбницу.

Рогов подмигнул таможенному чиновнику, сказал:

- Теперь, пожалуй, можно и отчалить.

- С богом, с богом! - Чиновник нагнулся и отдал концы. Нашпаклевались, хватит! - крикнул он матросам. Те, словно ждали его команды, бросили работу и принялись распускать паруса.

Когда рыбница отошла от пристани на порядочное расстояние, таможенный чиновник, выпятив грудь и строго выверив на голове форменную фуражку с кокардой, важно зашагал домой. Человек он был немолодой, верующий, пел в церковном хоре и любил иногда делать людям добро. "Пожалуй, сегодня можно за обедом пропустить рюмочку тархунки", - с удовольствием думал он, щуря от солнца глаза. Он был уверен, что, не окажись его на пристани, злодей-капитан ни за что не согласился бы взять этих несчастных людей на рыбницу.

А злодей-капитан, из-за паруса наблюдая за его удаляющейся фигурой, сказал своим пассажирам:

- Прошу, товарищи, не торопясь, по одному, спуститься в трюм. Надеюсь, что нам незачем никуда заезжать, наш путь лежит прямо в Астрахань.

- Браво, капитан, - сказал Серго, спускаясь в трюм.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

С ног до головы покрытый пылью, в пропотевшей до последней нитки рубахе, готовый свалиться от усталости с коня, Боронин после боя приехал в штаб дивизии.

Там уже во всех подробностях знали о сегодняшней победе на левом фланге. Все с нетерпением ждали комдива. Палатка его была раскинута, края ее приподняты для вентиляции, посреди стоял накрытый к обеду стол. В углу палатки было свалено чуть ли не полвоза свежескошенного сена, которое, по-видимому, служило постелью комдиву.

Но Боронин прежде всего попросил устроить ему "ванну". В палатку притащили корыто, налили туда четыре ведра холодной колодезной воды, и он, сбросив все с себя, полез в "ванну".

- Не дело делаешь, Иван Макарович, - сказал начальник штаба. - Так и воспаление можно схватить. Вода - что лед.

- Глупости говоришь. После бани катаются на снегу, в прорубь лезут и то ничего...

Разложив бумаги на коленях, начштаба стал делать доклад.

- 38-й и 39-й полки отдохнули, ждут приказания. Из Астрахани прибыла маршевая рота. На днях Киров обещает прислать пехотный полк вновь формируемой 34-й дивизии. Прибыло двадцать две телеги сена, двадцать пудов хлеба, пятьсот снарядов, пятьдесят тысяч патронов. Есть и неприятные вести - пять человек убежало, в том числе и твой Прохор...

- Прохор?!

- Да, твой знаменитый Прохор.

- Куда его черт понес?

- Искали - пока не нашли. Остальные - на переднем крае. Пошли пехотинцами. Видимо, придется наказывать народ, Иван Макарович, а то в штабе не останется ни одного человека.

- Как правый фланг?

- Дела там идут хорошо, выстояли. Не пришлось даже вводить резервы. Особенно хорошо дрался Коммунистический отряд, да и Командные курсы не подкачали. Зо-ло-той народ! - зачмокал от удовольствия начштаба. - На их участке деникинцы бросили до полка пехоты, два эскадрона конницы и две батареи...

- Сам-то был там?

- Был, Иван Макарович. Прорыв, казалось, был неминуем, но случилось чудо.

- У тебя все чудо и чудеса! - рассмеялся Боронин. - Будь добр, позови Семена, побриться хочу.

Начальник штаба вышел из палатки и вскоре вернулся с Семеном. Тот раскрыл чемоданчик, разложил на полу свой нехитрый инструмент, взбил мыльную пену в солдатском котелке и стал намыливать лицо комдива.

- Ну, рассказывай про чудо, - попросил Боронин.

- На участке коммунаров, вот здесь, - начштаба показал на карте, прорыв казался неминуемым. Половина отряда и фланговые пулеметы выбыли из строя в первый же час боя. В других выкипела вся вода в кожухах, а сменить было некогда. Командные курсы, хотя им тоже тяжело приходилось, подбросили на помощь своих бойцов, прислали пулемет. Это, конечно, помогло, но положение оставалось критическим. Выручил командир батареи Корнеев. Он снял пушки с огневых позиций и, минуя окопы, развернулся почти под носом у кадетов и ударил картечью, подпустив их саженей на сто...

- Как сейчас дела?

- Все атаки отбиты. Взяты пленные. При мне две пушки у Корнеева были разбиты, а две еще стреляли. Расчеты побиты, много раненых. Если Корнеев останется в живых - будет чудо.

- Так и чудо?

- Чудо, Иван Макарович...

Боронин с Петькой Сидорчуком скакали на участок обороны Коммунистического отряда и Командных курсов. Они легко пронеслись первые шесть верст по каменистой и гулкой земле, потом поехали шагом. Начались барханные пески.

У границы барханных песков толпился народ. Здесь было нечто вроде перевалочного пункта. В ряд стояли телеги, фургоны, грузовые машины, дожидаясь разгрузки. Возле фургонов, водовозных бочек сидели и лежали раненые полевого околотка.

Несколько поодаль отдыхала маршевая рота, только что прибывшая из Астрахани. Бойцы щелкали затворами новеньких винтовок, пересчитывали патроны, делили наперстком махорку. К маршевикам присоединилась группа красноармейцев из околотка. Это были легко раненные во вчерашнем бою добровольцы из тыла дивизии; сегодня они вновь шли на передовые позиции.

Боронин спешился, подошел к маршевикам, постоял позади, послушал, что говорит их молодой взъерошенный политком.

- По какому поводу речь держит? - спросил Боронин рядом стоящего красноармейца.

Тот вобрал голову в плечи, смущенно сказал:

- Ребята получили провиант, и вроде как бы не дали сахару. Вот товарищ комиссар и объясняет, почему это получилось.

Боронин снова прислушался.

- Я солдат и говорю с вами как солдат с солдатами, - сказал комиссар, резким движением кулака рубя воздух. - Сахару нет и не будет в ближайшее время!.. Не будет и хлеба!.. Не будет и глотка воды - впереди степь, ни одного колодца! Ничего не будет, товарищи, а воевать придется! За землю, за волю, за лучшую долю! Придется гнать деникинцев, рубить их в песках!

Закончив свою короткую, но горячую речь, комиссар выхватил шашку из ножен и крикнул:

- Смерть Деникину! Даешь Кавказ!

Маршевики повскакали с песка, забыв и про махорку и про патроны. Подняв винтовки, они клялись отомстить кадету.

Взволнованный всем происшедшим, Боронин отодвинул впереди стоящего красноармейца, прошел в середину круга:

- Товарищ комиссар сказал вам правду. Ничего сейчас нет, а воевать будем! Это так, товарищи бойцы. - Положив руку на эфес шашки, Боронин посмотрел вокруг себя. - Нам, старым солдатам, не такое еще пришлось пережить... Есть ли среди вас старые солдаты? Кто немца бил или воевал в японскую?

В задних рядах поднялась рука:

- Есть, товарищ комдив! Солдат Зубцовского полка Степан Скворцов!

- Еще кто?

Поднялась вторая рука:

- Солдат Апшеронского полка Семен Еропкин!

- Еще?..

Справа раздался тихий, приглушенный голос:

- И я, товарищ комдив...

- Прохор?!

- Так точно, товарищ комдив.

Хозяин конного парка штаба дивизии Прохор был человеком суетливым, работящим и хозяйственным, с характерной привычкой, по которой его можно было признать за версту: любил старик размахивать руками, шел ли он по улице или же ругался с ездовыми. В дивизии Прохора недолюбливали за излишнюю суетливость, но считались, как с личным другом комдива, к которому он имел свободный доступ и с которым, как говорили злые языки, на досуге и в "козла" играл, и чаек попивал из самовара.

Но сейчас Прохор был какой-то притихший, его вечно размахивающие руки прижимали к груди винтовку, а глаза - широко открыты, полны решимости и самой отчаянной отваги.

Боронин посмотрел в эти глаза и понял: на подвиг идет старый друг. Он обнял его за плечи, ласково пожурил за побег из штаба, но Прохор сухо и сдержанно ответил:

- В штабе меня заменят - не велика птица; считай, что простой конюх...

Боронин склонил перед ним голову:

- Спасибо, Прохор.

Услышав это трогательное "спасибо", Прохор стал озираться по сторонам, точно спрашивая у товарищей: "Да за что это, братцы?" И вдруг нашелся, грозно поднял винтовку, крикнул:

- Смерть кадету!

И точно оглушенный своим криком, он все стоял с поднятой винтовкой, пока кто-то из рядом стоящих не толкнул его в плечо.

Боронин сказал:

- Ты вот, Прохор, расскажи бойцам, как мы воевали против немца, как били кадета в прошлом году. Расскажи, расскажи! Пусть послушают старого солдата!

Прохор молчал.

- Уж расскажи, дядь Прохор! - раздалось позади.

- Вот видишь, просят. Ты и расскажи! Как мерзли в снегах, как воевали... Без снарядов, без патронов... Для молодого жизнь бывалого солдата - хороший пример!

Боронин вышел из круга. Петька подвел ему коня, и они ускакали, подняв пыль столбом...

По барханам цепочкой шли бойцы. На плечах они несли мешки с хлебом, рогожные кули с воблой и жмыхом, цинковые ящики с патронами, бидоны с водой. Шли артиллеристы, сгибаясь под тяжестью санитарных носилок, на которых они несли снаряды к своим пушкам.

Обогнав вереницы бойцов, Боронин поехал шагом. Навстречу, как по волнам, то исчезая, то вновь появляясь, брели две женщины... Обе были в косынках медицинских сестер. Одна - невысокого роста, лет сорока, полная, с выбивающимися из-под косынки рыжими волосами; другая - худенькая, стройная, с длинными косами, падающими на грудь. Женщины тащили по песку волокушу, в которой лежал раненый в почерневших бинтах. Что-то знакомое показалось Боронину в их лицах. Где он их видел?

- Кого несете, голубушки? - спросил он, остановив коня.

Женщины перевели дыхание, и молоденькая, с косами, не без гнева сказала:

- Да ведь это же Пиня, товарищ командир. Подносчик снарядов!

О Пине она говорила так, словно он был полководцем, а не подносчиком снарядов на батарее Василия Корнеева. Он славился тем, что за один рейс по пескам, за пять верст, приносил два ящика.

Боронина поразили руки раненого, покойно лежавшие на груди: огромные, узловатые, точно корни дерева.

- Пиня, Пиня!.. Ах да, слышал, - притворился Боронин. - Как, дорогой, батарея Корнеева? Не слышал: жив, убит Корнеев?

Пиня повернул в сторону комдива мертвенно бледное лицо, изъеденное оспой:

- Из боя я вышел утром, товарищ командир... При мне еще две пушки стреляли. Нашу пушку разнесло прямым попаданием... Всех в расчете поубивало, а меня осколком резануло да волной пришибло... Все рябит в глазах, да звон стоит в ушах. Корнеев тоже, наверное, убит или, может, ранен... Стоял он саженях в пяти от нас, у пушки Тисленко, но в них тоже попал снаряд... - Пиня попросил воды и замолк.

Сидорчук спрыгнул с коня и приложил к запекшимся губам раненого флягу.

Женщина с косами кивнула Боронину, сказала шепотом:

- Он... ранен... в живот...

"Умрет", - подумал Боронин и тронул коня.

Женщины взялись за лямки и, нагнув головы, потащили волокушу.

Проехав немного, Боронин спросил Сидорчука:

- Женщин не узнал?

- Нет, Иван Макарович. А что?

- Это же актрисы! Пришли вместе с коммунарами! Как же не узнал?

- Ой, да что вы говорите, Иван Макарович! - всплеснул руками Сидорчук.

- Что говорю, что говорю!.. - рассердился Боронин. - Я всех не могу запомнить, дел у меня всяких хватает, а ты должен! Какой же ты тогда адъютант комдива?

Сидорчук промолчал. Он о чем-то мучительно думал.

- Что с тобой? Уж не случилось ли чего? - спросил Боронин, мельком взглянув на Сидорчука. - Тяжелое осталось позади. Завтра начнем гнать кадета. Радоваться надо, а ты грустишь.

- Да я так, ничего, Иван Макарович...

- Ну, ты мне говори! - Боронин погрозил пальцем.

- От вас ничего не скроешь! - Сидорчук поехал рядом с комдивом. Страшновато мне что-то стало сегодня, Иван Макарович...

- Кого, чего страшновато?

- Страшно, что зазря порубал одного конника...

- Ну, ну, рассказывай.

Комдив любил пофилософствовать, поговорить и послушать. Сидорчук хорошо знал эту особенность характера своего начальника и стал рассказывать:

- Утром, когда пошли в лаву, зарубил я двоих... Погнался за третьим конником... Мужик здоровенный, бородатый... Видит, что за ним гонятся, пришпорил коня - и в сторону. Я за ним... Приподнялся на стременах, занес шашку, а конник прижался к гриве коня и знай только машет саблей по сторонам. Надо бы пронестись мимо, черт бы с ним, а я уж и не помню, как налетел на него, рубанул, и он поскакал дальше, как всадник без головы. Читали такую книгу? Потом уж свалился с коня.

- Да, - сказал Боронин, багровея. - Ты, милый, эти разговорчики оставь при себе, а то ребятушки мои засмеют тебя. Тогда придется уйти из дивизии. Конника ему стало жалко! Какого конника? Кадета? Деникинца? Белую сволочь? - Боронин от возмущения даже придержал коня.

- Я не о кадете, о человеке, - пытался оправдаться Петька Сидорчук. Ведь если у него отнять идею - что они там хотят - царя или Деникина, - он все же останется человеком?

- Глупости говоришь... Человек живет со своей идеей. Идея у него может быть правильная, как у нас с тобой, рабоче-крестьянская, а может быть - паразитическая, буржуазная. Так вот, нельзя человека отделять от идеи. Если хочешь срубить идею - ее надо срубать вместе с головой! И никаких там разговорчиков насчет "человека". Не толстовец ли ты?

- Да нет же, Иван Макарович, я не об этом...

- Ни черта ты не понимаешь, - сердился Боронин. - Тебя, дурака, надо учить и учить. Мозги бы тебе мог вправить этот конник, которого тебе стало жалко: срубил бы тебе башку, тогда тебе не пришлось бы его жалеть. На войне как на войне: ты не убьешь - тебя убьют. Убивать никогда не весело. Весело разве что злодею. А мы не злодеи. Мы убиваем потому, что нас хотят убить. А это есть справедливое дело.

Проехав немного, Боронин сказал уже мягче:

- Ничего, это пройдет со временем: все проходит в жизни, и это пройдет... Пекарем ты не работал?.. Нет?.. А каменщиком?.. Нет?.. Грузчиком?.. Тоже нет? Тогда ты и впрямь ни черта в жизни не знаешь!

- Я матрос, Иван Макарович. И отец был у меня черноморский матрос...

- Так вот, слушай. Когда я в первый день поработал грузчиком, думал, что больше не встану с постели. На крик кричал - все тело болело. На другой день на работу шел качаясь, еле передвигая ноги. А потом, на пятый или шестой день, все прошло. Трудился с утра и до позднего вечера - хоть бы что! И груз был не какой-нибудь, а все хлопок, соль, цемент, самый дьявольский груз. Так и в каждом деле: сперва тяжело, потом легко. Порубаешь с полсотни кадетов, а потом головы им будешь сносить, как лозу.

- Иван Макарович!..

- Ну...

- Зря вы подумали, что я имею жалость к врагу. У меня есть даже хорошая мысль... Отпустите меня воевать, а?

- А ты что, не воюешь? Может, и я не воюю? Или мы с тобой в бирюльки играем?

- Ой, да что вы, Иван Макарович! Я не хотел вас обидеть. Мне бы по-настоящему порубать кадетов, носиться бы с саблей впереди эскадрона! Право, отпустите!

- Где ж я тебе найду эскадрон? Командиры у меня заслуженные рубаки, кочубеевцы и таманцы, герои многих боев. Они еще в войне с немцами прославились, - уже примирительно сказал Боронин.

- А эскадрон я найду себе, Иван Макарович. Насчет этого у меня тоже имеются мысли.

- Мысли?

- Ну да, Иван Макарович. Я давно подумываю вот насчет какого дела... Собрать бы в Астрахани матросов, посадить их на коней, дать в руки сабли!.. И воевали бы они не хуже кубанцев или терцев. Чего им без дела сидеть в резерве и в отрядах?

- Так это не просто мысли, а целая идея, - рассмеявшись, сказал Боронин.

- Вот именно, Иван Макарович!

- Хорошо, Петька. Вот сегодня из города вернется Киров, ты и расскажи ему о своих планах. Может быть, он поможет. На одной идее ведь не поскачешь по степи рубить кадета?.. Нужны кони, нужны седла, сабли, и нужен, наконец, корм для коней. А где все это найдешь? Сам видишь, в каких условиях воюем.

- Вижу, Иван Макарович. Но все же я обращусь к товарищу Кирову. Сердиться не будете?

- Чего же мне сердиться! Идея твоя похвальная. И ты не обижайся на меня. Досадно просто стало, что ты не вспомнил тех женщин, что сейчас прошли. Ведь мы вместе смотрели пьесу "Враги". Прекрасный спектакль, выражает думу народную. Ты должен был запомнить не только идею пьесы, но и исполнителей. Та молодая, с косами, играла Надю, племянницу Полины, жены заводчика. А рыжеволосая - Клеопатру, жену купца Скроботова... Как же их можно было забыть? Их весь город знает. Этим спектаклем они трудовой народ на ноги подняли. Слышал, что рассказывал Нефедов? После спектакля, когда к нам уходил отряд, все зрители пошли на фронт, на подмогу... Понимать надо! А ты даже не догадался предложить флягу с водой. Сам видишь, какая жара, пить-то всем хочется.

- Не догадался, Иван Макарович, - виновато сказал Сидорчук. - В гриме бы узнал, а так - ни за что!

Стороной, по барханам, падая и поднимаясь, шел какой-то боец. Не спуская с него глаз, Боронин спросил Сидорчука:

- Что с ним - ранен, что ли?

- Нет, - сказал Сидорчук, - как будто плачет...

Боронин повернул коня и поехал наперерез бойцу.

- Ты чего плачешь, парень? - крикнул он. - Радоваться надо. Кадету морду набили.

Боец остановился и стал водить рукой по лицу, размазывая слезы по запыленным щекам. Потом сказал:

- Тезку, тезку моего убили, товарищ командир!

- Какого тезку?

- Друга моего, Костю Большого! - Не поднимая головы, он все водил рукой по лицу. - Мы водолазы. Добровольцы. Нас знает товарищ Киров. Мы ему со дна Волги машину поднимали. Нас было двое водолазов - я и Костя, Костя Большой.

- Как же его убило?

- По своей вине убило, товарищ командир, по своей!.. Все не слушался! Что ни скажешь ему, у него на все один ответ: "Ладно, ладно". Сколько раз говорил: не высовывайся из окопа, а он внимания не обращал: в одно ухо влетит, в другое вылетит. Так его и убило.

- Слезы убитому не помогут, - сказал Боронин. - Ты лучше отомсти за друга.

- Убью сволочей, это так... А тезки все-таки не будет, - горько плача, сказал Костя Маленький и пошел, пошатываясь, по барханам.

- Славный парень. По другу как убивается, - сказал Боронин и тронул Орлика.

Навстречу им то и дело попадались раненые. Поодиночке и группами они медленно брели, изнемогая от жары и утопая в песках. Вот за барханом им встретилась целая толпа раненых из отряда Аристова. Телеги, на которых они ехали, застряли в песках, и теперь каждый сам по себе пробирался к дороге, где были раскинуты палатки полевого околотка. Впереди, чуть ли не весь в бинтах, шел плечистый парень. Его поддерживал такой же богатырь в рабочей блузе, с забинтованной головой. Лицо парня так сияло, что Боронин невольно остановил коня. Остановился и парень.

- К нам едете, товарищ комдив? - спросил он. - Опоздали малость, дело уже подходит к концу. Ну и дали мы жару кадету!

Раненый был тот самый Тисленко, командир второго орудия, у которого, по словам Пини, убило или ранило Василия Корнеева.

- Командир-то жив у вас? Или убит? - спросил Боронин.

- Разрешите по порядку, товарищ комдив... - переводя дыхание, попросил артиллерист. - Конечно, мы были на виду у кадета, и он нас все время обстреливал. Но мы упорно дрались, не обращая внимания на его огонь. Сначала ранили Боброва, моего наводчика, потом Кулеша. Осколок перерезал горло Козину... Меня вот тоже задело. - Тисленко как-то удивленно оглядел свои бинты. - Кровь хлынула, упал... Тогда за мое орудие встал Василий Корнеев. Он один работал за весь расчет. Сам подносил снаряды, сам заряжал, сам наводил и стрелял. На третьем выстреле он снес вражескую пушку... Через некоторое время меня унесли. Что стало с Корнеевым, не знаю... Одно хорошо помню: от батареи в целости осталась одна пушка, и за нею - комбат...

Рассказав эту историю, Тисленко с товарищами пошел дальше.

Боронин тронул поводья. Путь по барханам по-прежнему был тяжелым и утомительным. Орлик шел, осторожно перебирая ногами, и весь дрожал от усталости.

- Вот попробуй спешить куда-нибудь по этим проклятым барханам! - в отчаянии сказал Боронин и уж было пришпорил усталого коня, но вдруг где-то впереди заиграли на балалайке, а потом послышалась веселая, задорная песня.

Боронин обернулся к Сидорчуку:

- Слышишь? Играют.

- А? Что? - вздрогнул Сидорчук.

- Ты что, спишь?

- Думаю.

- Играют, говорю. Значит, и у них дела хорошо идут. Ишь ты, ишь ты, заливается, как соловей!

Боронин подобрал повод. Орлик пошел веселее. Но вот песня смолкла, замолчала и балалайка. Опять ехали в тишине и зное. Вдруг несколько звонких голосов затянули "На сопках Маньчжурии".

- Поют-то как! - Слезы умиления блеснули на глазах Боронина.

Из-за бархана показалась группа раненых бойцов. Один из них играл на балалайке, остальные несли на плечах носилки, и на них сидел с перевязанной ногой... Василий Корнеев.

- Чудо! - воскликнул Боронин и пришпорил Орлика. - Жив, Корнеев?

- Жив, товарищ комдив, - ответил Василий. - Сам не верю, а вот, поди, - жив!

Боронин спешился, обнял Василия и стал засыпать его вопросами. Василий рассказывал о бое: счастливый, восторженный, весь сияющий от радости.

Боронин подвел к нему Орлика:

- Садись!

- Мне и на носилках хорошо, Иван Макарович.

- Садись, раз старший приказывает.

Товарищи помогли Василию сесть в седло.

- Навстречу вам идет маршевая рота, - сказал Боронин. - Новички! Многие пороха не нюхали. Смерти не видели в лицо. Остановите их. От моего имени! Они знают, при каких трудностях мы, старики, воевали. Теперь пусть послушают, как насмерть стоять надо, как воюет молодежь.

Ч А С Т Ь Ч Е Т В Е Р Т А Я

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В полдень 26 июня рыбница Михаила Рогова благополучно прибыла в Астрахань. Прямо с пристани Рогов позвонил в приемную Кирова. Но Сергея Мироновича не оказалось в Реввоенсовете: он в это время провожал в калмыцкую степь вновь сформированный полк 34-й дивизии. Тогда Рогов позвонил Атарбекову.

- Что-нибудь случилось с грузом? - спросил с тревогой Атарбеков.

Прежде чем ответить на его вопрос, Рогов попросил всех выйти из кабинета начальника пристани.

- Вместо бензина на этот раз я привез двух замечательных большевиков, вы их хорошо знаете. Но рыбницу мою задержали в Астрахани, а пассажиров арестовали. Приезжайте выручать!

- Кого ты привез, Рогов? - раздался в трубке нетерпеливый голос Атарбекова.

- Товарищей Серго и Камо!.. Вы слышите меня?.. Алло!.. Алло!.. Рогов нервничал, дул в трубку, но бесполезно. Наконец, рассердившись, он с треском повесил трубку и вновь стал вертеть ручку скрипучего, древнего аппарата. Но только телефонистка соединила его с кабинетом Атарбекова, как кто-то третий вмешался в разговор, потом раздались треск и шипение в трубке, и Рогов, махнув рукой на телефон, сел в кресло. Не успел он закурить, как у ворот пристани раздался автомобильный гудок. Он бросился к окну и увидел промелькнувшего Атарбекова.

Когда Рогов поднялся на пароход, где находились "арестованные", Атарбеков уже шумно, по-кавказски приветствовал Серго, Камо и их родных и друзей.

- А вот и наш герой! - сказал Серго, указывая на Рогова.

Атарбеков бросился обнимать Михаила Рогова.

Потом он горячо поблагодарил Дудникова, который скромно стоял в стороне, и всю команду.

С парохода они все перекочевали на рыбницу, стоявшую тут же у пристани. Атарбеков шепнул Рогову:

- Ты привез чудесных людей!

- Я счастлив, что эта честь выпала мне и моим ребятам. Серго и Камо мы все полюбили, нам жаль с ними расставаться.

Орджоникидзе привлек к себе Рогова и Дудникова:

- Мы ни с кем не прощаемся, ребята. Вечером прошу всей командой к нам в гости.

- Придем, товарищ Серго.

- Обязательно! Без всяких раздумий и размышлений! За такую благополучную поездку нам положено выпить хотя бы по чарке вина. Так, что ли, Георг?

- Только так и никак иначе, - рассмеявшись, ответил Атарбеков и увел с собой Серго и Камо.

Они зашли к начальнику пристани. Атарбеков позвонил в гостиницу и велел выделить несколько номеров для приехавших бакинцев. Потом женщин посадили в машину, для "мужской гвардии" наняли два фаэтона.

Атарбеков и Серго пошли пешком.

- Первым долгом я хотел бы повидать Кирова, - сказал Серго. - От Рогова я слышал о нем столько хорошего, что жажду крепко пожать ему руку.

- Да, Сергей Миронович необыкновенный человек. Ты полюбишь его так же, как мы все его любим, - сказал Атарбеков.

С Набережной они повернули на Никольскую и пошли теневой стороной улицы. Прохожие оборачивались и смотрели вслед Серго.

- Почему на меня так смотрят? Что необычного в моем внешнем виде?

- По-моему, все необычно, - ответил Атарбеков. - Во-первых, ты ужасно оброс...

- Ничего удивительного! До Астрахани мы добирались тринадцать дней на лодке, и нам было не до бритья.

- Вот я и говорю, что тебе необходимо прежде всего побриться. Потом шевелюра у тебя несколько необычная, прямо-таки львиная грива!

- Гриву тоже готов снять. Еще что?

- Чересчур длинная, а потому опять необычная, рубаха.

- К тому же измазанная дегтем! - Орджоникидзе рассмеялся и остановился. - В самом деле у меня, видимо, ужасный вид...

Часа через два они были у Кирова.

- Здравствуй, дорогой товарищ Киров. Очень рад тебя видеть. Давно мечтал о встрече. Сколько лет мы знаем друг друга, а увидеться никак не удавалось.

- Я тоже ждал этой встречи, товарищ Серго. Хоть мы и не были лично знакомы, но мне всегда казалось, что мы большие друзья и давно знаем друг друга.

Орджоникидзе с восхищением всматривался в Кирова. Сергей Миронович как-то сразу покорил его своей искренностью, теплотой и обаянием.

- Скажите, дорогой друг, как вам удалось пробраться в Астрахань через кордон белых? - спросил Киров.

Серго развел руками, зашагал по кабинету и горячо, с заметным кавказским акцентом заговорил:

- Не спрашивай!.. Это целая эпопея. Выехали мы из Баку тринадцатого июня, нас было тринадцать человек, и, как видишь, на тринадцатый день благополучно прибыли в Астрахань. Но тяжелая это была поездка, ох, тяжелая!.. Не знаю, как мы и выдержали!.. Море все время штормило, и нашу лодку швыряло, как щепку. А когда так швыряет лодку - прямо-таки выворачивает все внутренности... Паршивое состояние, должен признаться...

Атарбеков сел на подоконник, подмигнул Кирову, сказал:

- Серго рассказал конец эпопеи - пусть расскажет начало! Как уходил с Северного Кавказа.

- Уходили мы из-за мерзавцев, Сергей Мироныч. - Серго сжал кулаки, гневом запылали глаза его. - Из-за них мы потеряли такую прекрасную армию, как Одиннадцатая!.. Из-за них погибли десятки тысяч доблестных бойцов, истинных героев!.. Я видел страдания армии - в Пятигорске. Это было что-то страшное!

- Да, это было именно что-то страшное. Я сам видел отступление в степи, - сказал Киров.

- А еще совсем недавно Одиннадцатая армия была боевой, полной сил. Когда на нас со всех сторон наседали враги, она приковала Деникина к Северному Кавказу и не дала ему возможности выйти на просторы России. Одними только убитыми Деникин потерял тогда тридцать тысяч солдат и офицеров. В этом он сам признался!.. Но полностью разгромить его на Кавказе так и не удалось... Он оправился от первых ударов, пополнил свои полки, получил помощь союзников и вот теперь захватил Донецкий бассейн и подошел к самому Царицыну!.. - Серго ударил кулаком по столу: - А мы могли бы Деникину сломать шею, ноги обломать... Разве не так, Сергей Мироныч?

Киров молча кивнул в ответ.

- Когда мне сказали, что есть решение командования фронта уходить на Астрахань, я сразу понял, что тут дело нечистое, - продолжал Серго. - И категорически выступил против этого. Если в первый период отступления армия была направлена не в сторону Царицына, а в калмыцкую степь, то здесь было явное предательство со стороны Сорокина. Будь он трижды проклят, мерзавец!.. Вторичный отход уже завершал начало предательского плана Сорокина. Я предлагал не отступать, а наступать! - Серго стремительно подошел к карте и накрыл ладонью чуть ли не половину Кавказа. - Я предлагал сосредоточить остатки Одиннадцатой армии в районе Владикавказа Грозного и поднять на борьбу с Деникиным все горские народы!.. Это нетрудно было сделать, Сергей Мироныч, ты знаешь горцев. Деникин им ненавистен!.. С их помощью я считал возможным выдержать длительную борьбу с белогвардейцами, оттянуть главные силы на себя и тем самым дать возможность Красной Армии, которая двигалась к нам на помощь с севера, сломить сопротивление Деникина и прорвать его фронт. Тогда объединенными силами севера, горских народов и Одиннадцатой армии Деникин был бы уничтожен и мы теперь бы не имели одного из своих самых опасных противников...

Киров снова молча кивнул головой.

- Предатели из штаба фронта! - Серго потряс кулаками. - Как они мешали нам! Как они срывали нам присылку обмундирования, патронов, снарядов!.. Я уже не говорю о медикаментах, об отправке в армию походных госпиталей, медицинского персонала. На все мои просьбы, обращенные к заведующему санитарной частью фронта доктору Нойсу, прислать нам врачей, сестер, санитаров, мерзавец целых два месяца ничего не предпринимал. А в это время тиф косил сотни жизней в день! Только к началу отхода армии на Астрахань к нам прибыло человек десять медицинского персонала, а тифозных тогда уже были тысячи.

- У нас есть достаточно документов, которые разоблачат бывших руководителей фронта в прямом предательстве, - сказал Киров. - Георг их даст вам потом... Из того большого количества обмундирования, вооружения, боеприпасов, которые Москва непрерывно присылала для армии, часть прямо с вокзала или с пароходов расхищалась служащими интендантства, часть увозилась со складов по квартирам. Мы в этом деле разобрались еще в дни мартовского мятежа, расстреляли человек пятьдесят преступников.

- Молодцы, ей-богу, молодцы! Но дайте мне эти документы, я их покажу Ильичу!

- У нас будет достаточно времени, Серго, разберемся во всех этих делах, - успокоил Атарбеков.

- Хорошо. Только учтите: с первым же поездом мы с Камо уедем!

Киров стал уговаривать Серго остаться хотя бы на несколько дней в Астрахани и отдохнуть после тяжелой поездки. Но все эти уговоры ни к чему не привели. На всё он отвечал:

- Мы уедем с первым поездом! Завтра!

- Но завтра, да и послезавтра, кажется, нет поезда? - подмигнул Киров Атарбекову.

- Серго, наверное, не знает, - поддержал Сергея Мироновича Атарбеков, - что мы находимся в осажденном городе и поезда у нас ходят раз в неделю, да и то с большим трудом.

- Тогда на волах поедем, на верблюдах! Пешком пойдем! Мы не можем стоять в стороне от битвы с контрреволюцией! Вы это должны понять, друзья мои... - Серго устало опустился на диван.

Атарбеков подошел к нему:

- Давай, Серго, пойдем на компромисс. Двадцать восьмого июня на Саратов пойдет небольшой пассажирский состав. С ним мы вас и отправим.

Серго отрицательно покачал головой, закрыл лицо руками.

- Ну что же, - сказал Киров, - раз так, тогда отправим вас с воинским эшелоном. Послезавтра уходит последний состав с тылами тридцать третьей дивизии.

- Ну вот, давно бы так! - обрадовался Серго. - Настелем сена в теплушку и поедем. Ей-богу, будет прекрасно!

Атарбеков взял фуражку:

- В таком случае мне придется уйти, уже сейчас дать кое-какие распоряжения...

Атарбеков вышел, пропустив в кабинет Баранова. Тот явился со сводкой с западного боеучастка. Киров быстро просмотрел сводку. Боронин сообщал, что сегодня утром 25 июня, первая бригада, имея на левом фланге 38-й полк, на правом - 37-й, повела общее наступление на противника, повторными атаками сбила его передовые части и вышла на линию Башмачаговская - озеро Соленое. Через два часа три кавалерийских полка Деникина перешли в контратаку, направив главный удар на правый фланг 37-го полка, и заставили его отойти к исходным позициям. Тем самым был обнажен правый фланг 38-го полка. Полк вынужден был отойти и тоже занять исходные позиции. Увидев, что мы отступаем, противник бросил все свои силы в район хутора Соболева и продвинулся на три версты, но энергичной контратакой нашей кавалерии при поддержке артиллерии был отброшен, и мы смогли занять прежнее положение на линии Башмачаговская - озеро Соленое.

Киров протянул сводку Орджоникидзе. Тот прочел ее и подошел к карте. Нашел район боевых действий.

- Как близко от города идут бои! Ты мне этого не говорил, Сергей Мироныч.

- За калмыцкую степь я в общем спокоен, - сказал Киров. - Там у нас кавдивизия, лучшие астраханские части: Сводный Коммунистический отряд Аристова, Командные курсы и другие. Там у нас Боронин, боевой и инициативный командир. Выстоим!.. Этими операциями в степи противник преследует две цели: первая - заставить нас оттянуть из района Царицына часть войск, что облегчит ему взятие этой крепости на Волге. И вторая созданием угрозы у стен Астрахани вынудить нас к эвакуации и с помощью местной контрреволюции взять город. Но они не учитывают одного: что мы люди с крепкими нервами и будем стоять насмерть.

- Вижу, вижу, дорогой, - улыбнулся Орджоникидзе. - Живете в осажденном городе, а держитесь молодцами!

- Но если противнику не удалось и не удастся осуществить первую задачу, то со второй у него есть кое-какие успехи...

Орджоникидзе насторожился.

- Деникинцы в город засылают много лазутчиков, и те пытаются создать панику. Кроме того, город чуть ли не ежедневно бомбят англичане. Все это действует на слабонервных и через определенные каналы передается в Москву, в ведомство Троцкого... Пользуясь этими сведениями, Троцкий и бомбардирует Астрахань телеграммами об эвакуации города.

- Чудовищно! Как можно сдать Астрахань? Что тогда будет с Кавказом?

- Мы, конечно, Астрахань никому не отдадим, товарищ Серго, - твердо заверил Киров. - Погибнем все, а город удержим в своих руках! Но тут есть кое-какие осложнения. Дело в том, что через голову Реввоенсовета отдельные учреждения уже получили приказ об эвакуации. Начался вывоз ценностей и оборудования. Реввоенсовет сумел вовремя пресечь эти безобразия. Но этим мы, видимо, цели не достигнем! Необходимо авторитетное слово Ильича. Одно слово!.. Оно бы нас очень поддержало в такую критическую минуту. - Киров раскрыл ящик стола и вытащил кипу старых телеграмм. - Нужно что-то вроде той телеграммы, которую Ильич посылал в Астрахань летом прошлого года. Здесь тогда тоже назревала такая обстановка... Ильич писал: "Неужели правда, что в Астрахани уже поговаривают об эвакуации? Если это правда, то надо принять беспощадные меры против трусов и немедленно выделить надежнейших и твердых людей для организации защиты Астрахани и для проведения самой твердой политики борьбы до конца в случае наступления англичан..." И тогда Астрахань выстояла!

- Я уверен, что Астрахань и сейчас выстоит, - сказал Серго. - С мерзавцами пусть имеет дело Георг, он, как никто из нас, умеет разговаривать с ними, а телеграмму Ленин пришлет, обязательно пришлет. Я ему подробно расскажу об астраханских делах.

В кабинет с подносом в руках вошла уборщица, убрала со стола газеты, постелила салфетку, поставила два стакана, сахарницу, чайники с заваркой и кипятком и вышла.

- Что ж, будем пить чай, товарищ Серго? Жара в Астрахани изнурительная, и жажду лучше всего утолять чаем. Серго взял стакан и после небольшой паузы стал рассказывать о положении на Северном Кавказе и в Закавказье. Особенно подробно он остановился на периоде своего трехмесячного пребывания среди горцев после ухода из Владикавказа.

- В горах Осетии, Кабарды, Балкарии мы создали несколько партизанских отрядов, Сергей Мироныч. Среди партизан много горцев, но основной костяк составляют наши красноармейцы. Эти отряды объединяет штаб по руководству партизанским движением на Тереке. Ребята там крепкие и хорошие, только им надо помочь. Они ведь совершенно отрезаны от внешнего мира. А помощь им нужна всесторонняя: необходимы деньги, инструкции, люди, оружие. Мне бы хотелось, чтобы эти отряды, а также штаб были в сфере влияния Астрахани.

- Мы им поможем, - сказал Киров. - У нас налажена крепкая и надежная связь от Астрахани до самого Дагестана.

- В таком случае в горах у нас будет сила, которая станет расти не по дням, а по часам.

- Центральный Комитет придает большое значение партизанскому движению в тылу Деникина. По этому поводу ведется большая переписка с Москвой. Владимир Ильич требует полной и подробной информации по делам Кавказа. Его интересует все, вплоть до мелочей. Мне приходится часто писать в Москву!

- Москва! - закинув руки за голову, мечтательно произнес Серго. - Как мне хочется пожать руку дорогому Ильичу!..

- И я охотно бы это сделал. Ильич многим помог нам... Вы знаете о событиях в Петрограде?

- Откуда, дорогой? - Серго развел руками. - Я полгода не читал советских газет. Верить же меньшевистской брехне, их газетам не хочу, не желаю. Но что в Петрограде? Я слышал о прорыве корпусом Родзянко нашей обороны на Нарвском участке... Знаю, что оставили Псков...

- У вас сведения месячной давности. Псков мы оставили двадцать пятого мая, а сегодня двадцать пятое июня. - Киров достал карту, и они с Серго склонились над нею. Киров рассказывал о походе Юденича на Петроград, о мятеже на Красной Горке, о ликвидации подготовлявшегося в Петрограде контрреволюционного мятежа, о наступлении наших войск на Олонецком участке фронта.

Серго Орджоникидзе ушел от Кирова в седьмом часу вечера, вдохновленный победами на Петроградском и колчаковском фронтах. Теперь ему еще больше хотелось быть участником этих событий...

Когда он вошел в номер гостиницы, жена и товарищи, приехавшие с ним из Баку, наперебой стали расспрашивать о Кирове.

- А где Камо? - спросил Серго.

- Его увел с собой Атарбеков, - ответила жена.

- Очень сожалею, что его не было со мной!.. Ну ничего, мы еще не раз повидаемся с Кировым!.. Я очень рад, что познакомился с этим замечательным человеком, величайшим из оптимистов, чудесным революционером. Народ здесь его зовет просто Миронычем. Посудите сами, друзья!.. - С этими словами Серго убрал со стола скатерть и превратил его в поле битв с контрреволюцией. - Представьте себе, что на западе, в двадцати верстах от города, идут кровопролитные бои с армией деникинского генерала Драценко. На севере - бои у стен Царицына, по Волге прекратилась всякая связь с Центром. На востоке, в районе Ганюшкина, наступает группа генерала Толстова. На юге, в устье Волги, шныряют английские корабли. В воздухе превосходство английской авиации. В это тяжелое время отзывают отсюда командующего, потом члена Реввоенсовета, пытаются убрать Кирова - надумали перевести его в Девятую армию!.. Прибавьте ко всему этому еще подозрительный приказ Троцкого об эвакуации города в целях "выравнивания фронта", панику в некоторых учреждениях и среди населения, вызванную этим приказом, подлую работу меньшевиков и эсеров, их заговоры против Советской власти, почти полное отсутствие хлеба - хлеб здесь получают два раза в неделю по осьмушке на человека, - и вы тогда поймете, каким надо быть большевиком и руководителем, чтобы не только не пасть духом, но и помогать большевистскому подполью в Баку, Мугани, Дагестане, Ставропольщине, Прикумье, Тереке, посылать туда лучших коммунистов и командиров, оружие, литературу, деньги!.. - Серго отдышался, вытер платком вспотевший лоб. Наконец, в самую критическую для обороны города и края минуту отбирают отсюда и отдают Южному фронту единственную пехотную дивизию, собранную из бойцов Северо-Кавказской армии. Теперь сами посудите, друзья, что за человек товарищ Киров!

- Киров когда-нибудь был профессиональным военным? - спросила у него жена.

- Нет, Зинуша. Он никогда не был военным. Он профессиональный революционер, и в этом все дело. - Серго прошелся по комнате, покручивая свои могучие усы, вернулся к столу. - А в современной войне - это подтверждается многими примерами на фронтах гражданской войны! - главное революционное предвидение, революционная тактика и стратегия в военных вопросах.

Через день, 27 июня, Орджоникидзе и Камо уезжали в Москву. Их провожала целая делегация. Здесь были работники Реввоенсовета, губкома и губисполкома. Серго и его попутчикам была выделена теплушка в составе воинского эшелона, отправляемого на Южный фронт. По указанию Кирова в теплушке были сколочены нары для женщин; для мужчин во второй половине вагона на полу настлали толстый слой свежескошенного душистого сена. Посреди вагона стоял небольшой столик, две скамейки. Была и кухня: ящик с жестяным чайником, эмалированными тарелками и чашками, мешок с провизией...

Серго и Камо были в восхищении от теплушки. Все их здесь радовало. Радовали и соседи, бойцы 33-й дивизии. В вагонах непрерывно гремели песни и заливались гармошки.

Но вот паровоз дал свисток, залязгали буфера, эшелон медленно тронулся с места, и к нему со всех сторон с котелками и чайниками побежали красноармейцы.

- Спасибо, друзья! - Серго обнял Кирова и Атарбекова. - До скорой встречи на Кавказе. - И Орджоникидзе побежал догонять свою теплушку.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Наступлению советских войск в районе Линейное - Басинское, предпринятому на другой день после отъезда Орджоникидзе и Камо в Москву, предшествовала часовая артиллерийская обработка передовых позиций противника. Уверенные, что перед ними нет никакой серьезной силы, а потому застигнутые врасплох, деникинцы пытались сопротивляться на первой и второй линиях своих траншей, затем они контратаковали наши войска на флангах, но, получив везде сокрушительный удар, под прикрытием конницы оттянули свою пехоту.

Большие потери понес противник в результате атаки, проведенной Коммунистическим отрядом, отрядом Особого отдела и 299-м стрелковым полком 34-й дивизии. Под натиском наших войск деникинцы отступали по дороге на Михайловку. В образовавшийся прорыв устремилась конница под начальством комдива Боронина.

Изрубив полсотни белогвардейцев, Боронин к пяти часам дня с двумя эскадронами влетел в село Михайловку. У противника здесь был заслон из двух взводов и две пушки. Кочубеевцы изрубили артиллеристов, а разбежавшихся пехотинцев взяли в плен. Противник вынужден был отойти и закрепиться в селе Яндыки.

В шесть часов вечера Боронин приказал выставить боевое охранение, а эскадроны вывести на пастбище. Когда была налажена связь с Астраханью, Боронин позвонил в Реввоенсовет. Киров поздравил его с первой победой, сообщил, что утром к нему отправлен и 300-й стрелковый полк 34-й дивизии, но взамен попросил выслать в Астрахань отряд Аристова.

- Что-нибудь случилось? - спросил Боронин.

- Узнаешь потом, Иван Макарович.

- Может быть, выслать еще эскадрон конницы?

- Спасибо! - засмеялся Киров. - Обойдемся и без конницы. Думаю, что до этого дело не дойдет...

29 июня 37-й и 38-й кавалерийские полки дрались за Яндыки и Промысловку, но освободить их не удалось. Боронин в этот день еще провожал коммунаров, принимал и инспектировал подошедший 300-й стрелковый полк...

30 июня на рассвете снова началось наступление наших войск на Яндыки и Промысловку.

Когда белогвардейцы увидели, что им не под силу предотвратить наше наступление, они в три часа дня после ряда контратак оставили в Яндыках пехотные части и, собрав до трех кавалерийских полков, обрушились на три наших правофланговых эскадрона, сбили их с позиций и стали преследовать. Чтобы ликвидировать создавшееся затруднение, Боронин взял из резерва четыре эскадрона и перешел в контратаку, заставив белогвардейцев сначала остановиться, а потом и отойти.

В десятом часу вечера, преследуя противника, наша пехота и конница заняли Яндыки и Промысловку. Враг отступил на Оленичево.

В час ночи Боронин позвонил в Реввоенсовет, известил о новой победе. Но Кирову не удалось узнать всех подробностей. Его вызвали на телеграф. Начальник штаба Южного фронта сообщал, что после упорных уличных боев нашими войсками оставлен Царицын. Ввиду угрожающей обстановки для войск Астраханского края штаб фронта настоятельно требует выполнить приказ Ставки: эвакуировать Астрахань, вывезти все ценности и оборудование, потопить флотилию, перебросить войска и экипажи кораблей по железной дороге на Южный фронт...

Киров ответил начальнику штаба фронта, что не видит особых причин для эвакуации Астрахани, а тем более для вывода войск и потопления флотилии, и вкратце рассказал об успехах по разгрому войск генерала Драценко в калмыцкой степи. На это начальник штаба фронта сообщил Кирову, что из разведывательных данных ему известно, что белогвардейцы после взятия Черного Яра думают направить основной удар на Баскунчак и перерезать дорогу Астрахань - Саратов; тогда астраханская группа войск останется в тылу у превосходящего противника и вынуждена будет сложить оружие, чего так боятся штаб фронта и Ставка.

Киров стоял на своем: для панических выводов, а тем более решений, у него, как члена Реввоенсовета Южного фронта, нет никаких оснований. Вопрос о судьбе Астрахани решится в ЦК партии, у товарища Ленина, к которому с докладом выехал Серго Орджоникидзе. А предположения о том, что деникинцы возьмут Черный Яр и перережут железную дорогу Астрахань - Саратов, более чем проблематичны. Войска и рабочие Астрахани полны решимости защищаться до конца!

На это начальник штаба фронта ответил, что разговаривать ему больше не о чем, что ему непонятно упорство Кирова в таком ясном вопросе и что всю ответственность за судьбу астраханской группы войск он, Киров, в таком случае берет на себя.

Киров сказал, что он готов нести любую ответственность за судьбу Астрахани. Оборона города и низовья Волги ему поручена партией, Лениным!

На этом разговор был окончен, и Киров вернулся к себе в кабинет. Снял френч, галстук, засучил выше локтя рукава, раскрыл настежь окна. Попросил секретаря срочно вызвать командира железнодорожного полка Ефремова, а сам позвонил Атарбекову.

- Садись, Михаил Григорьевич, - сказал Киров. - Насчет "горячей работы" мы прямо-таки нагадали тебе. Жаркое у тебя будет лето!

- Что - белые взяли Черный Яр? - беря стул, спросил Ефремов. Это был человек высокого роста и крепкого сложения. Рабочий, участник Октябрьских боев в Москве, он в конце апреля приехал в Астрахань как представитель Военной инспекции Красной Армии. Здесь вступил в партию, напросился на "горячую работу". Киров назначил его командиром железнодорожного полка.

- На нашем участке фронта мы белым не дадим ни пяди земли! Тем более - Черный Яр. Случилось другое - пал Царицын... - Киров коротко обрисовал Ефремову обстановку на Волге в связи с падением Царицына. Теперь надо ожидать, что наступление на Черный Яр усилится. Значение этого города слишком велико, и мы будем защищать его до последнего! Может быть, в район Черного Яра мы даже перебазируем кавдивизию Боронина. Но это пока между нами... Правда, белые могут переправиться на левый берег Волги в другом месте, подойти к Владимировке и перерезать дорогу Астрахань Саратов.

- Это точно, - сказал Ефремов.

- Чтобы этого не случилось, надо принять срочные меры по обороне дороги, Михаил Григорьевич. Какие у тебя есть соображения?.. Что сделано?.. Что надо сделать?..

- Хорошо бы, конечно, иметь бронепоезда, Сергей Миронович.

Киров развел руками:

- К сожалению, их у нас нет!

- Тогда хотя бы бронелетучки!.. Кое-что, правда, в этой части мы уже сделали.

- Что именно?

- Мы взяли простые грузовые вагоны и открытые платформы. Стенки вагонов обложили мешками с песком, а на платформы поставили семидесятишестимиллиметровые орудия. К этому небольшому составу прицепили паровоз и пустили на линию. Для проверки устроили небольшой бой. Оказалось, что такие бронелетучки могут заменить бронепоезда. Мешки с песком предохраняют бойцов от пуль врага. Безопасно в общем и на платформах. Мы орудия со всех сторон тоже обкладываем мешками с песком. Правда, есть одно неудобство: орудия часто приходится поворачивать, а это требует больших усилий со стороны прислуги.

- А если их поставить на поворотные круги?

- Вот об этом-то я и хотел вас просить, Сергей Миронович.

- А паровоз как?

- Его надо бы покрыть броней. Но где ее найти, ума не приложу!

- А если поискать на Эллинге?

- Был и там, и в других местах: нигде нет, а если и есть, то не броня, а железо, притом тонкое, неподходящее.

Киров раскрыл блокнот и стал делать торопливые заметки.

- А если расклепать и расшить какой-нибудь старый, негодный военный корабль? Их много стоит на приколе у доков. Тогда как?

Сначала Ефремов недоверчиво отнесся к предложению Кирова, но когда представил себе эту броню на паровозе, то пришел в восхищение.

- Ну вот, видишь, - обрадовался Киров, - с броней мы дело уладим. Что еще нужно?

- Пулеметы.

- Пулеметы будут. Еще что? Сколько таких бронелетучек надо?

- Пока и трех бы хватило, Сергей Миронович. Если у нас будут хотя бы небольшие гарнизоны на станциях, мы сумеем сохранить дорогу. Теперь не менее важный вопрос - о командах наших бронелетучек...

- Может быть, мы все же назовем их бронепоездами? В самом названии "бронелетучка" есть что-то несерьезное. На нее и народ-то пойдет с неохотой... А бронепоезд - совсем другое дело!.. Романтики сколько!.. Киров положил перо, откинулся назад, представил себе на мгновение будущий бронепоезд, на всех парах несущийся на врага. - Я бы сам первый пошел добровольцем на бронепоезд!

- Я, по правде сказать, до сегодняшнего дня все представлял несколько скромнее и проще, - сказал Ефремов. - А теперь вижу, что этому делу надо придать первостепенное значение.

- Давай договоримся, Михаил Григорьевич. Каждый вечер ты будешь докладывать о проделанной работе...

В дверях показался Атарбеков.

- Заходи, Георг. - Киров вручил Ефремову две записки: одну на Эллинг, другую на оружейный склад, проводил его в приемную, вернулся, сел рядом с Атарбековым на диван. - Выглядишь ты неважно, Георг.

- Не с чего выглядеть хорошо, Мироныч. Вот отдали Царицын! - Он полез в карман, не нашел портсигара, вскочил, схватил со стола кисет, стал нервно крутить цигарку.

- Да, но у нас есть и победа: Боронин сегодня занял Яндыки и Промысловку. Так что у нас не одни только поражения. Я бы хотел вот о чем поговорить с тобой, Георг... Если завтра Аристов придет с отрядом, смогли бы мы ликвидировать группу "Цианистый калий"?

- Ты думаешь, это надо сделать завтра? - Атарбеков с удовольствием затянулся цигаркой, нервно покачивая ногой.

- Боюсь, что контрреволюция использует падение Царицына для расправы с Астраханью. Медлить, мне кажется, нечего.

- Что ж, Мироныч, я готов... Мы это дело несколько затянули - не удалось разыскать еще трех человек из группы...

- Многое покажут следствие и допросы. Сколько человек подлежит аресту?

- Шестьдесят один. Минус три - получится пятьдесят восемь.

- Солидная группа!.. Ну что ж, давай вместе продумаем детали этой операции. - Киров поднялся, сел за стол. - Садись рядом, Георг!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Василий лежал на операционном столе, когда вдруг хлопнула дверь и в палату, размахивая свежим номером газеты "Красный воин", ворвался завхоз госпиталя, прокричал о падении Царицына... Хирург посмотрел на завхоза таким уничтожающим взглядом, что тот осекся на полуслове и, приседая и пятясь, скрылся за дверью. Сообщению завхоза как будто бы никто не придал особого значения, никто и слова не проронил. Но во всем ощущалась какая-то нервозность. Чувствовалось, что хирург спешит как можно скорей закончить эту вторую в жизни Василия операцию.

Первую ему сделали сразу же, как только привезли из фронтового околотка. Но ему тогда не стало лучше. Поднялась температура, вздулась нога, и он три дня бредил в жару. Сообщение завхоза настолько потрясло Василия, что он перестал думать о своей больной ноге. Ногу вылечат в конце концов, рана у него не тяжелая, а вот какова будет судьба Астрахани?

С этими мыслями его привезли в палату номер два. Хирург сказал, что здесь ему будет хорошо: в этой палате больше света и воздуха, не так жарко и больных всего трое - народ пожилой и степенный.

Пришла палатная сестра Валентина Ивановна, сама принесла Василию завтрак. Он выпил молоко, а от хлеба с маслом и каши отказался. Она с удивлением посмотрела на него, потом перевела взгляд на сидящих у раскрытого окна Петра Никодимова, Илью Аврамина и Корнея Ильина...

- Уди-ви-тель-ный больной, - сказала она.

- Почему удивительный? - спросил Василий.

- Да как же не удивительный! - всплеснула руками сестра. Она была молоденькая, розовощекая, с лукавыми и смеющимися глазами. - У нас больные крошки подбирают со стола, а вы отказываетесь от завтрака.

- У них, наверное, хороший аппетит, - сказал Василий. - А я всегда плохо ем... К тому же у них дело идет на поправку, а я только начал лечиться... Не знаю, что еще будет с ногой...

- Но я все-таки оставлю вам завтрак. - Сестра поставила тарелки на тумбочку и вышла.

Первым из больных к Василию подошел Петр Никодимов. Это был рослый, сильный человек, лет сорока пяти, с виду рабочий, мастеровой. Но у него была рыжеватая шкиперская бородка, которая делала его похожим и на моряка...

- Что, парень, худо с ногой? - спросил он. Карие его глаза глядели задумчиво и участливо.

- Нога - это что! Вот Царицын сдали - это уже совсем худо, - ответил Василий и махнул рукой.

- Да, парень, и не говори. - В коричневом фланелевом халате, спускавшемся чуть ниже колен, в шлепанцах на босу ногу, Никодимов неторопливой походкой прошелся по палате, вернулся к Василию, взял табурет и подсел к его изголовью. За ним к кровати подошли и Илья с Корнеем: эти были в одном нижнем белье, им, видимо, было жарко, и ходили они по палате босые.

- Не знаем, что и подумать теперь про нашу Астрахань. Осталась одна дорога. Что, если кадет ее перережет? - продолжал Никодимов.

- Конечно, если сидеть сложа руки, так оно и может получиться, глядя в потолок, ответил Василий. - Но город можно защитить от врагов, нужно. Астрахань с виду как будто бы и незавидный город, и ничего нет в нем особенного - пыль, грязь да жара!.. А вот значение для защиты всей страны огромное!

- Ну и правильно! - Петр Никодимов достал из кармана своего халата старенький солдатский кожаный кисет и неторопливо стал раскручивать на нем шнурок. - Парень ты молодой, а грамотей. Сразу видно - комсомолия!.. И мы так думаем. - Он посмотрел на Илью Аврамина и Корнея Ильина. Те в знак согласия молча кивнули головой. - Будем друзьями. Может, закуришь? Табачок - "зверобой". - И он протянул раскрытый кисет.

- А сестра? - спросил Василий, с радостью принимая кисет.

- Когда окна открыты, разрешает курить... Она у нас добрая. Никодимов протянул Василию и газету.

Опершись на локоть, Василий свернул цигарку и с удовольствием затянулся дымом.

- О ране ты не тужи, друг, - успокоил Василия Петр Никодимов, хирург в этом госпитале человек понимающий, вылечит. Да и молод ты, рана скоро заживет. А вот наше дело табак, парень! Ездить нам теперь или в обозе, или служить в Караульном полку. А повоевать еще хочется! Англичан прогнать! Кадету башку сломать!

- Пехотинцы? - спросил Василий.

- Разведчики, хотя, конечно, оно тоже как ни есть - пехота. - Аврамин прищурился, вспоминая. - Стали, значит, эдак ползти к его переднему краю, а он, подлец беляк, возьми и засвети всю местность ракетами! Видно, почуял беду. Потом пошел хлестать из орудий...

- Лежали мы шагах в десяти друг от друга, - нетерпеливо проговорил Корней Ильин. - Один из снарядов и ахнул в аккурат между нами!

- Меня вот всего изранило, в легком три осколка сидят - дышать больно. - Илья Аврамин стал потирать свою тощую грудь, накрест опоясанную бинтами.

- А меня в ногу резанул осколок, - сказал Корней Ильин...

Под окном раздался оглушительный выстрел.

Покачав головой, Петр Никодимов подошел к окну, лег на подоконник.

- Деда, а дед! - крикнул он. - Скоро ты перестанешь народ пугать?

- Это наш сторож стреляет, - пояснил Василию Илья Аврамин. - Из берданочки! Англичан, значит, увидел.

Дед внизу прокричал:

- Везет, собака, "французские булочки". Убить может! Тикайте из палат!

Василий отбросил одеяло, взял костыли и подошел к окну. Внизу шумел с берданкой в руке бородатый и суматошный дед в длинном армяке.

Выстрел прозвучал как сигнал. Со всех концов госпитального двора стали сбегаться больные и раненые с винтовками в руках: кто в накинутой на плечи шинели, кто в одном нижнем белье. Все с напряжением смотрели вверх.

Но англичан что-то не было видно. Их или не было совсем, или они летели на большой высоте со стороны солнца.

Многие уже стали расходиться со двора, ругая деда за ложную тревогу, как вдруг отчетливо послышалось гудение вражеских самолетов. Снова все задрали головы кверху и на этот раз увидели англичан: на город летели три самолета. Один из них, средний, - двухмоторный.

Самолеты сделали круг над городом. Убедившись, что им не грозит опасность со стороны нашей авиации, они пошли на снижение и стали выбрасывать пачки листовок.

- Где же Щекин? - закричали во дворе.

Дед снова прицелился и выстрелил по самолетам.

Его поддержали залпом больные и раненые, ударили крепостные пушки, потом начали стрелять с кораблей военной флотилии, с плавучих баз, и весь город загрохотал выстрелами.

Но Щекин уже летел навстречу англичанам, оставляя за своим тарахтящим "ньюпором" пушистый хвост черного дыма. Вот он приблизился к ним на расстояние выстрела. Одномоторные самолеты отвалили в сторону, а двухмоторный нырнул и пронесся над самыми крышами. Но Щекин успел нагнать его и прострочить по хвосту длинной очередью.

На Щекина бросились одномоторные самолеты и завязали с ним бой. Этим воспользовался двухмоторный бомбардировщик: он сделал над городом круг, выбрал цель и сбросил первую бомбу.

- Бомбит, бомбит! - закричали во дворе.

Раздался второй оглушительный взрыв. По улице с поджатыми хвостами пронеслись собаки. Промчалась обезумевшая лошадь без седока. Галопом проскакал верблюд, сорвавшийся с привязи.

Раздался третий взрыв, потом четвертый.

Щекин услышал разрывы бомб, вышел из боя и кинулся догонять бомбардировщик. Одномоторные самолеты повернули за ним, и тогда снова ударили крепостные пушки, снова открыли огонь корабли военной флотилии.

Уже мчались к месту бомбежки пожарники, бежали бойцы Караульного полка, доктора, сестры, санитары, ревели заводские сирены, и гудели корабли. Англичанин сбросил весь груз своих бомб в районе церкви князя Владимира. Первая бомба попала в угловой дом на церковной площади, пробила крышу, потолок и разорвалась в комнате, где в это время за завтраком сидела семья рабочего-портовика. Взрывом второй бомбы была разрушена вся надворная постройка в этом же доме. Третья бомба разорвалась на площади, где осколками убило пятерых прохожих и семерых ранило. Четвертая бомба упала перед хлебопекарней номер тринадцать, у которой стояла большая очередь...

Вскоре во двор госпиталя въехали две грузовые машины. В кузове первой машины Василий увидел женщину, раненную в голову, мальчика без ног, старика с вывалившимися из кровоточащего живота внутренностями. Василию стало нехорошо. Он весь задрожал. А ведь приходилось и саблей рубить, и в штыковую идти, и стрелять картечью по надвигающейся цепи белых, видеть реки крови, поле боя с сотнями убитых, раненых, стонущих людей, а такого нет, он не видел! Василий добрался до кровати, повалился на нее и так пролежал до тех пор, пока не пришла палатная сестра Валентина Ивановна. Вид у нее был ужасный: лицо заплаканное, халат весь испачкан кровью и землей.

- Петр Никифорович! - обратилась она к Петру Никодимову. - Вы вот человек справедливый, думающий, правильный человек, скажите, зачем убивать мирных жителей? В чем виноваты женщины, дети, старики? Как это можно?

- Бандитам все можно, - не поднимая головы, ответил Никодимов. - Все! Но до поры до времени. Потом народ призовет их к ответу, Валюша, к суду народному.

- Что, никого не спасти? - спросил Илья Аврамин.

- Как же их спасти, когда они мертвые!.. Мертвые! - Сестра разрыдалась, выбежала из палаты и уже в коридоре выкрикнула: - Но Щекин все-таки сбил англичанина-подлеца! На правом берегу! Туда все поехали! И Киров, говорят, там...

Василий повернулся на бок и с головой накрылся простыней. Он дрожал, точно его била лихорадка...

Очнулся он перед самым обедом. Солнце светило прямо в окна, и в палате было жарко. Илья Аврамин читал "Красного воина". Корней Ильин лежал на кровати, а Петр Никодимов сидел за столом и перочинным ножом аккуратно делил хлеб на четыре части.

- Садись, Василий, - с грустью сказал он. - Пора обедать. Ты ведь почти не завтракал. Идите, ребята, - пригласил он Илью и Корнея.

Все молча сели за стол, есть никому не хотелось.

Из раскрытого окна донесся соловьиный свист. Василий прислушался.

- Это нам Соловей-Разбойник свистит, - пояснил Василию Илья Аврамин.

Никодимов встал и подошел к окну.

- Заходи, Леша! - крикнул он. - Валентина Ивановна сейчас придет.

- Добрый денек, Петр Никифорович! - послышалось под окном.

- Добрый, да не очень, - ответил Никодимов. - Заходи!

- Это жених нашей сестрички, - сказал Василию Илья Аврамин. - Хороший матрос, бравый парень.

- Мы у него вроде как почтальоны, - заметил Корней Ильин.

- Когда ему записочку надо передать Валюше, веревочку спустим...

В это время в палату зашел сам Соловей-Разбойник. Это был загорелый, голубоглазый матрос. Он весь так и сверкал чистотой - в начищенных ботинках, в ослепительно белой рубахе с синим воротничком, в выглаженных, отпаренных брюках.

- Не на парад ты собрался? - спросил Никодимов, усмехнувшись.

Матрос сел на краешек кровати, боясь смять не то брюки, не то одеяло.

- Сегодня у нас прощальный вечер для отряда. Уезжаем, Петр Никифорович.

- Далеко?

- В Черный Яр.

- Горячее местечко. Может, пообедаешь с нами?

- Спасибочко, - поблагодарил матрос, - самим не хватит.

- Поделимся, доставай ложку.

- Нет уж, я покурю.

Никодимов протянул ему кисет и бумагу, спросил:

- Натворил дел англичанин, слыхал?

- Как не слышать? Весь город там. Раскапывают убитых. Но ничего, Киров вызвал с фронта отряд Аристова. Будут дела в городе!.. Из-за этих проклятых англичан и буза случилась на "Третьем Интернационале". Слыхали?

- Буза? - поморщился Никодимов.

- Да ты сам посуди, Петр Никифорович, что они вздумали!.. - горячился матрос.

- Кто?

- Да команда "Третьего Интернационала"!.. Пробрался к ним на корабль этакий фертик, краснобай-парень, ударил в склянку, крикнул: "Полундра, на бак!", собрал команду и повел такую речь: "Чего кораблю ржаветь на стоянке, когда убивают наших жен и детей? Айдате на Царицын! Айдате в Порт-Петровск! Бить англичан и Деникина!.." Команда не поняла, чего этот сукин сын хочет, устроила митинг, стала требовать поднять пары и немедленно идти в поход. Командир отказался. Его арестовали и посадили в трюм. Приехал командующий флотилией, того и на корабль не пустили... Ну, подняли наш отряд на ноги. Прибежали мы на корабль - и нас не пускают. Тогда мы стали кричать: "Мы с вами, ребята, возьмите нас в Царицын!" Матрос глотнул воздух и, не переводя дыхания, продолжал: - В это время на катере подъехал Киров. Другого бы, ей-богу, не пустили на корабль, до того народ разгулялся, а тут делать нечего... Киров приехал!.. На палубе шум, гам, сутолока... Боцман подошел к Кирову этакой походкой и говорит: "Разрешите доложить, товарищ член Реввоенсовета, у нас тут небольшая заварушка вышла..." Но Киров не принял рапорта. "Доложите мне сначала, по какому уставу так встречают члена Реввоенсовета? - говорит. - С каких это пор вооруженные матросы революции разрешают споры, галдя на палубе? говорит. - Вы кто - гимназистики в тельняшках или революционные матросы?" Вокруг раздался смех. Матросы стали окружать Кирова, каждый пытался что-то ему объяснить. Но Киров их не слушал и продолжал разносить. "Нечего смеяться! Я не прибаутки пришел вам рассказывать! - говорит. - Где командир корабля? Сидит в трюме. Где ваша дисциплина? Нет ее у вас! Да если бы завтра мы вздумали выступить против Деникина и англичан, разве доверили бы такой команде крейсер - нашу опору и надежду в морских боях? Водовозной бочки революция не доверит тем, кто голову теряет между двух сосен!" - Матрос глотнул воздух и на этот раз перевел дыхание...

- Ну а все же, чем закончилась буза на корабле? - спросил Никодимов.

- Кончилось все благополучно, Петр Никифорович. Киров объяснил команде, какой урон понес бы флот, если бы крейсер выступил в бой раньше времени против сильного врага. Потопили бы его береговые батареи - и амба!.. А делу революции команда причинила бы большой вред. Ведь примеру крейсера могли последовать и другие корабли... Присмирела братва... Поняли... Фертика тут же вытащили в круг, устроили допрос. Оказалось, что он совсем и не матрос, его заслали к нам в Астрахань англичане из Петровска.

После обеда Василий снова укрылся с головой простыней и повернулся к стене. Он готов был плакать от обиды. В какие жаркие дни ему приходится лежать на больничной койке! Мысли, одна тревожней другой, не давали покоя: "Как идут бои в степи? Что с Оленичевом? Для чего вызван с фронта отряд Аристова? Какие события ожидаются в городе?" Он гадал, строил различные предположения, но ни одно из них не разрешало его сомнений.

Заходили больные и раненые из соседних палат. Они рассказывали о том, что происходит на улицах, как радуются падению Царицына и бомбежке разодетые мамзели и буржуи. Василий слушал и до боли сжимал кулаки: выкатить бы на перекресток батарею да дать картечью по всей белой сволочи!

Пришел отец. Василия удивило, что старик был с винтовкой и держался как-то загадочно в разговоре. Но Василий все-таки узнал у него про сегодняшний митинг на Эллинге по случаю постройки бронепоездов, про речь Кирова, про разборку какого-то старого корабля на броню. Одного не мог понять: зачем отцу дали винтовку. На этот вопрос отец только хитро подмигивал и посмеивался себе в бороду...

Когда он ушел, на душе у Василия стало еще тоскливее.

Вдруг он услышал песню своего отряда. Он отбросил простыню в сторону и вскочил с кровати. Ступил больной ногой на пол, вскрикнул от боли. Схватил костыли и в два прыжка очутился у окна. По улице, растянувшись на целую версту, шли бойцы отряда, его боевые товарищи. Шли запыленные, усталые, но с песней.

- Нефедов! - крикнул Василий. - Нефедов!..

Но никто его не услышал. Грозная песня гремела на улице:

На то мы красные орлы,

Солдаты-коммунары,

В штыки идем мы на врага,

Бойцы идут за нами...

Давно прошел отряд, а Василий все стоял у окна и смотрел на опустевшую улицу. Стало уже совсем темно, а он все стоял и стоял.

К нему подошел Корней Ильин.

- Тяжело тебе? И нам не легче. Ничего, не падай духом. Вот, к примеру, взять Петра Никифоровича, вожака нашего. Какой силы был человек! Какой разведчик! К белякам за "языком" ходил, не как другие, с винтовкой и гранатой, а с палкой и арканом. Подкрадется, оглушит, свяжет по рукам и ногам и тащит к себе в роту... А теперь часик походит, а два отдыхает на койке.

Но Василий ему не ответил. Он все смотрел в темную ночь. У него была своя дума.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

С утра в госпитале было шумно и людно. Раненые толпами ходили из палаты в палату, и всюду только и были слышны разговоры о ночных событиях в городе.

Подробности об этих событиях и другие новости Василий узнал от отца и Серафимы, которые зашли его навестить. Панкрат рассказывал, что ночью во время обыска в квартирах буржуев нашли много оружия и патронов. Арестована большая группа заговорщиков. Старик сообщил и более значительную новость: получена телеграмма Ленина Реввоенсовету: "Астрахань защищать до конца!"

Василия удивило, что отец и Серафима были в курсе последних событий.

- Откуда вы всё это знаете?

- Об этом - потом, потом! - Панкрат встал. - Одевайся, пойдем в город. Ходить можешь?

- На костылях вроде бы и могу. Но выпустят из ворот?..

- Выпустят! Пообедаем дома, а там махнем в театр. Киров будет выступать на митинге...

За обедом Панкрат сказал:

- Раз с Астраханью все стало ясно, хочу тебя предупредить, Вася... Только, чур, уговор: никому ни слова, даже матери!..

Василий положил больную ногу на табурет и приготовился слушать отца.

Панкрат долго потирал бородку и переглядывался с Серафимой, страдальчески морщил лоб, произносил какие-то бессвязные слова.

- Тут дело, значит, такое... Сам понимаешь - каждый должен приносить пользу общему делу. Ведь правда, сынок?

- Правда, отец. - Василий мучительно думал: о чем все-таки хотят сказать ему?

- Вот ты... любишь военное дело... лезешь в самое пекло. - Панкрат с трудом подбирал слова.

- Одним словом, Василий, - нетерпеливо вмешалась в разговор Серафима, - мы собираемся на Кубань!

Панкрат облегченно вздохнул:

- Вот это я и собирался тебе сказать, сынок!

Василий рассмеялся, погрозил ему пальцем:

- Ты со мной не хитри, отец. Говори - зачем вам сейчас ехать на Кубань?

- Я пойду по своей части, Вася, на железную дорогу. Буду работать в мастерских, как и в Грозном...

- Зачем? - спросил Василий, хотя уже все понял.

- Пустить под откос поезд с деникинцами... как ты думаешь, дело или не дело?

- Дело...

- Вывести из строя несколько паровозов...

- Тоже дело! - Василий с изумлением посмотрел на отца. - А что там будет делать Серафима?

Но Серафима отказалась отвечать на его вопросы.

- Ну хорошо, - примирился Василий. - Тогда хоть скажите, когда вы тронетесь в дорогу?

- Как только наши возьмут Оленичево и Лагань... Повезем камышанам оружие, оттуда махнем на Кубань... Ну, сынок, не скоро мы теперь увидимся. Давай-ка по этому поводу выпьем по чарочке и пожелаем друг другу благополучия и доброго здоровья! - И Панкрат поднял стакан с кизлярским чихирем.

...Когда они после обеда вышли на улицу, то не узнали ее: кругом полно народу. По направлению к Зимнему театру шла чуть ли не вся трудовая Астрахань.

- Проберемся ли в театр? - усомнился Василий.

- Проберемся, - сказал Панкрат. - Театр сегодня охраняют ваши коммунары. Кстати, слышал - вашего Аристова назначают к Боронину командовать кавбригадой?

- Так ведь он же казак!.. Есаул!.. Три года командовал эскадроном на германском фронте! - с ликующей радостью ответил Василий.

- Товарищи! Наше сегодняшнее объединенное заседание открывается в тяжелой обстановке, - этим нерадостным вступлением начал свою речь Киров в затихшем многолюдном Зимнем театре. - Наша Астрахань объявлена на военно-осадном положении. По городу гуляет провокация обнаглевшей в своей бессильной ярости белой своры. Но вы знаете, товарищи, что Советская власть ничего не скрывает и не намерена скрывать от вас самой горькой правды.

У нас в руках есть анонимное письмо какого-то белогвардейца. В этом письме автор выражает уверенность, что в скором времени в Астрахань ворвутся белогвардейские отряды генерала Деникина и тогда вы, мол, господа комиссары, все будете болтаться на столбах. И этот обнаглевший подлец смакует это удовольствие - видеть нас с вами повешенными.

Дни чрезвычайно тяжелых испытаний настали для всех нас... Вы знаете, что пал Царицын, тот самый революционный Царицын, подступы к которому залиты кровью рабочих - верных стражей и защитников его. Пал тот самый Красный Царицын, который четыре раза отражал бешеный натиск белогвардейцев, но на пятый раз пал... На другом фронте пал Харьков. Вы знаете, дальше, что белогвардейские банды захватили город Балашов по дороге от Камышина к центру. Белогвардейцы не останавливаются на занятых пунктах, продвигаются дальше. И это движение имеет пока определенный успех.

Вы знаете, однако, что вслед за тем, как белогвардейцы занимали Харьков и Екатеринослав, наша Красная Армия заняла Пермь и Кунгур, а сегодня пришло уже известие о взятии Красноуфимска...

Положение деникинского фронта для нас неблагоприятно. Очень возможно, что Деникин не остановится на своих головокружительных победах и займет, может быть, еще несколько городов. Но не нужно слишком отчаиваться и падать духом. Вспомним недавние успехи Колчака. Колчак зарвался и думал уже о полном удушении Советской власти. Но мы напрягли все силы и дали Колчаку такой могучий удар вооруженным кулаком в грудь, что Колчак теперь кубарем катится обратно в Сибирь.

В притихшем, насторожившемся зале все облегченно вздохнули. На какое-то мгновение стало шумно. То была радость: разбили Колчака разобьем и Деникина!

Но вот снова с трибуны зазвучал суровый, полный тревоги голос Кирова - и в зале стало тихо. Киров говорил о мерах, предпринятых для борьбы с Деникиным, об опасности, которая грозит Астрахани со стороны Лагани. Киров призвал собрание к революционной бдительности, к борьбе со шпионами и провокаторами, засылаемыми к нам в тылы белогвардейцами. Лицо его было вдохновенно. Искрой бодрости и верой в победу над врагом горели его глаза. Отчетливым, чеканным голосом он произнес на весь театр:

- Трусы и предатели в тяжелый для Астрахани час могут бежать из города. Наше же дело, товарищи, Астрахань защищать до конца!.. Этого требует от нас Ленин в телеграмме Реввоенсовету фронта!.. Этого требует судьба пролетарской революции!.. Расходясь с сегодняшнего собрания, мы должны сказать: "П о к а в А с т р а х а н с к о м к р а е е с т ь х о т ь о д и н к о м м у н и с т, у с т ь е р е к и В о л г и б ы л о, е с т ь и б у д е т с о в е т с к и м".

Последние слова Кирова звучали как клятва революционной Астрахани, и зал на них ответил громом аплодисментов.

Потом на трибуну вышел Атарбеков. Покашливая и прерывая речь длинными паузами, он начал рассказывать о раскрытом в Астрахани контрреволюционном заговоре "Цианистый калий".

- Все вы помните мартовский мятеж, - сказал Атарбеков. - Он начался десятого марта и одиннадцатого в основном был подавлен. Нам удалось захватить зачинщиков и главарей мятежа. У одного из них мы нашли незначительную на первый взгляд бумажку. Там значились какие-то фамилии будто бы заказчиков. Мы внимательно изучили эту бумажку и добрались до очень глубоких корней... Нам удалось узнать, что в Астрахани существует контрреволюционная организация, имеющая связь с Колчаком и Деникиным. Эта организация должна была произвести еще один мятеж, захватить город, расправиться с коммунистами, рабочими и обеспечить соединение дивизий Колчака с Деникиным для совместного похода на Москву...

Народ в зале негодовал: стучали прикладами и скамейками.

- Главное ядро этой организации было в Москве, - продолжал Атарбеков, навалившись грудью на трибуну. - Оттуда в Астрахань приехал юнкер, бывший граф Нирод, и пришел к выводу, что наиболее надежная опора Советской власти в нашем городе - это коммунистические и рабочие отряды. Такого же мнения был и другой "посланец" - американский разведчик Чейс. Враги Советской власти хотели целиком отравить эти отряды цианистым калием. Они рассчитывали взорвать технические и оружейные склады, расстрелять всех наших ответственных партийных и военных работников. У них было большое количество цианистого калия. Они настолько были уверены в успехе своего заговора, что не хотели даже взрывать Болдинский мост. Особый отдел вник в мельчайшие подробности и детали всей этой белогвардейской организации, узнал адреса и планы ее участников и в ночь на второе июля арестовал одновременно в разных частях города всех заговорщиков!..

ГЛАВА ПЯТАЯ

После разгрома астраханской группы войск генерала Драценко под Оленичевом и Лаганью потрепанные полки деникинцев отступили к Кизляру. Эскадронами 38-го Красного полка, высланными на озеро Яшкуль и село Величавое, а также на Черный Рынок, были обнаружены только шайки калмыков, - отступая в арьергарде, они забрасывали колодцы убитыми собаками. На всем пути нашим конникам не попался ни один деникинский солдат.

Угроза с запада была ликвидирована.

В Лагани снова расположились кавалерийская дивизия Боронина и штаб западного боеучастка. Отовсюду со степи и побережья сюда стекались полки, эскадроны, пехотные отряды. Ни пройти ни проехать было в эти дни по Лагани: шумно, весело, людно стало на пыльных ее улицах. В одном месте, у походных кузниц, ковали лошадей. В другом - конники точили притупившиеся клинки и сабли. В третьем, в толпе чубатых кубанцев, - звенели ножницами и скрипели бритвами цирюльники. В четвертом - дымили походные кухни и вокруг бренчала котелками очередь, дожидаясь обеда... То и дело проносились на конях вестовые и порученцы командиров. То здесь, то там заливались гармошки, звенели балалайки, и в пыльном, гогочущем, аплодирующем кругу кто-нибудь отплясывал "Яблочко" или "Наурскую". Невообразимое творилось и на песчаной косе: здесь купались, стирали белье, мыли и чистили коней, а то и просто валялись на золотистом песке, блаженствуя от безделья.

А теплыми темными ночами жгли костры из перекати-поля, пели звонкие песни, вспоминали Кубань, Терек, родные хаты, вишневые сады, бахчи с арбузами и дынями...

Но недолгим был отдых на песчаной косе у синего моря Каспия. Снова горнисты трубили сбор, подходили к шатким пристаням Лагани пароходы и шаланды из Астрахани, на них грузились конники со своими конями и мимо рыбацких сел, раскиданных по побережью Каспия, в дельте Волги, плыли навстречу новым боям с деникинцами.

Ахтубинским славным боем закончились боевые действия 11-й армии в июле, а в августе она была переведена из состава южной группы Восточного фронта на Туркестанский фронт, которым командовал Михаил Васильевич Фрунзе...

На левом берегу Волги 11-я армия стала правым флангом Туркестанского фронта. Ей были приданы для укрепления 50-я стрелковая и Московская кавалерийская дивизии, а также 33-й авиаотряд из пяти самолетов.

На помощь Кирову в Астрахань приехал член Реввоенсовета фронта Валерьян Владимирович Куйбышев. Вслед за ним прибыл новый командующий 11-й армией В. П. Распопов. Вернулся в Астрахань К. А. Мехоношин.

С падением Царицына и отходом 10-й армии вдоль Волги Астрахань осталась не защищенной с севера. На Черный Яр уходили различные отряды. Туда же ушла кавалерийская бригада из дивизии Боронина, хотя местопребыванием дивизии стал левобережный участок Волги в районе Черного Яра.

В самой Астрахани было тихо, пыльно и жарко. Но город жил напряженной жизнью. Всюду возводились укрепления. Рылись окопы и траншеи.

Изредка на город налетали английские самолеты. Но к ним астраханцы уже привыкли. К тому же от них теперь можно было более активно защищаться: кроме щекинского на аэродроме стояло еще пять исправных самолетов 33-го авиаотряда. Был и бензин, доставленный Роговым и другими матросами из Баку. Бензин, а также смазочные масла теперь доставляли и моторные лодки, баркасы, рыбачьи парусные лодки морской экспедиции Бакинского комитета партии. Нужда в нефти всюду была отчаянная; бензин и масла немедленно отправлялись из Астрахани в Москву, Петроград, на другие фронты гражданской войны.

Многие команды астраханских и бакинских лодок в этих опасных рейсах гибли в пути, захваченные английскими и деникинскими канонерками и эсминцами. Иногда людей сжигали вместе с лодками. Чаще их увозили к себе в подвалы контрразведок и после долгих пыток огнем и железом расстреливали.

На место погибших героев становились новые смельчаки. Те, которые добирались до Астрахани, на обратном пути увозили людей и оружие на помощь дагестанским большевикам - для поднятия восстания против англичан и имама Гоцинского, на помощь Ульянцеву на Мугань - для отражения атак белогвардейцев и мусаватистов...

В один из августовских вечеров после заседания Реввоенсовета в кабинет к Кирову зашел матрос. Вместе с Куйбышевым Сергей Миронович в это время просматривал вечерние донесения с боевых участков.

Киров с трудом узнал в матросе радиста Басова, которого Ульянцев захватил с собой в Ленкорань. Басов около двух недель пробирался на небольшой лодке до Астрахани; в пути он изведал голод, жажду, обессилел и похудел, и не столько от этих невзгод, сколько от горя.

Пала молодая Муганская республика, зажатая кольцом контрреволюции!.. Погиб в бою председатель Муганского ревкома балтийский матрос-большевик Тимофей Ульянцев!..

Мугань, Мугань! Не она ли решила судьбу дагестанских большевиков, еще 13 июня приговоренных к смертной казни?

31 августа ранним утром из Порт-Петровска вышел бронепоезд "Кавказец", на котором ночью из тюрьмы были увезены члены Военного совета при подпольном обкоме РКП(б) Дагестана. Перед разъездом Темиргое по дороге в Хасав-Юрт посреди выжженной солнцем степи бронепоезд остановился. Белогвардейцы вывели из вагона приговоренных к расстрелу и поставили их в ряд недалеко от заранее вырытой ямы.

Из бронепоезда вышли представители горского правительства, представители штаба Деникина и английской военной миссии в Дагестане.

Английская военная миссия была представлена Адамом Фоклендом. Он был в белоснежном костюме, пробковом шлеме английского колонизатора, с кодаком, перекинутым через плечо.

Адам Фокленд был уже майором королевских экспедиционных войск. Повышение в чине и должности он получил за "астраханский поход". Многие друзья завидовали и ненавидели его за это, а особенно старый друг Тиг-Джонс. После расстрела двадцати шести бакинских комиссаров Тиг-Джонс не получил обещанного повышения, оставался все еще капитаном. А он ли не был ревностным служакой?!

Пока представитель "высшего военно-шариатского суда" читал дагестанским большевикам приговор, Фокленд успел нащелкать десяток снимков "на память о Дагестане". Потом он грубо оборвал чтение приговора и попросил князя Верховского спросить, за что умирают эти люди и что они хотят сказать перед смертью.

Деникинец охотно выполнил приказание Фокленда.

За всех ответил Буйнакский. Он стоял плечом к плечу со своими друзьями Саидом-Абдул-Халимовым и Абдурахманом Измайловым. Рубаха его была изорвана, на лице и теле кровоподтеки. Много раз его пытали, морили голодом, били.

- Мы все тут верные сыны народа, - близоруко щурясь на товарищей, спокойно ответил Буйнакский. - С детства мы посвятили свою жизнь освобождению народа, его будущему счастью. Для него мы жили, учились и боролись... Вы расстреляете нас, но идею, которая живет в нашем народе, не сумеете уничтожить никогда!.. Мы смело смотрим смерти в лицо и уверены, что возмездие близко. Недалек тот час, когда лучи освобождения проникнут в веками порабощенные ущелья Дагестана. Народ вам отомстит за нас!..

Абдурахман Измайлов запел:

Вставай, проклятьем заклейменный...

Над выжженной зноем степью широко и торжественно понеслись слова революционного гимна.

Представитель "высшего военно-шариатского суда" все же дочитал приговор, хотя это уже было пустой формальностью. Начальник конвоя подпоручик Мициев дал команду, конвоиры вскинули винтовки, раздался залп, второй, третий...

Казалось, что все уже кончено. Но вдруг из груды тел, шатаясь, весь в крови, поднялся Буйнакский.

Фокленд выхватил у стоявшего рядом конвоира новенький английский карабин, перезарядил его, кивнул князю Верховскому:

- За этим, князь, я охотился еще в Астрахани.

Уллубий посмотрел на англичанина и понял: этот не промахнется!.. Перед ним с какой-то калейдоскопической быстротой пронеслись картины детства, лица родных, друзей, товарищей по Московскому университету. И вдруг в подернутых дымкой тумана песках ему привиделся Киров, в пыльных сапогах, в развевающемся на ветру плаще. Уллубий близоруко сощурился и закрыл глаза.

Адам Фокленд навел карабин на Буйнакского, замурлыкал Киплинга:

К нам вернись, солдат британский,

Возвращайся в Мандалей...

Раздался выстрел, и Буйнакский упал замертво.

Фокленд вернул карабин конвоиру, крикнул Верховскому:

- Посмотрите, князь, совсем они убиты?

Начальник конвойной команды предупредил князя. Он подал сигнал своим головорезам, те выхватили кинжалы и бросились к уже мертвым большевикам.

У пыльного, затерявшегося в степи разъезда Темиргое повторилась трагедия двадцати шести бакинских комиссаров. Там, в закаспийской пустыне, на перегоне между станциями Перевал и Ахча-Куйма, на 207-й версте, расстрелом большевиков командовал английский разведчик Тиг-Джонс, здесь Адам Фокленд...

Оскар Лещинский был казнен позже, 18 сентября. В 7.30 вечера за ним в камеру явился подпоручик Мициев. Оскара вывели на задний двор Петровской тюрьмы. Он был зарублен пьяными солдатами конвоя...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

После беседы с командой рыбницы, уходящей на рассвете в Баку, Атарбеков задержался у Кирова. Пора была поздняя, и Киров был рад этому ему давно хотелось по душам поговорить с Георгом, но все как-то не мог выбрать подходящего момента.

Искурив весь табак и все папиросы Сергея Мироновича, Атарбеков нервно перебирал свои окурки в пепельнице - искал табаку на цигарку и, не находя его, еще больше нервничал. Эту нервную возбужденность Киров и раньше замечал в нем, но не придавал ей значения. Да и курил Георг намного меньше.

- Тебе трудно стало на работе? - как бы между прочим спросил Киров, бросив на него внимательный взгляд.

Георг сильно исхудал в последнее время. Глаза у него были красные от бессонницы, щеки впалые, лоб прорезали глубокие морщины. Даже рыжая его борода как-то выцвела. Разве скажешь, что ему двадцать семь лет! Дашь все сорок - сорок пять.

- Утомляет жара, Мироныч. Но что поделаешь: Астрахань, всем жарко! Атарбеков усмехнулся, отведя глаза. "Жарко" имело определенный смысл.

- Да, жарко, Георг! Трудное время. Много сложных задач возложено на плечи каждого. - И, видя его состояние, Киров как можно мягче проговорил: - Я думаю, ты очень устал в последнее время, тебе следует немного отдохнуть и подлечиться. На твоей нелегкой работе всегда надо иметь свежую голову и крепкие нервы, чтобы не было никаких случайностей и ошибок...

- Жалуются на меня? - спросил Атарбеков.

Киров помедлил с ответом.

- Да, Георг.

- И на что жалуются? - Атарбеков оттолкнул от себя пепельницу.

Киров снова помедлил с ответом.

- Говорят, стал ты излишне подозрительным... Борясь с настоящими врагами, ты порой сажаешь людей и не столь виновных. Опасная штука!

Руки Атарбекова невольно стали шарить по карманам, но, увы, портсигара он не нашел; который уже раз за последнее время он забывал его то дома, то на службе. Этого раньше не случалось с ним.

- И от кого поступают жалобы?.. Не от Аристова ли?..

- И от Аристова, и от работников Реввоенсовета, и от исполкомовцев... Говорят коммунисты, а не обыватели! К ним стоит прислушаться!

- Теперь мне все понятно... - загадочно произнес Атарбеков. - И куда ты думаешь меня отправить "отдыхать", Мироныч?.. Не в Пятигорск ли?..

Киров рассмеялся:

- Нет, в Пятигорск еще рановато. А вот на Черепаху вполне можно поехать. Что же делать - лучшего курорта у нас пока нет. Отдохнешь, наберешься сил, тогда и работать будет легче.

- А если я буду... протестовать? - Атарбеков скрестил руки на груди.

- Не поможет, Георг. Будет написан самый настоящий приказ Реввоенсовета с подписями и печатями. Попробуй его не выполнить!

- Так и в трибунал могу угодить?

- А что ты думаешь? - Киров снова рассмеялся. - Но лучше за отказ ехать лечиться, чем... - Он пошевелил в воздухе пальцами, не найдя точной и необидной для Атарбекова формулировки. Но Атарбеков прекрасно его понял. - Вчера с начальником санотдела я ездил на Черепаху. Прекрасные места! Знаешь, что мы задумали? Открыть там санаторий для больных и раненых красноармейцев!

Атарбекову в общем неприятен был весь этот разговор об отдыхе и Черепахе. Он зажал бороду в кулак, мучаясь в догадках: то ли Мироныч действительно думает о его здоровье, то ли за этим отдыхом кроется нечто другое, может быть, даже перевод на другую работу, отставка, так сказать.

- Окруженная со всех сторон Астрахань - и санаторий для красноармейцев? - спросил Атарбеков. - Я не ослышался?

- Нет, не ослышался! - Киров откинулся на спинку кресла. - В этом деле мы думаем сделать почин. Заодно я приглядел на Черепахе и небольшой домик для тебя. Он весь утопает в зелени. Повесишь в саду гамак и будешь себе почитывать книги. Выделим и "четверть коровы". Одним словом... собирайся на отдых.

- Ты что, Мироныч, на самом деле хочешь устроить для меня этакую дачную идиллию?

- До Черепахи - полчаса езды. В любую минуту сможешь приехать в город, - уклончиво ответил Киров.

Вошел телеграфист с кипой телеграмм. Пока Сергей Миронович читал и ставил на телеграммах свои размашистые резолюции, Атарбеков перебрал разбросанные на столе книги. Он взял одну из них, раскрыл: глаза пробежали по строкам, а мысли все вертелись вокруг Черепахи. Потом посмотрел на обложку книги. Это был роман Чернышевского "Что делать?".

- Да, Мироныч!.. - Атарбеков хлопнул себя по лбу. - У меня ведь сюрприз для тебя! Как это я мог забыть!..

- Какой? - Киров подписал последнюю телеграмму и вернул всю кипу сонному телеграфисту. С любопытством уставился на Атарбекова.

- Хочу дать тебе почитать этакую пухлую папку - "Дело об учреждении надзора полиции за государственным преступником Николаем Чернышевским". Состряпано оно здесь, в Астрахани.

- Ты не шутишь?

- Ну какие тут могут быть шутки.

- И ты до сих пор молчал об этом? - Киров был потрясен. - Ты представляешь себе ценность этих документов для характеристики Чернышевского?

- Представляю, конечно, - смущенно, а потому не совсем уверенно ответил Атарбеков, не ожидая такой реакции на свое сообщение.

- Да их немедленно надо послать Ленину!.. Ты понимаешь?.. Ле-ни-ну!.. - Киров порывисто поднялся и, сунув руки в карманы брюк, стал большими шагами мерить кабинет. На время о Черепахе было забыто.

- Зря ты горячишься, Мироныч. Найдены эти материалы только на днях при разборке архивов, и в очень уж растрепанном виде. Сейчас их приводят в надлежащий порядок. А потом, может быть, по свежим следам найдем еще что-нибудь более значительное.

- Ты обязательно дай мне найденные материалы, и как можно скорей. Они так кстати будут к моему докладу! Возможно, что мне придется не столько говорить уже о романе "Что делать?" и об образе Рахметова, сколько о самом авторе романа. Ведь это не менее интересно. Ты только подумай, в каких невыносимых условиях жил Чернышевский: обыски, надзор, ссылка, надорванное здоровье, а он не сдавался и продолжал упорно работать. До конца своих дней он сохранил удивительно трезвый и ясный ум, необычайное присутствие духа и верность делу революционных демократов. Разве это не подвиг, на котором должны учиться последующие поколения?

Атарбеков задумчиво перелистал книгу:

- Здесь, в Астрахани, он переводил пятнадцатитомную "Всеобщую историю" Вебера. Знаешь?

- Знаю, Георг. Сама "Всеобщая история" особого интереса не представляет, а вот статьи Чернышевского "О расах", "О квалификации людей по языку", приложенные к переводу, очень интересны. На первый взгляд они кажутся отвлеченными по теме, а на самом деле в них Чернышевский выступает против человеконенавистничества и национального гнета. Ты прочти эти статьи. Они очень любопытны.

- И когда ты успеваешь все это читать? Удивляюсь!.. У меня вот как-то не получается. Сколько ты спишь в сутки?

- Много ли мне, здоровому человеку, нужно? Часа три посплю - и чувствую себя вполне бодро.

Киров погасил свет и раскрыл окно. Тихий ветерок зашелестел бумагами на столе. Занималась заря. Крыши домов, купола церквей - все было залито нежным, радостным светом.

Атарбеков тоже подошел к окну. Они долго молча стояли, наслаждаясь тишиной и восходом солнца.

- Когда тебе впервые пришлось читать роман "Что делать?"? - спросил Киров.

- Впервые? В гимназии. Правда, тогда многого я в нем не понял, да и читал разрозненные главы. У нас боялись начальства и для большей безопасности книгу хранили в разобранном по главам виде. Полностью роман я прочел несколько позже, в Московском университете. У нас на юридическом факультете у троих студентов были личные экземпляры. Мы ими распоряжались, как своими.

- А я прочел в Казани, шестнадцатилетним мальчишкой. Тогда я учился в промышленном училище. Роман мы читали тайком, по ночам, при свете коптилки. И за чтение заплатили в складчину около сорока копеек. Деньги, помнится, собирали по копейке, экономили на обеде и завтраке, хотя частенько не бывало ни того, ни другого, жили впроголодь. Как мы хотели быть похожими на Рахметова! Как мы хотели стать революционерами, отдать всю свою жизнь делу служения народу! - Улыбка озарила лицо Кирова. Неповторимая, золотая пора юности!..

- Да, Казань... - с удовольствием вспомнил он через минуту промышленное училище. - Интересно, как сложились судьбы однокашников?.. Кем они стали? Где они? Что с ними? Куда судьба забросила студентов-революционеров?.. Они жили дружной семейкой на окраине города, у них мы тайно брали книги... - Киров вдруг рассмеялся. - Вспомнил, Георг, такой забавный случай... Как-то у нас в мастерской собирали печатный станок для слепых. Хлопот, помнится, с ним было много. Но когда станок наконец-то собрали - мы его вечерочком унесли из училища. Сочли, что он больше пока нужен зрячим! Спрятали в надежное место, а через некоторое время тайно стали печатать прокламации. Надо было видеть, какой переполох тогда поднялся в училище, какой допрос всем учинили!..

- Был и такой случай, - вспомнил он. - Как-то из всякого металлического хлама я смастерил небольшой электромотор. Он хорошо работал. С утра до вечера у нас в комнате толпился народ, все приходили поглазеть на "машину". Я страшно гордился собой!.. У меня был товарищ, тоже бедняцкий сын, он вечно ходил в рваных штанах... Однажды перед праздником я решил сделать ему подарок. Но денег у меня не было. Тогда я снес свой электромотор на базар и продал его за полтинник. На вырученные деньги купил другу брюки. Но когда я принес свой подарок в училище - надо было видеть разочарование товарищей!.. Машину променял на брюки!.. Меня чуть не поколотили, и мой беспорточный друг в том числе... Вот прошло столько лет, а как только вспомню их лица, меня всегда разбирает смех...

В соседнем дворе пропел петух. И сразу в разных концах города хриплым "кукареку" отозвались три петушка.

"А Черепаха - это в шутку или всерьез?" - вспомнив разговор об отдыхе, хотел спросить Атарбеков, но не решился, не к месту это было сейчас.

Киров прикрыл окно.

- Вот и петухи пропели. "Прекрасное есть жизнь". Так-то, Георг. Пора и по домам. Спать!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Поздно ночью, после приема партизан Ставрополья, Кирову позвонил дежурный из гарнизона. Он спросил: ждут ли в Реввоенсовете командующего Туркестанским фронтом? Знает ли кто в лицо товарища Фрунзе?

- Зачем вам все это? - в свою очередь спросил Киров.

- Да вот патруль задержал неизвестного человека в машине. Говорит: Фрунзе. Правда, документы у него в порядке, все честь честью, а пропуска не знает...

Киров повесил трубку, схватил фуражку, вбежал в кабинет к Куйбышеву:

- Валерьян, Фрунзе в Астрахани!

Куйбышев поднял голову от бумаг, недоверчиво посмотрел на Кирова:

- Михаил Васильевич?

- Ну да! Поехали выручать - он сидит в комендатуре.

Все еще недоверчиво глядя на Кирова - не разыгрывает ли он его? Куйбышев поспешно застегнул ворот косоворотки, вскочил и, подхватив Кирова под руку, увлек за собой по гулким коридорам Реввоенсовета.

С утра Михаил Васильевич Фрунзе знакомился с положением дел в армии.

То и дело в Реввоенсовет приходили командиры частей гарнизона, комиссары, красноармейцы. Каждому хотелось взглянуть на мужественного полководца, под руководством которого армии Восточного фронта разгромили злейшего врага молодой Советской республики - Колчака.

На заседании Реввоенсовета Фрунзе выступил с обзором событий на Туркестанском фронте.

- Я остановлюсь на одной из задач, которая была главной для фронта, сказал Фрунзе. - Фронт должен был уничтожить южную группу армии Колчака. На эту группу делали ставку англичане в Туркестане и усиленно снабжали ее через Гурьев артиллерией и боеприпасами. Они рассчитывали превратить Туркестан в базу для новой военной авантюры против Советской России и помочь Деникину... Войска нашего Туркестанского фронта в основном уже сделали все для ликвидации южной группы противника. Двадцатого августа началось наступление Первой и Четвертой армий, двадцать девятого августа нами уже был взят Орск, второго сентября - Актюбинск. И вот сейчас получено сообщение, что нашим войскам сдаются остатки южной армии Колчака. Это, конечно, облегчит соединение Первой армии и туркестанских войск... Южную группу Колчака - белоказачью армию генерала Белова - мы загнали в голодные степи, где нет ни воды, ни травинки!.. Правда, эта армия предпринимала немало усилий, чтобы вырваться к Аральскому морю и к Красноводску на соединение с англичанами, но пути ее отступления мы перехватили конницей, и армия Белова целиком была вынуждена сложить оружие и сдаться в плен...

В зале раздались аплодисменты.

- Ваши аплодисменты я отношу к войскам фронта, к нашим героическим красноармейцам, - сказал смущенный Фрунзе. - Многое, товарищи, мешало проведению этой операции: переброска дивизий на другие фронты, отсутствие дорог, тифозная эпидемия. Нужно учесть еще то обстоятельство, что сопротивление казачества было очень сильным.

- Какая задача сейчас стоит перед фронтом? - Фрунзе показал на карте места боевых действий 1-й и 4-й армий. - Уничтожить части Дутова и выйти в Туркестан. Этим мы достигнем две цели: первое - ликвидируем Дутова и прижмем к Каспийскому морю англичан, и второе - когда пойдет в наступление Одиннадцатая армия, отрежем пути отхода армии генерала Толстова и астраханско-уральского казачества.

Перед тем как говорить о задачах 11-й армии, Фрунзе решил ознакомить Реввоенсовет с теми событиями, которые ожидаются в ближайшем будущем на Южном фронте.

- С Колчаком мы в основном покончили. По образному выражению Ленина, у Антанты мы уже сломали одну руку - Колчака. Теперь нам грозит вторая рука - Деникин! В своем письме ко всем организациям партии, опубликованном в "Правде", Владимир Ильич пишет: "Наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции..." Центр боевых действий Красной Армии перемещается на Южный фронт. Под Орлом и Тулой ожидаются события первостепенной важности. Здесь мы должны остановить Деникина, уничтожить его ударные части...

Перейдя к практическим задачам, стоящим перед 11-й армией, Фрунзе сказал, что они исходят из основной цели - разгрома Деникина. Первое, что предстоит сделать 11-й армии, - это отогнать противника от Черного Яра и очистить Левобережье. Второе - ликвидировать фронт у Ганюшкина. И третье бросить все силы на освобождение Царицына. Фрунзе поддержал предложение Кирова о создании Экспедиционного корпуса для посылки его через калмыцкие степи на Северный Кавказ. В свою очередь, он обещал оказать армии всестороннюю помощь.

Вечером Киров, Фрунзе и Куйбышев на небольшом катере выехали вверх по Волге. Утром они уже сходили по шатким мосткам черноярской пристани.

В сопровождении комиссара боеучастка они направились в северную часть города, где слышался треск пулеметов.

В этом районе улицы были пустынны.

Осторожно пробираясь мимо разбитых снарядами домов, исковерканных деревьев, раскиданных плетней, они вышли к наблюдательному пункту небольшому холму, обложенному с трех сторон камнем.

Фрунзе выслушал рапорт Боронина, затем взял у него бинокль и припал к каменной ограде.

- Приехали-то вы не совсем удачно, - виновато сказал Иван Макарович, стряхивая с себя землю. - С самого раннего утра отбиваем атаки. Дыхнуть некогда! Теперь, наверное, весь день не даст покоя...

Киров внимательно оглядывал ярко освещенную солнцем степь. Повсюду виднелись раскиданные снарядами колья проволочного заграждения, убитые лошади, трупы. Под перекрестным огнем, припадая к земле, перебегали санитары. Вдали, за окопами противника, из-за холма выбегали и скрывались в кустарнике солдаты. А еще дальше, за другими холмами, мелькали всадники.

Фрунзе протянул Куйбышеву бинокль:

- Накапливается пехота. И конница не зря так близко стоит от окопов.

- Наверняка будет четвертая атака, - пощипывая свои чумацкие усы, сказал Боронин. - Ну да ничего, отобьем и эту, товарищ командующий. Вчера перед атакой они, дьяволы, выбросили больше тысячи снарядов. Всю землю перепахали! Мы уж думали: конец!.. А пошли они в атаку - отбили!.. Народ у меня золотой: рабочие, матросы, рыбаки, курсанты. А бригада Аристова, что в резерве, - все кубанцы, лихие рубаки...

- А что, если не отбиваться, а контратаковать? - спросил Фрунзе, внимательно вглядываясь в усталого, обросшего, с воспаленными от бессонницы глазами Боронина. - Контратаковать и отбросить противника далеко за линию его обороны, где ему совсем негде будет закрепиться на открытой местности?.. Сколько у вас штыков, сабель? Какие части противника стоят перед вами?

Очень точно, со знанием дела Боронин ответил на все вопросы, интересующие командующего фронтом.

- Да, силенки у вас маловато, но ничего, ничего, - сказал Фрунзе. - Я думаю, Сергей Миронович, нам следует сейчас разойтись по участкам. Вы с Валерьяном Владимировичем - на правый, мы с Борониным - на левый. Сойдемся на центральном.

Фрунзе вышел из наблюдательного пункта и направился через поляну к ходу сообщения, ведущему по склону холма на участок обороны Командных курсов. Киров, Куйбышев и комиссар боеучастка пошли по траншее на правый фланг.

- А вот наблюдательный пункт у вас никуда не годится, - сказал Фрунзе, обернувшись к Боронину. - Удивительно, как это до сих пор вас не убило! В землю надо зарываться, батенька, а не сидеть в этой каменной крепости. В землю.

- А я уже привык к своей крепости, товарищ командующий. Меня и с аэроплана бомбили, и снарядами глушили - ничего, жив пока.

- Это все до поры до времени.

Возле самых ног Фрунзе в песок вонзилась пуля.

- Пригнитесь, товарищ командующий! - горячо прошептал Боронин. Стреляют с того холма!..

- Разве? - не без удивления спросил Фрунзе, оглянувшись на холм. Тогда идемте быстрее. - И он прибавил шагу.

Ивану Макаровичу хотелось как можно скорее пробежать эту поляну! Еще вчера здесь был ранен повар Командных курсов, а три дня назад - начальник связи. Но торопить Фрунзе было неудобно, и Боронин шел справа от командующего, незаметно прикрывая его своим телом и искоса поглядывая на проклятый холм, откуда обычно стреляли деникинцы.

Едва Киров и Куйбышев успели побывать в траншее, где оборону держал батальон рыбаков низовья Волги, как по всему переднему краю вновь открыла огонь артиллерия противника. Особенно густо снаряды ложились впереди траншей и по линии проволочного заграждения.

Киров оставил комиссара боеучастка у рыбаков, а сам с Куйбышевым прошел к морякам. Их встретил командир отряда Петр Сидорчук. Это был уже не тот лихой матрос, которого Киров впервые увидел в палатке у комдива Боронина. У того были иссиня-голубые глаза, лукавая улыбка таилась на дрожащих губах, казалось, он знает что-то интересное и смешное и вот-вот прыснет со смеху. Теперь же у Петра Сидорчука губы были плотно сжаты и стальным блеском отсвечивали прищуренные глаза.

Кирову не удалось и двух слов сказать Сидорчуку, как земля застонала от разрывов снарядов и траншею чуть ли не до половины завалило песком.

- Лютует кадет, - отряхиваясь от песка, сказал Сидорчук. - Им дан приказ, товарищ Киров: любой ценой взять Черный Яр!

Теперь Киров оставил у моряков Куйбышева, а сам пошел вслед за Сидорчуком. Тот привел его в траншею Первого Коммунистического отряда. Здесь командиром был Петр Нефедов.

Нефедов был в отчаянии:

- Мы так ждали вас, товарищ Киров!.. Думали встречу устроить, а тут снова атака.

- На этот раз их надо так отбить, чтобы больше не совались к Черному Яру. Так-то, дорогой товарищ Нефедов! - Киров взял у него из рук винтовку, Нефедов расстегнул пояс, протянул ему и подсумок с патронами.

Наблюдатели крикнули:

- Пехота противника накапливается на рубеже атаки!

Киров посмотрел в бинокль, протянутый Нефедовым. Из траншей деникинцев выскакивали солдаты и, пригнувшись, с винтовками в руках перебегали в ложбину.

- Вот так и живем, - Нефедов наклонился к Кирову. - За день покосим их, ночью они уберут трупы, а с утра все начинается сначала. Одним словом - Черный Яр!..

Поднявшись во весь рост, пехота противника пошла вперед. Замолкла вражеская артиллерия. Необыкновенно тихо стало на переднем крае.

- У них так заведено: сначала идут солдаты, потом офицеры. Ничего, мы их сейчас покосим, как траву! - сказал Нефедов с ожесточением.

Прогремел залп, еще залп, еще...

Цепь деникинцев сразу же наполовину была скошена.

По траншее отряда побежали подносчики патронов. Раздалось щелканье затворов. Приглушенный говор.

С винтовками наперевес, сомкнутым строем, держа четкое равнение, белогвардейцы приближались.

За первой цепью показалась вторая, третья, потом четвертая...

В траншее стало совсем тихо. Только изредка слышалось чье-то прерывистое дыхание. У кого-то першило в горле, и он покашливал в рукав.

Все ближе и ближе, отбивая шаг, подходили белогвардейцы.

Киров положил винтовку на бруствер траншеи и посмотрел в бинокль. Впереди цепи, с саблей в вытянутой руке, шел офицер с "Георгием" на груди - видимо, командир батальона, подполковник. Цепь тоже состояла из офицеров.

- Офицерский батальон! - сказал Киров.

- Офицерский батальон! - как эхо повторил Нефедов. - Патронов не жалеть!

- Есть патронов не жалеть! - откликнулись в разных концах траншеи командиры взводов.

Гуще пыль. Громче топот ног.

Командир офицерского батальона повернулся лицом к цепи, отсалютовал саблей и, переложив ее в левую руку, выхватил из кобуры пистолет.

И тут раздался залп.

Дали залп матросы и рыбаки. Потом - курсанты с левого фланга. Снова отряд Нефедова, за ним опять - матросы и рыбаки.

Первая цепь залегла, вторая шла уже изломанной линией, змейкой. И только командир батальона, подняв над головой пистолет, а в левой руке волоча по земле саблю, храбро шествовал вперед.

Залпы следовали один за другим. Последний был по бегущим назад. Он и скосил командира батальона.

Приближалась третья офицерская цепь. Эти шли форсированным шагом. Перепрыгивали через трупы. Обходили раненых.

Снова раздались выстрелы Коммунистического отряда. В общий гул слился залп матросов, рыбаков и курсантов. Заработали пулеметы.

Цепь дрогнула, и офицеры побежали назад, увлекая за собой накатывающуюся на них четвертую цепь.

Киров выстрелил последний патрон, крикнул Нефедову:

- Передай благодарность отряду! Железному отряду!..

- Спасибо, товарищ член Реввоенсовета! - прокричал в ответ оглохший от выстрелов Нефедов и побежал к пулеметчикам - готовиться к отражению конной атаки.

Белая конница уже разворачивалась в лаву, когда наши орудия ударили картечью. Почти одновременно раздался залп из траншеи. Потом вырвалась вперед кавбригада Аристова. Всадники мчались на бешеном аллюре. Впереди бригады, привстав в стременах и оттянув назад руку с оголенной шашкой, несся сам Мина Львович... Замолкли орудия, пулеметы, винтовки. Теперь земля гудела от топота коней. Пыль, пыль, пыль заклубилась по всему полю боя! В облаках ее потускнело и скрылось солнце. И в ту же минуту на всем переднем крае раздалось грозное и победное "ура". Выплеснувшись из траншей и окопов, хлынули вслед за уходящей конницей красные батальоны. Пулеметчики покатили "максимы". Взялись за лафеты и колеса орудий артиллеристы. Побежали с носилками на плечах санитары.

Все в едином порыве устремились вперед, на врага.

И вместе со всеми по пыльным степным дорогам шли Киров, Фрунзе, Куйбышев.

Э П И Л О Г

В двенадцатом часу ночи, после ужина, который часто бывал и обедом, Киров снова возвращался в Реввоенсовет. В это время уже не гремели сапогами по железным лестницам фронтовики, не носились из конца в конец коридора связные и вестовые командиров, не хлопали дверями в отделах, не трещали телефоны. Лишь часовой бесшумно шагал по пустынному коридору да попискивал ключ Морзе в телеграфной.

Другие посетители появлялись по ночам в Реввоенсовете. Чаще всего это были те, кто приходил с той стороны фронта, - посланцы дагестанцев, бакинцев, камышан, партизан Ставрополья, Черноморья, Терека, Кубани, подпольных партийных комитетов городов Северного Кавказа. Они приносили письма, отчитывались перед Кировым о работе, проделанной в деникинском тылу, получали инструкции, новые шифры, наряды на оружие, деньги, листовки и снова уходили за линию фронта. Мало кто знал в Реввоенсовете - разве что только ближайшие помощники Кирова по зафронтовым делам - об этой ночной работе Кирова. А ее с каждым днем становилось все больше и больше. Все чаще и чаще Киров засиживался в Реввоенсовете до утра.

Киров телеграфировал Ленину: "По вашему требованию нами направлены люди в Баку, Дагестан, на Северный Кавказ и в Закавказье, в Гурьев и Мугань, в Армавир и на восточное побережье Черного моря. Результаты их работы уже видны. Вся территория, куда выехали наши люди, пылает заревом партизанского движения..."

Киров телеграфировал Ленину: "Член Кавказского краевого комитета нашей партии тов. Микоян сообщает следующее о положении на Кавказе и, в частности, о восстании горцев. Все общественное мнение Кавказа приковано к начавшемуся в конце августа восстанию горских народов... Кроме кучки изменников и предателей-офицеров, продавшихся Деникину, все слои горских народов, не имея ниоткуда помощи, но доведенные до отчаяния зверствами Деникина, решительно отказались платить наложенную контрибуцию, дать требуемые полки для борьбы против Советской власти и с одними винтовками и кинжалами бросились в кровавый бой с офицерско-казачьими бандами, решив победить или умереть..."

Но с той стороны фронта шли и другие посланцы. Это были лазутчики деникинцев и англичан. Они пробирались из Порт-Петровска в Астрахань через пески калмыцкой степи, на рыбачьих лодках через Каспий. Их ловили, но за ними шли все новые и новые...

В Астрахани готовился новый заговор. Возглавляла его на этот раз сестра милосердия Кауфман.

В одну из октябрьских ночей дом, в котором жил Киров, был оцеплен взводом красноармейцев. Делегация астраханских партийцев, возглавляемая секретарем губисполкома Ивановым и губвоенкомом Чугуновым, подняла с постели Кирова, пришедшего в эту ночь домой раньше обычного, и учинила ему небольшой допрос.

Что же случилось в Астрахани?

Оказывается, достав где-то старый иллюстрированный журнал, на обложке которого был изображен царицынский иеромонах Иллиодор, провокаторша Кауфман пустила по городу слушок, что Киров не старый революционер, а замаскировавшийся Иллиодор. С иеромонахом она у Кирова нашла портретное сходство. В провокацию Кауфман поверил Иванов, он и подбил Чугунова на этот лихой партизанский налет на дом члена Реввоенсовета. Произойти это могло, конечно, только в условиях болезненно обострившейся бдительности в городе, из-за неудач на отдельных участках фронта осенью 1919 года.

По замыслу Кауфман, Киров должен был бежать, а при попытке к бегству можно было применить оружие...

Но всего этого не случилось. Личность Кирова, конечно, сразу же была выяснена, и делегация ушла, извинившись, пристыженная. Чугунов тут же написал заявление, в котором просил отправить его рядовым на фронт для искупления своей вины перед Кировым.

Члены самозванной делегации были осуждены: кто условно, кто отправлен в штрафной батальон. Кауфман - приговорена к расстрелу.

Боясь за судьбу Чугунова - большевика-подпольщика, активного участника Октябрьской революции и гражданской войны, рабочего человека, невольно допустившего ошибку, - Киров отправил его к Фрунзе на Туркестанский фронт. И не ошибся. Астраханский губвоенком там геройски командовал кавалерийской дивизией. Вскоре он уже был награжден одним, а потом и вторым орденом боевого Красного Знамени.

Когда много позже Чугунов умер от ран и болезней, его с воинскими почестями похоронили в астраханском кремле, на его могиле установили мраморный памятник.

К середине октября отборным деникинским офицерским дивизиям удалось овладеть всей Украиной, Орлом и подойти к Туле.

Армия Деникина приближалась к Москве.

В дни, когда шло Орловско-Кромское сражение, пошла в наступление и 11-я армия.

Передовые части армии в упорных боях разбили противника в районе Черного Яра и погнали его на север. От деникинцев также был очищен левый берег Волги от Астрахани до Царицына. Это позволило нашим войскам уже в первых числах ноября начать ликвидацию группировки колчаковского генерала Толстова в районе Ганюшкина. В двухнедельных ожесточенных боях комбинированным ударом с моря и с суши Ганюшкино было окружено со всех сторон, а потом героическим штурмом взято.

11-я армия после этого пошла в наступление в трех направлениях. Из района Черного Яра, частью на Сарепту, частью на железную дорогу Царицын Тихорецкая, двинулись кавалерийские дивизии. В калмыцкую степь, по которой ровно год назад 11-я армия отступала с Северного Кавказа, пошел в наступление Экспедиционный корпус. На левый берег Волги, напротив Царицына, к хутору Букатино подошли остальные пехотные и артиллерийские части, и отсюда начался штурм города.

3 января 1920 года Врангель был выбит из Царицына.

8 января Первой Конной армией был взят Ростов.

Деникинцы стремительно откатывались под ударами красных частей.

Армии Кавказского фронта и Первая Конная с боями продвигалась на юг. На борьбу с Деникиным поднимались все народы Кавказа. Рабочие и крестьяне брали в руки оружие и шли бить белых. Навстречу армии выходили из лесов партизаны, из городов и станиц - подпольные партийные комитеты и партизанские группы, из камышей - камышане, с гор спускались революционные отряды горцев. Подходило к концу величайшее сражение, уже выигранное молодой Красной Армией.

Астрахань в эти дни стала уже далеким тыловым городом. Вслед за Экспедиционным корпусом в калмыцкую степь уходили последние госпитали, тыловые части, увозились последние армейские склады. Уходила вслед за ледоколом в море Астрахано-Каспийская флотилия.

Завершив отправку всей армии, Киров в первых числах марта сам собрался в дорогу. Постановлением ЦК партии Серго Орджоникидзе и он были назначены руководителями Бюро по восстановлению Советской власти на Северном Кавказе. Надо было быстро попасть в Святой Крест, в штаб Экспедиционного корпуса, а оттуда в Ставрополь, к Серго Орджоникидзе. Ехать через калмыцкую степь на машине было невозможно. Наступила ранняя весенняя распутица, дороги в степи были размыты, весь транспорт стоял без движения за Лаганью. Киров решил лететь на самолете: это был старый чиненый и перечиненный "фарсаль".

Ранним мартовским утром он вылетел из Астрахани.

Впереди простиралась пустынная песчаная степь. Изредка среди барханов в дымке испарений поблескивали небольшие солончаковые озера с ярко-желтой водой.

В полдень внизу промелькнула Михайловка, потом Яндыки и Оленичево.

Перед Лаганью на дороге показались обозы, пехотные колонны и конница.

- Вы могли бы сделать круг над войсками? - спросил Киров летчика.

Летчик кивнул головой и пошел на снижение. Потом с выключенным мотором он стал кружить над, конницей. Внизу бросали шапки вверх, махали руками, салютовали шашками.

- Слышите? - спросил Киров, наклонившись к летчику.

- Слышу.

- Слышите?.. Кричат: "Даешь Кавказ!" - Киров вдруг сорвал кубанку с головы, стал махать ею, тоже кричать: - Даешь Кавказ! - И снова наклонился к летчику: - Кричите и вы, может, нас услышат!

Внизу все еще бросали шапки вверх, салютовали шашками, когда самолет завершил круг и лег курсом на Кавказ.