"Азов" - читать интересную книгу автора (Мирошниченко Григорий Ильич)ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯФома Кантакузин захотел утром объявить атаманам и всему войску Донскому милостивое слово своего повелителя. Фома намерен был возложить торжественно на атамана четыре златотканых халата. Атаманы снова совещались в Алешиной землянке. Татаринов сказал: – А поглядеть бы, какую милость мы заслужили от султана… Каторжный прервал его: – Поди, Старой, и объяви Фоме, что мы согласны слушать его речи от имени султана Амурата. Поглядим, какие он доставил нам подарки. И по какой такой причине он их доставил нам, – вину, что ль, свою загладить? – Дело! – сказал Старой. – Пойду. Войско держать бы нам готовым. Татаринов поправил саблю. – Войско пойдет за мною, – заверил он и, надев шапку, вышел. На главной площади Черкасска накрыли столы белыми скатертями. Разостлали багдадские, персидские, текинские, турецкие ковры. Сто сорок два стола поставили рядком – так велели атаманы. В середине, на большом столе, лежал вепрь зажаренный – вверх торчали клыки. Рядом – дичь на подносах, икра, сазаны, стерляди, сомы, севрюга, мелочь всякая. Кадка большая с вином. Четыре кади с медом. В корзинах, сплетенных из молодой лозы и старого камышника, лежали мягкие коврижки, сухари. В круглых деревянных блюдах – сушеное мясо и горох. В мисках и тарелках разлит был сладкий взвар из диких груш. Длинные лавки у столов были накрыты повстинками и коврами. Иван Каторжный ходил строгий и задумчивый. – Ну, приглашай посла! – сказал он казаку. Фома Кантакузин пришел и сел за одним из главных столов. Два толмача, черноволосый Асан и бритый турок, стали за ним. Иван Дмитриевич Каторжный сел за другим концом стола – напротив грека. За ним стали два есаула в голубых кафтанах: Порошин Федор и Останьченок Василий. По правую руку донского атамана сел Михаил Татаринов, по левую – Старой. Справа и слева от них расселись бывалые рубаки, атаманы и казаки, известные всему войску и в других землях. К турецкому послу подъехали еще нарядные люди из его свиты, в чалмах и фесках, задержавшиеся накануне в Азове. Они сели к столу возле турецкого посла, который повелительно кивнул им головой. Вдоль главной улицы поставили еще столы без скатертей – для простых людей. К посольскому и атаманскому столу подавали яства Ульяна Гнатьевна и красавица Варвара Чершенская; расторопные раскрасневшиеся молодые бабы подавали рядовым казакам. Возле бочек с вином с черпаками и кружками стояли беглые дьяки и подьячие. Их дело было – подносить вино и не обделять гостей и казаков, раздать всем поровну. Царскую чашу первым поднял и выпил, тряхнув серьгой, Иван Каторжный. Прежде чем выпить, он произнес стоя: – Да здравствует наш царь, великий государь, во каменной Москве, а мы все, казаки и атаманы, – на Дону! Все крикнули: – Пьем за атаманов на Дону! Пускай царю сгадается, икнется. Налили в чашу царскую и Фоме. Расправив черное платье, он поднял чашу, сказав: – Пью за здоровье султана султанов и царя царей, великого Амурата Четвертого!.. (Толмач Асан переводил, казаки слушали.) Всяк волен или не волен служить ему, султану, своей саблей, но в великом нашем царстве любому казаку все станут кланяться, почитать любого и называть богатырем! – Асан переводил. – Здорово! Слыхали, казаки? – вырвалось у Татаринова. – А помолчи. Стерпи! – тихо сказал Старой. – Попьем, послушаем, – шепнул Татаринову Каторжный. – Ну, казаки и гости, – крикнул он, – пейте веселее! – Дело! – сказал Старой. – Вы, люди славного Дона! – возвысив голос, сказал Асан, переводя слова Фомы. – Отважные бойцы! Вам будет слава у нас во всех турецких городах! – Ну, слава богу! Кхе-кхе! – сказал и закашлялся Тимофей Разя. – Куда ж он гнет? – спросил есаул Порошин, нагнувшись к Татаринову. – А помолчи, Федька! – отмахнулся Татаринов. – Вам слава будет вечная в Стамбуле… – Царьграде, – поправил Осип Петров. – Вам слава будет вечная в Царьграде, – послушно сказал Асан. – А на Дону? – спросил Михайло Черкашенин, плеснув вино на землю. Посол сказал через Асана: – Вас станут называть наши люди храбрыми. Вы никого не боитесь, хотя иногда вас и бьют. От этих наглых слов всех передернуло. – Что ж тут выходит? – опять не сдержался Татаринов. – Купить султан нас хочет? Посол Фома невозмутимо выпил, поднялся. – Султан султанов пожаловал храброго атамана Наума Васильева султанским платьем. – Фома кивнул своим людям, и те торопливо сунули в его руки сверток. Посол медленно развернул его. За столом все затихли в ожидании. Посол держал в руках турецкий халат, шитый золотом, и турецкий пояс, на пряжке которого сияли два зеленых глаза. – Эко богатство! Клад! – поднявшись, с завистью сказали некоторые казаки. – За что ж он жалует Наума? – пронесся говор. – Чтобы помнил Москву! – сказали казаки. – Да где ж Наум? Наума не было. Он добывал вести под Азовом. – Ваш атаман Наум Васильев не пожелал бы иметь такой подарок? – Как же! Он давно его ждет! – сказали за него. – Куда пошел ваш атаман Наум Васильев? – вкрадчиво спросил Асан. Татаринов ответил: – Замешкался Наум, к вечеру прибудет. – А где замешкался?.. – Да дело ли тебе? Коней погнал и не вернулся с табора. – Хорош подарок! Червонцев сорок стоит? – спросил Тимофей Разя. – Ежели не меньше – берем… – Червонцев, может, сто! – Берем! Берем! – А награждают, детки мои, – сказал дед Черкашенин, – за то, что Наум сидел в тюрьме по их доносу. Будь я на месте Наума – не взял бы этого платья! – Подарками Фома потешил! – сказал Тимофей Разя. Где-то сзади, на широкой улице, во всю глотку заорал человек, видно, крепко пьяный: Да ходят соколи, да в небо соколи… Вьются соколи, ой, высоко ли!.. – Гей-гей! Стой! Иван Каторжный поднялся и грозно сказал: – А кто там пьяный? Поди сюда! – Да це ж я, голова всего Запорижского вийска, Петро Матьяш! – слезая с коня, сказал Матьяш, размахивая пистолетом. – Вы що ж, галушку вашей бабушке в ноздрю, атамана забыли? Чи хиба я туточки лишний? А може, я хочу зараз сидеть рядом с послами турецкими або с самим султаном? Га!.. Не нравится атаманам Матьяш. – Эй, казаки! Дьяки! Подьячие! – крикнул Каторжный. – Посадите Петра Матьяша рядом с турецким послом. Налейте ему браги! Двенадцать жбанчиков поставьте в ряд! – А ты не сказывся? – сказал Матьяш. – С турком не сяду я. Я ось де сяду! Поближче к атаманам да казакам. – И сел напротив деда Черкашенина. – Ты, дид, не зиркай так на мене. Я трохи выпив. А що тут такэ було до мене? Дед тихо сказал, что атаману Науму Васильеву Фома привез от самого султана золотое платье. – Э-ге! – крикнул Матьяш и подскочил. – Это? – и показал пистолем. – И дорогонькое то платье? Фома испуганно присел. – А покажить мини! Яке воно таке султаньске платье? Ни разу ще не бачив! – Да ты бы посидел молча, – сказал Татаринов и взял у Матьяша пистоль. – Не рушь нам дела. – Хлопци, вы не шуткуйте! Вы покажите мени платье султаньске! – А вон то платье! Погляди! Халат – нарядный, дорогой – держал Фома в руках, показывая всем. – Ге! Казаки! Воно щось в очи мои стрыбае! Якесь воно гадюче. Гидке турецке платье, – и, отвернувшись, сплюнул. – Дайте мени горилки чарку. Выпив две чарки вина, Матьяш затих. И Фома Кантакузин, глянув на него, немного успокоился. Чауш Асан достал еще один подарок, завернутый в персидский шелк. – А это дорогое платье, – проговорил чауш ласковым голосом, – султан султанов жалует атаману всего войска Донского Ивану Каторжному. Татаринов шепнул Старому: – То, видно, за Галату! – Да нет, за речку Быструю… Фома, взяв у чауша, поднял и развернул блестевший золотом халат. На поясе – два красных глаза. Фома сказал: – Возьми, атаман, султанское платье в подарок! – Как войско скажет, – сказал, вставая, Каторжный. – Я сам не волен брать подарки от султана. И от царя – не волен. Фома положил платье на руку и, чтобы соблазнить, зажал его целиком в кулак. Матьяш вскрикнул: – Ото ж чертяка! Чаровство! Фома разжал ладонь. Волшебное платье медленно зашевелилось, как живое, и расправилось. – Бери, Иван! – закричали со всех столов. – Бери! – Знатное платье! – шептали бабы. – Бери, Иван! – пробормотал Матьяш. – А будешь ли носить? Иван Каторжный окинул всех орлиным взглядом, взял султанское платье и молча сел. Все снова стали пить, шуметь и чарками греметь. Фома достал третий наряд, столь же драгоценный, приподнял, скатал его в шарик и незаметно передал Асану. – Это султанское платье получит тот, кто много послужил послам турецким, – сказал Фома Кантакузин. – Отдай его, Асан, атаману Алексею Старому. Толмач Асан засмеялся, вытащил из кармана своих штанов платье с синими блестками и поднес Старому, – Да он же волшебник! – неистово кричали казаки. И бабы вторили со страхом: – Турчин – волшебник! – Он же колдун! – сказал Тимофей Разя. И все притихли. Даже Матьяш раскрыл глаза. По приговору войска Старой взял платье. И снова стали пить, шуметь и чарками греметь. – А это платье, – сказал Фома, – султан султанов дарит наиотчаяннейшему, наихрабрейшему и наибыстрейшему атаману Михаилу Татаринову, совершившему большие подвиги… – А то ему за хана крымского! – сказали, смеясь, казаки. – Он еще не раз побудет в Крыму. Ладно, Татаринов, бери! Татаринов покосился и небрежно взял турецкий халат, тонкий как золотая паутина. Фома дал ему пояс, на нем два черных глаза. Казаки пили и весело шумели. Но дед Черкашенин, качая головой, сказал: – Перепились, не дай господь! Беды бы не было. Фома стал прохаживаться возле столов, пить с казаками, льстить атаманам. Чауши похлопывали дьяков по плечу. В пьяной сутолоке казаки не заметили, как турецкий посол услал куда-то трех человек из свиты. Но бабы увидели это и, подозревая нечистое дело, шепнули Каторжному. Тот кивнул головой, но остался спокойно на месте. Фома пил с казаками и весело смеялся… И когда все сидевшие за столом крепко перепились, Фома достал наборный пояс азовского начальника Калаш-паши, сверкавший алмазами, и объявил: – Это – особый вам подарок: выкуп за пленницу Давлат. Петро Матьяш, хотя и был пьян, быстро поднял голову: – Що? Выкуп? Кого выкупляете? И що той пояс стое? – О! этот пояс очень дорогой! – блеснув зубами, сказал толмач Асан. – Любые четыре башни, что в крепости, можно купить за этот пояс! – Хо-хо! Донцы! Четыре башни? Да мы возьмем уси ваши башни задарма! Купец!.. Фома, будто не слышав слов Матьяша, говорил: – Отдайте пленницу Давлат в обмен за пояс. Цена хорошая. Все подняли отяжелевшие от вина головы: – Дешевка, казаки! Не любо нам!.. Продать ее за Волгу! В Кизилбашии два пояса дадут! – Иван, – сказал Петро Матьяш с мольбою. – Наум не дав мени азовской девки. А я ж ее приметил. Отдай мени ее! На що тоби той пояс? Да я такий тоби достану пояс, що звезды перед им потухнуть. Отдай, Иван! Неначе мене сабля ожене! – Го-го-го! – гоготали казаки. – Фома! Ты дешево даешь! Иван, отдай ту бабу Матьяшу, чтоб лиха не было! Но атаман сказал, поднявшись грузно: – Я бабы не отдам! Так и скажи, Фома, своему Капаш-паше. – Ой, любо! Любо!.. – кричали казаки. Тише всех сидел в углу забытый всеми московский гость, посланник Чириков. Он на Дону был впервые. Казачья вольница его страшила и забавляла. Степан Чириков пил мало. Ему хотелось пить, но служба царская не позволяла, он не забывался: «Буйство пойдет, – думал он, – я доверенный государя, знай отвечай». А турецкий посол уже допытывался у пьяных, что делается на Дону, старался проникнуть в казачьи думы, прикидывался братом, хвалил царя и жаловался на вспыльчивого визиря, у которого он будто в нужде и в подчинении. Ульяне Гнатьевне (ему она очень понравилась) он подарил ожерелье из монет, угощал диковинными сластями… Потом откровенно стал уговаривать казаков идти в Турцию к султану на службу. – Всем будет в Царьграде и в других турецких городах слава вечная, – льстиво соблазнял он. – И жалованье вам пойдет большое, а атаманам награды. Идите с Дона в Стамбул, под руку Амурата! – Не сманивай! – ответил ему за всех Старой. – Султану нас любить не за что… В чужих землях нам жить непригоже. Славу за деньги не покупают. Ласка султанская нам не по душе, а хитрость его в глаза лезет. Азовцы причинили нам зло великое! Наших людей в рабов обращают, мучают. Забыть не можем! Терпеть позор не хотим. На море как ходили раньше, так будем ходить и впредь: без моря жить нельзя нам! Вдруг послышался конский топот. Атаман Каторжный насторожился. Татаринов вскочил. Взоры всех устремились к Прибылянским воротам. Оттуда неслась поднявшаяся пыль. Показался всадник. Взмыленный белый конь, прижав уши, высоко вскидывал копыта. По синему кафтану сразу узнали всадника – то был Наум Васильев. Он подлетел к столу, едва сдержав коня, и спрыгнул. Каторжный пытливо поглядел ему в глаза, переменился в лице и дернул себя за ус. А Наум молчал. Конь его фыркнул, копытами ударил. Трое всадников вслед за Наумом спрыгнули с коней и направились к Татаринову. Размахивая плетками, они о чем-то горячо ему докладывали. Татаринов украдкой поглядел на Фому, хмурясь, сказал что-то, – и трое казаков, вскочив на коней, помчались обратно. Каторжный обратился к пировавшим: – Попили, казаки? – Попили, атаман. – И ладно! Хватит… Теперь – дело! Все сразу отрезвели. Тимофей Разя и старик Черкашенин звали Наума: – Иди! Бери-ка золоченое платье! Султан тебе прислал! – А кто привез его? Не Фома ли? – спросил, темнея, Васильев. – Султан султанов… – начал было Фома. – А брешешь ты! – отрезал Наум. – А ну, подайте-ка платье – погляжу! Асан протянул Науму султанский подарок. – Ах ты холоп султанский! – вскипел Наум, обращаясь к послу. – Я тебя давно ждал. Из-за тебя, собака, я три года просидел! Да казаков со мной сколько сидело! Аль не знаешь, иуда!.. Фома дрожал от страха. Кругом казаки, возбужденные Наумом, шумели: – Не берем подарков вражьих! – Душа дороже золота! Да пускай он, басурманин, попомнит, куда привез турские платья… – А станет еще султан разорять нашу землю, – сказал Тимофей Разя, – и голову ему снимем, в корень Стамбул разорим! – Любо! Любо!.. Убить Фому! – раздались голоса. Молчавший дотоле московский дворянин вскочил, закричал: – Не дело! Опала будет царская на вас! Царь повелел мирно везти посла в Москву… – А мы Фому не пустим! – кричали казаки. – А вот отпустите! – старался перекричать всех Степан Чириков. – А вот и не отпустим! – сказали ему и атаманы. – А коль сказали все, то так и будет! – Царь всех казнит! Злодеи! Послов не сметь задерживать! Мне велено Фому доставить в целости. – Поедешь, царский холоп, в Москву, а Фома останется. Московский дворянин кричал еще и спорил, но Каторжный положил конец спору. – Взять турского посла! – приказал он твердо. – Он лазутчик на Дону! Мы давно то сметили! А Наум пояснил: – Лазутчик, предатель! Уже две грамотки успел Фома послать азовскому паше. Еще, сучий сын, послал трех человек с Черкасска и прошлой ночью послал другие отписки: все, знать, наши тайны… – А вы мне покажите те грамотки! – крикнул Чириков. – Придет пора – покажем. И не тебе, холоп, – царю! Посла и чаушей связали и посадили под стражу. А дворянину Степану Чирикову атаманы приказали идти к себе на двор. |
||
|