"Охотник за смертью: Судьба" - читать интересную книгу автора (Грин Саймон)

ГЛАВА 7 ПОСЛЕДНИЙ ОХОТНИК ЗА СМЕРТЬЮ

Среди пыли забытых солнц, во тьме, которая больше не знала света и жизни звезд, возле Мира вольфлингов, некогда известного как Хайден, на своем корабле, носившем имя «Звездный бродяга-3», вновь объявились Оуэн Охотник за Смертью и Хэйзел д'Арк. Во многих отношениях это долго откладываемое возвращение воспринималось ими обоими как возвращение домой. Внизу, в таинственном чреве замерзшей планеты, был пройденный ими Лабиринт Безумия. Они вышли из него заново рожденными, представляя собой нечто новое для вселенной.

С тех пор они совершили немало дел, и хороших, и плохих. А главное, весьма примечательных. Они переписали историю Империи и самого человечества. И платили за все вечной борьбой со своими собственными жизнями и судьбами.

Всего в Лабиринте сумели выжить пять выдающихся людей. Трое из них уже умерли. Жиль Охотник за Смертью, этот легендарный герой и воин, пал от руки собственного потомка. Джек Рэндом и Руби Джорни убили друг друга. Оуэн и Хэйзел узнали об этом, как только вышли из гиперпространства и «Звездный бродяга» занял свое место на расчетной орбите вокруг Мира вольфлингов. Между прошедшими Лабиринт всегда существовала сильная ментальная связь, хотя они не часто пользовались ею. Оуэн и Хэйзел ощутили смерть Джека и Руби как внезапную потерю части собственных душ. Джек и Руби, несмотря на множество разногласий, были их друзьями. Больше чем друзьями — товарищами по оружию и родственными душами. Оуэн и Хэйзел чувствовали, что в их сердцах образовалась пустота, заполнить которую, пока они живы, не сможет никто.

— Теперь мы последние, — сказал Оуэн. Он сидел, понурившись, в кресле командира на капитанском мостике, глядя на центральный обзорный экран и не видя его. Экран показывал ледяную поверхность планеты, мерцающую приглушенными оттенками голубого и зеленого. Но мысли Оуэна находились совсем в другом месте. — Последние из подобных нам. Я чувствую себя как последний представитель вида, обреченного на вымирание.

— А я нет, — отозвалась Хэйзел коротко. Она сидела рядом с ним, взгляд ее тоже был направлен на обзорный экран. — В последнее время Империя не испытывает недостатка в суперменах и тому подобных уродах. Дерьма целая куча, причем весьма причудливого. На мой взгляд, это всегда было частью проблемы. Человечество поднимается над собой, растет, но, еще не повзрослев, вмешивается в дела, которые ему не по уму и не по силенкам. О которых лучше бы и не знать. Мы не готовы стать богами.

— Ты хочешь сказать, что не будешь скучать по Джеку и Руби? — спросил Оуэн после недолгого размышления.

— Конечно буду! Руби была мне настоящим другом. Она верила в меня, когда не верил никто, даже я сама. Она всегда твердо знала, что мы что-то собой представляем, что мы созданы для великих дел. Ты-то ее знаешь главным образом в качестве наемницы и убийцы, а я знала в ту пору, когда она была кем-то большим. Ты ведь так и не узнал, от чего она отказалась, чтобы стать тем, кем стала. Вся ее жизнь представляла собой сплошную трагедию, нескончаемое ожидание дурного и горького конца. Но я никогда не думала, что она умрет такой молодой. .. да еще и от руки единственного человека, которого любила.

— Джек Рэндом всегда был одним из моих героев, — сказал Оуэн. — Изучение истории очень быстро лишает тебя иллюзий в отношении героев и легенд, но Джек действительно совершил большинство тех подвигов, которые ему приписывают. И даже после того, как они сломали его и он влачил свои дни на Туманном Мире, в безопасной безвестности, ему хватило внутренних сил сотворить себя заново, снова стать героем и снова войти в легенду. Хватило мужества рискнуть собственной жизнью и рассудком, потому что этого требовал от него долг. И потому что об этом попросил его я. Поэтому и ответственность за то, кем он стал и что сотворил, лежит на мне. За все, и хорошее, и дурное.

— А вот это весьма характерно для тебя, Охотник за Смертью, — сказала Хэйзел, повернувшись и взглянув на него. — У тебя в обычае взваливать на свои плечи чужую ношу. Джек Рэндом сам отвечал за свою жизнь и за свое безумие тоже. Так же как и Руби. Что бы они ни делали и к чему бы в итоге ни пришли, то был их осознанный, свободный выбор. То же самое можно будет сказать и про нас, когда придет наш час. Считать иначе — значит, не уважать ни их, ни себя.

Оуэн поднял на нее глаза:

— Наш час? У тебя что, опять начались эти пророческие видения? Если так, явилось ли тебе что-то такое, что стоило бы узнать в связи с нашим прибытием сюда?

— Нет, — решительно заявила Хэйзел. — Стоит ли вообще вспоминать о моих видениях. Можно подумать, будто нам не хватает реальных угроз. Чем забивать голову ерундой, попробуй разнообразия ради сделать что-то полезное. Посмотри, не удастся ли тебе связаться с вольфлингами внизу? Ведь если в Черной Тьме остался хоть кто-то из «возрожденных», мы здесь, на орбите, чертовски уязвимы.

Оуэн кивнул и вернулся к пультам управления. Хэйзел хмуро наблюдала за ним, гадая, почему на самом деле ей так не хотелось рассказывать ему о посещавших ее видениях? Она видела себя стоящей на мостике «Звездного бродяги-2», а вокруг бушевал настоящий ад. Со всех сторон ее атаковали корабли неизвестной конструкции, вкупе со странными, ужасными тварями, похожими на ожившие ночные кошмары. Защитные поля корабля не выдерживали злобного, яростного натиска. В отсеках вспыхивали пожары, непрерывно выли тревожные сирены, но корабельные орудия снова и снова вели огонь. Внизу она видела Мир вольфлингов. И нигде не было никаких признаков Оуэна.

Теперь она была на том самом месте, которое являлось ей во сне. Она убедилась, что во многом видение было не таким уж пророческим. Например, корабля, на котором она находилась в том самом сне, больше не существовало. Он был уничтожен на Лакрима Кристи. От него только и осталось, что уникальный звездный привод, переставленный на похищенный у церкви корабль. На новом «Звездном бродяге» вообще не имелось орудий. Претворение сна в жизнь было невозможно. Похоже, она могла чувствовать себя в безопасности, ей не предстояло пережить тот ужас наяву, ощущая неумолимое дыхание Рока и тщетно пытаясь обнаружить хоть какие-нибудь признаки Оуэна.

Да, это был всего лишь сон, неприятный, тревожный, но отнюдь не вещий. А раз так, то совершенно незачем рассказывать о нем Оуэну.

Так, во всяком случае, твердила себе Хэйзел. Но стоило ей бросить взгляд вниз, на холодный, безмолвный Мир вольфлингов, как сердце ее наполнялось дурными предчувствиями.

«Мы последние из людей Лабиринта, — устало подумала она. — Последние из великих вождей повстанцев. И может быть, последняя надежда человечества. Почему судьба всегда тяжким грузом ложится на плечи тех, кто менее всего чувствует себя способным справиться с этой ношей?»

С обзорного экрана зазвучал знакомый голос, и Хэйзел резко обернулась. На экране появился отнюдь не вольфлинг, а Диана Вирту. Она выглядела усталой, напряженной и неуловимо изменившейся. Хэйзел потребовался момент, чтобы оценить эти перемены. Рот Дианы Вирту сжат в угрюмую, суровую линию, глаза провалились. Ее окружала ощутимая аура ярости и едва сдерживаемого безумия. То был хорошо известный облик сеящей смерть Дженни Психо.

— Все пошло наперекосяк, — произнесла она трескучим и хриплым голосом, сорванным безумными воплями в Логове Большого Червя. — Мы нанесли по флоту «возрожденных» удар всеми имевшимися в нашем распоряжении средствами. Но это даже не замедлило их продвижения. Я помогла совокупному сознанию Матер Мунди объединиться с Искусственными Разумами, чтобы совместными усилиями вынудить «возрожденных» к ментальному контакту и вернуть их на стезю здравого смысла. В случае с Шабом это сработало блестяще, но на сей раз все закончилось полным провалом. Контакт... оказался невозможным. «Возрожденные» слишком сильны, слишком злобны и, главное, совершенно нам чужды. Ощущение было такое, будто мы пытаемся невооруженным глазом присмотреться к полыхающему солнцу. Кем бы или чем ни являлись «возрожденные», этот феномен находится далеко за пределами нашего понимания. Матер Мунди потрясена и пребывает на грани безумия: столкновение с чуждой силой едва не раздробило целостное сознание на составляющие элементы. Одного лишь легкого соприкосновения с этой аурой злобы хватило, чтобы практически расколоть союз экстрасенсов. В целях самозащиты мне пришлось снова стать Дженни Психо. Это был единственный способ не потерять... душу. В нормальном состоянии человек не смог бы пережить все то, что мне довелось... увидеть и ощутить. Останься я Дианой, я, наверное, зашлась бы в крике ужаса и не перестала кричать никогда. Шаб отступил с меньшим уроном, какой-либо контакт установить не удалось. «Возрожденные» настолько алогичны, что у них не нашлось никаких точек соприкосновения. Это защитило Искусственные Разумы от пагубных последствий. Сейчас каждый корабль и каждое орудие брошены против флота «возрожденных». Огонь ведется непрерывно, не в расчете на победу, а лишь в надежде замедлить продвижение врага и выложить последний козырь, которым являетесь вы, Оуэн Охотник за Смертью, Хэйзел д'Арк! Я умоляю вас не мешкать и как можно скорее сделать все возможное. Каждая минута, которую мы выигрываем для вас, оплачивается человеческими жизнями и страданиями. И знайте, вы будете не одни. К вам вот-вот присоединится капитан Сайленс на своем «Неустрашимом». Охотник за Смертью, постарайся забыть о старой вражде: человечеству необходима помощь, и нам все равно, откуда она придет.

Внезапно экран заколебался, изображение сделалось размытым. Что-то искажало сигнал. Дженни Психо, резко обернувшись, воззрилась куда-то за пределы экрана. На миг Оуэн и Хэйзел услышали на заднем плане жуткий, непрекращающийся, ни с чем не сопоставимый вой «возрожденных», а потом изображение исчезло.

Звук был таков, что Оуэна передернуло. Ему очень хотелось сказать Дженни что-нибудь ободряющее, однако ничего не приходило в голову. Да и что тут скажешь, когда судьба всего твоего биологического вида находится в твоих руках, а у тебя, черт возьми, нет ни малейшего представления о том, что следует делать.

Задумчиво хмурясь, Оуэн пожевал внутреннюю сторону щеки. Он вернулся в Мир вольфлингов, чтобы закончить незавершенное дело. Похоже, Лабиринт Безумия восстановился, и Божественный младенец, пребывавший в кристалле в самом сердце Лабиринта, снова пробуждался. Прошлое пробуждение этого чада в одно мгновение погасило тысячу солнц, уничтожило миллиард жизней и создало Черную Тьму. Оуэн считал себя обязанным вернуться и попытаться воспрепятствовать повторению подобной трагедии. Он видел в этом свой долг. Хотя бы потому, что этот младенец был клоном Жиля и принадлежал к его семье.

Но то, что сюда держал путь «Неустрашимый» с Сайленсом на борту, осложняло дело. По каким причинам капитана вновь отправили к Миру вольфлингов, у Оуэна не имелось ни малейших сомнений. Парламент желал заполучить «генератор тьмы», чтобы использовать это мифическое оружие против «возрожденных». Разумеется, Парламент и Сайленс предприняли этот шаг, не зная, что в действительности Тьма не генерируется каким-то прибором. Она порождается грудным младенцем, контролировать действия которого невозможно. Когда Жиль попытался воспользоваться возможностями ребенка, чтобы покарать несколько мятежных планет, это обернулось самым чудовищным катаклизмом во всей человеческой истории. И кто знает, каких бед натворит это дитя, если ему позволят пробудиться снова?

— Ну и как? — спросила Хэйзел, которой не понравилось ни молчание, ни выражение лица Оуэна. — Будем мы вступать в связь с «Неустрашимым»?

— Я думаю, пока нет, — ответил тот. — По-моему, нам нужно спуститься и оценить ситуацию до того, как Сайленс со своими людьми нагрянут сюда и растормошат все, что можно и что нельзя. Ведь мы знаем только то, что сообщил нам вольфлинг, а он мог ошибиться. Или солгать. Или...

— ИЛИ?

— То-то и оно. Пожалуй, я сейчас переведу корабль на более низкую орбиту, где нас будет труднее обнаружить. А ты тем временем попробуй еще раз выйти на связь с вольфлингом.

Хэйзел пожала плечами и повернулась к панелям связи. Она, разумеется, ничего не забыла. Когда за их головы была назначена награда, Сайленс явился в Мир вольфлингов и попытался убить ее и остальных людей Лабиринта и уничтожить сам Лабиринт Безумия. Впоследствии над телом Лайонстон, в том личном аду, который она устроила при своем дворе, они заключили что-то вроде мира. Однако соглашение это было продиктовано исключительно политическими соображениями, и они старались держаться друг от друга подальше. Время врачует все, но чтобы забылись иные обиды, его требуется с избытком.

Оуэн, чье сознание взаимодействовало непосредственно с двигательными и навигационными компьютерами «Звездного бродяги», отдал приказ о переходе на низкую орбиту. Когда Мун компоновал из нового корпуса и двигателя погибшего корабля нового «Звездного бродягу», Оуэн не устоял и поддался искушению адаптировать бортовые компьютеры под свои более чем человеческие возможности. В прежние времена, чтобы избежать ошибок и сбоев, связанных с нечеткостью человеческого мышления и обычной людской рассеянностью, Оуэну в качестве проводника между его сознанием и бортовыми компьютерами потребовался бы ИР. Но теперь после изменений, произведенных Лабиринтом, он обладал несравненно более дисциплинированным умом. Правда, Оза ему по-прежнему недоставало.

Расположив корабль на подходящей орбите, он установил все щиты, осторожно отсоединил свое сознание от компьютеров и повернулся к Хэйзел. Она снова оттолкнула кресло от панелей связи, сердито покачала головой, бросила на Оуэна хмурый взгляд и с мрачным видом скрестила руки на груди.

— Он наверняка слышит нас, но не отвечает. Я посылаю позывные такой мощности, что если ее увеличить, планета начнет плавиться. Может быть, вольфлинг разозлился на нас за то, что мы так долго тянули с прибытием? Черт, или ребенок уже пробудился, и его не стало. У нас нет ни малейшего представления о том, что происходит там, внизу.

— Нет, — медленно произнес Оуэн. — Думаю, о его пробуждении мы бы узнали. Ощутили бы это... или то, как расплетается вокруг нас ткань пространства. Но до тех пор, пока реальность остается непотревоженной, мы можем предположить, что он благополучно спит. Не исключено, что вольфлинг заговорит с нами, когда сочтет это нужным. В конце концов, он никогда не был высокого мнения о человеческом роде.

— Что неудивительно, учитывая, что люди истребили всех его сородичей. Единственным человеком, с которым он находил общий язык, был Жиль. Но ты его убил.

— То-то и оно, — вздохнул Оуэн. — Ладно, будем надеяться, что старина Волк не злопамятен. А сейчас нам не мешало бы переодеться. Среди Кровавых Наездников мы вымазались с головы до ног в этой самой крови. К тому же наша одежда никак не годится для ледяных пещер этого мира.

— Знаешь, а ты и впрямь бываешь занудным, — заметила Хэйзел, нехотя следуя за Оуэном в тесную каюту позади мостика. — Можно подумать, будто вольфлингу есть какое-то дело до того, как мы с тобой выглядим.

— Вольфлингу, может быть, и плевать, а мне это небезразлично, — решительно заявил Оуэн, открывая шкафчик с одеждой и с сомнением рассматривая его скудное содержание. — Я Охотник за Смертью и не предстану перед вольфлингом каким-то оборванцем. Это вопрос чести.

Хэйзел громко фыркнула. Она из принципа отвергала первые три из предложенных ей Оуэном вещей. Но долго капризничать не пришлось: содержимое шкафчика церковного корабля было весьма аскетичным. Главное, что для обоих нашлись плотные плащи, хорошо защищавшие от холода. Но когда Хэйзел увидела, как Оуэн, закутавшись в плащ, рассматривает свое отражение в зеркале, по коже ее пробежали мурашки. Она уже дважды видела его в этом плаще: в «Оплоте» на Виримонде, когда он явился ниоткуда и спас ей жизнь, и в Миссии, когда он пытался предупредить ее о Кровавых Наездниках. Сейчас Оуэн, облаченный в ту же одежду, выглядел куда более усталым, разбитым и отчаявшимся. Когда Хэйзел начала понимать, что это значит, сердце ее сжалось. Кажется, у нее непроизвольно вырвались какие-то слова. Но они остались неуслышанными — в этот миг взревели аварийные сирены. Оуэн и Хэйзел устремились к мостику и склонились над панелями управления, высматривая неполадки. Казалось, что все в норме, пока Охотник за Смертью не догадался проверить показания сенсора.

— Это предупреждающий сигнал, — медленно проговорил он. — В нашу сторону движется... что-то чертовски большое. И движется оно дьявольски быстро.

— Может быть, это Сайленс на своем «Неустрашимом»? — спросила Хэйзел, а рука ее непроизвольно потянулась к кобуре.

— Я так не думаю. Сенсор не идентифицирует объект как корабль. По правде сказать, поступающие данные не поддаются идентификации. Все это кажется бессмыслицей. Попробую переключиться на дальний диапазон и вывести изображение на обзорный экран.

Так он и сделал. А когда сделал, у обоих перехватило дыхание. Хэйзел непроизвольно придвинулась к нему. На экране вырисовывалось нечто странное. Что-то собиралось над Миром вольфлингов, словно стая стервятников над трупом. Идентифицировать всю эту фантасмагорию действительно не представлялось возможным. Огромные, размером с горы или маленькие луны корабли, немыслимых, невообразимых форм, в количестве, не поддающемся исчислению, вынырнув из гиперпространства, заполонили окружавший планету космос. А в промежутках между ними, в холодном, межзвездном вакууме, вырисовывались чудовищные очертания уже не машин, а живых существ. Невероятных исполинов, иные из которых не уступали размерами кораблям, страшилищ со светящимися, как прожектора, глазами, с раскинувшимися на мили щупальцами, когтями, клыками и непонятными, отвратительными органами, которых просто не могло существовать. Неисчислимое множество кошмарнейших аппаратов и еще более кошмарных созданий окружало осажденную планету со всех сторон.

«Возрожденные» прибыли к Миру вольфлингов.

— Боже, — тихонько произнесла Хэйзел. — Мы по уши в дерьме. Ты только взгляни, какого размера эти... твари. Это ведь невозможно! Как может живое существо находиться в открытом космосе?

— Наверное, это их естественная среда обитания. В таком случае, им не нужны ни корабли, ни скафандры. Но, хотя в теории жизнь может зародиться повсюду, эти монстры не могли эволюционировать в межзвездном пространстве. Глаза, когти, щупальца: в космосе все это не нужно. Они должны были появиться и развиться на каком-то небесном теле.

— Сразу видно занудного ученого сухаря, — обронила Хэйзел. — Мне лично плевать на происхождение «возрожденных». Я хочу знать, какого черта они делают здесь и сейчас. А заодно позволь напомнить тебе, что у нас, на этой ржавой лохани, нет ни единой завалящей пушчонки.

— Может, оно и к лучшему, — сказал Оуэн. — Похоже, эти твари нам не угрожают, во всяком случае пока. Возможно, мы представляемся им ничтожной добычей, совершенно не стоящей внимания. А вот стрельба запросто могла бы пробудить у них интерес к нашему кораблю. Чего мне по возможности хотелось бы избежать. Давай не дергаться: глядишь, они нас и не заметят. Хэйзел хмыкнула:

— В кои-то веки я полностью с тобой согласна. Не думаю, что даже полноразмерный звездный крейсер продержался бы долго против этакого сонмища оживших кошмаров. Вопрос в том, как нам спуститься на планету, не привлекая к себе внимания.

Обзорный экран подал мелодичный сигнал вызова, и они подскочили от неожиданности. Оуэн быстро переключил экран с сенсорного сигнала на системы связи, и пугающее скопище сменилось большой косматой головой и плечами вольфлинга. Череп его имел определенное сходство с волчьим, но лицо, при всей его странности, казалось почти человеческим. Глядя на них прямым, пристальным взглядом хищника, Волк улыбнулся, обнажив острые клыки:

— Я ждал твоего прибытия, Охотник за Смертью. Есть разговор. Перед концом нам следует многое обсудить.

— Концом? — резко спросила Хэйзел, слегка задетая тем, что с ней даже не поздоровались. — Концом чего?

— Возможно, концом всего, — ответил Волк, не выказывая при этом особой грусти. Его зубастая ухмылка стала еще шире, сделавшись еще менее похожей на человеческую улыбку.

— Дело в ребенке? — спросил Оуэн. — Он пробуждается?

— О да, — почти небрежно обронил вольфлинг. — Это продолжается уже некоторое время. Спал он крепко. Переход от такого сна к полному бодрствованию не мог быть быстрым. Но теперь ждать уже недолго, и за оставшееся время нам нужно решить, что делать. Присоединяйся ко мне. Пока конец не настал, мы многое обсудим.

— На тот случай, если ты не заметил, — язвительно промолвила Хэйзел, — мы в настоящее время торчим посреди немыслимой кучи самого невообразимого дерьма. Одни зубищи у этой дряни чего стоят, а какова их огневая мощь, ведает один только добрый Боженька. Как же, хотелось бы знать, нам к тебе спуститься?

— Телепортационные системы все еще работают, — спокойно сказал Волк. — Охотник за Смертью установил их давным-давно, но они исправно функционируют по сей день. Жиль все планировал с дальним прицелом. Так что, когда будешь готов, я телепортирую тебя сюда.

Оуэн кивнул и ненадолго отключил звук, чтобы поговорить с Хэйзел без свидетелей:

— Слушай, вот так новости. Я всегда был уверен, что, когда мы с тобой были здесь в последний раз, это «Последний Оплот» телепортировал нас на поверхность, а не наоборот. Должно быть, эти антикварные устройства обладают невероятной мощью и надежностью. Интересно, какие еще сюрпризы приготовил для нас мой дорогой предок.

Хэйзел нахмурилась:

— Кстати, о покойниках. Как по-твоему, Вок знает, что Жиль мертв?

— К настоящему времени, несомненно, знает. И что убил его я, тоже знает. Возможно, он призывает меня спуститься, чтобы посчитаться со мной за эту смерть.

— Пусть попробует. Он крепкий малый, но мы прошли через Лабиринт.

— Он тоже. И не раз. Из того, что вольфлинг ни разу не демонстрировал нам свою мощь, вовсе не следует, что он ею не обладает.

Хэйзел нахмурилась:

— Звучит не слишком обнадеживающе. Ну ладно, а как ты, учитывая все это, собираешься себя вести?

— Весьма осторожно. И в высшей степени дипломатично.

Оуэн снова включил звук и улыбнулся вольфлингу:

— Мы готовы спуститься, сэр Волк. А вот как быть с нашим кораблем? Не опасно ли оставлять его в окружении «возрожденных»?

— Этот корабль слишком мал, чтобы привлечь их внимание. А в самом их присутствии нет ничего особенного. Черная Тьма — исконная обитель «возрожденных», они совершают отсюда вылазки, но какая-то их часть всегда находится здесь.

Оуэн нахмурился, для него это было неожиданно.

— Но в прошлый раз мы не видели здесь ничего похожего на этих чудовищ.

— Они скрывались, — пояснил вольфлинг. — Они помнят «Последний Оплот», нагнавший на них страху. Он прервал контакт, и экран потух. Оуэн посмотрел на Хэйзел:

— Что он имел в виду? «Последний Оплот» напугал «возрожденных»?

— Не замок, — сказал Хэйзел. — А тот, кому «Оплот» принадлежал. Жиль Охотник за Смертью. Надо же, все постоянно возвращается к нему. К его планам и замыслам, они живы спустя столько столетий.

— В таком случае моя прямая обязанность положить этому конец, — заявил Оуэн. — Он мой предок, а я последний в семье. Последний Охотник за Смертью.

И тут, едва он произнес эти слова, они оба внезапно исчезли с мостика «Звездного бродяги», а чудовищное сонмище «возрожденных» медленно зашевелилось, словно его растревожило некое смутное предчувствие.

Вскоре возле Мира вольфлингов появился еще один корабль — прославленный, много где побывавший «Неустрашимый». Капитан Сайленс, сидевший в командном кресле, не сводил напряженного взгляда с обзорного экрана. Уже некоторое время «Неустрашимый», установив защитные поля и приведя в боевую готовность все бортовое оружие, лавировал между огромными кораблями и столь же исполинскими космическими монстрами.

Правда, до сих пор «возрожденные» не выказывали ни малейших признаков враждебности, чему Сайленс несказанно радовался. Он, положа руку на сердце, отнюдь не был уверен, что все его средства защиты и нападения позволят справиться хотя бы с одним из этих ужасных колоссов. К облегчению примешивалось и нечто похожее на обиду: создавалось впечатление, будто «возрожденные» не находили «Неустрашимый» заслуживающим внимания. Амнистированный изменник Кэррион спокойно стоял рядом с командным креслом, небрежно опершись на энергетическое копье. Остальные члены команды, находившиеся на мостике, пребывали в молчаливом напряжении, однако тревога никак не сказывалась на исполнении ими своих обязанностей. Паникой на палубе и не пахло: команда на крейсере подобралась хорошая, и Сайленс по праву гордился своими людьми.

— Какого, интересно, черта, делают здесь все эти «возрожденные»? — обратился он к Кэрриону. — Почему они вместе со всеми своими сородичами не атакуют Голгофу?

— Видать, их удерживает что-то, находящееся на этой планете. Нечто, интересующее их даже больше, чем уничтожение человечества. А это наводит на мысль о том, что слухи верны. Лабиринт Безумия вернулся на свое место. А вместе с ним, надо думать, и «генератор тьмы».

— Будем надеяться, что так, — сказал Сайленс. — Это единственное оружие, которое может помочь нам справиться с «возрожденными», если Диана, конечно, смекнет, как его запустить. «Генератор» — последняя надежда человечества.

— Неужели? — улыбнулся Кэррион. — А я всегда думал, что последняя надежда — это Охотник за Смертью...

— Если он здесь. Когда в прошлый раз Охотник за Смертью добрался до «генератора», это стоило жизни миллионам невинных людей. И его связывает с Лабиринтом нечто такое, чего мне понять не дано. Я проделал лишь часть пути, да и то ошалел от страха. Мои люди гибли у меня на глазах, и я ничего не мог поделать. Впрочем, что об этом говорить: если Охотник за Смертью жив и находится здесь, мы с ним разделаемся. Но в первую очередь следует позаботиться о «генераторе». Ну а на худой конец, у нас здесь чертова уйма мишеней, на которых можно будет потренироваться.

— При условии, если эта «тренировка» не уничтожит тут все, включая нас самих, — заметил Кэррион. — Хотя соглашусь: это было бы неплохой прощальной шуткой.

— Шон, с юмором у тебя всегда обстояло странно, — буркнул Сайленс. — Навигатор, выбери низкую орбиту и перемести корабль туда. Предпочтительно подальше от этих... тварей.

— Есть, сэр. — Голос офицера навигационной службы прозвучал ровно, а его пальцы уверенно бегали по клавиатуре. Лишь бледность лица выдавала внутреннее напряжение.

«Неустрашимый» занял стационарную орбиту вокруг Мира вольфлингов. «Возрожденные» никак на это не отреагировали, и Сайленс позволил себе вздохнуть посвободнее. И тут внезапно подал голос Хемдалл, корабельный ИР. От неожиданности все вздрогнули.

— Капитан, ты просил выяснить, нет ли поблизости еще какого-нибудь человеческого корабля. Так вот, сенсоры засекли объект, похожий на маленькое судно. Тоже на низкой орбите.

— Выведи его на экран, — распорядился Сайленс. Когда изображение легкого корабля появилось на экране, он задумчиво кивнул: — Да, выглядит это корыто так, словно его склепали из обломков полудюжины разных кораблей. Но общие очертания ни с чем не спутаешь: это «Звездный бродяга». Охотник за Смертью, черт бы его побрал, добрался-таки сюда раньше нас! Хемдалл, просканируй этот корабль: есть ли на борту кто живой.

— Никто не обнаружен, капитан. Похоже, что корабль полностью покинут.

Сайленс сдвинул брови, а потом резко поднялся на ноги.

— Это значит, что он уже спустился вниз, в недра планеты. Наверняка уже договаривается с вольфлингом.

Кэррион подошел к нему:

— А что за беда, если Оуэн и опередил нас. Он ведь герой человечества. И что такого может он наговорить вольфлингу, чтобы это нас беспокоило?

— Кто знает? — отозвался Сайленс — Он Охотник за Смертью. Недаром я так и не поверил в его смерть. Оуэн всегда действовал исходя из собственных соображений.

— В отличие от нас, — заметил Кэррион. Сайленс уставился на него с раздражением.

— Мы выполняем приказы Парламента. А людям Лабиринта после того, как спятил Джек Рэндом, я больше не доверяю.

— Ты сам спускался в Лабиринт, — невозмутимо напомнил Кэррион.

Сайленс беспокойно пожал плечами:

— Правда, но я так и не прошел весь путь. Так и не... изменился на их манер. Я по-прежнему остался человеком. А человечество нуждается в «генераторе тьмы». Если нам удастся найти с Охотником за Смертью общий язык по общему вопросу, то и слава Богу. Ну, а если не удастся...

— То что?

— Будь я проклят, если знаю. К сожалению, тех, кто способен заставить Оуэна Охотника за Смертью сделать хоть что-то вопреки его воле, чертовски мало. Единственное, что мне остается, это воззвать к его чести. Оуэн всегда был достойным человеком в своем роде. Но одновременно он представляет собой козырь в такой игре, неверный ход в которой может обречь на гибель всю Империю. Оуэн никогда не принимал в расчет действительность.

— В отличие от тебя, капитан.

— Да, Шон, я не витал в небесах. Как раз поэтому Охотник за Смертью стал официальным героем Империи, а я так и остался капитаном. Но когда на кон было поставлено все, Парламент доверил миссию спасения человечества именно мне. Все знают: я расшибусь в лепешку, но приказ выполню.

— А Хэйзел д'Арк?

Сайленс поморщился:

— Давай не будем говорить о ней. У меня есть приказы. Никому не позволено вмешиваться в эту миссию.

— А ты не меняешься, капитан, — сказал Кэррион.

В этот момент они неожиданно исчезли с мостика. Могучая сила подхватила их и перенесла вниз, в холодные глубины Мира вольфлингов.

Все они прибыли одновременно: четыре человеческие фигуры материализовались в гуще великого зеленого леса. Вокруг горделиво высились величественные деревья, осененные тяжелым пологом зеленого летнего убранства. Снопы золотистого солнечного света косо падали сквозь сети ветвей, переплетавшихся высоко над головой. В мерцающем воздухе медленно кружили пылинки. Воздух полнился запахами земли, перегноя, палой и свежей листвы. При всем зримом великолепии в лесу царила полнейшая тишина. Это был не настоящий лес. Некогда вольфлинги сотворили его, чтобы резвиться и охотиться. Потом они погибли, все, кроме одного. Они погибли, а лес остался.

Оуэн и Хэйзел воззрились на Сайленса и Кэрриона, которые молча уставились на них. По истечении равного вечности мгновения Оуэн и Сайленс выпрямились, демонстративно убрали, руки от своих дисраптеров и обменялись легкими кивками, подходящим приветствием для старых соперников. Уважение их было взаимным, противниками же обоих делала политика. И отчасти весьма различное представление о долге. Хэйзел громко хмыкнула и переместила руку с кобуры на ремень. Кэррион небрежно оперся на свое энергетическое копье.

— Ну что ж, — промолвил наконец Оуэн, — давненько мы не виделись. Много воды утекло с тех пор, а, капитан?

— С последнего суда Лайонстон, — отозвался Сайленс. — Впрочем, оно и к лучшему. У нас никогда не было ничего общего, за исключением того, из-за чего мы сражались.

— А кто этот тип в черном? — осведомилась Хэйзел.

— Меня зовут Кэррион: я изменник и губитель миров, приносящий несчастье.

Хэйзел, на которую это не произвело ни малейшего впечатления, смерила его взглядом и пожала плечами:

— Этот малый больно много о себе мнит, верно?

Сайленс и Оуэн обменялись понимающим взглядом, призывающим проявить снисходительность к их спутникам. И Хэйзел, и Кэррион этот обмен взглядами уловили, но, похоже, не поняли, что, возможно, было и к лучшему. Чтобы избежать объяснений, они огляделись по сторонам. Безмолвный лес ответил им пристальным взглядом. Их по-прежнему окружала странная, настораживающая тишина.

— Мы все прошли долгий путь, — сказал Оуэн, скорее всего, для того, чтобы прервать затянувшееся молчание. — Скажи, капитан, ты думал в самом его начале, что твое будущее окажется именно таким?

— А я никогда не заглядывал далеко в будущее, — ответил Сайленс. — У меня, знаешь ли, всегда было невпроворот неотложных дел, так что думать приходилось о настоящем.

— Мне знакомо это чувство, — промолвил Оуэн. — Но, в общем, мне кажется... правильным, что все заканчивается здесь, где и началось. Столько историй приходят к своему завершению там, где и начались.

— О господи, опять его потянуло на философию, — простонала Хэйзел. — Послушай, Оуэн, мы здесь только потому, что это последняя капля нашего незаконченного дела. Лабиринт наделил нас невероятными силами, но я всегда знала, что в конечном счете за это придется заплатить.

— Да, — сказал Кэррион. — Всему есть цена. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

Оуэн и Сайленс игнорировали ремарки своих спутников с привычной непринужденностью.

— Полагаю, ты в курсе последних изменений обстановки, — промолвил капитан. — Чаша весов опять клонится не в нашу сторону. «Возрожденные» перепахивают то, что осталось от нашего флота, и направляются прямиком к Голгофе. Падение Голгофы будет означать падение Империи, а стало быть, и конец всего человечества. Мы здесь, чтобы в последний момент переломить ситуацию и превратить поражение в победу.

— Черт побери, — сказал Оуэн. — Нам случалось делать это и раньше.

— Но на сей раз все обстоит совсем по-другому, — прорычал звучный голос, и все резко обернулись.

Момент его появления остался незамеченным, но теперь вольфлинг — могучий, горделивый и исполненный горестного ожесточения — стоял перед ними. Общими очертаниями его фигура напоминала человеческую, но на этом сходство с человеком заканчивалось. Будучи восьми футов ростом, он возвышался над ними как величественный, грозный исполин. Широкие плечи, могучую грудь и гибкий стан покрывал густой золотистый мех. Ноги больше походили на волчьи, а пальцы, как ног, так и рук, заканчивались острыми когтями. Хищная улыбка обнажала волчьи зубы, голова по форме тоже походила на волчью, а в огромных глазах светился человеческий ум и свирепость хищника. Вольфлинг, последний представитель своей расы, мог внушить трепет одним своим видом.

Оуэн нарочито убрал руки подальше от своего оружия. Он никогда толком не знал, как относится к нему Волк, а сейчас оснований для того, чтобы проявлять осторожность, у него было даже больше, чем обычно. Хэйзел, стоявшая рядом, хмуро уставилась на вольфлинга, всячески давая понять, что на нее все это не произвело никакого впечатления. Но Охотник за Смертью чувствовал, что она напряжена, как туго свернутая пружина. Капитан Сайленс и Кэррион встали поближе друг к другу, и Кэррион перехватил свое энергетическое копье как посох.

Вольфлинг долго рассматривал их, а потом, устремив немигающий взгляд на Сайленса, сказал:

— Я помню тебя, капитан. Ты был здесь. Наша встреча была мимолетной, но я тебя запомнил. Ты вообразил, будто тебе под силу уничтожить Лабиринт.

— Я исполнял свой долг, — ответил Сайленс.

— Само собой. То же самое говорили в свое время те люди, которые истребили мой народ, не щадя даже детенышей. Неужели за столь долгое время вы не удосужились придумать еще какое-нибудь оправдание своим зверствам?

— Нет, — подал голос Кэррион. — Мой народ, эшрэи, тоже подвергся поголовному истреблению. Однако я нашел в себе силы примириться с человеком, отдавшим такой приказ, и теперь капитан Сайленс снова мой друг. Я ручаюсь за него.

— А кто поручится за тебя, человек? — спросил вольфлинг.

— Эшрэи. Если потребуется. Но лучше, если бы нам не пришлось их призывать, потому как они, боюсь, мало что оставили бы от этого прекрасного, но весьма уязвимого леса.

Кэррион взглянул на вольфлинга почти с состраданием.

— Я сочувствую твоей потере, приятель, но давай постараемся понять друг друга. Мы прибыли сюда с миссией, которую выполним, хоть по-хорошему, хоть по-плохому, хоть с твоей помощью, хоть без нее. Я уже лишился одного народа, и мне было бы очень больно лишиться и другого. Неужели, Волк, мы не можем объединиться даже перед лицом такого врага, как «возрожденные»?

Неожиданно вольфлинг рассмеялся и, покачав лохматой головой, сказал:

— Ты говоришь о том, о чем не имеешь представления. Тебе ведь даже неизвестно, кто они такие, эти «возрожденные»?

— А тебе известно? — спросил Оуэн.

— О, ты бы удивился тому, что мне известно, юный Охотник за Смертью. Но послушай, мы впустую теряем время, а его осталось не так много. Лабиринт Безумия вернулся, и ребенок пробуждается.

— Я рад, что Лабиринт вернулся, — сказал Сайленс. — Я всегда испытывал некоторую вину за то, что уничтожил нечто столь... экстраординарное. Как варвар, разрушающий город, который он в силу невежества не в состоянии оценить. Но Лабиринт убивал моих людей, он представлял собой угрозу, так что... Правда, я так и не разобрался насчет этого спящего ребенка. Он действительно имеет значение?

— Можно сказать и так, — улыбнулась Хэйзел. — Это клон Жиля Охотника за Смертью. Причем обладающий невероятной мощью. Именно он и является тем, что ты называешь «генератором тьмы»..

Сайленс вытаращил глаза:

— Ты хочешь сказать, что эту чудовищную катастрофу вызвал грудной младенец? Не верю!

— А лучше бы тебе поверить, — хищно ухмыльнулся вольфлинг. — Столетиями, пока этот ребенок спал, я чувствовал, как накапливается его мощь. Когда он проснется, а это может случиться очень скоро, вселенная содрогнется.

— Черт побери! — вскричал Сайленс. — Оказывается, «генератор тьмы» был в моих руках еще в ту пору! Если бы я только знал...

— И что тогда? — осведомилась Хэйзел. — Что бы ты с ним сделал, Сайленс? Использовал, чтобы защитить Лайонстон и уничтожить нас? Предотвратил бы восстание и не допустил всех тех перемен, которые произошли благодаря ему?

— Не исключено, — ответил Сайленс. — Далеко не все ваши перемены стали переменами к лучшему. Впрочем, сейчас это не имеет значения. Следует думать о нынешней угрозе, а таковой для нас остаются «возрожденные».

— Когда ты открыл огонь по Лабиринту и попытался его уничтожить, Лабиринт защитил себя тем, что прыгнул вперед сквозь время, — сказал вольфлинг. — Потом он снова появился вокруг ребенка, и все стало как раньше. Ты так и не понял природу Лабиринта Безумия. То, что предстает взору, есть лишь физическое проявление чего-то несравненно более великого. Крошечная верхушка гигантского, немыслимо огромного айсберга. Проникший в нашу примитивную трехмерную вселенную краешек некой чуждой ей сущности, столь великой и могучей, что при попытке постичь это у тебя снесло бы крышу.

— Все это весьма красноречиво и впечатляюще, но совершенно не имеет отношения к делу, — отрезал Сайленс. — А что имеет, так это «генератор тьмы». Парламент направил меня сюда с целью найти, заполучить и доставить его назад, для использования против «возрожденных», во имя спасения человечества. Все остальное неважно.

— Все не так просто, — заметил Оуэн. — Жиль полагал, что сумеет использовать силу младенца для того, чтобы остановить восстание. А младенец вместо этого погубил миллиарды людей. Кто знает, что он сможет натворить, когда пробудится снова? Нет, Сайленс, мы не можем пускать в ход оружие, которое не умеем ни наводить на цель, ни отключать. Этот малый может оказаться более опасным для человечества, чем все «возрожденные», вместе взятые.

— Это теория, — заявил Сайленс. — А я имею дело с голыми фактами. Сейчас угрозу представляют «возрожденные». И у меня есть приказ.

— Если придется, мы тебя остановим, — предупредил Оуэн.

— Эй, люди, — промолвил вольфлинг. — Ваша раса на грани уничтожения, а вы продолжаете пререкаться. Идемте со мной, глупцы. Лабиринт Безумия ждет вас. Может быть, хотя бы от него вы научитесь уму-разуму. За то время, которое еще осталось.

Лабиринт Безумия вернулся на прежнее место и выглядел таким же загадочным и непостижимым, как раньше. За ним располагался город, возведенный хайденами после того, как Оуэн освободил их из Склепов. Некогда расцвеченные яркими огнями, башни теперь были темны и мрачны, безупречно прямые магистрали тихи и безлюдны: от тех, кто создал этот город как символ своего возрождения, не осталось и следа.

— Они отправились в Лабиринт, — пояснил вольфлинг. — Все до последнего. Он воззвал к ним голосом, который признали бы их изначальные творцы, и им было не под силу устоять против этого зова. Все вошли внутрь, но назад не вышел никто. Такова природа Лабиринта: он судит недостойных, и он же их карает. Все они сошли с ума или погибли. Лабиринт навеки вобрал их в себя. Их время закончилось. Они оказались неспособными к преобразованиям.

— К каким преобразованиям? — резко спросила Хэйзел. — Во что они должны были преобразоваться?

— Ответ на этот вопрос ведом только Лабиринту, — отозвался вольфлинг. — Вы должны войти туда и спросить.

Хэйзел нахмурилась:

— Вообще-то я на дух не переношу словечко «должна». Не говоря уж о том, что в прошлый раз визит в Лабиринт едва не стоил мне рассудка. Что-то не тянет меня предоставить этой хреновине еще одну возможность испробовать меня на прочность.

— Ни у кого из вас нет выбора, — сказал Волк. — Его судьба, ваша судьба и судьба человечества — все сходятся здесь, в сердце Лабиринта. Либо вы заходите туда и завершаете свое дело, либо все, что вы отстаивали и что совершили, окажется напрасным. «Возрожденные» уничтожат ваш биологический вид, а вы умрете, оставшись одни, не исполнив предназначения и потеряв все, что было вам дорого.

Четыре человека посмотрели на Лабиринт Безумия. Каждому показалось, что Лабиринт посмотрел на него в ответ. На первый взгляд, Лабиринт мог показаться незамысловатой конструкцией из высоких мерцающих стальных стен. Но чем дольше вы на него смотрели, тем более сложным он представал. Узор раскрывался перед глазами, словно непрерывно распускающийся цветок, становясь все более тонким, сложным и изощренным, словно комплекс извилин головного мозга. Стены имели двенадцать футов в высоту и всего лишь два дюйма в толщину. Оуэну вспомнилось, сколь смертельно холодными были они на ощупь. Тропы между стенами вели к знанию и безумию, вдохновению и эволюции. Или к ужасной смерти. К рождению нового типа человечества или гибели старого. Лабиринт содержал в себе все людские сны, включая кошмарные. Может быть, в первую очередь кошмарные. Здесь зарождалось новое, а роды всегда сопряжены с болью.

Лабиринт призывал их. Они все чувствовали этот призыв и не могли не откликнуться на него, хотя и не понимали, на каком уровне он звучал. Как было сказано, причем лишь отчасти в шутку, у них с Лабиринтом осталось незавершенное дело. Или у него с ними.

Сайленс смотрел на мерцающее сооружение и пытался вызвать в своей памяти образы прекрасных, ни в чем не повинных людей, убитых этим непонятным устройством. Но его все равно влекла туда неведомая сила. В прошлый раз он так и не прошел весь путь, повернул назад, чтобы спасти разведчицу Фрост. Лабиринт убивал ее, а он, Сайленс, этого допустить не мог. Сайленс не жалел о сделанном, но все же не раз задавался вопросом, кем или чем мог бы он стать, если бы прошел весь путь, к самому сердцу Лабиринта. К средоточию его тайн.

А вот Оуэн, взглянув на Лабиринт Безумия, подумал о тех удивительных деяниях, которые ему довелось совершить за свою короткую легендарную жизнь. Он многого достиг, творил чудеса, следовал всюду, куда призывали его долг и честь. Но не мог честно, положа руку на сердце, сказать, что это сделало его счастливым. Вопреки призванию и склонности, он вынужден был забросить исторические исследования и вступить на никогда не привлекавшую его стезю воина. Ему довелось стать свидетелем гибели множества врагов. Но вместе с ними во имя сомнительного торжества Империи, в которую он больше не верил и частью которой больше себя не чувствовал, у него на глазах умирали добрые друзья. Лабиринт навсегда изменил его жизнь. Но, став таким, каким он стал, Оуэн до сих пор не знал, благословлять ему за это судьбу или проклинать.

Хэйзел посмотрела на Лабиринт хмуро, держа руку на кобуре. О своем прошлом пребывании в этом месте она помнила мало, но была уверена, что эта чертова хреновина имеет на ее счет план. И не обязательно такой, какой мог бы ей понравиться. Она прошла сложный путь от незаконного торговца клонами и пирата до признанной героини восстания, но ее тошнило при одной мысли о том, что все это могло не являться ее собственным выбором, а быть навязанным ей извне. И вот теперь она не могла не думать о том, какие новые перемены может произвести в ней Лабиринт. Кем или чем еще она может стать?

Возможно, что Кэррион, глядя на Лабиринт Безумия, увидел больше других, он долго прожил с эшрэями в их металлическом лесу. Его взору открылись и потоки странных энергий, нескончаемо циркулировавшие по стальным путям, и вероятности и возможности, которые завораживали и пугали. Все эти чувства он приветствовал, хотя бы потому, что уже давно не ощущал и не воспринимал ничего так сильно.

— Ну, — наконец произнес вольфлинг, — вот вы и у цели. Неужели никто из вас не хочет ничего сказать?

— Если... «генератор» в Лабиринте, значит, нам нужно отправляться за ним, — сказал Кэррион. — Но ты слышал Охотника за Смертью. Возможно, мы лишь поменяем одну угрозу на другую.

— Если от младенца будет исходить угроза, я уничтожу его, — отозвался Сайленс. — Но только после того, как извлеку из него всю возможную пользу.

— Джон, как ты можешь? — возразил Кэррион. — Это всего лишь ребенок. Он невинен.

— Он убил миллиарды людей.

— Он не знает об этом.

— Как у вас все просто, — вмешался Оуэн. — Я хорошо помню, как явился сюда в первый раз. Как прошел по всем изгибам Лабиринта к его сердцу и обнаружил там спокойно спавшего ребенка. Кажется, в тот миг мне стало ясно, что дальнейшая моя жизнь пойдет кувырком и в ней уже не будет никакой логики, что во вселенной действуют силы, величие и мощь которых недоступны моему разумению. Но именно отсюда пошла ложь. Мой предок Жиль, первый Охотник за Смертью, сказал мне, что этот ребенок его клон. Тогда мне это не пришло в голову, и только много позже я сообразил, что в его время клонирования не существовало. А еще он сначала ляпнул, будто бы Лабиринт создан вольфлингами, а потом, видать по забывчивости, назвал его инопланетным артефактом. Это была его первая промашка. Первое, что вызвало у меня недоверие к нему. Впрочем, я не доверял легендам задолго до того, как превратился в легенду сам. Изучение истории вообще не способствует легковерию и избыточному оптимизму, хотя оно и не лишило меня веры в способность человека доброй воли многое изменить. Если он окажется в нужное время в нужном месте, а оказавшись, не отступит и не отведет глаза в сторону.

— Жиль тоже когда-то так думал, — промолвил вольфлинг. — К сожалению, ему показалось, что быть просто героем и Верховным Воином для него слишком мало. Время пришло. Я расскажу вам правдивую историю о Жиле Охотнике за Смертью, его новорожденном сыне и Лабиринте.

Вот история, поведанная вольфлингом.

Более девятисот лет тому назад, когда мир был совсем иным, Жиль, достойнейший, всеми любимый и почитаемый герой, изменив своей жене, своей семье и своему императору, вступил в любовную связь с императрицей Гермионой. Когда та понесла, император Ульрик пришел в восторг, ибо до этого его царственная супруга никак не могла зачать. Рождение наследника пышно отмечалось по всей Империи, и лишь Жиль с Гермионой знали, что его генетическое свидетельство сфальсифицировано и он является незаконным плодом преступной связи. Любил ли Жиль императрицу, мне неизвестно, может любил, а может быть, просто захотел стать отцом ребенка, который даст право клану Охотников за Смертью претендовать на Железный Трон. Мне не хочется думать, что роман с Гермионой был всего лишь средством для достижения этой амбициозной цели, но Жиль всегда отличался политическим честолюбием. Возможно, план Жиля сводился к тому, чтобы после смерти Ульрика (от каких бы причин таковая не последовала) обнародовать подлинное генетическое свидетельство и объявить право клана Охотников за Смертью на высшую власть в Империи. Сам Жиль такими подробностями со мной не делился, а я с расспросами не лез. Но, каковы бы ни были его замыслы, все пошло кувырком. Предатель сам оказался преданным, причем не кем-нибудь, а собственным, законным сыном. Человеком, известным вам под именем Драм. Вскоре после рождения наследника он открыл Ульрику правду. Его мотивы мне точно неизвестны: возможно, он, будучи тоже человеком честолюбивым, рассчитывал на собственное возвышение, а возможно, испугался, что его лишат наследства в пользу незаконного братца. Отец и сын никогда не ладили. Жиль вечно мотался из конца в конец непрерывно расширявшейся Империи, совершая героические деяния и созидая свою легенду, а его отпрыск взрастал в обществе наставников, политиков и тихой, как мышка, матери, скоро потерявшей какое-либо влияние на своевольного и жестокого сына.

Когда Драм открыл императору правду о его долгожданном ребенке, тот едва не сошел с ума от ярости. Ульрик был бездетным многие годы. Оскорбление, которое нанес ему Жиль, было невыносимым во многих отношениях. Императрицу Гермиону он бросил в темницу дожидаться суда и казни, а Жиля приказал схватить и убить. По слухам, этот приказ Ульрик подписал собственной кровью.

Вот почему в ту давнюю пору Жиль вынужден был пуститься в бега. Забудьте предания, повествующие о принципиальных разногласиях двух титанов: на деле имели место лишь мелкая, пошлая интрижка, наставленные рога, внебрачный ребенок да ярость обманутого супруга. Жиль имел при дворе немало сторонников, и кто-то из них предупредил его. Он ворвался во дворец и, перебив множество ни в чем не повинных людей, похитил ребенка. Потом он пустился в бега, преследуемый доброй половиной Имперского флота.

Во всей Империи он мог найти прибежище лишь в Мире вольфлингов. Никто не ожидал, что он отправится туда, ибо никто не ведал, что там у него имелся тайный союзник.

Несколькими годами раньше император послал Жиля в этот мир с заданием выследить и уничтожить последнего вольфлинга. Я уже тогда был живой легендой, призраком прошлого и саднящей занозой в боку человечества, поэтому Ульрик поручил одной живой легенде разделаться с другой. Выследить меня Жилю труда не составило, но когда мы сошлись лицом к лицу с намерением вступить в смертельную схватку, то оба были до глубины души поражены тем, что увидели друг у друга в глазах. В одно, показавшееся нам вечностью, мгновение мы оба постигли, что ни одному из нас не дано стать победителем, и если поединок состоится, то он закончится гибелью для нас обоих. Оба впервые в жизни встретили противника, равного себе и уже одним этим заслуживающего уважения. Вместо того чтобы драться, мы разговорились, да так, что долго не могли остановиться. Казалось, будто два разлученных с рождения брата после долгой разлуки нашли наконец один другого. Жиль всегда был себе на уме, обладал острым чутьем и, хотя в ту пору его отношения с императором оставались безоблачными, решил, что хороший союзник ему не повредит. Наплевав на приказ, он вернулся ко двору и доложил, что найти последнего вольфлинга ему не удалось и, скорее всего, таковой существует лишь в легендах. Ульрик поверил ему, да и как могло быть иначе? До сих пор его драгоценный Верховный Воин не лгал ему и не обманывал даже в мелочах. Возможно, именно эта первая маленькая ложь оказалась тем семенем, из которого впоследствии проросли коварство, измена и бунт. Я лично склоняюсь к такому мнению, хотя не исключено, что мне просто хочется думать, что таким образом и мною был внесен хоть какой-то вклад в дело падения Империи, уничтожившей моих соплеменников. Так или иначе, когда вся Империя ополчилась против Жиля, он в поисках безопасного, надежного убежища и базы, откуда можно будет нанести ответный удар, явился ко мне. А я показал ему Лабиринт Безумия. До тех пор его не видел ни один человек, за исключением Кровавых Наездников. Но они держали язык за зубами. Я поведал Жилю о свойствах Лабиринта и о том, как способен он преобразовать того, кто сможет дойти до его сердца. Жиль, однако, на это не решился, ибо ценил в себе человеческое начало и не хотел рисковать им даже ради всех тех преимуществ, какими мог одарить его Лабиринт. Однако таково было его решение только относительно себя. Что же касается ребенка, то трудно было отыскать для него лучшее убежище, нежели сердце Лабиринта. Я объяснил, что если поместить дитя туда, то, во-первых, никто не сможет ему повредить, а во-вторых, со временем ребенок обретет неслыханное могущество. Жиль прислушался ко мне, а точнее, к вещавшему устами своего стража Лабиринту и поддался искушению превратить собственного сына в оружие против отвергнувшей его и осмелившейся выступить против него Империи. А поддавшись, пал, став жертвой собственного тщеславия.

Я отнес дитя в сердце Лабиринта Безумия и оставил его там. Мне доводилось ходить этим путем много раз, но Лабиринт так и не соблаговолил сделать меня Богом. Он лишь сохранил мне жизнь, когда я предпочел бы умереть, и, вопреки моей воле, сделал меня своим бессмертным стражем и глашатаем. Если бы я мог, я убил бы этого ребенка. Потому что ему суждено было стать тем, кем не мог стать я. Потому что он встал между мной и моим другом. Но Лабиринт не допустил этого. По той причине, что в отношении отпрыска Жиля Охотника за Смертью у него были собственные планы.

Младенец лежал в сердце Лабиринта Безумия. Он был совсем мал и лишен каких-либо ограничивающих восприятие установок и предубеждений, поэтому Лабиринт смог изменить его в гораздо большей мере, нежели это происходило со взрослыми людьми. Вместе с ростом и обретением сознания ребенок впитывал в себя невиданное могущество, с младенческим смехом познавая раскрывавшиеся перед ним чудеса вселенной. Ему все это казалось не более чем игрой, а когда его маленький мозг вместил все, на что был способен, младенец погрузился в сон, чтобы переварить то, что узнал. И решить, что с этим знанием делать.

Я наблюдал за этим процессом извне, размышляя о том, как смог бы поквитаться с человечеством за своих сородичей, будь у меня толика подобного могущества. Увы, Лабиринт привязал меня к себе и покинуть его я не мог. Поэтому мне пришлось отказаться и от приглашения присоединиться к вашему восстанию.

Кстати, в ту пору разворачивалось иное восстание. Старая Империя при всей своей грандиозности была не без изъянов. Группа планет объединилась, чтобы, бросив вызов императорской власти, вытребовать для себя больше прав, свобод и привилегий. Ульрик мог объявить им войну и послать свой могучий флот, дабы покарать непокорных. Но эти планеты были, с одной стороны, хорошо защищены, а с другой — по ряду причин, слишком ценны, чтобы уничтожать их из космоса, не высаживая десанта. Прямое же столкновение было чревато тяжелыми потерями, как экономическими, так и военными. Жиль усмотрел в этой ситуации благоприятную возможность для себя. Через третьих лиц он передал императору послание с предложением гарантированно положить конец восстанию в обмен на амнистию для себя и своего ребенка.

Как обманутый муж, Ульрик и слышать не хотел ни о чем подобном, но императору, если он хочет оставаться на престоле, часто приходится жертвовать личными интересами в угоду соображениям военным, экономическим и политическим. Существовала реальная опасность, что этот локальный бунт, если его не подавить в зародыше, перерастет в настоящую гражданскую войну. Вот почему Ульрик, скрепя сердце, согласился.

Я подвел Жиля настолько близко ко входу в Лабиринт Безумия, насколько тот согласился подойти, и он позвал сына. Лабиринт мягко разбудил находившегося на его попечении младенца, и ребенок инстинктивно потянулся к отцу. Их сознания вошли в контакт, и я в первый раз за долгое время увидел на лице Жиля счастье. Он убедил своего ребенка в том, что ближние восставшие планеты представляют угрозу для них обоих. И напуганный ребенок нанес ментальный удар. Чем это обернулось, все вы знаете. Малыш дал волю своей мощи лишь на долю мгновения, но этого вполне хватило, чтобы погасить тысячу солнц и создать Черную Тьму. На тысячах планет воцарился холод, и все живое там вымерзло. Миллиарды людей погибли, и ребенок, как бы ни был он мал, ужаснулся содеянному. Он прервал контакт с отцом и впал в глубокую спячку, ни в какую не желая просыпаться. Жиль звал его вновь и вновь, но сын больше не желал его слушать. В первый раз я увидел, как Жиль плачет, хотя так и не понял, что было тому причиной. Утрата любви сына или страшные последствия его действий. Он, Верховный Воин, поклявшийся защищать Империю и человечество, оказался виновником гибели миллиардов ни в чем не повинных людей. Так или иначе, этот день надломил его, и стать таким, как прежде, он уже не смог.

Единственное, что волновало его с тех пор, было, как поправить дело. Любой ценой.

Император объявил всем, что эта страшная беда явилась результатом того, что его вынудили помиловать Охотника за Смертью, и на сей раз ропота не последовало. То, что проделал Жиль со своим «генератором тьмы», повергло в ужас и негодование все человечество. Акт об амнистии был аннулирован, и император пустил по следу Охотника за Смертью самых ретивых псов из своей своры. Включая таинственных Людей Полумрака, никогда не знавших неудачи. Жиль, дабы отвлечь преследователей от Лабиринта и сына, относительно которых он продолжал вынашивать далеко идущие планы, отвел «Последний Оплот» к Шандракору, старинному владению его семьи. Он рассчитывал со временем научиться контролировать их общую с сыном силу и с ее помощью как-то возместить содеянное им страшное зло. Но как только «Последний Оплот» вышел из пределов новообразованной Черной Тьмы, остававшиеся у него союзники связались с ним и сообщили, во что обошлись его амбиции. Императрица Гермиона была казнена по императорскому указу, а законную жену Жиля, Марион, убил возненавидевший отца Драм. Само имя Жиля стало проклятием в устах человечества. Полагаю, что его рассудок не выдержал обрушившихся на него горестных известий и крушения планов. К своему сыну Драму он послал наемных убийц. Жиль посадил замок в самой гуще непроходимых, смертельно опасных джунглей Шандракора и, забросив все остальные дела, принялся в окружении немногих сородичей и близких сподвижников планировать восстание против Железного Трона. Низвержение монаршего дома следовало подготовить так, чтобы исключить всякую возможность неудачи. Но для этого требовалось время. Поняв, что при его жизни благоприятная ситуация может и не сложиться, Жиль запрограммировал компьютеры «Последнего Оплота» на отслеживание обстановки, а сам погрузился в стасис, с намерением пробыть там сколько потребуется, до тех пор, пока какой угодно далекий потомок не пробудит его и не сообщит, что условия для свержения власти Железного Трона созрели. Тогда он возглавит переворот, станет императором и снова приведет все в порядок.

Пробудиться-то он пробудился, но вот шанса исправить содеянное ему не представилось. Его убил его же потомок.

Ну а при дворе тем временем тоже происходили захватывающие события. Драм убил Марион, собственную мать, с единственной целью доказать свою преданность Ульрику. Никакой особой награды он не просил, он хотел лишь получить отцовский титул Верховного Воина, но император рассудил, что Охотников за Смертью нельзя подпускать к трону. Объявив, что сын чудовища подобен своему отцу, он приговорил убийцу матери к смерти, и Драму тоже пришлось бежать, хотя к заговору отца он не имел ни малейшего отношения.

Все видные члены клана Охотников за Смертью были объявлены вне закона: многие погибли, но еще большее число ушло в подполье. Император с радостью истребил бы их всех до последнего, но это было не так-то просто. Да и прославленное историческое имя уже вошло в легенду. Легенды нужны народу, и убивать их нецелесообразно, поэтому Ульрик сохранил семью, сделав какого-то третьестепенного кузена ее главой. Некоторые заговорщики уцелели, но сам заговор Жиля был уже не таким, как прежде.

Драм, твердо вознамерившийся найти и убить своего отца, сумел прознать, что Жиль находится за пределами его досягаемости, ибо по коридорам Времени ускользнул в будущее. Кого-то это, возможно, и заставило бы опустить руки, но не Охотника за Смертью. Драм тоже поместил себя в стасис, воспользовавшись для этого тайным убежищем на Голгофе, некогда принадлежавшим его отцу. Уверен, ирония этого совпадения ему бы польстила. Он, конечно, не мог предвидеть, что его укрытие обнаружат лишь девятьсот лет спустя, при реконструкции подземных помещений дворца Лайонстон. Императрица каким-то образом разбудила его и нашла в нем родственную душу. Чудовища всегда узнают себе подобных. Совместно они разработали и привели в действие план, согласно которому молодой Оуэн Охотник за Смертью должен был, когда его привычная, налаженная жизнь, рухнет, пуститься на поиски своего легендарного предка. Им требовалось лишь проследить за ним. И в конечном счете Жиль вместе с «генератором тьмы» должен был оказаться в их руках. Ну, а тогда помимо удовлетворения жажды мести они обрели бы могущество, позволившее прижать к ногтю не очень-то любившее их человечество.

Однако в это время происходило и многое другое. Слухи о «генераторе тьмы», туманные, пугающие и отчасти распространявшиеся участниками заговора, ходили повсюду. Некоторые утверждали, что пресловутый генератор является не созданным Жилем оружием, а результатом пробуждения ментальных способностей. Это подтолкнуло экстрасенсов к более глубокому изучению собственных возможностей, к объединению усилий и как результат к возникновению Матер Мунди. Поскольку поиски долго не давали никаких результатов, кроме превращения отдельных, самых способных экстрасенсов в безумцев или чудовищ, они объединили свои усилия с заговорщиками. Причем каждая сторона пребывала в уверенности, будто хитроумно использует другую в своих интересах. Но в любом случае подключение к заговору экстрасенсов, а позднее и клонов означало, что сама его природа претерпела необратимые изменения. Жиль, при всей его прозорливости, не мог предвидеть всего.

И уж конечно, никто из этих людей не подозревал, что на самом деле они были не более чем марионетками, движениями которых, дергая за ниточки, управляет издалека Лабиринт Безумия.

— Мне потребовалось немало времени, чтобы свести все это воедино, — сказал вольфлинг, — но как раз со временем у меня был полный порядок. На протяжении столетий я с помощью оставленного мне Жилем компьютера контактировал со всякого рода заговорщиками да подпольщиками. Находясь в одиночестве и не будучи особо занятым, поневоле начинаешь размышлять, сопоставляя одно с другим.

— Жилю никогда не было дела до народа и восстания как такового, — заметил Оуэн. — Его интересовала лишь возможность раздобыть для себя трон.

— Для себя и своей семьи, — подтвердил Волк.

— Но Жиль, который всегда и во всем привык быть первым, оказался таковым и здесь, — продолжил Оуэн. — Трудно представить себе, что восстание, изменившее судьбу Империи, не имело отношения ни к правде, ни к справедливости, а было всего лишь воплощением в жизнь давнего замысла одного-единственного честолюбца.

— А так ли это важно? — подала голос Хэйзел. — Возможно, задумал это восстание и Жиль, но осуществили его мы, руководствуясь собственными целями. В конечном счете нам удалось поспособствовать созданию Империи, не имеющей ничего общего с той, какую хотел создать он. Да, будущее человечества действительно во многом определил Охотник за Смертью. Но только не он, а ты, Оуэн.

— О да, — сказал вольфлинг, растянув рот в широкой улыбке, которая обнажила все его зубы. — Многое случилось только благодаря тебе, Оуэн. И твоя история далека от завершения. Ты должен узнать кое-что еще. Позволь, я расскажу, кто такие «возрожденные». Это вовсе не злобные пришельцы из иных миров или измерений. Истина гораздо страшнее. Они воплощают в себе все то, что погибло в момент создания Черной Тьмы. Тогда, столетия назад, миллиарды живых существ умирали с такими стонами и воплями, что ребенок слышал их даже во сне. Ему снилось, будто они все еще живы, а значит, так оно и было. Они не имели формы и существовали в бесконечном мраке как сгустки боли, страха, ярости и ненависти. Все это очень скоро лишило их рассудка, но безумие не лишает силы. Они научились использовать ту силу, которая сохраняла их живыми. Медленно, осторожно, мало-помалу, они стали черпать силу спящего младенца, а через него и самого Лабиринта Безумия. Со временем они перестали быть просто звучащими во тьме воплями, ибо смогли создать для себя новые тела. Но, будучи безумны, обрели и безумные обличья. Став воплощением кошмаров, всего того, чего всегда страшилось человечество, они посвятили себя мести. Мести человечеству, обрекшему их на гибель и бросившему на произвол судьбы в вечном мраке. Поначалу «возрожденные» не решались удаляться от источника своего существования, но в конце концов им удалось дотянуться и сорвать капитана Фаста с мостика его звездолета. Подвергнув его множеству ужасных опытов, в ходе которых ими познавались собственные способности и возможности, они в конечном счете превратили его в Пол-Человека и отослали обратно. Он должен был сеять страх, распространяя сведения о таящихся во тьме жутких созданиях. Одновременно, сам того не зная, он являлся лазутчиком «возрожденных» в человеческом стане. В результате политики, проводившейся с подсказки Пол-Человека, люди порабощали и истребляли те виды разумных существ, с которыми им, по сути, нечего было делить и которые могли бы стать их союзниками в борьбе против реального врага. План «возрожденных» заключался в том, чтобы, когда они наконец вырвутся из Черной Тьмы, людям бы некого было позвать на помощь. На протяжении веков «возрожденные» собирали и сосредотачивали свою мощь, медленно отдаляясь от ее источника по направлению к центру всего. И вот теперь они вырвались на волю. Озлобленные, безумные отпрыски человечества возвращаются к родным очагам.

— Из всего этого ясно одно, — промолвила Хэйзел после продолжительного молчания, — самые страшные угрозы для людей всегда исходили от них самих. У человечества нет и не было врага, опаснее себя самого.

— Не все они настолько уж злобные, — задумчиво произнес Сайленс. — Я помню голоса, доносившиеся из Тьмы и пытавшиеся предупредить нас об опасности. Может быть... некоторые из них помнят о том, кто они или кем были раньше.

Вольфлинг пожал плечами с грацией хищника:

— Если такие и есть, они в меньшинстве. «Возрожденные» жаждут мести и не удовлетворятся меньшим, чем полное уничтожение человечества. Они могущественны, и того малого, что осталось от сил Империи, явно недостаточно, чтобы их остановить.

— Ты хочешь сказать, что это безнадежно? — спросил Кэррион. — Что мы уже ничего не сможем сделать?

— Надежда остается всегда, — почти неохотно признал вольфлинг. — Один из вас еще может все изменить. Круг твоей жизни, Оуэн, почти пришел к завершению. Время одному Охотнику за Смертью остановить начатое другим Охотником и спасти все человечество.

— Конечно, — сказал Оуэн. — Черт побери, все упирается в меня. Не так ли? Ладно, Волк, выкладывай, какого рода смертельно опасное безумство требуется от меня сейчас?

— Я бы сказал, да не знаю, — ответил вольфлинг. — Кое-что остается сокрытым от меня до сих пор, возможно, затем, чтобы избежать моего вмешательства в ход событий. Тебе, Оуэн, придется снова войти в Лабиринт, пройти его до конца и найти ответы на нужные тебе вопросы в самом его сердце. Но тебе лучше поторопиться. «Возрожденные» знают о тебе: они чувствуют, что ты каким-то образом можешь остановить их. Некоторые из них уже здесь, нависают над планетой. Они боятся, но это не только отпугивает их, но и подталкивает к действию. Один Охотник за Смертью сделал их такими, какие они есть, но другой может исправить содеянное.

— Как? — сердито спросил Оуэн. — Говори яснее, черт тебя дери!

— Не серди его, — пробормотала вполголоса Хэйзел. — Он гораздо крупнее, чем казалось мне раньше.

Вольфлинг утробно рассмеялся зловещим смехом.

— «Возрожденные» черпают силу из Лабиринта через спящего младенца. Если прервать их связь с источником силы, они, возможно, перестанут существовать. Правда, чтобы выяснить, так ли это, тебе придется убить невинного младенца.

— Должен быть и другой путь, — тут же сказал Оуэн.

— Вполне возможно, Оуэн. Только вот времени на то, чтобы его искать, у тебя не так много. Очень скоро «возрожденные» преодолеют свой страх, и тогда они обрушатся на нас из тьмы, пробьются сквозь наружную, замерзшую оболочку планеты и найдут тебя. Они будут убивать тебя вечно, растянут твои муки во Времени до тех пор, пока от всего человечества не останется ничего, кроме твоих смертных воплей. Решай, Оуэн. Очень скоро «возрожденные» будут здесь, и в физическом мире их уже ничто не остановит.

— Иди, Оуэн, — сказала Хэйзел. — Лабиринт спас нас однажды, может быть, спасет и снова. Мы будем здесь прикрывать твою спину.

— К сожалению, все не так просто, — возразил вольфлинг, и все воззрились на него, пораженные чем-то новым в его голосе. — Начать с того, что тебе придется пройти мимо меня.

Он слегка припал к земле, словно изготовившись к прыжку, но даже после этого его мохнатая голова все еще возвышалась над ними. Из подушечек пальцев выдвинулись длинные, острые когти. Широкая ухмылка превратилась в свирепый оскал, зубастая пасть приоткрылась, как челюсти стального капкана. Угрюмые желтые глаза были наполнены ненавистью. Не сдвинувшись с места, вольфлинг превратился из собеседника в грозного врага. Сайленс и Хэйзел потянулись к дисраптерам. Кэррион слегка выпрямился и крепче сжал энергетическое копье, которое и без того держал перед собой. Только Оуэн не шелохнулся.

— Почему? — спросил, помолчав, он. — Если мы с тобой и не были друзьями, то всегда были союзниками. К тому же, пусть даже «возрожденные» не уничтожат тебя вместе с нами, тебе едва ли захочется жить в той вселенной, которую построят они.

— Жиль, — произнес Волк, сопроводив это слово низким, угрожающим рыком. — Он был моим другом, моим старым другом, который хотел лишь все исправить. А ты убил его. Мне всегда было плевать на ваше восстание. Человечество истребило весь мой род. Жиль был единственным, кого я когда-либо любил, а теперь нет и его. Так пусть же умрет и все человечество. Что же до меня самого... Мне следовало умереть давным-давно, вместе с моей подругой и моими волчатами, но проклятый Лабиринт сохранил мне жизнь вопреки моему желанию. У меня никогда не было и мысли становиться его хранителем, но я оказался насильно вовлеченным в осуществление грандиозного плана, в детали и цель которого меня никто и не думал посвящать. Полагаю, сейчас мне представилась единственная возможность восстать, разрушить этот проклятый план и тем самым отомстить как Лабиринту, так и вам. За все, что вы у меня отняли!

Вольфлинг с невероятной быстротой метнулся вперед, целя острыми когтями в горло Охотнику за Смертью. Тот, задействовав «спурт», отпрыгнул в сторону, одновременно выхватывая меч. Не прекращая движения, Оуэн, развернувшись на одной ноге, перехватил обеими руками рукоять меча и со свистом обрушил на вольфлинга. Но тот успел поднырнуть под сверкающую полосу стали. Сайленс и Хэйзел открыли огонь из своих дисраптеров, и энергетическое копье Кэрриона заискрилось спиральными разрядами. Но вольфлинг уклонялся от смертоносных импульсов с грациозной легкостью, двигаясь быстрее, чем мог уследить человеческий глаз. Неожиданным взмахом когтистой лапы он вырвал энергетическое копье из рук Кэрриона и вновь сосредоточился на Охотнике за Смертью. Лишь максимальное ускорение позволяло Оуэну отражать стремительные атаки и самому наносить удары. Несколько раз меч рассекал густой мех, но в своем стремлении дорваться до врага Волк не обращал внимания ни на боль, ни на текущую кровь. Его удары пока не достигали цели, но каждый новый взмах изогнутых когтей приходился все ближе, а хищная ухмылка вольфлинга становилась все шире.

Сайленс и Хэйзел выхватили свои мечи, Кэррион метнулся, чтобы подобрать выбитое копье. Но Оуэн крикнул, чтобы они оставались на месте. Он уже понял, что на чисто физическом уровне ему этого поединка не выиграть. Вольфлинг столетиями служил Лабиринту, а Лабиринт поддерживал его существование своей силой. Оуэн уже нанес ему несколько ран, которые для любого другого живого существа оказались бы смертельными. Но вольфлинг, не обращая на них внимания, рвался вперед. А это значило... что ответ и на этот вопрос следовало искать у Лабиринта. Оуэн нахмурился: ему требовалось подумать, но времени на размышления не было. Вольфлинг с каждым новым броском оказывался все ближе. Приходилось идти на риск.

Охотник за Смертью намеренно слегка открылся противнику, и тот, не мешкая, полоснул его когтями. Боль обожгла бок, брызнула кровь, но в тот же миг Оуэн, вложив силу обеих рук в страшный разящий удар, перерубил вольфлингу шею, и вытянутая волчья голова слетела с широких плеч.

Оба, и вольфлинг, и Оуэн, упали на колени. Охотник за смертью, хрипло дыша, схватился за располосованный когтями бок. Пальцы тут же окрасились кровью. Ему казалось, что он чувствует концы сломанных ребер. Напротив него, не падая, стояло на коленях лишенное головы тело противника. Кровь фонтаном била из обрубка шеи, а лапа слепо шарила по земле, ища отсеченную голову. Глаза еще оставались открытыми и следили за движениями приближавшейся к голове лапы. Но Хэйзел быстро шагнула вперед и пинком нога отшвырнула голову за пределы досягаемости. Челюсти щелкнули у ее сапога, и глаза, яростно сверкнув напоследок, закатились.

Оуэн закрыл глаза, собрал волю в кулак и, отрешившись от боли в боку, сосредоточился. Он потянулся мыслями к Лабиринту Безумия. Отклик пришел почти мгновенно, ощущение было такое, будто сонный гигант медленно пробуждается, узнав звуки знакомого голоса. Оуэн сосредоточил свое сознание на простой мысли.

«Ради бога, дай бедняге умереть».

Обезглавленное тело повалилось вперед на окровавленную траву и потихоньку затихло: только лапы еще несколько раз дернулись, словно пытаясь схватить врага.

Отсеченная голова широко разинула пасть в последнем беззвучном крике то ли ярости, то ли облегчения, а потом глаза остекленели. Кровь перестала фонтанировать из обрубка шеи.

Вольфлинг наконец обрел успокоение.

Сайленс и Хэйзел помогли Оуэну подняться на ноги. Кэррион со слегка смущенным видом подобрал свое копье. Охотник за Смертью вложил меч в ножны, а Хэйзел, осмотрев рану на боку, прижала к ней сложенную тряпицу.

— Неприятно, но не смертельно. Ты исцелишься, Оуэн.

— Конечно, — сказал Оуэн, немного задыхаясь. — Как всегда.

— Он хотел умереть, — промолвил Сайленс. — Чтобы воссоединиться с последними из своего рода.

— Ну конечно, — подтвердил Оуэн. — Другое дело, что, если бы смог, он забрал бы с собой и меня. К счастью, мне удалось упросить Лабиринт освободить его. Думаю, Лабиринт более не нуждается в хранителе. Вероятно, его давний план близок к завершению. Мы скоро увидим конец игры.

Хэйзел поежилась:

— Неприятно об этом думать, но если вольфлинг говорил правду, то получается, что мы прожили наши жизни, совершая действия по указке неведомого кукловода, который в конце игры привел нас сюда.

Кэррион беспокойно покачал головой:

— Ничто не может обладать подобным могуществом.

— Когда речь идет о Лабиринте, нельзя быть уверенным ни в чем, — откликнулся Оуэн, выпрямившись, невзирая на боль. — Бессмысленно пытаться подходить к нему с человеческими мерками.

— Верно, — кивнула Хэйзел. — Заполучив тебя снова, он сможет сотворить с тобой что угодно. Думаю, Оуэн, тебе не стоит этого делать.

— Сомневаюсь, чтобы он убил меня. После всего того, что мне пришлось пережить, чтобы сюда попасть.

— Убить, может быть, и не убьет, но вот изменить еще сильнее может запросто. Сделать тебя... совсем чужим. А мы ведь и так уже удалились от остального человечества на огромное расстояние. Если ты войдешь туда снова, предугадать, каким ты выйдешь назад, не возьмется никто. Мы проделали вместе долгий путь. Оуэн, я не хочу тебя потерять.

— Боюсь, — отозвался Оуэн, — как и во многих других случаях, у меня на самом деле нет выбора. Не только из-за угрозы со стороны «возрожденных», но и из-за ребенка, находящегося в сердце Лабиринта. Волк сказал, что он пробуждается. Я должен добраться до него раньше, чем это произойдет. Одному Господу ведомо, что может случиться, если это дитя, пробудившись в одиночестве, испугается. Или, упаси боже, рассердится. Необходимо, чтобы кто-то был рядом, чтобы кто-то смог успокоить его и попытаться объяснить ему ситуацию. А кто может сгодиться для этой роли лучше, чем его родственник, другой Охотник за Смертью?

— Он запросто может убить тебя мыслью, — напомнил Сайленс.

— Да, пожалуй, может. Но трудно поверить, что Лабиринт дал мне возможность проделать весь этот долгий путь лишь для того, чтобы в самом его конце позволить младенцу прервать мою жизнь. Боюсь, мне не остается ничего другого, как верить, что в моем пребывании здесь есть какой-то смысл.

— Ты не обязан этого делать, Оуэн, — прошептала Хэйзел.

Охотник за Смертью улыбнулся:

— Обязан. Я всегда знал, в чем состоит мой долг, Хэйзел.

— Если ты собираешься войти туда снова, я пойду с тобой, — неожиданно заявил Сайленс — Если... Если там, в Лабиринте, что-то пойдет не так и ты с этой проблемой не справишься, Империи потребуется тот, кто сможет спасти ситуацию.

— Ты просто хочешь наложить руки на «генератор», — сердито возразила Хэйзел. — Тебе по-прежнему кажется, будто его можно использовать как оружие против «возрожденных». Ты идиот, Сайленс! Ты что, не слышал или не понял того, что тебе говорили? Твои попытки спасти человечество могут привести его к гибели.

— Все я слышал и прекрасно все понял, — отозвался Сайленс. — Лабиринт, во всяком случае в теории, вполне способен дать мне силу контролировать этого ребенка. Или при возникновении необходимости уничтожить его. Но в первую очередь, как бы все ни обернулось, необходимо уничтожить «возрожденных».

Хэйзел, вспылив, двинулась в сторону капитана, но Оуэн схватил ее за руку и удержал:

— Хэйзел, это не имеет значения. Охота ему, так пусть войдет. Оказавшись там, он быстрее поймет, что к чему.

— Мне нужно это сделать, — промолвил Сайленс, обращаясь к Хэйзел почти извиняющимся тоном. — Я ведь так и не прошел весь путь. В прошлый раз пришлось повернуть назад, чтобы спасти Фрост. Возможно, если нынче мне удастся преодолеть его полностью... я обрету ту уверенность, которая отличает вас с Оуэном. А то ведь я невесть сколько времени только и делал, что пытался поступать правильно, имея весьма туманное представление о том, что правильно, а что нет.

— Раз так, то войду и я, — заявил Кэррион. — Хотя бы для того, чтобы составить тебе компанию. Кто знает, возможно, мне тоже удастся найти интересующие меня ответы и обрести уверенность. С тех пор, когда в моей жизни имелся какой-то смысл и у меня была какая-то цель, прошло слишком много времени.

— Это место не без основания назвали Лабиринтом Безумия, — напомнил Оуэн. — Многих, входивших в него, он убил, а еще большее число лишил рассудка.

— Знаю, — отозвался Сайленс. — Иные из них умерли на моих глазах. Но кто-то должен остаться. Чтобы продолжить бой за Империю, если у тебя и Хэйзел что-то пойдет не так. Ты сам сказал, что у Лабиринта, наверное, есть в отношении тебя свои планы. Но планы чуждого нам артефакта могут быть столь же чуждыми и не иметь ничего общего с задачей спасения человечества. А Империю, так или иначе, необходимо защитить.

— В кои-то веки мы сошлись во мнении, — сказал Кэррион. — «Возрожденные» жаждут уничтожить и низвергнуть во тьму все живое в Империи. У меня ушло на это долгое время, но я наконец-то нашел врага, которого ненавижу еще больше, чем человечество.

— Ладно, — сказала Хэйзел. — Раз все туда, то я, наверное, пойду тоже. Доверия к этому Лабиринту у меня нет ни на грош, но, боюсь, никакого другого козыря в игре против «возрожденных» у нас не осталось. Можешь отпустить мою руку, Оуэн.

Оуэн отпустил ее запястье, но взял в руку ее ладонь, повернул Хэйзел к себе, взглянул ей прямо в глаза и твердо сказал:

— Нет, Хэйзел. Тебе нельзя. Ты должна вернуться на корабль и отвлекать «возрожденных» на себя, пока мы будем находиться в Лабиринте. Сколько мы там пробудем, неизвестно, а допустить, чтобы «возрожденные» оказались поблизости от Лабиринта, нельзя ни в коем случае. Они могут уничтожить Лабиринт только для того, чтобы помешать мне добраться до ребенка.

— Шутишь ты, что ли? — раздраженно воскликнула Хэйзел. — Чем я их отвлеку? На нашем корыте нет ни единой завалящей пушчонки.

— Зато наш корабль очень быстр, — сказал Оуэн, — и у меня есть... ощущение, что Лабиринт внес в него некоторые изменения. Я чувствую... думаю... что на новом «Бродяге» ты найдешь все необходимое для обороны.

— Лабиринт? — переспросила Хэйзел. — С каких это пор Лабиринт научился переоборудовать звездолеты?

Оуэн улыбнулся:

— Наверное, просыпается не только ребенок. Сдается мне, и сам Лабиринт пробуждается от еще более глубокого сна.

— Здорово! — сказала Хэйзел. — Для полного счастья нем не хватало только этого. Новых, непредсказуемых осложнений. Выходит, ты хочешь, чтобы я выступила в роли чертовой приманки. Превратилась в мишень для всей прорвы «возрожденных» на то время, пока вы, всей компанией, будете вести умные разговоры с этой хреновиной. Я имею в виду Лабиринт. Замечательно. Мне остается только нарисовать у себя на груди бычий глаз.

— Полагаю, мы уже миновали ту точку, до которой наши желания имели значение, — сказал Оуэн. — Я должен идти, Хэйзел. Лабиринт призывает меня. Неужели ты этого не чувствуешь?

— Без меня тебя убьют, — деревянно произнесла Хэйзел. — Бьюсь об заклад, непременно убьют. Тебя ведь всегда так и тянет в самую гущу неприятностей.

— Если бы я держался подальше от них, то никогда не встретил бы тебя, — парировал Оуэн.

Сайленс с Кэррионом, переглянувшись, отошли в сторонку, давая Оуэну и Хэйзел возможность ненадолго остаться наедине. В этот момент Хэйзел снова вспомнила сон, в котором она одна стояла на мостике «Бродяги», сражаясь против сонма чудовищ, но опять промолчала. Она почти физически чувствовала неумолимую поступь Рока, а вместе с этим и краткий всплеск чего-то, похожего на панику. Ей захотелось убежать или вырубить Оуэна, чтобы он не смог ее покинуть. Но Хэйзел усилием воли совладала и с этим чувством, и с этими желаниями. Она не хотела огорчать Оуэна.

Он смотрел на Лабиринт Безумия, слегка наклонив вбок голову, как будто прислушиваясь к мелодии, звучавшей лишь для него одного. А когда наконец обернулся к ней, улыбка его была столь печальной, что у нее едва не разорвалось сердце.

— Мы проделали вместе долгий путь, — сказал Оуэн. — Странствовали по диковинным местам, видели невероятные чудеса и вступали в славные поединки с могущественнейшими врагами. Несколько раз нам даже случилось побывать в аду и принести свет во тьму. Пристало ли нам просить для себя большего?

— Лично я никогда не рвалась в героини, — сказала Хэйзел. — Мне просто хотелось, чтобы ты был со мной и мы не расставались как можно дольше.

— Так или иначе, мы стали героями и навсегда вошли в легенды, — промолвил Оуэн. — Долгий путь от бывшего кабинетного ученого и бывшей контрабандистки. За свою не столь уж долгую жизнь мы добились куда большего, чем простым людям удается за куда более долгое время. Этим можно гордиться.

— Как я понимаю, Охотник за Смертью, ты пытаешься со мной попрощаться, — промолвила Хэйзел, удерживая его взгляд. — Так или иначе, нам не суждено больше встретиться, так?

— Кто знает? — ответил Оуэн. — Мы пустились в это путешествие с широко открытыми глазами, не теша себя иллюзиями и имея представления о том, во что ввязываемся. Всем известно, что жизнь героя должна завершиться героической кончиной. Лишь немногие легенды имеют счастливый конец. Жаль, конечно, что у нас не было многого из того, что обычные люди принимают как должное: нормального дома, семьи, детей. Немного времени для самих себя, которое можно посвятить друг другу, не принося его в жертву политике, долгу и неизбежности. Увы, это не было суждено ни мне, ни тебе. , хотя самым лучшим, что встретилось мне на моем жизненном пути, была ты, Хэйзел д'Арк. И ни одного мгновения, проведенного с тобой, я не променял бы на долгие годы спокойной, безмятежной жизни довольного собой книжного червя.

— А лучшим, что встретилось на моем пути, был ты, Оуэн Охотник за Смертью, — промолвила Хэйзел, изо всех сил стараясь, чтобы голос ее не дрожал. — До того как ты появился в моей жизни и перевернул ее вверх тормашками, мне каждое утро приходилось убеждать себя в том, что есть хоть какой-то смысл опять выбираться из постели. Ты познакомил меня с такими понятиями, как долг и честь, и сделал-таки мою жизнь осмысленной, пусть даже тебе приходилось вбивать все это в мою упрямую башку. Только благодаря тебе я не осталась такой, какой была. Мелкой преступницей.

— Но с чего ты взяла, будто это непременно конец? — с отчаянием произнес Оуэн. — Вдруг я выйду из Лабиринта, одаренный великой мощью, дающей возможность победить «возрожденных». Вдруг обновленный корабль обладает потенциалом и ресурсами, которые позволят тебе продержаться до моего возвращения? Вдруг мы спасем человечество в последний раз, а потом уже не расстанемся до конца своих дней? Во вселенной случались и более неправдоподобные события.

— Да, — сказала Хэйзел. — Возможно, все так и будет.

Но ни он, ни она в это не верили.

Они крепко обнялись: одна теплая щека прижалась к другой. Отчасти это было сделано для того, чтобы не приходилось смотреть друг другу в глаза.

В ушах обоих звучало их громкое, напряженное дыхание, и они слышали биение сердец друг друга. Их объятия были таковы, словно их могли разлучить уже в следующий миг, и они хотели оттянуть этот миг на вечность. Но в конце концов отстранился и медленно отодвинул от себя Хэйзел именно Оуэн. Долг и честь всегда были стальным стержнем его сердца. Он был тем, кто всегда готов делать то, что подобает и должно, не задумываясь о последствиях. Охотник за Смертью.

Они снова заглянули в глаза друг другу, и оба не решились дать волю подступавшим слезам из опасения огорчить другого.

— Я люблю тебя, — сказал Оуэн. — И всегда буду любить. Я никогда не забуду тебя, пока я жив.

— Я тоже никогда не забуду тебя, — промолвила в ответ Хэйзел. — Даже если буду жить вечно.

Оуэн подождал с минуту, но Хэйзел ничего больше не сказала. Оуэн понял. Улыбнувшись в последний раз, он нежно поцеловал ее в губы и быстро зашагал прочь. Теперь его взор был обращен к Лабиринту Безумия.

— Я готов.

Позади него раздался хлопок: Хэйзел была телепортирована на преображенный корабль, и воздух с шумом устремился туда, где она только что находилась. Увидеть ее снова Оуэн не рассчитывал. Но очень хотел надеяться на встречу.

Хэйзел материализовалась на мостике и быстро огляделась по сторонам. Сердце ее екнуло. Командный пункт выглядел точно таким же, каким она видела его во сне. Точной копией капитанского мостика прежнего, второго «Звездного бродяги». Метнувшись к обновленным пультам и панелям, она быстро убедилась в том, что трансформированный корабль приобрел огневую мощь, большую, чем у звездного крейсера класса «Е» и столь же могучий комплекс генераторов защитных полей. Очевидно, Лабиринт почувствовал, что все это ей понадобится.

Активировав главный обзорный экран, Хэйзел убедилась, что «возрожденные» по-прежнему заполняли пространство вокруг Мира вольфлингов, копошась во тьме, словно крысы вокруг умирающего человека. Она почти ощущала исходившие от них волны гнева и ненависти.

Ну что ж, она снова оказалась между врагами и Охотником за Смертью, чтобы уже в который раз прикрыть его спину. Ничто иное сейчас не имело значения. И пусть превосходство противника казалось подавляющим: ей и раньше случалось попадать в положения, считавшиеся безвыходными, и выходить из них с успехом. Наверное, благодаря умению оказываться в нужное время в нужном месте и не поддаваться страху.

В конце концов, ей не впервой было преграждать путь врагам человеческого рода, стоять на страже у врат Империи. Если она о чем и жалела, так лишь о том, что этот бой придется выдержать в одиночку.

И тут Хэйзел приметила на краю экрана световую вспышку. Что это такое, она поняла сразу.

«Неустрашимый». Легендарный корабль Сайленса, который не проиграл ни одного сражения. В конце концов, она была не одна.

Хэйзел рассмеялась и сосредоточила внимание на орудийных консолях. Управление всеми огневыми системами было выведено на единую панель, так что она могла вести бой без помощников. Это было кстати. Хэйзел чувствовала, что заполнявшие бесконечную ночь Черной Тьмы «возрожденные» уже начинают осознавать ее и ее корабль как нечто, встрявшее между ними и их добычей. Огромные глаза поворачивались к ней, щупальца в милю длиной тянулись в ее сторону, циклопические, как города, корабли брали ориентир на «Звездного бродягу». Предвкушая упоение битвы, Хэйзел соединила свое сознание с компьютерами систем боевого управления и открыла огонь, пустив в ход все имевшиеся на борту средства поражения.

Стоило Оуэну вступить в Лабиринт Безумия, как он испытал такое чувство, словно возвращался домой. Он быстро зашагал между светящимися, мерцающими стенами, руководствуясь инстинктом в той же степени, что и памятью. Вообще-то, подробности того, как он проходил здесь в прошлый раз, ему практически не запомнились. Теперь Охотник за Смертью стал понимать почему. Впечатление было слишком сильным, слишком подавляющим для того, чтобы обыденное сознание могло переварить такого рода воспоминания. Он замедлил шаг, больше не торопясь. Теперь спешка не имела смысла. Время в Лабиринте протекало иначе: секунда и год являлись здесь одним и тем же. Оглянувшись, Оуэн ничуть не удивился тому, что ни Сайленса, ни Кэрриона, вступивших в Лабиринт вместе с ним, позади не было. Каждому из них предстояло пройти собственный путь, достичь собственного пункта назначения, следуя собственному предначертанию.

Оуэн проделывал путь по светящимся коридорам, призываемый голосом, который он почти узнавал. В Лабиринте царила жгучая стужа, но он прошел такую закалку, что ни жара, ни холод ничуть его не беспокоили. Воздух, напоенный энергией, то здесь, то там искрился, материализуя разряды, похожие на светящиеся снежинки. Ему казалось, будто его обдувает неспешное, размеренное дыхание исполина, а пол под ногами подрагивал, словно в такт биению находившегося где-то глубоко внизу гигантского сердца. Чувствуя, что за ним следят и о нем заботятся, Оуэн не в первый раз задумался о том, не представляет ли собой Лабиринт Безумия некую непостижимую и находящуюся за пределами понимания форму жизни.

Разнообразные запахи достигали его ноздрей и исчезали, сменяясь другими. Едкий уксус и горящие листья. Смазанный маслом металл и резкий запах лимона. Чернозем, перегной, ароматы трав и деревьев: воспоминание об утраченном Виримонде. Щебет металлических птиц, плач ребенка и полуночный звон потрескавшегося железного церковного колокола. Звон, словно возвещавший наступление благостного, снежного Рождества. Под этот звон Оуэн неуклонно следовал к центру Лабиринта, туда, где надеялся получить ответы на все свои вопросы.

Сайленс и Кэррион шли вместе, связанные общими воспоминаниями, разделить и понять которые могли только они.

Было время, когда они пытались убить друг друга из-за того, во что верили и чем не могли поступиться. Но эти времена миновали. У них имелся общий враг, общее дело, и, кроме того, они были друзьями. Они оставались ими всегда, даже в ту пору, когда испытывали взаимную ненависть. В жизни порой все складывается непросто.

В прошлый раз Сайленс зашел в Лабиринт не очень далеко, и в его памяти сохранились лишь образы умирающих людей. Лишь теперь ему удалось по-настоящему узреть и оценить диковинную красоту и странное великолепие этого места. Он ощущал спокойную уверенность в том, что на сей раз его здесь ждали и ему рады.

Кэррион оказался в Лабиринте впервые, но его не покидало навязчивое чувство, что он уже был здесь раньше. Было в Лабиринте нечто, сильно напоминавшее ему о времени, проведенном на Ансили, в общении с кроткими духами леса, металлическими деревьями и эшрэями. У него возникло смутное ощущение того, что он вернулся в те дни, когда планета была еще жива. И он тоже.

Неожиданно Сайленс и Кэррион остановились посреди коридора, внешне ничем не отличавшегося от прочих, и медленно огляделись по сторонам, словно пробуждаясь ото сна. Голос, бывший не голосом, но чем-то несравненно большим, зазвучал в их мыслях. И они поняли, что предопределенный им путь по Лабиринту они прошли до конца. Его сердцевина и сокрытые там ответы на все вопросы не для них. Им уготована иная роль.

— Я чувствую себя чуть ли не оскорбленным, — признался Кэррион. — Оуэн получит все ответы, а мы, выходит, нет? И куда, спрашивается, теперь можно обратиться с жалобой?

— Знаешь, у меня что-то нет желания искать, где тут у них спрятана жалобная книга, — отозвался Сайленс. — И я не уверен, что так уж хочу получить ответы решительно на все вопросы. А то ведь узнаешь все, а что дальше?

— Ты всегда мелко плавал, Джон. Ладно, давай рассудим. Почему мы сюда явились? Нас позвали. Мы оба ощутили этот зов. Таким образом, наше появление здесь было предопределено.

— Тише! — оборвал его Сайленс. — Ты слышишь? Что-то вроде как... крылья.

Медленно они подняли глаза и в благоговейном изумлении увидели парящих над ними эшрэев. На сей раз не духи, а живые, реальные, вполне телесные эшрэи, оживленные и возвращенные к материальному бытию могуществом Лабиринта. На взгляд человека, эти существа с лицами горгулий и крыльями чудовищных летучих мышей, с острыми зубами, когтями и свирепо сверкающими глазами должны были казаться пугающе безобразными, скорее драконами, чем ангелами. Но сейчас от них не исходило обычное ощущение опасности и угрозы, ибо их нечеловеческие голоса возвысились в песне радости, ликования и веселья.

Они парили, кружили и скользили в ясном, бездонном, голубом небе, оседлав нескончаемые ветра. Кэррион взирал на них со слезами на глазах: он так долго имел дело с их гневными, озлобленными духами, что почти забыл, каковы они в радости и счастье. Слезы появились и на глазах Сайленса, осознавшего, что он совершил, подняв руку на это несравненное великолепие.

И тут эшрэи все разом заговорили, и их голоса зазвучали в головах Сайленса и Кэрриона не ревом горгулий, но ангельским хором.

— Мы были не правы. Не правы в том, что поддались гневу и мести. Мы стыдимся своей былой приверженности тому, чем мы были, и пренебрежением тем, чем должны были стать. Лабиринт создал металлические леса и доверил их нам, но мы забыли о том, что они являлись средством для достижения цели, а не самой целью. После того как мы, умерли, остаточная энергия Лабиринта позволила нам продолжить существование в качестве призраков даже после того, как не стало нашего леса, а вместе с ним и смысла нашего существования. Мы воспользовались тобой, Шон, твоим неистовством и потребностью во мщении, ибо это позволило нам обрести цель и смысл. Но теперь ты привел нас сюда, и мы вспомнили все.

— Я прошу прощения, — сказал Сайленс. — Я прошу прощения за то, что я сделал.

— Мы понимаем, что такое долг и честь, — отозвались эшрэи. — Мы прощаем тебя. Не потому, что нас попросил об этом Шон, но потому, что можем заглянуть в твои мысли и сердце. Мы должны оставить прошлое позади, Джон Сайленс. Близится новая, более страшная война, война тьмы против света, и, чтобы выстоять в ней, мы должны сплотиться.

— Против «возрожденных», — сказал Кэррион.

— Да.

— Неужели нам суждено воевать вечно? — спросил Кэррион. — Неужели мы никогда не заживем в мире?

— Мир был и есть, — сказали эшрэи. — Мир обязательно будет снова. Но сейчас у нас есть дело, которое необходимо сделать. Лабиринт дал нам жизнь для определенной цели.

— А что должны делать мы? — спросил Сайленс. — Нужно ли нам поговорить с ребенком?

— Нет, — ответили эшрэи. — Он вам не доверяет. Он встретится только с Оуэном. Но вы хорошо сделали, что зашли так далеко в глубь Лабиринта. В этой последней битве за душу человечества вам отведена чрезвычайно важная роль.

— Откуда вы все это узнали? — спросил Сайленс.

— У нас есть связь с Лабиринтом. Старая связь. Наши предки знали Лабиринт еще в незапамятные времена. Но мы забыли об этом и вспомнили, лишь когда Шон привел нас сюда. На этом все: то, что следовало сказать, мы сказали. Лабиринт изменил вас обоих, и эти изменения могут оказаться полезными. А сейчас мы должны уйти, чтобы встретиться с врагом. «Возрожденные» уже очень близко, и если они победят, свет уйдет из галактики навсегда.

Эшрэи умолкли, и в тот же миг Сайленс и Кэррион обнаружили себя на мостике «Неустрашимого». Вахтенные вытаращили глаза, а потом со всех сторон посыпались вопросы, на которые Сайленсу было нечего ответить. Оборвав всех резким взмахом руки, он уселся в свое командное кресло, а Кэррион с невозмутимым видом занял место рядом с ним, держа в руке неизменное энергетическое копье.

— Мораг, введи меня в курс дела, — приказал Сайленс. — Покажи, где в настоящий момент находятся «возрожденные».

— Прямо над нами, — последовал незамедлительный ответ офицера связи. — Мы находимся под огнем почти с того момента, как ты... покинул мостик. Противник превосходит нас по численности и по огневой мощи, так что наши щиты уже начинают ослабевать. В остальном все прекрасно. У нас есть надежда на подкрепление, капитан?

— Сильно в этом сомневаюсь, — ответил Сайленс. — А где «Звездный бродяга»?

— Непосредственно рядом с нами и поливает врага огнем такой мощи, какого от этой кастрюли трудно было ожидать. Похоже, на борту нет никого, кроме Хэйзел д'Арк. Надо признать, она наносит плохим ребятам основательный урон, да и щиты у нее на диво прочные. Но даже при всем при этом достается ей очень сильно. Не меньше, чем нам.

Сайленс внимательно присмотрелся к заполнившим обзорный экран кошмарным изображениям и почувствовал, как ледяная рука сжала его сердце. Одни лишь размеры кораблей и странных существ могли повергнуть в панику, не говоря уж об их численности. Беглый взгляд на тактические дисплеи лишь подтвердил догадку о том, что положение отчаянное.

— Какие будут приказы, капитан? — спросила Мораг Тал спокойным, уравновешенным тоном. Все на мостике притихли и повернулись к креслу командира.

— Будем сражаться до последнего, — ответил Сайленс. — Мы должны отвлекать на себя «возрожденных» как можно дольше, чтобы выиграть время для находящегося внизу, на поверхности планеты, Охотника за Смертью. Вся надежда на то, что ему и на сей раз удастся совершить чудо.

Неожиданно капитан осекся и посмотрел на обзорный экран в полнейшем изумлении. Все проследили за его взглядом, и на мостике воцарилось благоговейное молчание. Взорам людей предстало воистину потрясающее зрелище. Атака эшрэев. Получившие от Лабиринта жизнь и тела, они неслись сквозь безвоздушное пространство, неистовые, великолепные и неудержимые. Чувствуя себя в открытом космосе, как в безбрежном небе родного мира, они обрушились на «возрожденных» как сонм ангелов гнева, разрывая их клыками и когтями с немыслимой яростью и колоссальной силой.

Эти воители, несшиеся на распростертых крыльях сквозь холодный вакуум на ощутимых только для них ветрах, по сравнению с «возрожденными» казались совсем маленькими. Но то были эшрэи, возрожденные для славы и битвы. Не ведавшие страха и не желавшие даже думать о поражении.

— Черт возьми, — тихонько промолвил Сайленс. — И как это мне удалось их побить?

— Обманом, как же еще, — буркнул Кэррион. — А сейчас, извини, я должен присоединиться к своему народу.

Разбежавшись, Кэррион нырнул в обзорный экран, словно в темный пруд, и исчез, оставив голографический контур неповрежденным. Спустя мгновение на экране появилось его изображение: он находился снаружи, в вакууме, и мчался вдогонку за эшрэями. Энергетическое копье сияло в его руке, как маленькая звезда.

— Черт возьми, — пробормотал Сайленс, снова устраиваясь в своем кресле. — Лабиринт действительно изменил его.

Он задумался о том, как мог изменить Лабиринт его самого, но, сообразив, что гадать да размышлять некогда, принялся отдавать приказы, приводя в чувство свою потрясенную увиденным команду. «Неустрашимый» вел огонь по «возрожденным» из всех имевшихся на борту орудий, но какой бы урон ни наносила эта стрельба по кораблям и чудовищам, этого было достаточно разве только для того, чтобы чуть замедлить скорость их сосредоточения над планетой. Все больше и больше врагов переориентировались на «Неустрашимый», чтобы наносить ответные удары. «Бродяга» тоже поливал «возрожденных» огнем, в то время как эшрэи и Кэррион вели бой в гуще врага. И все они знали, что сражаются не ради победы, а только чтобы выиграть время для одного-единственного человека, находившегося сейчас внизу. Чтобы дать ему возможность получить ответы на все вопросы.

Оуэн Охотник за Смертью, отрезанный от Времени, неспешно двигался к центру Лабиринта. Он бывал там и раньше, помнил дорогу и чувствовал себя продрогшим ребенком, возвращающимся к теплу и уюту родного очага. Сокровенное сердце Лабиринта Безумия выглядело таким, каким оно ему запомнилось. То была широкая, спокойная, как око бури, круглая площадка, окруженная мерцающими лепестками стена, словно чаша исполинского цветка. И там, в этом средоточии безопасности и покоя, находился взятый в кольцо тепла и золотистого свечения кристалл с гранью примерно в четыре с половиной фута, вмещавший в себя человеческого ребенка. Еще не сформировавшегося младенца, которому по виду никак не могло быть больше месяца. Глаза его были закрыты, и если он и дышал, то настолько медленно, что Оуэн не мог этого заметить. Один большой палец младенец засунул в свой пухлый, похожий на розовый бутон рот. Глядя на это воплощение беспомощной невинности, было невозможно поверить в его ужасающее могущество.

— Ну, наконец-то, — послышался позади странно знакомый голос. — Долго же ты сюда добирался.

Оуэн резко развернулся, поморщился, потому что еще не зажившая рана в боку обожгла болью, а в следующий миг уже забыл и о ране, и о боли. Он видел перед собой... самого себя. Оуэн Охотник за Смертью, во всех мелочах повторяющий его самого, стоял перед ним, подбоченившись, и рассматривал его с критическим видом.

— Кто ты такой, черт тебя побери? — спросил Оуэн.

— Неверный вопрос, — спокойно ответил его двойник. — Тебе следовало бы спросить: «Что ты такое?» А вот и ключ.

Сперва лицо, а потом и прочие отличительные признаки Оуэна стекли, как вода, и из-под них выступили черты другого Охотника за Смертью, Жиля. Он обезоруживающе улыбнулся Оуэну, хотя на самом деле это выражение никак не подходило к суровому лицу героя прошлого. Но, быстро поняв, что на Оуэна это превращение не произвело должного впечатления, преобразился снова, представ в образе умершей возлюбленной Оуэна, Кэти де Ври.

— Так лучше? — спросила Кэти.

— Смотря для чего, — ответил Оуэн. — Так все-таки что за чертовщину ты собой представляешь?

— Имен у меня уйма, но природа одна. Образов множество, но ни одного подлинного. Я старше, чем твоя Империя, старше всего вашего человеческого рода, и именно я был снившимся тебе сном, включая те видения, от которых ты плакал по ночам. Должен также сказать, хоть и не люблю хвастаться, что я тут всем заправляю. То есть, по правде, хвастаться я очень даже люблю, просто мне по программе не положено. Я создал Лабиринт Безумия, и я очень долго ждал встречи с тобой, Оуэн Охотник за Смертью.

Оуэн помолчал, обдумывая услышанное, а потом решил начать с самого простого, с того, что надеялся понять.

— Почему ты выглядел как я, потом как Жиль, а теперь как Кэти?

— Чтобы ты чувствовал себя непринужденно.

— Ты уж мне поверь, — сказал Оуэн. — Это не срабатывает.

Кэти пожала плечами: .

— Это все, что я могу. В моем распоряжении огромный резерв образов и обличий, но, уж будь уверен, большинство из них понравятся тебе еще меньше. Так что я, пожалуй, остановлюсь на этом образе. Во всяком случае, до тех пор, пока он мне не надоест. Честно скажу, я занимаюсь изучением человечества гораздо дольше, чем ты мог бы себе представить, но ты по-прежнему остаешься для меня загадкой. Для представителя столь примитивной формы жизни ты поразительно сложен. Впрочем, именно этот потенциал и делает тебя как нельзя более подходящим для наших нужд. Однако мы отклоняемся от темы. Может быть, тебе поможет, если я скажу, что представляю собой модель личности, частично способную чувствовать запись, оставленную давным-давно прошедшим через вашу галактику могучим и благородным биологическим видом.

— А ты уверен, что представляешь собой лишь модель, а не являешься истинным представителем своего рода? — осведомился, поразмыслив, Оуэн.

— Увы, уверен. Иметь дело с одним из тех, с кого я скопирован, ты бы просто не смог, но во мне довольно точно воспроизведены те аспекты нашей сущности, которые доступны твоему восприятию и пониманию.

— Минуточку, — промолвил Оуэн. — У меня есть неприятное ощущение, что я уже видел тебя раньше. Ты ведь и есть тот меняющий обличья иномирянин, который несколько лет назад явился ко двору Лайонстон в образе священника! Я видел голографическую запись и скажу, что это запомнилось мне только своей потрясающей нелепостью. Потом все удивлялись тому, что никогда не сталкивались с подобными существами ни до твоего появления, ни после твоего исчезновения.

— О да, — добродушно подтвердила Кэти. — Это был я. Или, скорее, один из меня. Я широко распространен и распространяюсь вместе с человечеством. Где люди, там и некие частицы меня. Я наблюдаю, фиксирую, но вмешиваться в развитие человечества напрямую мне запрещено. Мне приходится действовать в рамках программы, а ты представить себе не можешь, как это раздражает. Люди способны вывести из себя кого угодно: если ты дашь им на выбор три возможности, они непременно воспользуются четвертой. Иногда начинает казаться, что они делают это мне назло. К счастью, способность к эмоциональному восприятию у меня наполовину редуцирована, иначе я давно уже умыл бы руки.

— Притормози-ка маленько, — взмолился Оуэн. — Давай уточним. Ты все, что осталось от умевшей менять обличье разумной расы, покинувшей нашу галактику в незапамятные времена. Ладно. Но откуда вы взялись? И куда ушли?

— Явились мы издалека, из-за пределов вашей галактики, а куда ушли... к пониманию этого ты еще не готов. Да, Оуэн, тебе довелось проделать долгий путь и много достичь, но, по сути, ты все равно остаешься человеком. Поверь в одно, мы ушли не туда, куда человечество могло бы надеяться последовать за нами. Во всяком случае, прежде, чем весь этот вид проделает чертовски долгий и сложный эволюционный путь. Но почему ты не спросил о том, чем мы занимались здесь? Это как раз гораздо интереснее. Хочешь послушать?

— В общем-то, можно, — согласился Оуэн. — На это потребуется время, не так ли?

— О да, — сказала Кэти. — Мне придется рассказать тебе о многом, но, возможно, после того, как ты все это услышишь, твоя жизнь обретет чуть больше смысла. Так вот, Оуэн, ты представляешь собой конечный продукт рассчитанного на многие поколения плана. Может быть, присядем?

Оуэн и Кэти расположились друг напротив друга в возникших из ниоткуда удобных креслах, рядом со спавшим в своем кристалле младенцем, мирно посасывавшим крохотный пальчик.

— Мы создали Лабиринт Безумия, чтобы ускорить развитие человечества в соответствии с его потенциалом, — промолвила модель личности иномирянина с лицом Кэти. — Только вот почему-то все это сработало не так, как задумывалось. Первыми на Лабиринт натолкнулись Кровавые Наездники, но они перепугались и скрылись. Ученые хайдены вынесли из Лабиринта совершенно правильную идею о возможности совершенствования человеческого рода, но метод достижения этой цели избрали в корне неверный. Они пытались добиться этого с помощью технологии, тогда как на самом деле им нужны были Лабиринт и вера в себя. Они уже имели сверхчеловеческие возможности, но не могли понять, что все это достижимо без помощи технических устройств. Человеческое мышление всегда отличалось узостью, чтобы не сказать хуже. Вольфлинги, по сути, представляли собой лишь селекционную ошибку, усиление животного начала, и так имевшегося в каждом человеке. Это была попытка вернуться в прошлое, вместо того чтобы идти вперед.

Кэти подалась вперед, заглянув в глаза Оуэна.

— Человечество должно эволюционировать, развиваться, раскрывать свой потенциал. Другого не дано. Издалека, из-за пределов вашей галактики, приближается нечто страшное, несказанно могущественное и совершенно непостижимое. Это даже не форма жизни, во всяком случае в вашем понимании, но некая совокупность сущностей, несущая тотальное разрушение и гибель. Увы, эти сущности погубили большую часть создавших меня, низвергнув древнюю, великую цивилизацию в прах и обратив в ничто. Лишь некоторые из нас спаслись и убежали сюда, в вашу галактику. У них нет самоназвания, которое было бы понятно нам или вам, а то, как называем это явление мы, на ваш язык лучше всего переводится одним простым словом — Ужас. Они движутся медленно. Благодаря своему размеру и природе они не нуждаются ни в звездолетах, ни в звездных приводах, но поскольку не используют их, перемещаются лишь с субсветовой скоростью. Ужас уже уничтожил все живое в нашей галактике. И теперь направляется сюда. Да, враги приближаются неспешно, но неуклонно, и, когда они появятся, вы должны быть готовы к этой встрече. Такими, какие вы сейчас, вам не устоять. «Возрожденные» — это воплощенное безумие, есть лишь слабое отражение того, что представляет собой Ужас. Достаточно сказать, что эти существа пожирают души, а звезды служат им инкубаторами для молодняка. Они не ограничены трехмерным пространством, их физическая природа выходит за пределы вашего разумения, а добычей им служит весь Космос и все Время.

Вы не первый биологический вид, который мы пытались развить до более высокого уровня. Находясь в вашей галактике довольно давно, мы предприняли несколько попыток, начав с обитателей планеты, которую вы называете Вульф-IV. Мы обучили их трансформации, такой же, как наша. Но они пошли на поводу у собственных демонов и уничтожили себя. Следующая наша попытка была связана с аборигенами планеты, известной вам как Грендель. Но эти, поддавшись страху, трансформировались в живые машины для убийства и в ожидании прихода Ужаса укрылись в своих Склепах, затормозив все жизненные процессы. Мы, ясное дело, рассчитывали на нечто иное. Потом нами были созданы металлические леса на Ансили, но эшрэи сделались... садовниками или лесниками. Они совершенно не думали о своей эволюции, они интересовались лишь уходом за деревьями. В конце концов мы обратились к человечеству. При всей вашей примитивности у вас имелись задатки, позволяющие достичь величия. Правда, чтобы не повторять прежних ошибок, мы не стали одарять вас новыми знаниями, а построили Лабиринт и, уходя, оставили его, дав вам возможность самим исследовать этот феномен и постараться извлечь из него все, на что вы будете способны. Предполагалось, что добытые таким путем преимущества будут цениться выше, чем доставшиеся даром. Тут тоже не все задалось, но в конечном счете ты и твои товарищи вошли в Лабиринт, преодолели весь путь и вышли преображенными. Наконец-то народ гусениц породил первых бабочек. На это потребовалось время, но Лабиринт все-таки нашел нужный тип людей: настойчивых, сосредоточенных, целеустремленных.

— Но... что же на самом деле сделал с нами Лабиринт? — спросил Оуэн. — Сперва я думал, что мы что-то вроде суперэкстрасенсов, но это не так. Кем же мы теперь являемся?

— Вы таковы, каким в отдаленном будущем должно стать человечество. Лабиринт лишь слегка ускорил эволюцию. Срезал путь. У вас появилась способность изменять реальность благодаря силе воли.

Это заявление Кэти сопроводила улыбкой.

— Неужели никто из вас так и не понял? Вам казалось, будто каждый из вас обрел индивидуальные способности, но они лишь проявлялись в соответствии с вашими личными потребностями и свойствами. На самом деле каждый из вас мог сделать все, на что был способен любой другой. Увы, отсутствие веры и собственная ограниченность разъединили вас. Вам следовало оставаться и действовать совместно, ибо в совокупности вы могли составить нечто несравненно большее, чем простая сумма ваших индивидуальных возможностей. Но каждый из вас упорно жаждал идти своим путем. Люди... Вот. почему так много людей умерло или сошло с ума, пытаясь пройти через Лабиринт. Он мог помочь измениться лишь тем, кто обладал достаточной гибкостью мышления. Косные умы, отторгавшие изменения или слишком страшившиеся их, не трансформировались или сходили с ума. Причина их смерти и безумия коренилась не в Лабиринте, а в них самих.

— Давай поговорим о младенце, — предложил Оуэн. — Какова его роль во всем этом?

— Когда Жиль умер, ребенок каким-то образом узнал о его смерти, — ответила Кэти. — Он начал просыпаться, медленно поднимаясь из защитных глубин сна. «Возрожденные» уловили это и впали в отчаяние. Пробуждение младенца ставило под угрозу источник их существования.

— Значит, именно это и подстегнуло «возрожденных» к крупному наступлению на человечество? — спросил Оуэн. — Выходит, я в ответе за это нападение, ведь это я убил Жиля.

— Они приняли решение выйти из Черной Тьмы, когда капитан Сайленс уничтожил Лабиринт. На самом деле Лабиринт лишь переместился вперед во Времени, но «возрожденные» этого не знали. Они видели одно: источник их силы неожиданно исчез. Правда, им удалось выжить и дождаться возвращения Лабиринта, но это событие нагнало на них страха и подхлестнуло их стремление исполнить задуманное. Ну вот, ты знаешь все, что тебе следует знать. Пора приступить к завершению твоего путешествия. Или к исполнению твоего предназначения.

Кэти поднялась на ноги. Оуэн тоже. Кресла бесшумно исчезли. Кэти обратила свой взор на спящего младенца. Оуэн тоже посмотрел на него.

— Он твой родственник, отпрыск твоей семьи, — тихонько промолвила Кэти. — Вы оба Охотники за Смертью. Поговори с ним, Оуэн. Он услышит тебя.

— Я не знаю даже его имени, — возразил Оуэн. — К тому же он спит.

— Потянись к нему, — сказала Кэти. — Он услышит тебя.

Оуэн присмотрелся к младенцу и увидел, что тот тоже смотрит на него, открыв темные, как у самого Оуэна, но ясные, безмятежные и полные изумления глаза. Оуэн потянулся к нему сознанием, и сознание младенца метнулось ему навстречу. Охотник за Смертью не сразу разобрался в этом ярчайшем, ослепительном фейерверке мыслей, но с самого начала сумел ощутить теплоту, любовь и доверчивость. Оуэн открылся ребенку, который, соприкоснувшись с ним, принялся стремительно усваивать слова и понятия. Разум младенца был необъятен, но местами странно рассеян. Оуэн, погрузившись в него, ощутил себя рыбешкой, нырнувшей в огромный, познающий и чувствующий океан. Укол тревоги, а вдруг он утонет в этом океане, был прерван успокаивающим посылом младенца, и они оба отрешились от всего постороннего, сконцентрировавшись на своем контакте.

Лабиринт научил ребенка многому, но люди все еще были для него внове. Теперь Измененные Лабиринтом Охотники за Смертью общались в сердце Лабиринта, радуясь друг другу. Порой они прибегали к словам, а порой понимали друг друга и без них, как это бывает у отца с сыном.

— Прости за то, что я сделал, — мысленно сказал ребенок. — Теперь я хочу все исправить и обязательно исправлю, только мне нужно время подумать, как это сделать. Я не хочу больше допускать ошибки. И это время должен выиграть для меня ты.

— Я готов на все, — сказал Оуэн. — Но что именно мне надо сделать?

— Спроси Кэти. Она знает. Прощай. Я рад, что наконец-то встретился с тобой.

Оуэн улыбнулся ребенку, который вынул крохотный пальчик изо рта, чтобы улыбнуться ему в ответ. Потом он закрыл темные мудрые глаза и снова задремал, чтобы обдумать во сне способ преобразования реальности.

Оуэн глянул на иномирянина с лицом Кэти.

— Что ж, это было... необычно. Он мне понравился. Итак, что же я должен сделать? Что, вообще, может сделать один человек, когда против него выступает такая сила, как «возрожденные»?

Кэти пристально посмотрела на него:

— Это твоя судьба, Оуэн. Ты должен отвлечь «возрожденных» на себя и удерживать их внимание до тех пор, пока ребенок не подготовится к осуществлению того, что им задумано. Всех «возрожденных», а не тех немногих, которые противостоят Хэйзел и другим над этой планетой. Если «возрожденные» догадаются, что ребенок работает против них, они попытаются снова погрузить его в Сон. Но, движимые отчаянием, могут и уничтожить. С его гибелью человечество утратит последнюю надежду на спасение. Так что, Оуэн, теперь все зависит от тебя. Тебе предстоит нелегкая работа.

— Что бы мне ни предстояло, это, должно быть, нечто паршивое. Иначе ты бы не тянул, а сразу выложил, что от меня требуется. Давай, раскалывайся. Я пойму.

Оуэн хмуро посмотрел на Кэти и, уловив в ее глазах печаль, вздохнул:

— Стало быть, дело дрянь. То, что я должен услышать, не очень-то мне понравится, верно?

На мостике «Звездного бродяги» Хэйзел проживала наяву свой давний сон. Новые орудия корабля вели непрекращающийся огонь, но число «возрожденных» казалось бесконечным. Цели были столь огромны, что промах практически исключался, но даже прямое попадание едва ли могло сильно повредить существу или кораблю столь чудовищных размеров. Она заставляла корабль стремительно маневрировать, уклоняясь как от энергетических импульсов, так и от взмахов щупалец, достигавших мили в длину и усеянных шипами величиной со звездолет. Но «возрожденные» все прибывали и прибывали, заполняя все окрестное пространство. Увертываться становилось все труднее. Ее щиты начали опускаться, и «Бродяга» стал получать повреждения, порой нешуточные.

Аварийные сирены завывали уже практически беспрерывно, так что в конце концов ей пришлось их отключить. Они все равно сообщали лишь о том, что ей и так было известно.

Часть пульта управления взорвалась, наполнив помещение пламенем и едким, черным дымом. Основной очаг возгорания Хэйзел загасила быстро, но огонь пробивался то здесь, то там, отбрасывая на палубу мечущиеся тени. Вытяжные вентиляторы работали на износ, очищая воздух от дыма, которого Хэйзел почти не замечала. Все ее внимание было сосредоточено на системах навигации и управления огнем. Упорно лавируя между теснившимися громадами, она беспрерывно поражала их энергетическими разрядами, радуясь каждой возможности причинить им хоть какой-то вред. Но как ни окрыляли ее эти маленькие победы, усталость уже начинала брать свое, причем это относилось не только к ней, но и к кораблю. Хэйзел, соединенная с ним сознанием, чувствовала, как «Звездный бродяга» теряет силы. Даже будучи преобразованным Лабиринтом, корабль не мог выносить удары такой мощи до бесконечности.

Но как бы то ни было, Хэйзел продолжала сражаться. У нее не было ни единого, даже самого крохотного шанса на победу, однако подобная мелочь просто не принималась ею во внимание. Сегодня легендарная героиня Хэйзел д'Арк отрабатывала свою легенду.

«Неустрашимый» сражался рядом. Его могучие орудия разили «возрожденных», но щиты, раз за разом с яркими вспышками поглощавшие колоссальные выбросы энергии, тоже начинали сдавать. В дюжине мест они уже опустились, открыв космосу — и врагу! — уязвимый наружный корпус. На пробоины мигом накладывались внутренние пластыри, поврежденные отсеки изолировались и герметизировались, так что опасной утечки атмосферы пока не происходило, но каждая утраченная секция понижала боеспособность корабля.

Капитан Сайленс спокойно сидел в своем кресле командира, продолжая невозмутимо отдавать приказы, даже когда поток донесений о повреждениях и потерях сделался непрерывным. С тех пор как он вышел из Лабиринта, его сознание расширилось, охватив корабль от носа до кормы, и теперь капитан чувствовал его не хуже, чем собственное тело. В сущности, он был «Неустрашимым», а «Неустрашимый» был им.

Вглядевшись сквозь сенсоры в чудовищный массив «возрожденных», он отмахнулся от подступившего было отчаяния с почти небрежным презрением. Мысль об отступлении его даже не посещала. Сейчас Сайленс стоял между человечеством и Врагом, а это всегда было пределом его мечтаний.

Еще одна рабочая станция взорвалась, взметнув всполох пламени, поглотивший успевшего истошно завопить вахтенного. К тому времени, когда система пожаротушения погасила огонь, бедняга был уже мертв, но скорбеть о нем Сайленсу было некогда. Оплакать павших можно будет потом, если, конечно, это «потом» вообще наступит. Капитан продолжал невозмутимо руководить боем, сплачивая команду силой воли и личным примером. Несмотря на напряжение схватки и отсутствие шансов на победу, никто на борту не поддался отчаянию и не впал в панику. Сайленс был горд своими людьми.

Экономя энергию, капитан стремительно, в зависимости от того, что диктовала постоянно менявшаяся боевая обстановка, переключал ее с орудий на щиты и обратно, выигрывая время для Охотника за Смертью. Человека, которого он когда-то считал врагом и изменником и который теперь, возможно, являлся единственной и последней надеждой человечества.

Кэррион, в рядах атакующих эшрэев, яркий и стремительный, как сияющая звезда, поражал «возрожденных» разрядами своего энергетического копья, усиленными мощью его гнева. Его удары кромсали противоестественную плоть чудовищ, тогда как сам он маневрировал столь молниеносно, что враг не мог его коснуться. Измененный Лабиринтом, он чувствовал себя в смертельном вакууме, как акула в безбрежном океане, и всюду, куда обращалось его оружие, оно разрывало злобных монстров на части.

Но он был так мал, а они огромны. И неизмеримо превосходили числом даже весь возрожденный народ эшрэев.

Кэррион сражался рядом с другими эшрэями, распевая, как это бывало раньше, их боевую песнь, и его голос вливался в общий хор его народа.

— Тебе нужно вернуться, Оуэн, — промолвил чужак, и голос его уже не звучал как голос Кэти. — Обратно, за Бледный Горизонт, обратно, через Пространство и Время. Ты можешь сделать это. Черпай силу внутри себя. Вся твоя жизнь готовила тебя к этому моменту, к этому решению, к превращению тебя в героя, способного совершить этот последний подвиг ради спасения человечества.

Ты должен будешь пуститься в бегство и увлечь «возрожденных» в погоню за тобой. Отвлекай их. Не позволяй им схватить тебя, но и не оставляй слишком далеко позади, чтобы они не бросили преследования. Пусть они висят у тебя на хвосте, думая, что ты вот-вот окажешься в их руках. Дразни их. Насмехайся над ними. Выводи их из себя и увлекай за собой назад во Времени. Преследуя тебя и отдаляясь от источника силы, они будут терять энергию. Это должно дать тебе необходимое преимущество.

Не скрою, если ты подпустишь их слишком близко и они поймают тебя, смерть твоя будет ужасной. Имей в виду, ты не обязан этого делать. Заставить тебя я не могу. Но это единственная возможность спасти человечество и исправить прежнее зло.

— Именно к этому и стремился Жиль, только он выбрал неверный путь, — сказал Оуэн. — Так вот, значит, каков твой великий план. Я был прав, он мне совсем не нравится.

— Но ты сделаешь это?

— Конечно сделаю, — ответил Оуэн. — Я ведь всегда все делаю, не так ли? Всегда неуклонно следую велению долга, осознавая, что значит быть Охотником за Смертью. Ты мне лучше вот что скажи, раз уж ты такой дока по части мудрых планов: каким таким способом я сумею убедить всех «возрожденных» прекратить, в преддверии победы, атаку на Голгофу и пуститься в погоню за одним-единственным человеком?

— Мы с Лабиринтом совместными усилиями постараемся заставить «возрожденных» принять тебя за ребенка, пытающегося скрыться от них в прошлом. Думаю, они предпочтут пуститься в погоню за тобой, ибо вряд ли рискнут остаться без источника своей силы, а то и своего существования.

Оуэн призадумался.

— Хорошо, может, это и сработает. Но как, черт возьми, буду я путешествовать во Времени? У меня никогда не было такой способности...

— Напротив, она у тебя есть. И ты уже путешествовал во Времени, как раз здесь, когда прошел Лабиринт впервые. Вспомни, Оуэн...

Оуэн закрыл глаза, сконцентрировавшись на только что восстановленных воспоминаниях о своем первом путешествии по Лабиринту Безумия. На сей раз они были ясными, четкими, как будто все происходило вчера. Он вспомнил, как путешествовал назад во Времени, наблюдая разворачивавшуюся перед ним собственную прошлую жизнь, с ее значимыми моментами, ключевыми решениями, сделавшими его тем, кем он стал. Оказывается, это было совсем несложно, ведь время, по существу, не более чем еще одно физическое измерение. Но прежде чем взяться за эту последнюю, великую задачу своей судьбы, Оуэн решил, что имеет право сделать себе маленький подарок.

Он сконцентрировался, потянулся в прошлое и, дотянувшись там до одного человека, переместил его в будущее, в сокровенное сердце Лабиринта Безумия.

Когда Оуэн медленно открыл глаза, перед ним стоял его отец, Артур Охотник за Смертью.

Артур был молодым, примерно тех же лет, что и Оуэн. Он был одет в официальное придворное одеяние. На поясе его висели меч и дисраптер, волосы были такими же темными, как у сына, а глаза даже чуточку потемнее. Они смотрелись скорее как братья, чем как отец и сын. Оуэн взглянул на давным-давно умершего отца, и у него запершило в горле. Он не мог вымолвить ни слова. Артур огляделся по сторонам, более озадаченный, чем встревоженный, а потом обернулся к Оуэну и одарил его удивительной, чарующей улыбкой:

— Не припоминаю, чтобы мы встречались, хотя твое лицо... определенно кажется мне знакомым. Что довольно странно для столь необычного места. Может быть, ты просветишь меня насчет того, кто ты такой, где мы находимся и как я сюда попал.

— Это... будущее, — промолвил Оуэн. — Твое будущее. Я перенес тебя сюда, чтобы поговорить. Я твой сын, Оуэн.

Артур удивленно приподнял бровь:

— Моему сыну Оуэну в настоящее время четыре года, и хлопот с ним столько, что у прислуги не хватает проклятий. Три няньки уже сменились, ни одна возле него не засиживается. Можешь ты чем-нибудь подтвердить свое странное заявление?

Оуэн поднял правую руку и показал красовавшееся на его пальце родовое кольцо из массивного черного золота. Артур на мгновение задержал дыхание, а потом тоже поднял правую руку и показал такое же кольцо. Они медленно опустили руки, и Артур, глубоко вздохнув, сказал:

— Черт. Это действительно кольцо Охотников за Смертью, все без обмана. Только оно всегда было одно. Выходит, я и вправду имею дело с путешествием во Времени. Это впечатляет. А ты, значит, мой повзрослевший сын Оуэн. Судя по виду, дела у тебя сложились неплохо. Должен сказать, что ты здорово похож на своего деда. А как, хотелось бы знать, меня сюда занесло? Догадываюсь, что на это должна быть причина.

— Ты отнесся ко всему этому очень спокойно, — заметил Оуэн. — Безусловно, более спокойно, чем я.

Артур небрежно пожал плечами:

— Когда интригуешь при дворе императрицы, мало что может тебя напугать или выбить из колеи.

Он устремил на Оуэна пристальный взгляд:

— Скажи, Оуэн, в твоем времени я мертв? Убит из-за этих интриг?

— Да, — ответил без обиняков Оуэн. — Лайонстон велела тебя убить. Она подослала к тебе Кита Саммерайла, и он зарубил тебя прямо на улице. Никто не пришел на помощь.

— Что ж, — промолвил Артур, помолчав. — По крайней мере, она послала ко мне человека достойного. Не кого попало, а самого Саммерайла. Не сомневаюсь, что он и дальше будет совершать великие убийства. Буду ли я помнить об этом, когда вернусь?

— Не знаю, — сказал Оуэн. — В этом деле, в путешествиях во Времени, я новичок.

— Ну и черт с этим! Я не рассчитывал дожить до старости. Охотники за Смертью, как правило, до нее не доживают. Это цена, которую приходится платить за право быть не одним из многих, а вершителем судеб. Путь воина никогда не бывает легким.

— Да, — отозвался Оуэн, и гнев, закипевший в нем с новой силой, прорвался в его словах. — Я стал воином, каким ты всегда хотел меня видеть. Я возглавил восстание, которое свергло Лайонстон. У меня нет жены, ни семьи, ни того, кого я мог бы назвать своим сыном. Но зато твой ядовитый дар, отец, я получил. Я стал не просто воином, а чертовски великим воином.

— Ты, кажется, этим огорчен, — заметил Артур.

— А тебя это удивляет? Когда я стану чуть постарше, ты наймешь для меня уйму персональных наставников, которые займутся муштрой и выколачиванием из меня дерьма, пытаясь выявить во мне способность к «спурту» и сделать-таки из меня, в угоду тебе, великого воителя. Так вот, чтобы ты знал, мне никогда не хотелось становиться бойцом. Никогда! Чего мне всегда хотелось, так это стать историком и изучать прошлое. Запершсь в башне из слоновой кости, подальше от всех вершителей людских судеб и тех бед, которые они приносят людям. Но куда там! Ты и наше чертово семейное наследие все равно лишили меня возможности заниматься любимым делом. Мне, как я тому ни противился, пришлось иметь дело не с книгой, а с мечом и дисраптером!

Только сейчас на лице Артура появился намек на обеспокоенность. Он шагнул вперед и протянул руку, словно хотел обнять Оуэна, но, увидев его глаза, медленно ее опустил.

— Может быть, я действительно хотел привить тебе воинские навыки, не слишком интересуясь твоим желанием. Но, во-первых, точно так же в свое время поступал твой дед со мной, а во-вторых, «спурт» в любом случае пригодился бы тебе как средство самозащиты. А защищаться тебе в твоей жизни пришлось бы независимо от избранного поприща, ибо появиться на свет Охотником за Смертью означает получить по наследству великое множество врагов. Уж они-то поспешили бы прикончить тебя, едва уловив в тебе малейшую слабость. Я отдавал себе отчет в том, что вполне могу умереть до того, как ты станешь взрослым, и должен был позаботиться о том, чтобы как можно скорее превратить тебя в человека, способного выжить и продолжить мое дело. И вот теперь ты стоишь передо мной и говоришь, что стал воином. Можешь ты, положив руку на сердце, сказать, что дожил бы до этого часа, не обладая способностью к «спурту»?

— Ладно я, но как насчет заключенных тобой сделок? — настаивал Оуэн. — Это ведь ты согласился платить хайденам и Кровавым Наездникам дань Людьми в обмен на их поддержку.

— Восстание нуждалось в этой поддержке, — спокойно ответил Артур, — и мне пришлось заключить сделку, чтобы не провалить дело. Всегда существовала надежда на возвращение первого Охотника за Смертью, который своей властью расторг бы все эти соглашения. Да и я, по правде говоря, вовсе не собирался их исполнять, пусть бы это и грозило войной. Я политик, Оуэн, а не чудовище.

— Что ты, я никогда не думал о тебе как о чудовище. Ты ведь мой отец.

— Почему ты перенес меня сюда, Оуэн?

— Потому... потому, что я так и не попрощался с тобой.

К глазам Оуэна подступили слезы.

— Мне недоставало тебя, отец. Я сам тому удивлялся, но это было именно так. И мне очень хотелось рассказать тебе... что я во имя тебя довел твое дело до конца. Что восстание победило. Мне очень хотелось, чтобы ты мной гордился.

— Я всегда гордился тобой, Оуэн. Ты мой сын. И я очень рад, что мне выпала возможность увидеть, каким прекрасным человеком ты вырос.

Они крепко обняли друг друга. Два Охотника за Смертью наконец-то примирились друг с другом.

— Почему ты не перенес сюда и свою мать? — осведомился Артур, когда они разжали объятия. — Уверен, что она бы тоже порадовалась, глядя на тебя...

Тут он поймал взгляд Оуэна и осекся.

— О господи. Она умрет молодой?

— Я почти ее не помню, — сказал Оуэн. — Она заболела. Совсем внезапно. Ты почти не говорил о ней со мной.

— Черт. Черт! — Артур на миг отвел глаза. — Может быть, лучше всего мне и не вспоминать обо всем этом. Пожалуй, мне пора вернуться домой, Оуэн. Обратно в свое время. — Он посмотрел на сына и добавил: — Но я чертовски рад, что нам выпала возможность поговорить. Мне самому страшно недоставало отца, после того как его убили на той дурацкой дуэли. Я тоже так и не успел с ним попрощаться. Но уверен, что он так же гордился бы тобой, как я. Прощай, Оуэн. Прощай, мой сын.

По своей воле или отпущенный Оуэном, но Артур Охотник за Смертью отбыл сквозь годы назад, в свое собственное время. Будет он помнить об этой встрече или нет, его сын не знал. Несколько мгновений Оуэн стоял на месте, вспоминая минувшее, а потом пустил в ход свою способность перемещаться во времени. Он исчез, а когда над миром возник образ младенца из Лабиринта, уносящегося прочь, «возрожденные» взвыли от страха и ярости.

«Звездный бродяга» уже едва удерживался на орбите, и лишь последний из щитов еще позволял кое-как отражать непрекращающиеся атаки. И в кормовых, и в носовых отсеках зияли пробоины, герметизация нарушилась, и если в некоторых секторах не бушевали пожары, то лишь потому, что они утратили атмосферу и туда уже ворвался вакуум. Пульты управления были разворочены взрывами, большинство орудий вышло из строя, а немногими оставшимися Хэйзел управляла через резервную, аварийную систему огневого контроля.

На мостике уже вовсю полыхал огонь, создавая вкупе с пульсирующим красным аварийным свечением впечатление пребывания в аду. Хэйзел давно потеряла счет ожогам и мелким ранениям, нанесенным главным образом осколками разлетавшихся приборов. Ей было не до того, все ее мысли были сосредоточены на оставшихся орудиях. Она всегда знала, что умрет в одиночку, до последнего вдоха нанося удары врагу.

Следовавшие один за другим взрывы чуть ли не разрывали «Неустрашимый» на части, из многочисленных пробоин под давлением вытекал воздух. Правда, аварийная автоматика, накладывая изнутри пластыри и отсекая разгерметизированные секторы, еще поддерживала жизнеобеспечение ряда отсеков, но число таковых неуклонно уменьшалось. Все меньше орудий вело огонь: огневые точки, одна за другой, безжалостно подавлялись противником. Щиты опускались по всему кораблю.

Не покидавший мостика капитан Сайленс чувствовал, как умирает вокруг него его корабль, но сохранял незыблемое спокойствие, помогавшее поддерживать дисциплину в команде. Другое дело, что половина вахты на мостике уже погибла и разрушенные станции пожирало пламя. Палубу усеивали тела, но заняться ими ни у кого не было ни сил, ни времени. Сайленс атаковал врага в лоб, вызывая на себя самый яростный огонь и не давая противнику возможности задуматься о чем-то другом. Он, как всегда, безупречно исполнял свой долг, готовясь умереть вместе со своим умиравшим дюйм за дюймом кораблем и со светлой грустью думая о том, что Фрост бы это, наверное, одобрила.

В открытом космосе эшрэи погибали тысячами, но на «возрожденных» бесстрашно обрушивались новые и новые волны яростных бойцов. Миллионы воскрешенных Лабиринтом эшрэев, не обращая внимания на потери, рвались вперед сквозь холодный вакуум, как могучие и безжалостные ангелы смерти, коих ничуть не пугали ни число врагов, ни их гигантские размеры, ни злобная природа.

Ярчайшим же из этих ангелов явил себя бывший человек по имени Кэррион, носившийся в пространстве подобно сияющей комете и поражающий корабли величиной с горы и луны могучими разрядами своего энергетического копья. Невиданная мощь, пробужденная эшрэями и подкрепленная Лабиринтом, неистовствовала в нем, позволяя пронизывать исполинские корабли насквозь, но даже он уже начинал уставать и телом, и духом, и лишь сила его воли не давала «возрожденным» поглотить его. При всем своем яростном могуществе он был очень мал. А они велики, и им не было числа.

Хэйзел д'Арк, капитан Сайленс и Кэррион вели свой смертный бой, вложив в него все свои силы, все свое мужество, не помышляя об отступлении, а лишь радуясь каждой выигранной минуте. Они смотрели смерти прямо в глаза, и никто из них не дрогнул бы первым. Все трое были готовы умереть, но к тому, что произошло в следующий миг, не был готов никто.

Неисчислимые полчища «возрожденных» бесследно исчезли.

Сражаться было не с кем.

Оуэн Охотник за Смертью устремился назад во Времени, и «возрожденные» погнались за ним.

Он, отважнейший и достойнейший из людей, уходил все глубже в собственное прошлое, снова отмечая вехи, знаменовавшие собой те перемены, за которые он был в ответе. Это походило на бег внутри радуги: все цвета его мира бежали вместе с ним, а снаружи неистово ревели голоса, все голоса разом. Слышал Оуэн и то, как позади него в ярости и страхе завывали «возрожденные», но здесь этот ужасающий вой казался совсем тихим. Он продолжал свой бег, наращивая скорость, и Время скользило мимо него, все быстрее и быстрее.

Недолгую задержку он позволил себе на мостике «Звездного бродяга», так и не покинувшего орбиту Мира вольфлингов. Битва с «возрожденными» только что началась, и он увидел Хэйзел, ведущую бой с бесчисленными врагами при ограниченной огневой мощи, но зато с безграничной отвагой. Это зрелище согрело ему сердце. Оуэн с радостью задержался бы здесь, хотя бы на столько, чтобы как следует попрощаться, но увы: «возрожденные» гнались за ним по пятам, и, пусть даже он перемещался во Времени, лишнего времени у него не было.

Он продолжал бег, ускоряясь так, что проносившиеся дни сливались в один. Целеустремленный, решительный, исполненный силы, Оуэн чувствовал, что мог бы так бежать целую вечность. Пусть «возрожденные» гоняются за ним сколь угодно долго, им все равно его не поймать.

Ощущая позади себя их ярость, опаляющую спину как жар чудовищного костра, Охотник за Смертью, смеясь, сбавил скорость. Он не хотел, чтобы «возрожденные», осознав тщетность своих усилий, прекратили преследование. Напротив, они должны были увлечься погоней и не прекращать ее до тех пор, пока ребенок не поймет, что ему делать. Успех задуманного, как это бывало уже не раз, целиком зависел от него, Оуэна Охотника за Смертью.

На бегу он мимолетно задумался о том, суждено ли ему вообще остановиться или во имя спасения человечества придется унестись в прошлое, возможно к самому мигу творения, к моменту Большого Взрыва. И погибнуть в нем, вместе с «возрожденными», чтобы подарить людям будущее. Такой путь был бы далек, длиннее, чем можно было себе представить, но Оуэн чувствовал в себе силы, чтобы его преодолеть.

Впрочем, на самом деле он думал, что это может и не потребоваться, ибо верил в ребенка. Пусть это всего лишь малыш, но не просто малыш, а Охотник за Смертью,

Он бежал все дальше, замечая порой проступавшие из вившейся вокруг него бесконечной радуги знакомые лица. Всюду, куда бы ни бросил Оуэн взгляд, оказывались люди, которых он знал. Создавалось впечатление, будто из океана Времени вытаскивался невод с воспоминаниями. Только вот в отличие от содержимого обычного невода то, что находилось в этом, можно было лишь увидеть, но отнюдь не поменять.

Так во всяком случае казалось ему, пока одно из мелькнувших лиц не привлекло его внимание настолько, что он просто не мог проскочить мимо. Резко остановившись, Оуэн вернулся в настоящее и материализовался в маленькой пустой комнатушке. Точнее, не совсем пустой. Мебели там почти не было, но зато находился человек. Кит Саммерайл. Малютка Смерть. Убийца его отца.

Появление Оуэна из ниоткуда было столь внезапным, что даже Саммерайл едва не утратил свою обычную невозмутимость.

— Охотник за Смертью! Вот это сюрприз. А все решили, что ты умер. Боюсь, королевская свадьба состоялась без тебя.

— Я здесь не ради свадьбы, — промолвил Оуэн так мрачно, что голос его едва ли не казался чужим, — а ради похорон. Твоих. Мой отец был достойным человеком. Ты убил его. За это я убью тебя.

Кит Саммерайл широко улыбнулся и обнажил свой меч:

— Приятно встретить старомодного аристократа. Того, кто еще чтит старинный кодекс чести, вражды и мести. Я всегда гадал, каково это, сразиться с тобой, легендой из легенд. Поговаривают, будто ты сверхчеловек, но, с другой стороны, многие считают, что и во мне осталось не так уж много человеческого. Из-за того, что я убью тебя, у меня, надо думать, возникнут неприятности. Но я это переживу. Я, знаешь ли, все переживаю, ибо представляю собой слишком полезное оружие, чтобы от меня можно было отказаться. Ну, а наша встреча, должно быть, была предрешена. Что за поединок: последний Саммерайл против последнего Охотника за Смертью. О счастливый день!

— Ты всегда был слишком болтлив, — буркнул Оуэн, обнажая меч.

— Так давай же без лишних слов сразимся. Это из-за тебя погиб мой дорогой Дэвид. Гори в аду, Охотник за Смертью.

Их мечи скрестились и, рассыпав сноп искр, со звоном отскочили один от другого. Некоторое время противники кружили, выбирая момент для удара, но ни тот, ни другой не имели ни времени, ни терпения для затяжного поединка. Единственное, что имело значение для обоих, это смерть стоявшего перед ним человека. Смерть, которая завершит собой долгую, тянувшуюся столетиями кровавую вражду.

Где-то на задворках сознания Оуэна прозвучал голос экстрасенса-провидца с Туманного Мира. Фраза звучала так: «Улыбающийся убийца, акула на мелководье, человек, которого остановит только его собственная рука. Малютка Смерть...»

Они оба были опытными, тренированными мастерами клинка, и их мечи мелькали в неподвижном воздухе быстрее, чем мог бы уследить взгляд обычного человека. У Оуэна имелся «спурт», у Кита «драйв», и оба они были в чем-то безумны.

Они рубили, кололи, парировали, делали выпады и уклонялись, когда смертоносная сталь со свистом рассекала воздух в доле дюйма от уязвимой плоти. Последнее, при всем их мастерстве, удавалось не всегда: оба нанесли и получили немало кровавых ран, однако ни один жизненно важный орган ни у одного из противников задет не был. Ни тому, ни другому не удавалось вынудить врага открыться настолько, чтобы можно было закончить дело смертельным ударом. Между тем бока обоих тяжело раздувались, воздух жег легкие, а мечи, по мере того как уставали руки и спины, становились все тяжелее. Ни один человек не смог бы выдерживать подобное напряжение так неистово долго и не выдохнуться. Рана в боку Оуэна, нанесенная вольфлингом, затянулась лишь недавно, и он уже чувствовал, что она вот-вот откроется снова.

Оуэну, однако, придавали сил нужда и отчаяние. Яростно отбив меч противника в сторону, он сделал стремительный выпад и острием клинка полоснул Саммерайла по лицу, вырвав один глаз. Из глазницы хлынула кровь, помещение огласил вопль боли и ярости, и Малютка Смерть рванулся вперед с неистовством, лишившим его обычной легкости. Оуэн парировал выпад и лишь в последний момент понял, что как раз на это Кит и рассчитывал. Резким поворотом своего клинка Саммерайл крутанул в сторону и меч Оуэна, причем с такой силой, что запястье его вывернулось под болезненным углом и пальцы разжались. Меч со звоном упал на пол, а тяжело дышавший Малютка Смерть, половина лица которого превратилась в кровавую маску, рассмеялся.

Но пока Кит наслаждался этим моментом торжества, Оуэн бросился вперед и обеими руками схватил Саммерайла за запястье. В одно мгновение он выкрутил противнику державшую меч руку и ею же вонзил собственный клинок Саммерайла ему в бок.

Вскрикнув, Малютка Смерть побрел на нетвердых ногах, сам не зная куда. Добивать его Оуэн не стал: смертельную рану он распознавал с первого взгляда. Долг по отношению к отцу был исполнен. Оуэн с удовольствием задержался бы, чтобы увидеть воочию, как умрет его враг, но ему следовало спешить. Пока он дрался, «возрожденные» существенно сократили разрыв. Подобрав свой меч, Оуэн вновь бросил себя в нескончаемый, хаотичный поток Времени и исчез из комнаты. Кит Саммерайл, теряя вместе с кровью жизнь, побрел, шатаясь, по коридору. Кем он был убит, никто так и не узнал.

Поединок с Саммерайлом не прошел для Оуэна даром: он больше не чувствовал в себе способности бежать вечно, он вымотался и получил множество ран. Теперь Охотник за Смертью корил себя за то, что потратил так много времени на личную месть, в то время как от него зависело выживание человечества. Доносившийся сзади вой «возрожденных» теперь звучал гораздо громче. Оуэн напрягся, стремясь увеличить расстояние между ними, но не смог. Он продолжал бег, и Время обтекало его со всех сторон, как многоцветная река, искрившаяся вехами памяти.

То и дело Оуэн мимолетно останавливался, выпадая из потока, чтобы попрощаться.

На краткий миг он материализовался в длинном каменном коридоре замка своей семьи, «Последнего Оплота», по которому, зажимая рукой рану в боку, медленно брел печальный, усталый Джек Рэндом, и некоторое время шел с ним рядом, чтобы составить ему компанию. Заглянув чуть дальше в прошлое, он увидел, как Джек входит и выходит из вневременья в недрах старого дворца Лайонстон, но в подробности не вникал: «возрожденные» приближались. Еще на миг он появился во внутреннем дворе Миссии святой Беа на Лакрима Кристи и окликнул Хэйзел, чтобы предупредить ее о Кровавых Наездниках, но опоздал. Немного подольше он пробыл в холле своего старого «Оплота» на Виримонде: ровно столько, сколько потребовалось, чтобы перехватить в воздухе брошенный в Хэйзел нож, убить метнувшего этот нож изменника, лорда Карстакиса, и устало улыбнуться Хэйзел, когда она уставилась на него в изумлении. Он очень многое хотел ей сказать и даже протянул ей руку, но она почему-то не взяла ее. Криво улыбнувшись, Оуэн хотел было в последний раз сказать, что любит ее, но вынужден был продолжить бег. «Возрожденные» настигали.

Теперь Оуэн Охотник за Смертью уходил все глубже и глубже в прошлое, поддерживая в себе способность бежать за счет собственной внутренней энергии. Ему казалось, что сейчас он бежит гораздо медленнее, но, похоже, замедлились и «возрожденные». Они не прекратили погони, но разрыв между ними, пусть он и был невелик, больше не сокращался, хотя кипящая ярость и ненависть врагов и обжигала его с прежним жаром.

И тут неожиданно бег завершился. Оуэн выжег в себе всю дарованную Лабиринтом энергию и выпал из Временного потока в прошлое, материализовавшись в. холодном, мглистом закоулке Мистпорта в один из моментов своего первого посещения этого города. Задыхаясь, он рухнул на грязный снег. Из множества ран, заживить которые у него уже не было сил, сочилась кровь. Сердце, его воля и долг побуждали его продолжать, но он, похоже, забежал настолько далеко, насколько это было возможно. Вся его сверхчеловеческая энергия была затрачена на этот безумный бег, и теперь он снова был всего лишь человеком. Медленно перекатившись в снегу на спину, Оуэн потянулся к мечу и дисраптеру, как будто от них мог быть хоть какой-то толк. Он ощущал присутствие «возрожденных», уже пребывавших на грани прорыва в физический мир. Вой надвигавшейся тьмы окрасился торжеством... и оборвался. Преследователи исчезли: их просто не стало. Оуэн медленно сел. Безлюдный переулок был тих и безмолвен. И вдруг перед ним появилась улыбающаяся Кэти де Ври.

— Молодец, Охотник за Смертью. Ты справился с задачей, «Возрожденные» затратили на погоню за тобой столько энергии и так ослабли, что уже не смогли противостоять воздействию ребенка. Сейчас, когда мы с тобой беседуем, он восстанавливает порядок, исправляя причиненное зло.

— Тебя ведь на самом деле здесь нет, верно? — спросил Оуэн, с трудом поднимаясь на ноги.

— Увы, нет. Я всего лишь запись, помещенная в твое сознание. Это наш последний контакт, я хотел лишь поблагодарить тебя. Только ты мог справиться с этим, Оуэн. Только ты.

— Здорово! — сказал Оуэн. — А теперь как насчет того, чтобы подбросить меня домой?

Кэти печально посмотрела на него.

— Прости, Оуэн. На то, чтобы сделать, что требовалось, пришлось использовать все, что имелось у ребенка. На помощь тебе, увы, ничего не осталось.

— Обычное дело, — проворчал Оуэн. — Думаю, мне придется подождать, пока моя сила восстановится до необходимого для возвращения уровня, и возвращаться своим ходом. Счастливо, Кэти.

Последние слова прозвучали вдогонку уже исчезнувшей фигуре. Охотник за Смертью огляделся по сторонам: переулок казался ему смутно знакомым, но в сумраке трудно было судить о чем-либо с уверенностью.

И тут из тумана донесся звук приближающихся шагов. Оуэн поспешно обнажил меч и почувствовал, что клинок оттягивает руку. Он устал, истекал кровью и находился далеко не в лучшей форме. Он даже не был уверен в том, что сумеет задействовать «спурт». Ввязываться в драку ему было явно не с руки, и он вжался спиной в стену, надеясь, что его не заметят.

Из тумана, шатаясь, появились темные фигуры, закутанные в грязные, с чужого плеча меха. И Оуэн, увидев их искаженные болью и алчным желанием глаза, сразу понял, кто это такие. «Плазменные детки». Наркоманы, находящиеся в полной зависимости от «крови», этого губительного, подавляющего волю и разрушающего волю зелья. Люди, способные убить и его и кого угодно ради одной-единственной дозы.

Туман не помог: глаза наркоманов отыскали его в сумраке, и тут же в их руках сверкнули ножи и острые осколки битого стекла.

«Чертова удача Охотника за Смертью, — сердито подумал Оуэн. — Вечно мне не везет».

Их было человек тридцать, никак не меньше. На пике своей формы Оуэн порубил бы их всех, не запыхавшись, но сейчас он был всего-навсего усталым, израненным человеком и понимал, что ему с ними не совладать. Чтобы исцелиться и напитаться энергией, Оуэну требовалось время, поэтому он повернулся и побежал по темному переулку.

Сапоги его скользили в мокром снегу, а сзади с улюлюканьем неслись «плазменные детки».

«Пророчество, пророчество...» — звучало в сознании Оуэна. Он заставлял себя бежать дальше. Выдыхаемый на бегу морозный воздух обжигал легкие. Мчавшиеся за ним рабы Крови издавали крики, в которых ярость и вожделение приобретали звериную окраску, напоминая вой стаи голодных волков. Оуэн был настолько вымотан, что глаза его начала заволакивать красноватая дымка, которую он разогнал сумасшедшим усилием воли. Его повело в сторону: качнувшись, он ударился плечом о стену какого-то дома, отскочил, не сбавив ходу, и нырнул в другой переулок, в надежде, что он выведет его на главную улицу. Он знал, что жители этого города, в большинстве своем, с законом не дружат, но на помощь против банды озверевших «Плазменных деток» можно было рассчитывать даже со стороны обитателей городского дна. Но переулок вел лишь к другим таким же мрачным улочкам: он бежал по грязному лабиринту запачканного сажей, истоптанного снега.

Только сейчас Оуэн заметил, что стоит ночь. Полная луна наполняла дрейфующие туманы серебристым опаловым свечением. Порой над головой мелькал красный или янтарный отблеск фонаря, но прохожих в такой час не было, а немногочисленные выходившие на улицы окна были плотно закрыты ставнями. Оуэн знал, что стучаться в них и звать на помощь бесполезно. Рассчитывать приходилось только на себя. Он побежал дальше, все чаще скользя и спотыкаясь, от усталости он с трудом сохранял равновесие.

«Ты умрешь в одиночестве... вдалеке от друзей и помощников...»

Оуэн улыбнулся, но улыбка вышла больше похожей на оскал. Не для того он преодолел такой путь и добился столь многого, чтобы умереть здесь, в каком-то безымянном закоулке.

Он побежал дальше, хотя ноги его настолько одеревенели, что он почти не ощущал соприкосновения своих глухо ударявших сапог с припорошенными снегом булыжниками неровной мостовой. Мысли его утратили четкость и начали путаться. Порой ему казалось, будто старые враги, живые и мертвые, бегут с ним рядом, чтобы составить ему компанию. Те, кому он хотел так много сказать, да так и не успел. Всегда казалось, что это" можно будет сделать попозже, в другой раз, что времени в запасе сколько угодно. Увы, оно имеет свойство кончаться, когда ты меньше всего этого ждешь.

Порой ему чудилось, будто он снова бежит сквозь Время, преследуемый «возрожденными». В такие моменты Оуэн гадал, будет ли ему когда-нибудь позволено остановиться и отдохнуть.

Наконец заплетающиеся ноги вынесли его из очередного проулка на небольшую площадь, которая оказалась тупиком. Ни одна улица, кроме той, по которой за ним гнались, туда не выходила. Бежать больше было некуда. Оуэн остановился, слегка наклонился, вбирая воздух, и оперся, чтобы не упасть на меч. «Ну что ж, — подумалось ему, — раз выхода отсюда нет, то мне, по крайней мере, не нужно больше никуда бежать».

Медленно выпрямившись, он огляделся по сторонам и гулко рассмеялся, поняв, почему это место показалось ему знакомым. Он уже был здесь. В этом самом тупике им с Хэйзел пришлось сразиться с целой маленькой армией зависимых от Крови. Здесь он нечаянно искалечил совсем юную девушку, которую пришлось убить. Может быть, именно этого Оуэн не смог простить себе до сих пор. По всему выходило, что после столь насыщенной, столь богатой событиями жизни оказалось, что он бежал по кругу. И круг этот замкнулся.

Они высыпали на площадь, еще более свирепые и озлобленные, чем запомнились ему по прошлому разу. Увидев загнанного в тупик человека, «плазменные детки» торжествующе взвыли. Правда, на мгновение они замешкались. По тому, как он стоял и как держал меч, они поняли, что нарвались на воина. Но их вожделение и мука были сильнее страха. Завывая по-звериному, они ринулись на него всей стаей. Шансов на спасение у него не было никаких. Но Оуэн все равно двинулся им навстречу. Он, будучи Охотником за Смертью, предпочитал встретить эту самую смерть в бою.

Проделав в толпе брешь выстрелом дисраптера (энергетический импульс смел с полдюжины оборванцев и на стольких же воспламенил их грязные меха), он убрал оружие в кобуру, сомневаясь, что ему выпадет возможность воспользоваться им снова. Так или иначе, схватка, скорее всего, закончится раньше, если энергетический кристалл лучемета успеет перезарядиться для следующего выстрела. Ему, наверное, следовало взять пример с Хэйзел и обзавестись защитным вооружением... Оуэн потянулся к внутренним силам и, удостоверившись, что они так и не восстановились, воздел меч и устремился вперед с древним боевым кличем клана Охотников за Смертью.

— Шандракор! Шандракор!

Хищная стая набросилась на него со всех сторон, размахивая ножами. Оуэн, не обращая внимания на их удары, рубил мечом налево и направо. Кровь с шипением лилась на холодный снег и, смешиваясь с ним, растекалась жижей под сапогами. Многие пали от клинка Охотника за Смертью и уже не поднялись. Но из-за численного превосходства они, наваливаясь всей массой, теснили Оуэна назад и назад. Наконец его спина уперлась в кирпичную стену. Отступать было уже некуда. Он сразил троих одним взмахом клинка, но не успел занести меч снова, как дюжина длинных ножей пронзила его насквозь, пригвоздив к стене.

Оуэн вскрикнул от боли и шока: рот его наполнился кровью. Он вскрикнул снова, когда ножи выдернули из его тела, а потом, когда враги вонзали их снова и снова, расталкивая друг друга в своем злобном азарте, уже не кричал. Ноги подогнулись, и Оуэн сполз по стене, оставив на ней липкое, кровавое пятно. По-прежнему опираясь о стену спиной, он сел в красноватую снежную жижу. Голова его бессильно упала, подбородок уткнулся в грудь. Самые рьяные и злобные из врагов продолжали осыпать его ударами ножей. После каждого такого удара тело его содрогалось, но он этого уже не чувствовал. Почти равнодушно Оуэн смотрел, как опускается его рука и слабеют все еще удерживавшие рукоять меча пальцы. Потом рука упала на снег, и онемелые пальцы медленно разжались, выпустив меч. Закутанная в обрывки меха фигура метнулась вперед, чтобы подобрать оружие. Оуэну показалось, будто он увидел знакомое лицо. Веки его уже опускались, изнутри расползался холод, но все же он вспомнил: то была та самая юная девушка, которую он изувечил и убил. В прошлом, которое было ее будущим. Он улыбнулся ей, и ему почудилось, будто она улыбнулась ему в ответ.

Время совершило оборот. Круг замкнулся. Цикл завершился своего рода искуплением.

«Хэйзел?»

Когда он умер, они стащили с него сапоги.

На орбите вокруг Мира вольфлингов продолжали вращаться покореженные остатки того, что еще недавно было великолепными кораблями, «Неустрашимым» и «Звездным бродягой». Связь между их командными рубками поддерживалась с помощью обзорного экрана.

И Хэйзел, находившаяся на мостике «Бродяги», и Сайленс с Кэррионом, стоявшие на мостике «Неустрашимого», пребывали в некоторой растерянности.

Сайленс только что получил послание с Голгофы, население и власти которой испытывали огромное облегчение, смешанное с полным недоумением: весь флот «возрожденных», в одно мгновение бесследно исчез, и на возможность его вторичного появления ничто не указывало.

— Это что же, выходит, мы их побили? — промолвила Хэйзел. — Я это к тому, что у меня вовсе не сложилось такого впечатления.

— Может быть, они просто устали отвешивать нам пинки, — буркнул в ответ Сайленс. — А если серьезно, то произошло что-то странное.

— Это уж точно, — подтвердил Кэррион.

— Все кончено, — прогремел внезапно в их головах могучий голос. — Оуэн Охотник за Смертью спас всех вас. Он отвлекал «возрожденных» до тех пор, пока не появилась возможность исправить старое зло. А теперь это будет сделано.

В следующий миг все находившиеся на борту «Неустрашимого» и «Бродяги» изумленно вскрикнули: покоившийся в кристалле младенец сосредоточился и снова возжег тысячу пребывавших в Черной Тьме солнц. Сосредоточившись снова, он оживил вращавшиеся вокруг этих солнц планеты, вернув им тепло, воду и атмосферу. Они снова стали пригодными для жизни. И наконец, потянувшись к «возрожденным», потерянным во Времени и пребывавшим в беспомощном состоянии, он вернул их в прежние тела в тех самых, прежних мирах, которым они принадлежали по рождению. Вернул в отправную точку, так что никто из них не знал, что произошло с ними и что творили они. Ибо в этом не было их вины.

Человечество навсегда избавилось от давнего кошмара.

Дитя потянулось к Ансили, и планета расцвела снова. Металлические леса покрыли ее поверхность от полюса до полюса, а затем младенец вернул туда эшрэев, дабы они пестовали эти леса, как было всегда.

Сайленс и Кэррион оба взирали на это со слезами на глазах.

Младенец же, сотворив все это, решил, что сделанного вполне достаточно, большее было бы избыточным вмешательством в естественный ход событий. Исправив содеянное им, пусть и неосознанно, зло, он восстановил все хорошее, что было им невольно разрушено, и уничтожил дурное, что было, тоже невольно, им создано. Он вздохнул, снова засунул в рот большой палец своей ручонки и погрузился в сон. С тем, чтобы видеть сны, учиться у Лабиринта и медленно расти в мире и покое. В ожидании того момента, когда человечество догонит его в своем развитии.

Он надеялся на это.

На мостике «Неустрашимого» Сайленс и Кэррион изумленно переглянулись.

На мостике «Бродяги» Хэйзел медленно покачала головой.

— Что с Оуэном? — спросила она. — Где он?

— Сожалею, — ответствовал голос. — Но Оуэн мертв. Я оставил полную запись нашего разговора на твоем компьютере. И на компьютере Сайленса. Это все объяснит. Ты можешь гордиться им. Но помните мое предостережение. Человечество должно быть наготове, ибо грядет Ужас.

— Он умер один, — простонала Хэйзел. — Меня не было рядом с ним.

— Он умер с честью, до конца оставаясь воином.

— Последний Охотник за Смертью, — вздохнул Сайленс.

— Нет. Остается ведь еще дитя. А возможно, у него будет новое начало. Все прояснится со Временем.

Хэйзел, издав вопль горя и ярости, едва не разорвавший ей горло, запустила двигатели, чтобы увести «Звездного бродягу» прочь от Мира вольфлингов и всего, что там случилось.

— Ох, Оуэн, Оуэн! Ты лгал мне! Ты обещал, что мы всегда будем вместе! Везде и всегда! Ох, Оуэн, а ведь я так и не сказала, что люблю тебя...

Слезы бежали по ее щекам.

«Звездный бродяга» нырнул в гиперпространство и исчез.

Капитан Сайленс и Кэррион вернулись домой, в пределы Империи и на Голгофу, где их ожидали почести и награды. Но никто из них никогда больше не видел Хэйзел д'Арк.

А глубоко в недрах новорожденной планеты, той, что была некогда Миром вольфлингов и потерянным Хайденом, Лабиринт Безумия дожидался встречи со всем человечеством.