"Ричард Длинные Руки — пфальцграф" - читать интересную книгу автора (Орловский Гай Юлий)

ГЛАВА 2

Зайчик, чуя мое нетерпение, все, ускорял и ускорял бег. Наконец в лицо ударил такой ветер, что я тряхнул головой, придержал коня. Оба моих рыцаря отстали так далеко, что я угадываю их только по пыльному облачку в той стороне, откуда примчался.

Странно, я ощутил, что заблудился, со мной такое бывает часто, ну нет у меня чувства направления. Стены как будто сдвигаются, двери перебегают с места на место, а массивный светильник, по которому определял, с какой стороны иду, вдруг оказывается впереди. Но сейчас я как будто потерялся в пространстве: та же ровная степь, та же трава на желтом песке, но небо как будто другое, выше, запах изменился, а трава слишком жесткая, колючая, будто мы в пустыне.

В десятке шагов впереди заклубился желтый туман. Раздался стук копыт, всадники с угрожающе вскинутыми мечами вынырнули из желтого облака и понеслись на меня. Моя рука метнулась к мечу, от одного противника закрылся щитом, лезвие моего меча рассекло ему грудь, словно топором вскрыл консервную банку. Второй едва успел поднять меч от моего щита, как я ударил наискось, и рука с мечом отлетела в сторону, а всадник ошалело уставился на обрубок локтя.

Еще двое пугающе молча ринулись с двух сторон. Я торопливо швырнул молот, услышал тяжелый звон, будто кувалдой ударили по опоре моста, со вторым скрестили мечи, он бил быстро и сильно, я подставлял щит, тот содрогался от ударов, я все искал момент для ответного удара…

…и вдруг все исчезло. Пропал чужой запах, небо снова привычное, трава мягкая, стелется ковром. Я все еще вертелся, закрываясь щитом и держа меч, готовый принять удар и нанести сам, но всадники испарились, солнце печет, наконец раздался приближающийся грохот копыт.

Сэр Растер и сэр Митчелл подскакали галопом и только тогда придержали коней, пустив вокруг меня по кругу.

— Сэр Ричард! — вскрикнул Растер обеспокоенно. — Ничего не случилось?

— А вы как думаете? — огрызнулся я.

— Да нам показалось, что вы дрались с кем-то… — сказал он растерянно.

А Митчелл сказал с облегчением:

— Померещилось…

Я вскрикнул потрясение:

— Померещилось? Да разуйте глаза!

Они проследили за моим взглядом и снова посмотрели на меня, но я сам неотрывно пялил глаза на два скелета в доспехах старинной работы, наполовину засыпанные землей. Из глазниц проросла трава, тонкие кости пальцев рассыпались в пыль.

— Э-э… — произнес Митчелл с недоумением, — вы с ними… э-э… дрались?

— Ну…

— Здорово вы их, — сказал со смешком Растер, он принял шутку и принялся развивать в меру своего понимания юмора: — Оба от страха зарылись в землю и сразу постарели… чуточку. Или это вы так вбили молодецкими ударами?

— Что за хрень, — произнес я в сильнейшей растерянности, пощупал локоть левой руки, там все еще ноет, посмотрел на щит и ощутил шок: на гладкой поверхности, где сложные рисунки утоплены вовнутрь прозрачного металла, три глубокие зарубки, а ведь не встречал оружия, что хотя бы чуть поцарапало щит Арианта! — Нет, ну я же в самом деле…

Сэр Растер перестал улыбаться во весь рот, Митчелл озабоченно хмыкнул. Переглянулись, я чувствовал, что у них на уме: не сбрендил ли сюзерен от внезапно свалившейся власти.

Я соскочил с коня, носком сапога сбросил шлем с головы скелета. Кости рассыпались в серую пыль, шлем откатился. Я поднял меч, странное ощущение, как будто уже держал его, пальцы сомкнулись на рукояти с такой готовностью, словно узнали.

Солнце блеснуло на лезвии, по спине прошла оторопь: внутри металла бегут неизвестно как туда помещенные буквы неизвестной мне письменности. Бегут в самом деле, словно в строке новостей.

— Сэр Ричард? — спросил Растер уже серьезно.

— Да…

— Ничего не случилось? Как себя чувствуете?

— Помимо того, — ответил я, — что случилось, ничего. А как я себя чувствую… Не спрашивайте, и вам не понадобится ветеринар.

Я вернулся к Зайчику, вытащил из мешка одеяло завернул меч и снова сунул в мешок.

Растер сказал вдруг:

— Их не было тут раньше. Митчелл поинтересовался:

— Вы проезжали именно здесь? Точно помните?

— Не в этом дело, — ответил Растер, он вслед за мной грузно слез с коня, направился вразвалку к тускло блестящим доспехам. Его собственные кости затрещали, когда он присел и начал ковырять пальцем землю. — Их убил сэр Ричард. Только что и… тысячи лет назад.

Я промолчал, слишком ошалелый, Митчелл спросил деловито:

— Это как?

— Не знаю, — буркнул Растер. — Но вы можете себе представить, чтобы никто на эти скелеты не наткнулся раньше?

— И не ограбил, — согласился Митчелл после паузы. — Доспехи чего-то да стоят! Вон у того панцирь сплющен от удара молотом, узнаю вмятину. Сэр Ричард, если вы не намерены…

Я махнул рукой.

— Забирайте. Что повреждено, наши оружейники вдруг да выправят…

Меня вдруг затрясло, мелькнула тоскливая мысль, что ну ее на хрен эту магию и все чудеса. Куда проще в привычном мире, где все предсказуемо. Решено, я перестрою всю Армландию так, что пойдет, а то и побежит галопом по дороге прогресса. И никакой магии, только наука.

А тех, кто против гуманизма, буду вешать.

…Дальше ехали тесной группой, оба рыцаря требовали, чтобы я не отрывался от них слишком уж, места все еще опасные, а сами все обсуждали дивные свойства доспехов старинных воинов.

Растер расхваливал одного знаменитого, несмотря на молодость, менестреля, который не чужие песни поет, а сам на ходу сочиняет. Даже закаленные в боях рыцари рыдмя рыдают, слушая его песни!

— Властители душ, — пробормотал я. — Опасные люди…

Митчелл прислушался к незнакомому определению, брови подвигались и встали на место.

— Да… что-то вроде. А вам он не нравится?

— Ни разу не слышал, — отмахнулся я. — Просто вообще боюсь властителей душ.

— Почему?

— А что они делают с телами?

Митчелл посмотрел непонимающе. Я пояснил:

— Даже король не может поднять народ на борьбу, скажем, с иностранным королем или на войну с сусликами. А бард — может. Тем бард и опасен. Потому что у барда в отличие от короля сердце горячее, а в голове — опилки.

Растер ахнул и указал на мой щит. Три глубоких зарубки, словно спохватившись, медленно затягиваются, будто щит сам решил зарастить свои раны. Я вертел его так и эдак, но рисунки и надписи, что в металле на глубине, остались на месте.

— Магия, — пояснил я важно, а про себя добавил: какая на хрен магия, нанотехнология, я успел увидеть, как эту фичу применили в дорогих автомобилях, те сами заращивают вмятины от столкновений. — Теперь и у вас волшебные вещи. Митчелл кивнул:

— Были дни, если честно, когда жалел, что оставил отца и все там привычно-знакомое. Но эти дни прошли, сэр Ричард.

— А у меня и не было сожалений, — гордо сказал Растер. — Подумав, признался: — Правда, у меня не было отца и хорошего имения. Даже плохого не было. Вольный я человек от самого рождения!

Он посмотрел на меня так, словно я сейчас должен уговаривать его поступить ко мне на службу, но у меня от такой перспективы побежали мурашки по спине.

— Да, сэр Растер, — сказал я поспешно, — вы — образец настоящего рыцаря! Вольный, странствующий. Верный только своей даме сердца. Никогда и ни к кому на службу — это замечательно!

Он приосанился, сказал с гордостью, хоть и с некоторым сомнением:

— Да, странствующий, вечно странствующий и алчущий. Приключений и всяких случайностей алчущий всеми фибрами души. Хотя, конечно, я с удовольствием окажу посильную защиту и вам, сэр Ричард. Я же добрый, просто сам себе удивляюсь, до чего добрый, великодушный и снисходительный. Мой верный конь, острый меч и длинное копье всегда на защите слабых и угнетенных!

Митчелл сказал несколько ревниво:

— Сэр Ричард не совсем так уж слабый и угнетенный.

Сэр Растер благочестиво перекрестился.

— Перед Господом мы все слабы и угнетены заботами и страстями. Вот у меня никаких забот: да пошли они все…

Я со своим зрением видел еще одну башню, тоже высокую, но зловеще-неопрятную, а над нею то ли туча ворон, то ли горгулий, то ли мыши летучие… Хотя какие мыши в ясный день, да и горгульи — это ж не дурные горгоны, горгульи понимают разницу.

Сэр Растер покосился в мою сторону.

— Сэр Ричард, неужто рассмотрели из такой дали Девичью Башню?

Я ответил без охоты:

— Что-то увидел. Только у меня другие ассоциации с этой башней. Совсем не девичьи.

Митчелл за нашими спинами захохотал.

— Совершенно верно! Эта наглая дура получила то, что заслуживает! Я бы ее еще и в цепи заковал. И вывесил из окна, чтобы все видели.

— А цепь, — сказал Растер понимающе, — на горле?

— Если толстая, — хохотнул Митчелл, — то не удавилась бы. Зато поняла бы, что супротив закона идти грех! Да и другие слишком умные посмотрели бы, посмотрели.

Я последний раз взглянул на проплывающую вдали башню, почудился дурной запах, хотя на таком расстоянии вряд ли, это реакция на множество крылатых тварей.

— А что она нарушила?

— Правила, — громыхнул Растер.

— Закон, — пояснил веско Митчелл.

— Божеский или человеческий?

— Божеский, — сказал Растер и перекрестился.

— Человеческий, — одновременно с ним сказал Митчелл, креститься не стал, зато зло сплюнул в дорожную пыль. — Дура набитая. Воспротивилась, видите ли, родительской воле… Я слышал про ее родителей: умные, честные и очень благородные люди. Для ее же добра подыскали ей хорошего жениха из знатного и благородного рода, а она, дура неблагодарная, уперлась, как коза на базаре! Не пойду — и все. Не нравится, видите ли. Как будто родителям не виднее, за кого ее выдавать!

— Дура, — подтвердил сэр Растер и снова перекрестился. — Прости ее, Господи, все бабы — дуры.

Я против воли оглянулся на башню, но она уже растаяла в синем небе.

— А в башне она чего?

— Родители туда ее…

— А говоришь, — сказал я, — умные и благородные. Растер пояснил:

— Так все по уговору! Она сама согласилась.

— Как это?

— Отец сказал, что в замужестве, которое ей обеспечивают, будет как сыр в масле кататься, а она возразила в том смысле, что с милым рай и в шалаше. Готова и на земле спать, травой питаться. Отец в гневе сказал, что, если хоть год так проживет, он не станет ей перечить. Потом спохватился, сказал «три года». Она поймала его на слове, теперь вот ее заточили в эту башню, там нет даже окон, только узкая щель в потолке, через которую спускают на веревке раз в сутки две хлебные лепешки и кувшин с водой. Хлеб такой, что умирающий с голода бродяга есть не станет, но эта упрямая дура не сдается. Уже два года прошло!

Я покачал головой:

— Стойкая. И отважная. Митчелл посмотрел в удивлении:

— Чем? Что по своей воле хочет выйти замуж? За того, за кого захочет? Но разве родителям не виднее, кем брак лучше?

— А леди Даниэлла? — спросил я коварно. Он удивился:

— А при чем здесь Даниэлла? Мы ж о бабах, то бишь девицах! А Даниэлла — ангел. Я, наверное, внебрачный сын Господа, раз мне такой подарок тайком от всех сунул! Да и не Даниэлла меня выбирала, это я на нее глаз положил. А эта дура просидит три года в темноте на воде и хлебе, потом выйдет и влюбится в какого-нибудь менестреля или фокусника!… Те умеют зубы заговаривать. А потом ее бросят через пару месяцев. И останется с пузом… Потащится к родителям, скажет со слезами, что они были правы. Я поморщился:

— Митчелл, Митчелл… Ты говоришь, будто дед, из которого песок струей. Когда любишь, кто думает о последствиях?

— Так то я, — ответил он с достоинством; — Я мужчина!

— Мужчина любит безоглядно, — поддержал его Растер, — а женщина — это коза в огороде, все время по сторонам зыркает. Нет, там в башне не женщина, а какое-то чудище! Женщина не имеет божественного права выбирать. Нас это унижает. Мы что, и не мужчины? Как-то не по себе, когда не ты, а тебя… Я скорее поверю, что она вскарабкается на Большую Пирамиду, чем что из ее затеи что-то получится!

Митчелл молчал, но даже по его посадке видно, что с Растером согласен целиком и полностью. По уважительному тону Растера я понял, что речь о чем-то непростом, вроде вскарабкивания на Эверест, поинтересовался:

— А кто в ней похоронен?

Растер посмотрел на меня, вскинул брови, затем на Митчелла, тот усмехнулся, Растер прогудел медленно:

— Похоронен?…

— Ну да, — сказал я. — В пирамидах всегда хоронили… древних императоров.

Сказал и вспомнил, что в ацтекских пирамидах вроде бы никогда не хоронили. А для какой цели строили, не помню. Дикари-с.

Растер покачал головой, сразу набундючился, довольный, что может выказать знания и заодно потыкать меня в дерьмо носом, раз уж не удается отыграть коня. — Большая Пирамида, — сказал он значительно, — это не пирамида, хоть она и пирамида. То есть с виду пирамида, но это не так уж и пирамида.

— Обожаю, — сказал я с сарказмом, — когда вот так сэр Растер говорит все просто и ясно. Аристотель! Гегель!

Он уловил интонацию, в запавших медвежьих глазках блеснуло раздражение.

— Сэр Ричард, если бы вы знали, о чем речь, то не говорили бы так неуважительно. Никто на свете не знает, что это. Самое ясное и простое объяснение, что это кусок времени, превращенный в вещество.

Я ахнул:

— Что-что?

— Кусок времени, — повторил он с удовольствием. — Или обломок. Или вылепленный фрагмент — тут умники расходятся. Кто превратил и с какой целью, спорят на богословских факультетах. А все остальные бредни о Пирамиде…

Я сказал поспешно:

— Не надо. Я уже представляю. У меня и от этого, простого, голова кругом идет. Остальные, верю, еще причудливее…

— Намного, — согласился Растер. Посмотрел на Митчелла за поддержкой, тот кивнул, Растер повторил с удовольствием: — Намного.

— А где эта Пирамида? — спросил я. — Надеюсь, не в Армландии?

— Зря надеетесь, сэр Ричард, — сказал Растер злорадно. — На самом востоке. К счастью, там вокруг топи, болота, так что она никому не мешает…

Он умолк, на опушке здоровенный дракон, устрашающе-шипастый, пригибает передними лапами верхушки молодых деревьев. Даже встал на задние лапы, челюсти с хрустом перемалывают ветки, словно корова жрет траву. Я машинально потянулся за молотом, сэр Митчелл ухватился за копье, но Растер сказал быстро:

— Убежит!… Вы ж видите…

У дракона в самом деле шипы только на голове, а так все мускулистое тело без единой костяной пластинки, которыми драконы так любят укрывать себя с головы до ног. На иных эти плиты толще, чем на танках, а этот же голый, лапы высокие, развитые, такие предпочитают не драться, а удирать.

Дракон поглядывает одним глазом, жрет и оценивает расстояние. Уже встречался с людьми, знает, что если удирать, то не сразу: вдруг да поедут мимо. Мы и поехали, только Митчелл сказал недобро:

— Вот такой же у моего отца все поле вытаптывал!

— Это да, — согласился Растер. — Такой если повадится — что не сожрет, то испортит.

Я снова потянулся за молотом, Митчелл подлил масла в огонь:

— Местные крестьяне наверняка от него стонут. Но избавиться не могут — такого поди поймай! Я вздохнул.

— Поймаем. Надеюсь, это не последний на свете экземпляр. А то «зеленые» голову снимут. Сэр Митчелл, вы хотели испытать свое копье?

— Убежит, гад, — ответил Митчелл с неудовольствием. — А я буду выглядеть дураком…

— Попробую задержать, — сказал я. — Начали!

Митчелл поспешно опустил копье, я схватил лук, наложил стрелу на тетиву. Дракон перестал жрать, я видел, как напряглись мышцы ног, но стрела ударила точно в левую голень.

Дракон ринулся было убегать, но стрела в мышцах сильно затормозила, и дракон развернулся к налетающему с копьем наперевес Митчеллу. Растер восхищенно и завистливо ругался, конь Митчелла идет мощным галопом, наращивая темп. В момент удара набрал наивысшую скорость. Острый наконечник длинного копья вошел в грудь, как в мягкую глину, точно в то место где у дракона огромное сердце.

Копье погрузилось почти до половины, Митчелл оказался перед распахнутой пастью, но, не растерявшись, выпустил из рук копье и, молниеносно выхватив меч, мощным ударом срубил голову.

Голова, на мой взгляд, непропорционально мала для чудовища такого размера, но у травоядных большие только животы. Я повесил лук за спину, сэр Растер пустил коня вперед и поздравил Митчелла с мастерским ударом.