"Княжич" - читать интересную книгу автора (Гончаров Олег)Глава пятая ЛЮДИ МОРЯМеня поднял с земли удар ногой под ребра… Я вскочил, ошалело озираясь по сторонам. Пытался понять, что случилось… Понять не дали… Повалили на землю. Лицом вдавили в холодный прибрежный песок так, что едва не задохнулся… Набился тот песок в рот, когда чье-то колено вонзилось промеж лопаток… Руки стянули ремнями… Кое-как повернул голову… Отплевался… Схватил ртом воздух… Краем глаза заметил, что у догоревшего костра хрипит Хлодвиг. Глаза вытаращил в ужасе. А из перерезанного горла красным пенится кровь… Услышал, как мычит Яромир. Носом зло сопит. А сказать не может ничего. Кляп ему в рот загнали… А Андрея нет. Может, успел уйти. Он же случайно с нами оказался. Не его, нас варяги искали. Помоги ему Даждьбог. Или как там его Бога зовут?.. А они нас взяли все-таки. Тепленькими взяли. Сонными. Как же проспать мы могли? Почему дозор не оставили? А, теперь уж без разницы. Меня на колени поставили. Рядом с чехом. А фрязь уже затих. Жалко его. Сколько вместе по лесам да по болотам бегали. Сколько грелись по ночам, прижавшись друг к другу. Пусть слов я его не понимал, так ведь глаза порой больше любых слов говорят. Свой он был. Настоящий. Не хуже Славди с Гридей побратимом стал. И вот нет его больше. Только кровь впиталась в мокрый песок. Сгинул вдали от родного дома. И я вот тоже могу здесь сгинуть. Так и не увидеть ни Коросте-ня, ни отца. Огляделся я. Точно. Варяги. Да только не те. Те за нами на конях гнались. А у этих драккар. К берегу пристали. Нас повязали. Смеются. Лопочут что-то по-своему. На нас с Яромиром показывают. Небось бахвалятся друг перед дружкой, как это им ловко удалось нас скрутить. Пусть смеются. Им сегодня удача. Только не покажу я им, что испугался. И глаза волчьи прочь прогоню. Не до них мне сейчас. А Яромир что-то снова замычал. Глазами на сторону косит» Понял я. Увидел. Вот и наши гонители появились. Десять конников из леса выехали. И прямиком к нам направились. Выходит, точно загнали нас, как дичину. Пока те нам передыху не давали, эти нас с реки пасли. Или ошибся я? Что-то не больно конники радуются. Встали поодаль. Один, старший наверное, спешился. Несколько шагов в нашу сторону сделал. Остановился, Выкрикнул что-то. Эти, что нас полонили, ему ответили. Здоровенный варяжина ему навстречу вышел. Говорить стали. Тихо сначала. Потом громче. Потом на ругань перешли. Слов не понятно, а все равно ясно, что ругаются. И ведь сильно. Уже и конники, и те, что с драккара, молчать перестали. Не в друзьях они, получается. Не хотят эти с теми добычей делиться… Вот и до драки дело дошло… Ринулись конники к нам. Только пешие на их пути встали. Ударили в них конные, а те тоже не лыком шитые… Зазвенели мечи. Заржал конь да и рухнул подрубленный. И другой конь заржал испуганно да в лес унесся, и всадник с ним… А вот и голова покатилась… Взвыл кто-то… А кто-то рукой врага отсеченной, словно дубинкой, размахивает, норовит другого промеж глаз приласкать… Еще одного коня завалили… Смешалось все в кучу. Не разобрать, кто с кем бьется. А только мне-то что? Пусть хоть под корень друг друга выкорчуют. Что от тех нам добра не ждать, что от этих… Вырвался из кучи один. К нам кинулся. Шелом с него свалился. Лицо в крови. В руке кинжал. Бежит ко мне. А в глазах тоска. Видно, не знает — добежит ли… Не добежал. Свалился… Топор из спины торчит. А он ножом берег дырявит. Бьет в песок, точно в грудь мою. — Повезло тебе, щенок, — сипит. Может, и вправду повезло. Кто знает?.. Только камушек острый мне в коленку впился. Колет больно. А значит, я жив еще… Вот оно какое — Океян-Море. Вода, словно волчья шкура. Серая. С серым небом сливается. Дышит оно жутко… Словно зверь диковинный… Вздымается водная гладь и опускается— Драк-кар, как щепку, раскачивает. И конца-края тому морю нет… Мы пополудни в море из речного устья вышли. Ветер Стрибожич туго ударил в парус. Мы вырвали перья весел из воды. Закрепили их по бортам драккара. И впервые за долгие дни смогли немного отдохнуть, отдаваясь во власть Океян-Моря. Засверкали глаза у варягов. Счастьем засветились. Точно им это страшилище водяное ближе дома родного. Загалдели. Песни петь стали. И нам с Яромиром веселее. Если им хорошо, значит, бить не будут. А гребцы глотки дерут. И песня летит над Океян-Морем, точно птица белая с черными крыльями: Снова лоб холодит шлема сталь, Соленые брызги в лицо летят. Нас кличут викингами, значит, едва ль Есть у нас дорога назад… На берегу забыли Одина и Тора, Не хотите верить в Вальхаллу — не верьте! Отнявшего жизнь не назовут вором. Ветер попутный и нам, и смерти![99] Нас боятся и нас ненавидят, Нас не ждут никогда и нигде. И так будет, пока глаза наши видят След чужих кораблей на воде… На берегу забыли Одина и Тора, Не хотите верить в Вальхаллу — не верьте! Отнявшего жизнь не назовут вором. Ветер попутный и нам, и смерти! И не каждый увидит старость, Нам иная судьба дана: Погребальным костром станет парус, А курганом нам будет волна… На берегу забыли Одина и Тора, Не хотите верить в Вальхаллу — не верьте! Отнявшего жизнь не назовут вором. Ветер попутный и нам, и смерти! Я вслушивался в странное звучание этой песни. Старался понять смысл слов. И иногда мне казалось, что я понимаю, о чем поют эти люди… В стычке на речном берегу варяги, пленившие нас, потеряли четверых. Наверное, именно это спасло нам жизнь. Хевдинг[100] Торбьерн решил, что мы должны заменить погибших. Мечи и луки у нас отобрали. Кольчуги, правда, оставили. Но заставили снять. Коней переловили и перебили (я благодаром вспомнил болярина Зеленю, который отговорил меня ехать на Гнедке и обещал приглядеть за ним, пока меня не будет). Сняли с них шкуры, а мясо засолили в дубовых бочках, которых в драккаре оказалось предостаточно. Потом похоронили погибших. И своих, и чужих. Справили по ним короткую тризну. И нас заставили выпить пива и поесть жареной на углях конины, в поминание об оставшихся навечно в этой земле. А потом нас отвели на драккар и привязали к большим веслам. Рядом со мной сел варяг. Мой учитель и кат. Пары зуботычин оказалось достаточно, чтобы мы с Яромиром поняли, чего от нас хотят. Еще пару дней нас сильно били, стоило только сбиться с общего ритма или слишком сильно плеснуть веслом по воде. Потом бить стали меньше. Мы втянулись. Или просто наши новые хозяева увидели, что мы стараемся изо всех сил. Будешь стараться, когда кулак сидящего рядом опытного гребца в любой момент готов врезаться в твои ребра. Будешь стараться, даже если спина и руки перестают слушаться от напряжения. Даже если пот заливает глаза. Даже если кажется, что лучше умереть. Прямо здесь. Прямо сейчас. Но новый удар быстро приводил в чувство. И я со всей силы снова налегал на весла. Попутно я старался обучаться языку гребцов. В этом тоже помогали подзатыльники, оплеухи и пинки моего напарника. Как я понял, его звали Ормом. Он был лысым, как коленка. И злым, как нечистый дух. Глубокий шрам на лысине. Красное обветренное лицо. Сломанный нос. Срезанный кончик правого уха. Большая серебряная серьга в левом. Тонкие, как крысиный хвост, косички усов. Таким он был, Орм-мореход. Нельзя сказать, что ему нравилось мучить меня. Просто он не задумываясь пускал вход свои огромные кулачищи, если я совершал оплошность. Так день за днем я становился варягом. Или викингом, как они себя называли… Под вечер мы пристали к берегу. Впервые за долгое время я ступил на землю. Меня качало. Казалось, что земная твердь гуляет под ногами не хуже палубы драккара. Затошнило… Чтобы не упасть, я привалился к стволу большой сосны… Она одиноко росла на морском берегу. Ветры корежили ее ветви. Штормы окатывали солеными брызгами. Морская вода сжигала корни. А она многие годы упрямо тянулась к солнцу. Старалась выжить. И выжила. — Ты как, Добрый? — Это Яромир тихо подошел ко мне. С самого начала нас посадили далеко друг от друга. Его на корму. Меня ближе к носу драккара. Так, чтобы мы не могли друг с другом говорить. Видно, викинги боялись, что мы можем сговориться и сбежать. Будто есть куда бежать в Океян-Море. Мы и не пытались. Наоборот. Всячески старались не замечать друг друга. И вот теперь, когда викинги были заняты и не обращали на нас внимания, он улучил мгновение. — Живой, — тихо ответил я. — А ты как? Он молча показал мне свои истертые в кровь ладони. — Орм! — вздрогнул я от крика Торбьерна. — Чего это трэли[101] прохлаждаются? — Не могу я больше, — выдохнул Яромир и быстро отошел от меня… Я жевал опостылевшую конину. Мой напарник Орм по обыкновению сидел рядом. И вдруг он ни с того ни с сего выбил миску из моих рук. Мясо упало на песок. А Орм рассмеялся раскатисто, довольный своей шуткой. — Ты сдурел, хер моржовый? Пожрать спокойно не дает! — не знаю, как это вырвалось. Орм удивленно уставился на меня. Потом расхохотался еще громче: — Ух ты! Мальчишка заговорил! А я-то думал, что ты немой, рыбья блевотина! — Сам ты китовая моча, — огрызнулся я и приготовился получить оплеуху. Но вместо этого Орм зашелся в гоготе. — Хевдинг, — сквозь смех позвал он Торбьерна, — иди посмотри, как этот крысеныш по-нашему чешет. — Чего тут у вас? — Хевдинг оторвался от еды и подошел к нам. — Ну-ка ругнись. — Орм хитро подмигнул мне. Я молчал. — Ругнись, говорю. — Напарник ткнул меня ладонью в плечо. — Дерешься? Весло тебе в задницу! — заорал я на него. — Хевдинг, скажи ему, чтоб перестал. Я за себя не ручаюсь. Надоел хуже конины. Дождусь ночи и отправлю на дно селедку кормить! Я даже ожидать не мог, что это вызовет такой прилив бурного веселья. Торбьерн схватился за бока и заржал, как молодой жеребец. А Орм и вовсе повалился на землю и принялся кататься по песку, давясь смехом… Через мгновение нас окружили викинги. Развлечений в походе было мало, и сейчас они покатывались оттого, что немой раб вдруг заговорил. Да еще как! Я лез из кожи вон. Коверкая слова, припоминал все ругательства, которые запомнил за эти долгие дни. А крепких слов, как оказалось, я выучил немало. Орм постарался. Сам не зная того, он стал неплохим учителем языка викингов. Свейский — так называли этот язык в Древлянской земле. — Смотрите! — закричал вдруг один из викингов. — Второй трэль убегает! И верно. Воспользовавшись тем, что я отвлек внимание морских бродяг, Яромир бросился бежать и вскоре скрылся в прибрежной чаще. Несколько человек кинулись в погоню, но вскоре вернулись ни с чем. Я подумал, что теперь меня точно убьют. Но ошибся. Торбьерн подошел ко мне и сказал: — Дурак твой друг. Теперь либо зверям на ужин достанется, либо к германцам в рабство попадет. Для него было бы лучше, чтоб звери съели. А ты, парень, молодец. Лихо. Откуда язык знаешь? — Плохо знаю, — ответил я. — Ругаться только. Орм хорошо. Пока гребле учил. Язык плохо знаю. — Это поправимо, — улыбнулся хевдинг. — Ругаться научился, значит, и говорить научишься… Как только солнце село, мы устроились на ночлег. Орм, на всякий случай, связал мне руки, а на ногу накинул ременную петлю. Боялся, что сбегу, что ли?.. Много дней мы идем на закат. Сколько? Да я уже и со счету сбился. По левому борту узкой полоской видна земля. По правому — бескрайний Океян-Море. К берегу приставали всего дважды. Первый раз, чтобы пополнить запас воды. Морская-то горькая да соленая. Пить ее нельзя. Я как-то глотнул — наизнанку вывернуло. А второй раз — когда запас конины подошел к концу. Торбьерн велел семерым викингам отправляться на охоту. Мы ждали их два дня. Хевдинг нервничал. Опасался, что охотники наткнутся на германцев. Очень те не любили морских бродяг. Впрочем, это было взаимно. Вернулись шестеро. Принесли трех оленей, одну косулю, двух кабанов и мертвого товарища. Но германцы здесь были не виноваты. Матерый секач закатал Гардара Голенастого, прежде чем самого кабана сумели поддеть на рогатины. Похороны были скорыми. Разложили костер. Положили покойного. Подпалили. Тризна в спешке прошла. Охотники наткнулись на следы людей. Сколько их было, определить не смогли, а потому решили больше на берегу не задерживаться, поскорее отчалили. И вот теперь мы гнались вслед за убегающим солнцем, словно надеясь хоть немного продлить догорающий день. Орм больше не бил меня. Если я что-то делал не так, он старался объяснить словами. Да и остальные стали относиться ко мне лучше. Как-то Орм сказал, что я приношу им удачу. За все время плавания не было ни одного шторма. И все сразу поверили в это. Сегодня с самого утра ветер был попутным. Мы подняли весла, и драккар скоро бежал вперед, рассекая змеиным носом волны. Викинги отдыхали. А меня подозвал Торбьерн. Он сидел на корме и о чем-то спорил с Борном Носатым. Тот правил драккаром, налегая на кормовое весло. Перед хевдингом лежала расчерченная на квадраты доска, уставленная черными и белыми камушками. Я узнал эту игру. Когда-то, а мне теперь казалось, что это было не со мной и совсем в другой жизни, я неплохо в нее играл. Сразу вспомнил Ивица, Гостомысла, отца, Коростень, Любаву… В одно мгновение родные образы пронеслись перед глазами. Я в последнее время почти не вспоминал родину. Некогда было. Нужно было выживать, а не о доме скучать. И вот теперь нахлынуло вдруг. Огнем полыхнуло. И откатилось морской волной… — Ты чего-то хотел от меня, хевдинг? Он взглянул на меня, точно впервые увидел. Затем, вспомнив о том, зачем меня звал, сказал: — Орм болтает, что ты приносишь удачу. Это так? — Не знаю, — пожал я плечами. — Вот сейчас и проверим. — Он поманил меня к себе. — Это, — показал он на доску, — тавлеи. Игра такая. Мы с Борном уже сыграли две партии. Одну он выиграл. Другую — я. Так что ничья у нас. Теперь играем третью. Кто выигрывает, тот и победил. Понятно? Я кивнул. — Да что ему понятно? — Борн переминался с ноги на ногу да нос свой длинный, за который и получил свое прозвище, потирал. — Ты лучше не тяни. Ходи давай. — Погоди. — Торбьерн махнул на него рукой и повернулся ко мне: — Я играю черными. У меня есть два хода: либо так, — он передвинул камень на одну клетку и тут же вернул его обратно, — либо вот так, — он проделал то же самое с другим камнем. — Как, по-твоему? Какой ход выбрать? Некоторое время я разглядывал доску. Потом понял, что любой ход Торбьерна приведет его к проигрышу. Король Борна уже вышел на прямую, и казалось, что уже ничто не помешает ему добраться до заветной угловой клетки. — Так ты будешь ходить или нет? — Борн в предчувствии победы стал тереть нос еще сильнее. — Подожди, — отмахнулся хевдинг. — Ну? — Торбьерн от нетерпения потер руки. И тут я заметил то, что упустил из виду викинг. — Я бы сходил вот так. — Я передвинул совсем другой камень. — Теперь, как бы ни сходил Борн, ты вот этот камень двигаешь сюда, — рука привычно взлетела над доской, — запираешь его короля и выигрываешь. Несколько мгновений Торбьерн и Борн молча смотрели на то, что у меня получилось. — Это нечестно, — наконец сказал Борн. А Торбьерн поднял на меня глаза: — Ты не перестаешь меня удивлять, трэль. Может, ты и на арфе играешь, и висы слагать умеешь?[102] — На арфе не умею, — признался я. — Хотя научиться бы не мешало. — Торбьерн! — крик впередсмотрящего вывел хевдинга из оцепенения. — Прямо по носу Зеландия! Солнце переползло в судуратт[103], когда я вдруг ощутил странную музыку. Покрутил головой, стараясь понять, откуда она льется. И понял. Звучало все вокруг. Попутный ветер звенел в натянутых канатах. Ухал барабаном тугой парус. Ворчало море. Шуршал, врезаясь в волну, узкий нос нашего суденышка. Тело драккара мелко дрожало, вбирая в себя все звуки, и отзывалось удивительной мелодией неземной красоты. И ошеломляющая радость пронизала душу. Я взглянул на Орма и удивился. Мой суровый напарник сейчас улыбался, словно младенец. Он посмотрел на меня, и его улыбка стала еще шире. — Ты слышишь! — заорал он. — Я же вижу, что ты тоже это слышишь! — Да! — заорал я в ответ, не в силах сдержать переполнявшее чувство восторга. — Я слышу! Я слышу! — Это море, трэль! Это поет море! Хвала Одину за то, что он позволил мне родиться викингом! И я увидел, как по его обветренной щеке сбегает слезинка. Как он подхватывает ее своей огромной ладонью. Пробует на язык. — Она тоже соленая! — кричит он. — Соленая, как море! И, подчинясь этой волшебной мелодии, он начинает петь. Петь древнюю песню викингов. И люди в драккаре подхватывают эту песню. Песню, которую я уже слышал однажды. О соленых брызгах, летящих в лицо. О следах чужих кораблей. О море. О жизни. О смерти… И я понимаю, что пою вместе со всеми. Пою, потому что не могу иначе… После полудня мы повернули на север. Огромная туша Зеландии осталась позади. А впереди уже виднелась новая земля. Ветер стих. Нам снова пришлось поднажать на весла. Но эта работа стала для меня привычной. — Нам и так повезло, — сказал Орм. — Солманудр[104] еще не закончился, а мы уже на подходе к Ютландии. Я оказался прав, трэль. Ты приносишь удачу… Три долгих дня мы боролись с сильным встречным течением. Медленно, слишком медленно драк-кар продвигался вперед. Мы отдавали остатки сил, налегая на весла. И вот наконец сегодня я понял, что далекий берег перестал быть далеким. И сразу, словно по волшебству, течение сбавило свой напор, а спустя совсем немного времени и вовсе стало подталкивать драккар к земле. — Здесь всегда так, — пояснил Орм. — Кажется, что силы уже не хватает. И вдруг в один миг все меняется. Молодец Торбьерн. Точно вывел драк-кар на Трюггвасов фьорд. Нет лучшего хевдинга во всем морском мире. Слава Торбьерну! — крикнул он. — Слава! — подхватили викинги. — Погодите славить! — крикнул с кормы хевдинг. — Как причалим, тогда и радоваться будем. Драккар осторожно скользнул в узкий залив. По бортам поднялись высокие скалы. — Эй, Носатый! — Торбьерн окликнул Борна. — Сними драконью голову. Пусть знают, что друзья идут[105]. Борн с радостью выполнил приказание. Деревянная змеиная голова была завернута в запасной парус и спущена в трюм. И почти сразу из-за небольшой скалы вынырнула двухвесельная лодка. — Вовремя мы убрали дракона, — тихо сказал Орм. — Проводник пожаловал. Мы подняли весла. Драккар еще некоторое гремя двигался по глади фьорда, а затем остановился. Лодка причалила к правому борту. В ней было двое. Старик и юноша на веслах. Старик окинул взглядом наш драккар и крикнул: — Не это ли достопочтенное судно принадлежит славному хевдингу Торбьерну, сыну Вивеля из Исландии? — Да, — отозвался Торбьерн. — Это тот самый драккар. Я смотрю, Киттель Чертополох, несмотря на годы, обладает таким же острым взглядом, как и в молодости. — Рад видеть тебя, Торбьерн. — Киттель приветственно махнул рукой. — Нужен ли тебе лоцман, чтобы твой драккар спокойно дошел до дружественного причала? — Нет, Киттель, — ответил хевдинг. — Не раз проходил я Трюггвасов фьорд и с тобой, и в одиночку. Надеюсь, что и на этот раз память меня не подведет. Однако я был бы рад, если бы ты поднялся на борт и, хоть ненадолго, стал моим гостем. — С не меньшей радостью я принимаю твое приглашение. — Старик ловко взобрался на торчащее из борта весло, пробежал по нему и прытко перепрыгнул через щиты, закрепленные по борту. — Сигмунд, — крикнул он оставшемуся в лодке юноше, — греби к сторожке! Старухе моей скажи, что я не появлюсь ближайшие три дня. Если что, пришлешь за мной кого-нибудь. — Хорошо, — ответил Сигмунд отчаливая. — Ну, здравствуй, Торбьерн, — повернулся старик к хевдингу. — Здравствуй, Киттель. И они обнялись под приветственные крики викингов. — Давно ты не заглядывал в гости к конунгу Трюггвасу. Мы думали, что море приняло тебя. — Как видишь, я жив, — ответил хевдинг. — Помотало нас, правда, изрядно. Не раз казалось, что уже не увидим дружественных берегов, но Один милостив… Солнце уже клонилось к закату, а пятая осьмина подходила к концу[106], когда драккар причалил к длинной деревянной пристани. Здесь уже стояло несколько судов. — Смотри, трэль, — сказал Орм, когда мы сходили на берег, — это поселение конунга Трюггваса. Это его люди, — показал он на спешащих к нам мужчин, женщин и детей. — А это… — Какая-то женщина вырвалась вперед, быстро пробежала по деревянному настилу причала и бросилась на шею моему напарнику. — Это Гро, — закончил он, притворно отворачиваясь от ее поцелуев. — Которая страшно рада видеть тебя, могучий Орм, — сказала Гро. — А это что за малый? — спросила она через мгновение. — Это не малый. — Огромной ручищей Орм шлепнул ее по заднице. — Это трэль. — Жаль, — вздохнула женщина. — А на вид приличный человек, — и тут же забыла обо мне, словно меня и не было[107]. И то, что совсем не имело значения в море, снова всплыло наружу. Здесь я был рабом. И с этим нужно было либо смириться, либо умереть… Поселение конунга Трюггваса примостилось на небольшом клочке прибрежной земли, отвоеванной у наседавшего с трех сторон леса. С четвертой его подпирала вода. Невысокий частокол ровным кругом огибал несколько приземистых, крытых дранкой домов. Посреди круга стояло длинное строение. Оно так и называлось Длинный дом[108]. Что-то вроде нашего детинца. Только коростеньский детинец поднимался ввысь к солнцу, а дом конунга распластался по земле. На отшибе высилось еще одно небольшое строение. Орм объяснил мне, что это отхожее место. И велел по нужде ходить только туда. У нас-то при каждом жилище строили нужник, а здесь был один общий на всех. В деревянном настиле было прорезано несколько дырок, и нужду жители поселка справляли открыто. И мужчины и женщины. Единственное, чем мы были похожи, так это своей любовью к бане. Здесь они были, как и у нас, в каждом доме. Хоть это радовало, а то за многие дни, проведенные на драккаре, тело покрылось толстой коростой из грязи, морской соли и пота. Оно уже даже не чесалось. И я был страшно рад, когда нас хорошенько отпарили и отмыли. На мгновение мне показалось, что здесь, в бане, снова размылись границы между викингами и мной — рабом. Ведь голый человек — это просто голый человек. Однако это было не так. Если викингов мыли свободные женщины, то меня купала тир — рабыня с выжженным клеймом на правой щеке. Я попытался заговорить с ней, но она удивленно взглянула на меня и, промычав что-то, принялась тереть меня еще усерднее. Да и одёжу моим спутникам дали почти новую. Мне же досталась латаная-перелатаная. Правда, тут мне помог Орм. Он что-то прошептал на ухо Гро. Та захихикала. Быстро вышла и почти так же быстро вернулась. То, что она принесла, вполне можно было принять за приличную одёжу. Хорошо хоть сапоги мои не отобрали, слава Даждьбогу… А потом нас накормили кашей из гороха и моркови и уложили спать в одном из домов. Темно уже было, и рассмотреть, как же живут морские бродяги на берегу, я так и не сумел. Мы улеглись на широкие скамьи, которые тянулись вдоль длинных стен. Улеглись вповалку. Орм велел мне ложиться рядом с ним. Точно боялся, что ночью удача может сбежать от него. Я положил под голову кулак. Задремал. Но еще долго море раскачивало меня, набегало волнами на ноги, будто и не на берегу засыпал, а в драккаре. И я… …снова оказался дома. И мама была жива… И отец подбрасывал меня вверх и ловил своими сильными руками… …и мы с Гридей и Славдей забрались на яблоню, рвали и ели сочные спелые яблоки… А потом промелькнули и пропали желтые волчьи глаза, и вместе с ними пропало все. Осталось только море, которое качало меня на своей могучей спине… потом пропало и оно… И я увидел Любаву. Она стояла и смотрела на меня, как тогда на стогне, когда мы боролись с Красуном. Только не было послухов. Были только я и она. И никого. И ничего больше. А потом она медленно подошла ко мне и вдруг поцеловала жарко. Так жарко, что дрожь пробежала по телу и плоть моя налилась истомой. А она все целовала и целовала. И тут я почувствовал ее руку. Она нежно заскользила по моей груди, по животу и остановилась там, где мое естество уже готово было вырваться наружу из грубого полотна исподнего… И только в этот момент я с ужасом осознал, что это вовсе не сон. Это явь. И упругая женская грудь в моей ладони не наваждение. И проворный влажный язык, играющий в странную игру с серьгой на мочке моего уха, вовсе не грезится. И горячая рука, ласкающая мою плоть, подлинная. Настоящая. Жадная и бесстыдная. И остатки дремы окончательно покинули меня. — Кто здесь? — Я таращился, пытаясь разглядеть хоть что-то в кромешной темноте. — Тише. Тише, трэль! — по-свейски зашептала она. — Орма разбудишь. И тогда я понял, что это Гро. И от этого стало так жутко и сладостно. А она закрыла мои губы своим ртом. Языком нашла мой язык, и они слились в замысловатой пляске. А потом… потом Гро прижалась крепче своей грудью к моей груди. Зашуршала юбкой. Оседлала меня точно молодого стригунка. И я ощутил, как моя плоть входит во что-то нежное, влажное и желанное. И тут же во мне что-то лопнуло, точно мыльный пузырь. Вспыхнуло внизу живота, мурашками побежало по спине и стоном попыталось вырваться в Мир. Я закусил до крови губу, чтобы сдержать этот стон. И огонь, бушевавший во мне лишь мгновение назад, погас. И стало стыдно… И гадко… — Вот тебе раз, — разочарованно прошептала Гро и добавила с презрением: — Так ты еще совсем ребенок… Она слезла с меня, бесцеремонно натянула на увядшую плоть порты и, словно куль, повернула на бок. — Дрыхни дальше, трэль, — зло сказала она. — И не вздумай вспоминать о том, что случилось этой ночью. И ушла, оставив меня в смятении. А я лежал и вслушивался в темноту, моля Даждьбога о том, чтобы никто не проснулся. Но, видимо, Покровитель услышал мою мольбу. Викинги спали, изредка всхрапывая и часто портя и без того спертый воздух. И Орм рядом храпел, словно продырявленный кузнечный мех. Даже не подозревая о том, что случилось мгновение назад… Вскоре она вернулась. Подвинула меня, так, что я едва не свалился на земляной пол. Улеглась рядом. Растолкала Орма. И потом они всю ночь возились, брыкались и тихо стонали в темноте. А я лежал ни жив ни мертв. Делал вид, что крепко сплю, и старался пореже дышать, чтоб случайно не привлечь их внимание. Потом они затихли. А я лежал и вспоминал то, что случилось со мной. И упругую грудь Гро. И ее губы на моей шее. И со временем мне почему-то стало казаться, что этой ночью со мной была вовсе не Гро, а Любава. Или я просто заснул? Ближе к обеду пошел дождь. Усталые драккары, поскрипывая и постанывая, качались на волнах Трюггвасова фьорда. Сам конунг Трюггвас собрал большой пир в Длинном доме. Он еще вчера отправил приглашения ярлам и желанному гостю Торбьерну. Тот позвал друга Орма. Ну а Орм потащил с собой меня. Ведь он искренне верил в то, что я приношу ему удачу. Дом конунга ничем не отличался от того дома, в котором мы провели прошлую ночь. Разве что был больше размерами. Так же справа от двери стоял ткацкий станок. Так же вдоль стен находились скамьи. А посреди усыпанного тростником пола горел сложенный из камней очаг. Большой котел висел на толстой цепи над огнем, и в нем бурлило варево. Капли дождя залетали в дымоход и шипели, попадая в огонь. На стенах вперемежку было развешено оружие и копченые кабаньи окорока. И еще у дальней стены угадывалась отгороженная большой медвежьей шкурой опочивальня. Из-за шкуры торчал край деревянной кровати с затейливой резьбой. На самой шкуре висел круглый, обтянутый кожей, щит. Под щитом на высоком стуле[109] сидел конунг. Под ногами Трюггваса, вместо подставки для ног, стоял коричневый, мореного дуба, сундук. Вот и все убранство. Конунг был невысокого роста, худощавый и невзрачный. Но сидел он на своем стуле так горделиво, что даже незнакомым людям сразу бы стало ясно, что перед ними владетель всех окрестных земель и обозримого Океян-Моря. И ясность эта заставляла относиться к нему с почтением. Мы расположились прямо на скамьях. Меня хотели сначала пристроить поближе к двери, но Орм настоял, а Торбьерн его поддержал. И меня оставили рядом с ними. Еду нам подносили жены и дочери конунга. Жен у него было целых три, а дочерей только две. И одна из них — Гро. Едой была все та же каша. Только на этот раз ее обильно сдобрили топленым салом и посыпали травами. Кроме того, перед каждым, исключая меня, поставили по глиняной миске с ягодами, по копченой рыбине и большому куску жареной оленины. Хлеба не было совсем, зато было вдосталь ячменного пива. Три огромные бочки стояли прямо на полу. Гро черпала пенный напиток и подносила всем желающим. Желающих было много. И пили они часто. Так часто, что уже очень скоро девушка раскраснелась и запыхалась. Наконец-то жгучая жажда пирующих поутихла. Одна бочка с пивом опустела. А у Гро появилась передышка. Она подошла, качая бедрами, к нам. Презрительно взглянула на меня, улыбнулась Орму и собралась присесть с ним рядом. — Гро! — рявкнул конунг. — Мой рог уже пуст. Женщина вздохнула и, подмигнув Орму, пошла к отцу. — Хороша девка? — спросил меня напарник. Я пожал плечами, но вчерашняя ночь вдруг озарилась на мгновение в памяти, а ладонь вспомнила твердый сосок ее груди. И я понял, что стыд заливает краской мое лицо. — Хороша, — сказал он и опрокинул пиво себе в глотку. — Еще пива! — крикнул, глядя на дочь конунга, но вместо Гро к нему подошла старая конунгова жена. Она быстро наполнила рог и протянула викингу. — Я бы Гро с собой забрал, — сказал он тихонько мне. — Только моя Халльдис ей глаза выцарапает… — Досточтимые ярлы! — Конунг встал на своем сундуке и поднял рог. — Я очень рад, что сегодня вы собрались в моем доме. Особенно я рад, что мой старый друг Торбьерн, сын Вивеля из Исландии, после дальнего похода заглянул в мой фьорд. — Слава Торбьерну! — крикнул кто-то. — Слава! — подхватили остальные. Хевдинг встал со своего места и учтиво поклонился. Все выпили. — Пусть он расскажет нам свою историю, — продолжил Трюггвас. — А чтобы ему приятней было говорить, пусть Снорри-скальд ему подыграет. А может, и сложит вису. Один из викингов тоже встал, поклонился и достал из-под плаща небольшой струнный инструмент, очень похожий на наши гусли. Он сел на место и тихонько стал перебирать струны. И мелодия, так похожая на песню моря, зазвучала под крышей Длинного дома. Торбьерн глотнул еще пивка, чтобы промочить горло, помолчал немного, собираясь с мыслями, и начал свой рассказ: — Жил человек по имени Торбьерн. Он жил в Пещерных полях на Купальном склоне, тех, что получил в приданое за свою жену Халльвейг, дочь Эй-нара. Жил он на широкую ногу, но скучал по морю. Жил человек по имени Орм, — Хевдинг кивнул на моего владельца. Тот встал, поклонился под приветственные крики собравшихся и сел на место. — Он жил у Орлиной скалы, — продолжил Торбьерн. — Жену его звали Халльдис. — При этих словах Гро поморщилась. — Орм был хорошим хозяином и большим другом Торбьерна, но тоже скучал по морю. И вот они вместе с кормчим Борном Носатым и хорошими людьми вышли в море и отправились на восход, чтобы навестить старых друзей и посмотреть на земли, которых еще не видели. Они перезимовали у конунга Трюггваса. — Хевдинг учтиво кивнул в сторону большого стула. Хозяин дома слегка приподнялся на своем стуле, оперевшись руками о подлокотники. Дождался, когда стихнут здравицы викингов. Сел на место. Хлебнул из своего рога. — Здесь их хорошо встретили. — Хевдинг поднял свой рог в приветствии. — Так хорошо, что даже не хотелось уходить! — выкрикнул Орм и хитро взглянул на Гро. Скальд ударил по струнам чуть сильнее. — Но море звало, — продолжил викинг, — и Торбьерн поплыл дальше на восток. Снорри заиграл другую мелодию, точно давая понять, что предыстория закончилась и теперь начинается сама история. Торбьерн сделал еще пару больших глотков. Вслушался в мелодию и заговорил снова: — В начале лета Торбьерн пришел в Норвегию к ярлу Эйрику Кровавая Секира, где был хорошо встречен. Эйрик попросил Торбьерна отправиться к его сыну Бьерну, который в то время воевал с пруссами. Торбьерн с радостью согласился и пошел дальше на восток помогать Бьерну, сыну Эйрика. Хевдинг сделал небольшую паузу. Дождался, когда одна из жен конунга зачерпнет ему пива. Приложился к рогу. Крякнул от удовольствия. Оглядел присутствующих. Те, не проронив ни слова, тихо ждали продолжения истории. — Когда Торбьерн дошел до прусского берега, он Узнал, что Бьерн, сын Эйрика, победил пруссов, взял богатую добычу и вернулся домой. Торбьерн решил последовать за ним. Но налетел сильный северо-восточный ветер и поднял на море большую волну. — Скальд, точно почувствовав перемену в настроении рассказчика, заиграл тревожно и настороженно. — Драккар несло на скалы. Чтобы навечно не остаться в море, Торбьерн, Орм и Борн укрылись в устье полноводной реки. Река была такая полноводная, что драккар легко мог идти. И они поднялись вверх по течению, где немало взяли добычи. И уже собирались вернуться назад. Но тут наступила зима. Река замерзла. Драккар больше не мог двигаться. Торбьерну пришлось остаться здесь до весны. Зима была суровой. Двое из людей умерли. Вспомним о них, — с этими слогами Торбьерн поднял рог над головой. Викинги молча сделали по глотку пива, а скальд прервал мелодию. — Когда пришла весна, — после недолгого молчания продолжил хевдинг, — драккар спустили на воду. По пути к морю Торбьерн увидел странных людей, гревшихся у костра. — Здесь я стал слушать внимательнее, ведь речь зашла о нас. — Орм одного убил. Двоих взял в качестве добычи. А четвертый сбежал. Тут появились викинги. Из тех, которые забыли о море. — Хевдинг презрительно скривился. — Они сказали, что служат у конунга Гардерики Ингвара, сына Хререка. Того Хререка, который отдал германцам Фрисландию, ушел в Гардерику и взял себе Хольмгард[110]. Эти люди грубо потребовали, чтобы Орм отдал трэлей им. Орм попытался им объяснить, что трэли теперь его. Если они хотят их себе, то пусть выкупают. Вместо выкупа люди Ингвара достали мечи. Там эти отступники и остались. А Торбьерн потерял четверых. Вспомним о них. Вспомнили… — Один из трэлей был никудышным. Второй — странным. Первого мы убили, — соврал хевдинг. А я подумал: «Как там Яромир? Сумел ли добраться до своих? Или сложил голову в германских лесах? » — А второй принес нам удачу. — Хевдинг взглянул на меня. — На обратном пути нас ни разу не штормило. Он быстро научился работать с веслом. Выучил наш язык. И даже умеет играть в тавлеи! А Орм сказал, что трэль однажды смог услышать песню моря… Викинги возбужденно зашумели. Трюггвас призвал их к молчанию, подняв вверх раскрытую ладонь. — И вот наконец Торбьерн пришел к дружественному берегу. И конунг Трюггвас хорошо принял его, — закончил хевдинг свою историю. Скальд оборвал мелодию. Повисла неловкая тишина. — Хорошую историю ты рассказал, друг Торбьерн, — подал голос конунг. — Я хочу выпить за это. И все, в который раз, выпили. — А где же тот трэль, который приносит удачу, знает благородный язык и умеет играть в тавлеи? — спросил конунг. — Он здесь, — громко сказал Орм и подтолкнул меня вперед. Пришлось встать. — Это правда? — Трюггвас смерил меня взглядом. — Это правда, досточтимый конунг, — ответил я. Викинги еще больше зашумели. — И ты слышал песню моря? — Да, конунг. — Я обернулся на Орма, и тот закивал головой, подтверждая. — Удивительные вещи творятся на свете, — глубокомысленно заметил Трюггвас. — Дай ему пива, — сказал он Гро. Та нехотя зачерпнула пиво глиняной миской и сунула ее мне в руки. — Благодарю, конунг. — Я поклонился и хлебнул из миски. Пиво оказалось горьким и забористым. — Снорри, — словно забыв о моем существовании, конунг повернулся к скальду, — сложилась ли виса? — Да, конунг. Вот она. Снорри снова ударил по струнам и произнес нараспев: У славного конунга Трюггваса На радостном праздничном йолле[111] Мужи отдыхали, Походы свои вспоминая. А друг его Торбьерн, Немало потешив хозяев, Явил неразумного трэля, Который в тавлеи играет. Бурной радостью встретили вису викинги, собравшиеся в этот дождливый день под крышей Длинного дома. — Эка невидаль — говорящий трэль! — прервал всеобщее веселье чей-то голос. — Я однажды встретил говорящую собаку, так чем этот трэль лучше? — Сравнив моего трэля с собакой, ты оскорбил меня! — взвился Орм. — Кто ты такой? Назовись! Или струсил? — Кто там вякает, называя меня трусом? — Из-за стола вскочил здоровенный викинг. — Последний, кто это сделал, в Вальхаллу не попал. Нечему было попадать. Я просто порвал его на куски, — и громко рассмеялся. — Видно, Сигурд выпил слишком много пива, — услышал я голос одного из викингов, сидевшего неподалеку. — Я — Сигурд, сын Эйстейна, прозванный в народе Большим Сигурдом, — громогласно объявил викинг. — А я — Орм, сын Хальвдана, прозванный в народе Могучим. — Мой владетель поднялся со своего места и встал напротив обидчика. Сигурд оказался на целую голову выше Орма. Он был длинноволос, длинноус и длиннорук. А шеи у него вовсе не было. На широких плечах булыгой торчала большая голова. Огромные кулачищи. Сдвинутые к переносице кустистые брови. Большой мясистый нос. И взгляд, способный прожечь в супротивнике дыру. В любом. Только не в Орме. Без всякого страха Могучий Орм выдержал взгляд Сигурда. Только шрам на его лысой голове побагровел еще сильнее. Так стояли они и смотрели друг другу в глаза, точно быки на пастбище. И никто не хотел уступать. А вокруг звенела напряженная тишина. — Не думал я, что в доме конунга Трюггваса так мало чтут закон гостеприимства, — сказал наконец Торбьерн. — Прости, друг Торбьерн, — со своего высокого стула подал голос конунг. — Только закон мы не нарушили. Большой Сигурд не из нашего клана. Он такой же гость, как и вы. А гости вольны решать разногласия между собой, как им нравится. — Сигурд пришел в наш фьорд этим летом, — точно извинясь, быстро зашептал хевдингу сидящий неподалеку варяг. — Девчонка, — кивнул он украдкой на Гро, — пару раз улыбнулась ему, вот он и решил, что может остаться. А Орм и Сигурд все еще стояли напротив друг друга. Молчали и буравили друг друга глазами. Ноздри раздували. II всем сразу стала ясна истинная причина ссоры. Не я, а Гро встала между двумя викингами. Сигурд искал только повод, чтобы отвадить соперника. И повод представился. — Отлично! — сказал Торбьерн. — Закон соблюден, а значит — мы к хорошему пиву и вкусной еде получим хорошее развлечение. Ты не против потешить нас, Орм? — Пусть Сигурд, сын Эйстейна, прозванный в народе Большим Сигурдом, выбирает оружие, — ответил Орм. — Топоры! — крикнул обидчик. — И пусть Один рассудит нас, — добавил он зло. Я взглянул на Гро. Она не могла скрыть своего довольства. Еще бы! Два таких мужика сейчас сойдутся из-за нее в поединке. И тут наши глаза встретились, и девка вдруг смутилась и отвела взгляд… — Начинайте, — махнул рукой Трюггвас. На мгновение мне показалось, что стены Длинного дома не выдержат и раскатятся бревнами от радостных криков викингов. Орм и Сигурд сошлись. Первым ударил Большой. Силы ему было не занимать, но в сноровке он уступал Орму. Его удар пришелся в пустоту. Топор лишь скользнул по руке Могучего и врубился в столб, держащий крышу Длинного дома. Орм не заставил себя долго ждать и ударил в ответ. Но Сигурд успел вырвать топор из столба и принял оружие противника на крепкую рукоять. Толкнул Орма коленом. Могучий отлетел в сторону и упал на лавку. Тут же вскочил и сделал стремительное движение в сторону. И вовремя. Железное жало Сигурдова топора впилось в дерево. Это несколько озадачило Большого, ведь по его расчетам там должна была быть грудь Могучего. Но Орм уже стоял на ногах. Сигурд опять попер в наступление. Орм попятился, проседая под напором супротивника. А Большой молотил, раскрутив топор. Эта адская мельница крушила все на своем пути. Искала Орма и не находила. Могучий каждый раз оказывался на шаг впереди Сигурда. Варяги ревели от восторга. И я вдруг понял, что реву вместе со всеми. Уж не знаю почему, только мне почему-то очень хотелось, чтобы в этом поединке победил мой пленитель. Мой владетель. Мой напарник. Мой хозяин Орм… А ему приходилось не сладко. Уж больно силен был Сигурд. Тяжелый боевой топор в его руках казался не тяжелее пушинки. Со свистом топорище рассекало воздух. Варяги бросались врассыпную, как только поединок начинал катиться в их сторону. Казалось, что это вызывает в них не меньше веселья, чем сам бой. Они смеялись. Подбадривали дерущихся. Точно это было невинным развлечением, а не дракой. Дракой не на жизнь, а на смерть… Вот бой докатился и до нас. Торбьерн увернулся от просвистевшего рядом с головой хевдинга Сигурдова топора и отскочил в сторону, освобождая место Орму. Варягу-соседу повезло меньше. Орм оттолкнул его плечом, чтоб не мешался. Варяг отлетел к стене и ударился спиной о бревна. А я растерялся. Да так и остался на месте. И тут Сигурд выбил топор из рук Могучего и повалил его на пол. Топор Орма глухо стукнулся рядом с моими ногами. — Один! — заревел Сигурд, предчувствуя скорую победу. Замахнулся, готовый окончить поединок. А в моей памяти вспыхнул тот бой у Припяти, когда так же победно взревел великан-варяг, который хотел отобрать у меня жизнь. И почти отобрал… А здесь, в Яви, я увидел глаза Орма. Он смотрел на меня, точно порываясь сказать что-то. Да не мог. Не успевал. Но я понял его без слов. Поддел ногой топор. И его рукоять оказалась под рукой Могучего. Не раздумывая, он схватил ее. Махнул топорищем. Железо жадно вгрызлось в ногу Сигурда. Тот заорал от боли. Замер на миг. И этого мига оказалось достаточно, чтобы Орм перекатился через спину, вскочил на ноги и, продолжая движение, вложил всю свою мощь в единственный удар… Сигурд замолчал. Постоял еще мгновение и рухнул на спину, вырвав из рук Орма рукоять топора, застрявшего в его черепе. — Ты приносишь удачу, трэль, — прохрипел Могучий и победно вскинул вверх руки. — Слава Могучему Орму! — воскликнул Трюггвас, все это время с жадностью следивший за поединком. — Слава Орму! — подхватили крик конунга викинги. — Слава Орму! — поднял вверх свой рог довольный Торбьерн. — Всем пива! — прикрикнул на женщин конунг. — Помянем проигравшего. И женщины бросились выполнять приказание. Гро перешагнула через тело Сигурда, подбежала к Орму. Чмокнула его в щеку. Что-то быстро шепнула ему на ухо, а потом с благодарностью взглянула на меня. — Трэли! — позвал Трюггвас. — Уберите Сигурда, сына Эйстейна, которого мы будем помнить как Сигурда Большого. Отнесите его в ледник, чтоб не протух. Хоронить его будем после. А пока, Могучий Орм, подойди ко мне. Трэли вынесли тело вон из Длинного дома. А конунг снял серебряную застежку со своего плаща и под одобрительные крики всех, кто остался, вручил ее победителю. И пир продолжился, точно всего мгновение назад здесь не произошло смертоубийство… Все обсуждали недавний бой, а Орм вернулся на свое место, похлопал меня по плечу и сказал: — Ты хороший трэль. Обещаю никогда больше не бить тебя. Ешь и пей. Гро, принеси пива для него, — и, когда девка налила пива в его рог, а передо мной поставила прежнюю глиняную миску с пенным напитком, поднялся и сказал: — За Сигурда! Он был достойным человеком и достойным противником. Пусть в Вальхалле ему будет так же хорошо, как с нами! — За Сигурда! — подхватили викинги и дружно выпили. Наконец и вторая бочка с пивом отозвалась грустным звоном, когда младшая дочь конунга постучала по ней. — Настало время для серьезной беседы, — сказал конунг. Веселье сразу сошло на нет. Гро, хохотавшая на коленях Орма, прыснула еще пару раз в кулачок, встала и одернула платье. Ярлы приосанились. Придвинулись поближе. И тут Орм икнул, поднялся и спросил громко: — А никто не желает отпустить пиво на волю? — И верно, конунг, — сказал скальд. — У меня тоже пиво дырочку нашло. — Человек твоего дара, Снорри, — конунг поднял вверх указательный палец, — понимает самую глубокую суть вещей. Достопочтенные гости, — обратился он к гостям, — а не опустошиться ли нам, прежде чем приступать к серьезным вещам? И викинги, да и я заодно, встали с насиженных мест и гуськом вышли из Длинного дома под дождь, чтобы подышать свежим воздухом. Пока мы шли до отхожего места, дождь усилился. Под ногами было так скользко, что я едва не растянулся в липкой грязи. Торбьерну повезло меньше. Его мягкие сапоги, в которых было так удобно передвигаться по драккару, быстро обросли большими рыжими комьями прибрежной глины и, как только он ступил на мокрую, отполированную множеством ног доску настила нужника, заскользили не хуже лыж. Торбьерн выругался, взлетая ногами вверх. Хряснулся об настил. Доски лопнули… затрещали… Но выдержали. Я вдруг понял, что все мы стоим затаив дыхание… — А ничего, — сказал конунг. — Молодец Асвальд. Из крепкой доски нужник сработал. Торбьерн, продолжая ругаться, поднялся на ноги и сказал: — За это надо выпить. Все согласно кивнули, доделали неотложные дела и вернулись в Длинный дом. — Так вот, — сказал конунг, усаживаясь на высокий стул. — Я собрал сегодня тинг[112] для того, чтобы решить один вопрос. Вы уже, наверное, знаете, что пять дней назад во фьорд зашел кнорр[113] Эйнара, сына Торгейра. — Он кивнул на одного из людей, тот встал и поклонился. — Он человек достойный, — продолжил Трюггвас. — Но привез он нам недобрую весть. Говори. — Почтенный тинг, — сказал Эйнар. — Месяц назад я зашел в гости к Свену Вилобородому, который уже не первый год сидит в Нортумбрии[114]. Так вот, Свен просил передать всем ярлам и конунгам, к которым я зайду по пути в Хольмгард, такие слова: «Внучка короля Альфреда[115] по имени Этельвольд не признала старого договора. Она собирают своих людей и готовится напасть на Йорк. Если есть нужда в хорошей добыче, буду ждать вас в Глубокой бухте до конца месяца скаерсомара[116]». Эйрик Кровавая Секира уже послал ярла Торри Короткоухого и с ним восемь драккаров. А Бьярни, сын Олафа, отправился сам на пяти драккарах. — Что решит тинг? — спросил конунг. — А что тут решать? — сказал один из ярлов. — До конца месяца мы успеем. — Это решение тинга, — сказал другой ярл. — Как ты смотришь на это? — Конунг посмотрел на Торбьерна. — Давно я не был у Гунбьерна. — Жены! — крикнул Трюггвас. — Открывайте третью бочку… Ватага Торбьерна расположилась на покрытом зеленой травой невысоком холме. Стояли, судачили, смотрели с холма вниз. Хевдинг Орма предводителем послал. Сам-то уж староват. Хоть и крепкий на вид, да силы уже не те. Оттого и в сторонке стоит. А Орму в самый раз. Крепок. Зол. Кричит. Ругается. Кулаками машет. А внизу, в трех полетах стрелы, по берегу зачахшей речушки скакали разодетые в пестрые плащи саксы. Что-то кричали. Ветер доносил до нас их возбужденные голоса. Не понимал я их речи. Только и так было ясно, что готовят риттеры своих ратников к битве. Богов мне неведомых на подмогу призывают. — Смотри, трэль, — пихнул меня в бок Орм. — Видишь, сколько народу на этом поле сегодня сойдется? — повел он рукой. Оглянулся я, и верно. На ближайших холмах стояли викинги, готовые к бою. Здесь и норвеги Торри Короткоухого, и ютландцы Трюггваса, и воины Свена Вилобородого, и Бьярни со своей ватагой, и плените л и мои, ставшие за эти месяцы своими… Только и там, внизу, войско немалое. И видел я, отцовские наставления вспоминая, что хоть и больше викингов числом, только каждая ватага в отдельности. Сама за себя, а другие им побоку. У саксов и порядка поболе будет, и ополчены они лучше. И пусть ярятся морские бродяги. Пусть бранятся со своих холмов на супротивников, только словами битву не выиграть. Тут либо числом нужно, либо умением. А саксы умением богаты. Отряды у них ровными рядами по берегу выстроились. Не хуже наших древлянских полков. Над каждым полком свой стяг реет. Пардусы[117] на стягах. Орлы да олени. Риттеры у них вроде наших боляр. Приказания раздают. А там, за речушкой, королева Этельвольд свой шатер поставила. В белом как снег плаще она. Рядом с ней воеводы. Посыльные конные. Охрана. Все по уму. С холма видно все. Только в руки не взять. Далеко. Да и не моя это война. Не моя битва… — Эй, вонючки! — орет Орм и кулаком саксам машет. — Чтоб вас подняло да не опустило! А королеву вашу веслом попользуем. Она до больших причиндал дюже охоча! Смеются варяги, а мне не смешно. Тяну я его за руку. — Слышь, Могучий, — говорю. — Чую я недоброе. Он от меня отмахнулся: — Откшни, сопля зеленая. Не до твоих боязней мне сейчас. С Торбьерном оставайся. Хевдингу спокойнее будет с холма за боем наблюдать. Вот и ты при нем будешь. — Хорошо, — я ему. — Только если что не по-твоему пойдет, ватагу вон туда, через рощу, уводи. Конники в деревах особо не разгонятся, а ратники у саксов тяжелые. В броне своей не разбегутся. — Больно много на себя берешь, трэль, — грозно на меня Орм взглянул. — Трэль прав, — вступился за меня Торбьерн. — И дело говорит. Через рощу да в Глубокую бухту людей веди. Мы там вас ждать будем. Я Борна предупредил, чтоб драккар на воде держал[118]. — Как скажешь, хевдинг, — кивнул Орм. — Но сдается мне, что сегодня не нам, а им, — махнул он своим топором в сторону саксов, — об отступлении и спасении думать надо. Смотри, силища-то у нас! Силища! — Горяч ты что-то сегодня, Орм, — покачал головой хевдинг. — Так разве это плохо? А тут над холмами клич разнесся: — О-о-один! — О-о-один! — подхватил этот клич Могучий Орм. — О-о-один! — взревела ватага. — Давай, Орм! Веди людей! — крикнул Торбьерн. Я на него смотрю, а у него глаза горят. И ему в драку хочется, только не его уже время. Его время прошло. А мое не настало… И хлынула с холмов орущая волна. Покатилась вниз, на войско королевы саксов. Только Этельвольд была готова к атаке. Гляжу, она платком белым махнула, и тут же над войском завыли дудки. Риттеры за ратников отошли. А те расступились и вперед лучников выпустили. Лучники изготовились. Ждут. А мне Побор вспомнился. Как он нас перед русью на Припяти сдерживал. У саксов, видать, свои Поборы есть. Стоят. Тетива у подбородка, а стрелы не шлют. Знают, что далеко еще. А викинги вниз с холмов несутся. Топорами, мечами и дубинами шипастыми размахивают. Орут. То ли от ярости, то ли от страха. Вот-вот докатится волна до войска саксов. Врубится. — Пора бы уже, — шепчу я, за лучников переживая. Знаю я, что такое лучник супротив викинга. На себе испытал… Снова дудки взвизгнули. Зашуршали опереньем стрелы. Накрыли безжалостным дождем наступающих. И вновь разомкнулись ряды, пропуская лучников за себя. «Хитро, — подумалось мне. — Запомнить надо». А волна дальше катится. За собой раненых и убитых, стрелами истыканных, оставляя. Еще немного — и сшибутся. Я на Торбьерна взгляд бросил. Напрягся хевдинг. Весь вперед подался, словно он вместе со всеми в волне той катится. Зубы сжал. Только желваки на бритых щеках играют. И тут в третий раз дудки заревели. Ратники копья выставили. Щиты сомкнули. Точно еж рассерженный иголками ощетинился. Вот на эти иголки и напоролись викинги. Кто-то копье в грудь принял. А кто-то не растерялся. Под копья поднырнул, в кувырке под ноги ратникам подкатился. И мечи с топорами в дело пошли. Врубились. Закипело. Закружило. Завертело. Кровью брызнуло. — О-о-один! — раскатилось над побоищем. И вновь дудки у саксов заиграли. На этот раз пискляво. Поддались ратники. Отходить стали. К речушке жаться. — Ага! — обрадовался Торбьерн. — На испуг вояки слабыми оказались! — кричит. А я вижу, что все, как в играх моих — в деревянное войско с отцом в детинце коростеньском, — заманивают саксы викингов в ловушку. И точно. В стороны разбежались ратники. А викинги в речушку уперлись. Куда дальше-то катиться? Только в воду. Передние притормаживают, да задние их в спину толкают. А из воды рогатки торчат. Колья навостренные. Это не люди, с ними не порубишься. На них либо гибнуть надо, либо изворачиваться. А на другом берегу новый ряд копейщиков. Стоят. Копья опустили. Только на берег высунься — враз пришпилят. Умно. А саксы еще и с боков прижимать стали. А вот и риттеры. В спину варягам заходят. Кони у них крепкие. Кого на копье всадник не подденет, того мечом порубит, а коли и от меча враг уйдет, так конем потопчет… Слышу я, как взвыл Торбьерн от злости. Мне его даже жалко стало. И за Орма отчего-то сердце защемило. И за всю ватагу нашу. Нашу? Я почувствовал, что совсем уже с ними сжился. И били меня, и за человека не держали, и помимо воли моей вывезли незнамо куда, да только нужно в чужом краю хоть на что-то опору иметь… — Хевдинг! — заорал я. — Смотри! Орм из боя наших выводит! Издалека лысая голова Могучего видна. Ишь, как на солнце сверкает. Не хуже сакских шеломов. Вижу, что прорубаются они в сторону рощи. Орм впереди, а за ним и остальные. Уже близок прорыв… Улицу целую прорубили… Все… Выбрались… Бегут… Конники за ними… А деревья все ближе… Только куда они, через ветки и бурелом?.. — Давай, Орм! Давай! — ору что есть мочи. — Давай, Могучий! — вторит мне Торбьерн. Вдруг от конного отряда риттер отделился. К нам повернул. Коня подгоняет. Копье наперевес. Прямо на холм прет. У коня грива по ветру. За риттером плащ развевается. На броню у него поволока расшитая наброшена. На ней зверь диковинный пасть раззявил. Присмотрелся я — чур меня! Это ж Ящур![119] Я даже сплюнул от омерзения. А всадник уж рядом совсем. А мы стоим вдвоем Не бежать же. — Трэль, — слышу голос хевдинга. — Держи! Обернулся я, а он мне нож свой сует. Я нож взял. Приготовился. Он меч свой поднял. Стоим. А риттер доволен. Добыча легкая. Не бежит даже. Скачет, а сам решает, то ли малого на копье подцепить, то ли старого… Все же старого решил. На Торбьерна копье направил. Я еле отскочить успел. Он мимо пронесся. Хевдинг копье его встретил, от груди своей отвел. Только наконечником его все же за плечо зацепило. От земли оторвался викинг. В воздухе повис. Да, видать, тяжел оказался. Не удержал его риттер. Опустилось копье к земле. Поволокло Торбьерна по зеленой траве. Но вырвался наконечник из плеча, порвал кожу, и в небушко рванул. Упал хевдинг, а у риттера от такой неудачи копье из рук выскользнуло. Но ему ничего. Выхватил меч, коня развернул и на меня… Я-то ему совсем простой мишенью казался. Он даже коня передо мной придержал и на дыбы его поднял, чтоб красиво меня располовинить. Только мне почему-то половиниться не хотелось. И ждать, когда мне на голову меч его опустится, я не стал. Под пузо коня и кинулся. Да рукой свободной за подпругу уцепился. Только клинок рядом просвистел. Конь с дыбков опустился. Закружил его риттер. Достать меня хочет. А я под ним болтаюсь. Только ноги убирать успеваю, чтоб мне их конь не отдавил. Нож под подпругу сунул, ремень подпружный лопнул. Я на землю упал, голову руками прикрыл. Но защитил Даждьбоже. Конь меня перескочил. А седло набок с него поползло. А с седлом и всадник. Грохнулся он тяжело оземь. Всхрапнул и замер. И конь встал точно вкопанный. Я в горячке вскочил. Гляжу, а у риттера голова набок. Шею он, видно, при падении себе свернул. Вот и славно. Я коня за узду схватил. А сам отдышаться никак не могу, от страха колени дрожат. А тут и Торбьерн застонал… Живой… Я к нему коня подвел. Он уж сидит. Из раны кровища хлещет. Сам бледный как полотно. — Заберешься? — я у него спрашиваю. — А то тяжелый ты, хевдинг, не подниму я тебя. — Смогу, — отвечает. — Ну, давай. Он с земли приподнялся, об меня оперся, на коня влез. — Удачливый ты, трэль, — говорит. — Какой есть, — я ему в ответ. И сам на коня запрыгнул… Мы подальше от побоища отъехали. На землю сошли. Он прилег, а я перед ним на колени встал и на рану помочился[120]. А рана у него на плече глубокая, как жабий рот. Серьги из уха вынул, одну у себя, другую у него. — В скобы согнуть одной рукой сможешь? — спросил. — Угу, — он сквозь зубы промычал. Я рану ему пальцами сжал. Он скобы наложил. Сдавил так, что рана рот свой жабий закрыла. — Вот и пригодился отцов благодар, — сказал я. — Что? — не понял он. — До Глубокой бухты далеко? — Если напрямик — завтра к вечеру будем. — А по-другому нам не надо, — говорю, а сам улыбаюсь, все еще не веря, что живым остался. Потом подорожника нажевал. Здоровья Белореву за науку пожелал. Приложил к ране. Перевязал. — Поехали, что ли? Он встал. Вижу — поплыл. Но ничего, на ногах держится. — Поехали — говорит. А чуть позже, когда мы в лесок въехали, он спросил: — Ты точно на арфе не играешь и висы слагать не умеешь? — Нет, — ответил я ему. — Чудной трэль, — хмыкнул он. И мы дальше поехали. Молча. Чтоб силы беречь… В Глубокой бухте тихо шумел прибой. Дохлыми тушами лежали на берегу драккары. Мне было жалко глядеть на них. Гончие псы Океян-Моря, вырванные из привычной стихии, выглядели нелепо и беспомощно. Оскаленные драконьи морды, созданные, чтобы сеять ужас среди прибрежных народов, сейчас уныло смотрели вдаль, поджидая бросивших их хозяев. И только драккар Торбьерна гордо качался на волнах. Натягивал якорные канаты. Старался сорваться с привязи. И был готов в любое мгновение поднять якорь и уйти от этой злой земли. Так велел хевдинг. Мы ждали… — Да чего же они не идут? — Борн в нетерпении теребил свой длинный нос. — Семь дней уже от них нет вестей. Или восемь уже? — повернулся он ко мне. — Восьмой, — ответил я. — Что? — Из трюма драккара выбрался Торбьерн. — Тихо? Плечо его почти не беспокоило. Помогла морская вода да мои отвары. Но он все еще держал руку на перевязи. Старался двигаться осторожно, чтобы лишний раз не потревожить рану. — Тихо, хевдинг, — вздохнул кормчий. — Как в брюхе у кита. — Вот, трэль, держи, — протянул Торбьерн мне что-то, зажатое в кулаке. — Что это? — Держи, говорю. Я подставил руку, и хевдинг разжал пальцы. На мою ладонь упала золотая серьга с красным, словно капля крови, камешком. — Это тебе, — сказал Торбьерн. — И пусть никто и никогда не скажет, что Торбьерн, сын Вивеля, не отблагодарил человека, спасшего ему жизнь. — Но я всего лишь трэль Орма, — сказал я. — Я думаю, что Могучий Орм не станет возражать. — Хевдинг здоровой рукой похлопал меня по плечу. — Носи с честью, — улыбнулся он. — Хевдинг! — крикнул Борн. Он все это время вглядывался в прибрежье и теперь, что-то заметив там, принялся размахивать руками. — Смотри, Торбьерн! — кричал кормчий. — Это наши! И верно. С прибрежных холмов к бухте спускалась нестройная ватага. Их было около двух сотен. Викинги явно торопились. Они бежали. Спотыкались на бегу. Кто-то падал. Катился вниз. Поднимался и вновь стремился к морю. — Я вижу Орма! — кричал Носатый. — Смотри, как спешат. Соскучились, что ли? Я всмотрелся и тоже сумел разглядеть блестевшую на солнце лысую голову моего владетеля. — С ними люди Трюггваса, а конунга не видно, — тихо сказал хевдинг. — Борн, — позвал он кормчего, — готовимся к отходу. Трэль, — повернулся он ко мне, — выбирай якоря. Я быстро вставил в мочку уха подарок Торбьерна и бросился выполнять приказание. — Орм! — продолжал размахивать руками Борн. — Сюда! Скорее! — Хватит орать! Десять весел тебе в задницу! Они и так нас видят! — разозлился хевдинг. — Лучше помоги мальчишке! Борн кивнул и принялся выбирать канат второго якоря. Между тем на вершине холма показались преследователи. Это были саксы. Они кричали, улюлюкали, размахивали мечами. Их было много. Слишком много. И тут над Глубокой бухтой разнесся уже знакомый мне гнусавый рев трубы. Саксы вскинули луки. И над берегом зашуршали стрелы. Викинги спустились к воде. Не обращая внимания на обстрел, они дружно схватились за борта драккаров и потащили их к воде. А саксы все стреляли и стреляли. Но вот первый драккар спустили на воду. За ним второй. Викинги забирались в них, переваливались через борта. Разбирали весла. Крепили их в уключины. Вразнобой отгребали подальше от берега. Подальше от смерти. Еще немного, и на прибрежных камнях осталась лишь небольшая горстка людей. — Вы что, с ума сошли? — взревел Торбьерн. — Орм, давайте сюда! — Сейчас, хевдинг! — с трудом переводя дыхание, прохрипел в ответ Орм и помахал нам рукой. — Последний привет гостеприимной Нортумбрии и королеве Этельвольд! Давай, ребята! — повернулся он к викингам. И они дружно стянули порты и принялись мочиться. А вокруг сыпались стрелы. Впивались в борта ставших бесхозными драккаров. Отскакивали от камней. Падали в волны… — Эй, уроды! — кричал Орм стрелкам. — Скажите вашей бабе, что таких концов ей больше не видеть до самой смерти! Он хрипло рассмеялся. Натянул порты и бросился в налетевшую волну. Наконец викинги доплыли до нас. И стали забираться в драккар. — Без шуток не можешь? — смеялся хевдинг, прижав здоровой рукой Орма к своей груди. Почти четыре десятка драккаров пристали к берегу в Глубокой бухте в конце месяца Скаерсомар. И вот теперь только три уходили в Океян-Море. Война в Нортумбрии закончилась поражением Свена Вилобородого… Орм вместе с оставшимися в живых воинами Трюггваса, объединив силы, сумели вырваться из горящего города. Королева саксов послала за ними в погоню лишь пять сотен ратников. Это был небольшой отряд. Находники[121] ее мало волновали. Как пришли, так и уйдут. Королеве Этельвольд был нужен Свен Вилобородый. Но и его она не получила. Свен сумел спастись. Вместе с Бьярни, сыном Олафа, он вышел из окружения, и они увели своих людей на север в Страну скоттов[122]. Война в Нортумбрии продолжалась. Зима была страшная… Море все время штормило… Ледяной, прошивающий до костей ветер сбивал с ног. Берег покрылся толстой коркой из смерзшейся воды, выброшенных бурей водорослей и морских обитателей. Холодные волны накатывали на землю, точно старались слизнуть этот, надоевший Океян-Морю, клочок суши. Ледяная земля[123] полностью оправдывала свое имя. И я здесь леденел… Леденел… Леденел… Мы приплыли сюда в начале осени. Нет. Неверно. Это я приплыл в неведомую страну. Торбьерн и его ватага морских бродяг просто вернулись на родину. Поразила меня Исландия. Никогда я таких чудес не видывал. Я-то к бору привык. К чаще буреломной. А тут деревца чахлые. По земле стелятся. Насмешка, а не деревья. И кони здесь чудные[124]. Маленькие. У нас собаки больше. Но выносливые те коняшки. И злые. Станешь злым, когда прокорма почти нет. Земля-то скудная. Корст один. Родит плохо. Зато птицы много. Все скалы прибрежные гнездами облеплены. Галдят пернатые, что огнищане на стогне. Но самое удивительное — гейзеры. Это когда кипяток из земли вырывается. Точно плюется Исландия. Можно даже огонь не разводить, воду не греть. Бросишь яйцо, а оно само варится. Только доставать его боязно. Ошпарить может. И воняет сильно. Орм говорит, что это от болячек всяких полезно. Эх, Белорева бы сюда. Он бы разобрался. Но далеко знахарь, за тридевять земель. За тремя морями… Встретили нас хорошо. Еще бы. Хозяин домой вернулся. Пусть без добычи большой, зато живой. Три дня викинги в поселении Торбьерна на Купальном склоне пировали. Потом еще три дня в поселении Орма у Орлиной скалы. Благо, что одно поселение от другого всего в осьмине ходьбы было. И меня встретили неплохо. Орм решил, что в Нортумбрии викинги поражение потерпели оттого, что он меня с собой не взял. Домочадцы ему поверили. А Халльдис, жена его, велела мне в их Длинном доме жить. Хоть и был я трэлем, только они меня работой сильно не загружали. Я даже растерялся от такого. Спросил у нее, почему она меня не селит вместе с остальными трэлями? А она посмотрела на меня внимательно и сказала: — Не знаю почему, но мне кажется, что в своей стране ты был знатный человек. И пусть мужчины этого не поняли, но я-то вижу, что ты всегда и везде будешь знатным. А потом добавила: — Был бы ты постарше, я бы тебе позволила своим домом жить. Женился бы, хозяйство бы завел. Только молод ты еще. Живи в нашем доме. И я стал жить у них. Ни гостем, ни рабом… Мне даже позволили из поселения уходить. С утра я седлал маленького коника, которого стал звать Гнедко, как своего коня, в Коростене оставленного, и уезжал. По окрестным холмам ездил. В долину гейзеров. На птичьи погосты. Ягоды собирал. Травы, из тех, что от Белорева узнал. Они здесь такие же, как и в Древлянской земле росли. Правда, и незнакомых много. Так я те не брал. Сушил я те травы да впрок под шкурами на своем лежаке сберегал. А еще я попросил Орма, чтоб он мне позволил лук смастерить. Он сначала воспротивился, да Халльдис за меня вступилась. Он и разрешил. Я лук смастерил. Сложный делать не стал. Да и не из чего. Сделал простой. Только берестой усилил да пластинами из кости. Мне их Орм дал. А еще он хер моржовый мне показал. Тот самый, которым я его на германском берегу обозвал. Подивился я. А он пообещал мне, что я этого зверя диковинного увижу. Они по весне на лежбище приплывут. На них охоту устроят и меня возьмут. Больно в них мяса да жира много. Орм мне про моржа толкует, а меня тоска взяла. Неужели, думаю, на всю жизнь здесь останусь? Не увижу больше отца, сестренку, Любаву? Земли Древлянской не увижу? И так мне горько стало, что чуть не заплакал. Только вспомнил слова, что Гостомысл повторять любил: — Все в руках Даждьбожиих. На том и успокоился… Стрел из камыша понаделал. Это, конечно, не каленые стрелы[125], но для охоты на птиц пойдут. И стал я, кроме трав, еще и птицу битую в поселение таскать. Много набил, а тут и зима накатила. Рано она в эти края приходит. А в этом году она еще и лютая оказалась… В Длинном доме, где, не переставая, горел очаг, было до одури холодно. По утрам, когда Халльдис огонь сильнее раздувала, иней на стенах начинал оттаивать. Влага ручейками стекала вниз, пропитывала тростник, покрывавший пол. От постоянной сырости жутко гудели ноги. Кашель мучил. Кожа на руках шла трещинами, из которых все время сочилась сукровица. Люди Орма стали болеть, а два трэля-германца умерли. Потом заболел и я. Лихоманка накрыла под вечер. Грудь заложило так, что невозможно было вздохнуть. Под ребрами что-то булькало, а каждый выдох был похож на гейзер. Воздух со страшным сипом выходил из горла. Потом стало жарко. Так жарко, что хотелось выпрыгнуть из одежи и броситься в море. Я знал, что это значит. С напастью нужно было бороться или умирать. Я стал бороться. Из последних сил набрал в глиняную миску воды, сыпанул туда сушеных листьев мать-и-мачехи, девясиловых корней, засохших цветков ромашки и еще несколько пучков из тех трав, что я летом смог отыскать на этой земле. Отварил все. Через силу выпил. Свалился на лежак. Укутался в шкуры. В Навь ушел… И здесь, в Нави, я встретил Любаву. Вокруг вьюга воет. Штормы у ног ее ледяными волнами разбиваются. А она стоит в одном сарафане. И даже от холода не ежится. А снег на нее падает и тает без следа. Я испугался за нее сперва. Уж не случилось ли что с Микулиной дочерью? Уж не заболела ли? А она мне: — Не бойся за меня, княжич. Здорова я. Просто скучаю сильно. Куда же ты пропал? Жив ли? Истомилась я вся. Покой потеряла. — Жив я, — отвечаю. — Прихворнул только. — Где же ты? — Далеко, — вздохнул я. — В Ледяной земле. — Ты уж возвращайся скорее. — Не знаю, вернусь ли. — Не оставлю я тебя там. Ты помнишь? Ведьма я. А сама подходит ко мне. Целует нежно. И тут понимаю я, что она через поцелуй лихоманку из меня пьет. — Не надо. Не бери на себя, — я сказать ей пытаюсь, да не могу. Она мне рот губами своими прикрыла. А меня жар жжет. Так жжет, что кажется, будто я пламенем стал. И сам в себе болезнь сжигаю… И пропала Любава. Мороком. Пылью снежной рассыпалась. А на губах послевкусие. Едва уловимое. Радостное. И, превозмогая жар и слабость, я зашептал то ли в бреду, то ли в Яви: — Боля ты, боля… Марена Кощевна… А потом провалился в черную бездну. В пустоту. В небытие… Утром мне стало легче. Бульканье в груди ушло. Я прокашлялся. Кашель был уже не таким, как вчера. Не сухим горлодером. Ошметками из меня вылетала зеленая мокрота. Я сплюнул ее на пол. И понял, что буду жить. Белорев был хорошим учителем. А Любава настоящей ведьмой. Не знаю, то ли травы, что я собирал, то ли Любавина воля, то ли жгучее желание жить мне помогли. Не знаю. И не хочу знать. Лихоманка ушла. А я остался. Превозмогая слабость, встал с лежака. В Длинном доме никого не было. Доковылял до очага. Рядом с ним стояла вчерашняя миска с остатками отвара. Допил его. И тут услышал тихое завывание, похожее на стон. Огляделся. Понял, что звук идет из отгороженной шкурами маленькой опочивальни Орма. Я поплелся туда. Мне, как и любому трэлю, было запрещено заглядывать за шкуру. Но сейчас я понял, что что-то случилось, и решил нарушить запрет. На деревянной кровати, собранной из резных досок, почти такой же, что я видел в доме Трюггваса, в беспамятстве лежала жена Орма — Халльдис. Рядом с ней сидел Орм. Я понял, что Халльдис, как и я вчера, свалилась от лихоманки. Крупные капли пота выступили на ее лбу. Глаза были закрыты. Веки подергивались. Она дышала неровно, со свистом. Я взглянул на Орма. Его точно подменили. Этот огромный, покрытый шрамами человек вдруг превратился в беспомощного ребенка. Он сидел у кровати, на которой в беспамятстве лежала его больная жена, держал ее за руку и тихонько плакал. — Орм, — сказал я ему. — Можно, я ей помочь попробую? Я сам еще не оправился от болезни. Меня пошатывало от слабости. Голова шла кругом. Каждый шаг давался с трудом. Но я знал, что могу помочь этой женщине. Орм поднял на меня красные от слез глаза. — А я подумал, что ты уже умер, — сказал он. — Живой, как видишь, — попытался улыбнуться я. — А Халльдис вот… — И он снова заплакал, утирая огромными ручищами глаза. Я подошел. Положил руку ему на плечо и сказал: — Я помогу ей. Только мне снега нужно. Чистого. Он снова посмотрел на меня с недоверием. Затем встал и быстро побежал к выходу из Длинного дома. — И вели, чтобы баню топили! — крикнул я ему вдогонку. — Будем стужу из себя выгонять. Не в силах больше стоять, я присел на краешек кровати. Положил ладонь на лоб Халльдис. Лоб был не слишком горячим. — Уже легче, — сказал я. — Значит, жара нет. — Я принес, трэль, — услышал я голос Орма. — А баня? — Топят уже. — Ставь снег на огонь. Пусть кипятится… К вечеру женщине стало легче. Весь день я отпаивал ее отваром. И пил его сам. Потом парились. Потом одна из тир приготовила мясную похлебку. Мы с Халльдис поели. Я велел Орму ночью не спать и продолжать давать жене отвар. А сам свалился от усталости и заснул. Я знал, что теперь мы с ней пойдем на поправку… За стенами Длинного дома продолжала бушевать зима. Но это было уже не так страшно. После того как я исцелился сам и поднял на ноги Халльдис, ко мне стали привозить больных из ближних поселений. Я помогал чем мог. Запасы трав у меня быстро пошли на убыль. Но, хвала Даждьбогу, и болеть стали меньше. Отступила лихоманка. На спад пошла. Да тут другая напасть приключилась. Голод. Его травой не излечишь. Тут мясо нужно. Только где его взять? В такую стынь до зверя не доберешься. За рыбой в море не выйдешь. Вот и сидели мы на каше постной. И той не досыта было. Халльдис мне все лишний кусок подсовывала. Я для нее после излечения как сын родной стал. И Орм ко мне переменился. Правда, он и так меня давно уже не обижал. Казалось, живи да радуйся… А меня тоска по дому совсем заела. Каждую ночь Коростень снился. Отец да Любава из головы не шли. Как там они? Здоровы ли? Живы ли? Может, и нет их больше на свете по прихоти Ингваря Киевского? Рвется сердце в землю Древлянскую. Так бы и уле-тел на родину. Только человек не птица. Через Океян-Море не перемахнет… В тот день мы с Ормом поближе к очагу подсели. Викинг доску достал. Мы в тавлеи играть хотели. Только не дали нам. Пришел человек с Купального склона. Отворил дверь, впуская в Длинный дом морозный дух. Сразу к огню протянул озябшие руки. А от одежи меховой пар повалил. — Приветствую тебя, Орм, — сказал. — Привет и тебе, Борн, — ответил викинг. Я Борна и не узнал сразу. Привык его на драккаре видеть. А тут он в лохматый мех укутан по самые глаза. Только нос его длинный из-под шапки торчит. Посинел от холода. — Торбьерн тебе привет шлет. Тебя и трэля твоего к себе в гости зовет, — сказал Борн и шмыгнул носом. — Зачем это мы хевдингу понадобились? — спросил Орм. — Ты слышал про женщину по имени Торбьерг? Ну… ту, что называют Малой Вельвой?[126] — Это та, у которой было девять сестер, а в живых только она одна осталась? — Да. Та самая. Она всю зиму ходит по пирам из поселения в поселение и предсказывает людям будущее. Сегодня она должна прийти в поселение на Купальном склоне. Торбьерн не хочет принимать ее в своем доме. Ты знаешь, что он не любит всего этого. Но один из его людей, да ты его помнишь, Торкель его зовут… — Это тот, который не захотел с нами в поход идти? — Стар он уже для походов, — сказал Борн и смахнул капельку со своего оттаявшего носа. — Торкель решил ее принять. Даже человека ей навстречу выслал. Хевдинг боится свое будущее узнавать, а за тобой и трэлем твоим послал. Говорит, что вам, может быть, это нужно. — Правильно говорит Торбьерн. Собирайся, трэль, — сказал мне Орм и ссыпал камни с доски в кожаный мешок. — В тавлеи потом доиграем… Путь до поселения Торбьерна показался мне бесконечным. Ледяной ветер валил с ног. От него слезились глаза и сводило щеки. Мы брели над берегом неспокойного моря. Я шел за Ормом, стараясь хоть немного укрыться от ветра за его могучей спиной. А под нами холодные волны лизали голый камень. Ревели, сталкивались друг с другом. Взлетали вверх солеными брызгами. И чудилось, что еще немного — и Океян-Море доберется до нас. Смоет. Утянет в свою промозглую бездну. Жутко от этого становилось на душе. Тошно. — А вон и Купальный склон! — перекрикивая ветер, показал рукой Орм. — Видишь, трэль, мы почти дошли… Вечером в дом Торкеля пришла прорицательница. Она была гораздо моложе, чем я ее себе представлял. Моложе Халльдис. Но старше Гудрит, дочери Торбьерна, которая тоже была здесь. Казалось, что холод ей не страшен. Она вошла в дом и не бросилась к огню, как это делали все остальные, а внимательно оглядела собравшихся. Я и сам с любопытством рассматривал ее. На ней был синий плащ, завязанный спереди ремешками и отороченный самоцветными камушками До самого подола. На шее — стеклянные бусы, а на голове — черная смушковая шапка, подбитая белым кошачьим мехом. В руке она держала посох с набалдашником, оправленным желтой медью и усаженным самоцветными камушками. Пояс у нее был из трута, а на поясе висел большой кошель. Она была обута в мохнатые башмаки из телячьей кожи, и на них были длинные и крепкие ремешки с большими пряжками из желтой меди. На руках у нее были рукавицы из кошачьего меха, белые и мохнатые[127]. Торкель подошел к ней, почтительно взял за руку и повел к специально приготовленному для нее стулу. На стуле лежала подушка, набитая куриными перьями, чтобы Торбьерг было мягче сидеть. Проходя мимо меня, прорицательница остановилась. Она впилась взглядом в мои глаза. Мне показалось, что мы смотрели друг на друга целую вечность… Наконец она хитро улыбнулась и пошла дальше. Когда она села, перед ней поставили небольшой стол, который, как шепнул Борн, был специально сколочен по такому случаю. Мы же расселись на лавках. Женщины стали подавать еду. Торкель не поскупился. Перед каждым поставили по большой миске каши, сваренной на козьем молоке, и по маленькой миске с мясом. Была открыта бочка с пивом, и женщины засуетились, разнося пенный напиток. Долго меня уговаривать не пришлось. Наголодавшись в поселении Орма у Орлиной скалы, я решил как можно плотнее набить живот здесь. Да и все, кто находился сейчас у Торкеля в гостях, с жадностью набросились на еду. — Посмотри на Вельву, — сказал мне Орм и отправил себе в рот большой кусок мяса. Я поднял глаза от миски и увидел, что Торбьерг не притронулась к еде. Она продолжала внимательно разглядывать нас. И мне стало стыдно. Мне показалось, что я со стороны похожу на поросенка, которому дали месиво. Я несколько умерил свой пыл и начал есть более опрятно. Она снова улыбнулась мне и достала из складок своего плаща ложку из желтой меди и нож с рукоятью из моржовой кости, стянутой двумя медными кольцами. Острие ножа было обломано. Подняв большую глиняную кружку, полную пива, она сделала небольшой глоток, а затем принялась отрезать маленькие кусочки мяса. — Ей подали кушанье, — прожевав свой кусок, сказал Орм, — из сердец всех животных, которые еще остались в поселке. А она нос воротит, — и он отправил себе в рот очередной кус мяса. — Скажи, почтенная Торбьерг, — сказал Торкель, когда первый голод был утолен, — что ты думаешь о будущем собравшихся здесь людей? — Как только эти люди утолят свой голод, — ответила женщина, — я смогу начать ворожбу. После этих слов все отставили свои миски. Да и мне кусок в горло не полез. Уж больно хотелось посмотреть на то, как будет ворожить Вельва. Я помнил, как ворожил Гостомысл. Даже несколько раз, когда ходил у него в послухах, помогал ему в Даждьбожьем доме. Там было все просто. Сначала я подавал ему ворону, которую накануне ловил пришедший за советом. Ведун острым ножом быстро отсекал ей голову и кропил ее кровью алатырный камень. Читал заговоры. Призывал лесных духов. Потом я держал миску с водой над головой желающего узнать свое будущее. А Гостомысл лил в воду растопленный воск. Потом, когда воск остывал, ведун осторожно вынимал его из миски. Воск принимал причудливую форму. Гостомысл внимательно рассматривал его и рассказывал, что видит. Вот и все. Здесь же все было совсем не так. Когда убрали еду, Торбьерг достала из своего кошеля несколько мелких косточек. Потрясла их в кулаке и метнула на стол. Она взглянула на то, что у нее получилось, и вздохнула. — Мне очень жаль, — сказала она, — но духи не желают мне открывать будущее. Народ разочарованно зашумел. Вельва подняла вверх руку, призывая к молчанию, и добавила: — Они хотят слышать песню. — Какую песню? — спросил Торкель. — Среди вас, — сказала Торбьерг, — есть женщина, которая знает песню вардлок[128]. Кто эта женщина? Назови себя. Некоторое время в Длинном доме стояла тишина. Затем Гудрит, дочь Торбьерна, робко кашлянула и, смущаясь, подняла руку. Все в изумлении уставились на девушку. — Я не колдунья и не ворожея, — тихо сказала Гудрит, — но Халльдис, жена Орма, научила меня песне, которую она называла вардлок. Тут настала очередь изумляться Орму. — Я и не знал, — шепнул он мне, — что моя жена знает такие песни. — Ваши жены, — словно услышав шепот викинга, сказала Вельва, — порой знают гораздо больше, чем вы можете себе представить. Твое знание, — сказала она Гудрит, — очень кстати. — Но я хочу стать христианкой, — вдруг сказала девушка. — И я не знаю, пристало ли мне петь такие песни? — Возможно, ты окажешь помощь людям и не станешь от этого хуже, — улыбнулась Вельва. — Но это — дело Торкеля позаботиться о том, что мне нужно, — добавила она. Торкель, да и все, кто находился в доме, принялись уговаривать Гудрит. В конце концов смущенная всеобщим вниманием девушка согласилась. — Хорошо, — сказала Торбьерг. — Пусть женщины станут кольцом вокруг меня. Женщины исполнили повеление. Вельва закрыла глаза и прошептала: — Пой, девочка. И Гудрит запела: Ар вар альда Фат эр экки вар, Вар-а сандр не сор Не сайлар юннир; Еро фаннск ейги Не юпфеминн, Гап вар Гиннунга Эн грае экки…[129] Вначале ее голос звучал робко и неуверенно. Но потом она запела так хорошо и красиво, что мне показалось, будто колокольчики зазвенели под крышей Длинного дома… — Многие духи явились теперь, — сказала Вельва тяжелым басом, когда Гудрит закончила петь. — Любо им было слушать песню, а раньше они хотели скрыться от нас и не оказывали нам послушания. Мне теперь ясно многое из того, что было скрыто и от меня, и от других. Я могу теперь сказать, что голод скоро кончится, и лучшие времена настанут весной. Болезнь, которая долго свирепствовала здесь, прекратится скорее, чем можно было ожидать, благодаря чудному трэлю, который знает благородный язык. А тебя, Гудрит, я сразу же отблагодарю за твою помощь, ибо я теперь ясно вижу твою судьбу. Ты вступишь здесь, в Исландии, в почетный брак, и от тебя произойдет большой и славный род, и над твоим потомством просияет яркий свет. Будь же здорова и счастлива, дочь моя! Затем Торбьерг встряхнула головой, точно прогоняя наваждение. Открыла глаза и сказала уже своим обычным голосом: — Теперь каждый поочередно подходите ко мне и спрашивайте то, что вы хотели узнать… Когда черед дошел до меня, я робко шагнул к Вельве. Она посмотрела на меня и тихо сказала: — Так ты и есть тот самый трэль, который знает многое, но не все? Я кивнул. — Как зовут тебя? — спросила она. — Трэль, — ответил я. — Нет, — махнула она рукой. — Как твое настоящее имя? Мне вдруг стало не по себе. Впервые за долгое-долгое время кто-то поинтересовался моим именем. — Добрын, сын Мала, — сказал я и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. — Ты станешь великим ярлом, Добрын, сын Мала. Не здесь. Там, далеко за морем. В стране-где-встает-солнце тебя любят и ждут. Скоро, очень скоро ты вернешься туда. У тебя будет долгая жизнь. Полная радости и полная горя. Полная больших побед и жестоких поражений. Многих ты потеряешь на своем пути. Многое найдешь. Там, в стране-где-встает-солнце, рядом с тобой всегда будут гордые викинги. Одни будут помогать тебе, другие — стараться тебя убить. Но только пусть они знают, что, если тронут хоть один волосок на твоей голове, их ждет страшная гибель. Ворота Асгарда[130] и чертоги Вальхаллы для них будут закрыты навсегда. И их души будут вечно бродить неприкаянными по земле. Но и ты должен будешь оберегать своих врагов. Ибо их преждевременная смерть от твоей руки принесет твоей земле и твоим людям немыслимые беды и страдания. А теперь иди, Добрын, сын Мала. Иди собирайся в дальнюю дорогу. Я отошел от нее ошеломленный и некоторое время стоял неподвижно, точно меня облили ледяной водой и я превратился в ледышку. Потом слух стал возвращаться ко мне. Я услышал, как Вельва подозвала к себе Орма. Как она что-то быстро стала говорить ему. Я смог расслышать только несколько имен. Сначала Торбьерна. Потом какого-то Эйрика Рыжего. Затем что-то про Зеленую землю[131]. А потом я уловил и свое имя. Сначала Орм слушал спокойно. Но когда мое имя было произнесено, он начал нервничать. Даже попытался возразить, но Вельва так взглянула на него, что он сразу замолчал и покорно склонил голову. Потом Орм повернулся. Посмотрел на меня тоскливо и сказал: — Я, Орм, сын Хальвдана, с Орлиной скалы, даю вольную своему трэлю. Отныне пусть все зовут его по имени… — Добрый, сын Мала, — тихо подсказала ему прорицательница. — Добрый, сын Мала! — громко повторил викинг и выбежал из дома на мороз, громко хлопнув дверью… Новгородское торжище гудело не хуже пчелиного роя. Кто-то нахваливал свои холсты, кто-то торговался до хрипоты, кто-то ругался. А я сидел и улыбался, словно безумный. Слаще любой музыки мне был этот гомон толпы… Я не встречал Орма с того вечера, когда Вельва сделала свое предсказание. Правда, Халльдис часто навещала меня, и от нее я знал, что викинг справляется обо мне, но не желает меня видеть. Я стал вольным, и все называли меня только по имени. Но почему-то это не слишком радовало. Может быть, потому, что и раньше со мной не обращались, как с трэлем, а может, скучал по своему бывшему хозяину? Так я и жил в поселении Торбьерна. Потихоньку лечил людей и ждал, когда же появится обещанная Торбьерг возможность вернуться на родину. И вот однажды такая возможность представилась. Эйнар, сына Торгейра, зашел на своем кнорре в бухту у Купального склона в конце месяца эггтид[132]. Его путь лежал в Гардерику. Ко мне домой. Он вез на продажу мечи, наконечники для стрел и копий в Хольмгард. Там он договорился с кем-то о крупной сделке, еще в прошлом году, и теперь спешил выполнить свои обязательства. Он с удовольствием взял меня с собой в качестве толмача. Накануне отплытия я не выдержал, побежал к Орлиной скале. Я знал, что Орм сильно рассердится, увидев меня, но уйти, не попрощавшись, просто не мог. Но Орм не рассердился. Наоборот, встреча оказалась бурной. Было много выпито и съедено. Весь вечер Орм шутил, вспоминая, как впервые увидел меня. Как учил уму-разуму. Как перепугался, когда я вдруг заговорил. Как мы вместе слушали песню моря… И Халльдис суетилась, точно мать, которая провожает сына в дальнюю дорогу… А на рассвете, когда они с Халльдис вышли меня провожать, он вдруг обнял меня крепко. Постоял так немного, а потом сказал горько: — Теперь меня навсегда оставит удача, — развернулся и, опустив голову, побрел к дому… Я считал дни… Я все время сидел на носу кнорра и смотрел вдаль… Я ждал, когда же вдали появится желанный берег… Нам снова везло. Ветер был попутным, и кнорр весело бежал навстречу восходящему солнцу. А мне казалось, что мы еле плетемся, что устье Нево-реки никогда не покажется. Только я напрасно переживал… Сначала мы зашли в Неву. Затем прошли по Ладожскому озеру, которое мало чем отличалось от моря. Разве что вода в нем была не соленая да по берегам поднимались леса. Я знал, что до моих родных пущей и боров еще очень далеко. Что в здешних краях живут не древляне, а словены. Но все равно с жадностью вглядывался в берега: а вдруг сейчас из чащи выйдет Белорев, который в поисках своих трав забрел так далеко на полночь. Но нет, не было видно знахаря. Только лоси да медведи выходили к озеру на водопой… А потом была Ладога-град. И я чуть не закричал от счастья, когда услышал родную сердцу речь… Крепкий мужичок, принимая от меня канат, прошелся по всей моей родне до пятого колена, когда я нечаянно засветил ему концом каната по лбу. Каково же было его удивление, когда я ответил ему не менее заковыристым словцом, а спрыгнув на пристань, обнял его и расцеловал… И вот теперь Нова-город. Или, как его называют викинги, Хольмгард. Красивый большой город. Больше нашего Коростеня будет. И торжище шумное. Уже два дня мы ждем покупателя. Я бы давно ушел, но не могу, обещал Эйнару, что помогу со сделкой. А покупателя все нет. И отлучиться тоже нельзя — а вдруг придет? Где искать-то меня? Торжище большое… А в лавке душно. Я уж и подремывать начал. Уж и сны красивые про дом стали сниться… Вдруг слышу: — Эй, есть кто живой? И второй голос сквозь сон: — А мы в ту лавку-то зашли? — В ту, — отвечает первый. — Вон и рыба синяя над входом привешена. — Батя, смотри, кажись, уснул варяжина. — А может, помер? — А ты проверь. За плечо потряси. — Эй, — чувствую, как меня трясут, — добрый человек!.. — Да какой он тебе добрый? — не унимается второй. — Варяг, он и есть варяг. Ты его посильней. Небось не развалится. С трудом я раскрываю слипшиеся веки и вижу толстое пузо, обтянутое холстом рубахи… Поднимаю голову… Всматриваюсь… Начинаю орать, потому что не в силах сдержаться… — Жирот! Ивиц! Каким вас ветром сюда занесло?! — и понимаю, что кричу по-свейски. — Ишь, варяжина разорался, — говорит Ивиц. — Сам ты варяжина, — говорю я ему на родном языке. — Или забыл, как тебя отец драл, когда Белорева варевом ошпарил? — Погоди, — говорит Ивиц и смотрит, смотрит на меня, а узнать не может. — Жирот, ты тоже меня не признаешь? — Нет вроде, — пожимает плечами оружейник. — Ты чей же будешь, малый? — Не малый я, а Мала, — смеюсь. — Добрыня?! — не верит своим глазам Ивиц. — Княжич? — вторит ему Жирот. — Так ты же сгинул! — Я вижу, как глаза оружейникова сына становятся огромными. — Живой я, — говорю. — Живой… |
||
|