"Трудное примирение" - читать интересную книгу автора (Грэхем Линн)

ГЛАВА ПЯТАЯ

Кэтрин была просто ошеломлена бесконечными рядами вешалок в гардеробной. А невысокая девушка по имени Гуилья все открывала и открывала дверцы: дневные костюмы, вечерние платья, домашняя одежда, полки с вязаными вещами, с бельем и бесчисленные ряды туфель, сгруппированных по цвету. Подсказка для женщины, не слишком хорошо различающей оттенки, с изумлением поняла она. Люк совершенно обновил ее гардероб.

Такую обширную коллекцию не перевезти за одну ночь. Потрясенная этой мыслью, она нашла только самое простое объяснение: видимо, Люк задумал перевезти ее в Италию еще несколько месяцев назад! Едва она потянулась рукой к одному из шелковых платьев, как Гуилья с самым озабоченным видом бросилась его доставать, ухитрившись при этом рассыпаться в похвалах по поводу идеи смены туалета.

— Grazie, Гуилья.

— Prego, singorina.

Гуилья услужливо кинулась доставать белье и туфли и почтительно понесла все это в спальню. Кэтрин поняла, в чем дело. Гуилья была здесь для того, чтобы ненавязчиво подсказывать ей, что надевать в каждом конкретном случае. Люк особенно придирчив к мелочам. Возможно, Гуилью даже проинструктировали запирать шкафы, если потребуют обстоятельства.

Было восемь вечера. Она проспала почти сутки, так бездарно потратив свой первый день в «Кастеллеоне». Укладывая ее вчера вечером в постель, Франческа, жена Бернардо, квохтала над ней как заботливая курица. Потом заглянул доктор Сципион, похожий на Сайта-Клауса толстый коротышка, который, как оказалось, был способен понять самые тонкие чувства.

Лишь когда он ушел, она поняла, что все время его визита она трещала без умолку. Только раз он поставил ее в тупик.

— Иногда память отказывает из-за того, что само сознание хочет что-то забыть. Оно захлопывает дверь ради самосохранения, — сказал он.

— Но мне-то от чего себя оберегать? — рассмеялась Кэтрин.

— Спросите себя, чего вы боитесь больше всего, там-то и может крыться ответ. Когда вы окончательно поймете, чего боитесь, тогда, возможно, сознание отопрет дверь, — сказал он. — Мне кажется, вы до сих пор к этому не готовы.

Чего же она боится больше всего? Когда-то это был страх потерять Люка, но с тех пор, как Люк сделал ей предложение, застарелые опасения рассеялись. А то, что шевелилось в кладовой ее памяти, еще не набрало такой силы, чтобы встревожить ее по-настоящему, — если не считать легкого беспокойства, которое она решительно гнала от себя.

В светло-вишневом облегающем платье, оказавшемся в груди теснее, чем предполагала Гуилья, судя по тому, как она схватила сантиметр, Кэтрин сидела за великолепным туалетным столиком в готическом стиле и с улыбкой узнавания разглядывала разложенные перед ней драгоценности. Вот часы с выгравированной датой ее знакомства с Люком — защелкнув их на запястье, она с удивлением отметила ощущение, будто давным-давно их не надевала. В одном кожаном футляре красовались изысканное бриллиантовое колье и серьги, в другом мерцал изящный браслет. Рождество в Швейцарии и ее день рождения, с нежностью припомнила она.

Она вышла из спальни на площадку бесконечной каменной галереи. Далеко внизу, в зале, она заметила лысину Бернардо. Она поспешила вниз и сказала на ломаном итальянском:

— Buona sera, Бернардо. Dov'e синьор Сантини?

Лицо Бернардо выразило отчаяние. Он стал ломать руки и бормотать нечто невразумительное. Она резко обернулась, и глаза у нее распахнулись от изумления. До нее донеслись резкие голоса, усиленные эхом бесчисленных переходов замка.

Одна из дверей была приоткрыта. За ней видна была высокая темноволосая женщина с подложенными плечами, что только вошло в моду, которая громко что-то доказывала кому-то невидимому, предположительно Люку. Или она, наоборот, оправдывалась? Понять было невозможно.

Кэтрин напряглась. Она без труда узнала Рафаэллу Перуцци. Та была единственным человеком из всех известных Кэтрин, кто мог позволить себе возражать Люку и не потерять при этом место еще до конца рабочего дня. Рафаэлла занимала в жизни Люка какое-то неясное положение, то ли друг, то ли подчиненный. И была к тому же самым способным генератором идей из всех женщин, работавших на «Сантини Электронике».

Она жила, дышала, ела, спала только ради денег… и ради Люка.

Они росли вместе. Он служил ей образцом для подражания. Она была упряма, безжалостна и до глубины души предана его интересам. Было время, она делила с Люком даже постель. Этого Кэтрин никто не говорил. Да в этом и нужды не было. Рафаэлла была частью прошлого Люка, но при каждом ее взгляде на него в ее глазах светилась надежда на будущее. Женщины, прошедшие через его спальню чередой мимолетных эпизодов, нисколько не беспокоили Рафаэллу. Ее обеспокоила Кэтрин.

«Тебе осталось полтора месяца. Развлекай его, пока можешь, — сказала она Кэтрин при первом знакомстве. — Если имеешь дело с Люком, больше чем на три месяца не рассчитывай, а при том, как ты одеваешься, дорогая, еще шести недель с тобой ему хватит за глаза».

Теперь заговорил Люк — и очень тихо. Рафаэлла резко всхлипнула и застрекотала по-итальянски. Кэтрин отошла, стыдясь, что не сделала этого раньше, смутно догадываясь о том, что вызвало эту сцену. Вчера Люк объявил о том, что собирается жениться. Рафаэллу это сразило. Участь Рафаэллы вызвала у Кэтрин странное сестринское сочувствие. Если бы не милость Божья, она могла бы быть на ее месте.

Люк был для Рафаэллы солнцем, вокруг которого вращалась ее жизнь. Она не могла бороться с его притяжением; и даже если солнце обжигало, она не могла соскочить с этой орбиты. Даже сознавая, что переходит установленные Люком границы, она не могла спокойно оставаться в стороне. Такова уж она была. Упорная, настойчивая, беспощадная. Порой именно сходство между Рафаэллой и Люком неприятно задевало Кэтрин. По закону подобия, не раз думала она с тоской, Люк и Рафаэлла были парой, чей союз был бы заключен на небесах.

Дверь вдруг с грохотом распахнулась. Бернардо как ветром сдуло. Кэтрин оказалась не столь проворна. Рафаэлла надвигалась на нее, точно акула-убийца, почуявшая сырое мясо, в ее твердом как алмаз взгляде сверкала непримиримая ненависть.

— Шлюха! — закричала она, бросаясь в атаку. — Он не верит моим словам, но я еще вернусь, и в руках у меня будут доказательства. И когда он их увидит, тебя просто вышвырнут отсюда, потому что он никогда тебе этого не простит!

— Рафаэлла!

Люк стоял в пятидесяти шагах от нее, напрягшись, точно изготовившаяся к прыжку пантера, лицо у него исказилось от ярости.

Она кинула на него взгляд, полный свирепого отчаяния.

— Я только хотела получше разглядеть «единственную по-настоящему честную женщину», которую тебе удалось найти! Ее следует внести в списки особо опасных элементов. И, приготовься, саго, — она направилась к выходу, — тебя ждет самое серьезное разочарование.

Тут снова появился Бернардо и почтительно вывел ее из зала. Кэтрин перевела дух. Рафаэлла, сорвавшаяся с цепи и упустившая добычу, могла напугать кого угодно. Ее угрозы поразили Кэтрин. Чему Люк не поверил? Что Рафаэлла собирается доказать? И чего Люк никогда ей не простит?

— Бога ради, о чем она говорила? — прошептала она через силу.

В нем еще клокотала скрытая ярость. Она ничего не смогла прочесть в его неподвижном темном взгляде. На миг ей показалось, что этот взгляд одновременно изучает ее и бросает ей вызов, однако он тут же насмешливо улыбнулся, и она отогнала от себя неприятную мысль.

— Это ни в малейшей степени не должно тебя беспокоить.

«Как бы не так», — подумала она, а он уже, жестом властелина обняв ее за хрупкие плечи, повел в изумительно обставленную гостиную.

— Да и Рафаэлла может больше не беспокоиться.

— Почему? — удивилась она.

— Потому что с этого момента она больше у меня не работает, — проговорил Люк бесстрастно.

Кэтрин сразу же охватило чувство вины. Вся жизнь Рафаэллы заключалась в ее карьере… Не столкнись они в зале, инцидента, что так разгневал Люка, могло бы не произойти.

— Люк, она была ужасно расстроена. Может быть, ее можно простить? — проговорила она после долгого молчания, поражаясь иронии судьбы, которая превратила ее в единственного защитника брюнетки.

— Что с тобой? — откровенно удивился Люк. — Она бы на твоем месте, ни минуты не задумываясь, перерезала тебе горло. Она ворвалась в мой дом, оскорбляла меня, оскорбляла тебя… и ты считаешь, я могу так это оставить? Не понимаю тебя.

— Она потеряла голову, а все потому… потому… — Кэтрин замялась под его пристальным взглядом, — потому что она тебя любит.

— Такой любви, спасибо, не надо, — отрезал он.

— Иногда, Люк, — прошептала Кэтрин, — ты бываешь очень жесток.

Лицо у него напряглось — видно, раздражение достигло предела.

— То есть я безжалостный, бесчувственный ублюдок, это ты хочешь сказать? — прошипел он.

Критиковать Люка не отваживался никто. Рафаэлла могла с ним спорить, но критиковать она бы даже мечтать не могла. Не слишком образованное семейство Люка просто благоговело перед его выдающимися способностями, которые выяснились еще в самом нежном возрасте, к тому же он очень рано начал вести самостоятельную жизнь, поэтому у него не выработалось потребности прислушиваться к чьим-либо мнениям, кроме своего собственного. Сейчас он вел себя совершенно неправильно, и не было никакой возможности сказать ему об этом прямо, не задев его самолюбия. Он не должен был так обращаться с Рафаэллой. Ведь она его старый друг, а не просто подчиненная. С другой стороны, зная о ее чувствах, он не должен был так приближать ее к себе. Это только порождало в ней несбыточные надежды.

— Я вовсе этого не говорила, — мягко возразила Кэтрин. — Не кричи на меня.

— Я и не кричу. Я восхищаюсь тобой. Ты просто какой-то ангел, порхающий среди облаков с арфой в руках! — выдавил он ядовито. — Ты даже представить себе не можешь, как это человек может чувствовать себя оскорбленным.

Кэтрин подняла голову.

— Я сказала только, что Рафаэлла заслуживает некоторого сочувствия.

— Сочувствия? Да если б ты истекала кровью на дороге, она стала бы продавать билеты на это зрелище! — заорал он. — Я выгнал ее, потому что ни на грош ей больше не верю. Я слишком хорошо ее знаю. При первой же возможности она ударит тебя ножом в спину, такая ни перед чем не остановится.

Он объявил это с такой неподдельной уверенностью, что Кэтрин невольно вздрогнула.

— И хватит об этом. Ты идешь обедать? — сухо предложил он.

— Ты дашь ей рекомендацию?

Повисла угрожающая тишина. Люк обернулся и встретил взгляд невыразимо прекрасных голубых глаз, глядящих на него с робким ожиданием.

— Per amor di Dio… Ладно, раз ты так этого хочешь! — прохрипел он, потеряв терпение.

Он не был рожден для компромиссов. Компромисс — это шаг к поражению, а с поражениями Люк мириться не умел. Кэтрин с аппетитом набросилась на обед. Люк отодвинул от себя закуску, проворчал что-то насчет температуры поданного вина, нетерпеливо барабанил пальцами по столу между переменами блюд и постепенно приходил в себя.

— Как тебе доктор Сципион? — поинтересовался он за кофе.

— Очень милый. Это местный врач? Люк вздернул брови.

— Он живет в Риме. Это одна из мировых величин в области амнезии.

— Ой, — Кэтрин почти задохнулась от смущения, — а я с ним обращалась совсем запросто!

— Одно из твоих самых больших достоинств — это способность обращаться на равных с кем угодно, вплоть до последней уборщицы, — сказал он, неожиданно накрыв ее руку своей, и его твердые губы расплылись в улыбке. — Давай согласимся на том, что твои манеры гораздо лучше моих. Кстати, есть несколько бумаг, которые ты должна подписать до свадьбы. Надо нам этим заняться.

Она прошла за ним в библиотеку, где он до этого был с Рафаэллой. Книги занимали все пространство от пола до потолка, у высокого окна стоял большой письменный стол. Стоило ей бросить взгляд на кипу документов, которую он держал в руках, как ее охватило настоящее смятение. Бумаги, которые надо заполнить… официально. Сбывается худший из ее ночных кошмаров.

— Вот… — Люк дал ей ручку, но она не слышала его объяснений. В ушах у нее шумело. — Подпиши здесь. — Смуглый палец указал место и замер в ожидании.

Бумага расплылась в серо-белое пятно. Кэтрин смущенно опустила голову.

— Просто п-подписать? — пролепетала она, с ужасом ожидая, что надо будет сделать что-то еще, о чем он не упомянул, поскольку, естественно, считает, что она сама сообразит.

— Просто подпиши.

Она медленно и аккуратно поставила свою подпись. Люк забрал документ и положил перед ней другой.

— Теперь здесь.

Она подписала и его, небрежнее и быстрее.

— Так? — Стараясь скрыть радость при виде его согласного кивка, она подняла бумагу. — Ты когда-то сказал мне никогда не подписывать то, что я не могу прочесть, — неуверенно пошутила она.

— Я был тогда глупее, чем теперь. — Он бросил на нее изучающий взгляд. Напряженное выражение на ее нежном лице стало ослабевать, но рука еще дрожала. — Это на итальянском, сага, — нежно добавил он.

— Я и не посмотрела как следует. Она неловко положила бумагу обратно. Прежде чем она успела отвернуться, на плечи ей легли руки и поставили ее прямо перед ним. Он сидел на краю полированного стола.

— А мне кажется, дело не только в этом, — тихо сказал он. — Ты не думаешь, что пришло время закончить эту игру? Не знаю, отдаешь ли ты себе отчет, но это мешает взаимопониманию между нами.

Она побелела как мел.

— Иг-гру? Он вздохнул.

— А как ты думаешь, почему я сам заказываю для тебя еду в ресторанах?

— Я… я не знаю… так быстрее, — пролепетала она, дернувшись, чтобы высвободиться, но он, казалось, этого не заметил.

— А я самым непостижимым образом угадываю: что ты хочешь заказать? — проворчал он. — Кэтрин, я заметил, что тебе трудно читать, еще в первую неделю, которую мы провели вместе в Лондоне. Я наблюдал за всеми твоими мучительными уловками, и должен сказать, меня это здорово поразило.

Ее изумленный взгляд затуманился внезапно нахлынувшими слезами. Она готова была сквозь землю провалиться. Его низкий голос, как бы тихо и спокойно он ни звучал, точно бич, хлестал ее по самым уязвимым местам. Горло у нее сжималось так, что она не могла произнести ни звука. Она хотела только одного — скрыться от него, но его руки вцепились в ее запястья не хуже стальных наручников.

— Надо нам наконец с этим разобраться, — твердо сказал Люк. — Почему ты с самого начала не призналась мне, что у тебя дислексия? Я не мог этого понять. Ты стеснялась, я не хотел сделать тебе больно, потому тоже стал притворяться. Я делал вид, что ничего не замечаю, но, продолжая притворяться, я все время надеялся, что ты постараешься что-нибудь с этим сделать.

— Это невозможно! — закричала она. — Все, что можно, делали, еще когда я училась в школе, но я так и не смогла научиться читать!

— Теперь-то я это знаю. Может, ты перестанешь вырываться? — спросил он, сильными руками пресекая ее попытки освободиться. — Я знаю, что у тебя дислексия, но тогда я не знал. Я думал…

— Ты думал, что я неграмотная! — зарыдала она. — Никогда тебе этого не прощу.

— Выслушай меня. — Он придвинул ее к себе. — Я тоже виноват. Я выбрал путь наименьшего сопротивления. Я закрывал глаза на то, что мне не нравилось. Я должен был попробовать тебе помочь. Если бы я попытался, я бы сумел разобраться. Но ты все равно должна была мне сказать, — заключил он.

— Отпусти меня! — кричала она, рыдая от унижения.

— Да ты слышишь, что я тебе говорю? — Он легонько встряхнул ее, и она сразу пришла в себя. — Если бы я знал, если бы я понимал, в чем дело, я бы не раздражался оттого, что ты не пытаешься ничего предпринять. Я ни в чем тебя не обвиняю, понимаешь?

— Ты меня стыдишься! — в отчаянии воскликнула она.

Он медленно встал, прижал ее к себе и, положив руку на ее золотистые волосы, слегка откинул ей голову.

— Совсем нет, — твердо возразил он. — Тут нечего стыдиться. Дислексией страдали Эйнштейн и да Винчи. Если она не помешала им, не помешает и тебе!

— Ах, Люк! — то ли всхлипнула, то ли икнула она и взглянула на него. — Не помешает? Может, мой случай гораздо тяжелее!

— Не понимаю, как я мог быть слеп так долго, — проговорил он. — Ты не ощущаешь направления, ты не различаешь право и лево, тебе трудно наклоняться, а иногда ты кое-что забываешь. — Последнее он произнес шутливо, поддразнивая ее и утешая.

Она все еще дрожала. Потрясение было слишком велико, чтобы она так сразу успокоилась. Растерянная и ослабшая, она зарылась лицом в его пиджак, но в глубине души чувствовала огромное облегчение оттого, что не надо больше притворства, которое изматывало нервы и держало ее в постоянном страхе разоблачения.

— Так ты не сердишься, правда, не сердишься? — пробормотала она.

— Единственное, на что я сержусь, это на то, что ты мне не доверяешь, что не рассказала мне об этом сама, но теперь мы можем обратиться к лучшим специалистам — и я уверен, что тебе помогут. — Отстранив ее от себя, он вытащил платок и вытер ей лицо, улыбнулся, и что-то в этой улыбке заставило ее сердце забиться сильнее. — Глупо было страдать молча. Я должен был знать о твоих трудностях. Мы живем в мире, где умение читать считается само собой разумеющимся. Как тебе удавалось работать в художественной галерее? Я часто задавал себе этот вопрос, — признался он.

— Элейн отпечатала для меня каталог. Он пригладил ей волосы.

— Секреты, — повторил он, — разрушают взаимопонимание.

— Больше у меня нет секретов, — вздохнула она. — Ты всегда приводишь в порядок мою прическу, чтобы меня успокоить.

— А может, мне это нравится. Такое тебе не приходило в голову? — поддразнил он ее, хрипловатый голос его слегка дрогнул, когда он взглянул на нее.

Ей показалось, что из воздуха разом исчез весь кислород. Ее пронзило острое желание. Груди стало тесно в шелковой оболочке, трепетная плоть набухла, соски превратились в налитые мукой тугие почки. Это был слепой зов тела, такой мощный, что она затрепетала.

Он убрал руку с ее волос и отступил назад.

— Уже поздно. Тебе пора в постель, — строго сказал он. — Если ты не пойдешь сама, придется тебя отвести.

Щеки ее пылали. Она покорно поплелась назад на ватных ногах. Она не могла оторвать глаз от его бронзового лица. Она была уверена в его горячем ответном желании, скрытом под маской спокойствия. Она желала его. Она не могла припомнить ничего равного по силе испытываемому ею сейчас влечению. Это смущало' ее, ей было стыдно.

— Я жду важного звонка, — сказал он и, поймав ее удивленный взгляд, коротко пояснил: — Разница во времени.

Она не могла себе представить, чтобы Люк стал ждать какого-то звонка, каким бы важным он ни был. Люди звонили, когда было удобно ему, а не им. Не отрывая от него взгляда, она ощупью нашла дверь и распахнула ее.

— Я правда отлично себя чувствую, — заверила она его, наконец придя в себя, и вышла в холл.

Несмотря на то что она уже принимала ванну, Кэтрин решила еще раз освежиться под душем. Через пятнадцать минут, от души намазавшись благоухающим кремом, который нашла на полке в смежной со спальней ванной, она натянула полупрозрачную рубашку персикового цвета, лежавшую поперек кровати, нырнула под одеяло и, затаив дыхание, стала ждать Люка.

Минуты бежали одна за другой. Она с нежностью вспоминала о том, как замечательно он успокаивал ее насчет дислексии. Но он прав. Ей надо было давным-давно во всем ему признаться. Он бы понял. Теперь она это знала и сожалела о своей скрытности и всех своих уловках, она чувствовала себя ужасно виноватой, что так обманывала его.

Погруженная в эти размышления, она задремала, и ей привиделся сон. Сон был очень странный. Она что-то писала на поверхности зеркала… и горько при этом плакала, к тому же отражение ее собственного несчастного лица только затрудняло ей задачу. Это видение было столь мучительно, что ей захотелось кричать, она внезапно проснулась, по щекам у нее текли слезы.

Кто-то уже успел выключить свет в ее спальне. Быть может, этот сон — мостик между забытым ею прошлым и настоящим. Она снова откинулась на подушки, пытаясь удержать его в памяти и обдумать, но он растаял. Ей запомнилось только ощущение страдания, невыносимого страдания и невозвратной потери.

Она снова побрела в ванную, умыла лицо и вытерла его полотенцем. Кто же выключил свет? Должно быть, Люк. Он заходил к ней, а она спала. Она прижала ослабевшую руку ко лбу, стук в висках лишь немного ослаб. Полностью заглушить эту неожиданную, отчаянную до слез потребность быть с ним было невозможно.

Она сделала шаг к двери, которая, как она полагала, соединяет его спальню с ее. Обнаружив, что та заперта, она нахмурилась и вышла в галерею, едва ли имея представление о том, который теперь час. В его спальне, когда она вошла, было темно, но из приоткрытой двери ванной падал свет. Она услышала, как льется вода, и улыбнулась. Должно быть, не очень поздно. Тихо, как мышка, она скользнула в постель.

Шум воды прекратился, и почти тотчас же погас свет. Секунду-другую спустя раздвинулись занавески, Люк открыл окно и встал перед ним, вытирая волосы, — прекрасный, обнаженный, залитый лунным светом.

Он легко мог простудиться, но ей не хотелось сейчас обнаруживать свое присутствие. Под мягкой загорелой кожей на спине играли крепкие мышцы. У нее пересохло во рту. Почувствовав себя соглядатаем, она закрыла глаза. Матрас под ней почти не промялся, и три четверти пространства на нем оставались свободны.

Повернувшись, чтобы поправить подушку, он неожиданно для себя наткнулся на нее.

— Dio!

Она не успела его остановить, и он зажег лампочку над кроватью.

Держась одной рукой за спинку кровати, он с изумлением посмотрел на нее.

— Кэтрин?

Она почувствовала, как ее обнаженная кожа покрывается пунцовыми пятнами. В его голосе явственно прозвучала уверенность, что эта кровать была самым последним местом, где он ожидал ее встретить.

— Я не могу уснуть.

Он внимательно поглядел на нее и снова опустился на кровать, на скулах у него заиграли желваки.

— Я тоже. Иди сюда. — Он протянул руку и придвинул ее к себе, не дав ей времени задуматься, чего в его словах было больше, приказания или просьбы. — Я так хочу любить тебя, — откровенно признался он. — Ты и представить себе не можешь, до какой степени я этого хочу.

— Я здесь, — прошептала она, внезапно смутившись.

Отвернувшись, он свирепо пробормотал что-то по-итальянски и вдруг впился в ее губы столь жадно, что она даже поразилась. Он прошелся языком по мягким изгибам ее рта. Она была словно спасительный глоток для умирающего от жажды. Он так долго и глубоко впитывал в себя ее губы, что у нее закружилась голова и остановилось дыхание. По венам ее пробежал настоящий огонь.

Она обвила руками его плечи, горячие, точно его лихорадило, его стройное, крепкое тело напряженно вытянулось рядом с ней. Длинные пальцы бестолково теребили шелк, который отделял ее от него. Со сдавленным стоном он чуть отстранился и нетерпеливо разорвал ее шелестящее одеяние.

— Люк! — Она вдруг вынырнула из бездонного колодца страсти и изумленно уставилась на него, а он, встав на колени, уже стаскивал с нее обрывки рубашки и нетерпеливо отбросил их прочь. Под его пожирающим взглядом она инстинктивно попыталась прикрыться, но он схватил ее за руки и прижал их к кровати.

— Пожалуйста.

Он почти никогда не произносил этого слова, и эта грубоватая просьба уколола ее в самое сердце.

Горящий взгляд блуждал по ее телу, огибая трепетно вздымающуюся грудь, хрупкие ребра, женственный изгиб бедер и мягкие завитки волос над лоном, он был ощутим почти как настоящее прикосновение.

— Squisita… perfetta, — отрывисто пробормотал он, притянул ее к себе и приник губами к ее тугому соску.

Она вся изогнулась, из горла вырвался нечленораздельный крик. Он пропитал всю ее плоть неистовым любовным восторгом, и она потеряла голову. Он нежно укусил ее, а его рука продолжала ласкать оставленного без присмотра близнеца, то сжимая, то отпуская, постепенно возбудив ее до того, что она стала извиваться и корчиться. Она жаждала ощутить на себе тяжесть его тела, а он томил ее, поднимая голову лишь для того, чтобы пробежать кончиком языка по ложбинке между ее грудями, пересечь полоску бледной кожи и углубиться во впадину в середине ее живота.

Она запустила руки ему в волосы и вся сжалась, когда он бесчисленными поцелуями прочертил невидимую линию от ее колена до нежнейшего участка кожи на внутренней поверхности бедра, отчего у нее напряглись даже такие крошечные мускулы, о существовании которых она и не подозревала. А затем шея у нее изогнулась, и она откинулась головой на подушки. С губ ее сорвался крик, всякая мысль исчезла, и она забылась в страстном неистовстве своего собственного тела.

На вершине восторга, в котором было больше муки, чем наслаждения, Кэтрин выкрикнула его имя, но он крепко зажал ей руками рот и, приблизив лицо, заставил молчать, пустив в ход собственные губы. Она истекала нежностью, он был горяч и настойчив. Секунду он глядел на нее, на его влажном лице были написаны и требование и желание, и вдруг рванулся, войдя в нее словно молния, грянувшая с небес.

Ее пронзила боль, настолько неожиданная, что сразу затушила в ней всепоглощающую жажду, которую Люк же и пробудил. Он затих и окинул ее взглядом, в котором сияли нежность и торжество, который говорил больше слов, и благословил ее поцелуем в лоб. И вдруг пробормотал что-то о том, что сомневался в ней, но теперь никаких сомнений больше не будет.

Она неспособна была воспринимать смысл его слов. Легонько пошевеливая бедрами, он стал снова возбуждать ее страсть, давая ей привыкнуть к себе. Все мысли были отброшены. Она потерялась в этом ритме отдачи и приятия всего и вся, бездумно и бессильно отплывая к последнему разрушительному освобождению. И когда оно — после бесчисленных волн невероятного наслаждения — наконец наступило, это была вершина блаженства.

В ушах у нее еще стоял громкий стон мужского удовлетворения, руки гладили его приятно-влажную кожу. А где-то в уголке сознания уже копились неотвязные вопросы. Бывало ли это раньше так же глубоко, так же ошеломительно? Она помнила свои восторги, но никогда они не доходили до самозабвения. Она помнила его страсть, но ни разу чувственность не заставляла его терять голову. Она помнила сладостное счастье от слияния с ним, но никогда еще его дикая сила не потрясала ее до самых глубин души.

И она подумала также… с грустью… что Люк сейчас наверняка устремится в душ, чтобы избавиться от неизбежных последствий своей страсти, когда ей так отчаянно хочется, чтобы он остался в ее объятиях.

Он вел себя с ней так, словно давал ей возможность в любой момент освободиться, и эта мысль вызвала в ней прилив нежности. Она ласково потерлась щекой о его бронзовое плечо. Он шевельнулся лениво, как откормленный кот, который потягивается, когда его гладят, и предается наслаждению столь же беззастенчиво, как и любой другой представитель животного мира.

— Мне приснился ужасно странный сон, — неуверенно начала она, боясь, что чудо этой минуты исчезнет. — Только не знаю, связан он с каким-нибудь реальным воспоминанием или нет.

Его расслабленное тело тотчас же напряглось.

— Что тебе приснилось?

— Ты, наверно, будешь смеяться.

— Нет, обещаю. Рассказывай.

— Я писала что-то на зеркале, — прошептала она. — Можешь себе представить? Я никогда не писала ничего, кроме собственного имени, и то только когда без этого нельзя обойтись, и вдруг я пищу на зеркале!

— Забавно, — тихо проговорил он.

— Нет, мне было очень больно, — едва дыша, прошептала она. — Возможно, это не имеет никакого отношения к воспоминаниям. Как ты думаешь?

— Я думаю, ты слишком много говоришь. — Он перекатился на другой бок и перетащил ее на остывший край кровати. — А мне гораздо приятнее заниматься любовью, bella mia. — Он легонько прикусил бархатистую раковину ее ушка и очень эротично провел пальцем по нежному выгибу ее шеи, но она сейчас поддавалась лишь ради его удовольствия. Ее волосы разметались по подушке, он бросил взгляд на неровно обрезанные концы и посмотрел на нее. — Ты опять стриглась ножницами.

— Понять не могу, почему, — призналась она с легким вздохом. — Завтра же схожу в парикмахерскую.

— Для этого можно вызвать кого-нибудь прямо сюда, — возразил он.

— Я хочу посмотреть Рим.

— Жуткое количество транспорта, жара, шум и загрязненный воздух. Туристов об этом обычно не предупреждают. — Прежде чем она успела что-либо возразить, он заткнул ей рот долгим поцелуем, а потом снова стал продолжать любовную игру. На этот раз он был невероятно мягок и деликатен, используя все свое мастерство, чтобы доставить ей наслаждение. Одно сладостное ощущение наслаивалось на другое, пока он не исчерпал все до самых глубин. Невероятно, но это было еще лучше, чем в первый раз.

Когда она утром открыла глаза, на подушке лежала белая роза. Она обнаружила ее случайно, когда рука ее в поисках Люка шарила по постели. Вместо него она встретила шип, с криком вскочила и сунула уколотый палец в рот. Тут она увидела ее. Розу. Кэтрин едва не расплакалась, но подумала, что это будет слишком сентиментально. Она попыталась представить себе своего в высшей степени элегантного Люка, продирающегося сквозь розовые кусты, и у нее ничего не получилось. Вне всяких сомнений, это пришлось сделать садовнику. Люк не мог позволить себе погибнуть на цветочной клумбе. В то же время он все-таки о ней подумал и, будучи человеком отнюдь не романтичным, очень хотел доставить ей удовольствие. В конце концов, именно эта мысль, а вовсе не роза наполнила ее глаза слезами.