"Око за око" - читать интересную книгу автора (Тeртлдав Гарри)

Глава 17

Сэм Игер ходил взад и вперед по вестибюлю военного госпиталя. Умеют ли местные врачи принимать роды? Большинство пациентов госпиталя — мужчины… Откуда у врачей необходимый опыт? Возможно, медики принимали роды у своих жен? Только на это и оставалось надеяться.

Из операционной донесся сдавленный крик. Игер так сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони, прикусил губу и ощутил во рту солоноватый вкус крови. Это кричала Барбара, изо всех сил стараясь вытолкнуть ребенка в мир. Ему ужасно хотелось быть рядом с ней, взять за руку, сказать, что все будет хорошо. (Пожалуйста, Господи, пусть все будет хорошо!) С другой стороны, он знал, что либо расстанется с завтраком, либо упадет в обморок, если увидит, как мучается его жена.

Он начал ходить еще быстрее, сожалея, что у него нет сигареты, чтобы хоть немного успокоиться и занять руки. В южной части Миссури ему удалось выкурить несколько трубок, там выращивали табак. Но как только он узнал, что Барбара должна со дня на день родить, он тут же вернулся в Хот-Спрингс. Роберт Годдард отпустил его — теперь Сэм перед ним в долгу.

Барбара вновь закричала, теперь уже громче. Мужчина не должен слышать, как мучается его жена. Но что ему оставалось делать — в операционную его не пускали, а достать где-нибудь бутылку виски и напиться… Нет, он не мог так поступить. Нужно оставаться здесь и набраться терпения. В некотором смысле сражаться даже легче. Во время боя опасность грозит ему лично, и у него есть возможность хотя бы частично контролировать ход событий. А сейчас он ничем не мог повлиять на происходящее.

Может быть, хуже всего было то, что он не слышал слов врачей и медицинских сестер, до него доносились лишь крики Барбары. Он не знал, должна ли она так кричать, все ли идет нормально или возникли осложнения? Никогда еще Сэм Игер не чувствовал себя таким беспомощным.

Он сел на жесткий стул и попытался расслабиться, словно ему предстояло выйти с битой против знаменитого подающего, способного швырять мяч с огромной силой. Он постарался отрешиться от всего, закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Сердце перестало колотиться с бешеной быстротой.

«Так-то лучше», — подумал он.

В следующее мгновение Барбара издала новый звук, нечто среднее между криком и стоном. Казалось, она пытается сделать огромное усилие — приподнять автомобиль, например. Сэм вскочил на ноги, забыв о бесплодных попытках расслабиться. Еще немного, и он превратится в мяч, посланный твердой рукой Хэнка Гринберга.

Барбара вновь и вновь издавала странный пугающий звук. Потом, примерно на минуту, наступила тишина.

— Пожалуйста, Господи, пусть с ней все будет в порядке, — пробормотал Сэм.

Он не умел молиться; обращаясь к Богу, он просто просил его о том, что ему больше всего хотелось получить.

И в следующее мгновение раздался пронзительный сердитый вопль, значение которого не вызывало сомнений: «что это за место и какого дьявола я здесь делаю?»

У Сэма подогнулись колени, но, к счастью, он стоял рядом со стулом, и неожиданно оказалось, что он сидит.

Вращающиеся двери распахнулись. Из операционной вышел врач, успевший снять марлевую повязку с лица; на белом халате виднелись следы крови. В одной руке он держал небрежно свернутую сигару, а в другой — самое маленькое существо из всех, что Сэму доводилось видеть. Врач протянул сигару Сэму.

— Мои поздравления, сержант, — сказал он. — У вас родился замечательный мальчик. Я его еще не взвешивал, но думаю, он потянет на семь с половиной фунтов. У него все пальчики на руках и на ногах и хорошие легкие.

И чтобы доказать его правоту, ребенок громко завопил.

— Б-б-б-б… — Сэм сделал глубокий вдох и заставил себя говорить внятно: — Как Барбара? С ней все в порядке?

— Она отлично справилась со своей задачей, — улыбаясь, ответил врач. — Вы хотите на нее взглянуть? — Когда Игер кивнул, доктор протянул ему ребенка. — Вот. Почему бы вам не взять своего сына?

«Своего сына».

От этих слов у Сэма вновь едва не подогнулись колени. Он засунул сигару в карман брюк и несмело протянул руки к ребенку. Врач показал ему, как следует держать младенца, чтобы головка не болталась, как рыба, вытащенная из воды.

Теперь он мог пройти через двери, которые совсем недавно были для него закрыты. В операционной пахло потом и уборной; сестра уносила ведро с какой-то гадостью. Да, процесс появления человека на свет выглядит не слишком привлекательно.

Сын пошевелился на руках Сэма, и тот едва его не уронил.

— Давай его сюда, — велела Барбара, лежавшая на операционном столе. — Мне показали его всего на пару секунд.

Голос ее звучал едва слышно. Да и выглядела она не лучшим образом. Лицо побледнело и осунулось, под глазами появились темные круги. Кожа блестела от пота, хотя в операционной было прохладно. Сэм решил, что если он сыграет два матча в один день при тридцатиградусной жаре и девяностопроцентной влажности, то будет выглядеть примерно так же.

Сэм показал Барбаре ребенка. Улыбка, появившаяся у нее на лице, на время прогнала усталость.

— Дай его мне, — попросила она, протягивая руки.

— Если хотите, можете его покормить, — сказал врач из-за спины Сэма. — Пожалуй, лучше не откладывать. Теперь мало искусственно вскормленных детей.

— Наверное, вы правы, — ответила Барбара. — До войны большинство моих приятельниц не кормили детей грудью. Бутылочки казались всем удобнее и гигиеничнее. Но теперь их негде взять… — Она сдвинула простыню, накрывавшую верхнюю часть ее тела.

На мгновение Сэма удивило, что она обнажила грудь перед доктором. Потом он посоветовал себе не быть идиотом. Не следовало забывать, что этот человек помогал их ребенку появиться на свет и для него не осталось никаких тайн.

Барбара приложила сына к груди. Малыш знал, что нужно делать. В противном случае люди давно бы вымерли, как динозавры. Мальчик тихонько причмокивал — совсем как теленок или поросенок на ферме, где вырос Сэм.

— Как вы решили его назвать? — спросил врач.

— Джонатан Филипп, — ответила Барбара.

Сэм кивнул. Не самое необычное имя — в честь его отца и отца Барбары, — но и не самое худшее. Если бы родилась девочка, они назвали бы ее Кэрол Паулетта, в честь своих матерей.

— Жаль, что мы не можем сообщить нашим родителям о рождении внука, — сказал Сэм и добавил: — Проклятье, неплохо бы сообщить им о нашей свадьбе или хотя бы о том, что мы живы. Я и сам не знаю, что стало с моими родителями; насколько мне известно, ящеры оккупировали Небраску в самом начале вторжения.

— А я бы хотела, — заявила Барбара, сев и обернувшись простыней, как тогой, — чего-нибудь поесть. У меня такое ощущение, будто две последние недели я копала траншеи.

— Никаких проблем, — заверил ее доктор.

И тут же в операционную вошла сестра и вкатила столик, на котором стояли тарелка с большим бифштексом и двумя печеными картофелинами, еще одна с тыквенным пирогом и две большие чашки. Показав на чашки, доктор извинился:

— Я знаю, в них должно быть шампанское, но мы налили вам наше лучшее домашнее пиво. Считайте, что это жертвоприношение войне. — И он подкатил столик поближе к Барбаре.

Поскольку жена продолжала кормить Джонатана, Сэм взялся за вилку и нож, иногда отрезая по кусочку мяса и для себя. Ему еще никогда не приходилось кого-нибудь так кормить. Барбара радостно улыбалась ему — для нее это тоже было в новинку. Она действительно сильно проголодалась, еда исчезла с тарелки с поразительной быстротой. Домашнее пиво, как доктор и обещал, оказалось вкусным и довольно крепким.

— Если алкоголь попадет в молоко, Джонатан, наверное, опьянеет?

— Вполне возможно, — ответил врач. — И будет крепче спать. Не думаю, что вас это огорчит.

«И как мы будем жить в одной комнате, — вдруг понял Сэм, — мужчина, женщина и ребенок». Впрочем, другие люди как-то справляются — значит, и у них все будет в порядке Потом он вспомнил, что ему необходимо вернуться в Миссури. Он решил, что это нечестно по отношению к ним с Барбарой, но не знал, что с этим можно сделать. Нет, не совсем так. Он знал. Знал, что ничего сделать нельзя.

Барбара закончила есть, и сестра унесла поднос. Сэм стал ждать, когда она вернется к Барбаре с креслом на колесиках, но потом сообразил, что из-за отсутствия электричества лифты не работают.

— Барбара не сможет подняться по лестнице, — запротестовал он.

— Она справится, — возразил врач. — Люди гораздо сильнее, чем кажутся на первый взгляд. Впрочем, мы не позволим ей подниматься по лестнице. Мы с вами, сержант, сумеем донести вашу жену.

И они решили эту задачу при помощи пожарной переноски, приспособленной для медицинских целей. Когда они поднялись на четвертый этаж, оба задыхались.

— Если бы не торжественность события, я бы предпочла подняться сама, — сказала Барбара

Она решила сама добраться до их с Сэмом комнаты. Правда, она с трудом ковыляла и так широко расставляла ноги, словно последние двадцать лет провела в седле.

Страха вышел из своей комнаты посмотреть, что делается в коридоре. Раскраска его тела оставалась неизменной — он все еще считал себя капитаном корабля. Для него не существовало официальной раскраски американского пленного. Он быстро подошел к сестре, которая держала на руках ребенка. Она невольно отступила на шаг, словно хотела защитить мальчика.

— Все в порядке, — быстро сказал Сэм. — Мы друзья. Пусть посмотрит на Джонатана.

Сестра с некоторым сомнением показала Страхе мальчика. Сэм заметил, что ящер смутился.

— Это тосевитский птенец? — спросил он на своем шипящем языке. — Маленький, а не Большой Урод. — И он широко открыл рот, радуясь собственной шутке.

Барбара ответила на его родном языке:

— Капитан, этой мой птенец, и он совсем не уродлив. — И она кашлянула в знак подтверждения.

Игер также кашлянул, показывая, что согласен со словами жены. С точки зрения грамматики предложение было построено несколько нестандартно, но Страха его понял.

— Семейные привязанности, — сказал Страха, словно напоминая себе. — Уверяю, я не хотел вас обидеть. По тосевитским меркам он настоящий образец красоты.

— О чем он говорит? — поинтересовался врач.

— Он утверждает, что у нас получился хорошенький ребенок, — ответил Сэм.

Он скептически относился к искренности Страхи, но ящер занимал слишком высокое положение, чтобы с ним спорить. К тому же — если не считать несколько преувеличенных представлений о собственных достоинствах и значимости, характерных для многих ящеров, — он был неплохим парнем.

— Ходить я могу, но стоять на одном месте трудно, — сказала Барбара по-английски. — Мне нужно прилечь.

Она с трудом преодолела последние метры и открыла дверь в комнату. Сестра последовала за ней с ребенком на руках.

Но прежде чем Барбара успела скрыться за дверью, появились Ристин и Ульхасс, пожелавшие взглянуть на ребенка. Они вели себя вежливее, чем Страха, но их явно распирало любопытство. Когда Джонатан открыл рот, чтобы закричать, Ристин воскликнул:

— У птенца нет зубов! Как он будет есть, если у него нет зубов?

Барбара закатила глаза.

— Если бы у ребенка были зубы, он не смог бы питаться моим молоком, — с чувством ответила она.

— Верно! Вы, тосевиты, сами кормите своих птенцов, — задумчиво проговорил Ульхасс. — Не сомневаюсь, что вы сделаете все необходимое для этого маленького — кстати, он самец или самка? — существа, выдающегося представителя своей расы.

— Спасибо, Ульхасс, — сказала Барбара, — но если мне придется простоять на ногах еще минуту, я превращусь в лежащего представителя своей расы.

И она вошла в комнату, которую они с Сэмом теперь будут делить с сыном.

Сестра внесла ребенка.

— Если потребуется какая-то помощь, позови меня, — сказала она и вручила ребенка Барбаре. — Удачи тебе, милая. — С этими словами она ушла, закрыв за собой дверь.

Сэму, несмотря на заверения сестры, вдруг показалось, что он, его жена и их ребенок остались единственными людьми во всем мире. Он вздохнул. Сумеет ли он справиться с такой ответственностью? Затем он сообразил, что задает бессмысленный вопрос. Ведь Джонатан и Барбара останутся здесь, а он вернется в Миссури.

Барбара положила Джонатана в кроватку, которую Сэм купил в комиссионном магазине в Хот-Спрингс. Колыбелька была совсем маленькой — хотя после ее появления в комнате стало не повернуться, — однако ребенок не занял и половины отведенного ему места. Барбара с тихим стоном опустилась на кровать.

— С тобой все в порядке, дорогая? — с тревогой спросил Сэм.

— Думаю, да, — ответила она. — Но я не уверена. Мне еще не приходилось рожать детей. Неужели я должна чувствовать себя так, словно по мне проехал паровой каток?

— Я знаю об этом еще меньше, чем ты, но если верить моей матери, именно так и должно быть.

— Хорошо. Мне хочется немного отдохнуть, пока ребенок спит, а потом, если он не проснется, я бы приняла душ. Благодарение небесам, источники дают нам горячую воду — никогда еще я не чувствовала себя такой грязной. Это была тяжелая работа.

— Я люблю тебя, милая. — Он наклонился и поцеловал ее в щеку, а потом повернулся и сурово погрозил пальцем Джонатану. — А ты, парень, помолчи немного. — Он рассмеялся. — Вот, я уже показываю нашему сыну, кто здесь босс.

— А это и так ясно — он. — Барбара закрыла глаза.

Сэм уселся на единственный стул, имевшийся у них в хозяйстве, а Барбара почти сразу заснула. Ее медленное, глубокое дыхание странным образом сливалось с быстрыми, неровными вдохами Джонатана. Ребенок спал беспокойно, постоянно ерзая, иногда принимался сосать простыни или одеяло. Периодически Игер подходил, чтобы на него посмотреть. Он пытался понять, на кого похож Джонатан, однако ни к какому определенному выводу так и не пришел. Ребенок казался ему каким-то сплющенным. Даже голова. Впрочем, врач и сестры ничего не сказали, значит, все в порядке.

Примерно через час Барбара потянулась и сказала:

— Он похож на маленького ангела, правда? Пойду, помоюсь. Постараюсь долго не задерживаться. Если он проснется, возьми его на руки.

Сэм об этом как-то не думал. Он собирался покинуть Барбару на неопределенный срок, но она женщина. Считается, что именно женщины должны ухаживать за детьми. А что он будет делать, если Джонатан заплачет?

Джонатан заплакал. С минуту он лежал тихо, пофыркивая и постанывая, а потом завыл, как сирена, предупреждающая о налете авиации. Сэм подхватил его на руки, стараясь поддерживать головку, как показал ему врач, и сразу обнаружил, что ребенок мокрый.

Рядом с колыбелькой лежала стопка пеленок; на комоде были приготовлены английские булавки. Сэм снял пеленку и обнаружил, что Джонатан не просто мокрый — к пеленке прилипла какая-то масса. Сэм захлопал глазами: почему она имеет зеленовато-черный оттенок? Он не знал, но решил считать это нормальным, пока его не убедят в обратном.

Он вырос на ферме и привык иметь дело с самой разной грязью. Сэм вытер сыну попку, отчего Джонатан завопил еще громче, сложил пеленку в виде треугольника и завернул в нее ребенка. Он умудрился уколоться только один раз, застегивая булавку, и посчитал это победой. Врач не сделал мальчику обрезание. Впрочем, Сэму его тоже не делали, поэтому он не стал тревожиться. Джонатан продолжал вертеться.

— Все в порядке, приятель, — сказал Сэм, покачивая младенца на руках.

Постепенно ребенок успокоился и заснул. Сэм осторожно положил его в кроватку. Мальчик не проснулся. Сэм чувствовал себя так, словно ему удалось поймать решающий мяч.

Вскоре вернулась Барбара.

— Он все еще спит? — воскликнула она, взглянув на ребенка.

Сэм показал эмалированное ведро, в которое бросил грязную пеленку.

— Я справился! — объявил он и вдруг вспомнил про Остолопа Дэниелса — интересно, что он сейчас делает?

В последнее время из Чикаго приходили обнадеживающие новости, однако там все еще шли тяжелые бои.

— Как жаль, что завтра тебе нужно возвращаться, — сказала Барбара, когда они укладывались в постель.

— Я бы и сам с удовольствием остался, — вздохнул Сэм, передавая жене подаренную врачом сигару — они курили ее по очереди. — Но я ничего не могу поделать. Нам еще повезло, что доктор Годдард вообще меня отпустил.

К тому моменту, когда он выполз из постели на следующее утро, Сэм уже сомневался в том, что ему не хочется уезжать. Теперь отъезд больше походил на спасение. Он предполагал, что Джонатан проснется ночью пару раз. Чего он никак не ожидал — судя по ее несчастному виду, Барбара тоже, — так это способности младенца будить их, не просыпаясь самому. Любой звук — легкое сопение или всхлипывание — моментально заставлял молодых родителей вскакивать с широко раскрытыми глазами. В большинстве случаев оказывалось, что они могли спокойно спать дальше.

Сэм медленно одевался. Ему казалось, что будто он попал на дно океана и на него давит толща воды. Барбара выглядела и того хуже.

— Господи, — хрипло пробормотал он, — как жаль, что у нас нет кофе.

— Да, я бы тоже не отказалась от чашечки, — вздохнула Барбара и с трудом улыбнулась. — И все же во всем есть свои плюсы — тебя не будет мучить похмелье, а я не стану тревожиться относительно твоей поездки. Нехватка спиртного пришлась кстати.

— Я уже забыл, когда в последний раз мучился от похмелья, — проворчал Сэм, обнял жену и улыбнулся. — И мне больше не мешает твой живот.

— Я все еще такая толстая… — ответила Барбара. — Надеюсь, что к твоему возвращению я похудею. — Она покачала головой. — Нет, не так, получается, что тогда я слишком долго тебя не увижу, а мне ужасно хочется, чтобы ты побыстрее вернулся. Я люблю тебя, Сэм, а Джонатану необходим отец.

— Да.

Ребенок спал. Игер поцеловал кончик пальца и провел им по щеке мальчика.

— Пока, приятель. — Он снова обнял Барбару. — До свидания, дорогая. Я тоже тебя люблю. — Вздохнув, Сэм выскочил из комнаты в коридор и торопливо зашагал к лестнице.

У него за спиной послышался повелительный голос Страхи:

— Я должен заявить, что вопли твоего птенца мешали мне спать. Не сомневаюсь, что от них страдали и другие самцы Расы, живущие на этом этаже. Как долго мы будем терпеть ужасную какофонию?

— Ну, около шести месяцев, — весело ответил Сэм. — Это примерно год по вашему календарю, не так ли? Пока. Я возвращаюсь в Миссури, подальше от шума.

И он начал быстро спускаться по лестнице, оставив за спиной недовольного капитана.

Георг Шульц крутанул пропеллер У-2. Пятицилиндровый радиальный двигатель Швецова сразу заработал. Из-за воздушного охлаждения он гораздо лучше чувствовал себя зимой, чем моторы других самолетов. Когда становилось особенно холодно, масло застывало, но сегодня погода была вполне приличной. Однако Людмила Горбунова не сомневалась, что зима еще преподнесет им немало неприятных сюрпризов.

Шульц быстро отскочил в сторону. Людмила отпустила тормоза, и «кукурузник» покатил по неровной взлетной полосе. Когда самолет набрал достаточную скорость, она потянула рычаг управления на себя, и самолет начал медленно набирать высоту. Всякий раз, когда она поднимала в воздух свой маленький биплан, у нее возникало ощущение, что если бы она раскинула руки в стороны и побежала, то и сама могла бы взлететь.

Воздушный поток от винта грозил заморозить щеки и губы — все остальное лицо было надежно укутано от холода. Людмила сделала широкий разворот и полетела на юг. Георг Шульц уже ушел. «Наверное, направился в постель к Татьяне», — насмешливо подумала Людмила. Но он прав: ей не на что обижаться. Она не хотела’ Шульца и испытывала облегчение — наконец он перестал к ней приставать.

Она промчалась над линией укреплений к югу от Пскова, которые с таким напряжением строило гражданское население прошлым летом. Солдаты в окопах махали ей руками. Как водится, нашлась пара идиотов, которые стреляли в нее, — они не верили, что в воздухе могут появляться люди. Людмила увидела несколько вспышек и даже услышала, как мимо просвистели пули.

— Вы думаете, я бабушка дьявола? — прокричала она.

Людмила почувствовала некоторое облегчение, хотя знала, что люди на земле ее не слышали. Иногда пули пролетали совсем близко от ее биплана, и Людмиле ужасно хотелось выпустить пару очередей по собственным окопам.

Наконец она оказалась над территорией, которую контролировали ящеры. Она максимально увеличила скорость, хотя прекрасно понимала, что «кукурузник» быстро летать не может. Кое-кто из ящеров принялся в нее стрелять, но пули ее не доставали. Нет, их ей бояться не следует. Однако Людмила прекрасно понимала, что ящеры немедленно сообщат о ее появлении по радио, а вражеские зенитки гораздо опаснее автоматов.

Миновав первую линию обороны врага, Людмила свернула на запад, потом на юг и вновь на запад. Затем она недолго летела в северо-восточном направлении. Опыт подсказывал, что только если траектория полета будет непредсказуемой, у нее появятся шансы благополучно вернуться домой.

В нескольких километрах к югу от передовых позиций ящеров она заметила конвой — несколько танков сопровождало колонну грузовиков, медленно катившую по грязной дороге. Теперь, когда на смену затяжным дождям пришел снег, дороги вновь стали проходимыми: грязь превратилась в ледяной наст.

Однако внимание Людмилы привлекло совсем другое: танки и грузовики двигались на юг, удаляясь от Пскова. В колонне она заметила артиллерию, самоходные установки, а также пушки, захваченные у Красной Армии и у немцев.

Она не стала подлетать к конвою слишком близко. На многих грузовиках были установлены пулеметы для стрельбы по низколетящим целям — ей следовало держаться от них подальше. Убедившись, что они действительно движутся на юг, Людмила на максимальной скорости полетела назад.

— Что они делают? — спросила она вслух.

Если бы не толстые кожаные перчатки и шлем, она бы почесала в затылке. Ей еще никогда не приходилось наблюдать такого крупномасштабного отступления ящеров.

Она промчалась над самыми кронами деревьев, ей вслед раздалось несколько выстрелов, но биплан уже был далеко. Людмила напряженно размышляла. После маневров за линией фронта она слегка потеряла ориентировку, но если она не ошиблась, то, пролетев немного на юго-восток, она окажется над другой дорогой.

Вот, все правильно! Как и большинство дорог, соединявших советские города, она не была заасфальтирована. Людмила уже не удивилась, увидев, что по ней движется большая колонна техники ящеров. И тоже на юг! Точнее, на юго-юго-восток, в соответствии с направлением самой дороги, ведущей в сторону Даугавпилса, раньше находившегося на территории Латвии. Два года назад Советский Союз присоединил к себе эти земли.

— И что же они задумали? — повторила Людмила свой вопрос, хотя уже знала ответ.

Отступают от Пскова или отводят войска для нанесения удара в новом направлении.

— Но почему? — задала она себе следующий вопрос.

Людмила не верила, что ящеры посчитали Псков неприступным. Наверное, решили нанести удар на другом направлении. Она не могла выяснить, где они готовят новый удар, впрочем, это и не входило в ее обязанности. Ее дело — доставить информацию тем, кто решает стратегические задачи.

Людмила уже в который раз пожалела, что на «кукурузнике» нет радиопередатчика. Она вздохнула, вспомнив, что на многих советских самолетах и танках также отсутствует радиосвязь. Конечно, страна экономит на производстве и установке радиопередатчиков; к тому же не нужно готовить радистов, умеющих обращаться с рацией. Безграмотного крестьянина не так-то просто приспособить к относительно сложной технике. Ну а проблемы, которые возникают из-за отсутствия связи, — что ж, всякий раз их как-то удается решить.

Когда «кукурузник» побежал по посадочной полосе, ее никто не встречал. Людмила никогда не возвращалась так быстро. Ей пришлось оставить самолет у самой опушки леса, чтобы ящеры не заметили его с воздуха. Оставалось надеяться, что враг сейчас занят другими проблемами.

— Ничего, — вздохнула Людмила, — тут ничего не поделаешь.

Она поспешила в город. К тому моменту, когда ей удалось добраться до Крома, она вспотела, летный комбинезон был очень теплым. Она наткнулась на Джорджа Бэгнолла, когда тот выходил на улицу.

— Что случилось? — спросил он по-русски.

Она тут же принялась рассказывать, сначала на русском, но потом, когда сообразила, что он не понимает, перешла на немецкий.

— Мне необходимо срочно повидать генерал-лейтенанта Шилла и советских командиров, — закончила Людмила свой сбивчивый рассказ.

Немецкий язык хорошо подходит для срочных сообщений. Даже если тебя не слишком хорошо понимают, настроение передается безошибочно. Бэгнолл кивнул.

— Да, им нужно поскорее узнать новости, — согласился англичанин, положил руку ей на плечо и повел Людмилу за собой.

Они быстро прошли мимо часовых и вскоре оказались в штабе.

Людмила рассказала о том, что видела, на смеси русского и немецкого языков, которую использовала в разговоре с Бэгноллом. Александр Герман переводил с русского на немецкий для Шилла и с немецкого на русский для Николая Васильева. Все командиры пришли в возбуждение. Васильев стукнул кулаком по столу.

— Мы можем отбросить их от нашего города! — закричал он.

— Мы уже и так ведем наступательные операции, — возразил Шилл. — Нам необходимо понять, куда они направляются — и зачем? Нужна информация. Я организую дополнительные вылеты авиации. — Он потянулся к полевому телефону.

Командиры не станут принимать серьезных решений, пока не получат дополнительной информации, — это показалось Людмиле весьма разумным. Они с Бэгноллом оставили Шилла и партизанских вожаков обсуждать ситуацию и вышли на улицу.

— Вы правильно сделали, что вернулись так быстро, — заметил Бэгнолл. — Вы показали, что у вас много… — Он никак не мог вспомнить подходящее слово ни на русском, ни на немецком.

Людмила решила, что он имеет в виду инициативу. Она пожала плечами.

— Так требовали обстоятельства. — И только после того, как слова прозвучали, она сообразила, что поступила необычно для советского солдата.

«Ты делаешь то, что тебе приказали, и ничего другого. И тогда у тебя не будет неприятностей».

Она успела заметить, что немцы требовали больше инициативы от своих младших офицеров. Относительно англичан она не могла сказать ничего определенного.

— Das ist gut, — сказал Бэгнолл, а потом повторил по-русски: — Хорошо.

Людмила решила, что он одобряет проявление инициативы.

Как и большинство советских граждан, она с недоверием относилась к этому понятию. Как сохранить равноправие, если одни люди будут расталкивать других?

Но когда они вышли из темных коридоров Крома на улицу, она забыла об идеологических проблемах. Пока она рассказывала о своем полете, солнце выглянуло из-за туч, и его лучи отражались от снега, выкрасив весь мир ослепительно белой краской. Было не слишком тепло — вот уже несколько месяцев стояли холода, — но красота зимнего пейзажа завораживала.

Должно быть, Бэгноллом владели схожие чувства.

— Вы не хотите прогуляться вдоль реки?

Людмила взглянула на него краешком глаза. Да, он определенно верит в инициативу. Она улыбнулась.

— Ну, почему бы и нет? — ответила она.

Может быть, она питает слабость к иностранцам — что может легко сойти за подрывную деятельность. Потом она покачала головой. Нет, Георг Шульц — иностранец, однако ее от него тошнит. Возможно, ей просто нравятся культурные мужчины? В Советском Союзе их почти так же трудно отыскать, как иностранцев.

Река Пскова замерзла, тут и там виднелись пробитые во льду дыры, возле которых пристроились рыбаки. Некоторым удалось поймать по несколько щук и лещей — рыба лежала рядом на льду, чтобы все могли полюбоваться на их трофеи.

— Рыба здесь остается свежей всю зиму, — заметил Бэгнолл.

— Да, конечно, — ответила Людмила.

Потом она сообразила, что в Англии зимы, должно быть, совсем не такие суровые, как в Советском Союзе.

Через некоторое время он остановился и посмотрел на противоположный берег реки.

— Что это за церковь? — спросил Бэгнолл.

— Кажется, она называется церковь Святых Козьмы и Дамиана в Примостье, — ответила Людмила. — Но это я должна задавать вам вопросы — ведь вы пробыли в Пскове гораздо дольше меня.

— Вы правы, — ответил он и смущенно рассмеялся. — Но это ваша страна, я подумал, что вы должны знать такие вещи. Я слишком легко забываю, что Англию можно бросить в любом месте Советского Союза и она там просто потеряется.

Людмила кивнула.

— После прихода ящеров я несколько раз летала в Швецию, Данию и Германию. — Она не стала говорить, что ее пассажиром был Молотов. — Они показались мне такими маленькими и такими… прибранными. Здесь так много земли, что мы сами не знаем, как с ней поступать. А в других странах все иначе.

— Да, вы правы, — ответил Бэгнолл. — У нас обычно проблема состоит в том, чтобы найти подходящий участок земли для реализации своих замыслов. — После короткого колебания он рассмеялся. У него был приятный смех; даже когда Бэгнолл смеялся над собой, он делал это искренне. — Оказался рядом с хорошенькой девушкой, а сам веду разговоры о церквях и земле. Наверное, я старею.

Людмила посмотрела на него. Он всего на несколько лет старше, чем она, но…

— Вас еще рано отправлять в мусорный ящик, — заявила она.

Людмила не знала, как это звучит по-немецки, и ей потребовалось немало времени, чтобы объяснить смысл своих слов на русском. Нечто похожее происходило, когда Бэгнолл подыскивал перевод для слова «инициатива».

Когда Бэгнолл ее понял, он вновь рассмеялся и сказал:

— Тогда будем считать, что меня заставила так себя вести молодая огненная кровь. — И он обнял ее за плечи.

Когда Георг Шульц пытался ее лапать, Людмила всегда ощущала желание сбросить его руки, ей казалось, что он сейчас сорвет с нее одежду и повалит на землю. Бэгнолл не производил такого впечатления. Если она скажет «нет», он ее послушается. «Да, мне нравятся культурные мужчины», — подумала Людмила.

И поскольку она чувствовала, что может сказать «нет» в любой момент, она промолчала. Бэгнолл осмелел настолько, что наклонился и поцеловал ее. Она позволила его губам коснуться своих, но не ответила на поцелуй.

Шульц бы ничего не заметил, а даже если бы и заметил, ему было бы все равно. Однако Бэгнолл ощутил ее сомнения.

— Что-то не так? — спросил он. Людмила ничего не ответила, и он задумался. Потом стукнул себя по лбу ладонью, Людмила уже видела у него этот жест. — Какой же я идиот! — воскликнул он. — У вас кто-то есть.

— Да, — ответила она. В некотором смысле он не ошибся, хотя время, проведенное с Генрихом Ягером, измерялось часами, а еще они обменялись несколькими письмами.

Затем, к собственному удивлению и смущению, Людмила разрыдалась.

Когда Бэгнолл погладил ее по плечу, в его жесте не было ничего сексуального. Впрочем, когда кто-то кажется тебе привлекательным, ты всегда прикасаешься к нему со смешанными чувствами. Но он старался ее утешить.

— Что случилось? — спросил Бэгнолл. — Ты не знаешь, что с ним?

— Да, не знаю, — ответила она. — Я вообще ничего не знаю.

Она посмотрела на его длинное лицо и увидела, что англичанин встревожен. Она бы никогда не стала рассказывать свою историю соотечественнику. А с иностранцем чувствовала себя в безопасности. Всхлипывая, мешая немецкие слова с русскими, Людмила рассказала Бэгноллу о том, что так долго от всех скрывала. К тому моменту, когда она закончила, у нее возникло ощущение, будто ее переехал поезд.

Бэгнолл потер подбородок. Пальцы коснулись щетины: с лезвиями для бритья и горячей водой в Пскове было тяжко. Английский пилот что-то сказал по-английски. Людмила ничего не поняла. Увидев вопрос в ее глазах, он вновь перешел на смесь немецкого и русского:

— Вы ничего не делаете легко, не так ли?

— Верно. — Она внимательно посмотрела ему в лицо, пытаясь понять, о чем он думает.

Задача оказалась непростой. Правду говорят об англичанах: они не посвящают других в то, что происходит у них в душе. По крайней мере, он не назвал ее предательницей и шлюхой за то, что она делила постель с немцем, когда они встретились в Берхтесгадене. А это уже немало.

— Значит, вы должны знать, что чувствует красавица Татьяна, — он назвал ее «die schone Татьяна», и Людмила не смогла сдержать улыбки, — когда встречается с Георгом Шульцем.

— Не исключено, хотя я сильно сомневаюсь, что она мне посочувствует. — Она посмотрела Бэгноллу в глаза. — Теперь вы знаете, почему я не могу, не хочу — как это говорится? — начинать роман с вами.

«О чем ты думаешь? Твое лицо так же невозмутимо, как у Молотова».

— Да, теперь я понимаю, — ответил Бэгнолл.

В его голосе появилась грусть. Людмила почему-то почувствовала удовлетворение, хотя минуту назад сама сказала, что не хочет быть его любовницей. Тщательно подбирая слова, он продолжил:

— Наверное, ваш немец — хороший человек, если ему удалось завоевать вашу любовь.

«Ваш немец».

Людмилу вновь захлестнуло чувство вины. Даже после полутора лет союза с нацистами против ящеров она не могла забыть вероломного нападения гитлеровской Германии. Но все остальное… Людмила встала на цыпочки и поцеловала Бэгнолла в колючую щеку.

— Спасибо вам, — прошептала она.

Он смущенно улыбнулся.

— Если вы будете так поступать, я быстро забуду о своих благородных намерениях.

— С вами я готова рискнуть.

Существовало религиозное понятие, над которым Людмила, никогда не верившая в Бога, всячески посмеивалась. Однако теперь, впервые в жизни, она поняла, что такое отпущение грехов. И не важно, что это сделал англичанин, а не священник. Учитывая ее неверие в Бога, так даже лучше.

Тип, который зарабатывал на жизнь, показывая навозных жуков, говорил так быстро и взволнованно, что Нье Хо-Т’инг с трудом его понимал.

— Им понравилось, понравилось, говорю я вам! — восклицал он, заглатывая очередной стакан самшу — крепкого, трижды очищенного напитка, который делали из гаоляна — просяного пива. — Они заплатили мне в три раза больше, чем я рассчитывал, и предложили выступить еще раз в любое удобное для меня время. — Он посмотрел на Нье с пьяной благодарностью. — Большое вам спасибо за то, что организовали мое выступление.

— Хоу И, я счастлив, — важно ответил Нье Хо-Т’инг. — Я готов делать все, что доставляет удовольствие маленьким чешуйчатым дьяволам. — Он улыбнулся. — Потому что они платят мне, и моя жизнь становится очень приятной.

Хоу И засмеялся громким пронзительным смехом. Он вылил в свой стакан последние капли из кувшина и поднял палец, чтобы показать, что хочет еще. Вскоре девушка принесла ему новый кувшин. Он был настолько пьян, что похлопал ее по заду, чтобы выказать свою благодарность. Девушка скорчила гримасу и торопливо удалилась. Она была доступной, но ей не нравилось, когда это всячески подчеркивали.

Нье не стал возражать, когда Хоу налил себе еще стакан самшу. Таверна — она называлась Та Чу Канг: «Большая винная бочка» — находилась всего в двух кварталах от дома, где он снимал комнату, но здесь он представлялся не стойким противником чешуйчатых дьяволов, а их сторонником, который имеет немалый вес и постоянно ищет способы их ублажить. Благодаря связям Народно-освободительной армии с людьми, служившими у чешуйчатых дьяволов, он имел возможность убедительно играть свою роль.

Таверна Та Чу Канг отличалась от других мест, где появлялся Нье, не только тем, что здесь он изображал приспешника чешуйчатых дьяволов. «МО Т’АН КУО ШИН», — гласил плакат, украшавший стену: «Здесь не говорят о политике». Нье ухмылялся всякий раз, когда смотрел на него. Во время революции любые речи носят политический характер. Ниже висел плакат меньшего размера, подтверждающий эту мысль.

«ПОЖАЛУЙСТА, ДЕРЖИ СВОЙ БЛАГОРОДНЫЙ РОТ ЗАКРЫТЫМ».

Над стойкой красовались еще две надписи: «ПЛАТИТЕ ТОЛЬКО НАЛИЧНЫМИ» и «ЗДЕСЬ НЕ КОРМЯТ В КРЕДИТ».

— Маленькие дьяволы хотят, чтобы я выступил еще раз, — сказал Хоу И. — Кажется, я вам уже говорил? Один из них так и сказал, когда я собрал своих жуков и собрался уходить. Вы можете организовать еще одно представление?

— Мой друг, я могу даже больше, — ответил Нье. — Знаешь, что мне удалось выяснить? Маленькие чешуйчатые дьяволы хотят снять на пленку представления, в которых участвуют животные — например, твое выступление, — чтобы иметь возможность показывать их далеко отсюда, где у них нет таких шоу. Перед тем как отправиться к чешуйчатым дьяволам, зайди ко мне, я дам тебе специальную камеру. С ее помощью ты сможешь сделать картинки, тут работает какое-то волшебство — невежество мешает мне понять, какое.

Хоу И уставился на него, а затем склонил голову — и чуть не упал лицом на столик.

— Вы слишком щедры. Я недостоин такой чести. Нье знал, что Хоу прикидывается.

— Чепуха, — возразил он. — Маленькие чешуйчатые дьяволы потребовали именно тебя. Разве я мог сказать «нет» моим хозяевам, зная, какое удовольствие они получают от твоего шоу?

— Замечательно, замечательно, — залепетал Хоу И. — Я ваш раб до конца жизни.

Еще немного, и по его лицу покатятся пьяные слезы.

— Но помни, — предупредил Нье, — перед следующим представлением ты должен прийти ко мне с ящиком, в котором ты хранишь насекомых, и я установлю в нем камеру. Ты должен вести себя так, словно тебе ничего не известно о ней; маленькие дьяволы хотят, чтобы твое представление шло как обычно.

— Я выполню все ваши указания, как достойный сын повинуется уважаемому отцу. — Хоу И захихикал, рыгнул, и его голова опустилась на стол.

Через несколько мгновений он уже храпел.

Нье посмотрел на него, пожал плечами и оставил деньги за самшу, которое они пили. Он вышел из «Большой винной бочки» и углубился в лабиринт пекинских улочек.

Факелы, свечи, светильники — изредка попадались даже электрические фонари — ярко освещали переулки. Нье применил все известные ему трюки, чтобы убедиться, что за ним нет хвоста, после чего направился в дом, где снимали комнаты коммунисты.

В столовой он нашел Хсиа Шу-Тао. К облегчению Нье, его помощник ужинал в одиночестве. Нье постоянно тревожился, что одна из уличных девок, которых Хсиа то и дело приводил с собой, окажется агентом чешуйчатых дьяволов, Гоминьдана или даже японцев. Хсиа не хватало осмотрительности в таких вопросах.

Перед ним стояли кувшин с самшу, родной брат сосуда, из которого угощался Хоу И, тарелки с сухим печеньем и мясными пельменями, маринованными маленькими крабами и желеобразным салатом из медуз. Увидев Нье, Хсиа позвал его:

— Присоединяйтесь к моему пиру. Здесь хватит на двоих.

— С удовольствием, — ответил Нье, жестом попросив девушку принести ему чашку и палочки для еды. — Что вы празднуете?

— Вы знакомы с Янг Чи-Ай, мышиным человеком? Маленьким чешуйчатым дьяволам понравилось его представление, и они хотят его повторить. Он говорит, что они не осматривали клетки с мышами. Мы легко сможем засунуть туда бомбу. — Хсиа сделал большой глоток самшу. — Ох, хорошо.

Нье налил себе чашку крепкого напитка. Но прежде чем выпить, он съел пару сухих печений и маринованного краба.

— Хорошая новость, — заявил Нье, поднимая чашку. — Хоу И, владелец шоу с навозными жуками, сказал мне то же самое. Мы сможем пронести бомбы в жилища чешуйчатых дьяволов; тут у меня нет сомнений. Хитрость состоит в том, чтобы заставить чешуйчатых дьяволов пригласить всех одновременно, чтобы мы смогли нанести им максимальный урон.

— Конечно, — хрипло рассмеялся Хсиа. — Нам не удастся использовать этот трюк дважды. Мне даже жаль глупцов с навозными жуками, мышами и другой гадостью. Однако мы должны делать свою работу. — И он демонстративно стряхнул с рукава несуществующую грязь.

Хсиа считал людей, устраивающих представления с животными, расходным материалом вроде патронов и бомб. Нье также готов был ими пожертвовать, но сожалел о том, что они погибнут. Дело революции требует жертв, несчастные простофили должны умереть, но Нье всегда помнил о пролитой им крови. Хсиа такие вещи не беспокоили.

— Кроме того, мы должны позаботиться о надежных часовых механизмах для бомб, — заявил Нье. — Нужно, чтобы взрывы произошли почти одновременно.

— Да, да, бабушка, — нетерпеливо ответил Хсиа. Похоже, он успел немало выпить. — У меня есть приятель, который торгует с японцами. Он утверждает, что у них полно часовых механизмов и они не знают, куда их девать.

— Готов поверить, — кивнул Нье.

После вторжения маленьких чешуйчатых дьяволов в Китай японские войска к югу от марионеточного штата Маньчжурия распались на отдельные партизанские отряды. В отличие от партизан-коммунистов они не пользовались поддержкой местного населения. Слишком жестоко обращались японские солдаты с китайцами.

Но у японцев была развитая промышленность, которая производила сложную технику для своих войск. Китайцам приходилось ее просить, брать взаймы, покупать или воровать. Раньше они многое получали от англичан, американцев и русских, но сейчас обе капиталистические и братская социалистическая республика отчаянно сражались за выживание. В результате японцы остались единственным источником сложного военного снаряжения.

— Как жаль, что чешуйчатые дьяволы не подождали еще одно поколение, прежде чем предпринять свое империалистическое вторжение, — заметил Нье. — Распространение техники по всему миру в сочетании с революционным прогрессом сделало бы их поражение быстрым и неизбежным.

Хсиа Шу-Тао потянулся палочками к пельменям, однако у него дрогнула рука. Кажется, он слишком увлекся поглощением самшу.

— Мы победим их в любом случае, — провозгласил Хсиа. — А потом расправимся с проклятыми восточными карликами из Японии и с Гоминьданом, а также со всеми, кто встанет у нас на пути. — Он снова попытался поймать пельмешку, и на этот раз ему сопутствовал успех. Отправив добычу в рот, Хсиа быстро прожевал ее и проглотил. — Вот так!

Нье хотел прочитать ему лекцию о разнице между неизбежностью исторического события и легкостью его свершения, но решил, что его усилия будут напрасны. Сейчас Хсиа не нужны лекции. Лучше вылить ему на голову ведро холодной воды.

Хсиа роскошно рыгнул. На его лице появилось выражение пьяной хитрости.

— Ты думаешь, Лю Хань получит обратно своего ублюдка? — спросил он, дыша парами самшу прямо в лицо Нье Хо-Т’ингу.

— Я не знаю, — ответил Нье.

Как и любая научная доктрина, историческая диалектика рассматривала движение масс; поступки отдельных индивидуумов значения не имели. Хсиа широко ухмыльнулся и задал следующий вопрос:

— Ты побывал внутри ее Нефритовых Врат?

— Не твое дело! — резко ответил Нье. Откуда Хсиа узнал, что Нье ее хочет? Ему казалось, что он вел себя сдержанно, — однако Хсиа догадался.

— Значит, нет, — расхохотался Хсиа.

Посмотрев на красную нахальную физиономию Хсиа Шу-Тао, Нье решил, что помощнику мало холодной воды. Треснуть его потом ведром по башке было бы совсем неплохо.

Кирел стоял рядом с Атваром и изучал расположение пехоты и бронетехники Расы. На мгновение он отвел один из глазных бугорков от карты и посмотрел на главнокомандующего.

— Благородный адмирал, наш план должен сработать, в противном случае… Кирел замолчал.

— Я знаю, — ответил Атвар. Он действительно все прекрасно понимал, и напоминание Кирела вызвало раздражение. — Если духи Императоров прошлого посмотрят на нас с одобрением, мы раз и навсегда покончим с Дойчландом.

Кирел ничего не ответил, но обрубок его хвоста слегка дрогнул. Атвар тоже не сумел скрыть своей тревоги. Он прекрасно понимал, о чем думает его подчиненный: еще совсем недавно — хотя кажется, что с тех пор прошли века, — он обещал раз и навсегда разбить Британию. У них ничего не вышло. Да, Британия понесла большие потери, но еще сильнее пострадала Раса, а британцы продолжали войну.

— На этот раз все будет иначе, — настаивал на своем Атвар. — Наши тыловые подразделения гораздо лучше подготовились к предстоящей операции, чем во время вторжения на зловонный остров Британия. — Он вновь повернулся к карте. — Вместо того чтобы доставлять самцов и технику по воздуху, мы будем действовать из наших укрепленных районов во Франции и Польше. Мы зажмем их с двух сторон и уничтожим всех Больших Уродов, которые окажутся посередине.

— Так полагают специалисты по оперативному планированию, — сказал Кирел. — Они должны доказать свою способность внести вклад в общее дело. Если бы действительность соответствовала расчетам компьютеров, эта операция наверняка получилась бы успешной. Но как часто, благородный адмирал, реальность на Тосев-3 соответствовала предсказаниям компьютеров?

— Нам известны ресурсы дойчевитов, — сказал Атвар. — Мы даже внесли поправку на то, что у них может оказаться новое оружие — улучшенный вариант того, чем они обладали раньше. Когда имеешь дело с Большими Уродами — как ты совершенно правильно сказал, — следует рассчитывать на самое худшее. В любом случае получается, что мы должны их разбить.

— А учитывают ли расчеты ужасную погоду в Дойчланде в это время года?

Кирел принялся нажимать на клавиши. В углу экрана тут же появилось изображение Дойчланда, получаемое со спутника, — на картинке было хорошо видно, что бесконечные снежные бури движутся на восток, в сторону Польши. Затем изображение на экране сменилось мрачным ландшафтом, напоминающим огромную морозильную камеру.

— Наши самцы и оборудование не смогут действовать в оптимальном режиме в таких условиях.

— Верно. Однако мы многому научились во время прошлой зимы, — не сдавался Атвар. — Кстати, холод отрицательно сказывается и на действиях дойчевитов. Эффективность их отравляющих газов в холодную погоду падает. Кроме того, нам удалось разработать фильтры, которые позволяют защитить экипажи танков и бронемашин от отравляющих веществ. Таким образом, можно рассчитывать на увеличение эффективности и подъем морали в войсках.

— Если не считать того, что пехоту, как и прежде, трудно заставить покинуть бронетранспортеры, чтобы они исполняли свой долг на открытой местности, — напомнил Кирел.

Атвар с сомнением посмотрел на своего заместителя. После неудачной попытки Страхи захватить власть Кирел сохранял ему верность. В отличие от Страхи он не собирался пускаться в авантюры. Более того, он пытался застраховаться, высказываясь против новой кампании. Но его консерватизм — качество, восхищавшее большинство самцов Расы, — мог вызвать недовольство разочарованных командиров кораблей и офицеров. У Атвара возникло немало проблем, связанных с последствиями военных операций против Больших Уродов. Когда он размышлял о том, что необходимо принимать во внимание политические аспекты неудач в отношениях с самцами Расы, ему начинало казаться, что он не выдержит такой нагрузки.

— Посмотрим, чего мы добьемся в случае удачи, — предложил Атвар. — После поражения Дойчланда весь северо-запад основной континентальной массы окажется у нас в руках. Мы получим стратегические опорные пункты для будущего наступления против Британии как для авиации, так и для пехоты. Кроме того, большая часть войск, воевавших с дойчевитами, освободится для нанесения атакующих ударов в других местах. Да и значимость психологического воздействия на другие тосевитские не-империи нельзя сбрасывать со счетов.

— Полностью согласен с вами, благородный адмирал, — ответил Кирел. — Но, как гласит пословица, чтобы вылупился птенец, нужно сначала получить яйцо.

Обрубок хвоста Атвара завибрировал.

— Давайте не будем играть словами, капитан, — холодно отозвался он. — Каков ваш совет: отказаться отданного плана или попытаться его осуществить? Сформулируйте свою позицию.

— Я не стану вам возражать, недосягаемый командующий флотом, — ответил Кирел, автоматически приняв позу повиновения. — Я просто ставлю под сомнение методы и время, выбранные для достижения максимальных результатов для Расы. Разве я не трудился изо всех сил над созданием данного плана?

— Верно.

Атвару не хотелось соглашаться, но Кирел был прав. Он не мог предъявить своему заместителю никаких претензий. Кирел держал свои выводы и возражения при себе. Вздохнув, Атвар пошел на компромисс:

— Во всем виноват Тосев-3, капитан. Все, что хоть как-то связано с этой проклятой планетой, получается не так, как планировалось.

— Благородный адмирал, здесь я с вами полностью согласен, — сказал Кирел. — Как только мы засекли радиосигналы, нам следовало понять, что все прежние выкладки оказались неправильными.

— Но мы их лишь подкорректировали, — возразил Атвар. — А нужно было полностью пересмотреть исходный план вторжения.

— И все же, — с некоторым удивлением проговорил Кирел, — мы еще можем победить, несмотря на то что от прежних планов пришлось отказаться.

Большие Уроды — в чем Атвар, к своему ужасу, успел многократно убедиться — спокойно отказывались от осуществления одних планов и тут же придумывали новые — или вообще действовали без всякого плана. Для представителей Расы подобный подход абсолютно неприемлем. Система, организация, рассмотрение всех возможных вариантов — Раса успешно существовала в течение ста тысячелетий, заставив попутно еще две расы почитать Императора. Отказ от привычных принципов таил в себе серьезные опасности. Установленная система действий обычно являлась оптимальной; отклонения приводили к ухудшению положения. Раса не умела мыслить, находясь в состоянии жесткого давления извне: скоропалительные решения, принимаемые самцами, обычно оказывались неверными. И Большие Уроды успешно пользовались их ошибками.

Атвар убрал с экрана карту предстоящей кампании против Дойчланда. На ее месте появился подробный план городских кварталов, находившихся на другом материке.

— Ты прав, мы еще можем победить, — продолжал Атвар. — Здесь, в Чикаго, нам удалось приостановить отступление, к которому нас вынудили американские тосевиты, когда началась зима. Сейчас мы вновь перешли в наступление. Если ничто не изменится, к концу зимы город будет в наших руках.

— Да, — ответил Кирел. — Но даже если мы одержим здесь победу, цена будет слишком высокой. Мы уже потеряли много самцов, бронетранспортеров и танков.

— Верно, — печально согласился Атвар. — Но ввязавшись в сражение за Чикаго, мы не можем отступить. Если мы оставим город, тосевиты решат, что мы пасуем, встречая ожесточенное сопротивление. Мы потеряли слишком много самцов в сражении за Чикаго; на карту поставлен наш престиж. И в случае победы мы многое выиграем.

— И тут вы правы, благородный адмирал, — согласился Кирел. — Нельзя отступать, ввязавшись в крупное сражение. Но если бы мы предвидели количество потерь, то не стали бы пытаться захватить Чикаго. — Он с шипением вздохнул. — На Тосев-3 именно такое решение часто выглядит самым правильным.

— Но не всегда, — возразил Атвар. — И у меня есть дополнительные причины считать, что покорение Чикаго будет успешно завершено. Где-то на территории не-империи, носящей название Соединенные Штаты, скрывается прежде грозный капитан Страха. — Голос Атвара наполнился презрением. — Пусть негодяй увидит могущество Расы, которую он предал. Пусть оценит, к чему ведут попытки восстания против меня и предательство. И когда наступит время нашего триумфа, мы свершим правосудие. На Тосев-3 его имя для колонистов навсегда останется символом предательства.

Раса обладала долгой памятью. Когда Атвар сказал «навсегда», он имел в виду именно это. Атвар вспомнил про Воргнила, который попытался убить Императора шестьдесят пять тысяч лет назад. Его имя сохранилось как символ позора. После завершения покорения Тосев-3 имя Страхи встанет рядом с именем Воргнила.

Мордехай Анелевич шагал по улице с таким видом, словно наслаждался утренней прогулкой. Поскольку стояли холода, на нем была надета меховая шапка с опущенными ушами, две пары шерстяных брюк, красноармейская шинель, валенки и толстые варежки. Пар от дыхания вырывался изо рта и тут же оседал кристалликами льда на бороде и усах, но он шагал так, словно цвела весна в Париже, а не лютовала зима в Лодзи.

На улице встречались и другие пешеходы. Кто-то должен работать — даже когда ужасно холодно. Люди либо игнорировали погоду, либо шутили.

— Холоднее, чем моя жена после разговора со своей матерью, — сказал какой-то мужчина приятелю.

Оба рассмеялись, окружив себя облачком пара.

На улицах Лодзи попадались и ящеры. Полицейские, которые поддерживали порядок в городе, выглядели еще более несчастными и замерзшими, чем большинство людей, встреченных Мордехаем. Ящеры пытались освободить проезжую часть от пешеходов, но стоило им отогнать одних, как тут же появлялись другие. Разумеется, люди нарочно действовали на нервы захватчикам. Анелевич надеялся, что ящеры ни о чем не догадаются. В противном случае могли возникнуть серьезные осложнения.

Наконец ящерам удалось расчистить улицу, и танковая колонна двинулась дальше. Самцы выглядывали из люков, а персонал бронетранспортеров казался еще несчастнее тех ящеров, которым приходилось болтаться под открытым небом. Да и вид у них был дурацкий: ящер в шапке из волчьей шкуры с завязками под нижней челюстью напоминал одуванчик, расставшийся со своими семенами.

Четыре танка, три бронетранспортера… семь танков, девять бронетранспортеров… пятнадцать танков, двадцать один бронетранспортер… Анелевич потерял счет грузовикам, но их число было пропорционально бронированной технике, которую они сопровождали. Когда колонна прошла, он негромко присвистнул. К западу от Лодзи ящеры готовят серьезную операцию. Не нужно быть Наполеоном, чтобы понять, что они задумали. К западу от Лодзи находится… Германия!

Продолжая насвистывать, он отправился на площадь Балут, где находился рынок, и купил капусту, репу и немного пастернака, а также пару куриных лап. Суп из лапок получается наваристым, хотя мяса на них почти нет. Если вспомнить, чем приходилось питаться в Варшаве… от мыслей о супе с мясом — с множеством овощей — Мордехаю сразу захотелось есть.

Он завернул свои покупки в кусок ткани и понес обратно на пожарную станцию на улице Лутомирской. Его кабинет находился наверху, рядом с убежищем, где люди прятались, когда нацисты сбрасывали на Лодзь бомбы, начиненные газом. Если бы они узнали то, что стало известно Мордехаю, они бы начали обстрел на час раньше.

Он начал писать черновик письма от имени Мордехая Хаима Румковского для представления властям ящеров, в котором просил выдать угля для обогрева здания. Ему совсем не нравилось, что приходится рассчитывать на сомнительное милосердие ящеров, но Румковскому иногда удавалось получать топливо, так что игра стоила свеч. Румковский просил топливо у Гиммлера и иногда получал его. Пока он мог быть большой рыбой в маленьком водоеме еврейской Лодзи, он готов унижаться перед большими рыбами из больших водоемов.

Люди входили и выходили из здания пожарной станции. Прошлой ночью сестра Берты Флейшман родила ребенка; вместе со всеми остальными Анелевич произнес благодарственную молитву. И хотя люди по-прежнему рвали друг друга на части, у них продолжали рождаться дети. И он не знал, что это — полный идиотизм или вечная мудрость жизни.

Наконец пробило три часа. В это время менялись смены на центральной телефонной станции. Анелевич снял трубку и подождал, пока оператор соединит его с хозяйкой госпожой Липшиц. Мордехай предупредил ее, что задержится на работе и вернется домой поздно. Она отнеслась к его сообщению спокойно. Анелевич вновь поднял трубку, сказал, что ему нужен офис Румковского. Задав несколько ничего не значащих вопросов относительно запроса на уголь у ящеров, он повесил трубку.

Бормоча себе под нос, Анелевич поднял трубку в третий раз. Когда оператор ответил, лицо Анелевича прояснилось.

— Это ты, Йетта? — спросил он. — Как ты провела утро, дорогая?

— Саул? — спросила она, как было условлено между ними.

Йетта — не настоящее имя. А настоящего Мордехай попросту не знал; он даже никогда не видел «Йетту». Чем меньше ему известно, тем меньше он сможет рассказать, если попадет в лапы ящеров.

— Послушай, любимая, мне нужно поговорить с пекарем Мейером. Ну, ты знаешь — его пекарня находится рядом с площадью Балут.

— Я попытаюсь тебе помочь, — ответила Йетта. — У нас возникли кое-какие трудности, так что это может занять некоторое время. Пожалуйста, прояви терпение.

— Для тебя, дорогая, я готов на все, — ответил Анелевич.

«Балут» был кодом для Бреслау, ближайшего крупного города, находившегося в руках ящеров. Если бы Анелевич хотел поговорить с Познанью, то назвал бы заведение на улице Пржелотна. Считалось, что телефонная связь с Бреслау прервана, однако существовали тайные, проложенные под землей провода, соединявшие территорию, находившуюся в лапах ящеров, с городами, которые удерживали немцы. Воспользоваться линиями было непросто, но люди вроде Йетты знали, как это делается.

Мордехай надеялся, что она справится. Он не хотел звонить в Бреслау, но другого выхода не видел. Нацисты, будь они прокляты, должны знать, что ящеры замышляют против них нечто очень серьезное. Ящеры вели себя лояльно по отношению к Польше, поскольку рядом находилась Германия. Если Гитлер и его команда прекратят сопротивление, ящерам незачем будет заигрывать с поляками.

«Проклятье, как приходится рассуждать!» — разозлился Анелевич.

Вскоре, гораздо быстрее, чем он рассчитывал, в трубке раздался голос:

— Bitte?

Связь была не слишком хорошей, но слова удавалось разбирать.

— Магазин пекаря Мейера? — спросил Мордехай на идиш, надеясь, что нацист на другом конце провода в курсе дела.

Он был в курсе и ответил без малейшей задержки:

— Ja. Was willst du? — Да. Что ты хочешь?

Анелевич знал, что «du» демонстрирует оскорбление, а не знак дружеской близости, но сдержал гнев.

— Я хочу сделать заказ, который намерен получить позже. Мне нужно, чтобы вы испекли пятнадцать булочек с черной смородиной, двадцать один пирожок с луком и много хлеба. Нет, я пока не могу сказать, сколько буханок; уточню позднее. Вы все поняли? Да, пятнадцать булочек со смородиной. И сколько я буду должен?.. Мейер, ты gonif, впрочем, ты и сам это знаешь. — И он повесил трубку, изобразив страшную обиду.

Со стороны двери послышался голос:

— Делаешь заказы?

— Точно, Нуссбойм, — ответил Мордехай, надеясь, что его голос звучит спокойно. — Я хочу как следует отпраздновать рождение племянницы Берты. Ведь это тот случай, когда не следует жалеть денег, не так ли?

Теперь ему придется пойти к Мейеру и купить все, о чем шла речь.

В комнату вошел Давид Нуссбойм. Он был на несколько лет старше Анелевича и вел себя так, словно у того лишь одна забота — вытирать свой сопливый нос. Нахмурившись, Нуссбойм заговорил с ним, как профессор с глупым студентом.

— Я скажу тебе, что думаю. Ты мне лжешь — на самом деле ты отправил закодированное сообщение. И есть только один вид кода, который ты можешь использовать, — да и адресат не вызывает сомнений. Я уверен, что ты пошел в услужение к Гитлеру.

Анелевич неспешно поднялся на ноги. Он был на три или четыре сантиметра выше, чем Нуссбойм, и воспользовался этим преимуществом, чтобы взглянуть на него сверху вниз.

— А я думаю, — с угрозой проговорил он, — что, если ты и дальше будешь болтать насчет услужения Гитлеру, тебе придется лизать мне задницу.

Нуссбойм потрясение уставился на младшего товарища. Никто с ним так не разговаривал с тех пор, как ящеры вытеснили немцев из Лодзи. За полтора года он привык быть большой шишкой. К тому же Нуссбойм знал, что местные власти его поддерживают. В удивлении отступив на шаг, он вздернул подбородок и ответил резко:

— На твоем месте я бы вел себя скромнее. Я тут поспрашивал немного, господин Мордехай Анелевич, — о, да, мне известно твое настоящее имя! Кое-кто в Варшаве с удовольствием перекинется с тобой парой слов. Я уж не говорю о своих друзьях здесь, которых обманула твоя деятельность в Лодзи. Но если ты намерен вернуть нацистов в Польшу…

— Не дай бог! — искренне воскликнул Мордехай. — Но я не хочу, чтобы ящеры оставались в Германии, а ты не хочешь увидеть другую сторону монеты.

— Я хочу смерти Гитлера. Я хочу смерти Гиммлера. Я хочу смерти Ганса Франка. Я хочу, чтобы все нацистские ублюдки с эсэсовскими нашивками отправились на тот свет, — прокричал Нуссбойм. — Только так можно отомстить за то, что они сделали с нами. Я бы задушил их собственными руками, но если ими готова заняться Раса, я не возражаю.

— А что будет потом? — осведомился Анелевич.

— А мне плевать, — ответил Давид Нуссбойм. — Месть нацистам для меня важнее всего.

— Неужели ты не понимаешь, что ошибаешься? — с отчаянием спросил Мордехай. — Когда ящеры расправятся с немцами, кто остановит их? Кто помешает им делать все, что они пожелают? Если тебе известно мое настоящее имя, ты должен знать, что я работал вместе с ними. Они об этом и не вспомнят — у ящеров одна задача: навсегда поработить человечество. Когда они говорят «навсегда», они имеют в виду не тысячу лет, как безумец Гитлер. Навсегда! Кроме того, ящеры совсем не безумцы. Если они победят сейчас, второго шанса у нас не будет.

— И все же они лучше, чем немцы, — стоял на своем Нуссбойм.

— Подумай, Давид, конечно же, выбор не прост. Мы должны… — Не меняя выражения лица и продолжая говорить, Анелевич изо всех сил ударил Нуссбойма в живот.

Он рассчитывал выиграть схватку первым же ударом, но не попал в солнечное сплетение. Нуссбойм застонал от боли, но не сложился пополам, а бросился на Мордехая. Они упали на пол, с грохотом опрокинув стул, на котором сидел Анелевич.

Мордехаю не раз приходилось вступать в бой, но тогда у него в руках была винтовка и он видел врага сквозь прорезь прицела. А сейчас Нуссбойм пытался его задушить. К тому же противник оказался сильнее, чем он предполагал. В очередной раз он убедился в том, что далеко не все враги — трусы и ничтожества.

Нуссбойм попытался ударить его коленом в пах. Анелевич успел подставить бедро. Не слишком благородный прием, но он и сам пытался провести его несколько мгновений назад.

Они оказались возле стола Мордехая, дешевой хлипкой конструкции из сосны и фанеры. Мордехай собрался стукнуть Нуссбойма головой о стол, но тот успел подставить руку.

Со стола упала тяжелая стеклянная пепельница. Анелевич и сам не знал, зачем принес ее. Он не курил. К тому же табака в Польше практически не было.

Сейчас она могла пригодиться. Они с Давидом Нуссбоймом потянулись к ней одновременно, но рука Мордехая оказалась длиннее. Он схватил пепельницу и ударил Нуссбойма по голове. Давид застонал, но продолжал сопротивляться, пришлось стукнуть его второй раз. После третьего удара глаза Нуссбойма закатились, и он потерял сознание.

Анелевич с трудом поднялся на ноги. Его одежда порвалась в нескольких местах, из носа капала кровь, а еще у него было такое ощущение, будто он только что выбрался из бетономешалки. В дверном проеме столпились люди.

— Он собирался донести на меня ящерам, — прохрипел Анелевич. Нуссбойм едва его не задушил.

Берта Флейшман деловито кивнула.

— Я боялась, что так и будет. Как ты считаешь, с ним следует покончить?

— Мне бы не хотелось, — ответил Мордехай. — Евреи не должны больше умирать. Он неплохой человек, просто у него неверные представления о ящерах. Мы сможем его отсюда убрать?

Она вновь кивнула.

— Ему придется отправиться на восток. У меня достаточно друзей среди коммунистов, они помогут переправить его в Россию — там у него не будет возможности разговаривать с ящерами.

— А какая судьба ждет его в России? — спросил Анелевич. — Его вполне могут отправить в Сибирь.

Он хотел пошутить, но по серьезному выражению лица Берты понял, что такую возможность исключать нельзя. Он пожал плечами:

— Чему быть, того не миновать. Так у него будет шанс уцелеть — иначе нам придется его прикончить.

— Давайте вынесем его отсюда, — распорядилась Берта, а потом негромко добавила: — Тебе следует исчезнуть, Мордехай. Далеко не все, кто симпатизирует ящерам, столь же откровенны, как Нуссбойм. Тебя могут выдать в любой момент.

Он прикусил губу. Да, Анелевич прекрасно понимал, что она права. Но от мысли, что снова нужно пускаться в путь, придумывать легенду, искать партизанский отряд, ему стало не по себе. Он ощутил, как в лицо подул холодный ветер.

— Прощай, Лодзь. Прощай, дом, — пробормотал он, берясь за ноги Нуссбойма.