"На грани отчаяния" - читать интересную книгу автора (Сечкин Генрих)

РАСПЛАТА

Постепенно жизнь вошла в свое русло. Борьба с комарами завершилась нашей полной победой. Практика показала - когда сопротивление бесполезно, лучше его не оказывать. Если не махать руками и ногами, а спокойно терпеть притязания небольшого количества комаров, то постепенно это занятие им надоедает. Но не дай бог оказать противодействие! Слетается вся тайга. И тогда - караул! Все лето и часть осени мы кормили комаров.

Снова снег. Снова холод. Конца этому не видно. К бесконечным побоям мы давно уже привыкли. К постоянному голоду - тоже. Наше положение еще больше ухудшилось из-за значительного увеличения контингента нашей камеры за счет прибывающих вновь урок. Наверное, по Союзу начали глобальную чистку лагерей от паразитирующих элементов. Теперь кое-кому приходилось спать на полу. И тогда начальство, очевидно войдя в наше бедственное положение, решило уравновесить расход с доходом.

Как-то утром обитателей нашей камеры построили и заставили снять штаны.

- Что, опускать будете? - не удержался Витька, и тут же получил свою порцию шамбалух.

- Прививка, - объяснил нам пока еще не закончивший курсы воспитания молоденький надзиратель Кузнецов.

Результаты трогательной заботы о нашем здоровье мы узнали на следующий день. Почти у всех поднялась температура. Озноб сменялся жаром. Несмотря на полнейший вакуум в животах, они вздулись и вели себя очень некорректно.

- Тиф, - сказал Чума, ранее уже сталкивавшийся с этим недугом.

Утром на работу не вывели. Весь день мы просидели в камере.

Ночью я внезапно почувствовал холод. Поначалу спросонья не смог понять, в чем дело. Потом дошло. Лежавший позади меня Чума был холодный.

- Сколько вас сегодня? - открылась на следующее утро кормушка двери.

- Сорок пять, начальник!

- Врете, гады! Ну ладно, хватайте птюхи.

Чтобы получать лишний хлеб, трупы не отдавали до тех пор, пока они не начинали разлагаться. К этому времени накапливалось достаточное количество свежих. В конце месяца из невостребованного хлеба мы принялись сушить в запас сухари. Живых оставалось двенадцать человек. В том числе кроме меня Язва, Витя и Колючий. Очень странно, но мы даже не заболели. Больше на работу обитателей нашей камеры ни разу не выводили.

Наступил 1954 год. Однажды утром снаружи послышались какие-то непонятные звуки. На зоне шло непривычное оживление. Моментально приникнув к окну, через щели в «наморднике» мы увидели, как через вахту пробегают внутрь зоны незнакомые люди в военных полушубках. Один из них с погонами капитана, размахивая руками, отдает приказания, другие, гораздо старше по званию - майоры, подполковники и даже один полковник, бегом их выполняют. Двери камеры распахнулись. Перед нами стоял незнакомый майор.

- Товарищи! - резануло слух давно забытое слово. - Быстренько собирайтесь и выходите. Тех, кто не может ходить, выносите и аккуратно кладите на подстилки возле барака.

Мы не заставили себя долго ждать. Обитатели других камер уже были здесь. Всего народу человек семьдесят. Половина не может подняться. Это остатки от списочного состава в триста пятьдесят человек.

- Товарищи! - На этот раз обратился к нам шустрый капитан, явно не имеющий отношения к системе лагерей. - Мы представляем полномочную комиссию Президиума Верховного Совета СССР. Я являюсь председателем комиссии. Советскими органами государственной безопасности разоблачен опасный государственный преступник министр Внутренних дел СССР Лаврентий Павлович Берия. Этот негодяй готовил политический переворот. Рассчитывая на недовольство нашего народа, он всячески внедрял репрессивную политику в системе лагерей. У каждого из вас есть отцы, матери, братья и сестры. Преследуя вас, он сеял недоверие в душах ваших родных к справедливости советской власти, к нашему дорогому, безвременно ушедшему от нас товарищу Иосифу Виссарионовичу Сталину!

Лица лежащих, сидящих и стоящих зеков вытянулись от изумления.

- Как? Вы ничего не знаете о смерти вождя?

Недоуменный гул был ответом.

- Мерзавцы! - Возглас был явно обращен в сторону нашего начальства. А вот и оно, родненькое. Мимо нас провели на вахту в наручниках целый взвод наших надзирателей. С другой стороны в зону заходили новые люди в погонах.

- Ключи от карцера! - доносился требовательный голос из-за барака. В ответ робкое бормотание:

- Куда-то затерялись.

- Ломайте замок!

Лязг, скрип, и из-за барака появляется «мадонна с младенцем» на руках. Но нет, это не младенец! Это Николай, самый крупный из нас троих, проникших когда-то в женскую камеру. И женщина в форме младшего лейтенанта несет его на вытянутых руках?! Или, скорее всего, то, что от него осталось. С вытекшими глазами. Сколько же он умирал?

А вот и наш пузатый-ненаглядный подходит под конвоем.

- По представлению Президиума Верховного Совета СССР за издевательства над советскими, временно изолированными гражданами, за превышение власти, убийства, пытки, мародерство, вовлечение в преступную деятельность администрации исправительного учреждения Верховный Суд РСФСР заочно приговорил гражданина Буганова Владимира Ильича к смертной казни, расстрелу. Приговор обжалованию не подлежит и должен быть приведен в исполнение при первой возможности, - закончил свою речь капитан, достал из кобуры пистолет и дважды выстрелил Буганову в голову.

- Уберите!

Два офицера, ухватив труп под мышки, волоком потащили его на вахту.

- А теперь знакомьтесь! Вот ваш новый начальник из Москвы - майор Соколов Вячеслав Митрофанович.

- Ой, ребята! Какие же вы все худые! Вас, наверное, здесь плохо кормили? -тоненьким голоском протянул майор.

Воцарилась полная тишина. Зеки судорожно соображали, шутит майор или говорит всерьез. И когда по растерянному лицу столичного гостя стало ясно, что наивность его вплотную приблизилась к уровню идиотизма, гомерический хохот грохнул в нависшее тяжелыми тучами зимнее небо. Такого еще не слышала тайга вокруг бугановской «дачи». Некоторые урки повалились на землю и катались по ней, схватившись за животы, до полного изнеможения. Длительное время никто не мог остановиться. От истерического смеха слезы выступили на глазах.

А в зону все заходили и заходили люди. Несли матрацы, подушки, простыни, наволочки. Несли шашки, шахматы, домино. Тащили профессиональный кинопроектор и жестяные коробки с кинофильмами. В сторону кухни отправлялись мешки и коробки с продуктами. Порожняком люди шли обратно и снова несли, несли, несли…

Жизнь наша покатила, как в сказке. Ввели больничный режим. Кругом врачи. На работу - ни-ни. Завтраки, обеды и ужины - досыта. Застучал движок, вырабатывающий электроэнергию. Кино по вечерам - каждый день. Камеры все открыты. Обращение только на «вы»!

- Не желаете ли вы прогуляться?

Но публика у нас специфичная.

- Пошел на х… - И в надзирателя летит новенькая подушка.

Через неделю «дачу» стали расформировывать, отправляя ежедневно по нескольку человек на этап. Причем партнеров разрешалось отбирать себе добровольно. Мы поехали вчетвером: я, Язва, Витька и Колючий. Вечером, с нескрываемым удовольствием, мы ввалились в камеру пересыльной тюрьмы поселка Висляна, а через две недели торжественно въезжали на «воронке» в гостеприимно распахнутые ворота родной и горячо любимой московской «Пресни». И тут удача! Вместе попадаем в одну камеру.

- Привет, мужики! Воры есть?

- Есть, - раздается ленивый, полусонный голос из угла. Откуда прибыли, братишки?

- Оттуда, куда больше никто не попадет. С бугановской «дачи», - не без бахвальства небрежно кивнул в сторону Язва.

- Да ну? - Удивленная физиономия выглянула из темного угла. - Оттуда вроде никто еще не приходил. Слушок-то был, а нашего брата с тех мест встречать не приходилось.

- Ты лучше скажи, как тебя кличут? - вмешался Колючий.

- Кащеем. Слыхали?

- Слыхали, - ответил Колючий. - Ты с Лехой Носом по прошлой ходке в Норильске чалился[33]. Нет его больше. В рубашке сломали.

- А вы кто? - наконец поинтересовался Кащей.

Мы чинно представились. Кащей разложил на нарах расшитое цветами длинное полотенце. На нем появилась колбаса, сыр, шоколадные конфеты, сдобные булочки и прочая снедь - из арсенала передач и тюремных ларьков. По неписаному закону каждый зек, получив передачу, обязан половину отдать ворам. До нашего прихода в тридцатиместной камере отдыхали человек двадцать, а вор в законе был только один - Кащей. Поэтому он не забирал полагающуюся ему половину, а брал только то, что мог съесть.

- Мужичок! - подозвал Кащей одного из прогуливавшихся вдоль нар. - На-ка кружечку! Черпани уркам кипяточку в бачке. Видишь, доходяги какие?

- Да отожрались мы уже на Бугановке, - с полным ртом промычал Витя. - Новый хозяин перепугался, что при нем передохнем. Вот и загружал нас лучше, чем в цековском санатории.

Жизнь на пересылке не была чрезмерно тоскливой. В шесть часов утра -подъем. Далее всей камерой поход в туалет. Потом завтрак. После завтрака часовая прогулка в прогулочном дворике. Свободное время до обеда. Свободное время до ужина. В десять часов вечера - отбой. По вторникам - библиотека. По четвергам - баня с прожаркой одежды. По пятницам - свидания с родственниками. Один раз в десять дней ларек. Обыски в непредсказуемое время. Ну и конечно, долгожданные этапы на зоны.

Каждый раз, когда во внеурочное время открывалась кормушка и надзиратель, выкликнув чьи-то фамилии, предлагал собраться с вещами, остальные долговременные обитатели камеры с завистью поглядывали на счастливчиков. Ведь через некоторое время они смогут свободно разгуливать по зоне, по-человечески питаться в столовой, смотреть художественные фильмы, спать на нормальных постелях. Правда, мужикам придется еще и работать. Но это не хуже, чем с утра до вечера месяцами созерцать опостылевшие рожи своих сокамерников. А если еще повезет и удастся попасть в среднюю полосу России… Естественно, мы себя такой надеждой не тешили. С нашими судимостями, сроками и характеристиками место только на Крайнем Севере. Не возникали сомнения и в том, что я, Язва, Витя и Колючий поедем вместе.

В надеждах и ожиданиях закончилась зима. Весна постепенно переходила в лето. С каждым днем температура в камере повышалась и дышать становилось все труднее. Крохотная форточка совершенно не выполняла свои функции. Дым от махорочных самокруток рассеивался только ночью.

В один из жарких летних дней, когда раздетое до трусов и мокрое от пота население нашей камеры по очереди подтягивалось к форточке, чтобы глотнуть свежего воздуха, в открывшейся кормушке появилась физиономия дежурного по корпусу со списком. Кроме нас четверых в список был включен Кащей.

- Собраться с вещами!

К этому времени с помощью самодельных карт мы давно уже променяли свои лагерные шмотки на модную «вольную» одежду. Обзавелись также туалетными принадлежностями. Особую гордость вызывали перекинутые через шею и свисающие почти до колен длинные, расшитые различными узорами полотенца, которые дамы сердца несчастных узников собственноручно вышивали, поливая обильными слезами, чтобы потом передать в тюрьму.

Стояло лето 1954 года. Прошлогодняя амнистия прошла, не заметив нас. Да и не рассчитывали мы на нее вовсе. Ну какой идиот будет выпускать на свободу таких отъявленных негодяев? И срок убавлять тоже незачем.

В связи с отсутствием нар в переполненной этапной камере мы сидели на полу и каждый занимался своим делом. Витя деловито и с азартом поглощал конфеты, Язва самодельным пластырем латал полученные им на Бугановке пробоины, Колючий приматывал лоскутом тряпки колоду карт к ноге, пряча ее от шмона[34], я аккуратно укладывал содержимое своего мешка, а Кащей агрессивно посапывал во сне, всем своим видом демонстрируя полнейшее безразличие к происходящему.

Наконец, наша великолепная пятерка с двумя конвоирами проследовала к «воронку», который, натужно ревя, тронулся с места. Не прошло и получаса, как мы оказались перед товарным вагоном. Один из конвойных сдвинул в сторону дверь. Вагон был битком набит разношерстной публикой.

- Куда напихиваешь, начальник? Не видишь разве, и так как сельди в бочке. Давай их в другой вагон! - раздались недовольные голоса.

- В тесноте - не в обиде! Веселей будет! - радостно откликнулся принимающий офицер.

Общими усилиями конвоиры вместе с офицером, изо всех сил упираясь в спины, с немалым трудом запихали нас в вагон и задвинули дверь.

- С какой камеры, братки? Куда едем? Откуда прибыли? - посыпались со всех сторон вопросы.

Как жидкость, заливающая все углы, толпа постепенно растеклась по нарам, приспособив свои мешки вместо подушек под головы, а вместо скамеек - под задницы. Плотность, правда, осталась высокой, но существовать уже было можно. В дорогу выдали сухой паек - только селедку и хлеб. Но печалиться по этому поводу никто не стал, так как почти у всех было припасено для этого решающего момента подходящее питание.

Вечером всех сводили на оправку к ближайшей водокачке, засунули в дверь бидон с водой, и поздно ночью наш состав, состоящий из одних телячьих вагонов, не спеша, постукивая колесами на стыках рельсов, тронулся в путь…