"Азов" - читать интересную книгу автора (Мирошниченко Григорий Ильич)ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯКазаки гуляли три дня. Обнявшись, бродили по городу, пели песни. Московский дворянин Степан Чириков занялся плохим делом: еще во время празднества он стал подбивать казаков, чтобы те немедленно ушли из крепости. Он стращал их царской опалой. Но казаки отвечали Степану: – Собачий ты сын! Ты крепости Азова не брал и свету не видал! Крови ты не проливал!.. Геть, сатана! Чириков не успокоился. Он подбивал Петро Матьяша увести Запорожское войско из Азова. – Зачем вы турецких людей побили? – спрашивал всех Степан. – Зачем вы посла турецкого смерти предали? Проведают в Москве – и плахи вам никому не миновать! Петро Матьяш прислушивался, а Чириков все свое долбил и разжигал легкомысленного атамана: – Девки Калаш-паши тебе не дали. Коней всем пораздали, а тебя, храброго атамана, обделили… Донские атаманы эко заварили дело: купцами будут, а ты, Матьяш, как был без всякого богатства да без славы, так и останешься. Иди-ка лучше на Украину… Султан этого дела не оставит: пришлет корабли и войско несметное. А Татаринову не простит государь убийства посла. Припомнят ему в Москве и убийство воеводы Карамышева. Уйди-ка на Украину! Спасай свою душу! Хмельная голова Петро Матьяша совсем вскружилась. – А, бисово отродье! – вскипел Матьяш. – Я, мабуть, родился без сорочки, та без штанив и помру! А Чириков свое: – Уйди!.. Великий государь пожалует тебя наградой щедрой: деньгами, сукном, чаркой золотой! Ты самым ближним станешь у царя!.. Эти наущения Чирикова случайно подслушал Панько Стороженко. – Ге-ге!.. – позвал он Петро Вернигору. – Иди до мене! Тут крепость продають да славу сажей мажуть!.. Гей!.. Казаки! Сюды стрибайте! Черта в пирьях поймав!.. Петро Матьяш швырнул на землю шапку и пошел к столу, где сидел атаман Татаринов. Остановившись перед атаманом, он надменно расхохотался: – Живемо мы добре, атамане, горе у людей не позычаем! По твоему указу девку мою продали в Персию? – Продали по приговору войска и атаманов! – хмурясь, сказал Татаринов. – А може, то мини и не по нраву пришлось! Я ж жинки не маю. Я ж такий голий, аж ребра у меня свитятьця! Коней мини не дали! Жинки мини не дали! Славы мини не мае! За вище ж я воював оцю поганюку-каменюку? За вище ж мини така от вас доля? – Да почто ты, Матьяш, слова недобрые молвишь? Опасной пошел ты дорогой. – А дила у нас не буде з вами!.. Отдай-ка мини половину Азова. – Не дело ты завел, Матьяш, – серьезно сказал Татаринов. – Так у нас дружбу не крепят, а службу так не служат! Ты радость омрачаешь нашу… Попутал тебя нечистый. – А я требую: отдайте мини половину города, половину свинца да пороху! А то я зараз все вийско Запорижске подниму да перебью кого надо будет. Панько Стороженко и Петро Вернигора стояли тут же сзади Матьяша. И запорожские казаки собрались сзади него. Панько спросил: – А яку тоби половину дать? Оту або оцю? Оту, що до рички иде, альбо оцю, що в степь веде? – Оту, що до Дона веде! – ломаясь, ответил раскрасневшийся Матьяш. – Берить его, хлопци, за ноги да за руки, – крикнул Стороженко, – та понесем Петро до его половины! Запорожцы схватили Матьяша, понесли с шумом на Приречную стену и оттуда сбросили в реку. – Ото будет, хлопци, его половина! – сказали обозленные казаки. – Нехай вин выкарабкается альбо плыве к турецкому султану в гости! Казаки лихо плясали. Нечаев и Серапион лежали пьяные под возом. – В Москве одни кресты да церкви, – сказал, обнимая Серапиона, Нечаев. – Да что в Москве, – хрипло отозвался Серапион, – в Казани да в Астрахани церквей не меньше. Того добра повсюду много, а правды нет нигде! Мы голые с тобой, как бубен! – Зато остры, как бритва, – сказал Нечаев. – Нам хоть грамоту чернить, хоть вино из бочки пить, хоть печати ставить – рука набита. – Расскажи, Григорий, про попов московских, охота слушать. Я по Москве тоскую. – А что сказать? Трещит в башке, словно скребут там кошки! Э, вот припомнил, брат Серапион! Бывало, на Москве попы на трапезу сойдутся, – такая канитель пойдет… Серапион подхватил: – Верти волосья длинные… Занятно! Говори! – Все в рясах черных. В клобуках… А посредине стол под белой скатертью, подвязанной внизу, как конский хвост. Свет через сводчатые окна в хоромы льется… О господи, и пили же! Отец Наседка напивался до потери риз. Вина, братец Серапион, бывало всякого и лилось несчитанно. Свечи горят!.. От пива болит спина, а от меда – голова. Серапион задумчиво подсказал Гришке: – Свет через сводчатые окна в хоромы льется… Занятно! Дальше говори! – Свечи горят… – загнусил Нечаев. – Отец Наседка – еле можаху, и братия вся – еле можаху… Вина – море разливанное. Еды какой хочешь… А в Посольском меня дожидаются. Эх, на Москве бывало, Серапион, житье!.. – А не сбежать ли нам в Москву? – мечтательно спросил Серапион. – Там казнят. Нам-то придется уже помирать в степях иль в крепости! Кто-то вдруг крикнул со стены: – Дьяка атаман кличет! Где дьяк? – Гей! Дьяка к столу атаманскому! С чернилами, с бумагой дьяка ведите! – Не нас ли ищут, брат Серапион? – еле поднимаясь и пошатываясь, спросил Нечаев. – Кого ж еще? Ой, пьяны ж мы!.. Пойдем… Атаман Старой в присутствии московского дворянина Степана Чирикова и царского гонца, боярского сына Ивана Рязанцева, опрашивал бежавших из турецких крепостей донских и запорожских казаков. Стол атамана окружала огромная толпа. Старой спросил босого волосатого казака: – Что слышал ты и что видел в Тамани-крепости?.. Дьяк, запиши! – Там турки живут в смятении и в страхе. Боятся нападения. – Пойди попей, поешь! – сказал Старой бежавшему из Тамани. Дьяк с трудом записал слова казака. Подошел другой, бежавший из крепости Темрюк, горбатый седой старик. – Что слышал и что видел ты в Темрюке-крепости? – спросил его Старой. – Турки живут в ужасе, смятении, – подтвердил и тот. – Бежать турки собрались! Прихода ждут вашего… – Пойди попей, поешь… Дьяк, запиши! Подошел мальчонка в рваной рубашке, босой и грязный, с отрезанным ухом. И он то же самое поведал: – Из Керчи паша собрался уходить. Войско паши разбежалось. Дьяк все записал. – А теперь, Гриша, пиши-ка царю бумагу! – велел атаман Татаринов. – Пора нам отписать царю про все! – О господи! – вздохнул Нечаев. – Позволь мне, атаман, сходить к Дону, водой холодной освежить голову. Трещит в башке! А то я все титло царское перепутаю. – Сходи, сходи, – добродушно разрешил Татаринов. – Да не утони, дьяк! – Пойду с Серапионом. Поплелась пьяная пара к Дону, а вслед им, посмеиваясь, глядели казаки. Шли Нечаев и Серапион обнявшись и гнусавили песню: А как было в городе Азове, По край синя моря… Вернувшись, сели за стол, как ни в чем не бывало, разложили бумаги и, окруженные атаманами и казаками, стали писать отписку царю. «…Великий государь всея Руси, великий князь и самодержец Михаил Федорович…» – начал было Григорий старательно выводить царское титло. – Не так, – прервал его Татаринов. Дьяк задержал перо в чернильнице. – Надобно так: «Государю, царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси», а не вперед «великому»… «Холопи твои государевы, донские атаманы и казаки, Михайло Иванов сын Татаринов и все Великое Донское войско челом бьют…» Понял? Дьяк утвердительно кивнул. – Пиши!.. А войску, когда пишется отписка к царю, – стоять тихо!.. Войско затихло и насторожилось. Татаринов медленно произносил слова, а Гришка выписывал их на бумаге. – «…Великий государь! Без твоего повеленья мы взяли Азов-крепость июня в восемнадцатый день и утвердили в нем нашу христианскую веру. В тех винах наших ты, государь, волен над нами. И тебе, государь, сыздавна ведомо, что турецкие люди за твоим миром с нами шкоду чинят великую, ходят на наши украины войною, отгоняют лошадей, коров, всякий скот и казаков, и их женок и малых деток емлют да кровь невинную проливают, и большой полон за море продают…» Послышались вздохи в рядах казаков: все молча соглашались с тем, что продиктовал атаман. – «…И мы, государь, холопи твои, видя в русской земле разоренье от них, бусурманов, не стерпели…» Тимофей Разя, стоявший близко, вдруг перебил: – Да он, государь, поди, с боярами сам хочет склевать нашу казацкую вольность. Татаринов покосился на него: «Не вовремя-де слово вставил», – и сердито проговорил: – Ты помолчи!.. Пиши, Григорий, рта не разевай! Тут нашей головы, да не одной нашей, коснулось дело… Да лист с отпиской не вымарай чернилами, патлатый! Пиши: «…А под Азовом мы стояли восемь недель. И как подкопы взорвало, мы приступили к крепости со всех сторон и в город вошли с великим боем. Азовцев всех побили мы, и ни одного человека азовского на степь и на море не упустили, всех без остатку порубили… Голов и своих положили немало, многие казаки сильно поранены, но тех бусурманов под меч положили… Побили мы их за их неистовство. В последней башне турки сидели две недели и не сдавались. И мы ту башню подорвали здорово и людей в ней побили всех до единого. Верхний городок Ташкан разбит. Многие башни и стены мы разбили, иное место до земли прибили…» – Верно ли я сказываю? – обратился Татаринов к войску. В ответ хором: – Верно! Складно выходит. Любо, атаман! – Ну, Григорий, пиши живее: «…Мы взяли Азов на счастье чада твоего Алексея Михайловича! Удержим Азов за собою – и счастье твоему чаду будет великое. Не удержим Азова – и счастья чаду твоему не будет!.. Казаки весело подмигнули друг другу, поняв хитрость атамана. – «…Попомни, государь, что дружбу с тобой султан ведет, чтобы Польскую землю прибрать к себе. Хочет согнать запорожских казаков с Днепра-реки, а нас, холопей твоих, – с Дона-реки… А в письме своем он, султан, не ставит твоего царского титла, а пишет по-прежнему: «Королю Михаилу Федоровичу», а не «царю». Война под Смоленском прошла неудачно. Повинны в том Джан-бек Гирей и сам султан Амурат. По договору султана с Польшей, после войны в Смоленске запорожским казакам вольного житья на Днепре не стало… (Всех людей, которых турки берут в полон, казнят, надругаются, режут носы и уши, сбривают усы да бороды. И над посланниками твоими, государевыми, султан непрестанно чинит униженье и осмеянье… В тюрьмах же посланникам государя не дают корму по пять недель и больше…» – Передохни-ка, Гришка, я трубку выкурю, – сказал Татаринов. Всем была передышка. И войско закурило, задымило, громко заговорило, засмеялось. Пыхтя трубкой, Татаринов советовался со Старым, с Каторжным и с Наумом Васильевым. Обдумав все, Татаринов приказал писать дальше. Перо дьяка со скрипом выводило: «…Наших посланников Савина и дьяка Алфимова в Кафе сажали в башни, грозились убить их. Посла Кондырева сажали в башню в Темрюке. В Азове на посланников твоих, государь, кричали: «Убить их надобно! Обрезать носы и уши!» А сами, собаки, пишут тебе, государю, чтобы тебе быть с ними в дружбе и в братской любви!.. А в Бахчисарае татары казнили царского посла Ивана Бегичева… И мы, государь, за все неправды и вред, что сотворил нам турецкий посол Фома Кантакузин, за его ложь иудину, без твоего государева указа со всеми его людьми взяли и убили до смерти. И в том была воля божья и наша… Убили мы еще Асана – толмача Фомы, который своими чарами, злым волшебством и прельстительными грамотами немало нам навредил. Фома слал грамотки в Азов, Темрюк, Тамань и в Керчь, чтобы турские люди шли под Азов на выручку Калаш-паше. Людей мы перехватили… Он же, иуда Фома, писал тебе, государю, из Азова, через грека Мануйла Петрова, на атамана Ивана Каторжного, чтобы ты его, Ивана Каторжного, в Москве повесил. Он же, иуда, кафтаны привез на Дон – вину сгладить за наши через него муки большие. А нам их подарки не нужны! Четыре султанских платья мы сожгли на костре и пепел от них пошлем султану». Войско крикнуло: – Воистину пошлем! Любо! Дьяк Нечаев, согнувшись, продолжал скрипеть гусиным пером: «Великий государь! Чужим государям мы никогда не служивали, и у нас с турками и у тебя, государь, с ними не может быть единенья. Султану Амурату ни в чем нельзя верить, что ни говорит – все лжет! А тебе не пристало писать султану, что мы воры, разбойники. …А ныне многие люди с Большого Ногая, мурзы, горские черкесы хотят быть с нами в дружбе, под твоей государевой рукой. В крепостях: Тамани, Керчи, Кафе, Темрюке и в Крыму турки и татары живут ныне в великом страхе и собираются уйти вскоре или по указу султана идти вернуть Азов… Стены в крепости мы починиваем. Но казны у нас нету. Пороховой казны не стало. Порох и ядерную казну исхарчили, кладя их в подкопы. Наряду пушечного у нас: двести больших пушек, девяносто четыре малых, четыре наших фальконета. Свинца и ядер нету. Хлеба нету… Полон, который отбили у турков, кормить нечем… А крепости отдать назад не можно ни в коем разе. А хотя и отдать Азов, тем бусурманов не утолить и не задобрить войны и крови от крымских и от других поганых бусурманов не укротить, а только пуще тою отдачею на себя подвинуть. Лучше, государь, Азов тебе и всей земле принять и крепко за него стоять… …Мы взяли Азов своей кровью. Возьми его у нас в вечную славу и в вотчину и дозволь купцам из украинных городов ездить к нам с хлебными запасами и всякими товарами. Польза государству и твоему величеству от сего города будет великая… Живем мы в городе Азове, ожидаем божьей милости и твоего государского милостивого жалованья. И учини ты к нам, великий государь, свой государский указ о городе Азове! Пожалуй нас, твоих холопей!..» Татаринов умолк. На висках у него вздулись жилы. Войско стояло тихо. Нечаев вытер рукавом вспотевшее лицо. Одноглазый казак с черной щетиной на подбородке таинственно спросил: – А как же царь стоять-то будет по нашему письму? – Да как ему стоять? – сказал кто-то. – За нас он постоит! Мы насмотрелись, как наших христиан турки да татары привязывали к конским хвостам и тащили в Азов! Вернигора сказал, зло смеясь: – Цари – псари: жалю они не знають. Султан нашкодив, а казака повесять! Снова настала тишина. Над крепостью в тот час поднялся степной орел и стал низко кружить. Татаринов, вглядевшись в небо, с тревогой проговорил: – Добычу ли почуял? Старой сказал: – Покружится да улетит. Найдет себе добычу. Несколько казаков прицелились и грянули из самопалов. Орел камнем упал за крепостью. Татаринов спросил у войска: – Кого пошлем в Москву станицей? – Пошлем Потапа Петрова! Казак исправный. – Потапа!.. – Пускай коня седлает, – строго сказал Татаринов. – Пускай возьмет четырех казаков с собой. А ехать им, нигде не медля и часу, на Валуйки. Степану Чирикову Татаринов объявил: – Тебя тут не убили – и ладно сделали. Милость даем тебе от войска: езжай в Москву! А путь тебе к Воронежу – на стругах. Ивану Рязанцеву тоже приказали: – Езжай, боярский сын, в Москву и говори, что сам видел, что сам слышал, да только не ври! А путь твой конный – на Валуйки! Купцам и всем приезжим людям казаки пожелали доброго пути. Мурзы поехали к себе с хорошим добрым словом. Терские казаки отправились с Цулубидзе в город Терки. Легкая станица атамана Потапа Петрова вскоре помчалась на Валуйки, а там путь их – знакомый, опасный и нелегкий – лежал к Москве. |
||
|