Гланц АнатолийМой друг Томазо

Анатолий Гланц

Мой друг Томазо

Если недобрым осенним вечером вам придет в голову шальная мысль совершить очередное преступление, я со своей стороны могу пожелать одного. Не дай вам боже очутиться в одной камере с Томазо.

Не говоря уже о том, что он чрезвычайно прожорлив и храпит во время приема пищи, ночь напролет трясет решетку, а днем горько рыдает, Томазо регулярно ставит вас в дурацкие ситуации, которые изобретает сотнями и почему-то упорно называет исследованиями.

Должен предостеречь: Томазо не выносит бережного обращения. При слове "пожалуйста" резко вздрагивает. Если кто-нибудь по неосторожности произнесет "не будете ли вы так любезны", то с ним начинаются конвульсии.

Ничего, однако, нет приятнее момента, когда его начинают оскорблять. Он тут же синтезирует кабачковую икру, веники и конфеты.

Господь бог фактически лишил моего друга головы, зато наделил сильнейшей головной болью. Кое-кто примет это за гуманизм, доброту, потребность участия в несчастьях других. Уверяю вас, это головная боль, ничего больше.

Томазо социален, так думают психологи. Увы, и это не так.

Чего мой приятель не выносит совсем, так это запаха чеснока и разговоров о патриотизме.

Больше всего Томазо похож на хороший сон.

Прошлой осенью Томазо увлекся математической статистикой.

Теория теорией, но для каких-то там своих проверок он не придумал ничего лучше, чем устроить давку на выходе из стадиона по окончании футбольного матча. Зайдя вечером в его треугольную комнату с овальным потолком, я обнаружил, что мой друг сверяет число фактически поломанных ребер болельщиков матча с расчетным. Томазо с ожесточением сжимал окурок и, не обращая на меня внимания, доставал из пачки очередную сигарету.

- Откуда такое расхождение? - возмущался он. - Неужели неверно рассчитаны поправочные коэффициенты?

Интерес к статистике развивался. Томазо планировал новые эксперименты... Мы расстались.

В другой раз, увидев у меня дома вазочку с деньгами, Томазо принялся совершать арифметические действия с квадратными и фигурными скобками. Я жарил яичницу и как раз вошел в комнату со сковородкой в руке, когда от моей зарплаты осталось несколько половинок двадцатикопеечных монет. Бумажные деньги исчезли совсем. Как вы уже догадались, пытливый ум Томазо способен проникать непосредственно в суть изучаемого предмета.

И все-таки - в который уже раз! - возникает подозрение, уж не окончил ли мой друг с отличием школу для умственно отсталых детей.

В прошлый четверг Томазо предложил сходить вместе к профессору астрономии. Оказалось, что он подрабатывает в обсерватории за полставки в качестве лаборанта.

Крошечный старичок, объятый буйной растительностью, не оглядываясь, заглядывал в окуляр телескопа. Звездный сквозняк переставлял местами ломти его волос.

Томазо пронес меня под мышкой и поставил за шкаф с лабораторным инструментом.

Профессор обращался к Томазо с различными просьбами. Нужно было навести на фокус. Проявить фотопластинку. Повесить на гвоздь отрывной календарь с днями рождения галактик. Видя, как я томлюсь, Томазо бросал в сторону шкафа полные извинения взгляды. Потом одними губами прошептал: "Сейчас развеселю".

- Что такое? - заворчал профессор. - Не могу сориентироваться. Где альфа Медведицы? А где бета? Черт знает что, Томазо!

- Да, профессор.

- Ну-ка, проявите пластинку.

Томазо ушел в последнюю комнату. Профессор лихорадочно переводил телескоп с одного участка неба на другой. Потом пустил его путешествовать по кругу в автоматическом режиме, а сам достал из кармана коробочку с таблетками.

- Как вам это нравится, - сказал профессор, глядя на меня в упор и не замечая. - Томазо! - крикнул он в нетерпении.

- Я тут!

- Почему так долго?

Вошел Томазо, держа за ребра мокрую фотопластинку.

Профессор взял лупу.

- Поразительно, - шептал он. - Все мелкие звезды как на ладони. Куда же делась альфа Медведицы?

- Может, лучше начать с Полярной звезды? - тактично посоветовал Томазо.

Профессор ринулся к телескопу, но тут же получил в лоб, так как, вращаясь, прибор вошел в состояние, которое летчики называют пике, и сейчас как раз выходил оттуда, набирая скорость.

- Томазо, посмотрите вы. Что это?

- Это не Полярная звезда.

- Томазо, - устало сказал профессор, показывая язык с белеющей на нем таблеткой транквилизатора, - оставьте меня одного. Рабочий день окончен. Захватите вашего приятеля, он прячется за шкафом, и, прошу вас, уйдите.

- Спокойной ночи, - сказал Томазо.

- Какой-то огрызок Млечного Пути, - бормотал старичок.

- Как ты это делаешь? - спросил я, когда мы вышли на улицу.

- В кино существует прием, которым пользуются гримеры. Если нужно показать, что у героя выбиты зубы, их заклеивают черным пластиком. Стоит профессору выглянуть в окно - он увидит альфу, бету и даже омегу любой из своих медведиц. Вся штука в том, что взгляду из окна он как раз и не доверяет.

- Но можно ли быть таким жестоким?

- То, что ищет мой шеф, находится не в поле зрения телескопа, а в его собственной голове. Поэтому я закрываю небо. Не все - частями. То есть, даю намек.

Итак, Томазо, дающий намеки?

- Постой, - осенило меня, - не ты ли это бросил яблоко в саду, где прогуливался Ньютон?

- Никогда не знал, как звали этого англичанина. Помню только, что во всем ему хватало одного-единственного намека. Яблоки в ту пору были зелеными и по своей воле не желали расставаться с ветками. Я сорвал одно, подошел сзади и бросил через его плечо.

Англичанин почувствовал подвох, но соображения вежливости оказались сильнее. Он не обернулся. Резюмируя, можно сказать, что открытие закона всемирного тяготения явилось не только образцом научной проницательности в смысле понимания намеков, но также и актом глубочайшей тактичности. Во многих сказках присутствует заповедь: не оглядывайся. Понимать ее следует так. Не поддавайтесь мелкому соблазну. Берегите себя для крупных. Сэр Ньютон оказался достойным заповеди.

Ну что, наверное, Томазо похож в какой-то степени на музу научного работника.

Я не хвастлив, но к своей чести должен сказать, что вынести одно только присутствие Томазо - задача уже не простая. Возьмем хотя бы историю нашего восхождения на Монблан. Знакомые наперебой утверждали, что вершину нам с Томазо не удастся покорить ни за что. Одна из трудностей заключалась в том, что мы так и не сумели выяснить, в какой стране мира она находится. Тем не менее, в один прекрасный день мы стояли на самом верху и обозревали окрестности. В ознаменование победы я предложил тут же побриться. Мы вскипятили воду на сухом спирте. Я заправил в станок новое лезвие. Подбрил усы, привел в порядок бороду и передал зеркальце Томазо.

Что, вы думаете, последовало за этим?

- Я брезгую после твоего отражения, - сказал мой друг.

Припоминаю, что в те дни, когда мы познакомились, у каждого были свои заботы. Томазо как раз закончил работу над монографией "Преступления животных", где, продемонстрировав скрупулезное знание законов, рассмотрел юридические аспекты рытья нор и дробления деревьев. Я в очередной раз поругался с женой и, движимый исключительно призывами меланхолии, забрел в один из укромных уголков парка культуры и отдыха.

Чей-то сердитый голос донесся из зарослей кустарника. Я отогнул ветку и увидел, как блюститель порядка отчитывает несуразного молодого человека. В траве ползали непонятные создания в виде шляп и туфель. Молодой человек огорченно собрал ползунов в большую коробку из-под торта. Потом с убитым видом поплелся по боковой аллее. Я следом. Из кармана у незнакомца выпрыгнула пружинящая клякса. Я окликнул его. Мы познакомились.

Выяснилось, что, окончив изучение млекопитающих и птиц, мой будущий друг не на шутку увлекся микробиологией. Только отсутствие микроскопа сдерживало изучение любимого предмета. Томазо пошел по самому простому пути - вырастил микробов до размеров обыкновенных собак и кошек. После этого наблюдения за обитателями микромира не составили никаких сложностей.

Одна из особенностей Томазо состоит в том, что его мысли следуют ужасающе простыми путями.

Кажется, я упоминал о том, что Томазо якобы сминал окурок, доставал сигарету из пачки или что-то в этом роде. Самое забавное заключается в том, что курить Томазо так и не научился. То, что он делает, чистая показуха. Томазо мечтает сделаться курильщиком, но из этого ничего не выходит. Он не может научиться затягиваться и даже не в состоянии понять, как это происходит. Видели бы вы его в разгар практических занятий, сплошь окутанного дымовой завесой! Ничего смешнее этого, наверное, нет в природе. В такие минуты напыжившийся Томазо на своей единственной ноге напоминает, пожалуй, пюпитр с нотами.

Судите сами, мог ли я предположить, что моему приятелю при всей его нелепости суждено оказать влияние не только на мою внутреннюю, но и на, так сказать, частную, - иными словами, семейную жизнь.

Воскресенье. С комфортом устраиваемся на западной трибуне. Мороженое. Зеленый газон сочной травы. Закатное солнце. "Спартак" в красных футболках, динамовцы в синих трусах. На двадцатой минуте замечаю, что форма некоторых игроков потеряла окраску.

- Томазо! Зачем ты это сделал? - укоризненно говорю я.

- Не я, а ты.

- Ну, знаешь ли... Я терпел долго, но сейчас скажу.

- Не кипятись. Обрати лучше внимание, футболки каких именно игроков потеряли цвет.

Я задумался. Это были футболисты обеих команд. Те именно, которые играли из рук вон плохо.

В другой раз мы прогуливались вдоль мусорной свалки. Томазо поднял грязную ветку и швырнул в мою сторону. Я уклонился.

...К моим ногам шлепнулась свежая сосновая ветвь! Описывая параболу, сухая кочерыжка пересекла невидимую границу и превратилась в темно-зеленую хвою с розовато-коричневыми шишечками.

По-видимому, Томазо удалось встроиться в психологию моего зрительного восприятия и что-то там изменить.

В тот же вечер жена встретила меня на пороге в расписном черно-белом халате. Я купил халат в нашу первую годовщину. Рисунок изображал перья павлина и сверкал всеми красками радуги. Застирала, что ли?

Утром съел кусок черно-белого телевизионного мяса. Глазунью со светло-серыми желтками. Выпил стакан похожего на солярку томатного сока и ушел на работу.

Шли дни. Наверное, что-то случилось. Где бы мы с женой ни появлялись, все в ее присутствии становилось черно-белым.

Прошло несколько бесцветных недель, и я принял решение.

Мы развелись.

Узнав о моем поступке, Томазо заметно огорчился. Долго пыхтел, посматривал на небо. Потом дружески постучал по моему плечу костяшкой домино, которую держал в руках - это был дубль шесть, - и сказал сурово:

- Слушай, ты, дальтоник супружеской жизни. Советую подумать на досуге над тем, почему дурные примеры заразительны, а хорошие нет.

У меня теперь цветная жена.

Днем она собирает в саду коренья. Вечером возится у зеркала с ритуальными масками. Мы счастливы.

- А знаешь, - говорю я ей в часы трапезы, подхватывая из тарелки корешок, - кто нас познакомил?

- Его зовут Томазо.

- Совершенно верно.

И я в очередной раз рассказываю о своем друге.

- Давай пригласим его на ужин.

Несколько раз мы приглашали Томазо на тушеных слизней с маринованными корешками. Но Томазо очень занят. Все ему некогда.

Жена спрашивает вечерами:

- Кто же он, в конце концов, этот твой Томазо?

Ах, если б я сам это знал!