"Монсеньор Кихот" - читать интересную книгу автора (Грин Грэм)

ГЛАВА VI О том, как монсеньор Кихот и Санчо посетили еще одно святое место

– Я рад, – сказал мэр, когда они выехали на дорогу, ведущую к Саламанке, – что вы наконец согласились надеть свой слюнявчик – как вы его называете?

– Pechera.

– Я боялся, как бы нам не оказаться в тюрьме, проведи эти жандармы проверку в Авиле.

– Почему? За что?

– Причина не имеет значения, важен сам факт. Во время гражданской войны мне пришлось познакомиться с тюрьмами. Так вот в тюрьме, знаете ли, всегда живешь в напряжении. Друзья отправлялись туда – и больше уже не возвращались.

– Но теперь-то… теперь же нет войны. Стало куда лучше.

– Да. Пожалуй. Правда, в Испании почему-то лучшие люди всегда хоть немного сидели в тюрьме. Возможно, мы никогда бы и не услышали о вашем великом предке, если бы Сервантес не оказался там, причем не однажды. Тюрьма дает человеку больше возможности думать, чем даже монастырь, где беднягам приходится вставать в самые непотребные часы на молитву. А в тюрьме меня никогда не будили раньше шести и вечером свет выключали обычно в девять. Конечно, допросы – штука довольно мучительная, но их вели в разумное время. Случая не было, чтобы в часы сиесты. Важно помнить, монсеньор, что, в противоположность настоятелю, следователь хочет спать в привычные часы.

В Аревало на стенах еще висели клочья афиш бродячего цирка. На них мужчина в трико демонстрировал непомерно могучие бицепсы и ляжки. Звали его Тигр или Великий борец Пиренеев.

– Как мало меняется Испания, – произнес мэр. – Во Франции вам никогда не покажется, что вы вдруг очутились в мире Расина или Мольера, а в Лондоне – что вы недалеко ушли от времен Шекспира. Только в Испании и в России время словно остановилось. Вот увидите, отче, у нас по дороге тоже будут приключения – в духе вашего предка. Мы уже сразились с ветряными мельницами и опоздали всего на неделю-другую встретиться с Тигром. Брось вы ему вызов, он наверняка оказался бы таким же ручным, как лев, с которым хотел схватиться ваш предок.

– Но я же не Дон Кихот, Санчо. Я бы побоялся бросать вызов человеку таких размеров.

– Вы недооцениваете себя, отче. Ваша вера – это ваше копье. Если бы Тигр посмел сказать что-то непочтительное о вашей возлюбленной Дульсинее…

– Но вы же знаете, у меня нет Дульсинеи, Санчо.

– Я имел в виду, конечно, сеньориту Мартен.

Они проехали мимо другой афиши, на которой была изображена татуированная женщина, почти такая же огромная, как Тигр.

– В Испании всегда обожали уродов, – сказал Санчо и хохотнул, издав свой странный лающий смешок. – Вот что бы вы стали делать, отче, если бы при вас родился урод о двух головах?

– Я бы окрестил его, конечно. Что за нелепый вопрос!

– А ведь вы были бы не правы, монсеньор. Вспомните, я же читал отца Герберта Йоне. А он учит, что если ты сомневаешься, сколько перед тобой уродов – один или два, то надо принять золотую середину и одну голову безоговорочно окрестить, а другую – с оговоркой.

– Право же, Санчо, я не могу отвечать за отца Йоне. Вы, похоже, читали его куда внимательнее, чем я.

– А в случае трудных родов, отче, если сначала появляется не головка, а другая часть младенца, вы должны окрестить эту часть, так что если появляется сначала та часть, на которую натягивают брюки…

– Обещаю вам, Санчо, сегодня же вечером возьмусь за изучение Маркса и Ленина, если вы оставите отца Йоне в покое.

– Тогда начните с Маркса и «Коммунистического манифеста». «Манифест» – он совсем коротенький, да и Маркс лучше пишет, чем Ленин.

Они переехали через реку Тормес и вскоре после полудня вступили в древний серый город Саламанку. Отец Кихот все еще понятия не имел о цели их паломничества, но он был счастлив в своем неведении. Саламанка – университетский город, где он юношей мечтал учиться. Здесь он сможет посетить ту самую аудиторию, где великий Хуан де ла Крус слушал лекции монаха-теолога Луиса де Леон, а Луис вполне мог знать предка отца Кихота, если тот в своих странствиях добирался до Саламанки. Оглядев высокие чугунные ворота, ведущие в университет, на которых изображен папа в окружении своих кардиналов, а в медальонах – головы всех католических королей, среди которых даже Венере и Геркулесу нашлось место, не говоря уже о крошечной лягушке, – отец Кихот пробормотал молитву. Лягушку ему показали двое детишек, которые тут же потребовали за это вознаграждение.

– Что вы сказали, отче?

– Это святой город, Санчо.

– Здесь вы чувствуете себя как дома, да? В здешней библиотеке находятся все ваши рыцарские романы в первом издании – стоят и потихоньку рассыпаются в своих переплетах из телячьей кожи. Сомневаюсь, чтобы нашелся такой студент, который снял бы хоть один с полки, чтобы сдуть с него пыль.

– Какой вы счастливый, Санчо, что вы здесь учились.

– Счастливый? Я в этом не уверен. Я чувствую себя здесь сейчас изгоем. Возможно, лучше было бы нам отправиться на восток, в направлении того отчего дома, которого я никогда не знал. В будущее, а не в прошлое. Не в тот дом, из которого я ушел.

– Через эти самые ворота вы входили, когда шли на лекции. Я пытаюсь представить себе юного Санчо…

– Но это не были лекции отца Йоне.

– А был хоть один профессор, которого вы готовы были слушать?

– О, да. В ту пору я еще наполовину верил. Человека, слепо верящего, я бы не мог долго слушать, но был там один профессор, который тоже верил лишь наполовину, и вот его лекции я слушал два года. Возможно, я бы дольше продержался в Саламанке при нем, но он отправился в изгнание – снова, как за несколько лет до того. Он не был коммунистом; сомневаюсь, чтобы от был социалистом, но он просто на дух не выносил генералиссимуса. Так что посмотрим теперь, что от него осталось.

На крошечной площади, над складками темно-зеленого, почти черного камня, возвышалась голова с острой бородкой, вызывающе задранная вверх, к ставням маленького домика.

– Тут он умер, – пояснил Санчо, – вон в той комнате наверху – сидел с другом у жаровни и грелся. Друг неожиданно заметил, что одна из ночных туфель Унамуно [Мигель де Унамуно (1864-1936) – испанский писатель и философ-богоискатель] тлеет, а он даже не шевельнется. На деревянном полу до сих пор осталась опалина от сгоревшей туфли.

– Унамуно… – повторил отец Кихот и с уважением посмотрел на вырезанное из камня лицо, глаза под тяжелыми веками, говорящие о напряженности и дерзости мысли.

– Вы знаете, как он любил вашего предка и изучал его жизнь. Живи Унамуно в те дни, он бы, пожалуй, поехал за Дон Кихотом на муле и звали бы его Пегач, а не Санчо [подлинная фамилия Санчо Пансы – Санкас, что значит по-испански «тонкие ноги»]. Многие священники вздохнули с облегчением, когда услышали о его смерти. Наверно, даже папе римскому стало без него легче. И Франко, конечно, тоже, если у него хватало ума признавать, что существуют сильные враги. В известной мере Унамуно был и мне врагом – ведь своей полуверой, которую я какое-то время разделял, он несколько лет продержал меня в лоне Церкви.

– Ну а теперь вы верите без оговорок, да? В пророка Маркса. Вам уже не нужно самому думать, Исайя сказал – и все. Вы – в руках истории, которая творит будущее. Какой же вы, должно быть, счастливый человек, что верите без оговорок. Вам будет только одного не хватать – достоинства отчаяния. – Отец Кихот произнес это с необычной для него злостью – а может быть, подумал он, с завистью?

– Верю ли я без оговорок? – повторил Санчо. – Иногда я в этом не уверен. Призрак моего профессора не оставляет меня в покое. Мне иногда видится, как я сижу на его лекции и он читает нам из какой-нибудь своей книги. Я слышу, как он говорит: «Тихий голос, голос сомнения, звучит в ушах верующего. Кто знает? Без такого сомнения могли бы мы жить?»

– Он так написал?

– Да.

Они вернулись к «Росинанту».

– Куда мы теперь поедем, Санчо?

– Поедем на кладбище. Вы увидите, что могила Унамуно изрядно отличается от могилы генералиссимуса.

Дорога к кладбищу, находящемуся на самом краю города, была скверной – нелегко тут ехать катафалку. Покойника, подумал отец Кихот, слыша, как стенает «Росинант» при переключении скоростей, изрядно поболтало бы, прежде чем он достиг места упокоения, но, как вскоре выяснилось, места для упокоения новому пришельцу не осталось: вся земля была занята горделивыми надгробиями предшествующих поколений. У ворот им дали номерок – совсем как в гардеробе музея или ресторана, и они пошли вдоль длинной белой стены с нишами для урн, пока не достигли ниши номер 340.

– И все-таки я предпочитаю это пещере генералиссимуса, – заметил Санчо. – Одному лучше спится в маленькой постели.

По дороге назад, к выходу, Санчо спросил:

– А вы прочитали молитву?

– Конечно.

– Ту же, что и за генералиссимуса?

– Есть только одна молитва по умершим, кем бы они ни были.

– Такую же вы прочитали бы и по Сталину?

– Конечно.

– И по Гитлеру?

– Есть разные, Санчо, степени зла, как и добра. Мы можем с разбором относиться к живым, но не можем проводить такой грани между умершими. Они все нуждаются в нашей молитве.