"Я вам покажу!" - читать интересную книгу автора (Грохоля Катажина)

КТО И ЗАЧЕМ?

Мы договорились, что поженимся сразу же, как только Адам вернется. Полгода — не вечность, и потом, что может быть приятнее ожидания? Соскучимся друг по другу, будем писать длиннющие письма, перезваниваться, обмениваться электронными посланиями. Я похудею и помолодею. Тося будет спокойно учиться. А кстати, почему, интересно, Тося выбрала историю, если у нее по истории тройка? Дочь очень удивилась, когда Шимон спросил, сможет ли она перечислить все польские династии.

— Нет у нас никаких династий, — ответило мое дитя, а я чуть не упала в обморок. — У нас были одни короли!

Все это происходило во время семейного обеда, на который приехал даже Шимон.

Моя мама оцепенела при мысли, что будет с Тосей в мае, и обещала взяться за нее, ведь этот ребенок ни о чем не имеет ни малейшего понятия. И как я справлюсь без мужчины? Отец же выразил надежду, что Адам будет осмотрителен в самолетах, а также в самой Америке, затем в сторонке признался мне, что… гм-м… мужчины бывают разные, и будь он на моем месте, то не давал бы опрометчивых обещаний, и вообще — как я одна справлюсь?..

Все эти ценные замечания прозвучали за столом в саду, потому что день стоял еще теплый. Мой отец кормил Бориса под столом и не признавался в этом. Тося то и дело повторяла, что нельзя кормить собаку во время еды. Отец защищался — дескать, когда его не станет, то мы пожалеем, что никто не кормит собаку, пусть даже под столом, к тому же он вовсе не кормит, но Борис умеет так красиво просить… Мама сказала, что следовало бы в этом доме ввести непреложные правила, я ей ответила, что правила есть, только никто их не соблюдает, но я не хочу обсуждать это за обедом. Отец обиделся на маму, но она объяснила, что имела в виду — дети не должны делать замечаний взрослым. Тут встряла Тося, заявив, что не надо воспитывать уже взрослых детей, то есть меня. Я одернула Тосю, чтобы она не делала замечаний бабушке. Мой отец напомнил нам, что у него язва и ему нельзя нервничать за едой. Тося спросила, зачем он, если у него язва, ест свиные отбивные, запеченные с сыром, — это совсем не диетическая еда. Шимон заметил, что лучше бы Тося знала так хорошо не только диеты, но и причины национальных восстаний. Тося попросила не портить ей настроение напоминанием об экзаменах — у нее еще год впереди, а мы впадаем в коллективную истерику. Отец сказал, что на ее месте он учился бы прилежно с первого класса, а не когда экзамены на носу, и добавил, что не следует ничего оставлять на последний момент. Мама возмутилась: все нападают на беззащитного ребенка, у которого нервы уже на пределе. Адам ничего не говорил, только вкушал прелесть семейной жизни. Через два часа я просто была без сил. Вечером мы пошли провожать родителей на электричку. Отец настаивал, чтобы мы взяли Бориса, которому необходимо немного побегать. Моя мама просила не брать, потому что кругом полно собак и неизвестно, чем все это закончится. Тося закрылась с Шимоном в своей комнате и наотрез отказалась кого-либо провожать, потому что ее уже достали.

Уже с подножки вагона мама обернулась и сказала: — Не сиди в саду без свитера, вечера уже холодные, сама знаешь, Анна сряжает зиму [5], а сейчас как-никак конец августа! Ты должна беречь себя!

А отец из-за ее плеча крикнул:

— И скажи Тосе, чтобы она не нервничала, но пора браться за учебу! И послушай мать, побереги себя немножко, ты ведь уже не первой молодости!

Когда мама и папа исчезли за дверью вагона, поезд, тихо постукивая, начал удаляться, отбрасывая на рельсы затухающие красные отблески, а Борис умчался в кусты, я вздохнула с облегчением и, словно оправдываясь, шепнула Адасику:

— Прости, они очень утомляют, но делают это из любви…

А Адам взглянул на меня, потом на рельсы и ответил:

— Прости? Да в своем ли ты уме, дорогая! Ты даже не представляешь себе, как я завидую, что у тебя еще есть родители. Я бы многое дал, чтобы мои учили меня жизни… — И двинулся к кустам, в которых скрылся Борис.

Я стояла и смотрела ему вслед, а затем медленно побрела к дому. У Адама уже нет ни отца, ни матери. У меня не будет ни свекра с его нравоучениями, ни свекрови, которая бы меня невзлюбила и делала замечания, что полотенца и скатерти, а также постельное белье должны лежать на самой верхней полке, а одеяла на нижней, мне не придется вживаться в новую семью. Единственный родственник Адама — его сын Шимон, к тому же у моего Голубого нет ни братьев, ни сестер. Честно говоря, я всегда думала об этом с легким сердцем, а сейчас мне вдруг стало жалко и, откровенно говоря, еще и стыдно, что сожалею я не столь сильно, как следовало бы.

Почему вместо того, чтобы радоваться, что родители приезжают ко мне и пытаются меня воспитывать, я с облегчением вздыхаю, когда они уезжают? Почему я отмахиваюсь от нравоучений и замечаний, вместо того чтобы благодарить Бога, что есть кому их делать? Почему я не умею относиться к родителям с глубочайшим уважением и любовью и радоваться, что они есть и что я могу еще время от времени ощутить себя ребенком? Кто-то лишил меня последних крупиц разума, что ли?

Ведь вся моя взрослость состоит не в том, что мне, черт побери, тридцать восемь лет с хвостиком, а в том, как я воспринимаю, что они говорят и делают. Если я считаю себя ребенком, то становлюсь в один ряд с Тосей, а если я взрослая…

Уже от самой калитки я повернула обратно на станцию, перешла через пути. Адам шагал с Борисом по лугу к лесу. Вот уж действительно, в жизни все так непросто! А может, на самом деле все просто до слез? Адам не видел меня, я не стала его окликать и свернула в березовую рощицу — уединенная прогулка мне тоже пойдет на пользу. Правда, мне следовало бы вернуться за свитером, потому что после захода солнца действительно похолодало… Анна сряжает зиму…