"Архангел" - читать интересную книгу автора (Харрис Роберт)

11

Симонов приводит рассказ адмирала Исакова.

На заседаниях Военного совета товарищ Сталин имел обыкновение вставать со своего места во главе длинного стола и прохаживаться позади сидящих. Никто не смел оборачиваться и смотреть на него — они определяли, где он находится, по мягкому скрипу егокожаных сапог или по запаху, исходившему от его трубки. В описываемый день обсуждали большое количество авиационных катастроф. Командующий Военно-Воздушными Силами Рычагов был очень молод. «Аварийность и будет большая, — выпалил он, — потому что вы заставляете нас летать на гробах». После этого долго царило молчание, и наконец Сталин тихо произнес: «Вы не должны были так сказать!» А через несколько дней Рычагова расстреляли.

Можно привести немало таких историй. По словам Хрущева, Сталин любил неожиданно посмотреть на кого-нибудь и сказать: «Что это у тебя глаза сегодня бегают? Почему ты не смотришь товарищу Сталину в глаза?» В такой момент жизнь этого человека висела на волоске.

Сталин внушал страх отчасти инстинктивно (он был по натуре человеком буйного нрава и иногда давал подчиненным затрещины), отчасти по расчету. «Людям, — говорил он Марии Сванидзе, — требуется царь». А царем, которого он копировал, был Иван Грозный. Подтверждение лежит в архиве, в личной библиотеке Сталина, это экземпляр пьесы «Иван Грозный», написанной А. Н. Толстым в 1942 году (Ф55803 Д350). Сталин не только выправил реплики Ивана, сделав их более краткими и лаконичными, чтобы они действительно больше походили на речь грозного царя, но и написал на титульном листе несколько раз: «Учитель».

Собственно, он критиковал своего кумира за одно — за то, что Иван Грозный был слишком слаб. Сталин сказал режиссеру Сергею Эйзенштейну: «Иван Грозный кого-нибудь казнил и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом деле мешал. Нужно было быть еще решительнее» («Московские новости», ? 32, 1988).

Сам Сталин вовсе не отличался нерешительностью.

По подсчетам профессора И. А. Курганова, 66 миллионов человек погибли в СССР за период с 1917 по 1953 год: были расстреляны, замучены, замерзли, погибли от голода или от непосильного труда. Другие говорят, что только 45 миллионов. Кто знает?

Кстати, обе эти цифры не включают 30 миллионов. погибших, как теперь известно, во время Второй мировой войны.

Поставим эти потери в контекст: население Российской Федерации сегодня насчитывает приблизительно 150 миллионов человек. Если бы при коммунистах не было истребления людей и происходили нормальные , демографические изменения, тогда население России составило бы сейчас около 300 миллионов человек.

И несмотря на все это, Сталин — что является самым удивительным феноменом нашей эпохи — продолжает быть широко популярным среди населения этой полупустой страны. Памятники ему, правда, демонтированы, улицы переименованы. Но Нюрнбергского процесса, как в Германии, не было. Здесь не было суда, равносильного денацификации. И не было Комиссии Правды вроде той, что создана в Южной Африке.

А открытие архивов? «Встреча с прошлым»?! Послушайте, леди и джентльмены, давайте будем откровенны — мы же знаем причину. Мы знаем, что российское правительство испугано и получить сегодня доступ к архивам гораздо труднее, чем шесть или семь лет тому назад. Вам всем известны подтверждающие это факты, как и мне. Папки, касающиеся Берии, — под замком. Папки Политбюро — под замком. Папки, касающиеся Сталина, — я хочу сказать: настоящие папки, а не витрина, которую показывают здесь, — под замком.

Я вижу, одному-двум коллегам не слишком нравятся мои высказывания...

Хорошо, я подведу их к выводу, сделав следующее заключение: ныне не может быть никаких сомнений в том, что именно Сталин, а не Гитлер, является самой зловещей фигурой двадцатого столетия.

Я говорю так...

Я говорю так не только потому, что Сталин истребил больше людей, чем Гитлер, — хотя и Гитлер немало ликвидировал, — и даже не потому, что Сталин был большим психопатом, — хотя и Гитлер им был. Я говорю так, потому что Сталин — в противоположность Гитлеру — не заклеймен как злой гений. А также потому, что Сталин не был выскочкой, как Гитлер, появившийся ниоткуда. Сталин стоит в исторической цепи правителей, державшихся у власти с помощью страха. Эта традиция существовала до него, он улучшил ее, и она может возникнуть вновь. Его призрак, а не призрак Гитлера, должен тревожить нас.

Подумайте сами. Если вы остановите такси в Мюнхене, вы никогда не увидите в кабине портрет Гитлера, верно? Место, где родился Гитлер, не является объектом поклонения. На могилу Гитлера каждый день не кладут свежих цветов. На улицах Берлина вы не купите кассет с речами Гитлера. Ведущие германские политики не превозносят Гитлера как «великого патриота». Бывшая партия Гитлера не получила на последних выборах в Германии свыше сорока процентов голосов...

А все сказанное выше справедливо в отношении Сталина в сегодняшней России, поэтому слова Евтушенко из «Наследников Сталина» звучат сейчас особенно актуально:

«И я обращаюсь

К правительству нашему с просьбою: Удвоить, Утроить

У этой стены караул».

Непредсказуемого Келсо привезли в отделение московской милиции около трех часов утра. И оставили среди остального ночного улова: тут было с полдюжины проституток, сутенер-чеченец, двое бледных бельгийских банкиров, группа танцовщиков-транссексуалов из Туркмении и обычный полуночный сброд — психи, бродяги и окровавленные наркоманы. Высокие лепные потолки и притушенные люстры создавали впечатление, что все это происходит в пору Октябрьской революции.

Он сидел один на жесткой деревянной скамье, прислонясь головой к облупившейся штукатурке, и невидящими глазами смотрел перед собой. Значит, вот... вот как это выглядит. Можно провести полжизни, описывая это, описывая, как миллионы... как, скажем, маршала Тухачевского превратили в месиво в НКВД. Его признание в пятнах засохшей крови можно увидеть в архиве. Ты даже держал его в руках и на какой-то миг подумал, что представляешь себе, как, должно быть, все это происходило. А потом сталкиваешься с реальностью, и до тебя доходит, что ничего-то ты не понимал. Даже близко не представлял себе, как это было.

Через некоторое время появились двое милиционеров и подошли к фонтанчику с питьевой водой, что находился возле Келсо. Они говорили об узбекском бандите Чехере, которого расстреляли вечером из пулемета в гардеробе «Вавилона».

— Кто-нибудь занимается моим делом? — прервал их разговор Келсо. — Речь идет об убийстве.

— А-а, значит, об убийстве! — с издевкой закатил глаза один из них.

Другой расхохотался. Они бросили свои бумажные стаканчики в урну и пошли прочь.

— Подождите же! — крикнул Келсо.

В другом конце коридора завопила пожилая женщина с перевязанной рукой.

Келсо снова опустился на скамью.

Вскоре по лестнице устало спустился офицер могучего телосложения с горьковскими усами и представился: следователь Беленький, отдел убийств. Он держал в руке грязную бумажонку.

— Вы свидетель по делу об убийстве старика Рапазина?

— Рапавы, — поправил его Келсо.

— Верно. — Беленький, сощурясь, посмотрел на бумажку — пробежал глазами по верху, потом по низу. Возможно, из-за висячих, как у моржа, усов, а может, из-за слезящихся глаз он выглядел невероятно грустным. — О'кей, — со вздохом произнес он. — Запишем ваши показания.

Беленький повел Келсо по широкой лестнице на второй этаж, в комнату с облупленными зелеными стенами и неровным деревянным полом. Он жестом предложил Келсо сесть и положил перед ним стопку разлинованных бланков.

— У старика имелись бумаги Сталина, — начал Келсо, закурив сигарету. И быстро выдохнул дым. — Вы должны это знать. Они почти наверняка были спрятаны в его квартире. Поэтому...

Но Беленький не слушал его.

— Все, что вы можете припомнить. — И он положил на стол синюю ручку.

— Но вы слышите, что я вам говорю? Сталинские записи...

— Верно, верно. — Следователь по-прежнему не слушал. — Детали мы выясним позже. Сначала нужны ваши показания.

— Полностью?

— Конечно. Кто вы. Как познакомились со стариком. Что вы делали в его квартире. Все от начала и до конца. Пишите. А я вернусь.

И следователь ушел, а Келсо еще минуты две смотрел на чистый лист. Автоматически аккуратно написал кириллицей свое имя, фамилию, дату рождения и адрес. В мозгу царил туман. «Я приехал», — написал он и остановился. Пластмассовая ручка в пальцах казалась тяжелее лома. «Я приехал в Москву...» Он даже не мог вспомнить дату. А обычно хорошо помнил даты! (25 октября 1917 года крейсер «Аврора» дал залп по Зимнему дворцу, и началась революция; 17 января 1927 года Лев Троцкий был исключен из Политбюро; 23 августа 1939 года был подписан пакт Молотова — Риббентропа...) Келсо пригнул голову к столу. «Я приехал в Москву в понедельник, 26 октября, утром из Нью-Йорка по приглашению Российского архива, чтобы выступить с небольшой лекцией об Иосифе Сталине...»

Ему потребовалось меньше часа на то, чтобы закончить свои показания. Он изложил все, как просили: про симпозиум, про встречу с Рапавой, про тетрадь Сталина, про Библиотеку имени Ленина, про Епишева и встречу с Мамонтовым, про дом на Вспольном, про свежераскопанную землю, про «Робот» и дочь Рапавы... Он исписал семь страниц мелким почерком и даже ускорил темп к концу, поспешно описав, в каком состоянии увидел квартиру, как обнаружил труп, как искал работающий телефон в соседнем корпусе и разбудил молодую женщину с ребенком. Он был доволен, что взялся за перо, привел в какой-то порядок хаос происшедших событий.

Беленький просунул голову в дверь, как раз когда Келсо дописывал последнюю фразу.

— Можете этим больше не заниматься.

— Я уже написал.

— Не надо. — Беленький посмотрел на небольшую стопку листов, потом на Келсо. За его спиной в коридоре послышался шум. Он нахмурился, затем крикнул через плечо: — Скажи, чтоб подождал. — Он вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

Что-то произошло с Беленьким, это было ясно. Рубашка цвета хаки расстегнута, галстук развязан. На рубашке пятна пота. Не отрывая взгляда от лица Келсо, он протянул большую руку, и Келсо подал ему свои показания. Беленький, крякнув, сел за стол и достал из нагрудного кармана пластмассовый футляр. Оттуда вынул на редкость изящные очки в золотой оправе, встряхнул их, надел на кончик носа и стал читать.

Массивный подбородок его выпятился. Он то и дело вскидывал глаза со странички на Келсо, изучающе на него смотрел и снова возвращался к тексту. Он морщился. Усы над сжатыми губами опустились еще ниже. Он покусывал сустав большого пальца на правой руке.

Прочитав последнюю страницу, он вздохнул.

— И это правда?

— Все до последней точки.

— А-а, ё-моё. — Беленький снял очки и потер глаза ребром ладони. — И что же мне теперь с этим делать?

— Мамонтов, — сказал Келсо. — Он наверняка к этому причастен. Я намеренно не сообщил ему никаких подробностей, но...

Дверь распахнулась, и маленький тощий человечек, этакий Лорел при Беленьком-Харди, произнес испуганным голосом:

— Фима! Быстро! Они здесь!

Беленький многозначительно посмотрел на Келсо, собрал листки его показаний и поднялся из-за стола.

— Вам придется ненадолго спуститься вниз, в камеру. Только не волнуйтесь.

При упоминании о камере Келсо охватила паника.

— Я хочу поговорить с кем-нибудь из посольства. Беленький затянул узел своего галстука, застегнулрубашку, одернул пиджак в тщетной попытке разгладить его.

— Могу я поговорить с кем-нибудь из посольства? — повторил Келсо. — Я хочу знать свои права.

Беленький распрямил плечи и направился к двери.

— Слишком поздно, — сказал он.

В подвальном этаже отделения московской городской милиции Келсо грубо обыскали и отобрали паспорт, бумажник, часы, вечное перо, пояс, галстук и шнурки от ботинок. Он видел, как все это сунули в картонку, поставил свою подпись на формуляре и получил расписку. Затем, держа в одной руке ботинки, в другой — расписку и перебросив через руку плащ, он пошел вслед за охранником по выбеленному коридору со стальными дверями по обе стороны. Охранник явно страдал фурункулезом — его шея поверх засаленного коричневого воротничка выглядела как тарелка с красными клецками; заслышав его шаги, задержанные в камерах принимались стучать в дверь и кричать. Он не обращал на это ни малейшего внимания.

Восьмая камера слева. Три на четыре метра. Без окна. Металлическая койка. Без одеяла. В углу эмалированное ведро, накрытое деревянным квадратом в пятнах.

Келсо в одних носках, медленно ступая, вошел в камеру и бросил плащ и ботинки на койку. Дверь за его спиной с грохотом, точно в подводной лодке, закрылась.

Терпи. Много лет тому назад он понял, что в России это секрет выживания. На границе, когда твои документы проверяют в пятнадцатый раз. На дороге, когда тебя безо всякой причины вынуждают остановиться и держат полтора часа. В министерстве, когда ты являешься, чтобы тебе проштемпелевали визу, иникто не выходит к тебе. Терпи. Жди. Пусть системе надоест тобой заниматься. А будешь протестовать, только давление поднимется.

В «глазке», помещавшемся в центре двери, раздался щелчок, он открылся и через некоторое время снова со щелчком закрылся. Келсо услышал шаги отошедшего охранника.

Келсо опустился на койку, закрыл глаза, и перед ним предстало непрошеное видение, отпечатавшееся на сетчатке, — так бывает, когда после яркого света закроешь глаза: он увидел белое нагое тело, раскачивавшееся в шахте лифта, плечи, пятки, связанные руки медленно отталкивались от одной стены, потом от другой.

Он подскочил к двери камеры и принялся барабанить в нее ботинками, кричать... Кричал и барабанил, пока не выдохся. Затем повернулся и, прижавшись спиной к металлу, оглядел свою крохотную обитель. И медленно съехал вниз, пока не сел на корточки, обхватив колени руками.

Время. Странная это штука, парень. Как оно измеряется? Лучше всего это делать с помощью часов. А при их отсутствии человек может пользоваться сменой света и тьмы. Однако если нет окна, которое позволяет наблюдать эту смену, приходится полагаться на внутренний механизм своего мозга. Но если мозг пережил шок, механизм перестает правильно работать и представление о времени начинает колебаться, как земля под ногами пьяного.

Таким образом, Келсо через какое-то неопределенное время переместил свое тело от двери на койку и накрылся плащом. Зубы у него стучали.

В голове мелькали не связанные между собой обрывки мыслей. Он думал о Мамонтове, снова и снова прокручивая свою встречу с ним, пытаясь припомнить, не сказал ли он чего-то такого, что могло привести Мамонтова к Рапаве. А еще он думал о дочери Рапавы и о том, что он нарушил в своих показаниях данное ей слово. Правда, она ведь бросила его. И он написал, что она проститутка. Так устроенмир. По всей вероятности, она теперь на учете в милиции. Ей сообщат об отце, и она — что? Не проронит ни слезинки, он уверен. Но будет исполнена жажды мщения.

В полусне он снова попытался ее поцеловать, но она увернулась. Она плясала на снегу возле отцовского дома, а О'Брайен вышагивал перед домом, изображая Гитлера. Госпожа Мамонтова возмущалась тем, что ее считают сумасшедшей. А Папу Рапава колотил в дверь, требуя, чтобы его выпустили. Сюда, парень! Бум. Бум. Бум!

Келсо проснулся и увидел в «глазке» смотрящий на него голубой глаз. Металлическое веко опустилось, в замке заскрежетал ключ.

Позади прыщавого охранника стоял хорошо одетый блондин, и Келсо прежде всего обрадовано подумал: посольство! они пришли меня выручать. Но тут блондин произнес по-русски:

— Доктор Келсо, наденьте, пожалуйста, ботинки.

И охранник, который держал картонку, высыпал на койку ее содержимое.

Келсо нагнулся, чтобы зашнуровать ботинки. Он заметил, что на незнакомце хорошие западные туфли. Выпрямившись, Келсо стал надевать часы и обнаружил, что всего лишь двадцать минут седьмого. Он провел в камере только два часа, но они запомнятся ему на всю жизнь. Надев ботинки, он почувствовал себя человеком. В таком виде можно выходить в мир. Они пошли по коридору, вызывая все тот же отчаянный стук и крики.

Келсо полагал, что его поведут наверх для дальнейшего допроса, но они вышли во внутренний двор, где стояла машина с двумя людьми на передних сиденьях. Блондин открыл заднюю дверцу для Келсо, сказал с холодной вежливостью: «Прошу вас», затем обошел машину и сел с другой стороны. Внутри было жарко и душно. Духоту скрашивал лишь запах лосьона после бритья, которым пользовался блондин. Машина отъехала от отделения милиции и помчалась по тихой улице. Все молчали.

Начинало светать. Во всяком случае, стало довольно светло, и Келсо мог определить, куда они едут. Он уже понял, что эта троица — из секретной полиции, значит, это ФСБ и, значит, Лубянка. Но, к своему удивлению, он заметил, что движутся они не на запал а на восток. Они проехали по Новому Арбату мимо пустых магазинов, и в окошке появилась «Украина». Выходит, его везут в гостиницу, подумал Келсо. Но он опять ошибся. Вместо того чтобы проследовать по мосту, они свернули направо и поехали вдоль Москвы-реки. Теперь уже наступил рассвет, и темнота, словно под действием химической реакции, стала растворяться над рекой: воздух сначала сделался серым, потом грязно-голубым. Дым и пар, выходившие из труб красильной фабрики и пивоваренного завода на противоположном берегу, стали едко-розовыми.

Они еще несколько минут ехали по набережной, потом вдруг резко остановились возле замусоренного спуска к воде. Две крупные чайки взлетели, хлопая крыльями, и умчались, крича. Блондин вышел первым, Келсо после некоторого размышления последовал за ним. Он подумал, что его привезли в идеальное место для инсценировки несчастного случая — достаточно его толкнуть, и последует взрыв сообщений в печати, долгое расследование силами цветного приложения к какой-нибудь лондонской газете, возникнут подозрения, а потом все забудется. Тем не менее он принял бравый вид. А что еще он мог сделать?

Блондин читал показания, которые Келсо дал в милиции. Под ветерком, налетавшим с реки, шуршали страницы. Что-то в этом человеке было знакомое.

— Ваш самолет, — не поворачиваясь, сказал он, — вылетает из «Шереметьево-2» в час тридцать. Вы должны быть на борту.

— Кто вы?

— Вас отвезут сейчас в отель, и вы успеете сесть на автобус, который повезет в аэропорт ваших коллег.

— Зачем вам это?

— Вы, возможно, попытаетесь в ближайшем будущем снова въехать на территорию Российской Федерации. Собственно, я уверен, что так оно и будет. Вы человек упорный, это ясно. Но я должен предупредить вас, что в визе вам будет отказано.

— Это, черт возьми, возмутительно. — Глупо было, конечно, с его стороны вскипать, но он был слишком измучен и пережил слишком большую встряску, чтобы держать себя в руках. — Совершенно возмутительно. Все сочтут, что это я убил его.

— А вы и вправду убили. — И русский повернулся к Келсо. — Вы и есть убийца.

— Это шутка, верно? Значит, мне не надо было высовываться. Не надо было вызывать милицию. Я мог сбежать, и все.

И нельзя сказать, чтобы я об этом не думал...

— Приговор — тут, изложенный вашими собственными словами, — заявил блондин. — Вчера днем вы были у Мамонтова и рассказали ему, что к вам приходил «свидетель того, что было в старые времена», сообщивший о записях Сталина. Вот это и было смертным приговором.

— Я не называл его фамилии, — заикаясь, сказал Келсо. — Я уже сотню раз перебрал в уме этот разговор...

— Мамонтову не требовалась фамилия. Он ее уже знал.

— Но вы же не можете быть в этом уверены...

— КГБ, — произнес русский, демонстрируя долготерпение, — провело новое расследование по делу Папу Рапавы в восемьдесят третьем году. Это было сделано по просьбе заместителя начальника Пятого управления Владимира Павловича Мамонтова. Теперь вамё ясно?

Келсо закрыл глаза.

— Так что Мамонтов в точности знал, о ком вы говорили. Никакого другого «свидетеля того, что было в старые времена» не существует. Все остальные уже умерли. Так вот: через четверть часа после того, как вы вышли из квартиры Мамонтова, он тоже вышел из дома. Он даже знал, где жил старик, — по своему досье на него. Часов семь, возможно, восемь он допрашивал Рапаву. С помощью своих друзей. Уж вымне поверьте: такой профессионал, как Мамонтов, может изрядно повредить человека за восемь часов. Хотите, я сообщу вам некоторые медицинские подробности? Нет? В таком случае возвращайтесь-ка в Нью-Йорк, доктор Келсо, и занимайтесь своими историческими играми в какой-нибудь другой стране, потому что здесь вам не Англия и не Америка. Прошлое здесь еще не похоронено. В России прошлое несет с собой лезвия и наручники. Спросите у Папу Рапавы.

Порыв ветра взъерошил поверхность реки, по ней пошли волны, и находившийся поблизости буек зазвенел, ударяясь о свои ржавые цепи.

— Я могу выступить свидетелем, — помолчав, произнес Келсо. — Вам потребуются мои показания, чтобы арестовать Мамонтова.

Русский впервые улыбнулся.

— Вы хорошо знаете Мамонтова?

— Почти совсем не знаю.

— Значит, не знаете совсем. В таком случае вам повезло. Некоторым из нас пришлось хорошо узнать его. И могу вас заверить, что товарищ В. П. Мамонтов представит не меньше шести свидетелей — и ни один из них не будет ниже полковника, — которые под присягой покажут, что он весь вечер был с ними; они обсуждали благотворительные акции в ста шестидесяти километрах от квартиры Папу Рапавы. Так что сами понимаете, чего стоят ваши показания.

Он разорвал показания Келсо пополам, затем еще и еще раз пополам, пока кусочки не стали такими мелкими, что дальше рвать их было уже невозможно. Он смял обрывки в руках, скатал их в шарик и бросил в воду. Ветер подхватил его. Налетели чайки в расчете на еду, затем с криками разочарования умчались прочь.

— Все у нас изменилось, — сказал блондин. — Вы должны бы это знать. Сегодня утром начнется новое расследование. С вас никто никогда не снимал показаний. Вы никогда не задерживались милицией. Офицера, допрашивавшего вас, повысили и перевели в другое место — уже сейчас, когда мы с вами разговариваем, он летит военным транспортным самолетом в Магадан.

— В Магадан? — Ведь это на восточной окраине Сибири, в четырех тысячах миль отсюда.

— О, мы вернем его, — небрежно заметил русский, — когда все уляжется. Мы не хотим, чтобы московские журналисты налетели, как стая волков. Получилось бы не совсем ловко. Теперь должен вам сказать: мы ничего не можем сделать, чтобы помешать вам опубликовать за границей вашу версию происшедшего. Но официального подтверждения отсюда не поступит, понятно? Скорее, наоборот. Мы оставляем за собой право опубликовать наше описание вашей деятельности, где мотивы ваших поступков будут выглядеть совсем иначе. Например: вы были арестованы в зоопарке за приставание к детям — дочерям одного из моих людей. Или же мы подобрали вас пьяным на Смоленской набережной, где вы мочились в реку, и вас пришлось запереть в камеру за непристойное и агрессивное поведение.

— Никто этому не поверит, — сказал Келсо, пытаясь в последний раз изобразить возмущение. Но, конечно же, поверят. Он хоть сейчас может составить список тех, кто поверит. И он с горечью произнес: — Значит, вот как все будет? Мамонтов останется на свободе? Или, может быть, вы попытаетесь сами найти записи Сталина, чтобы схоронить их где-то, как вы хороните все, что ставит вас «в затруднительное положение»?

— Ох, до чего же вы меня раздражаете, — взорвался русский. — Такие, как вы. Чего вы еще от нас хотите? Вы выиграли — неужели этого недостаточно? Нет, вам надо еще ткнуть нас в это мордой — в Сталина, Ленина, Берию... Надоело мне слышать эти чертовы имена... Вы заставляете нас открывать все наши грязные уборные, погружаться в комплекс вины, чтобы вы могли чувствовать свое превосходство...

— Вы говорите совсем как Мамонтов, — фыркнул Келсо.

— Я презираю Мамонтова, — сказал русский. — Вам непонятно? Презираю по той же причине, по какой презираю и вас. Мы хотим положить конец существованию таких, как товарищ Мамонтов и ему подобные. Чем иначе, вы думаете, мы занимаемся? А тут являетесь вы... нападаете на нечто куда более крупное... нечто такое, все значение которого вы даже не начали понимать...

Он умолк, и Келсо почувствовал, что блондин сказал больше, чем намеревался, и только тут вспомнил, где раньше его видел.

— Вы были там, да? — спросил он. — Когда я шел к нему. Вы были одним из тех, кто дежурил возле его дома...

Но он произнес это для собственного успокоения, так как русский уже шагал к машине.

— Отвези его в «Украину», — сказал он шоферу, — потом вернешься и захватишь меня. Я хочу немного подышать воздухом.

— Кто вы?

— Уезжайте. И будьте благодарны судьбе.

Келсо помедлил, но вдруг ощутил бесконечную усталость: он больше не в силах был препираться. Измученный и потерпевший поражение, он залез на заднее сиденье машины, и мотор взревел. Русский решительно захлопнул за ним дверцу. Не в состоянии пошевелиться, Келсо снова закрыл глаза, и перед ним возникло тело Рапавы, качающееся в темноте. Тук... Тук... Он открыл глаза и увидел, что это блондин стучит в окошко. Келсо опустил стекло.

— Последнее замечание. — Русский явно старался вернуться к вежливому тону. Он даже улыбнулся. — Мы сейчас работаем над предположением, что эта тетрадь у Мамонтова. Но вы не думали об альтернативе? Вспомните: Папу Рапава выдержал шесть месяцев допросов в пятьдесят третьем, а потом — пятнадцать лет на Колыме. Представим себе, что Мамонтов и его дружки не сумели сломить этого человека за один вечер. Такая возможность существует. И это может служить объяснением их жестокости: разочарование. В таком случае, будь вы на месте Мамонтова, кого вы решили бы допросить следующим? — Он стукнул по крыше машины. — Пусть вам сладко спится в Нью-Йорке.

Суворин проследил за тем, как большая машина, подскакивая на неровной дороге, исчезла из виду. Тогда он повернулся и направился вдоль реки, покуривая трубку, пока не дошел до большой металлической тумбы, вделанной в бетон, к которой в коммунистические времена швартовались суда, пока экономика не сотворила того, чего не сумели сделать бомбежки Гитлера, и доки не опустели. Разыгранный спектакль утомил его. Он вытер поверхность тумбы носовым платком, сел и извлек из кармана фотокопию показаний Келсо. Столько написать — не меньше двух тысяч слов, так быстро и так ясно изложить все после пережитого... Что ж, это еще раз доказывает: умный он малый, этот Непредсказуемый.

Настырный. Упорный. Умный.

Суворин снова прошелся по страницам золотым карандашиком и составил список того, что должен проверить Нетто. Надо будет посетить этот дом во Вспольном — обиталище Берии... так-так. Надо найти эту дочь Рапавы. Надо составить список всех специалистов в Москве и Московской области по идентификации письма, к кому Мамонтов мог обратиться для определения автора тетради. А также всех экспертов-почерковедов. И надо будет найти парочку сговорчивых историков и попросить их предположить, что может содержаться в ней. И... и... и... У Суворина было такое чувство, точно он руками пытается загнать назад, в цилиндр, вырвавшийся газ.

Он все еще писал, когда вернулись Нетто и шофер. С трудом расправляя затекшие ноги, Суворин поднялся. К своему ужасу, он обнаружил, что тумба оставила ржавое пятно на его красивом пальто, и большую часть дороги до Ясенева тщетно пытался оттереть его.