"Человек из-под земли" - читать интересную книгу автора (Макдональд Росс)

Глава 26

Прежде, чем я доехал до Сан-Франциско, стемнело. Видимо, недавно прошел дождь — за Золотыми Воротами над океаном плыла череда туч. На мосту мое лицо обдувал влажный и холодный морской ветер.

У начала Хэвен-Роуд желтая металлическая табличка предупреждала о том, что проезд закрыт. Я остановил машину у обочины, запер дверцы и двинулся пешком по выбитому асфальту. Далеко стоящие дома были не видны с улицы, но между ветвей блестели огни. Из темноты раздался приглушенный голос:

— Лью?

На обочине дороги появился Вилли Маккей. На нем был темный дождевик и его усатое лицо казалось лишенным тела, словно явление на спиритическом сеансе. Я вступил за ним под сень деревьев и пожал его затянутую в перчатку руку.

— Они не появлялись, — сообщил он. — На твою информацию можно полагаться?

— Более или менее... — надежда, гнавшая меня на север, замерла в моей груди. — Эллен дома?

— Да. Но кроме нее — никого.

— Это точно?

— Да. Харольд видит ее через окно.

— Что она делает?

— Ничего особенного. Когда я спрашивал его в последний раз, похоже было, что она ждет.

— Пойду-ка я поговорю с ней...

Вилли взял меня за руку повыше локтя и крепко сжал.

— Правильно ли ты поступаешь, Лью?

— Возможно, она что-то знает о них. Она — мать старшего паренька.

— Ну, не буду тебя задерживать.

Он отпустил мою руку и я двинулся по размытой грязной аллейке к дому.

Дом со своими остроконечными башенками-близнецами, устремленными в небо, словно сошел со страниц средневекового романа. Но очарование развеивалось по мере приближения. В полукруглом витражном окне над входом не доставало части стекол, словно зубов в старческой усмешке. Расшатанные ступени веранды заскрипели под тяжестью моих шагов. Когда я постучал, двери сами со скрипом отворились.

В освещенном холле появилась Эллен. Ее глаза и губы остались настолько неизменными со времен, когда была сделана фотография, что седина в ее волосах поражала. На ней было шерстяное трикотажное платье с длинными рукавами и длинной широкой юбкой с пятнами всех цветов. Движения ее были неосознанно задумчивы. Она подошла к дверям с выражением тревоги на лице, сменившимся испугом.

— Кто вы такой?

— Мое имя Лью Арчер. Двери сами открылись...

— Нужно починить замок... — она несколько раз повернула ручку. — Вы сыщик, не так ли?

— Вы неплохо проинформированы.

— Звонила Марта Крендалл. Она сказала, что вы ищете ее дочь.

— Сьюзан не появлялась?

— Пока нет. Но Марта говорила так, словно вот-вот приедет, — она глянула в темноту за моим плечом. — Кажется, с ней мой сын...

— Видимо да. С ними также внук Лео Броудхаста.

Она казалась потрясенной.

— У Леона Броудхаста есть внук?

— Если вы помните, он оставил сына. У того, в свою очередь, тоже был сын. Его зовут Ронни, ему шесть лет. Я нахожусь тут из-за него.

— Что они делают с шестилетним мальчиком?

— Этого я не знаю. И хотел бы спросить их об этом.

— Понимаю. Может, вы зайдете? — она широко повела рукой, так, что дрогнула ее грудь. В этом была какая-то неловкая грация. — Подождем вместе...

— Очень мило с вашей стороны, миссис Килпатрик.

Это ей не понравилось, словно этим именем я хотел напомнить ей о прошлом.

— Я бы просила называть меня мисс Стром, — сказала она. — Сначала это был мой псевдоним, но я уже много лет не пользуюсь другим именем. — Я слышал, что вы — художница...

— Не слишком хорошая. Но я много работаю...

Она проводила меня в просторную высокую комнату, стены которой были увешаны картинами, большей частью без рам. Красочные линии и пятна на них производили впечатление незавершенности, а, может, их и невозможно было завершить. Окна скрывались за тяжелыми занавесями, исключая трехстворчатое окно в эркере. Сквозь ветви деревьев на дальних холмах мигали огни Саусалито.

— Прекрасный вид! — сказал я. — Но вы не будете против, если я занавешу окно?

— Буду вам очень благодарна. Вы думаете, что за мной наблюдают с улицы?

Я глянул на нее и понял, что она говорит серьезно.

— Кто за вами наблюдает?

— Ну... Джерри, Сьюзан и этот малыш...

— Это не слишком правдоподобно.

— Да, я знаю. Но у меня весь вечер такое чувство, словно за мной кто-то наблюдает. Собственно, задергивание штор не слишком поможет, у того, кто там сидит, глаза как рентген! Все равно, как вы его назовете — Бог или дьявол...

Я отвернулся от окна и снова заглянул в ее не привыкшее к людским взглядам обнаженное лицо.

— Я даже не предложила вам присесть...

Она указала на высокое старое кресло с жесткой спинкой.

— Мне хотелось бы присесть где-нибудь, где мы не будем на виду.

— Честно говоря, мне тоже.

Она проводила меня через холл в маленькую комнатку под лестницей, нечто вроде кабинетика, способного вызвать клаустрофобию своей теснотой. Скошенный потолок только с одной стороны позволял не наклонять голову. К стене кнопками был приколот плакат с текстом «Четырех перемен» Гарри Снайдера[9]. С ним контрастировало старинное изображение рыбацкого судна, бившегося в волнах на фоне черного, ощетиненного скалами мыса Горн. В углу стоял старинный металлический сейф с надписью на дверце: «Вильям Стром и Ко. Торговля лесом».

Моя спутница присела на угол стола возле телефона, предоставив мне удобное вертящееся кресло. Вблизи я чувствовал запах ее тела, он был приятным, хотя слегка неживым, словно запах сухих листьев. Меня волновало странное любопытство, мучит ли ее по-прежнему та страсть, по приказу которой она когда-то взбиралась с Лео Броудхастом к домику наверху каньона? Она увидела вопрос в моих глазах, но ошиблась, толкуя его. А может, не так уж и ошиблась...

— Я не такая уж сумасшедшая, как вам кажется, мистер. Раза два меня посещали мистические видения, и я знаю, что каждая ночь — это первая ночь вечности.

— А как быть с днями?

— Лучшие вещи я делаю ночью, — коротко ответила она.

— Я слыхал...

Она хватала на лету, а потому вскинулась:

— Вам что-то наговорила Марта...

— Она говорила о вас с глубоким почтением. Говорила, что вы спасли ей жизнь, когда она была молоденькой девушкой...

Это было ей приятно, но она не сменила темы.

— Вы знаете о моем романе с Лео Броудхастом. В противном случае, вы не произнесли бы этого имени.

— Я только объяснил, кто такой малыш...

— Видно у меня начинается паранойя...

— Возможно, самую малость... Это следствие одинокой жизни...

— Откуда вам это известно, доктор?

— Я не доктор, я лишь пациент. Моя жизнь также одинока...

— По собственной воле?

— Нет, это была не моя воля. Меня не выдержала жена. И я уже смирился с этим.

— Я тоже. Я полюбила одиночество, — заявила она без достаточной уверенности. — Временами я рисую ночь напролет. Мои художества не требуют дневного света. Я не рисую того, что отражает свет. Я изображаю состояния духа.

Перед моими глазами всплыли картины на стенах ее комнаты. Они скорее напоминали тяжелые контузии и открытые раны...

— Марта вам не говорила, что Джерри получил травму? Кажется, у него сломана рука...

На ее выразительном лице отразилась боль.

— Где он может быть?

— В дороге. Если, конечно, не нашел себе лучшего убежища...

— От чего он, собственно, скрывается?

— Вам это должно быть известно лучше, чем мне.

Она покачала головой.

— Я не видела его пятнадцать лет...

— Почему?

Она так развела руками, словно мне все о ней было известно. Это был жест женщины, отдавшей больше времени раздумьям и фантазиям, чем разговорам и действиям.

— Мой муж... мой бывший муж так и не простил мне Леона...

— Мне очень интересно, что могло случиться с Леоном...

— Мне также. Я поехала в Рено, чтобы развестись, он должен был приехать ко мне туда. Но так и не появился. Просто-напросто цинично пустил меня по ветру... — она говорила это легким, хотя и не лишенным горечи, тоном, как о чем-то давно перегоревшем. — Я не видала его с тех пор, как покинула Санта-Терезу.

— Куда же он поехал?

— Откуда мне знать? Я не получала от него никаких известий.

— Похоже, он уехал за границу...

— Откуда вы знаете?

— От Марты. Она утверждает, что ей сказали это вы.

Это слегка сбило ее.

— Возможно, я и говорила что-то такое... Лео часто обещал увезти меня на Таити или на Гавайи...

— Обещаниями он не ограничился. Насколько мне известно, он забронировал два места на английском судне, шедшем через Ванкувер в Гонолулу. Корабль назывался «Свенси Кастл» и отплыл из Сан-Франциско около 6 июня 1955 года.

— И Лео отплыл на нем?

— Во всяком случае выкупил билеты. Вас не было с ним?

— Нет. В это время я уже, по меньшей мере, неделю была в Рено. Видно, он уехал с другой женщиной...

— Или один, — заметил я.

— О, нет! Лео не выносил одиночества. Кто-то должен был находиться при нем, чтобы он чувствовал, что живет. Собственно, это и было одним из поводов к тому, что я вернулась сюда, когда он меня бросил. Я хотела доказать себе, что смогу жить одна, что не испытываю в нем необходимости. Я родилась в этом доме, — она говорила так, словно все пятнадцать лет ожидала слушателя. — Это дом моего деда. Я воспитывалась здесь, у бабушки, когда моя матушка умерла. Это целое событие — такое возвращение в дом своего детства, одновременно интригующее и поражающее! Я чувствовала, что я невероятно молода и в то же время невероятно стара. Словно дух этого дома...

«Похоже на то, — подумал я. — В этом старомодном длинном платье, одновременно юная и древняя, внучка и бабка в одном лице, не лишенная шизофренического налета...» Она нервно встряхнулась, недовольная собой.

— Я совсем вас заговорила! Наверное, это жутко тоскливо!

— Ничуть! Меня интересует Лео. Я немного знаю о Нем. — Честно говоря, я тоже. Года два я засыпала с мыслью о нем и просыпалась в надежде увидеть его сегодня... А потом вдруг поняла, что совершенно не знаю его. Все в нем было внешним, вы понимаете?

— Не слишком...

— Ну, ведь вы знаете! Я хочу сказать, что у него не было внутренней жизни. Он был человеком действия — и это все. Весь он выражался в действии.

— В каком действии?

— Во время войны он участвовал в девяти или десяти десантах на Тихом океане. После войны выступал в регатах, играл в теннис, в поло...

— Немного же времени у него оставалось для женщин...

— Ему не требовалось много времени, — с терпкой иронией ответила она.

— Таким как он, мужчинам без внутреннего мира, это не нужно. Я понимаю, это похоже на ревность и обиду, но на самом деле все совсем не так. Я любила Леона, может, и сейчас люблю. Не знаю, что бы я делала, появись он сейчас на пороге...

Она глянула на дверь.

— А это возможно?

Она качнула головой.

— Я даже не знаю, жив ли он...

— У вас есть повод думать, что его нет в живых?

— Нет... Но я часто убеждала себя, что он мертв, чтобы легче перенести все это. Он ведь даже не позвонил мне в Рено...

— Для вас это было ударом?

— Я проплакала всю зиму. Но забилась сюда и как-то выстояла. Теперь моя жизнь словно проходит на экране...

— Вы никогда не чувствуете себя одинокой, мисс?

Она твердо глянула на меня, словно проверяя, не собираюсь ли я случайно ввалиться в ее жизнь. Видимо, убедилась, что не собираюсь, потому что ответила:

— Я всегда чувствую себя одинокой. По крайней мере, так было, пока я не научилась жить в одиночестве. Вы поймете, что я хочу сказать, ведь вы тоже одиноки. Эдакое вечное сожаление о самой себе, когда винить во всем можно только себя...

— Это мне знакомо, — подтвердил я, чтобы иметь возможность вернуться к разговору о ее замужестве, казавшемся мне зерном проблемы. — Почему вы ушли от мужа, мисс?

— Между нами все было кончено...

— Вы не тосковали по мужу или по сыну?

— По Брайану — нет. Он был груб со мной, этого я не могла простить.

Он угрожал, что убьет меня, если я попытаюсь забрать Джерри или хотя бы увидеться с ним. Конечно, я тосковала по малышу, но научилась обходиться без него... Сейчас мне уже и впрямь никто не нужен... в прямом смысле...

— А в переносном?

Ответом была улыбка, глубокая и настолько выразительная, словно ее лицо отражало тончайшие светотени мыслей.

— В переносном смысле все совсем иначе. Разумеется, я чувствовала себя предательницей. Больше всего меня мучила тоска по детям. Не только по Джерри, но по всем, которых я учила... Долго перед моими глазами стояли их лица, в ушах звучали голоса...

— Например, голос Марты Крендалл?

— Да, она была из моих детей.

— Вместе с Элом Свитнером и Фрицем Сноу...

Она глянула на меня сердито.

— Вы все обо мне разузнали, мистер! Я не такая уж важная фигура, поверьте мне!

— Возможно. Но на эту троицу я натыкаюсь постоянно. Они познакомились в вашем классе?

— К сожалению.

— Почему «к сожалению»?

— Потому что втроем они были взрывоопасны! Разумеется, вы слыхали об их лос-анжелесской эскападе?

— Да. Не совсем понимаю только, кто был вожаком. Элберт?

— Так считали все. Он один состоял на учете в полиции. Но лично мне кажется, что это была идея Марты. И именно она вышла сухой из воды, — задумчиво добавила она. — Ну, если можно сказать так о вынужденном браке с немолодым мужчиной...

— А кто был отцом ее ребенка? Элберт Свитнер?

— Об этом спросите у Марты, мистер, — она сменила тему. — Элберт действительно умер? Марта говорила что-то такое по телефону...

— Он был зарезан вчера. И не спрашивайте меня, кто его убил, потому что я этого не знаю.

Она в смятении глядела на пол, словно зарезанный лежал у ее ног. — Бедный Элберт! Немного он получил от жизни. Почти всю ее провел в заключении...

— Откуда вам это известно?

— Я старалась не терять его из виду. Честно говоря, — добавила она после минутного колебания, — он был здесь на прошлой неделе.

— Вы знали, что он бежал из заключения?

— А если и знала, что с того?

— Вы его не выдали...

— Я не слишком законопослушный обыватель, — в ее тоне прозвучала тень иронии. — Это был его третий срок, он должен был провести за решеткой практически весь остаток жизни...

— За что он сидел?

— За вооруженное нападение.

— При виде его вам не было страшно?

— Я никогда его не боялась. Я была поражена, но не испугана.

— Что ему было нужно? Деньги?

Она кивнула.

— Много я не могла ему дать. Я не продала ни одной картины за достаточно долгое время.

— Вы дали ему что-то, кроме денег?

— Немного хлеба с сыром...

Книжка в зеленой обложке все еще была у меня с собой. Я достал ее.

— Похожа на мою старую книгу... — сказала она.

— Это она и есть, — я показал ей экслибрис.

— Откуда она у вас? Разумеется, не от Эла Свитнера...

— Нет, косвенным образом от вашего сына.

— Он сохранил ее?

Казалось, ее пугал каждый осколок прошлого, от которого она отреклась.

— Очевидно, — я показал ей карандашные каракули на первой странице. Но я хотел бы, чтобы вы посмотрели вот на это, — я открыл книгу и вынул объявление. — Не вы ли дали это Элу Свитнеру?

Она взяла листок в руки и всмотрелась в него.

— Да, я.

— Зачем?

— Я хотела, чтобы он получил немного денег. — Весьма подозрительный акт милосердия. Мне трудно поверить в полный альтруизм ваших побуждений.

Она была оскорблена, но не слишком, словно все это не стоило подлинного гнева.

— Что вы можете знать о моих побуждениях?

— Только то, что вы мне расскажете.

Она молчала с минуту или две.

— Наверное, это было любопытство. Я хранила эту вырезку несколько лет и не могла решить, что делать. Я не знала, кто поместил объявление. Но мне не известно, что стало с Леоном. Я подумала, что, возможно, Элберт узнает...

— Вы направили его в Санта-Терезу. Это была мрачная идея.

— Почему мрачная?

— Элберт погиб. Стенли Броудхаст также.

Я рассказал ей подробности.

— Значит, это Стенли поместил объявление в «Кроникл»... — прошептала она. — Я связалась бы с ним, если бы знала это. Я думала, что это Элизабет...

— Почему?

— Я помню, когда был сделан этот снимок, — она разгладила вырезку на колене, словно найденное птичье перо. — Его сделала Элизабет, когда она еще не знала, что мы с Леоном — любовники. Он о стольком мне напоминает! Обо всем, что я имела и потеряла...

Ее глаза наполнились слезами. Мои остались сухими. Я думал обо всем, что потеряла Элизабет Броудхаст.