"У дороги" - читать интересную книгу автора (Банг Герман)3Наступила весна. В полдень пасторская дочь заходила за Катинкой, и они спускались к реке. На берегу, неподалеку от железнодорожного моста, под двумя ивами Малыш-Бентсен поставил скамейку. Здесь обе женщины сидели со своим рукоделием, пока не приходил вечерний поезд. Все проводники на этой железнодорожной ветке знали Катинку и фрекен Линде и здоровались с ними. – Лучше всего – уехать, – говорила Агнес Линде, глядя вслед уходящему поезду. – Я думаю об этом каждый день. – Агнес, но как же… – Нет, нет, это самый лучший выход для нас обоих… Чтобы он или я… уехали. И они в сотый раз начинают обсуждать все ту нее неизменную тему. Как-то в разгар зимы Агнес Линде и капеллан по дороге домой с плотины, где они катались на коньках, заглянули на станцию; капеллану надо было отправить письмо, и он заговорился в конторе с Баем. Агнес вошла в гостиную с коньками в руках. Она была в тот день неразговорчива и на все вопросы Катинки отвечала коротко «нет» или «да»… Потом остановилась у окна, стала глядеть на улицу – и вдруг разрыдалась. – Что с вами, фрекен Линде, вы больны? – спросила Катинка; она подошла к Агнес и обвила рукой ее талию. – Что случилось? Агнес пыталась сдержать слезы, но они лились все сильнее. Она отстранила руку Катинки. – Можно мне туда? – спросила она и вошла в спальню. В спальне она бросилась на кровать и во внезапном порыве поведала Катинке все: как она любит Андерсена, а он только играет ею и у нее нет больше сил терпеть. С того дня Катинка стала поверенной фрекен Линде. Катинка привыкла быть чьей-нибудь поверенной. Так повелось еще смолоду, когда она жила у матери. Все страждущие сердца обращались к ней. Наверное, их к тому располагала ее тихая повадка и малоречивость. Ей как нельзя лучше подходило выслушивать других. Фрекен Линде являлась почти каждый день и часами просиживала у Катинки. Разговор шел всегда об одном и том же – о ее любви и о Просидев и проговорив так три, а то и четыре часа подряд и поплакав под конец, фрекен Агнес складывала свое рукоделие. – А в общем мы просто две глупые клуши, – говорила она в заключение. И вот теперь с наступлением весны они вдвоем сидели у реки. Агнес говорила, Катинка слушала. Она сидела, сложив руки на коленях, и смотрела вдаль, на луга. Они были окутаны дымкой, равнина напоминала большое синее море. Трудно было сказать, где кончается вода и начинается небо – все сливалось в одну смутную голубую ширь. А купы ив были похожи на острова. Агнес рассказывала, как все началось, как она приехала из Копенгагена домой и познакомилась с Андерсеном. Прошло несколько месяцев, а она все еще не догадывалась, что любит его. Катинка слушала и не слушала. Она знала всю историю наизусть и молча кивала головой. Но мало-помалу она стала как бы участницей чужой любви. Она знала все ее перипетии и переживала их так, точно они касались ее самое. Ведь у них с Агнес разговор шел всегда об одном и том же. Слова любви обжились в душе Катинки. И она привыкла постоянно думать обо всем, что несла с собой любовь двух посторонних ей людей. Проводив Агнес до поворота дороги, она возвращалась домой и потом подолгу сидела в саду в беседке под бузиной. А любовные слова словно витали вокруг нее, и она снова слышала и снова передумывала их. Таково уж было свойство ее тихой, с ленцой натуры – слова и мысли, однажды коснувшиеся ее, как бы возвращались к ней снова и снова и сживались с ней. Под конец они совсем завладевали ею. И преображались в мечты, и уносили ее далеко-далеко, она и сама не знала куда. Дом их в последнее время как-то опустел. С наступлением весны Хус реже заглядывал к ним. – Работы невпроворот, – объяснял он. А когда он приходил, то часто бывал не в духе. Иной раз он даже будто и не замечал, как радуется Катинка его приезду, говорил все больше с Баем, хотя Катинке многое хотелось ему сказать и о многом посоветоваться. Ведь как раз весной самая пора что-то посадить, что-то починить… Нет, с Хусом творилось что-то неладное. Может, он не ужился с батраками Кьера, – поговаривали, что ему нелегко угодить в работе… Впрочем, и на саму Катинку находила теперь иной раз какая-то тоска. Может, оттого, что она мало спала. По вечерам, пока Бай раздевался и бродил из комнаты в комнату, она оставалась в гостиной. А он все ходил взад и вперед полуголый, а потом садился на край кровати и принимался болтать, и конца этой болтовне не было. Катинка очень уставала оттого, что он все никак не угомонится и не замолчит. А когда она наконец сама ложилась в потемках рядом с Баем, который уже спал глубоким сном, ей не спалось и было не по себе, и она вставала и снова выходила в гостиную. Там она садилась у окна. С шумом проносился ночной курьерский, и снова воцарялась немая тишина. Ни звука, ни ветерка в летней ночи. Брезжил первый сероватый луч рассвета, с лугов тянуло холодом и сыростью. Потом становилось все светлее и светлее, затягивали свою песню жаворонки. Хус говорил, что очень любит встречать рассвет. Он рассказывал, как наступает утро в горах. Словно бескрайнее золотисто-багряное море наполовину из золота, наполовину из роз заливает одну гору за другой, говорил он. А вершины плавают островками в этом огромном море… А потом мало-помалу вершины начинают полыхать огнем, говорил он… И тогда встает солнце. Оно поднимается все выше. И словно большим крылом выметает мрак из долин. Он часто рассказывал теперь о чем-нибудь в этом роде, о чем-нибудь, что повидал в своих путешествиях. Он вообще стал теперь гораздо разговорчивей– если вообще был в настроении говорить. …Уже совсем рассветало, а Катинка все еще сидела у окна. Но пора и ей на покой. В спальне было душно, Бай спал, сбросив с себя одеяло. Если Хус приезжал к вечеру, они чаще всего сидели в беседке под бузиной. Прибывал восьмичасовой поезд. Какой-нибудь крестьянин выбирался из вагона и, шагая по платформе, кланялся им. Они выходили в сад. Вишневые деревья стояли в цвету. Белые лепестки сверкающим дождем осыпались на лужайку. Они молча сидели и смотрели на белые деревья. Казалось, ласковое безмолвие вечера обволакивает все вокруг. Слышно было, как где-то в поселке хлопает дверь. За полями призывно мычали коровы. Катинка рассказывала о своем родном городе. О подругах, братьях и о старом доме, где было полно голубей. – А потом, после смерти отца, мы переехали на другую квартиру – я и мама… Хорошее это было время… Ну, а потом я вышла замуж. Хус смотрел, как вишневые лепестки легкими снежинками бесшумно опускаются на траву. – Тора Берг– до чего ж она была веселая… Вечером, бывало, возвращается из гостей и бросает песок во все окна подряд, а за ней по пятам целый гарнизон… Катинка помолчала. – Она тоже вышла замуж, – сказала она. – Говорят, у нее полон дом детей… По дороге прошел какой-то человек. – Добрый вечер, – сказал он через плетень. – Добрый вечер, Кристен Педер. – Добрый вечер, – сказала Катинка. – Да, – снова заговорила Катинка. – В последний раз я видела ее на моей свадьбе. Девушки пели, они стояли у органа, на хорах… Я так и вижу их сейчас перед собой – все лица, все до одного… А я плакала в три ручья… Хус по-прежнему молчал, лица его она не видела. Он сидел, наклонившись, и что-то разглядывал на земле. – Вот уже скоро одиннадцать лет, – сказала Катинка. – Как летит время… – Для тех, кто счастлив, – сказал Хус, не поднимая головы. Катинка расслышала не сразу. Потом его слова вдруг дошли до нее. – Да, – сказала она, едва заметно вздрогнув. Потом, немного погодя, добавила: – Здесь ведь мой дом. Они снова замолчали. В сад вышел Бай. Его приближение слышно было еще издали. Очень уж он всегда шумел – а до его прихода в сумерках было тихо-тихо. – Я принесу стаканы, – сказала Катинка. – Хороший вечер, – сказал Бай. – Приятно посидеть на свежем воздухе… Катинка принесла графин и стаканы. – А у меня были гости, – сказал Бай. – Кто же это? – Фрекен Ида. Она собирается уезжать… – Как? Почему Ида? – Очень просто. – Бай рассмеялся. – Фрекен Луиса сдалась… Теперь все ставки на лошадку порезвее. Она уезжает на все лето. М-м-м-да, может, хоть одной повезет… – Бай помолчал. – Черт побери, такую девицу грех не выдать замуж… Бай часто заводил разговор о браке и супружеской жизни. Он любил пофилософствовать на эту тему. – Разве я по доброй воле пошел в начальники станции, – говорил он. – Но лейтенанту жениться не по карману… Что делать, черт возьми, девицы – У большинства, – закончил Бай с легким вздохом. Помолчали. В беседке стало совсем темно. Шел конец июня. – Что-то моя прелесть нынче бледная, – говорила Агнес Линде, приходя на станцию. – Должно быть, я плохо переношу жару, – отвечала Катинка. В ней поселилась какая-то тревога, она то и дело бралась за какую-нибудь работу, ничего не доводила до конца и все бродила с места на место как потерянная. Но чаще всего она сидела у реки с Агнес. Смотрела вдаль, на луга, и слушала одну и ту лее историю. У Агнес Линде становился совсем другой – ласковый – голос, когда она говорила о «нем». Она так и звала его– «он». Катинка смотрела на Агнес – как та сидит, наклонив голову, и улыбается. – И мы еще хнычем, негодники, – говорила Агнес, – оттого что все идет так, а не иначе, а может, это вообще лучшее, что нам дано в жизни… – Да, – говорила Катинка и продолжала смотреть на Агнес. Если Агнес Линде не приходила на станцию, Катинка сама шла в пасторскую усадьбу. Теперь ей просто недоставало рассказов Агнес. Там она встречала и Андерсена. Видела их вместе. Его и Агнес. Они играли в крокет на большой площадке, а Катинка стояла и смотрела. Смотрела на них – на двоих, что любят друг друга. Она слушала их и смотрела на них с любопытством – почти как на чудо. Однажды, возвращаясь из пасторской усадьбы домой, она расплакалась. Хус приезжал теперь очень нерегулярно. То явится два раза на дню, но не успеет зайти в беседку, как тотчас опять в седло. А бывало, по нескольку дней не кажет глаз на станцию. – Сенокос, – говорил он. Сено убрали, и теперь оно стояло в стогах на лугу. Воздух был напоен пряным запахом скошенной травы. Однажды вечером Хус приехал очень веселый и предложил «проехаться лесом на большую ярмарку». Поехать в коляске, сделать привал в лесу, а потом посмотреть на ярмарочные увеселения. Бая уговаривать не пришлось. И поездка стала делом решенным. Выедут они рано утром по холодку и вернутся к ночи или даже на другое утро. Поедут вчетвером – Бай с женой и Марией и Хус. Катинка целый день провела в хлопотах. Она внимательно изучила кулинарную книгу, за ночь все обдумала, а наутро сама отправилась в город за покупками. Хус приехал за почтой как раз в ту минуту, когда отходил поезд. – Хус! – окликнула Катинка из окна купе. – Куда это вы собрались? – воскликнул он. – За покупками– и Мария со мной. – Она притянула Марию к себе, чтобы та показалась в окне. – До свидания! – Хм! – сказал Бай. – Катинка прямо сдурела. Она жарит и варит, точно не к пикнику готовится, а к эпидемии холеры… В городе уже начали разбивать ярмарочные палатки: на рыночной площади отдыхали прислоненные к церковной ограде карусельные лошадки. Катинка бродила по улицам, глядя на людей, работавших топорами и молотками. Она не могла оторвать глаз от ящиков и подолгу стояла всюду, где натягивали парусиновый тент. – Посторонись, барышня… Она шарахнулась в сторону, перепрыгнув через доски и веревки. – Они называют меня барышней, – сказала она. – Ах, Мария, лишь бы только погода не испортилась. Они пошли в сторону парка. Там стоял балаган на колесах. У обочины спали мужчины, на приставной лестнице женщина стирала в лохани трико. Три пары белых подштанников покачивались на веревке. Катинка с любопытством оглядела женщину, мужчин у обочины. – Чего вам надо? – крикнула женщина на ломаном датском языке. – Ой! – вскрикнула Катинка, она страшно испугалась и пустилась бежать. – Это силачка, – сказала она. Они пошли дальше. На опушке леса плотники сколачивали деревянную площадку для танцев. После залитой солнцем дороги под деревьями было прохладно. Катинка села на скамью. – Здесь мы будем танцевать, – сказала она. – Вот уж кто, верно, ловко танцует, так это Хус, – сказала Мария. Она по-прежнему восхищалась Хусом. Его фотография стояла в бархатной рамке у нее на комоде, а в псалтыре вместо закладки лежала его выцветшая визитная карточка. На долю стрелочника Петера оставались более земные утехи. Катинка не ответила. Она сидела и смотрела, как работают плотники. – Только бы погода не испортилась, – сказала она одному из них. – Да-а, – отозвался он, поднял голову– верхушки деревьев заслоняли небо– и рукавом отер пот с лица. – Оно все дело– в погоде. Катинка с Марией повернули обратно. Пора было возвращаться домой. Они вышли на площадь. Колокола звонили к вечерне, перекрывая уличный шум. Накануне поездки они пекли пироги. Катинка, засучив рукава, так усердно месила тесто, что даже волосы у нее были обсыпаны мукой, как у мельника. – Сюда нельзя, сюда нельзя! – Кто-то стучал в запертую дверь кухни. Катинка решила, что это Хус. – Это я! – закричала Агнес Линде. – Что тут происходит? Ее впустили, и она тоже принялась за дело. Ставили тесто для сладкого пирога – вымешивать его надо было долго-долго. – Это для Хуса, – объяснила Катинка. – Он сластена. Любит сдобное тесто. Агнес Линде месила тесто с такой силой, что оно пошло пузырями. – Ох, уж эти мужчины. Им еще и пироги подавай, – сказала она. Катинка вынула из печи противень. – Попробуйте печенье, – сказала она. – С пылу с жару. Щеки ее горели, как медный таз. К дневному поезду на станцию пришли фрекен Иенсен и Луиса-Старшенькая. Началось перестукиванье и дипломатические переговоры через кухонное окно. – Учуяли, прости меня Господи, – сказала Агнес Линде. Она устало опустила руки и сидела в неловкой позе, зажав в коленях миску с тестом. Мария вынесла им на перрон тарелку с печеньем. Луиса от восторга так заерзала на скамье, что двое проезжих коммивояжеров смогли рассмотреть из окна поезда довольно большую часть ее «украшения». Когда поезд отошел, в кухне открыли окна. На скамье Луиса-Старшенькая и фрекен Иенсен за обе щеки уписывали печенье. – Ах, до чего же вкусно, фру Бай! Ну просто пальчики оближешь… – Да, фру Бай хозяйка, каких мало, – сказала фрекен Иенсен. – Ну, пошла молоть мельница, – сказала в кухне Агнес и снова взялась за тесто. Бай распахнул окно конторы– оно приходилось как раз над скамьей. – На что ж это похоже! – сказал он. – Мне не перепало ни крошки! – Поделиться с вами, господин Бай? – спросила Луиса. – Разе вы тоже любите сладкое? – Отчего нее, если кто-нибудь уделит мне кусочек, – «кавалерийским» тоном заявил Бай. На перроне послышались возня и повизгиванье. – Что там случилось? – крикнула из кухни Агнес. – Мы подкармливаем птенчика, – сказала Луиса-Старшенькая. Она вскарабкалась на скамью и, выставив напоказ свое «украшение», совала в рот Баю печенье. – Ой, он кусается! – вскрикивала она. Именно в подобных случаях вдова Абель говорила: «Ах, они все еще сущие младенцы, – они ведь совсем не знают жизни…» Луиса-Старшенькая понесла к кухонному окну пустую тарелку. Крошки она подобрала пальцами. Сестрицы Абель не любили, когда что-нибудь пропадало зря. Луиса заглянула в кухню через окно. – Ах, если бы мама знала, – медоточивым голосом сказала она. – Выходит, еще не пронюхала, – сказала Агнес, не отрываясь от теста. Луисе-Старшенькой передали через окно фунтик с печеньем. – Такую малость не стоит и тащить домой, – сказала Луиса старушке Иенсен, когда они вышли на дорогу. Еще не дойдя до лесной опушки, они уписали все печенье. Луиса-Старшенькая бросила фунтик на землю. – Луиса, детка, Боже сохрани… Фрекен Линде такая остроглазая… еще, чего доброго, заметит… Фрекен Иенсен подобрала бумажку. В кармане она бережно расправила ее и завернула в нее три печенья, припрятанные для Бель-Ами. Катинка устала. Как была, с засученными рукавами, она присела на колоду для разделки мяса и посмотрела на свои изделия. – Это и в сравнение не идет с тем, что мы пекли дома к рождеству. Она стала рассказывать, как они готовились к рождеству– ее мать, сестры и все домочадцы… Из теста для хвороста Катинка лепила поросят – бросишь их в кипящее масло – плюх – а они ломаются. А братья старались потихоньку стянуть что по-вкуснее, – мать вооружалась большим половником и охраняла блюдо с хворостом. А когда кололи миндаль, братья тоже не упускали случая утащить ядрышки, – бывало, от фунта миндаля остается меньшее половины… В дверь постучали. Это был Хус. – Сюда нельзя! – сказала Катинка, не открывая. – Через час… Приходите через час. Хус подошел к окну. – Подождите в саду, – сказала Катинка. Она заторопилась поскорее кончить работу и послала Агнес занять Хуса. Агнес просидела с ним полчаса. Потом ушла. – Управляющего Хуса занимать слишком уж легко, – рассказывала она Андерсену. – Ему надо одно – чтобы его оставили в покое и не мешали насвистывать в свое удовольствие. – Где же Агнес? – спросила Катинка, выйдя в сад. – Кажется, ушла. – Когда лее? – Да, наверное, час тому назад… Хус рассмеялся. – Мы с фрекен Линде очень расположены друг к другу. Но разговор у нас не клеится. – Сейчас будем укладываться, – сказала Катинка. Они вошли в дом и стали упаковывать съестные припасы в большую корзину. Горшки для устойчивости перекладывали соломой. – Плотнее, плотнее, – приговаривала Катинка, нажимая ладонями на руки Хуса. Она открыла секретер и отсчитала несколько серебряных ложек и вилок. – И еще я хочу взять веер, – сказала она. Она порылась в шкафу. – Ах, он, наверное, в ящике. Это был ящик, где хранилась шкатулка с котильонными орденами и подвенечная фата. Катинка открыла шкатулку с ленточками. – Старый хлам, – сказала она. Она сунула руку в шкатулку и небрежно поворошила ленты и ордена. – Старый хлам. – И она снова стала искать веер. – Подержите мою фату, – попросила она. Она протянула Хусу фату и шерстяной платок. – Вот он, – сказала она. Веер лежал на дне шкатулки. – А это ваш подарок, – сказала она. Шаль лежала в сторонке, обернутая в папиросную бумагу. Катинка вынула ее из шкатулки. Хус так сильно сжал позолоченную фату, что на тюле остались следы осыпавшейся позолоты. Пришел вечерний поезд. Они вышли на платформу. – Уф, – сказал стройный машинист в нескромно обтянутых панталонах. – Сущее наказанье вести поезд в праздничные дни. Опаздываем на тридцать минут! – И парит, как в бане, – заявил Бай. Катинка оглядела вагоны. Из каждого окна высовывались потные лица. – Правда, – сказала она. – И охота людям ездить. Машинист рассмеялся. – А на что же тогда железная дорога, – сказал он. Он протянул Баю и его жене два пальца и вскочил на подножку. Поезд тронулся. Молодой машинист все высовывался из окна паровоза, улыбался и кивал. Катинка махала концом синей шали. И вдруг изо всех окон ей закивали и замахали пассажиры, – они смеялись, выкрикивали шутки и приветствия. Катинка тоже кричала и размахивала шалью, и пассажиры махали в ответ, пока поезд не скрылся из глаз. После чая Хус отправился домой. Он должен был приехать на станцию в шесть утра. Катинка стояла в саду у изгороди. воскликнула она. В лицо ей пахнуло ароматом деревьев. Она улыбалась, глядя в ясное синее небо. «До чего же малютке к лицу синее», – думал машинист в нескромных панталонах. На своем маршруте он замечал все до мелочей. – Помни, завтра в пять надо быть на ногах, – сказал Бай, заглядывая в кухню. – Сейчас, Бай, сию минуту. – Катинка скоблила чуть пригоревший пирог. – Вот только управлюсь… Она уложила пирог в корзину, еще раз оглядела все припасы. Потом открыла дверь и выглянула во двор. Там ворковали голуби. И больше не было слышно ни звука. На западе угасал последний розовый отсвет. Среди подернутых дымкой лугов вилась река. Как она все-таки любила эти места! Она закрыла дверь и вошла в спальню. Бай положил свои часы рядом с ночником у кровати. Он, видно, хотел проверить, долго ли Катинка будет «копаться». Но не дождался, уснул, и теперь лежал весь в поту и храпел при свете ночника. Катинка тихонько погасила ночник и разделась в темноте. Когда подъехала коляска, Катинка стояла в саду. Ее голубое платье было видно еще с поворота дороги. – С добрым утром, с добрым утром… Вы привезли хорошую погоду. Она выбежала на платформу. – Приехал, – закричала она. – Мария, неси скорей корзины… Бай без пиджака показался в окне спальни. – Здорово, Хус. Не хватит нас солнечный удар, а? – Да нет, ветерок обдувает, – ответил Хус, слезая с козел. Они уложили корзины с провизией в коляску и сели пить кофе на платформе. Малыш-Бентсен так осовел со сна, что Баю пришлось трижды гонять его взад и вперед по команде «тревога», чтобы растормошить. Катинка пообещала привезти Бентсену с ярмарки пряничное сердце, и все стали рассаживаться в коляске. Бай пожелал править лошадьми и уселся на козлы, рядом с Марией, которая так туго затянулась в корсет, что при каждом ее движении раздавался скрип. Катинка в белой шляпе с широкими полями казалась совсем девочкой. – Обед тебе принесут из трактира, – сказала Катинка Малышу-Бентсену. – Поехали, – сказал Бай. Малыш-Бентсен помчался в сад и оттуда махал им рукой. сначала ехали проселком через поля. Было еще прохладно, дул мягкий летний ветерок, пахло клевером и росистой травой. – Как хорошо дышится, – сказала Катинка. – Да, чудесное утро, – сказал Хус. – И ветерком обвевает. – Бай тронул лошадей. Онч выехали на шоссе, которое шло мимо владений Кьера. Вокруг пастушьего домика на колесах паслось стадо. Где-то поодаль вдогонку отбившейся скотине заливался сторожевой пес. Тучные коровы вытягивали могучие шеи и лениво и сыто мычали. Катинка глядела на залитый солнцем, зеленеющий выгон, на разбредшееся по нему холеное стадо. – Какая красота, – сказала она. – Ведь правда красиво! – Хус обернулся к ней. И у них с Катинкой завязался разговор. Что привлекало внимание одного, то обязательно замечал и другой, и нравилось им одно и то же. Их взгляды всегда были устремлены в одном направлении. И они понимали друг друга с полуслова. Бай беседовал с лошадьми, как старый кавалерист. Не прошло и часа, а он уже начал поговаривать о том, что « неплохо подкрепиться». – С недосыпа желудок требует пищи, Тик, – говорил он. – Надо заморить червячка. Катинке так не хотелось распаковывать корзины– да и где им остановиться? Но Бай не унимался; пришлось сделать привал на поле, где рожь стояла в скирдах. Они вынули из коляски одну из корзин и уселись прямо в скирду у самой обочины. Бай ел так, словно его морили голодом целую неделю. – Будем здоровы, Хус! – говорил он. – За веселую компанию! Они болтали, и ели, и угощали друг друга. – Тает во рту, Тик! – приговаривал Бай. Проходившие по дороге люди поглядывали в их сторону. – Приятного аппетита, – говорили они и шли дальше. – Ваше здоровье, Хус, за хорошую поездку! – Спасибо, фру Бай. – Ну, вот и подкрепились, – сказал Бай. Они уже снова сидели в коляске. – Только жарища нынче… Правда, Мария? – Да, – сказала Мария. Она вся лоснилась от пота. – Жара. – Скоро лес, – сказал Хус. Они покатили дальше. Показалась опушка леса, синевшая | в солнечном мареве. – Как пахнут ели, – сказала Катинка. Они двинулись вдоль опушки, густые ели отбрасывали на дорогу длинные тени. Все четверо вздохнули с облегчением, но пока ехали по лесу, молчали. Ели расходились по обе стороны дороги длинными ровными рядами, которые терялись в темной чаще. Ни птиц, ни голосов, ни ветерка. Только тучи насекомых роились на свету вокруг елей. Выехали из лесу. – Экая торжественность в лесу, а? – нарушил -молчание Бай. К полудню они добрались до буковой рощи и остановились у лесной сторожки. Бай сказал: – Хорошо бы немного размяться. Хочется вытянуть ноги, Хус. – Он уселся под деревом и заснул. Хус помог выгрузить из коляски корзины. – Какие у вас ловкие руки, Хус, – сказала Катинка. Мария суетилась, разогревая горшки в горячей воде на очаге. – Вот и теща моя всегда это говорила, – сказал Хус. – Теща?.. – Да, – сказал Хус. – То есть мать моей невесты… Катинка ничего не ответила. Завернутые в бумагу ножи и вилки посыпались на землю из ее рук. – Да, – сказал Хус. – Я никогда не рассказывал. У меня была невеста. – Вот как? Я и не знала. Катинка перекладывала ножи с места на место. Подошла Мария. – Не прогуляться ли нам к пруду, – предложил Хус. – Ну что ж, Мария нас окликнет, когда все будет готово. Они пошли по тропинке. Пруд – вернее, самое обыкновенное болото– лежал чуть поодаль; над темной водой нависали густые кроны деревьев. Всю дорогу Катинка и Хус молчали. Теперь они сели рядом на скамью у самой воды. – Да, – сказал Хус. – Мне как-то не случилось рассказать об этом. Катинка молча глядела на другой берег пруда. – Это все моя мать, ей так хотелось… – сказал он. – Ради будущего… – Да, – сказала Катинка. – И это тянулось… целый год… пока она не расторгла помолвку. Хус говорил отрывисто, с долгими паузами, не то смущенно, не то сердито. – Вот как оно все было, – снова заговорил он, – с обручением и женитьбой. В лесу залилась трелью какая-то птица. Катинка слышала в тишине каждый звук. – А тут еще вдобавок трусость, вот и тянешь, покуда можешь, – снова нарушил молчание Хус. – Самая настоящая трусость и леность… и откладываешь со дня на день… Я и откладывал. – Он понизил голос. – Пока она сама не порвала… Ведь Катинка ласково положила ладонь на руку Хуса, которой он с силой опирался на скамью. – Бедный Хус! – только и сказала она. Она тихо и ласково похлопывала его по руке: бедняжка, сколько он выстрадал. Так они и сидели бок о бок на скамье. Над маленьким прудом висел полуденный зной. Жужжали комары и мошки. Больше они не произнесли ни слова. Голос Марии заставил их очнуться. – Зовут! – сказала Катинка. Они встали и молча пошли по тропинке. За обедом все развеселились. На сладкое ели пирог и запивали его старым ольборгским портвейном. Бай сбросил с себя пиджак и каждую минуту повторял: – Недурно, черт возьми, детки, посидеть в зеленом датском лесу. На него нашел приступ нежности, и он попытался усадить Катинку к себе на колени. Она стала вырываться. – Бай! Не надо, Бай! – сказала она. Она побледнела, потом вспыхнула. – Посторонних стесняемся, – сказал Бай. Наступило молчание. Катинка стала упаковывать корзины. Хус встал. – А что, если малость прогуляться? – сказал Бай. Он надел пиджак. – Поспособствовать пищеварению. – Правда, – сказала Катинка. – Погуляйте, пока я уложу корзины. Бай с Хусом пошли по тропинке. Бай держал шляпу в руке, он разомлел от жары и старого портвейна. – Видали, Хус, вот вам и брачная жизнь, черт ее дери, – говорил он. – Так оно и бывает, только так. А все остальное, что они там пишут в книгах, насчет брака, добрачного целомудрия и все такое, и потом пичкают нас этим в библиотеках… пустая болтовня… Верность, чистота – затвердили, как старый Линде свой «Отче наш». На словах это выходит красно, есть что развести и на бумаге, но суть-то дела не в том, Хус… Он остановился, размахивая шляпой перед лицом Хуса. – Видали, – мне хочется, а Катинке нет… Чудный летний день, закусили на свежем воздухе и хоть бы что– даже не поцелует… Так уж устроены женщины. Никогда не знаешь заранее, что на них найдет. Между нами говоря, Хус, – Бай покачал головой, – мужчине в самом соку приходится порой несладко… Хус сбивал палкой стебли крапивы. Он размахивал палкой с такой силой, что они обламывались, точно срезанные серпом. – Вот в чем вся суть, – говорил Бай с глубокомысленным I видом. – Об этом они небось в своих книгах не пишут. Но I между нами, мужчинами, говоря, мы-то знаем, где собака зарыта. Их окликнула Катинка. Хус крикнул в ответ: «Ау!» – эхо громко разнеслось по лесу. К Катинке уже вернулось хорошее настроение. – Наверно, вы не прочь вздремнуть до полудня, – сказала она. Она знает одно местечко– чудесное местечко под большим дубом, – и она пошла вперед, показывая дорогу. Хус пошел следом за нею. Он стал куковать, подражая : крику кукушки. Бай слышал, как он смеется и пускает трели. : – Черт возьми, он, оказывается, умеет смеяться, – сказал Бай. – Вот уж не думал. Немного погодя Бай уже спал под большим дубом лицом вверх, на животе – шляпа. – Поспите и вы, Хус, – сказала Катинка. – Хорошо, – сказал Хус. Они сидели по разные стороны дубового ствола. Катинка сняла соломенную шляпу и прислонилась к стволу головой. Она смотрела вверх на развесистую дубовую крону. Высоко-высоко сквозь зелень, точно золотые капли, пробивались солнечные лучи… а где-то в глубине леса в кустарнике пели птицы. – Как здесь славно, – прошептала она и склонила голову. – Да, очень, – прошептал в ответ Хус. Он обхватил руками колени и смотрел вверх на крону дуба. Было тихо-тихо. Они слышали дыхание Бая; прожужжала мошка, – оба проводили ее глазами до зеленых ветвей; птицы щебетали то совсем близко, то чуть дальше. – Вы спите? – прошептала Катинка. – Да, – ответил Хус. Они снова замолчали. Хус прислушался, потом встал и обошел дуб. Она спала, как ребенок, склонив голову набок и улыбаясь во сне. Хус долго стоял и смотрел на нее. Потом бесшумно вернулся на свое место и сидел, счастливо улыбаясь, устремив глаза на вершину дуба и охраняя ее сон. Мария разбудила их громогласным «о-ла-ла!», приглашая пить кофе. Бай уже отоспался, вместе с хмелем улетучилось и его раздражение. – На свежем воздухе полезно пропустить рюмочку коньяку, – провозгласил он. – Пропустить рюмочку на свежем воздухе. К рюмочке ему захотелось еще кусочек пирога. Бай не мог пожаловаться на плохой аппетит. – Отменный пирог, – сказал он. – Это пирог Хуса, – сказала Катинка. – Что ж, на здоровье, – сказал Бай, – лишь бы и нам дали полакомиться… Выпив кофе, снова пустились в путь. Баю надоело править, он поменялся местами с Хусом и пересел на заднее сиденье рядом с Катинкой. Всех клонило в сон – стоял палящий зной, дорога была пыльная. Катинка смотрела на спину Хуса – на его широкий загорелый затылок. Постоялый двор был забит распряженными повозками. Женщины и девушки, только что сошедшие с сидений, встряхивали и расправляли юбки. Окна погребка были распахнуты настежь, там резались в карты и рекой лился пенистый пунш. В зале, за спущенными занавесками, кто-то бренчал на разбитом рояле «Ах, мой милый Вальдемар». – Эту песню играет Агнес, – сказала Катинка. – Соловушки, – сказал Бай. – Вечерком послушаем, как они щебечут. Проходя, Катинка попыталась заглянуть в окна зала, но рассмотреть ей ничего не удалось. – Не подглядывать, – сказал Бай. – Вход рядом с кассой… За занавесками крикливый женский голос выводил: «О мой Шарль!» – Ой, – сказала Катинка. Она остановилась у окна и кивнула. – Эту тоже… Агнес играет… – Идем, Тик, – сказал Бай. – Ты держись поближе к Хусу, а я пойду вперед и буду прокладывать дорогу. – Но мы с ней знаем только первый куплет, – сказала Катинка, она взяла Хуса под руку и продолжала прислушиваться к песенке. выкрикивала певица. – В остальных всегда повторяется то нее, что в первом, – сказал Хус. – Где же вы? – крикнул Бай. У входа в павильон долговязая особа пела о злодее-убийце Томасе и колотила бамбуковой тростью висевшее на стене карикатурное изображение убийцы. Зрители смущенно таращились на певицу и повторяли припев, протяжный, точно церковное «аминь». Девушки с застывшим выражением лица шли под руку длинными цепочками мимо мужчин, которые «высматривали» их, толпясь перед палатками, и покуривали трубки, засунув руки в карманы. Какой-то мужчина выступил вперед. – Здравствуй, Мари, – сказал он. Мари протянула ему кончики пальцев. – Здравствуй, Серен, – сказала она. И вся девичья цепочка остановилась и стала ждать. Серен постоял перед Мари, оглядел свою трубку, потом сапоги. – До свиданья, Мари, – сказал он. – До свиданья, Серен. Серен вернулся к своей компании, а девичья цепочка снова сомкнулась, и девушки двинулись дальше, поджав губы. – Дурацкая манера – загородили всю улицу, – проворчал Бай. Женщины постарше собирались в кружок и разглядывали друг друга со скорбным выражением, точно провожали покойника. Говорили они шепотом, еле слышно, будто не в силах были как следует открыть рот, и, произнеся два слова, умолкали с видом оскорбленного достоинства. Протиснуться сквозь толпу было совершенно невозможно. – Приходится работать локтями, – сказала Катинка. Ее то и дело притискивали к Хусу. – Держитесь за меня покрепче, – говорил Хус. Долговязая «человекоубийца» и две шарманки, – одна наигрывала заунывное «Прощание генерала Бертрана», другая– «Дуэт Аяксов», – заглушали все остальные звуки. Сновавшие взад и вперед гимназисты свистели, заложив два пальца в рот, а неповоротливые деревенские мальчишки надували шары-пищалки и, задрав кверху неподвижные лица, ждали, пока шары начнут выпускать воздух. Солнце заливало улицу, в его лучах плавились и люди и медовые коврижки. – Уф, жарко, – сказала Катинка. – А вот вафли! – крикнул Бай. – Купите вафли, милая дама, купите вафли у черноглазой дочери Фердинанда из Тироля… – Вафли, Хус, вафли, – сказала Катинка, стараясь пробиться сквозь девичью стену, преграждавшую улицу. – Ах! – взвизгивали девушки. Гимназисты умудрились пришить один к другому подолы их юбок. – Это гимназисты! – кричали какие-то увальни, ученики реальной школы. Сами они пытались зацепить юбки девушек булавками. Девушки, сбившись стайками, старались увернуться от них. – Ой, – вскрикивали они. – Ой! Гимназисты, пользуясь суматохой, врезались в девичью гурьбу, норовя ущипнуть девушек за ноги. – Ой… – раздавался визг. Катинка, расшалившись, вскрикивала вместе с девушками. – Вафли, любезная дама, купите вафли у черноглазой дочери Фердинанда из Тироля. Они подошли к жаровне. – Три голландские вафли, сударь, пятнадцать эре. – А ну, черноглазая, посыпь-ка их сахаром. Черноглазая сыпала сахар щепотью. – Она знавала лучшие дни, мадам, – сказал мужчина. – Не пожалейте чаевых для черноглазой дочери Фердинанда из Тироля, – зазывал он на всю улицу. Черноглазая, как автомат, встряхивала протянутой копилкой, и вид у нее был такой, точно она слепая и глухая. – Сахару, черноглазая. Черноглазая снова взяла щепоть сахарного песку. Вышли на площадь. – Я просто оглохла, – сказала Катинка, затыкая уши. На высоких подмостках профессор черной магии Ле Тор под аккомпанемент двух литавр пытался перекричать музыку с трех каруселей. Белолицый Пьерро втаскивал громадный барабан на самую большую арену мира: – Величайшая арена мира, милостивые дамы и господа, всемирно известная арена… Он извлекал звуки из барабана, опускаясь на него увесистым задом. – Мисс Флора– Мисс Флора на высокой трапеции… Аттракцион был прямо перед ними. – Мисс Флора – королева воздуха, десять эре, господа… – Зазывала правой рукой энергично встряхивал колокольчик. – Королева воздуха – всего десять эре… Профессор Ле Тор был уязвлен. Он до хрипоты кричал что-то о всемирно известных чудесах и под конец объявил, что решил без дополнительной платы сотворить шелковую ленту длиной в пятьсот локтей… Он начал рыгать, извлекая из глотки длинные полосы папиросной бумаги, и так при этом побагровел, что казалось, еще минута, и его хватит удар. – Королева воздуха – всего десять эре… На величайшей арене мира Пьерро стоял вверх ногами на барабане и черепом выбивал дробь… Под звуки труб и шарманок вертелась карусель… – Любезные дамы, королева воздуха… королева воздуха– десять эре. Солнце палило, пахло медовыми коврижками, вокруг толкались и шумели. – Как хорошо! – сказала Катинка. Она подняла глаза на Хуса и чуть выгнула спину, как котенок на припеке. – Вот она, – сказала Катинка. – Кто она? – Женщина, которая стирала. Это была королева воздуха – она поднималась по лестнице в сапожках и розовом трико, покачивая широким задом. – Мисс Флора, прозванная королевой воздуха, – всего десять эре. Королева воздуха держала в руке веер, которым прикрывалась, как фиговым листком. Прежде чем войти в палатку и подняться на трапецию, она наспех проглотила несколько слив. – Может быть, зайдем, посмотрим, – предложила Катинка. – Тик! – кричал Бай. Он хотел посмотреть укротительницу змей. Они стали протискиваться сквозь толпу и оказались возле карусели. Мария каталась верхом на льве, почти в объятиях какого-то кавалериста. Катинке тоже захотелось прокатиться на карусели. Бай сказал– вот еще, платить деньги, чтобы тебя вывернуло наизнанку. Катинка села рядом с Хусом на лошадку ближе к центру круга, и они завертелись, сначала медленно, потом быстрее. Она кивала Баю и улыбалась лицам, которые мелькали вокруг. – Сколько народу! – сказала она. С карусели было видно море голов. Они решили прокатиться еще раз. – Ловите кольцо! – сказала Катинка и наклонилась к Хусу. – Осторожней, – сказал он, обнимая ее рукой за талию. Катинка улыбнулась и откинулась назад. Лица начали расплываться у нее перед глазами. Только что-то черное, черное и белое, продолжало мелькать вокруг. Она по-прежнему улыбалась, но закрыла глаза. Ярмарочный шум, музыка, голоса, пронзительные звуки рожков сливались в ее ушах в какой-то общий гул, и все тихонько покачивалось. Она приоткрыла глаза. – Ничего не вижу, – сказала она и снова зажмурилась. Раздался звонок, карусель замедлила ход. – Еще разок, – сказала она. Они закружились снова. Хус чуть подался к ней – она не замечала, что опирается на его плечо. – Кольцо! – крикнула она, они пронеслись мимо кольца, и она засмеялась у самого лица Хуса. Катинка приоткрыла глаза и стала смотреть внутрь круга. Казалось, будто все лица нанизаны на один шнурок. Катинка почувствовала головокружение – Мария, – вот она появилась снова в коляске со своим кавалеристом… Она сидела у него на коленях… Какой у нее вид – точно она вот-вот упадет в обморок… И все остальные – они просто лежат, полумертвые… Привалились к мужчинам… Катинка резко выпрямилась: вся кровь вдруг бросилась ей в лицо. Карусель остановилась. – Пойдемте, – сказала она. Она слезла с лошади. Бай стоял у лесенки с карусели. Катинка оперлась на его руку. – Голова кружится, – сказала она и ступила на землю. Она сильно побледнела от долгого катания на карусели. – Хус, поддержите Тик. А я тут заместо подпорки. – Бай ущипнул за руку Марию, которая спускалась по лесенке с кавалеристом. Мария застеснялась, увидев господ, и тут же куда-то исчезла со своим синим мундиром. – Крепко она его заарканила, – сказал Бай и двинулся вперед. – Это тут, рядом, – сказала Катинка. Хус предложил ей руку. Укротительница змей фрекен Теодора показывала своих ленивых питомцев неподалеку от карусели. Это были жирные склизкие гады, она вынимала их из ящика, выстланного шерстяной ветошью. Фрекен Теодора щекотала гадов, чтобы их немного расшевелить. – Они переваривают пищу, фрекен, – «кавалеристским» тоном сказал Бай. – Что? – переспросила фрекен Теодора. – Вы что ж, думаете, они дохлые, что ли? – Фрекен Теодора восприняла замечание Бая как оскорбление. Она обмотала змею вокруг своей шеи и почесала ей голову, – та разинула пасть и зашипела. Фрекен Теодора называла змею своей деточкой и прятала ее на своей груди. Фрекен Теодора была богатырского телосложения и затянута в костюм пажа. Хвост змеи уныло свисал между коленями фрекен Теодоры. – Какие противные! – с отвращением сказала Катинка. – Уйдемте, – и потянула Хуса за руку. – А как же, – сказал хозяин аттракциона. Он решил, что Катинка испугалась, и был польщен. – Страшные звери… милая дамочка… Но она и не такое проделывала– да еще со львами. Катинка вышла из палатки на улицу. – Как она только может, – сказала Катинка, содрогнувшись. – Н-да, – говорил Бай с видом знатока, проверяя фокус «на ощупь»: хозяин предложил господину удостовериться, что змеи ползают «прямо по голому телу». – Точно, – говорил Бай, – по голому телу… Укротительница змей самодовольно улыбалась, укладывая своих «проказников» в ящик. – Да, сударь, она проделывала такие же штуки со львами. – Восемь лет подряд, сударь, – подтвердила фрекен Теодора. Хус и Катинка вышли на площадь. Начало смеркаться, зазывалы с упорством отчаяния наперебой старались перекричать друг друга с подмостков. – По сниженной цене, любезная дама, по сниженной цене, – приглашал профессор Катинку, отирая пот «волшебным платком», – всего двадцать эре на двоих, заходите с сердечным дружком… Катинка ускорила шаги. Бай с трудом их нагнал. Толпа заметно повеселела. Пошатывающиеся мужчины с пением вклинивались в девичьи цепочки, и те с визгом рассыпались, у палаток стали миловаться парочки. Громкий шум доносился из трактира и от жаровни черноглазой, где, кроме вафель, продавался уже и коньяк. Прихрамывая, проковыляли три полицейских сержанта с палками. Это были инвалиды, получившие легкие ранения на войне, – надзирая за порядком, они держались вместе. Покрывая общий гул, из-за палаток и в толпе по временам раздавался вдруг пронзительный свист гимназистов. Катинка с Хусом шли от палатки к палатке, деАая покупки, а сумерки тем временем все сгущались. В палатках уже зажгли фонари – они бросали скупой свет на пряничные сердечки и коврижки. Торговки за высокими стойками натирали коврижки ладонью, чтобы те блестели, и на длинном лотке подавали их Хусу и Катинке. Бай присоединился к жене и Хусу и тоже стал делать покупки. Хус подарил Катинке маленький японский поднос. Она подарила ему медовую коврижку. – Что же это ты, – сказал Бай. – Даришь Хусу коврижку… Подарила бы пряничное сердце… Хозяюшка! – крикнул он. – Дайте-ка нам пряничное сердце… – Пожалуйста, сударь, вот сердце… и со стихами… – Бай… – сказала Катинка. – Сейчас хлынет дождь, – произнес Хус за их спиной. – Черт побери! – Бай отошел от прилавка. Упали первые капли. – Будет проливень, – сказал Бай. – Можно укрыться в панораме, – сказал Хус. – Правда. – Катинка взяла Бая под руку. – Пойдемте, – сказала она. Толпа разбегалась по палаткам. Женщины и девушки прикрывали головы подолами и натягивали на новенькие шляпки носовые платки. – Аи-аи, – сказал Бай, – гляньте-ка, нижние юбки стали верхними. Девушки толпились под навесами, выставив наружу синие чулки и шерстяные нижние юбки. Торговцы волокли под крышу свой товар, ругаясь на чем свет стоит. Гимназисты с криками выбегали из-под навеса и мокли под дождем. – Вот мы и пришли, – сказала Катинка. – Вся Италия, господа, за пятьдесят эре. – Хозяин говорил простуженным голосом, – его шея была обмотана шерстяными платками. – Милости прошу, можно обойти три раза… – Как хлещет, – сказала Катинка. Она стояла под навесом у входа и, вздрагивая, выглядывала на улицу. Дождь лил как из ведра. Площадь наполовину затопило водой. Трое блюстителей порядка, прихрамывая, бегали под зонтами, прилаживая сточные желоба. Под навесами и в дверях толпились промокшие женщины, – вид у них был помятый. В панораме было безлюдно и очень тихо. Только по крыше однообразно и громко стучал дождь. Стало прохладно. После уличной сутолоки Катинка облегченно вздохнула. – Как хорошо, – сказала она. – Какой-то вид, – сказал Бай, заглядывая в глазок. – И вода, – сказал он и ушел. Он предпочитал попытать счастья у входа в панораму – вдруг удастся что-нибудь рассмотреть под шерстяными нижними юбками. Катинка осталась на прежнем месте. Ей было так хорошо сидеть здесь вдвоем с Хусом, в тишине, нарушаемой только шумом дождя. – Музыка больше не играет, – сказала она. – Да, из-за дождя… Оба прислушались к стуку капель. – А какой был шум, – сказала она. Катинка еще долго сидела бы так, тихо, прислушиваясь к дождю, но все-таки она встала. – Значит, здесь Италия, – сказала она. – Он так говорит. Она заглянула в один из глазков. – Да, – сказала она. – Италия. Картины были освещены искусственным светом и переливались яркими красками. – Как красиво… – Это залив, – сказал Хус, – у Неаполя. Картина была не такая уж плохая. Залив, берег и город искрились в солнечных лучах. По синей глади волн плыли лодочки. – Неаполь, – тихо повторила Катинка. Она продолжала смотреть в глазок. Хус смотрел через соседний глазок на ту же картину. – Вы были там? – Да, прожил два месяца. – Поплыть бы туда на лодке, – сказала Катинка. – Да, в Сорренто… – Сорренто. – Катинка негромко, с расстановкой повторила незнакомое название. – Да, – сказала она, – уехать. Они пошли вдоль панорамы, разглядывая одни и те же виды одновременно. Дождь стучал по навесу все тише– под конец редкими каплями. Они увидели Рим, Форум, Колизей. Хус рассказывал о них. – Такая красота, далее страшно, – сказала Катинка. – Я больше всего люблю Неаполь… На улице заиграли шарманки, завертелась карусель. Катинка совсем было забыла, где она находится. – Должно быть, дождь кончился… – Да, утих. Катинка оглянулась. – И Бай, наверно, ждет, – сказала она. Она возвратилась к первому глазку и еще раз полюбовалась Неаполитанской бухтой со скользящими по ней лодочками. Вернулся Бай и объявил, что по улице уже вполне можно пройти. – Не отправиться ли нам в лес? – предложил он. Они вышли. Воздух стал свежим и прохладным. Густая оживленная толпа тянулась по дороге в лес. Деревья и терновая изгородь благоухали после дождя. Солнце зашло, на опушке леса над входной аркой зажглись разноцветные лампочки. Мужчины гуляли в обнимку с девушками. Все скамейки вдоль дороги были заняты. Парочки сидели в нежных позах и украдкой целовались. Послышалась музыка с площадки для танцев и приглушенное жужжание множества голосов. – Что ж, и мы попляшем, – сказал Бай. Вокруг танцевальной эстрады теснились желторотые юнцы, заглядывали через балюстраду. На площадке отплясывали крестьянский вальс, да так, что деревянный настил содрогался. – Пошли, Тик, – сказал Бай. – Откроем бал. И Бай энергично пустился в пляс, расталкивая танцующие пары. – Бай, хватит! – взмолилась Катинка, она запыхалась. – Покружимся еще, – сказал Бай. Он танцевал, не попадая в такт. – Довольно, Бай… – Поддайте Катинке жару, – сказал Бай. Они вернулись к Хусу. – Тут главное выкидывать артикулы посмелее, – сказал он, щелкнув каблуками, как, бывало, на балах в клубе, – и не давать дамам роздыха. Бай очень утомлял Катинку… – Бай так любит пошалить, – сказала она после его ухода. – Хотите потанцевать со мной? – спросил Хус. – Да, только погодя, отдохнем немного… Бай пронесся мимо них с толстушкой-крестьянкой в бархатном корсаже. – Давайте пройдемся, – сказала Катинка. Они спустились с площадки и пошли по дороге, туда, где не было слышно музыки. Катинка села. – Посидим, – сказала она. – Я так устала. В лесу было тихо-тихо. Только всплески музыки изредка долетали до них. Они молчали. Хус ковырял палкой землю. – А где она теперь? – вдруг спросила Катинка. – Кто? – Ваша невеста… – Она вышла замуж… Слава Богу. – Слава Богу? – Да… мне всегда казалось… на мне лежит какая-то ответственность… пока она была… одна… – Но вы же не виноваты. – Катинка помолчала. – …если она любила вас. – Да, она Катинка встала. – У нее есть дети? – Они уже шли по дороге. – Да, мальчик. Больше они не разговаривали до самой площадки. – Потанцуем, – сказала Катинка. Маленькие фонарики скупо освещали стоявшие по краям эстрады скамейки. Танцующие пары на мгновенье попадали в полосу света и вновь терялись в темноте; посредине площадки колыхалась неразличимая черная масса. Хус и Катинка вошли в круг. Хус танцевал спокойно, уверенно вел свою даму. Катинке казалось, что она отдыхает, танцуя с ним. Музыка, голоса, шарканье ног – все слышалось ей словно в каком-то отдалении, – она чувствовала только одно – как уверенно он ведет ее в танце. Хус продолжал танцевать все так же неторопливо. Сердце Катинки забилось быстрее, щеки разрумянились, но она не просила его остановиться и не говорила ни слова. Они продолжали танцевать. – А небо отсюда видно? – вдруг спросила Катинка. – Нет, – ответил Хус, – деревья мешают. – Деревья мешают, – шепотом повторила Катинка. И они продолжали танцевать. – Хус, – сказала она. Она взглянула на него, сама не зная, почему ее глаза вдруг наполнились слезами. – Я устала. Хус остановился, ограждая ее рукой от толпы. – А мы веселимся, – сказал Бай. Он пронесся мимо них по направлению к выходу. Они спустились с площадки и пошли по тропинке. Под деревьями было совсем темно; казалось, после дождя духота еще усилилась, цветущий терновник дышал им в лицо дурманящим ароматом. Вокруг в зелени деревьев и кустов раздавался шепот и мелькали чьи-то тени; парочки, прижавшись друг к другу, прятались в темноте на скамейках. – Пойдемте, – сказала Катинка, – Бай, наверное, заждался нас. Они вернулись обратно. – А не пойти ли нам к «горлодеркам»? – спросил Бай. – Там в павильоне есть певички; говорят, славные девчонки… Я только пройдусь еще разочек на прощанье вон с той миленькой крестьяночкой… А вы, Хус, покружите Катинку, чтобы она не скучала. Хус обвил Катинку рукой, и они снова начали танцевать. Катинка не знала, как долго они танцевали– минуту или час, а потом они втроем оказались в лесу, на пути к павильону. Еще на пороге павильона они услышали пение. Пять дам, притопывая сапожками с кисточками и прижимая два пальца к сердцу, выводили: – Вот уютный уголок, – сказал Бай. – Отсюда хорошо видно дамочек… Они сели. Лица окружающих расплывались в дыму и испарениях. Дамы пели что-то о ружьях и бесстрашии. А кончив петь, стали потягивать пунш и кокетничать, – засовывали в вырез платья лепестки роз и хихикали, прикрываясь грязноватыми веерами. – Славные девочки, – сказал Бай. Катинка почти ничего не слышала. Хус сидел, уронив голову на руки и уставившись в затоптанный пол. Тщедушный, похожий на кузнечика пианист подпрыгивал за роялем так, словно собирался бить по клавишам своим острым носиком. Дамы заспорили о том, кому «выступать»… – Тебе, Юлия, – доносился злобный шепот из-за вееров. – Ей-богу, тебе. – «Песенка о трубочисте», – громко объявила Юлия. – Она запрещена, – крикнула другая певичка пианисту из-под веера. – Серенсен, она хочет петь запрещенную песню. В зале застучали стаканами. – Ерунда! Вовсе она не запрещенная, просто Йосефина не умеет ее петь. И Юлия запела «Песенку о трубочисте». Бай хлопал так, что едва не перебил стаканы с грогом. – А ты что скажешь, Тик? – спросил он. Катинка вздрогнула – она не слушала. – Да, да, конечно, – сказала она. – Презабавная песенка, – сказал Бай. – Презабавная! – И он снова захлопал. – Исполнительница романсов фрекен Матильда Нильсен, – выкрикнула фрекен Юлия. Исполнительница романсов фрекен Матильда Нильсен была в длинном платье и держалась с величавой важностью. Остальные певицы говорили о ней: «У Матильды настоящий голос». В детстве Матильда упала и сломала переносицу. Едва зазвучало вступление, она прижала руку к сердцу. Исполнялась песня о Сорренто. Фрекен Матильда Нильсен пела прочувственно, с длинными тремоло. Когда она кончила, «дамы» стали аплодировать, хлопая веерами по ладоням. Исполнительница романсов фрекен Нильсен кланялась и благодарила. – А Катинка никак слезу пустила, – сказал Бай. И в самом деле глаза Катинки были полны слез. Они вышли на улицу. – Назад пойдем через кладбище, – заявил Бай. – Через кладбище, – повторила Катинка. – Да, самый короткий путь– и красивый. Катинка взяла Хуса под руку, и они пошли следом за Баем. Лес кончился – они ступили в аллею. Шум и музыка затихли где-то вдали. – Н-да, – сказал Бай. – Хорошо погуляли, провели время с толком. – И он продолжал разглагольствовать о танцах, – как здорово отплясывают деревенские красотки; о «дамах» и о «фрекен Юлии», – славная девочка, в сапожках, лихая девочка, и о Марии, – надо поглядеть, кстати, до чего у нее там дошло дело, уж я ее знаю. Те двое молчали. Они и не слушали, что говорит Бай. Тишина стояла такая, что слышен был звук их шагов. В конце аллеи высились железные кладбищенские ворота с большим крестом. – Бай, не надо, – сказала Катинка. – Ты что, привидений боишься? – спросил Бай и открыл боковую калитку. Они вошли в ограду. У калитки Катинка снова взяла Хуса под руку. В сумерках кладбище напоминало огромный сад. Веяло пряным запахом роз, самшита, жасмина и лип, среди кустов виднелись серые и белые плиты. Катинка крепко ухватилась за руку Хуса. Бай шел впереди. Он бодро пробирался через кусты, размахивая руками так, точно распугивал кур. Катинка остановилась. – Посмотрите, – сказала она. Среди деревьев была прогалина– отсюда открывался вид на поля, спускавшиеся к фьорду. Дымка сумерек витала над темным, сверкающим зеркалом воды, безмолвным и задумчивым. Было так тихо, точно в напоенном ароматами просторе вымерла вся жизнь… Они стояли неподвижно, прижавшись друг к другу. Потом медленно пошли дальше. Иногда Катинка останавливалась и негромко читала надписи, белевшие в сумерках на могильных камнях. Она читала надписи, имена и даты приглушенным, дрожащим голосом: – «Любимому и оплакиваемому». – «Вечно любимому». – «Любовь– есть исполнение закона». Катинка подошла поближе и приподняла ветки плакучей ивы, – ей хотелось прочесть на камне имя усопшего. В ветвях послышался шорох. – Хус… – Катинка судорожно вцепилась в его руку. Кто-то быстро перемахнул через ограду. – Это какие-то люди, – сказал Хус. – Как я испугалась, – сказала Катинка, прижимая обе руки к сердцу. Она старалась держаться поближе к нему, сердце ее все еще учащенно билось. Больше они не разговаривали. По временам в кустарниках раздавался шорох– Катинка вздрагивала. – Ничего, дружок, ничего, – шептал Хус, точно успокаивал ребенка. Рука Катинки дрожала под его локтем. Бай ждал их у ограды. – Куда вы там запропастились? – сказал он. Он открыл калитку. Она громыхнула им вслед на железных петлях. В аллее Бай отвел Хуса в сторонку. – Черт побери, срам какой, – сказал он. – Просто глазам не верю… Поругание святыни… Кьер мне рассказывал… что проделывают эти охальники… Но я не верил. К смерти… к саду смерти… и то ни на грош уважения… черт бы их всех побрал. На скамейках и то покоя нет, разрази меня гром. Хус едва не прибил его. Они шли по улицам. Кругом стояли закрытые, пустые палатки. Только какой-нибудь запоздалый торговец еще складывал свой товар при свете одинокого фонаря. С постоялого двора на улицу вырывался шум. Сонные, понурые парочки разбредались по домам. В дверях показалась Мария, заспанная, ко всему безразличная. Катинка ждала, стоя у коляски. Вокруг нее запрягали лошадей и разъезжались ярмарочные гости. «Соловушки» громко пели в саду. Все четверо расселись по местам. Бай захотел править и устроился на козлах рядом с Марией. – Молодчины, – сказал Бай. – Еще держатся. Они ехали в полной темноте. Опушкой леса. Потом полями. Мария клевала носом, согнувшись над корзиной, которую держала на коленях. Хус и Катинка молча глядели на луга. Бай время от времени нарушал молчание. – Но-но! Залетные! Пшш-шел помаленьку… И снова воцарялась тишина. Баю захотелось «промочить горло», и он стал тормошить Марию, пока она не извлекла из корзины бутылку с портвейном. – Хотите? – предложил Бай. – Нет, спасибо, – отозвался Хус. – А зря. – Бай отнял бутылку ото рта. – В ночной прохладе полезно выпить чего-нибудь горячительного. Бай отхлебнул еще вина. – Походная жизнь всему научит, – сказал он. Он начал рассказывать о войне и о пруссаках. – Славные ребята, если взять каждого по отдельности. Золотые ребята, правда, горазды жрать, обжоры, каких свет не видел, но сердце у них золотое – поистине золотое, – если взять по отдельности… но когда они в строю… пропади они пропадом… Никто не отозвался. Мария снова склонилась над корзиной. Катинке хотелось одного– чтобы Бай замолчал. – Обжоры, каких свет не видел, – опять заговорил Бай. В нем проснулся патриот, и он начал рассуждать о старой Дании и об окровавленном стяге. Но так как никто не отзывался, он впал в молчаливую созерцательность. Слышалось только, как поскрипывает подпруга. Да изредка где-то вдали кричал петух. – Накиньте шаль, – сказал Хус. – Холодает. И он бережно закутал синей шалью плечи Катинки. Над равниной медленно занимался рассвет. – Надеюсь, нас покормят завтраком, – заявил Бай. Они приехали на станцию и стояли у дома в неурочный час, в сером утреннем сумраке. – Если хочешь, – сказала Катинка. Но Хус торопился восвояси. Он и так уже задержался. – Ну что ж, – сказал Бай. – Дело ваше. – Он зевнул и вошел в дом. Мария потащилась за ним с корзинами. Хус и Катинка остались одни. Она прислонилась к дверному косяку. Оба молчали. – Спасибо за поездку, – сказала она. Голос звучал тихо и неуверенно. – Это а должен вас благодарить, – вырвалось у него. Он схватил руку Катинки, дважды, трижды поцеловал ее горячими губами. Потом бросился к коляске. – Какая муха его укусила? – спросил Бай, выйдя на порог. – Уже удрал? Катинка стояла неподвижно. – Да, – сказала она. – Он уехал. Потом оперлась рукой о косяк и тихо вошла в дом. Катинка сидела у открытого окна. Рассвело. Над лугами заливались жаворонки и другие птицы. Летний воздух был напоен пением, солнцем и щебетом. |
|
|