"Надеюсь и люблю" - читать интересную книгу автора (Ханна Кристин)

Глава 9

На следующее утро, когда Роза заканчивала мыть посуду после завтрака, зазвонил телефон. Он звонил долго и навязчиво. Роза рассердилась, подошла к лестнице и крикнула доктору Лайему, чтобы он снял трубку.

В этот момент в гостиной включился автоответчик, и Роза остолбенела, услышав голос дочери. На долю секунды он обнадежил ее, но она вскоре догадалась, что это всего лишь запись.

– Роза, ты дома? Подойди к телефону, черт побери! Это я, Лайем.

Она поспешила в кухню, наспех вытерла руки о полотенце и сняла трубку.

– Привет.

– Дети ушли в школу?

– Да. Автобус Брета только что отошел.

– Отлично. Приезжай в больницу.

– Микаэла…

– Все так же. Пожалуйста, поторопись.

– Уже выезжаю.

Лайем даже не попрощался, а в трубке уже звучали короткие гудки. Роза схватила ключи от машины, которые висели на гвоздике в прихожей, и сумочку.

Снаружи шел снег, но не настолько сильный, чтобы заставить такую решительную женщину, как она, ехать медленно. На всем пути она старалась держать себя в руках. Но доктор Лайем был словно в воду опущен; такая реакция со стороны сильного мужчины ее испугала. Ей казалось, что он уже научился внутренне противостоять даже более серьезным бедам.

Она припарковала машину и потянулась за пальто. Только тут она заметила, что вокруг ее талии все еще обмотано кухонное полотенце, в котором она мыла посуду. И еще вспомнила, что так и не успела причесаться утром, и теперь была похожа на пугало. Женщина в ее возрасте не могла позволить себе выглядеть таким образом.

По пути со стоянки к дверям больницы она постаралась привести в порядок волосы без помощи расчески и зеркала – все же лучше, чем ничего. У двери палаты Ми-каэлы она задержалась на миг, вознесла молитву Пресвятой Деве и только потом открыла дверь.

Казалось, все было без изменений. Микаэла неподвижно лежала на спине. Солнечный луч пробивался сквозь неплотно прикрытые шторы и лежал на линолеуме широкой желтой полосой.

Лайем сидел возле кровати на стуле. На нем были те же джинсы и клетчатая рубашка, что и вчера. Только теперь рубашка выглядела помятой и неопрятной. Под глазами у него залегли темные круги.

– Ты ночевал здесь, доктор Лайем? Почему… – тревожно вымолвила она, но осеклась, заметив, что взгляд его холоден и отчужден, как у незнакомца.

– Из-за Джулиана Троу.

Роза онемела и схватилась за металлическую спинку кровати. Если бы в этот момент она не держалась за что-нибудь, то наверняка упала бы, потому что ноги у нее подкосились.

– Прошу прощения?

– Ты прекрасно расслышала, что я сказал.

– Но… – Она прижала руку к груди. Во рту пересохло так, что она не могла выдавить ни слова. Роза отпустила спинку кровати и неуверенным шагом подошла к зятю. Налив из кувшина воды в стакан, она осушила его тремя большими глотками, совсем не по-женски. Не глядя на Лайема, собралась с духом и спросила: – Почему ты говоришь о нем именно сейчас?

– Вчера вечером я наткнулся в шкафу на наволочку, когда искал платье Микаэлы. В наволочке были фотографии, газетные вырезки и… обручальное кольцо. Я и раньше знал это имя, но никогда не предполагал, что оно имеет какое-то отношение ко мне.

– Но ведь ты тоже, наверное, любил какую-нибудь женщину до Микаэлы.

– Да, но не Шэрон Стоун.

– Забудь об этом, доктор Лайем. Дело прошлое. Ты же знал, что она была замужем до тебя.

– Не такое уж прошлое это дело. И знаешь почему?

– Почему?

– Стоило мне произнести это имя, как у нее дрогнули веки. Впервые за столько недель. Вряд ли это случайность, правда?

– У нее дрогнули веки?

– Да, – ответил он, и в этот момент Роза поняла, что гнев оставил его. Она вдруг увидела Лайема постаревшим, уставшим и испуганным. – Все это время я разговаривал с ней, держал ее за руку, пел любовные песни, – продолжал он тихо. – И все почему? Потому что ты убедила меня в том, что моя любовь спасет ее, пробудит ото сна. Но ее пробудила не моя любовь. И даже не твоя, Роза. Она отозвалась на мужское имя.

– Матерь Господня! Микита, неужели ты слышишь нас? Подай знак, если это так.

– Она нас слышит, – вздохнул Лайем. – Просто сейчас мы говорим не то, что ей нужно.

Роза хотела заткнуть уши, чтобы не слушать зятя, и все же не удержалась от вопроса:

– А о чем, по-твоему, нам следует говорить сейчас? Лайем придвинулся к ней так близко, что она чувствовала жар его тела, и взял ее за руку.

– Может быть, нам стоит говорить не о нашей любви к ней, а о ее любви… к нему?

– Нет…

– Я хочу, чтобы ты поговорила с ней о Джулиане. Расскажи, что ты помнишь о нем. Напомни, как сильно она любила Джулиана. Может быть, это поможет ей вернуться к нам.

Роза пристально посмотрела ему в глаза. У нее тряслись руки и дрожала нижняя губа.

– Это очень опасно, – прошептала она.

– Поверь, если она проснется благодаря Джулиану… – Лайем не закончил фразу, опустил голову и провел рукой по волосам.

Роза догадывалась, как тяжело сейчас этому прекрасной души человеку, которого она очень любила. Казалось, если прислушаться как следует, то можно услышать, как его сердце разрывается от боли.

– Речь идет о ее жизни, – сказал он наконец. – Мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы вернуть ее.

– Я готова поговорить с ней о том, кем она была раньше, кого любила. Но только если ты будешь помнить, что сейчас она твоя жена, – промолвила Роза, не находя в себе сил возразить.

Лайем поднял на нее глаза, молча встал и отошел к окну.

– Ты ведь не захочешь присутствовать при этом, доктор Лайем? Это очень мучительно.

Он не сразу обернулся, а когда заговорил, его голос прозвучал надтреснуто и низко, совсем не так, как обычно:

– Я останусь. Пришло время узнать женщину, которую я люблю.

Роза в нерешительности стояла возле кровати дочери и нервно теребила образок святого Кристофера на груди. Она закрыла глаза.

Целых шестнадцать лет она запрещала себе вспоминать те дни. Дни, когда он ворвался в безвоздушное пространство их существования и вдохнул в него жизнь.

Только теперь Роза поняла, как близки ей эти воспоминания. Некоторые вещи остаются незабываемыми, некоторые люди не меняются с течением времени.

Она возродила в памяти образ прежней Микаэлы – кареглазой двадцатилетней красавицы с развевающимися на ветру волосами; нежного цветка, выросшего в жаркой пустыне сельского городка, где наемные рабочие-иммигранты жили по восемь человек в комнате без водопровода. В городке, где между мексиканцами и «порядочными» людьми проходила невидимая, но непреодолимая граница. И Микаэла – наполовину мексиканка – испытала на себе неприятие того и другого мира.

В тот день, когда он вошел в их жизнь, стояла нестерпимая жара. Микаэла как раз закончила обучение в местном колледже и получила стипендию в Западном университете имени Вашингтона в Беллингхеме. Но Роза уже тогда знала, что ее дочь претендует на большее.

Кембридж. Гарвард. Или Сорбонна. Вот куда ее тянуло, хотя всем было понятно, что такой девушке, как она, и мечтать об этом не стоит.

Роза считала себя виноватой в том, что Микаэла в детстве так остро ощущала свое одиночество. Она долгие годы ждала, что отец выведет ее в свет. Затем это ожидание сменилось ненавистью к нему и тем белым детям, чье происхождение было безупречным. Тогда она стала писать про него гадости на стенах и молила Бога, чтобы его голубоглазая светловолосая законная дочь хотя бы раз почувствовала, каково это – хотеть недостижимого. Затем и этот период миновал, после чего Микаэла оказалась в полнейшем душевном одиночестве.

Она стала мечтать о том, чтобы уехать куда-нибудь, где она перестала бы быть незаконнорожденной дочерью белого и официантки-мексиканки. Она говорила Розе, что не хочет больше смотреть через грязные окна на то, как живут другие люди.

Они с Микаэлой вместе работали в столовой, жаркий день подходил к концу, солнце палило немилосердно…

– Микаэла, если ты еще раз протрешь этот стол, в нем появится дырка.

Микаэла бросила мокрую тряпку в тазик. Далеко вокруг разлетелись брызги.

– Ты же знаешь, мама, как мистер Грубер любит чистые столы, а он будет здесь с минуты на минуту. Пойду скажу Джо, чтобы он приготовил свои фирменные сандвичи с мясом… – Слова Микаэлы потонули в оглушительном рокоте, похожем на приближающееся землетрясение.

Из-за стойки выглянул Джо, который возился с грилем.

– Что там такое, черт побери? – удивился он.

Микаэла поспешила к стеклянной витрине, выходящей на Браунлоу-стрит. В этот знойный полдень первой недели июля витрины всех магазинов словно окутала дремота. На улице было слишком жарко, чтобы кому-то захотелось пойти за покупками.

Звук приближался, с каждой секундой становясь громче. Снаружи пронесся раскаленный смерч, поднимая с земли облака пыли и груды почерневшей, ссохшейся листвы.

Над крышами зависли три сверкающих на солнце серебристых вертолета, продержались так с минуту, а затем скрылись за крышей склада Беннета. Сразу наступила тишина, которая в первый миг показалась неестественной. Стекла перестали дрожать, и казалось, в природе все замерло.

Когда пыль осела, посреди улицы стоял черный лимузин, глянцевый и блестящий, что было совершенно невероятно: как ему удалось добраться сюда по шоссе и при этом выглядеть так, словно он только что побывал на мойке? Может быть, он пробирался окольными путями? Затемненные стекла отражали унылый пейзаж погрузившегося в спячку городка.

Роза приникла к стеклу, чтобы лучше видеть. Оранжевый синтетический материал ее униформы промок насквозь и прилипал к телу. Над головой медленно вращался вентилятор, который не только не спасал от духоты, но даже не разгонял запах жаркого.

Три лимузина припарковались возле мэрии. Никто не вышел, и моторы продолжали работать. Из выхлопных труб выбивался сизый дым.

Постепенно из дверей магазинов начали выходить люди, они толпились на тротуарах и шепотом переговаривались. Такое явление в городке было сродни приземлению марсианского космического корабля.

Роза и Микаэла тоже подошли к дверям кафе.

Вдруг раздался громкий щелчок – это одновременно открылись сразу все двери лимузина. Толпа замерла. Сверкающий жук, казалось, расправил свои крылья и выпустил из чрева незнакомцев в черных костюмах и солнцезащитных очках. Среди них оказался он.

Ропот пронесся по толпе.

– Господи, да это же Джулиан Троу! – прошептал кто-то.

Он неподвижно стоял возле дверцы, как человек, который привык ловить на себе восхищенные взгляды публики. Высокий и стройный, с выгоревшими на солнце волосами, он выглядел как взбунтовавшийся ангел, изгнанный из рая. На нем была черная рубашка с короткими рукавами и простые джинсы, продранные в нескольких местах. Некогда яркая голубая краска сошла с джинсов в результате частой стирки, и теперь они стали почти белыми.

Толпа бросилась к нему в едином порыве. Его имя не сходило с уст. Джулиан Троу… Он в Санвиле… Господи, это он!

Затем посыпались просьбы: «Распишитесь на моей рубашке… в блокноте… на носовом платке…»

Роза повернулась, чтобы сказать что-то Микаэле, но слова замерли у нее на устах. Ее дочь была… загипнотизирована. Микаэла отступила назад и огляделась. Роза понимала, что девочка только сейчас заметила потрескавшийся пол, разбитые светильники, отвратительный вездесущий слой жирной копоти, с которым невозможно было бороться. Она вдруг увидела кафе без прикрас и устыдилась его.

Роза вернулась в кафе. Ее дочь наполняла сахарницы, чтобы чем-то себя занять.

Вдруг звякнул колокольчик над входной дверью, и он оказался внутри, под медленно крутящимися лопастями вентилятора. Микаэла выронила сахарницу из рук и покраснела от смущения.

Он улыбнулся. Роза никогда не видела, чтобы мужчина так улыбался женщине. Его улыбка напоминала вспышку молнии, пронзающую черное небо. Глаза цвета приглушенной бирюзы смотрели на ее дочь, словно та была единственной женщиной на свете.

– Что вам угодно?

– Ну, дорогуша… – с усталой улыбкой начал он, растягивая слова в той всемирно известной техасской манере, которая делает речь похожей на сладкую патоку, растекающуюся по раскаленному противню. – Мы много часов провели в дороге. Нас трясло на ухабах, и каждую минуту в Дверь машины норовили просочиться тринадцатилетние девочки. И все это время я надеялся встретить красотку, которая даст мне глоток пива и сандвич, а также укажет место, где я спокойно смогу съесть его.

Так все началось.

Роза открыла глаза. Она чувствовала присутствие Лайема у себя за спиной и понимала, что молчит слишком долго.

– Здравствуй, Микаэла. Это я, твоя мама, – начала она и, переведя дух, продолжила: – Помнишь тот день, когда ты встретилась с Джулианом Троу, дорогая?

Микаэла прерывисто задышала, ее веки дрогнули. Роза ощутила прилив надежды, словно вдруг подуло свежим весенним ветром.

– Мы были в кафе, готовили столы к вечернему наплыву посетителей. И вдруг раздался звук, которого я никогда прежде не слышала. Вертолеты – в нашем маленьком городке! И тогда появился он. Помнишь, он смотрел на тебя так, будто ты была единственной женщиной на свете? Даже я почувствовала вожделение, исходящее от него. Он был необычайно любезен. Ты считала тогда, что я слишком стара, чтобы понимать такие вещи. Но я – твоя мать, и я видела, что отражается в твоих глазах. Ты считала себя грязной Золушкой, перед которой стоял сказочный принц. Помнишь, он назвал тебя маленькой прекрасной девочкой? Господи, ты улыбалась так радостно! Он с самого начала стал называть тебя Кайла. Помнишь? Я ненавидела его за то, что он придумал для тебя имя, как у гринго. Но с того момента, когда ты увидела его, тебе стало все равно, что я думаю. Когда он впервые поцеловал тебя, это было – ты сама говорила, – как будто ты спрыгнула с небоскреба. Я сказала тогда, что такое падение может уничтожить девушку. Помнишь, что ты ответила? «Это тот случай, когда стоит научиться летать».

Роза склонилась и прикоснулась к бледному лицу дочери.

– Я помню, как ты влюбилась в этого человека, похожего на ангела. Я знала, что это событие будет отмечено фейерверком. А как же иначе? Впрочем, я догадывалась, что его последствия будут преследовать тебя всю жизнь. Я сказала тогда, что он не слишком хорош для тебя, но ты только рассмеялась и попросила меня не беспокоиться. Как будто мать в состоянии не беспокоиться по такому поводу!

Ее пальцы задержались на бледной, прохладной щеке дочери.

– Ты думала, что я не могу этого понять. Но на самом деле я единственная тебя понимала. – Роза печально улыбнулась. – Ты обещала, что не сделаешь ошибки, помнишь? Но я по твоим глазам видела, дорогая, что ты уже ее сделала.