"Чужеземец" - читать интересную книгу автора (Гэблдон Диана)

Глава 2 Торчащие камни

Мистер Крук, как мы и договаривались, заехал за мной ровно в семь утра. — Чтобы застать росу на лютиках, правда, девочка? — сказал он, галантно подмигивая.

Он приехал на мотоцикле собственной конструкции, чтобы добраться на нем до места. Прессы для растений он накрепко привязал по обеим сторонам огромной машины, как кранцы на буксире. Мы неторопливо ехали по мирным окрестностям. Вокруг все казалось особенно тихим по сравнению с громовым ревом мотоцикла мистера Крука. Как оказалось, старик действительно очень много знал о местных растениях: не только где их искать, но и каковы их медицинские свойства, и как их правильно обрабатывать. Я пожалела, что не взяла с собой тетрадь, но постаралась как можно внимательнее слушать надтреснутый старческий голос и как можно лучше запомнить все рассказанное, одновременно укладывая в тяжелые прессы собранные образцы.

Мы остановились перекусить у подножья необычного холма с плоской вершиной. Он походил на своих соседей — такой же зеленый и с такими же каменистыми выступами, но все же отличался от них: с одной стороны на него вела утоптанная тропа, исчезая сразу за обнажением породы.

— А что там наверху? — спросила я, ткнув в ту сторону сэндвичем с сыром и маринованным огурчиком. — Для пикника место весьма неудобное.

— А-а. — Мистер Крук посмотрел на холм. — Это Крэйг на Дун, девочка. Я собирался показать его тебе после еды.

— В самом деле? В нем есть что-то особенное?

— О да, — ответил он, но отказался объяснять, заявив, что я все увижу сама.

Я немного опасалась, что он не сумеет подняться по крутой тропинке, но выяснилось, что задыхаться начала я. Наконец мистер Крук протянул мне свою искривленную руку и помог взобраться на вершину.

— Вот, смотри. — И жестом собственника повел рукой вокруг себя.

— Как, это же святилище! — восхищенно воскликнула я. — Миниатюрное святилище!

Из-за войны прошло уже несколько лет с тех пор, как я в последний раз была в Солсбери Плейн, но вскоре после свадьбы мы с Фрэнком посетили Стоунхендж. Как и все остальные туристы, мы в благоговении бродили среди громадных торчащих камней, глазели на Алтарный Камень («где древние жрецы друидов приносили свои ужасные человеческие жертвы» — провозгласил наш громкоголосый гид-кокни).

Движимый той же страстью к точности, что заставляла Фрэнка выравнивать оба конца галстуков на вешалках, он даже обошел со мной весь круг, вымеряя шагами расстояние между ямами в форме буквы Z и в форме буквы Y, и мы сосчитали перемычки над Кругом Сарсен, внешним кольцом чудовищных колонн.

Через три часа мы знали, сколько там ям в форме букв Z и Y (если вам интересно — пятьдесят девять; мне было неинтересно), но, как и дюжины других археологов, как любителей, так и профессионалов, изучавших это место в течение последних пятисот лет, не приблизились к пониманию того, каково назначение этого сооружения.

Разумеется, мнений имелось множество. Жизнь, проведенная среди академиков, научила меня одному: хорошо выраженное мнение, как правило, ценится выше, чем плохо изложенный факт, во всяком случае, когда дело касается профессионального продвижения.

Храм. Место захоронения. Астрономическая обсерватория. Место казни (соответственно, один из камней, наполовину вросший в землю, назывался Камень Кровопролития). Рынок под открытым небом. Вот это последнее предположение понравилось мне больше всего. Я так и представляла себе домохозяек времен мегалита: как они бродят с корзинками на локте среди перемычек, критически осматривая последнюю партию кубков из красной глины и скептически прислушиваясь к зазываниям булочников каменного века и торговцев лопатами из оленьей кости и янтарными бусинками.

Против этой гипотезы говорило только наличие скелетов под Алтарным Камнем и кремированных останков в ямах в форме буквы Z. Если, конечно, это не были останки невезучих купцов, которых обвинили в обвешивании покупателей. Но все-таки хоронить людей прямо на рыночной площади казалось мне несколько антисанитарным.

В миниатюрном святилище на этом холме не видно было признаков захоронения. Под миниатюрным я имею в виду только то, что круг из торчащих камней был меньше, чем Стоунхендж; при этом каждый камень был все же в два моих роста и очень массивным.

От другого гида в Стоунхендж я слышала, что такие каменные круги встречаются по всей Британии и в Европе — одни в лучшем состоянии, другие уже потеряли форму. Назначение и происхождение их неизвестно.

Мистер Крук милостиво улыбался, пока я бродила среди камней, то и дело останавливаясь, чтобы потрогать их, словно мое прикосновение могло произвести впечатление на монументальные валуны.

Некоторые камни были полосатыми, полоски нанесены тусклыми красками. Другие испещрены пятнами слюды, на которых весело подмигивало солнце. Все они очень отличались от камней, торчавших вокруг из зарослей папоротника. Кто бы и для какой цели ни строил эти каменные кольца, он считал их достаточно важными для того, чтобы добыть камни, придать им форму и перевезти каменные блоки, чтобы потом возвести эти круги. Придать форму — как? Перевезти — как? И на какое невообразимое расстояние?

— Мой муж будет очарован, — сообщила я мистеру Круку, остановившись, чтобы поблагодарить его за то, что он показал мне это место и растения. — Позже мы с ним придем сюда вместе.

Старик галантно предложил мне руку, и я ее приняла, подумав, что, несмотря на возраст, он, похоже, стоит на ногах крепче, чем я.

После обеда я шла по дороге в сторону города, чтобы зайти за Фрэнком в дом пастора. Я с наслаждением вдыхала пьянящий воздух шотландских гор, эту смесь запахов торфа и вечнозеленых растений, приправленную древесным дымком и ароматом жареной сельди. Дома, стоявшие вдоль дороги, были очаровательны; некоторые из них покрашены совсем недавно, и даже в пасторском доме, которому было не меньше ста лет, ветхие оконные рамы выкрасили в насыщенный темно-коричневый цвет.

Дверь открыла экономка священника — высокая, жилистая женщина с тремя нитками искусственного жемчуга на шее. Услышав, кто я такая, она пригласила меня в дом и повела по длинному, узкому, темному коридору, увешанному портретами людей, бывших, возможно, знаменитостями своего времени, или почитаемыми родственниками нынешнего священника, а может, и членами королевской семьи, насколько я могла разобрать в полутьме.

По контрасту с коридором кабинет священника ослепил меня ярким светом из высоких, от пола до потолка, окон. У камина стоял мольберт с незаконченным пейзажем маслом — черные утесы на фоне вечереющего неба. Видимо, для этого и сделали в доме такие окна, намного позже, чем построили сам дом.

Фрэнк и невысокий, пузатый человек в воротничке, похожем на ошейник, увлеченно склонились над кипой потрепанных документов, лежавших на столе у дальней стены. Фрэнк едва взглянул на меня, зато священник любезно поспешил мне навстречу, чтобы пожать руку. Его круглое лицо сияло восторгом.

— Миссис Рэндалл! — воскликнул он, сердечно пожимая мне руку. — Как приятно снова вас видеть! И вы пришли как раз вовремя, чтобы услышать новости!

— Новости? — Кинув взгляд на грязные документы и на шрифт, я поняла, что новости датируются примерно 1750-м годом. — Надо думать, не из тех, за которыми охотится пресса.

— Да, право же! Мы отыскали предка вашего супруга, Джека Рэндалла, в армейских сводках того времени. — Священник придвинулся ко мне и произнес уголком рта, как это делают гангстеры в американских фильмах: — Я… э-э-э… «позаимствовал» оригиналы списков в местном историческом обществе. Вы ведь никому не скажете?

Развеселившись, я согласилась никому не выдавать его страшной тайны и огляделась в поисках удобного кресла, в котором можно будет выслушать свежие откровения из восемнадцатого столетия. Кресло у окна показалось мне подходящим, но, потянувшись, чтобы развернуть его к столу, я обнаружила, что оно уже занято. В нем, свернувшись калачиком, лежал и сонно посапывал мальчуган с копной блестящих черных волос.

— Роджер! — Священник, подошедший, чтобы помочь, удивился не меньше меня. Мальчик, вздрогнув, проснулся и сел прямо, широко распахнув темно-зеленые глаза.

— Как ты попал сюда, маленький негодник? — начал бранить его священник с любовью в голосе. — А-а, опять уснул за чтением комиксов? — Он собрал комиксы и протянул их мальчугану. — Беги отсюда, Роджер, я занят с Рэндаллами. О, погоди, я забыл тебя представить. Миссис Рэндалл, это мой сын Роджер.

Я опять удивилась. Если я когда-то и встречала убежденного холостяка, так это был преподобный мистер Уэйкфилд. Все же я тепло пожала вежливо протянутую мне липкую лапку, подавив настоятельное желание вытереть ладонь о юбку.

Преподобный мистер Уэйкфилд ласково посмотрел вслед мальчику, бредущему в сторону кухни.

— На самом деле это сын моей племянницы, — признался он. — Отец погиб над Ла-Маншем, а мать — во время бомбежки, вот я и взял его.

— Это очень хорошо с вашей стороны, — пробормотала я, думая о дяде Лэмбе. Он тоже погиб во время бомбежки, по дороге в Британский Музей, где читал лекции. Зная его, я считала, что он умирал с чувством удовлетворения из-за того, что бомба попала не в музей.

— Ничего подобного, ничего подобного, — смущенно замахал ручками священник. — Так приятно, что в доме есть юная жизнь. Присаживайтесь, пожалуйста.

Фрэнк заговорил еще до того, как я поставила на пол сумочку.

— Удивительная удача, Клэр, — восторженно тараторил он, приглаживая потрепанные, зачитанные документы. — Его преподобие обнаружил целую серию военных сводок, в которых упоминается Джонатан Рэндалл.

— Ну, похоже, известность капитан Рэндалл в основном приобрел благодаря собственным проступкам, — заметил священник, взяв у Фрэнка несколько бумаг. — Он около четырех лет командовал гарнизоном в форте Уильям, но, кажется, проводил немало времени, изводя от имени короны окрестных шотландцев. Вот это, — он осторожно отделил стопку документов и положил их на стол, — жалобы на капитана от различных семей и владельцев поместий, и речь идет обо всем на свете, начиная от приставаний солдат гарнизона к служанкам и заканчивая открытым воровством коней, уже не говоря о так называемых «оскорблениях», без подробного их описания.

Я от души веселилась.

— Так в твоем генеалогическом древе есть даже настоящий конокрад? — повернулась я к Фрэнку.

Тот невозмутимо пожал плечами.

— Он был тем, кем был, и я ничего не могу изменить. Мне просто хотелось узнать. В самих жалобах нет ничего необычного; именно в тот период англичане вообще и армия в частности были весьма непопулярны среди горцев. Необычно другое — похоже, ни одна из них не привела к каким-либо результатам, даже самая серьезная.

Вмешался священник, будучи не в состоянии так долго молчать.

— Это верно. Дело не в том, что тогдашние офицеры не имели ничего общего с современными нормами; в незначительных случаях они поступали так, как считали нужным. Странно другое. Не то, чтобы эти жалобы были рассмотрены и отклонены — о них больше вообще не упоминается. Знаете, что мне кажется, Рэндалл? У вашего предка, должно быть, имелся покровитель. Кто-то, защищавший его от гнева начальства.

Фрэнк почесал голову и прищурился, глядя на сводки.

— Возможно, вы и правы. Только этот кто-то должен был быть по-настоящему могущественным человеком. Может, кто-то, стоявший высоко в армейской иерархии, или знатный аристократ вне армии.

— Да, или, может быть…

Рассуждения священника прервала его экономка, миссис Грэхэм.

— Я принесла вам кое-что освежиться, джентльмены, — заявила она, устанавливая поднос в центре стола, с которого его преподобие в считанные секунды убрал все драгоценные сводки. Миссис Грэхэм посмотрела на меня пронзительным взглядом, мгновенно оценив мои слегка подрагивающие ноги и слегка остекленевший взор.

— Я принесла вам две чашки и подумала, что, возможно, миссис Рэндалл не откажется присоединиться ко мне в кухне. У меня есть немного… — Я не стала дожидаться продолжения, с готовностью вскочив на ноги. Когда мы проходили в кухонную дверь, в кабинете с новым пылом начали выдвигать различные теории.

Чай был горячим и ароматным, в нем плавали чаинки.

— Ммм, — протянула я, поставив чашку на стол. — Уже и не помню, когда в последний раз пила Earl Grey.

Миссис Грэхэм, сияя, кивнула. Она явно очень старалась: почти прозрачные фарфоровые чашки стояли на кружевных салфетках, а к лепешкам она подала настоящее масло и джем.

— Ага, я берегу его специально для гадания. Знаете, он гораздо лучше, чем эта индийская дрянь.

— О, вы гадаете на чайных листьях? — слегка удивившись, спросила я. Кто-то, а миссис Грэхэм с перманентом на коротких седых волосах и жемчужной удавкой на шее меньше всего походила на цыганскую гадалку. По ее длинной, жилистой шее проплыл глоток чая и исчез под сверкающими бусинами.

— Разумеется, гадаю, дорогая моя. Именно так, как научила меня моя бабушка, а ее, в свою очередь — ее бабушка. Допивайте, и посмотрим, что вас ждет.

Она долго молчала, изредка наклоняя чашку, чтобы посмотреть ее на свет, или медленно вращая ее между сухими ладонями. Складки по обеим сторонам ее рта углублялись, и в некотором замешательстве она свела вместе брови.

— Ну, — в конце концов произнесла миссис Грэхэм, — эта самая странная чашка из всех, что я видела.

— О? — Мне все еще было смешно, но мною постепенно овладевало любопытство. — И что же — я встречу высокого темнокожего незнакомца или совершу путешествие за море?

— Возможно. — Миссис Грэхэм уловила мою иронию и слегка улыбнулась. — А возможно и нет. Вот это-то и странно в вашей чашке, моя дорогая. Все в ней противоречиво. Есть скрученный чайный лист, означающий путешествие, но на нем лежит другой, означающий, что вы не тронетесь с места. И незнакомцы имеются, причем сразу несколько. И если я не ошибаюсь, один из них — ваш муж.

Мое веселье слегка увяло. После шести лет, проведенных врозь, мой муж действительно оставался для меня незнакомцем, только я не понимала, откуда это известно чаинкам.

Миссис Грэхэм все еще сидела, нахмурившись.

— Позвольте взглянуть на вашу руку, дитя, — попросила она.

Она взяла мою ладонь своей костлявой, но на удивление теплой рукой, склонила голову, и от ровного пробора в седых волосах повеяло лавандовой водой. Миссис Грэхэм долго смотрела мне на ладонь, время от времени проводя пальцем по какой-нибудь линии, словно читала карту, на которой все дороги исчезли в песчаных отмелях и пустынных просторах.

— Ну, и что там? — поинтересовалась я, стараясь сохранить легкий тон. — Или судьба моя слишком ужасна, чтобы о ней поведать?

Мисси Грэхэм подняла вопросительный взгляд и задумчиво посмотрела мне в лицо, не отпуская, однако, руки. Потом поджала губы и покачала головой.

— О нет, моя дорогая. У вас на руке не судьба, а только ее источник. — Голова, похожая на птичью, склонилась на сторону. — Понимаете, линии на ладони меняются. В какой-то другой момент вашей жизни они могут выглядеть совсем по-другому.

— Этого я не знала. Я всегда считала, что человек с ними рождается, и все тут. — Я с трудом подавила желание выдернуть руку. — Тогда какой смысл гадать по руке? — Мне не хотелось грубить, но ее исследование стало меня тревожить, особенно сразу после гадания по чаинкам.

Миссис Грэхэм неожиданно улыбнулась и согнула мои пальцы.

— Ну, линии на ладони показывают, кто вы есть, моя дорогая. Поэтому они и меняются — или должны меняться. У некоторых людей этого не происходит: у тех, кто не желает меняться сам. Но таких не много. — Она слегка сжала мою закрытую ладонь и потрепала меня по руке. — Сомневаюсь, что вы из них. На вашей ладони уже видны перемены, а ведь вы еще так молоды. Но это, вероятно, из-за войны, — сказала она, будто бы самой себе.

Мне снова стало любопытно, и я добровольно разжала пальцы.

— И что же я такое, если судить по ладони?

Миссис Грэхэм нахмурилась и больше мою руку не взяла.

— Не могу сказать. Это странно, потому что большинство ладоней схожи между собой. Имейте в виду, я не говорю — «увидела одну — значит, видела все», но часто так оно и есть — существуют, знаете ли, определенные образцы. — Она внезапно улыбнулась странно притягательной улыбкой, обнажившей ее очень белые, явно искусственные зубы.

— Знаете, как работает гадалка? Я делаю это каждый год на церковных праздниках — точнее, делала, до войны. Возможно, теперь снова начну. Так вот — входит в палатку девушка — а там сижу я, вся из себя в тюрбане с павлиньим пером, взятом у мистера Дональдсона, и в «роскошном восточном одеянии» — это на самом деле халат его преподобия, желтый, как солнце, и расшитый павлинами, — да, так я внимательно разглядываю ее, притворяясь, что изучаю ладонь, вижу укороченное платье, серьги до самых плеч и чую дешевые духи. И не нужен мне никакой хрустальный шар, чтобы сказать ей, что к следующему празднику у нее уже будет ребенок. — Миссис Грэхэм помолчала, серые глаза лукаво поблескивали. — Потому что если на ладони ничего нет, лучше всего предсказать, что она скоро выйдет замуж.

Я рассмеялась, и миссис Грэхэм тоже.

— Так вы что, вовсе не смотрите на ладонь? — поинтересовалась я. — Только проверяете, есть ли кольцо?

Она выглядела изумленной.

— О, разумеется, смотрю. Просто заранее известно, что ты там увидишь. Обычно. — И она кивнула на мою разжатую ладонь. — А вот такого я раньше не видела. Большой палец, — тут она наклонилась и слегка прикоснулась к нему, — не будет сильно меняться. Означает, что вы энергичны и обладаете весьма сильной волей, с которой не особенно поспоришь. — И подмигнула мне. — Думаю, об этом вам мог сказать и муж. И вот об этом тоже. — Она показала на бугорок у основания большого пальца.

— А что это?

— Венерин холм, так это называется. — Миссис Грэхэм плотно сжала тонкие губы, но их уголки неумолимо ползли вверх. — Мужчине в таких случаях говорят, что он чересчур любит женщин. Ну, а с женщиной все немного по-другому. Чтобы это прозвучало вежливо, решусь сказать, что ваш муж не любит далеко отходить от вашей постели. — Она довольно непристойно хихикнула, и я вспыхнула.

Пожилая экономка снова склонилась над моей ладонью, тыча указательным пальцем то туда, то сюда, чтобы подчеркнуть сказанное.

— Так. Здесь хорошо очерченная линия жизни — вы в добром здравии, и, похоже, так будет и дальше. Линия жизни прерывается — это значит, что ваша жизнь заметно изменилась; ну, это верно по отношению ко всем нам, правда? Но ваша вся какая-то порезанная, я такого обычно не встречаю — она вся из кусочков. А вот ваша линия супружества… — она снова покачала головой. — Она разделяется. Здесь нет ничего необычного, это означает два брака…

Я тут же подавила свою реакцию, но экономка уловила это и снова взглянула на меня. Тут я подумала, что она, вероятно, довольно толковая гадалка. Седая голова ободряюще покивала мне.

— Нет-нет, девушка. Это не значит, что с вашим славным мужем что-нибудь случится. Это значит только, что если подобное произойдет, — и она подчеркнула свое «если», слегка сжав мне руку, — вы не будете чахнуть и зря растрачивать свою жизнь на скорбь. То есть это значит, что, даже потеряв первую любовь, вы сможете снова полюбить.

Она близоруко прищурилась и провела коротким, острым ногтем по моей линии супружества. — Но большинство разделенных линий просто прерываются — а ваша похожа на вилку. — Она плутовато улыбнулась мне. — Но уж наверное вы не двоемужница, нет?

Я, засмеявшись, помотала головой.

— Нет. Когда бы я успела? — И повернула руку, показав ей ребро ладони. — Я слышала, что вот эти небольшие отметки на ребре ладони показывают, сколько у тебя будет детей. — Я очень надеялась, что говорю достаточно небрежно, потому что ребро моей ладони было, увы, гладким.

Миссис Грэхем пренебрежительно отмахнулась.

— Фу! Вот родишь одного-двух, может, здесь что-нибудь и появится. Но у тебя, скорее всего, эти отметки появятся на лице. Ничего не доказывает.

— Правда? — При этих словах я почувствовала совершенно дурацкое облегчение и собралась спросить, означают ли что-нибудь глубокие линии на запястье (может, вероятность совершения самоубийства?), но тут нас прервал преподобный мистер Уэйкфилд, вошедший в кухню с пустыми чашками. Он поставил их на сушилку и начал громко и неуклюже шарить в буфете в явной надежде, что ему предложат помощь.

Миссис Грэхэм вскочила на ноги, чтобы защитить неприкосновенность кухни, и, проворно оттеснив преподобного в сторону, поставила на поднос шерри и тарелку с бисквитами. Он отвел меня в сторону.

— Почему бы вам не пойти в кабинет и не выпить глоточек шерри со мной и с вашим мужем, миссис Рэндалл? Мы действительно совершили поразительное открытие!

Я видела, что, несмотря на внешнее самообладание, его просто распирает от того, что они там выяснили, как мальчишку с жабой в кармане. Поэтому мне пришлось пойти с ним, чтобы посмотреть на счет за стирку белья капитана Джонатана Рэндалла, квитанцию за починку его обуви или еще на какой-нибудь не менее захватывающий документ.

Фрэнк так погрузился в потрепанные бумаги, что едва взглянул на меня, когда я вошла. Он так неохотно передал их в пухлые руки священника, словно не мог расстаться с ними даже на мгновение.

— Да? — вежливо произнесла я, прикоснувшись к грязным клочкам бумаги. — Гм-м, да, исключительно интересно.

По правде говоря, мелкие буквы настолько выцвели и были настолько витиеватыми, что вряд ли стоили трудов по их расшифровке. На одном листе, сохранившемся лучше других, наверху было изображено что-то вроде герба.

— Герцог… Сэндрингем, так? — спросила я, глядя на выцветший герб с охраняющим львом и на печатный текст под ним, более понятный, чем написанное от руки.

— Да, верно, — еще сильнее засиял священник. — Пресекшийся род, знаете ли.

Я не знала, но с умным видом кивнула, поскольку неплохо разбиралась в историках с их маниакальной страстью к открытиям. Редко требовалось что-нибудь большее, чем кивок время от времени и периодические фразы вроде «о, в самом деле?» и «как невероятно захватывающе!».

После долгих расшаркиваний между Фрэнком и священником последний получил почетное право сообщить мне об их открытии. Очевидно, весь этот мусор помог им выяснить, что предок Фрэнка, печально знаменитый Черный Джек Рэндалл, был не просто доблестным солдатом короны, но и доверенным — и тайным — агентом герцога Сэндрингема.

— Почти агентом-провокатором, вам не кажется, доктор Рэндалл? — Священник изящно бросил мяч Фрэнку, который схватил его и помчался дальше.

— Да, действительно. Язык, разумеется, весьма предусмотрительный… — И Фрэнк аккуратно перевернул страницу.

— О, в самом деле? — произнесла я.

— Но отсюда вроде бы следует, что Джонатану Рэндаллу доверили разжигать якобитские настроения, если таковые существовали, среди известных шотландских семей, с целью выкурить из укрытия тех баронетов и вождей кланов, которые могли бы лелеять тайные помыслы в этом направлении. Но это странно. Разве самого Сэндрингема не подозревали в том, что он якобит? — Фрэнк повернулся к священнику, вопросительно нахмурившись. Гладкий лоб его преподобия точно так же нахмурился.

— Да, мне кажется, вы правы. Но погодите, давайте-ка сначала проверим у Кэмерона… — он нырнул к книжным полкам, плотно заставленным фолиантами в переплетах из телячьей кожи, — он совершенно точно упоминал о Сэндрингеме.

— Как захватывающе интересно, — пробормотала я, обратив внимание на огромную доску объявлений, занимающую одну стену кабинета от пола до потолка. Она была покрыта самыми разными вещами, в основном различными документами: счетами за бензин, записями о генеральной ассамблее, отдельными страницами из книг, записями, сделанными рукой священника, но там же встречались и различные предметы — ключи, крышки от бутылок, а также, как оказалось, детали автомобиля, прикрепленные к доске гвоздиками и веревочками.

Я лениво разглядывала доску, в пол-уха прислушиваясь к спору за спиной (они решили, что герцог Сэндрингем, возможно, был якобитом). Мое внимание привлек рисунок генеалогического древа, с особой тщательностью прикрепленный к доске четырьмя кнопками. Низ был заполнен именами и датами начала семнадцатого века, но я обратила внимание на имя в самом верху древа: Роджер В. (Маккензи) Уэйкфилд.

— Простите, — сказала я, тем самым прервав заключительную часть диспута — держит ли охраняющий лев на гербе герцога в лапе лилию или все же крокус, — это генеалогическое древо вашего сына?

— А? А, да, да, оно самое. — Священник, отвлекшись от диспута, снова засиял и поспешил ко мне. Он очень осторожно снял лист с доски и положил его на стол.

— Видите ли, мне бы не хотелось, чтобы он забыл свою семью, — объяснил его преподобие. — Это очень древний род, он восходит к шестнадцатому столетию. — Палец благоговейно прошелся по древу. — Я дал ему свое имя, потому что он живет здесь, и мне показалось, что это более удобно, но я не хочу, чтобы он забывал свое происхождение. — Священник извиняюще улыбнулся. — Боюсь, что моей семье похвастаться нечем, в смысле происхождения. Священники и викарии, иногда для разнообразия — торговцы книгами, и прослеживается только до 1762 года. Довольно скромные успехи, знаете ли. — И он сожалеюще покивал головой.

К тому времени, как мы покинули дом пастора, было довольно поздно. Его преподобие пообещал, что рано утром он прежде всего отнесет письма в город, чтобы снять с них копии. Фрэнк почти всю дорогу до дома мистера Бэйрда радостно бормотал что-то о шпионах и якобитах, но в конце концов обратил внимание на мое молчание.

— Что случилось, любимая? — заботливо взял он меня за руку. — Ты себя плохо чувствуешь? — спросил он тоном, в котором смешались беспокойство и надежда.

— Нет, все хорошо. Я просто думала… — Я замялась, потому что мы уже говорили об этом. — Я думала о Роджере.

— О Роджере?

Я нетерпеливо вздохнула.

— Ну право же, Фрэнк! Ты бываешь таким… рассеянным! Роджер, сын преподобного мистера Уэйкфилда.

— А. Да. Да, конечно, — невнятно пробормотал он. — Очаровательное дитя. Да, и что с ним?

— Ну… просто на свете очень много таких детей, как он. Ну, знаешь — сирот.

Фрэнк остро глянул на меня и покачал головой.

— Нет, Клэр. Право же, я бы и рад, но я уже говорил тебе, как отношусь к усыновлению. Просто… ну, не смогу я испытывать добрые чувства к ребенку… ну, не к собственной крови. Конечно, с моей стороны это глупо и эгоистично, но я такой. Может, со временем я и переменю решение, но пока…

Мы прошли еще несколько шагов в недобром молчании. Внезапно Фрэнк остановился и схватил меня за руку.

— Клэр, — хрипло произнес он. — Я хочу нашего ребенка. Ты для меня — самое главное в мире. Я больше всего на свете хочу, чтобы ты была счастлива, но еще я хочу… в общем, я хочу, чтобы ты была моей. Боюсь, что чужой ребенок, не родной нам, будет казаться мне самозванцем, и меня это будет раздражать. Но зачать нашего ребенка, видеть, как он растет в тебе… и я почувствую, что он… продолжение тебя. И меня. Настоящая часть нашей семьи. — Он смотрел на меня расширившимися, умоляющими глазами.

— Да, конечно. Я понимаю. — Мне очень хотелось оставить эту тему — хотя бы сейчас. Я повернулась и пошла было дальше, но Фрэнк заключил меня в объятия.

— Клэр. Я люблю тебя. — Голос его был полон нежности, и я прижалась к нему, ощущая его тепло и силу обнимающих меня рук.

— Я тоже тебя люблю.

Мы еще немного постояли, обнявшись, слегка покачиваясь, и ветерок обдувал нас. Вдруг Фрэнк чуть отодвинулся от меня и улыбнулся.

— Кроме того, — тихо произнес он, откидывая мне с лица растрепавшиеся волосы, — мы еще не сдались, точно?

Я улыбнулась в ответ.

— Нет.

Он взял меня под руку, и мы пошли в сторону своего дома.

— Сделаем еще попытку?

— Конечно. Почему бы и нет?

Мы шагали рука об руку, и тут я увидела Клэх Мор, камень пиктов, стоявший на углу улицы.

— Совсем забыла! — воскликнула я. — Я должна показать тебе кое-что очень интересное!

Фрэнк посмотрел на меня, притянул меня поближе к себе и сжал мою руку.

— И я тоже, — ухмыльнулся он. — А свое покажешь мне завтра.

Завтра наступило, но нам пришлось заниматься другими делами. Я забыла, что мы запланировали путешествие на целый день — в Великий Глен и к Лох Несс. Мы прибыли в Лох-энд сразу после девяти. Гид, которого пригласил Фрэнк, ждал нас у берега в небольшом парусном ялике.

— Я подумал, сэр, что мы поплывем вниз, к замку Эркхарт. Может, перекусим там немного, а потом тронемся дальше.

Гид, сурового вида небольшой человечек в потрепанной хлопчатобумажной рубашке и саржевых брюках, аккуратно задвинул корзинку для пикника под сиденье и протянул мне мозолистую руку, чтобы помочь взобраться в лодку.

День стоял дивный, расцветающие крутые берега расплывались в озерной ряби. Наш гид, несмотря на суровую внешность, оказался человеком очень сведущим и разговорчивым.

— Посмотрите, это замок Эркхарт. — Он показал на живописные каменные руины над озером. — Или то, что от него осталось. Его прокляли ведьмы Глена, и на него обрушились беды, одна за другой.

Он поведал нам историю Мери Грант, дочери лэрда замка Эркхарт, и ее возлюбленного, Дональда Донна, поэта, сына Макдональда из Бохантина. Ее отец запретил им встречаться, потому что ему не нравилась привычка Дональда воровать любой встреченный им скот (древняя и почтенная профессия горцев, заверил нас гид), но они все равно встречались. Отец узнал об этом, Дональда заманили на ложное свидание и арестовали. Приговоренный к смертной казни, он умолял, чтобы его обезглавили, как джентльмена, а не повесили, как обычного уголовника. Просьбу уважили, и молодого человека повели на плаху, а он все повторял: «Дьявол выдернет лэрда Гранта из его башмаков, а Дональд Донн не будет повешен». И не был, а в легенде говорится, что, когда его голова покатилась с плахи, то заговорила, сказав: «Мери, забери мою голову».

Я вздрогнула, и Фрэнк обнял меня.

— Остался кусочек его стихотворения, — тихо шепнул мне он. — Дональда Донна. В нем говорится:

«Завтра я буду на холме, без головы. Неужели у вас нет ни капли сочувствия к моей несчастной деве, к моей Мэри, к моей светловласой, с такими нежными глазами?»

Я ласково сжала ему руку.

История следовала за историей: предательства, убийства, насилия, и мне казалось, что озеро заслужило свою зловещую репутацию.

— А как насчет чудовища? — спросила я, перегнувшись через борт и вглядываясь в мрачные глубины. Эти воды казались весьма подходящим местом для подобного создания.

Гид пожал плечами и сплюнул в воду.

— Ну, это очень странное озеро, это уж точно. Есть истории о том, что нечто древнее и злое когда-то жило в его водах. Ему приносили жертвы — коров, а иной раз даже младенцев, бросали их в воду в ивовых корзинках. — Он снова сплюнул. — А некоторые говорят, что у озера вовсе нет дна, а в самом центре дыра глубже, чем что-либо во всей Шотландии. С другой стороны, — тут прищуренные глазки гида сощурились еще сильнее, — несколько лет назад приезжала сюда семья из Ланкашира, так они примчались в полицейский участок в форте Августа, и кричали вовсю, что, дескать, видели чудище, которое вылезло из воды и спряталось в папоротниках. Говорили, мол, жуткое создание, покрыто рыжей шерстью, с ужасными рогами, и жевало, мол, что-то, а изо рта, дескать, так и капала кровища. — Он поднял руку, предупреждая мое испуганное восклицание. — Ну, а констебль потом прямо сказал, что за исключением капающей крови, они очень точно описали, — тут он помолчал для пущего эффекта, — отличную горную корову, жевавшую в папоротнике свою жвачку.

Мы проплыли половину озера и пристали к берегу для позднего ланча. Там пересели в машину и поехали обратно через Глен, не встретив по дороге ничего более зловещего, чем лисицу на дороге — маленького зверька, державшего что-то в зубах. Она ужасно испугалась, когда мы вывернули из-за поворота, кинулась к обочине и помчалась вверх, к берегу, быстрая, как тень.

Было действительно очень поздно, когда мы, наконец, спотыкаясь, шли по дорожке к дому миссис Бэйрд, Фрэнк искал ключ, и мы весело смеялись, вспоминая прошедший день.

Так что я вспомнила про миниатюрное святилище Крэйг на Дун только тогда, когда мы готовились ко сну. Усталости Фрэнка как не бывало.

— В самом деле? И ты знаешь, где это? Как чудесно, Клэр! — Он засиял и начал рыться в своем чемодане.

— Что ты ищешь?

— Будильник, — ответил Фрэнк, вытаскивая его.

— Чего ради? — удивленно спросила я.

— Я хочу попасть туда вовремя, чтобы увидеть их.

— Кого?

— Ведьм.

— Ведьм? Кто тебе сказал, что там есть ведьмы?

— Священник, — ответил Фрэнк, откровенно наслаждаясь шуткой. — Одна из них — его экономка.

Я вспомнила величественную миссис Грэхэм и саркастически фыркнула.

— Это смешно!

— Ну, не совсем ведьмы, конечно. В Шотландии сотни лет существовали ведьмы, и их сжигали даже в восемнадцатом веке, ну, а эта компания считает себя друидами или чем-то в этом роде. Не думаю, что там настоящий шабаш — в смысле, они не поклоняются дьяволу. Но священник сказал, что еще существует небольшая группка, которая по-прежнему блюдет ритуалы старых Дней Солнца. Сам он, конечно, из-за своего положения не может проявлять к этому особого интереса, но он слишком любопытный человек, чтобы вовсе игнорировать такие сборища. Он не знает, где именно проходят такие церемонии, но раз поблизости имеется каменный круг, они должны происходить именно там. — И Фрэнк в предвкушении потер руки. — Какая удача!

Проснуться до рассвета один раз забавно. Два дня подряд — походит на мазохизм.

Кроме того, на этот раз не было ни теплой машины, ни одеял, ни термосов с кофе. Я сонно ковыляла вслед за Фрэнком на вершину холма, спотыкаясь о корни и ушибая пальцы ног о камни. Было холодно и туманно, и я поглубже засунула руки в карманы кардигана.

Еще один, последний рывок — и вот перед нами святилище, камни едва видны в угрюмом предрассветном свете. Фрэнк восхищенно замер, а я, задыхаясь, села на камень.

— Восхитительно, — пробормотал он и беззвучно шагнул к внешнему кольцу. Похожая на тень фигура растворилась среди теней, отбрасываемых камнями. Они и вправду были восхитительными, но при этом чертовски жуткими. Если те, кто создавал этот круг, намеревались произвести впечатление, им это удалось.

Фрэнк скоро вернулся.

— Еще никого, — неожиданно прошептал он у меня за спиной, заставив меня подскочить. — Пойдем, я нашел место, откуда можно за ними наблюдать.

Теперь на востоке стало светлее — горизонт лишь слегка окрасился светло-серым, но этого хватило, чтобы я перестала спотыкаться, шагая за Фрэнком к прогалине, которую он отыскал среди ольховых кустов у тропинки. Полянка была крошечной, нам едва хватило места, чтобы встать там плечом к плечу, зато хорошо была видна тропинка и внутренняя часть каменного круга в каких-нибудь двадцати футах от нас. Я уже не в первый раз задумалась о том, чем же занимался Фрэнк во время войны — слишком уж много он знал о том, как можно беззвучно передвигаться в темноте.

Я была очень сонной, поэтому мечтала только об одном — свернуться калачиком под каким-нибудь кустом и заснуть, но места для этого не хватало. Пришлось стоять и пялиться вниз, на крутую тропинку, дожидаясь друидов. Ныла спина, болели ноги, но, кажется, скоро все закончится: небо на востоке окрасилось розовым, стало быть, до рассвета осталось не больше получаса.

Первая появилась так же бесшумно, как Фрэнк. Раздался негромкий шорох, когда из-под ее ноги выскользнул камешек, и вот уже видна аккуратно причесанная седая голова. Миссис Грэхэм. Стало быть, это правда. Экономка священника предусмотрительно оделась в твидовую юбку и шерстяной жакет, неся подмышкой белый сверток. Беззвучно, как призрак, исчезла она за одним из торчащих камней.

Дальше они собрались очень быстро, появляясь по две-три сразу. На тропинке они приглушенно хихикали и шептались, но замолкали сразу же, едва ступали в каменный круг.

Нескольких я узнала. Вот идет миссис Буханен, почтмейстерша, блондинка со свежим перманентом, распространяя вокруг аромат «Вечера в Париже». Я подавила смешок. Значит, вот как выглядят современные друиды!

Всего их было пятнадцать, одни женщины, в возрасте от солидных шестидесяти с хвостиком, как миссис Грэхэм, до юной женщины лет двадцати с небольшим — два дня назад я видела, как она ходила по магазинам, толкая перед собой детскую коляску. Все одеты в удобную для долгой прогулки одежду, все со свертками в руках. Почти не разговаривая между собой, они исчезали за камнями и возвращались обратно с пустыми руками, одетые в белое.

Одна из них прошла прямо мимо нашего кустов, я уловила запах хозяйственного мыла и поняла, что ее одеяние — это простыня, в которую она завернулась, завязав ее узлом на плече.

Они собрались снаружи каменного кольца, выстроившись в линию по старшинству, и стали молча ждать. Свет на востоке все разгорался, и шеренга медленно двинулась вперед, проходя между двумя камнями. Шедшая впереди повела их прямо в центр каменного кольца и пошла по кругу, все так же медленно. Женщины шли величаво, как плывущие по кругу лебеди.

Первая неожиданно остановилась, вскинула вверх руки и ступила в центр круга.

Встав между двумя обращенными к востоку камнями и подняв кверху лицо, она заговорила высоким голосом, негромко, но стоявшие в каменном кольце хорошо ее слышали. Туман скрадывал ее слова, но они отражались эхом, и казалось, что исходят они от камней, стоящих по кругу.

Не знаю, к чему она взывала, но ей вторили голоса танцовщиц, потому что теперь они превратились в танцовщиц. Не прикасаясь друг к другу, они вытянули руки, приседая и покачиваясь, продолжая двигаться по кругу. Внезапно круг разделился. Семь танцовщиц двигались по часовой стрелке, все так же по кругу. Остальные пошли в противоположном направлении. Оба полукруга проходили мимо друг друга со все возрастающей скоростью, иногда образуя полный круг, иногда — двойную линию. А в центре неподвижно стояла их предводительница, снова и снова пронзительно выкрикивая все тот же скорбный клич на давно умершем языке.

Они должны были казаться нелепыми, да, вероятно, так и было. Сборище женщин в простынях, многие из них толстенькие и утратившие подвижность, маршировали кругами на вершине холма. Но при звуке их клича волосы у меня на затылке вставали дыбом.

Они остановились, как одна, и повернулись лицами к восходящему солнцу, стоя в двух полукругах, а между ними пролегала пустынная тропинка.

Над горизонтом поднималось солнце, и его лучи хлынули между двумя обращенными к востоку камнями, как ножом разрезав оба полукруга, и словно ударились о расщепленный камень на противоположной стороне каменного кольца.

Танцовщицы еще немного постояли, замерев по обе стороны солнечного луча. Потом миссис Грэхэм произнесла что-то все на том же странном языке, но на этот раз нормальным голосом, повернулась и пошла прямо по солнечной тропе, седые волны ее волос сверкали на свету. Безмолвно все танцовщицы пошли следом за ней. Одна за другой они прошли сквозь расщелину в камне и молча скрылись из вида.

Мы, скорчившись, сидели в кустах до тех пор, пока женщины, теперь болтая и смеясь, вернули себе обычный вид и начали спускаться с холма, направляясь на чашку кофе в доме у пастора.

— Боже праведный! -Я потянулась, пытаясь избавиться от боли в спине. — Вот это зрелище, правда?

— Потрясающе! — восторгался Фрэнк. — Я бы не пропустил его ни за какие блага мира! — Он, как змея, выскользнул из кустов, оставив меня выпутываться из них самостоятельно, и поспешил в каменный круг, опустив нос к земле, как ищейка.

— Что ты там выискиваешь? — окликнула его я, с некоторым сомнением входя в круг. Но день уже разгорелся, и камни, хотя и оставались впечатляющими, утратили угрожающий вид, который имели в свете зари.

— Отметки, — отозвался он, ползая на четвереньках и уткнувшись носом в дерн. — Откуда они знают, когда нужно начинать и заканчивать?

— Хороший вопрос. Только я ничего не вижу.

Однако, опустив глаза к земле, я увидела интересное растение, росшее у основания высокого камня. Незабудка? Нет, конечно; середина темно-синих цветков была оранжевой. Заинтригованная, я шагнула к ним. Фрэнк, обладавший лучшим слухом, чем я, вскочил на ноги и схватил меня за руку, увлекая прочь из круга буквально за мгновение до того, как с другой стороны в него шагнула одна из утренних танцовщиц.

Это была мисс Грант, пухленькая невысокая женщина, которая владела магазинчиком сластей и выпечки на Хай Стрит, что очень подходило к ее фигуре. Она близоруко осмотрелась и пошарила в кармане в поисках очков. Водрузив их на нос, мисс Грант пошла по каменному кольцу и довольно скоро отыскала потерянную заколку для волос, за которой и возвращалась. Заколов густые, блестящие локоны, она никуда не пошла, а уселась на валун, удобно прислонилась спиной к каменному гиганту и закурила.

Фрэнк у меня за спиной недовольно вздохнул.

— Что ж, — покорно произнес он, — пожалуй, надо уходить. Судя по ее виду, она может просидеть здесь все утро. Да и в любом случае, я так ничего и не нашел.

— Может, вернемся попозже? — предложила я, все еще с любопытством думая о синих цветах.

— Ну хорошо. — Но он явно потерял всякий интерес к каменному кругу и погрузился в размышления об увиденной церемонии. Весь путь вниз с холма он безостановочно терзал меня вопросами, заставляя как можно точнее вспомнить услышанные слова и увиденные танцы.

— Древнескандинавский, — наконец удовлетворенно заключил Фрэнк. — Корневые слова были на древнескандинавском, я почти уверен. А вот танец… — Фрэнк покрутил головой. — Нет, танец должен быть намного древнее. Не то чтобы это не были хороводы викингов, — тут он осуждающе поднял бровь, словно я сказала, что это ни в коем случае не они. — Но вот эта схема, когда они меняются местами и встают в две линии… х-мм… похоже на рисунки на кувшинах позднего неолита, но все же… х-мм…

И впал в один их своих научных трансов, время от времени бормоча что-то себе под нос. Из транса он вышел только тогда, когда споткнулся обо что-то у подножья холма. Фрэнк вскрикнул, взмахнул руками и последние несколько футов прокатился по тропинке вниз.

Я ринулась к нему, но когда подбежала, он уже сидел.

— С тобой все в порядке? — спросила я, хотя уже видела, что все нормально.

— Кажется, да — Фрэнк рассеянно провел рукой по лбу, откидывая назад темные волосы. — На что это я наступил?

— Вот на это. — Я подняла банку из-под сардин. — Вот оно, зло цивилизации.

— Ага. — Фрэнк взял банку, заглянул в нее и бросил через плечо. — Жаль, что она пустая. Я здорово проголодался после нашей экскурсии. Посмотрим, чем нас может попотчевать миссис Бэйрд? Что-нибудь вроде позднего завтрака?

— Можно, — ответила я, приглаживая ему растрепавшие прядки. — Или можем съесть ранний ланч.

Наши взгляды встретились.

— Ага, — повторил Фрэнк совершенно другим тоном, медленно проводя рукой по моей руке, потом по шее, нежно щекоча мне большим пальцем ухо. — Можем.

— Если ты не очень голоден, — отозвалась я. Его другая рука пробралась мне за спину. Он нежно прижал меня к себе, опуская руку все ниже и ниже. Губы его приоткрылись, и Фрэнк легонько дохнул мне в вырез платья. Теплое дыхание защекотало груди.

Он осторожно опрокинул меня в траву, перистые белые цветки словно плыли у него над головой. Фрэнк склонился надо мной и нежно поцеловал меня, и продолжал целовать, медленно, пуговку за пуговкой, расстегивая мое платье. Он дразнил меня, останавливаясь, чтобы просунуть руку под платье и поиграть с напрягшимися сосками. Наконец он расстегнул платье до самой талии.

— Ага, — произнес Фрэнк, снова сменив интонацию. — Похоже на белый бархат. — Он говорил хриплым голосом, волосы снова упали ему на лоб, но он не сделал никакой попытки убрать их.

Фрэнк одним движением большого пальца расстегнул мне лифчик и наклонился, чтобы отдать почтительную дань моим грудям. Потом отодвинулся, охватил груди ладонями и медленно повел ладони вниз, чтобы они встретились между вздымающимися холмами, тут же опять повел ладони вверх, и делал это снова и снова, пока я не застонала и не потянулась к нему. Тогда Фрэнк прижался губами к моим губам и так плотно прижал меня к себе, что бедра наши соприкоснулись. Теперь он нежно покусывал мне мочку уха.

Рука, гладившая меня по спине, опускалась все ниже и внезапно замерла. Потом снова прошлась по спине, Фрэнк поднял голову и, ухмыльнувшись, посмотрел на меня.

— Что там такое? — спросил он, изображая деревенского полицейского. — Точнее, чего там нет такого?

— Просто подготовилась, — чопорно ответила я. — Медсестер учат учитывать все непредвиденные обстоятельства.

— Право же, Клэр, — пробормотал он, запуская руку мне под юбку, к мягкому, ничем не прикрытому теплу между ног. — Ты самая ужасающе практичная женщина, которую я когда-либо встречал…

Вечером, когда я сидела в кресле с большой книгой на коленях, Фрэнк подошел ко мне сзади.

— Что это ты делаешь? — поинтересовался он, положив руки мне на плечи.

— Ищу то растение, — ответила я, заложив палец между страницами, чтобы не потерять место, которое читала. — Ну, то, которое видела в каменном круге. Смотри…

— Я открыла книгу. — Это может быть горечавковое, синюховое, бурачниковое — скорее всего, именно оно, незабудка — но может быть даже вариантом ветреницы раскрытой. — И я показала на цветную иллюстрацию пульсатиллы обыкновенной. — Я все же не думаю, что это горечавковое — лепестки не совсем закругленные, но…

— Ну, так почему бы не вернуться и не сорвать его? — предложил Фрэнк. — Возможно, мистер Крук одолжит тебе свой драндулет, или… о! У меня есть идея получше! Возьми велосипед у миссис Бэйрд, это безопаснее. От дороги до подножья холма совсем недалеко.

— Ага, и тысяча ярдов вверх по холму, — отозвалась я.

— Тебе-то что до этого растения? — Я обернулась и посмотрела на него. Свет от лампы очертил его голову тонким золотым нимбом, как на средневековых гравюрах святых.

— Да меня интересует вовсе не растение. Но если ты все равно поднимешься наверх, сможешь посмотреть снаружи этого каменного круга.

— Хорошо, — вежливо согласилась я. — А что искать?

— Следы костров, — оживился Фрэнк. — Все, что я сумел прочитать про Белтейн, обязательно упоминает костры, как часть ритуала, а женщины, которых мы сегодня утром видели, костров не жгли. Я и подумал — может, они жгли костры накануне вечером, а утром вернулись, чтобы станцевать. Хотя историки считают, что костры жгли пастухи. Внутри кольца следов от костра не было, — добавил он. — Но мы ушли раньше, чем я посмотрел снаружи.

— Хорошо, — повторила я и зевнула. Сказывались два ранних подъема. — При условии, что мне не придется вскакивать раньше девяти утра.

По правде говоря, я добралась до каменного круга только к одиннадцати часам. Моросило, и я промокла насквозь, потому что не захватила плащ. Я бегло осмотрела землю вокруг каменного кольца, но если там и разводили костер, то позаботились о том, чтобы уничтожить все следы.

Растение нашлось легко. Оно росло там, где я и запомнила, у подножья самого высокого камня. Я сорвала несколько штук и завернула в носовой платок, собираясь обработать их, когда вернусь к велосипеду миссис Бэйрд, где оставила пресс.

Самый высокий камень в круге был расколот, вертикальная трещина делила его на две массивных половины. Странно, куски зачем-то отодвинули друг от друга. Хотя было очевидно, что смотрящие друг на друга поверхности совпадают, их отодвинули на расстояние двух, а то и трех футов.

Откуда-то исходило низкое жужжание. Я решила, что в какой-нибудь щели в скале расположился пчелиный рой, и взялась за камень, желая заглянуть в проем.

Камень пронзительно закричал.

Я попятилась как можно быстрее, поскользнулась на траве и плюхнулась на землю. Я вытаращилась на камень и почувствовала, что обливаюсь потом.

Никогда еще мне не приходилось слышать подобных звуков от живых существ. Не знаю, как его описать, разве что сказать, что именно такого вопля и можно ожидать от камня. Это было ужасно.

Теперь закричали остальные камни. Раздавались звуки битвы, крики умирающих людей, ржание падающих лошадей.

Я яростно затрясла головой, но шум продолжался. Я с трудом поднялась на ноги и заковыляла к выходу из кольца. Звуки раздавались вокруг меня, у меня заныли зубы и закружилась голова, перед глазами все начало расплываться.

До сих пор не знаю, сознательно ли я пошла к расщелине в камне или меня занесло туда случайно, из-за непрекращающегося шума.

Как-то ночью я уснула на пассажирском сиденье быстро ехавшей машины: шум и движение укачали меня, создав иллюзию безмятежной невесомости. Водитель слишком быстро въехал на мост, потерял контроль, и я очнулась от сна, ослепленная фарами, сразу же перейдя в тошнотворное состояние падения с высоты на огромной скорости. Такой резкий переход ближе всего к описанию чувства, которое я испытала, только произошло все еще скорее.

Могу сказать, что мое поле зрения сузилось до единственной темной точки, потом вообще все пропало, и осталась не тьма, но яркая пустота. Могу сказать, что мне казалось, будто я вращаюсь с огромной скоростью, или что меня выворачивают наизнанку. Все это чистая правда, и все это никак не передает ощущения полнейшего распада, ощущения, что меня очень сильно ударяет обо что-то, чего не существует.

Правда еще и в том, что ничто не двигалось, ничто не менялось, ничто, вроде бы, и не происходило, и все же я испытывала настолько неконтролируемый ужас, что перестала понимать, кто я, что я и где я. Я находилась в самом сердце хаоса, и никакая воля тела или ума не могла ему противостоять.

Не могу сказать, что я по-настоящему потеряла сознание, но все же какое-то время я себя не сознавала. Я «очнулась», если можно так выразиться, споткнувшись о камень у подножья холма, проехалась последние несколько футов и остановилась в густой траве.

Меня тошнило, голова кружилась. Я с трудом добралась до растущих рядом молодых деревьев и прислонилась к одному из них, чтобы прийти в себя. Рядом раздавались беспорядочные крики, напомнившие мне о звуках, которые я слышала — и ощущала — в каменном кольце. Однако в этих не чувствовалось той нечеловеческой ярости; обычные звуки обычного человеческого конфликта. Я повернулась в ту сторону.