"Неру" - читать интересную книгу автора (Горев Александр Васильевич, Зимянин...)

Глава II

13 мая 1905 года, Бомбей — морские ворота Индии.

В глубокой синеве залива и неба, обнявшей город, в прозрачном воздухе слепящей белизной высвечиваются дома на набережной «Мэрин драйв», колонна маяка, стоящие на рейде пароходы, паруса яхт, зубчатая «Башня молчания». Весна все вымыла, освежила.

Только черные грифы с голыми, точно ощипанными шеями, облепившие крученые, как морские канаты, сучья уже засохших деревьев нарушают веселую палитру красок. Мрачные птицы-могильщики терпеливо ждут, когда на вершину «Башни молчания» по обычаю бомбейской секты парсов — выходцев из Персии положат тело умершего, и тогда грифы привычно слетят с деревьев на свой погребальный пир.

На борту комфортабельного лайнера «Македония» не так жарко, как на берегу: с океана веет свежестью. Пропитанный солью воздух свободно льется в грудь, обостряет пресные будничные ощущения. Юноша остро чувствует и радость наступающих в жизни перемен, и волнение перед неизвестным; он сознает в себе силу, смелость и одновременно сомневается, робеет; чувства путаются, захлестывают одно другое.

Мотилал в легком, светлом фраке, цилиндре; его белоснежную рубашку украшают галстук с рубиновой булавкой и такие же запонки; сестра Джавахарлала, Сваруп (домашние называют ее Нани), будто маленькая принцесса, в воздушном, как облачко, белом платьице, красных туфельках и шапочке; Джавахарлал под стать отцу — в костюме от лучших парижских портных. Лишь мать в национальном голубом сари с вышитой золотой каймой. Она то и дело беспомощно прижимает ладонь к разгоряченным от волнения щекам.

Слуги, сопровождающие семью Неру в поездке по Европе, ловко справляются с багажом, ворочая тяжелые кожаные чемоданы, баулы, сумки.

Блистательный Бомбей, океан с его величием, красками, непривычными запахами, лязг якорной цепи, команды капитана, слаженные движения матросов, бас пароходного гудка, надрывные крики чаек — все это навсегда западет в память Джавахарлала как нечто связанное с началом самостоятельной жизни.

Берег удаляется, превращаясь в едва различимую полоску, и вот при последнем свете дня скрывается совсем. После тепла и света наступают короткие южные сумерки. Там, вдали, где осталась земля, небо дрожит, озаряемое беззвучными вспышками; раскаты грома уже не доносятся до слуха.

По палубе в неторопливом раздумье расхаживает буддийский монах — пассажир третьего класса, — в своей желтой тоге, бритый, с обнаженным правым плечом.

Будда умер очень давно, а слова его все еще правят многомиллионной паствой. Куда и зачем плывет этот монах?..

Неведома? Почему же? Он, Джавахарлал, будет таким, как отец: все сыновья в Индии испокон веков повторяют жизнь отцов...

Морской вояж длился две недели. «Македония» заходила в Аден, Порт-Саид, через Суэцкий канал вышла в Средиземное море, останавливалась на Мальте, в Гибралтаре — и всюду Джавахарлал видел флаг английской империи, символ ее господства над миром.

31 мая «Македония» вошла в британский порт Дувр. Дул порывистый холодный ветер с дождем. Клочья туч низко проносились над городом, почти задевая шпили церквей, фабричные трубы.

«Кто, как не сильные люди, может жить в этом суровом северном климате? — подумал Джавахарлал и, зябко поежившись, накинул на плечи плащ. — Может быть, в этом и есть секрет могущества англичан?»

Семья Неру поселилась в одном из лучших отелей Лондона, в котором останавливались члены палаты лордов, приезжавшие на сессии парламента из своих родовых имений.

Свободного времени было предостаточно: до начала учебы Джавахарлала в Харроу оставалось почти три месяца. Неру всем семейством гуляли по Гайд-парку, по шумным площадям и улицам, отдыхали и развлекались, ни в чем себе не отказывая. Правда, Мотилал, неуемный, как всегда, и здесь находил себе дела: посещал адвокатские конторы, делал заказы в торговых фирмах и, что самое главное, устраивал медицинские консультации для жены. Состояние здоровья Сварупрани беспокоило его, и именно поэтому Мотилал настоял на ее поездке в Европу, возлагая немалые надежды на здешних знаменитостей.

Джавахарлал тем временем привыкал к Англии, где ему предстояло остаться одному на годы. Он уже неплохо ориентировался в городе, по улицам которого вместе с отживающими свой век конными экипажами — омнибусами двигались автомобили, еще не утратившие формы карет. Бронзовые ручки и золоченые вензеля на дверцах, важные лица пассажиров в котелках, пышные платья и легкие шелка женщин плохо вязались с грохотом моторов и клубами зеленого чада, выбрасываемого из выхлопных труб автомобилей. Лошади брезгливо отворачивались от своих железных конкурентов, фыркая и вздрагивая всем телом.

Лондонские газеты были заполнены сообщениями на военные темы: предельно обострилось политическое соперничество между Германией и Англией — двумя державами-конкурентами. Завсегдатаи светских гостиных восхищались Мальтусом, утверждавшим, что война по сути своей есть благо для быстро увеличивающегося человечества.

Англия королей Эдвардов, некоронованных монархов торговли и промышленности, лордов, ставших банкирами, жила беззаботно. Ее богатства росли, словно тесто на колониальных дрожжах империи. Она кичилась своей индустриальной силой и морским могуществом, а для острастки соседей спускала на воду все новые и новые ощетинившиеся стволами пушек корабли.

Харроу — школа-пансион закрытого типа, основанная еще в 1572 году для детей английской знати. Расположена она в нескольких милях к северо-западу от Лондона. С Харроу могла бы сравниться разве что такая же школа в Итоне. Говорят, что, если сражение под Ватерлоо было сначала выиграно англичанами на игорных полях Итонской школы, ученики которой потом стали прославленными военачальниками, то школа в Харроу поставляла империи премьер-министров: Пит, Палмерстон, Болдуин, Уинстон Черчилль — ее воспитанники. По иронии истории в Харроу будет учиться и Джавахарлал Неру — будущий первый премьер-министр освободившейся Индии.

Школа в Харроу расположена на холмистой местности, производящей впечатление зеленого моря, на волнах которого величественно плывет церковь святой Марии — центр школьного городка. Здесь и поселился Джавахарлал.

Мотилал хотел завершить кое-какие дела в Париже, снова показать Сварупрани, которая ждала ребенка, врачам.

Прежде чем покинуть Англию, Мотилал со свойственной ему обстоятельностью обговорил и уладил все, что касалось жизни и учебы сына в Харроу. Устроить Джавахарлала в такое привилегированное учебное заведение стоило Мотилалу немалых денег, но это нисколько не огорчало его: он был уверен, что затраты окупятся.

Нанеся прощальные визиты директору школы Джозефу Буду и наставнику сына священнику Эдгару Стогдону, Мотилал с женой и дочерью отбыли во Францию.

Но перед возвращением на родину Мотилал все-таки еще раз приехал в Англию, чтобы убедиться в том, что сын устроился хорошо и все у него в порядке.

В первом письме, отправленном уже из Франции, Мотилал писал сыну: «Покидая тебя, мы оставляем самое дорогое, что у нас есть в этом мире... Дело, конечно, отнюдь не в затратах, связанных с тобой, поскольку я их могу восполнить в течение одного года... Было бы чудовищным эгоизмом, даже страшным грехом, держать тебя возле нас, затем оставить тебе богатое наследство, но не дать хорошего образования... Я никогда не думал, что люблю тебя так сильно, до того, как вынужден был расстаться с тобой...»

«Мой дорогой отец, — отвечал Джавахарлал, — как я желал бы быть снова рядом с Вами. Хочу, чтобы дни шли быстрее и наступил тот счастливый день, когда я снова увижу Вас...»

Джавахарлал сообщал, что поселился он в просторной комнате с красивым старинным камином. Когда в промозглые осенние дни он разжигал камин, в комнате становилось тепло и уютно. На его письменном столе — настольная лампа, фотографии отца, матери и Нани. Несколько картин на стенах, деревянная кровать, шкаф для одежды, вот, пожалуй, и все. Джавахарлалу нравилось, что он один и что ему никто не мешает мысленно переноситься иногда в «Обитель радости».

Из Аллахабада Мотилал прислал письмо, полное грусти: «Ну вот, мы наконец и дома, — писал он, — но как бы там ни было, а «Обитель радости» уже больше не кажется заполненной радостью...»

Вскоре Джавахарлал получил из дома другое письмо, уже веселое, из которого он узнал, что у него родился брат. Джавахарлал тут же ответил: «Дорогой отец, получил ваше письмо с радостной вестью о прибавлении в нашем семействе. Я ждал этого сообщения через месяц, не раньше. Оно пришло так неожиданно. Любопытное совпадение, в этом есть даже что-то знаменательное: он родился в один день со мной...»

Но когда Джавахарлал писал это письмо, его маленького брата уже не стало. Он не прожил и месяца.

Мотилал, тяжело пережив потерю мальчика, стал еще больше дорожить единственным сыном, писал ему еженедельно, подробно информируя о всех происходящих в доме событиях...

Писала Джавахарлалу и мать, письма ее были на родном хинди. Даже маленькая Нани посылала брату свои весточки.

После занятий, уединясь в своей комнате, Джавахарлал вспоминал весь уклад жизни в «Обители радости», представляя себе лица дорогих ему людей, и обстоятельно отвечал на их письма, обдумывая каждое слово. За этим занятием он засиживался допоздна, незаметно приобретая вкус к емкому и образному изложению мыслей на бумаге. Литература, поэзия с детства привлекали его. Взрослея, он стал интересоваться историей, философией, особенно политикой, желая раскрыть для себя ее сущность, распознать за витиеватыми речами и туманными заявлениями государственных деятелей ее суть. Он просил отца регулярно высылать ему индийские газеты: в английской прессе об Индии печаталось меньше и прозаичнее, чем об ужине члена королевской семьи. Нани присылала брату в конверте подарки: лепестки роз или веточки растений из домашнего сада, мать — бетель, отец — газеты со своими комментариями к ним.

Мотилал очень скоро понял, что ему не удержать сына в стороне от политики и что его общий с ним интерес к судьбам своей страны мог бы как раз стать той основой, которая будет сближать их даже больше, нежели узы кровного родства. Это тот редкий случай, когда родитель готов был признать право сына на занятие изнурительное, да и в определенной степени опасное. Мотилал признавал за сыном право строить свою жизнь свободно, делать выбор самому и не собирался ему мешать, но втайне надеялся, что увлечение Джавахарлала политикой с годами пройдет. Время от времени он все же предостерегал Джавахарлала от общения с людьми «сомнительными» в политическом отношении. Он хотел видеть в сыне критически мыслящего человека, однако в целом лояльного к властям.

...И до Неру в Харроу изредка удавалось поступать детям индийцев, но то были сыновья магараджей, влиятельных и богатых князей. Вместе с Джавахарлалом здесь находился сын магараджи Капуртхала. Ему, не приученному к порядку и подчинению, трудно было привыкнуть к школьной дисциплине, его раздражали требования воспитателей, и он угрожал, если те появятся когда-нибудь во владениях его отца, свести с ними счеты.

Джавахарлалу не нравилась заносчивость княжеского сынка. Впрочем, у Неру вообще не было близкого друга в школе, может, оттого, что он воспитывался в одиночестве, а может быть, он не находил среди своих английских сверстников ребят, которым ему захотелось бы поведать свои мысли, раскрыться. Однако он не избегал общения с окружавшими его мальчишками, умел ладить с ними, не претендуя на роль заводилы. Ничем внешне не выделяясь среди них, он неизменно пользовался расположением своих одноклассников. Джавахарлала и внешне трудно было отличить от остальных учеников, выходцев из английских аристократических семей: он так же, как и они, носил серый фланелевый костюм с синим жакетом, у него была светлая кожа, он отлично владел английским языком, непринужденно и со скромным достоинством вел себя в компании ребят.

В школе Джавахарлал освоился быстро — вступил в шахматный клуб, играл в футбол, крокет, участвовал в кроссах, занимался гимнастикой, конным спортом. Однако спортивные рекорды мало интересовали Джавахарлала. Он по-прежнему много читал, любил после шумных спортивных игр уединиться, подумать, помечтать. Пожалуй, из всех развлечений он выделял военные игры и состязания, устраиваемые в школьном кадетском корпусе. Джавахарлал великолепно скакал на лошади, преследуя «врагов», метко поражал цель.

Школьный воспитатель Стогдон вспоминал о Неру тех лет: «Очень хороший мальчик, спокойный, обладает весьма утонченной натурой. Он никогда не выставляет себя напоказ, но в нем чувствуется большая сила характера. Сомнительно, чтобы он делился своими взглядами с другими мальчиками или учителями, у которых он был на хорошем счету... Он почти никогда не доставлял им огорчений».

Джавахарлал учился легко, чуть отставая от других в занятиях по латыни. Дело было не в отсутствии у него лингвистических способностей, а скорее в том, что он не видел в мертвом латинском языке практической пользы. По всем другим предметам он намного опережал своих сверстников. Да и жизненные интересы Джавахарлала были явно шире, чем у его одноклассников. Он разочарованно писал отцу о том, «как скучны в большинстве своем английские мальчики, которые не способны говорить ни о чем другом, кроме как о своих развлечениях», хотя многим из них заранее уготовано высокое положение в английском обществе, а стало быть, они получат право распоряжаться и судьбой его родины.

Отца настораживала эта разочарованность сына, он, стараясь сгладить острые углы, отвечал Джавахарлалу: «Я вполне сознаю, как тебе нелегко проникнуться духом Харроу. Индийский мальчик вообще больше развит умственно, чем его ровесник в Англии. Однако опыт подсказывает мне: то, что мы выигрываем в начале жизни, мы теряем в конце ее... Период детства в Англии занимает гораздо большую часть жизни человека, нежели в Индии, так же как и время юношества и зрелости. Старость не приходит к ним, пока они не разменяют шестой десяток — возраст, до которого редко доживают в Индии. Поэтому и обнаруживается, что юноши в Англии занимают себя глупыми шалостями, которых устыдились бы индийские мальчики. Но это не дает оснований их презирать...»

В письмах отца о чем-то умалчивалось, не все объяснялось до конца. И Джавахарлал додумывал сам, желая видеть явления в их причинной связи. Он внимательно следил за сообщениями газет, старался разобраться в смысле политической борьбы партий. В это время к власти в Англии пришли либералы, которые, между прочим, обещали осуществить некоторые реформы в Индии.

Как-то Стогдон спросил своих воспитанников, что они знают о новом правительстве. Джавахарлал оказался единственным, кто смог рассказать об избирательной кампании либералов и поименно назвать всех членов кабинета Кэмпбелла — Баннермана.

Нередко Неру за успехи в учебе удостаивался наград. Как правило, это были книги. Так ему досталась и одна из книг Дж.М.Тревельяна о Гарибальди. Романтический образ итальянского народного героя глубоко взволновал подростка, что-то перевернулось в его сознании, оставив след на всю жизнь. Он перечитал о Гарибальди все, что можно было купить в книжных магазинах и найти в библиотеке. История борьбы за объединение Италии, за демократическую республику захватила его воображение своей масштабностью, исторической значимостью, величием и благородством цели. Ему виделись подобные же события в Индии.

Джавахарлал читал много и увлеченно, но уже не бессистемно, как раньше. Он подбирал книги об итальянском освободительном движении, о войне американских колонистов против английского господства, о французской революции, о борьбе ирландцев за свою независимость. Однажды ему попал в руки журнал «Индиан социолоджист», издававшийся небольшим тиражом в Лондоне организацией индийских патриотов. Издатель журнала Ш.Кришнаварма был связан с английскими социалистами, в частности с Хайндеманом, хорошим и давним знакомым Энни Безант. Джавахарлал мечтал о личном знакомстве с социалистами.

По молодости он воспринимал политическую борьбу как яркий рыцарский подвиг, неумолимо влекущий за собой преследования со стороны властей, мысль об этом даже приятно возбуждала его. Но ему было страшно и подумать о возможной реакции отца, который, наверное, просто бы не перенес известия о том, что сын его вовлечен в опасную деятельность какой-нибудь антиправительственной группы. Поэтому Джавахарлал замкнулся в себе, подавив желание принять практическое участие в деятельности индийцев-патриотов, живших тогда в Лондоне.

Он вдруг страстно увлекся авиацией. Узнав о первых полетах братьев Райт и Сантоса-Дюмона, вдохновленный их успехом, он написал отцу о том, что совсем скоро сможет «прилететь к нему в Индию, чтобы провести дома конец недели...». Джавахарлал явно преувеличивал возможности воздухоплавания. За семь лет пребывания в Англии он дважды — в 1906 и 1908 годах — ездил домой на каникулы, совершая длительные путешествия по морю и суше. Воздушный океан неохотно допускал человека в свои, тогда еще почти неприступные просторы.

...Когда Джавахарлалу особенно хотелось с кем-нибудь поделиться мыслями, поговорить о доме, об Индии, он навещал своих двоюродных братьев Бриджелала23 и Шридхара24. Оба они в то время жили в Англии, первый учился в Оксфорде, второй — в Кембридже. Они всегда рады были встрече с Джавахарлалом, готовы оказать младшему брату помощь и советом и делом. Мотилал во многом полагался на них: все-таки близкие родственники. Вместе с братьями Джавахарлал совершал загородные прогулки, ходил по музеям, в театры, обсуждал с ними все, что наболело на душе.

Репрессивная политика колониальных властей, возглавляемых в то время генерал-губернатором Индии Керзоном, лишь усилила возмущение индийского народа. Проведенный Керзоном раздел Бенгалии на мусульманскую и индусскую части как удар меча рассек живое тело бенгальской нации. В стране начались волнения, Бенгалия всколыхнулась. Либералы, только что пришедшие к власти в Англии, напуганные этими событиями, заговорили о подготовке реформы в колонии. Заменивший Керзона новый генерал-губернатор лорд Минто и министр по делам Индии Морли, устанавливая новый порядок выборов в «законодательные советы Индии», преследовали одну вероломную цель — разжечь мусульманско-индусскую вражду, ослабить единство действий народа.

Но индийские патриоты разгадали их планы. В листовке под названием «Кто правит нами» говорилось: «Разве могут быть нашими правителями эти воры, которые разрушили наши ремесла, отняли работу у наших ткачей и кузнецов, которые ввозят бесчисленное множество товаров, произведенных у них в стране, продают их через наших людей на наших базарах и тем самым воруют наше богатство, отнимают жизнь у нашего народа? Разве могут быть нашими правителями те, кто грабит урожай наших полей и обрекает нас на голод, лихорадку и чуму?.. Разве могут быть нашими правителями чужеземцы, которые облагают нас все новыми и новыми налогами... Братья, чем дальше вы будете терпеть, тем сильнее эти коварные люди будут угнетать вас. Мы должны встать на собственные ноги и посмотреть: нет ли средств для избавления? Братья, мы — это все на земле. На наши деньги они жиреют, не трудясь. Нашу кровь они пьют. Почему мы должны терпеть?!

...Братья индусы, поклянитесь именами Кали, Дурги, Махадевы и Шри Кришны25, братья мусульмане, поклянитесь именем Аллаха, объявите в каждой деревне, что индусы и мусульмане будут вместе служить родине... Вставайте, братья! Покажем себя достойными сыновьями Матери (родины. — Авт.), отважно сражаясь и жертвуя собою для нее».

Когда Джавахарлал прочитал эту листовку, дошедшую и до Англии, он почувствовал, как кровь бросилась ему в голову. Но как он мог откликнуться на призыв к действию, находясь далеко от родины, в этом привилегированном пансионе?

Из Индии приходили вести о новых крупных волнениях — в Бенгалии, Пенджабе, Махараштре. В газетах все чаще мелькало имя Тилака, помещались сообщения о широкой кампании свадеши26.

Беседуя с братьями (в Харроу об этих событиях поговорить было не с кем), Джавахарлал становился на сторону решительных действий «крайних», радовался размаху освободительной борьбы в Индии.

Он писал отцу, что его поразило сообщение газеты «Таймс» о распространении движения свадеши на Кашмир, о том, как кашмирцы путем сбора добровольных пожертвовании скупили весь английский сахар и сожгли его. Джавахарлала беспокоило только одно: его оценки событий в Индии не совпадали с отцовскими. Это же обстоятельство тревожило и Мотилала. Их переписка сполна отражала сыновнее послушание и отцовскую заботу, что, однако, не мешало им высказывать зачастую противоположные мнения по одному и тому же вопросу.

Рассказывая Джавахарлалу о последней сессии Национального конгресса, состоявшейся в декабре 1906 года, отец в своем письме осуждал действия «взрывоопасных» вожаков, требовавших от английского правительства передать бразды правления Индией в их руки. А сын отвечал, что лично он проникся к ним огромным уважением. Как бы то ни было, а Мотилал Неру все больше втягивался в работу Национального конгресса. Со временем не последним доводом в пользу его сотрудничества с Конгрессом становилось желание лучше выглядеть в глазах сына, всегда быть вместе с ним идейно, жить одной духовной жизнью во имя общей цели.

В 1907 году умеренные предложили Мотилалу возглавить сессию Конгресса. Ему не хотелось председательствовать на сессии, но Джавахарлал, гордясь отцом, по-мальчишески запальчиво в своих письмах выражал уверенность, что тот справится с этой задачей наилучшим образом.

Мотилал делится своими мыслями с сыном, как со взрослым: «Кого я особенно опасаюсь, так это нашего студенчества, — пишет он Джавахарлалу. — В последнее время у студентов появилась заметная склонность к хулиганству... и ни один трезво мыслящий деятель никогда не может быть застрахован от того, что его речь не будет сорвана аудиторией, состоящей из людей этой категории.

Тилак приехал сюда накануне специально для того, чтобы выступить перед студентами. Он развернул разнузданную революционную пропаганду и добился такого успеха, что студенты из колледжа «Муир» (особенно из общежития студентов-индусов) перешли к открытым нападкам на лидеров умеренных... Мне пока удалось избежать этих оскорблений, однако в последующем я вряд ли смогу чувствовать себя в безопасности, поскольку мои взгляды еще более умеренны, чем у так называемых умеренных».

Юноше импонирует доверительный тон писем отца: «Я не думаю, что студенты Аллахабада будут недовольны Вами. Сожалею об их буйствах. Хулиганство, конечно, самое последнее дело, хотя в этом и есть что-то от Запада. Оно показывает определенное стремление к независимости».

...К концу второго года обучения в Харроу Джавахарлал почувствовал, что школьные стены стесняют его, ему захотелось большей самостоятельности. Неру решает продолжить образование уже в университетских стенах, хотя директор школы Вуд и Стогдон полагали, что их воспитанник останется в Харроу еще на год. 25 июля 1907 года Джавахарлал написал отцу:

«Мой дорогой отец, учеба моя в Харроу быстро приближается к концу... Не могу сказать, что я сожалею об этом... Это письмо последнее, которое я Вам пишу из Харроу, во всяком случае в качестве ученика школы...»

Покидая школу, Неру вдруг обнаружил, насколько привык к Харроу. Когда наступил час прощания, он был растроган, и глаза его наполнились слезами. Расставание было печальным, как, впрочем, того и требовали традиции Харроу.

Перед началом занятий в университете Джавахарлал и Бриджелал совершили давно задуманную поездку в Ирландию, где провели несколько недель. Джавахарлалу хотелось лично увидеть, что происходило в этой стране. Он не доверял английским газетам и горячо сочувствовал ирландцам в их борьбе против английских поработителей. Отец уговаривал его отказаться от путешествия или, по крайней мере, не ездить в Белфаст, где еще совсем недавно рабочие-»смутьяны» вызвали крупные беспорядки и солдаты открыли по ним огонь. А Джавахарлал уже из Дублина ответил ему, что он как раз и предпринял поездку в Ирландию, чтобы самому увидеть мятеж против английских властей.

Юноша с восторгом отзывался о решительных действиях ирландских синфейнеров27, призывавших к свержению господства англичан. «Слышали ли Вы о синфейнерах в Ирландии? — спрашивал он отца в письме. — Это интереснейшее движение и напоминает так называемое экстремистское движение в Индии. Их политика заключается не в том, чтобы выпрашивать милость, а брать все силой».

После поездки в Ирландию разница во взглядах отца и сына относительно путей достижения Индией независимости стала еще более заметной.

«...Кембридж, колледж св. Троицы, начало октября 1907 года, — вспоминал Джавахарлал Неру. — Мне семнадцать лет, вернее, уже почти восемнадцать. Помню, я был в восторге от того, что я студент, пользующийся гораздо большей, чем в школе, свободой, и могу делать все, что хочу. Я освободился от оков отрочества и наконец-то почувствовал, что могу назвать себя взрослым. С самоуверенным видом я бродил по обширным университетским дворам и узким улицам Кембриджа и был очень рад, если мне встречался кто-нибудь из знакомых».

Джавахарлалу досталась самая плохая во всем общежитии колледжа св. Троицы комната — темная, с подслеповатым окном, выходившим во внутренний двор. Поступил он на отделение естественных наук и начал специализироваться по трем предметам: химии, геологии и ботанике. Студенческая жизнь нравилась ему. Свободного времени, правда, стало поменьше, но Джавахарлал по-прежнему мог позволить себе занятия спортом и обычные для его возраста развлечения.

С друзьями-студентами он вел разговоры о политике, истории, философии, конечно же, о Ницше, очень модном в те годы; обсуждал литературные новинки и, как естественно в молодости, рассуждал о проблемах пола и морали, к которым, несмотря на некоторую застенчивость, относился без ханжества. Ему вовсе не были чужды земные удовольствия, понятие о грехе он считал выдумкой святош и сам хотел жить полной и разносторонней жизнью, не предаваясь, однако, вульгарному удовлетворению своих желаний. «Я любил жизнь и не понимал, почему я должен считать ее чем-то греховным, — говорил Неру. — В то же время меня влекли к себе риск и опасности. Подобно своему отцу, я всегда был немного азартен, но если раньше я играл на деньги, то теперь ставкой в этой игре служили большие проблемы жизни».

Единственное, что продолжало тревожить его душевное спокойствие, — это сообщения из Индии, где бушевали политические страсти, а иногда проливалась кровь.

Кроме того, его больно задевали проявления расовой дискриминации, с чем он уже не раз сталкивался в Англии. Помня о своих успехах в военных занятиях в Харроу, он попытался было поступить в действовавший при университете корпус по подготовке офицеров. Неру хотел записаться в кавалерию, но ему ответили, что студентов-индийцев в корпус не принимают.

А когда министр по делам Индии лорд Морли посетил Кембридж, с тем чтобы решить вопрос о сокращении количества индийских студентов и установить систему проверки их лояльности, то Джавахарлал был настолько возмущен, что совсем уж собрался покинуть Англию и переехать для продолжения учебы в какую-нибудь другую европейскую страну.

Индийские студенты создали в Кембридже свое общество, которое назвали «Меджлисом»28. Мотилал советовал сыну держаться подальше от подобных обществ. Джавахарлал, однако, успокаивая отца, писал: «На днях был на встрече членов «Меджлиса» просто лишь для того, чтобы удостовериться, такие ли уж они плохие, какими их рисуют. Рад сообщить, что мне не удалось обнаружить в них ничего предосудительного. Раньше я много слышал о клубе «Нейтив»29, созданном здесь индийцами. Полагаю, что Вы тоже должны были о нем слышать, судя по Вашим намекам на это. Клуб «Нейтив» действительно здесь есть, но «Нейтив» означает в данном случае клуб любителей местных устриц».

О «Меджлисе» позднее Неру тоже отзывался с иронией: «Мы часто обсуждали там политические проблемы, но наши споры были какими-то ненастоящими. Усилия тратились не столько на решение обсуждаемой проблемы, сколько на копирование стиля и манеры ораторов, выступавших в парламенте и университетском союзе».

В индийском «Меджлисе» время от времени происходили и более важные события, когда его почетными гостями были приезжавшие в Англию из Индии широко известные лидеры Конгресса Бенин Чандра Лал, Л.Л.Рай, Г.К.Гокхале. В такие дни индийские студенты в ожидании встречи с видными соотечественниками ходили возбужденные, собирались группами и горячо обсуждали достоинства и заслуги того или иного гостя, с нетерпением ждали его выступления. Джавахарлал не был исключением. Он разве что отличался от своих сверстников внешним спокойствием и невозмутимостью. Поражали, однако, его осведомленность и глубина суждений, высказываемых им без апломба, всегда взвешенно. Джавахарлал причислял себя к убежденным националистам, хотя было бы правильнее называть его индийским патриотом. Он нетерпимо относился к претензиям кого-либо на национальную или религиозную исключительность. В студенческие годы Джавахарлал сумел почувствовать и понять антигуманную суть расизма не только представителей «белой» расы, в том числе и сионистов, но и опасные проявления расистских взглядов среди некоторых лидеров угнетенных наций в Азии.

«В прошлую субботу в «Меджлисе» выступал Бенин Чандра Лал, — писал Джавахарлал отцу, — и мне очень не понравилось то, что он не учитывал присутствия в зале мусульман. Один-два раза он упомянул их, но затем не проявил к ним достаточного уважения. Мне также досаждали его неоднократные заявления о духовной миссии Индии. «Индия, — говорил он, — «богом избранная страна», а «индийцы — «избранная раса», — подобные заявления напоминают мне сионистов».

В колледже было еще одно общество, которое местные шутники называли обществом «Болтунов». Здесь студенты встречались с известными политическими деятелями, выслушивали их мнения по той или иной проблеме и высказывались сами. Джавахарлал был принят в него по рекомендации внука знаменитого естествоиспытателя Чарлза Дарвина. В обществе действовало правило: если его член не выступал в течение семестра, то он должен был уплатить штраф. Джавахарлал неизменно платил штрафы: ему было неловко выступать по вопросу, который его или не занимал или о котором он имел слабое представление. Вряд ли Неру было интересно видеть, как один перед другим рисовались ораторы, упивались своим пустым красноречием, дилетантски рассуждая на любую тему. Его привлекало другое: на собраниях «Болтунов» иногда можно было послушать настоящих политических деятелей, например, выпускника колледжа св. Троицы, члена британского парламента Эдвина Монтегю, который позднее станет министром по делам Индии.

Бывали случаи, когда в студенческих обществах, особенно в «Меджлисе», высказывались и весьма радикальные точки зрения, хотя, как показала жизнь, эти выступления зачастую выражали не сложившиеся убеждения ораторов, а всего-навсего были минутным порывом, быстро гаснувшей вспышкой юношеского максимализма. «Очень немногие из этих салонных смутьянов в дальнейшем принимали сколько-нибудь активное участие в индийских политических движениях», — писал Неру. Окончив Кембридж, они становились чиновниками индийской гражданской службы, судьями, людьми весьма лояльными к английским властям, к короне.

Вместе с тем в отличие от Харроу в Кембридже Джавахарлал приобрел среди индийских студентов первых друзей, добрые чувства к которым он сохранит на всю жизнь. Среди них были Сайфуддин Китчлу30, Саид Махмуд, Тассадук Ахмед Шервани и другие. Они привлекали его добротой характера, серьезностью взглядов, патриотизмом. Они помогли Джавахарлалу испытать радость искренних отношений, взаимного доверия, познать настоящую преданную дружбу, которой так недоставало ему все эти годы.

Раньше отсутствие близких друзей у Джавахарлала восполнялось частично общением с двоюродными братьями, частично перепиской с отцом, содержание которой далеко выходило за рамки семейных интересов. Отец гордился независимыми суждениями сына, хотя они часто и не совпадали с его собственными взглядами. Он ценил в сыне склонность к самостоятельному мышлению, стремление давать объективную оценку явлениям. Джавахарлал ценил терпимость отца и пользовался ею, считая нечестным скрывать от него свои взгляды.

Джавахарлал не согласился с оценкой отцом итогов сессии Национального конгресса в Сурате в декабре 1907 года, когда произошел раскол между крайними, руководимыми Тилаком, и умеренными, к которым причислял себя Мотилал. В отличие от отца Джавахарлал оправдывал действия крайних, опиравшихся на поддержку народа.

Получив письмо сына, Мотилал расстроился, даже приболел. Джавахарлал не на шутку встревожился, когда узнал о болезни отца, отправил ему пространное, теплое письмо, в котором писал, что не хотел огорчать его, но в то же время не считал возможным скрывать от него своего мнения. Мотилал ответил: «...Ты еще никогда по-настоящему не огорчал меня. Я, конечно, не одобряю твоих политических взглядов и в ряде случаев уже весьма откровенно высказывался по этому поводу... Моя любовь к тебе безгранична, и до тех пор, пока во мне не произойдет нечто невероятное, я не вижу, что могло бы ее поколебать».

...Время шло незаметно. Надо было уже принимать решение о выборе профессии.

Летом 1909 года во время каникул Джавахарлал встретился с отцом в Берлине. Они поселились в отеле «Адлон», где долгими вечерами обсуждали будущее Джавахарлала и наконец остановили выбор на профессии адвоката. Это соответствовало индийским традициям: сын идет по стопам отца.

Вернувшись в Кембридж, Джавахарлал сдал экзамены и получил диплом второй степени. Мотилал прислал ему телеграмму, поздравляя с окончанием университета.

Как было условлено с отцом, Джавахарлал поступил в ассоциацию адвокатов Иннер Темпл в Лондоне.

Юриспруденция давалась ему легко. Занимался он, правда, без особого энтузиазма и «сдавал один за другим экзамены на звание адвоката без блеска, но и без провалов».

На какое-то время в жизни Джавахарлала наступила полоса некой праздности, подражания «светской молодежи». Попав в компанию бывших одноклассников-англичан, он невольно поддался их пустым развлечениям, увлекся салонными встречами, бездумными играми.

Вскоре, однако, он сам почувствовал, насколько лишена такая жизнь смысла, как неприятно возросло его самодовольство. Отец, встревоженный расходами сына, упрекал его в письмах за неоправданную расточительность. Впрочем, страшного ничего не произошло. Джавахарлал в силу своей любознательности лишь приоткрыл завесу в мир беззаботных удовольствий и увидел, что они не для него.

Летом 1912 года Неру получил право на самостоятельную адвокатскую практику.

За семь лет, проведенных в чужой для него Англии, он узнал эту страну и даже привык к ней, теперь ему предстояло вернуться на родину и заново открыть для себя Индию.