"Азов" - читать интересную книгу автора (Мирошниченко Григорий Ильич)ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯХолодная ясная зорька встретила донскую флотилию в море – за Азовом. Продрогшие казаки гребли дружно и ждали теплого солнца, чтобы согреться и обсушиться после ливня. Дед Черкашенин не заметил, как вдруг вырос перед ним остров. – Кажись, Бирючий остров, – сказал он. – Греби-ка навкось, к Федотовой косе. Верст на семь в сторону хватили. – А ты доглядай зорче, – угрюмо отозвался Иван Каторжный, лежа ничком на мокрых досках-горбылях. – Там где-то, за Бирючим, блуждает Старой. Соединиться бы пора. – Я доглядел уже, – заявил дед. – Старой скользнул за Безымянный. Слышь, веслами торкают воду? Кричи ему, пускай он завернет к тебе… – Э-гей! Старой, Алеша! – поднявшись, стал кричать Каторжный. – Плыви сюда! Минуй Бирючий! Греби к Федотовой косе. И, как эхо, прозвучало вдалеке: – Э-гей! Гребу к Федотовой! В полумгле показались струги с полвойском Старого; пришвартовались к заросшей камышами Федотовой косе. Соединилось войско. Покурили, пресной воды попили, погрызли сухарей и рыбы сушеной, и вскоре все войско тронулось в дальний путь – в Черное море, на соединение с Богданом Хмельниченко. Большое яркое солнце поднялось над водой. Пар с одежонок пошел, сохнуть стали. Над стругами носились крикливые чайки, прожорливые и зоркие. Сколько видит глаз, кругом вода. Зеленые волны тихо плещутся о борта стругов. Клонятся головы и шапки казацкие: сон одолевает. Старой медленно засыпает, а солнышко уже печет. Походный атаман с воспаленными глазами сидя дремлет. Старик Черкашенин глядит на рябь морскую, подставив спину солнцу. Дремлют казаки: тепло. Рубахи высохли и зипуны: жизнь пошла другая – далекая, морская! Походный атаман, очнувшись от дремоты, окинул войско быстрыми глазами, повеселел и крикнул: – Эй, вы! Орлы степные, казаки мои донские, носы не вешать! Чуете? Песни пойте! Толкните Левку Карпова. Запел звонкоголосо Левка Карпов: Войско подхватило знакомую песню. Все точно помолодели, повеселели, похрабрели! Когда струги с войском прошли уже в Черное море, дед притих, присмирел. Кряхтеть стал, ежиться, глядеть на воду и на дебо; а небо хмурело, и тучи над головой собирались. – Э-э! Братцы, худо! – сказал тревожно. – Следом звери морские по воде рыскать почали… Видать, пройдет буря большая. – Кончайте песню! – крикнул походный атаман. – По морю зыбь пойдет. Метните струги все поодаль! Подул сильный, порывистый ветер. Волны набухли и посинели. Вздулось море, стало приподымать струги и кидать их, как щепки. Струги отплывали подальше один от другого. Тряхнув серьгой, Каторжный поднялся и стоя наблюдал за порхающими челнами. Черное море кругом кипит, остервенело мечется. Старой тоже поднялся, глядит. Вдруг видит он: струг один подкинуло, ударило о другой, перевернуло. Поплыли щепки, а казаков – как не было. – Держите весла крепче! – кричал Каторжный, сам становясь грознее тучи. – Спасайте порох! А за высокими грядами волн кричали, надрываясь, казаки: – Ой! Браточки! Спасите! Потопаем… Швыряет струги в пьяном море; перепуталось все на свете! Где шапки плавают, где щепы прыгают, где бьет бревно… Грозно глядит атаман Старой. Повернувшись, кричит: – Кто грешен, братцы, сказывай! Кто брал вино в дорогу, сказывай! Ну, сказывай, кто нагрешил поболе всех! – Я грешен, атаман! – барахтаясь и захлебываясь в волне, кричал казак. – Подобрать! – командовал Старой. – Тяните в струг. Схватили за руки, за зипунишко мокрый. Казак сорвался. Снова схватили – за волосы, вытянули. – Яицкий есаул! – узнал походный атаман и, озлобясь, добавил: – Допросить Поленова! – В чем грешен? – спросил Старой. – А грешен в том, – сказал Поленов, рыгнув водой соленой, – доносы я писал. – Кому ты, мокрый пес, строчил доносы? – Царю писал. А был в неволе – служил персидскому царю… – Вот он, изменник! Доносы ложные писал… – Ой, ну, лазутчик, братцы! Пригрел змею Старой! Старой в бешенстве кричал: – Говори, собака, и бога не гневи! – занес кулак над головой Поленова. – Предал меня, весь Дон! – Пом-милуй, атаман! – Еще в чем грешен? – Ой, братцы вы мои, служил я королю, когда ходил к полякам с Филаретом! – Ну, море! Принимай изменника! – схватил Старой Поленова. Свирепый, весь красный, натужился, поднял над головой и бросил в море. Не стихло море ненасытное. Оно поглотило уже не один струг. Казаки тонут, барахтаются, взывают о помощи. Девятая волна пошла. Все вскрикнули и застыли, поднявши весла кверху. Девятая волна встала повыше стен азовских и выше стен царьградских, ревет, бежит и настигает. – Ну, казаки! – сказал Каторжный. – Не стихнет волна – снова ищите грешника. …Вскоре ночь пришла, и буря стихла. – Считайте струги! – скомандовал атаман… Недосчитались десяти больших стругов и трех сотен казаков. Есаул Поленов, уцепившись за доску, каким-то чудом спасся. Меж тем старик искал Чапигу[36]. Мамаева дорога[37] легла над головами. Сверкали мутно звезды. Казаки храпят на стругах: укачало. Походный курит трубку, ждет Богдана. Струги крутятся на месте. А Богдана все нет. Не сгинул же он в Казикермене? Не потонул же? Не обманул же: ведь саблю целовал Алешину! Взошла луна. Спиной легла к востоку, а рожками на запад. Переделила море надвое дорогой из серебра. Дед все смотрит на звезды. Глаза его слезятся. Где же Богдан? Не тухнет трубка атаманская. – Куда ж ты нас завел? – спросил тихо деда походный. Черкашенин ответил: – Завел туда, куда велел ты. Ошибки я не дал. – Куда ж Чапига делась? – Чапига тут, над головой. – Завел ты нас незнаемо куда, и бесперечь мы топчемся. Черкашенин обиделся: – Сиди да жди. Храпи, что ли, а нет – кури. Прождали запорожцев долго. Море совсем затихло; едва качает струги. Прохлада смежает веки, сон так и клонит голову. Ночь прошла, и звезды все померкли, а дед сидел и молча ждал. Весь день просидел, не сомкнув глаз. Настала снова ночь. Но звезд на небе не было, легли туманы низкие. Сгущаются туманы, а стругов не видать. Походный сказал, что поведет ватагу сам, без Богдана. Но дед возразил: – Не поведешь! Ты – атаман над войском. Я – атаман над небом. Богдан должен прийти! Настала третья ночь, а Хмельниченки все не было, И казаки уже роптать начали. Поднялся гневный Каторжный. Не выдержал, сжал кулаки пудовые, сказал: – Доколе будем ждать? Веди в Царьград! Эх, звездочет! – Коль срубишь голову – пойдешь в Царьград, – ответил старик. – Не срубишь головы моей седой – ждать будешь… Знай, море не забава. Легко загинуть в море. И слава в море трудная. Отец твой был крепче тебя. Он море знал не так, как ты. Волна опять взыграла. Море зашумело. Походный смирился, снова ждать стал. Чалма его блестит, серьга качается и трубочка пыхтит-пыхтит. Тут кто-то крикнул: – Весла! Огонь на чайке! То был огонь Богдана. Плеснулись весла хлестко. Приблизились и стихли. Поднялся Каторжный. Серьгой своей сверкает. Два струга сошлись и будто поздоровались. Богдан приветствовал Каторжного: – Здравствуй, брат! Куды сердце мое лежить, туды око мое бежить. Ни берега, ни сна, а вже найшов тебя я ныне! Иван ответил: – Здорово, брат! И войско крикнуло, кидая кверху шапки: – Днепру да Дону слава!.. Увидел старый Черкашенин, прислушался, просиял. Упал на дно струга – и сразу уснул. Его качали синие волны, а море песни пело приветные… |
||
|