"Ричард Длинные Руки — пфальцграф" - читать интересную книгу автора (Орловский Гай Юлий)

ГЛАВА 7

Мы переступили порог, я вовремя задавил вздох восторга, не деревещина же, в самом деле. Зал огромен, но поразили не столько размеры, сколько сам стиль: богатый, почти вычурный, если сравнивать с увиденными ранее. Ощущение такое, что в королевствах Зорра, Кернеля, Алемандрии, Кельвинта да и в замке Ганслегеров только-только научились строить замки, в Каталауне и Вексене их уже умело совершенствуют, расстраивают и украшают, а здесь… здесь расцвет, здесь монументальность и в то же время легкость, умелый дизайн, рука гениального архитектора, умеющего видеть красоту камня и так органично вписавшего крепость в горы, что она выглядит их продолжением.

Ортенберг идет рядом, придерживая рукой меч и в то же время готовый выхватить его в любой момент, если я поведу себя не так, как должен вести себя гросс-граф.

Главный зал не просто поразил, он потряс до мозга костей: стены из розового камня, или же это искусная облицовка, поддерживающие свод колонны выполнены в виде атлантов, причем все сделано с удивительным изяществом и вкусом — пьедестал до уровня пояса, затем могучего сложения каменный здоровяк и расширяющийся в арку пилон. На стенах витражи из цветного стекла, обилие цветов в каменных вазах, а в противоположных местах настоящие цветущие деревья в просторных деревянных кадках.

Пол из тщательно отшлифованного мрамора, тоже розового, его еще почему-то называют телесным.

Немногочисленные придворные или слуги, кто их разберет, пялились тихонько и не в упор. Мы прошли сине-фиолетовый зал, стены из мертво-фиолетового камня, пол тоже, разве что другого оттенка, странного вида ниши и выступы, арочный свод, оттуда солнечный свет, и вся фиолетовость играет в зловещей красоте. Я ощутил эту нехорошую прелесть, даже недобрую, как будто услышал нашептывающий в ухо вкрадчивый голос о красоте зла, о сладости насилия, о преимуществах тех, кто преступил границу между Добром и Злом.

Темно-фиолетовый вход в другой зал приближался, как зловещий зев. Я ощутил дрожь по всему телу, но следом вступили в солнечное и светлое помещение, и я понял, что предыдущий зал просто пугал, не желал расставаться с теми, кто вообще-то почти готов, почти согласен принять установки насчет красоты Той стороны. Анфилада залов оборвалась, перед нами закрытая дверь, похоже, из золота, размерами с ворота в крепость, но украшенная дорого и очень изысканно, как произведение искусства. По обе стороны двое настолько громадных стражей в доспехах и с копьями, что я усомнился: настоящие ли, такого роста людей еще не встречал.

Два огромных светильника не только дают яркий свет, но и наполняют воздух изысканными ароматами. Я принюхался, в самом деле наполняют, а плюс еще и очищают от всяких неприятных запахов.

Ортенберг доложил коротко и властно:

— К Его Величеству по неотложному делу!

Стражи не шелохнулись, Ортенберг толкнул створки, я неторопливо перешагнул порог. Почудилось, что вошел в церковь. Стены расписаны летающими ангелами, если это ангелы, но по мне все, что летает и не слишком черное, — ангелы, много режущего глаза золота, в стенах неподвижные статуи то ли святых, то ли героев, а может, так раньше хоронили великих королей, масса горящих светильников, что заливают зал радостным светом яркого солнечного дня.

Король Гиллеберд весь в благородном серебре: легкая корона прижимает белоснежные волосы, те падают на плечи, даже ниспадают. Длинные сверкающие усы опускаются и опускаются, пока вот так, струясь и переливаясь блестками, незаметно не сливаются с роскошнейшей бородой, а та достигает пояса.

Нос длинный и нависает над верхней губой, первый признак возраста, ведь шнобели растут всю жизнь, но взгляд остр, а густые серебряные брови приподнялись с живостью, что говорит о прекрасной работе лицевых мускулов.

Перед ним в креслах не двое графов, как я решил, а целый десяток богато одетых придворных. Хотя, возможно, графов только двое, остальные — их вассалы.

Чуть в сторонке дремлет в кресле худой человек в великоватой для него тиаре и в епископской мантии.

Ортенберг остановился, даже дышать старается тише, я тоже поспешил сперва осмотреться, прежде чем действовать. В нашу сторону даже не покосились: Гиллеберд погружен в думы, а осанистый и дородный придворный в это время вещает:

— королевский Совет после долгих совещаний не нашел возможным удовлетворить просьбу барона де Клерма о признании его сыном и наследником его земель некоего Джонатана Блэксмита.

Несколько членов Совета кивнули, остальные хранили молчание, в помещении веяло холодком. Второй придворный, похоже, представляющий интересы престарелого барона де Клерма, вскочил.

— А что с владениями сэра де Клерма?

Первый придворный взглянул на него с недоумением.

— Естественно, земли остаются за бароном вплоть до его кончины, которая, как мы надеемся, последует очень не скоро. Корона помнит службу и преданность барона и желает ему здоровья и долгих лет жизни. Однако же после… да, после, все владения барона де Клерма отойдут… вернее, вернутся под власть короны.

Я видел на лицах членов Совета затаенное злорадство, а также ожидание, что хотя бы кусок от оставшихся бесхозными земель удастся урвать после кончины барона.

Епископ проснулся в нужном месте, перекрестился и сказал благочестиво:

— Перед Господом все равны. Барону следовало признать этого Джонатана своим сыном сразу после рождения, а не теперь…

Я спросил Ортенберга тихонько:

— А что случилось? Он ответил шепотом:

— Да все обычное. Разве барон мог знать, что два его взрослых сына погибнут, третий умрет от болезни, а четвертый утонет?… А новых детей заводить уже поздно… Вот и решил объявить наследником кого-то из внебрачных.

Я пробормотал:

— Ну… это знакомо. А почему все против?

Он раздвинул губы в печальной и циничной улыбке человека, много повидавшего и уже разуверившегося в человеческом благородстве:

— Одни потому, что у них самих в родословных не все в порядке, другие рассчитывают если не получить те земли целиком, то хотя бы отхватить кусок. К тому же здесь власть короля очень сильна, а то бы барон просто назвал своим наследником любого, кого захотел бы, — и дело с концом. Никто бы и не возразил!

— Ладно, — сказал я, — пора им заняться в самом деле делом!

Ортенберг вздохнул, лицо стало несчастным. Я кашлянул, привлекая к себе внимание, сделал несколько шагов вперед и отвесил учтивый поклон королю, а потом, подумав, добавил снисходительный полупоклон высокому собранию.

— Ваше Величество! Я ваш сосед, гроссграф Армландии, Ричард Длинные Руки. Явился с заверениями всевозможного уверения в дружественных чувствах и намерениях жить в мире и взаимопомощи!

Лицо короля Гиллеберда на миг застыло. В глазах метнулось запоздалое желание заткнуть мне чем-то рот, но я переиграл, успел сказать громко и четко. Все слышали, меня нельзя даже взять под стражу, я приехал сам. А еще я говорю о желании быть хорошим соседом, эти его советники тут же ухватятся за эти слова. Советники — люди осторожные, им слава завоевателей не нужна. Они крепят то, что есть, улучшают то, чем государство владеет. Если же и пытаются запустить щупальца в чужие королевства, то именно через торговые договоры, обязательства, долговые векселя… Наконец Гиллеберд выдавил:

— Гроссграф? Я не слышал, чтобы в Армландии появился гроссграф.

Вельможи задвигались, бросая на меня заинтересованные и в то же время ехидные ухмылки.

— Совет лордов, — сказал я, — в составе двенадцати наиболее могущественных и уважаемых сеньоров избрал гроссграфом именно меня.

— Даже двенадцати? — спросил он с сомнением. — Кто эти двенадцать?

Я перечислил всех, память держит имена и титулы легко, король мрачнел, советники указывали ему взглядами и движениями, что надо пригласить меня сесть, это же невежливо, унижающий гостя — унижает себя, наконец король буркнул:

— Среди этих имен я не услышал упоминания о сэре Хоффмане. Насколько я помню, он тоже не последний из лордов Армландии… Да вы садитесь, сэр Ричард. У нас не особенно с церемониями в узком кругу.

Я услышал в этом и зловещий намек, как насчет отсутствия церемоний, так и узкого круга. Мол, все, что здесь происходит, — не выйдет наружу, так что и жизнь твоя, гроссграф, зависит от того, сколько отдашь своего гроссграфства.

Я сел с довольной улыбкой спокойного и уверенного в благополучном разрешении дела человека.

— Граф Хоффман, — сказал я медленно, словно бы рылся в памяти, — он был против, что ничего не решало, один голос против двенадцати… К тому же граф Хоффман сейчас где-то в бегах…

Он спросил с недоумением:

— В бегах? Как это?

— Объединенные силы Армландии, — пояснил я, — взяли его замок и рассеяли в коротком сражении его войско. Сам Хоффман с десятком слуг успел убежать, но теперь эту фигуру, Ваше Величество, можно просто сбросить с шахматной доски. У него нет ни замка, ни земель, ни войска, ни влияния… Он сглупил, выступив против мнения двенадцати лордов, а это очень большая ошибка! Думаю, такой человек нигде не найдет поддержки. Нигде.

Советники зашушукались, на меня поглядывают осторожно и прощупывающе. Волны магии накатывают чаще, чем морские на берег, но с тем же успехом. Я сидел в раскованной, но почтительной позе, всем видом показывая, что уверен как в собственной мощи, так и в мудром и дружественном отношении короля державы, с которой граничу.

Король пожевал в глубокой задумчивости ус, глаза то и дело бросают на меня острый взгляд, но тот расшибается о мой нездешний доспех неприятия магии. Единственное, что я ощутил, король владеет хотя бы началами магии, а то и не только началами.

— Гм, — сказал он наконец, — что ж, раз так получилось неожиданно… то обсудим вчерне наши взаимоотношения.

Он щелкнул пальцами, сказал несколько быстрых слов на непонятном наречии, снова щелкнул пальцами. Между нами появился легкий столик, на тарелочках множество мелких пирожков и два кубка на высоких ножках изящной работы, инкрустированные мелкими драгоценными камешками.

— Спасибо, Ваше Величество, — ответил я, успев подавить в себе чувство изумления. — Это очень кстати, я проголодался в пути…

Он нахмурился, уязвленный, я мог бы раскрыть рот и смотреть в ужасе, но я быстро жру пирожки, сделал пару глотков вина, определив прикосновением кольца, что ни отравы, ни другого вредного зелья нет, с удовольствием похрустел слоистым пирожным, затем сосредоточился, представил глиняную чашку, которую сам когда-то делал, и, едва появилась в моих пальцах, тут же представил горячий ароматный кофе.

Король и советники округлили глаза. Я с великим удовольствием сделал глоток, горячий напиток бодрящей струей прокатился по пищеводу и сразу начал наполнять мышцы силой, а мозг очистил от следов усталости.

— Гм, — произнес Гиллеберд, он смотрел на меня внимательно и с некоторым опасением, — странный запах…

— Простите, Ваше Величество, — произнес я с раскаянием, — но мы так привыкли к чашечке кофе на десерт, что у меня это почти само собой…

Я создал вторую и подал королю. Тот принял с великим сомнением, советники сразу же придвинули головы. Ноздри их дергались, как у кроликов, я почти видел, как в мозгах бешено крутятся колесики, выискивая нужную информацию, но увы…

Гиллеберд, быстро прикинув все за и против, осторожно отхлебнул. Советники смотрели на монарха испуганными глазами. Он сделал второй глоток, прислушался к ощущениям. После третьего глотка лицо расплылось в сдержанной улыбке.

— Должен сказать, сэр Ричард, — произнес он, — ваш напиток хорошо прочищает мозги… И даже в руках прибавилось силы.

— Да пустяки, — отмахнулся я. — А какие у вас чудесные пирожки! Теперь тоже буду делать такие;

Я сосредоточился, и на моей пустой тарелке появились один за другим три пирожка. Я взял один, хотя уже налопался, откусил и запил глотком кофе.

Гиллеберд нахмурился, уязвленный, долго молчал.

Лицо его двигалось, я старался понять, о чем думает, потом сообразил, что, в свою очередь, пытается создать кофе, но, увы, для этого мало его просто попробовать. Это не стандартные пирожки, эти я знаю, из чего пекут, а что такое кофе — ни один маг не знает, даже не видел зерен и не предполагает, что с ними делать, как сорвать с ветки…

— И что же, — проговорил наконец Гиллеберд, — вы нам предлагаете?

Я улыбнулся как можно шире и дружелюбнее.

— То, чего мы все хотим больше всего на свете!… Нет, не баб, а мир и дружбу! Взаимовыгодную торговлю. Низкие пошлины, открытые рынки, безопасность на дорогах, щедрые инвестиции, защита прав торговли и добывателей.

Советники начали поглядывать на меня с одобрением. Гиллеберд перехватил их взгляды, нахмурился.

— Это понятно, — заявил он, чуть повысив голос. — Однако у нас в Армландии есть более глубокие интересы. Вообще-то самое разумное, что вы можете сделать, это принять наше высокое покровительство. Вы уже понимаете, что от Вексена вы слишком далеко… Случись что, Барбаросса вам не поможет.

Я светло улыбнулся.

— Ваше Величество, смею вас заверить, что любому захватчику в Армландии будет совсем не весело! Лорды моей страны отважны, замки их крепки и надежны. Понадобится целая армия, чтобы пройти Армландию всю, да и то в тылу останутся непокоренные замки. Не думаю, что где-то найдется сумасшедший…

Советники закивали, соглашаясь, что вторгаться в Армландию — сумасшествие. Побеждать нужно дипломатией, торговыми договорами, кабальными соглашениями, хитро составленными союзами…

Гиллеберд сказал раздраженно:

— Я имею в виду, что в составе моего королевства исчезли бы ненужные границы, таможенные сборы, а королевские войска сумели бы на всей территории обеспечить мир и безопасность всем без исключения!

Я почтительно поклонился.

— Очень мудрые слова, Ваше Величество. Я счастлив, что вы наш могучий и мудрый сосед, на которого будем и впредь смотреть с уважением и почтением. А также с радостью выслушивать советы и рекомендации!

Он поинтересовался с едва заметной угрозой в голосе:

— Советы?

— И рекомендации, — добавил я. — Мы ведь соседи, не так ли?…

Он помолчал, глядя на меня исподлобья. Я видел растущее раздражение, слишком неуступчив этот новоиспеченный гроссграф, но где же Хоффман, тот должен в таком случае явиться прямо к нему… или неудачливый вассал страшится показаться ему на глаза и планирует сам собирать войска для реванша?

Советники застыли, гроза приближается, я спокойно выдерживал грозный взгляд короля, по крайней мере с виду спокоен, а что трясусь внутри, никто не видит, так что не трясусь, я тверд и холоден…

Гиллеберд нахмурился:

— Ладно, мы так сразу не договоримся. Придется прервать нашу беседу на некоторое время…