"Надеюсь и люблю" - читать интересную книгу автора (Ханна Кристин)

Глава 10

Неожиданно резкая боль пронзала его при каждой фразе Розы. Лайем замер в кресле, вслушиваясь в слова, старясь вникнуть в смысл пауз и недоговоренностей.

Судя по всему, любовь Микаэлы к Джулиану была какой-то особенной. Впрочем, для Лайема это не явилось сюрпризом. Разве что-нибудь в судьбе этого человека могло вписываться в рамки обычного?

И снова бриллианты и агаты.

Лайем задавал себе вопрос: почему он позволял жене скрывать от него такие серьезные вещи? И дело не только в личности Джулиана – она втайне хранила свидетельства своей прошлой любви. У нее были воспоминания, которыми она не захотела с ним поделиться. А он довольствовался лишь малостью. Разве имело значение то, что он любил ее, вернул способность радоваться жизни? Почему он никогда не задумывался о том, что в сердце Микаэлы был собственный тайный источник радости?

Возможно, в глубине души он боялся разговора на эту тему, страшился ее искреннего ответа. Поэтому предпочитал существовать в спасительной пустоте вакуума, мириться с тяжелым грузом незаданных вопросов и невыслушанных ответов.

Но что делать теперь, когда ему все стало известно? Разве может он по-прежнему верить в ее любовь – после того как увидел, что она все эти годы прятала от него? Теперь он стал сомневаться в том, что ощущение близости ее тела вызовет в нем ответный жар.

Вдруг Роза обернулась, и Лайем, вздрогнув, понял, что она давно перестала говорить с дочерью. В палате повисла мертвая тишина, если не считать монотонного жужжания медицинской аппаратуры.

– Она больше не моргала, доктор Лайем.

Он поднялся и быстро преодолел несколько метров, отделяющие его от кровати. На этот раз, взглянув на жену, он увидел перед собой чужую, незнакомую женщину. Он взял ее за руку и медленно прижал к своей груди.

– Она никогда не рассказывала мне об этом, Роза. Почему я позволял ей держать в тайне от меня такую важную вещь?

Роза стояла совсем близко, ее седовласая голова почти касалась его плеча.

– Ты никогда не знал нужды, – ответила она просто. – Ты закончил Гарвард, стал доктором. Тебе непонятна жизнь, которую ведут люди нашего круга. У Микаэлы были грандиозные мечты и никаких шансов осуществить их. Даже ее родной отец не хотел помочь ей. Много лет назад я пришла в Санвиль на сбор яблок. Мой отец умер от лихорадки, когда мне едва исполнилось одиннадцать. У нас не было денег на лекарства и на то, чтобы оплатить визит доктора. Мне до сих пор мерещится по ночам убогий палаточный лагерь сезонных рабочих, насквозь пропитанный запахом гниющих фруктов. Мы жили в бараке без водопровода, вдесятером в комнате не больше этой палаты. Помню старый продавленный матрас и нестерпимую духоту. Эту духоту невозможно забыть.

Я встретила мужчину, который помог мне вырваться из барака. Это был чужой мужчина – готова покаяться в своем грехе, – но тогда мне было все равно. Я любила его. Матерь Божья, я доходила в своей любви до самозабвения, как бывает довольно часто, если женщина любит чужого мужа! – Роза склонилась над кроватью Микаэлы. – Боюсь, я сама внушила дочери мысль, что женщина всю жизнь готова ждать любимого мужчину… Мне очень жаль, – помолчав, добавила она смущенно, убирая со лба прядь волос. – Не думаю, что тебе хотелось узнать так много. Боюсь, теперь ты будешь дурно думать обо мне…

– Ах, Роза, думаешь, я не понимаю, как тяжело любить того, кто принадлежит другому?

– Она вышла за тебя замуж.

– Да, мы прожили вместе много лет, и нам удалось создать семью. Со временем я забыл о том… о чем мне надлежало помнить. Но в глубине души я всегда знал, что в сердце Микаэлы есть уголок, куда мне ход заказан. А ведь я так сильно любил ее, и Джейси, и Брета. Она казалась вполне счастливой. Может быть, отчасти так и было. Нечто вроде – «я потеряла все, а это то, что у меня осталось».

– Это не так, можешь мне поверить. Она была совершенно счастлива с тобой.

– А я, оказывается, совсем не знал ее, – задумчиво вымолвил Лайем, вглядываясь в лицо жены.

Роза промолчала.

– Майк. – На этот раз он произнес ее имя без обычной нежности, как окликают малознакомого человека. – Хватит. Возвращайся скорее. Нам очень о многом надо поговорить.

– Ничего, – скрестив руки на груди, констатировала Роза. – Может быть, нам показалось, что она моргнула. Мы поспешили выдать желаемое за действительное.

– Поверь, мне бы хотелось, чтобы она открыла глаза, услышав мое имя, но это невозможно. – С этими словами Лайем наклонился к жене и стал шептать над самым ее ухом: – Джулиан Троу. Джулиан Троу. Джулиан Троу.

– Снова ничего.

– Продолжай говорить с ней, Роза. Ты остановилась как раз на том месте, когда она влюбилась в него.

– Конец этой истории связан для нее с болезненными воспоминаниями, – нахмурилась теща. – Может быть, от этого ее состояние только ухудшится.

– Боль – сильный стимулятор. Возможно, гораздо более сильный, чем любовь. Мы не должны отступать. Поговори с ней.

Роза глубоко вздохнула. Внутренний голос подсказывал, что она не должна говорить об этом в присутствии доктора Лайема. Но мысль о том, что ее слова могут помочь дочери вернуться в реальный мир, убедила Розу продолжать…

– Ты очень любила его, Микита. Так влюбляться могут только невинные девушки. А потом… – Она запнулась. – Он выбил у тебя почву из-под ног. Это было бы не так тяжело, если бы ты не собралась в этот момент взлететь. Он забрал твое сердце и невинность… а затем оставил тебя. – Роза провела кончиками пальцев по осунувшемуся лицу дочери. – Я помню, как ты ждала его день за днем, ночь за ночью. Ты часами стояла возле закопченной витрины кафе и всматривалась вдаль – не едет ли машина.

Роза запомнила те дни в мельчайших деталях, как ни жестоки они оказались. Всякий раз, когда она вглядывалась в глаза дочери, она видела отражение своего собственного прошлого. Роза знала, что произойдет потом: постепенно, еще не научившись сопротивляться, ее дочь начнет чахнуть. Она уже стала при ходьбе опускать голову и сутулить плечи, а когда кто-нибудь подходил к ней слишком близко, предпочитала поскорее вильнуть в сторону. Она понимала, что этот процесс будет продолжаться и в конце концов приведет к полной потере уверенности в себе, в результате чего от Микаэлы останется лишь безмолвная тень. Она слишком хорошо представляла себе это, но не знала, как предотвратить неизбежное.

Роза пробовала поговорить с дочерью: «Боль уйдет, если ты позволишь ей тебя оставить», но все ее усилия были напрасны.

Микаэла тогда лишь молча обернулась к ней и медленно обвела взглядом ее тщательно причесанные и забранные в пучок волосы, усталое лицо с густой сеткой морщин, грязный передник. «Неужели, мама?»

– Когда ты спросила меня, пройдет ли эта любовь, я ответила: «Да». Но мы обе знали, что это ложь. Я видела, как ты превращалась в тень. И тогда это произошло. Чудо. Он вернулся за тобой.

По прошествии лет Роза часто спрашивала себя: как случилось, что этому событию не предшествовало никакого доброго предзнаменования – рассыпавшаяся под ноги соль на удачу, луч солнца, прорвавшийся сквозь грозовые тучи? Роза была в тот момент на кухне, загружала посудомоечную машину. Джо уже ушел домой, и кафе было закрыто до утра. У Розы слипались глаза от усталости. Словно сквозь сон она слышала, как Микаэла в зале переставляет стулья и вытряхивает пепельницы.

И вдруг раздался какой-то странный, неуместный для этого времени звук. Через секунду Роза догадалась, что это звякнула монета, брошенная в щель музыкального автомата. У Джо давным-давно никто не заводил музыку. До ее слуха донесся хрип старой иглы, преодолевающей дорожку пластинки со скоростью сорок пять оборотов, а затем зазвучала мелодия – любовная тема из «Офицера и джентльмена».

Роза отложила грязную тряпку, захлопнула дверцу машины, обошла вокруг огромной газовой плиты и замерла. Склонившись вперед, она прислушалась, а затем осторожно приоткрыла дверь. Сначала Роза не увидела ничего, кроме кромешной тьмы. Огни были погашены. Только голубой туман – отблеск неоновой вывески – растекался по залу.

И вдруг она увидела Джулиана, который замер в дальнем углу зала. Микаэла неподвижно стояла перед ним.

В тот самый момент, стоя в кафе, насквозь пропахшем прогорклым жиром. Роза поняла, что ее дочь заложила бы душу за то, чтобы еще хоть раз в жизни увидеть его.

– Я не поверила, когда он предложил тебе стать его женой, дочка. Отдав свое сердце звезде – да нет, солнцу! – ты тянулась ввысь. Но тот, кто слишком долго смотрит на солнце, слепнет. Он забрал тебя из Санвиля и раскрыл перед тобой целый мир. С того дня ты превратилась в знаменитую личность: твои фотографии были во всех газетах, тебя постоянно показывали по телевизору. Ты стала очень красивой и изменилась до неузнаваемости – Кайла с волосами цвета ночи. Когда я приехала на твою свадьбу, у меня было ощущение, что я попала на Луну. Люди толпами следовали за тобой. Я мечтала о том, как сошью тебе подвенечное платье – мы обе хотели этого, но это было невозможно… для Кайлы.

Роза умолкла и обернулась к Лайему.

– Потом последовали годы их совместной жизни, о которой мне ничего не известно. Она многое скрывала и от меня. Из колонок светской хроники я узнала о том, что Джулиан начал пить, о его женщинах. Но Микаэла не рассказывала мне ничего. Все, что я помню из того времени, – ее телефонный звонок на следующий день после рождения Джейси. Малышке исполнился год. Тогда она, моя маленькая девочка, уставшим и надломленным голосом вымолвила, что все кончено. – Роза тяжело вздохнула. – Ей было всего двадцать три, но по ее голосу я поняла, что она уже больше не молода. Любовь к Джулиану разбила не только ее сердце – Микаэла лишилась гораздо большего.

Из груди Лайема вырвался звук, отчасти напоминающий стон, отчасти вздох, но сколько в нем было боли…

Роза хотела подойти к нему, прижать к груди и облегчить страдания раненого сердца, но не смогла.

– Мне очень жаль, Лайем… – лишь вымолвила она, вцепившись в изголовье кровати так, что побелели костяшки пальцев.

Он поднялся со стула и подошел ближе.

– Помоги нам, Майк, – прошептал он. – Дай знать, что ты все еще здесь. Мы все скучаем без тебя – я, Роза, Джейси, Брет… Джулиан.

Она видит, как что-то медленно колышется в мутной воде. Оно маленькое, круглое и белое, то подскакивает на волнах, то исчезает в глубине. Морские волны с такой силой бьются о ее тело, что она ничего больше не может расслышать. Глубоко в подсознании у нее мелькает мысль, что она должна бы слышать голоса альбатросов и чаек, но тишина вокруг бесконечна и нерушима.

Она знает, что если ей удастся расслабиться, она всплывет на поверхность и обретет покой. Этому она научилась, когда жила на побережье.

Сейчас она узнавала аромат корицы и сосен – знакомый, умиротворяющий, – но ощущала какую-то странную примесь. Она глубоко вдохнула и вместо запаха моря почувствовала запах женского тела, знакомого с детства. Она постаралась сосредоточиться на нем, но безуспешно – ее память оставалась безучастной.

– Помоги нам, Майк. Дай знать, что ты все еще здесь.

Голос, знакомый и в то же время чужой, продолжает задавать вопросы, на которые она не может ответить, потому что не понимает слов, с которыми к ней обращаются.

И вдруг снова тот же звук. Джулиан.

Она снова отчаянно пытается расшевелить свою память, но это илистое болото поглощает в себе все воспоминания.

Если бы только она могла открыть глаза…

– …скучаем без тебя…

Эти слова она понимает, и они причиняют ей нестерпимую боль. Скучать. Это значит быть в одиночестве и бояться… да, это она понимает.

Господи, помоги…

Она не помнит, надо ли отвечать на эту просьбу, но отсутствие ответа заставляет ее еще глубже погрузиться в мутный водоворот. Она слишком устала, чтобы держаться на поверхности, и она очень скучает… скучает…

– Боже, она плачет! – Лайем схватил носовой платок и вытер слезинку с ее щеки. – Майк, дорогая, ты слышишь меня?

Она не отвечала, но из ее глаз продолжали катиться крупные и блестящие, как капли расплавленного серебра, слезы. На подушке образовалось темное влажное пятно. Лайем нажал кнопку над кроватью, чтобы вызвать сестру, и бросился к двери. В дверях он столкнулся с Сарой и крикнул, чтобы она позвала доктора Пенна. Вернувшись, он склонился над женой, стал гладить ее по волосам и жарко шептать:

– Давай, малышка, возвращайся к нам.

– В чем дело, Лайем? – с порога поинтересовался доктор Пени.

– Она плачет, Стив, – ответил тот.

Стив подошел вплотную и пристально посмотрел на Микаэлу. Ее лицо по-прежнему было мертвенно-бледно, но даже при тусклом освещении был заметен многообещающий след от слезинки, скатившейся по щеке. Из нагрудного кармана халата доктор достал длинную иглу и, аккуратно приподняв ступню, ткнул ею в подушечку большого пальца.

Микаэла дернула ногой, а с ее губ сорвался еле слышный болезненный стон.

Стивен вернул ногу в исходное положение и прикрыл пациентку одеялом, после чего взглянул на Лайема.

– Кома переходит из глубокого состояния в поверхностное. Это вовсе не означает… – Он помолчал. – Впрочем, ты сам знаешь, что это означает. Но возможно, что-то дошло до ее сознания. Продолжай в том же духе.

Брету давно полагалось быть в постели, но он сидел на полу и играл в компьютерные игры. В дверь постучали.

– Привет, Бретти. – В дверь просунулась голова отца.

– Привет, пап. Хочешь поиграть?

– Знаешь, я не очень в этом разбираюсь. Мне больше по душе «Звездные войны», – ответил Лайем, подсаживаясь ко второму пульту управления.

Брет хмыкнул. Ему нравилось играть с отцом, потому что обычно он легко обгонял его.

Отец с трудом поднялся, держась за спинку кровати, словно мог упасть без нее.

– Давай-ка, малыш. Пора спать. Заканчивай игру и отправляйся чистить зубы.

Брет выключил компьютер и направился в ванную. Зубы он вычистил на совесть – отец славился тем, что мог заставить повторить процедуру, если результат его не устраивал, – и бегом вернулся в комнату.

Отец уже лежал под одеялом с книгой в руках. На столике горел ночник.

Брету нравилось, когда отец лежал в его постели, потому что тогда бояться было нечего. Он прыгнул к нему прямо в одежде.

– Нет, приятель, так не пойдет. Надевай пижаму.

– Ну папа… – поморщился Брет.

– Нет, – улыбнулся отец. – Я тебя знаю. Ты заснешь в одежде, а завтра ее же наденешь в школу. Слушай, а когда ты в последний раз принимал душ?

– Бабушка заставила меня вчера.

– Хорошо. Но не смей залезать в кровать в джинсах. Брет стянул с себя грязные штаны и комком заткнул их в изножье – завтра он проснется и наденет их в школу, – потом пролез под одеяло и уткнулся отцу в плечо.

– Это книжка про льва?

– Да.

Брет прижался к отцу и приготовился слушать. Тихий, размеренный голос Лайема действовал на его сына успокаивающе.

Казалось, прошло лишь несколько минут, но отец уже захлопнул книжку и положил ее на ночной столик.

– Я думаю, тебе нужно навестить маму, – сказал он, крепко обняв мальчика. – Сейчас это очень важно.

Отец никогда раньше не говорил Брету, что его посещение важно для мамы. Все это время ему казалось, что его никто не принимает всерьез…

Брет не смог сдержать слез. Они хлынули из глубины его души, как водопад, обжигая щеки. Он прижался к отцу еще сильнее.

– Я думаю, что она скучает без тебя, – сказал Лайем, вытирая слезы с его щек и ласково гладя по волосам. – Это совсем не страшно. Обычная комната с белыми стенами и кроватью. Я не стал бы тебе врать, Брет. Мама выглядит так же, как всегда, но только спит.

– Тогда почему ты не разрешил мне увидеть ее с самого начала?

– Честно? Из-за синяков на лице. Тогда она плохо выглядела, и аппараты могли напугать тебя. А теперь все по-другому. Ты не испугаешься, когда увидишь ее, обещаю. Тебе, возможно, будет грустно, и ты расплачешься, но только плача маленькие мальчики становятся большими.

– Ты клянешься, что она жива?

– Клянусь.

Брету хотелось бы верить.

– Ей нужно услышать твой голос, Брет. Я знаю, что она скучает без своего любимого мальчика.

В этот момент Брет поверил в то, что только он может разбудить ее. В конце концов, это он – ее самый любимый мальчик, которого она обожает больше всего на свете. Ведь мама сама всегда так говорила ему. Может быть, все это время она только и ждала, когда услышит его голос. Брет вытер нос рукавом пижамы и посмотрел на отца:

– Я могу для нее спеть. Может быть, эту песню… помнишь, из шоу? Называется «Завтра». Мама всегда пела мне ее, когда я не мог заснуть.

– Солнце взойдет… завтра… – потихоньку стал напевать отец.

– Отдай свой последний доллар за завтрашний день…

Брет присоединился к отцу, и они спели все от начала до конца. А когда песня кончилась, он понял, что больше никогда не станет плакать.

Я могу навестить ее завтра перед школой.

– Это было бы здорово. – Голос отца дрогнул. – Хочешь, будем спать сегодня вместе?

– А можно?

– Да.

Рука об руку они вышли из детской спальни. По пути в комнату родителей Брет повторял про себя слова песни и тихо улыбался.

На следующее утро он проснулся рано и первым делом принял душ, хотя его никто не заставлял, потом тщательно выбрал одежду: чистую рубашку, новую пару джинсов. Одевшись, он вернулся в спальню родителей и остановился у кровати.

– Папа, – потряс он отца за плечо. – Вставай.

– Привет, Бретти, – еле разлепив глаза, буркнул Лайем. – Что…

– Пойдем к маме.

– Ладно, малыш. Через пять минут я буду готов. Брет нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Не стерпев, он бросился вниз и зажег все огни, потом достал из чулана школьный рюкзак и перебросил лямку через плечо.

Отец действительно спустился через несколько минут. Они сели в машину и помчались по направлению к городу.

Брет покачивался на сиденье и думал о том, что надо бы заговорить с отцом, но он был слишком возбужден предстоящей встречей с матерью. Накануне она приснилась ему – впервые за долгое время. Будто бы она пришла в себя, когда он подарил ей «мамин поцелуй». Вот чего ей не хватало все это время – его поцелуя.

Войдя в больницу, Брет вцепился в руку отца и нетерпеливо потянул его вперед, но перед дверью палаты вдруг испугался и замер.

– Все в порядке, Бретти. Не важно, что тебе грустно. Я прошу об одном – поговори с ней.

Брет собрался с духом и толкнул дверь. Его удивила детская кровать посередине, с металлическими ручками и совсем непохожая на взрослую. В палате было уныло и полутемно.

На кровати лежала мама. Он нерешительно подошел к ней. Она выглядела красивой. Казалось, вот-вот откроет глаза и поднимется.

«Как поживает мой самый любимый мальчик?» Это будет ее первая фраза.

– Поговори с ней, Брет.

Мальчик отпустил руку отца и подошел к кровати, затем медленно склонился и поцеловал маму, как обычно она целовала его перед сном. Мамин поцелуй: сначала в лоб, потом в щеку, потом в подбородок. Наконец он поцеловал ее в кончик носа и сказал:

– Пусть тебе приснится что-нибудь хорошее. Мама лежала в кровати неподвижно.

– Мама, открой глаза. Это я, Брет.

Он помолчал и начал петь, как обещал отцу. Он пропел «Завтра» три раза.

Бесполезно.

Брет отступил от кровати и посмотрел на отца глазами, полными слез.

– Она не проснулась, папа.

– Я знаю. – Казалось, отец сам готов заплакать. – Я знаю. Но мы будем продолжать. Мы постараемся.