"Раб своей жажды" - читать интересную книгу автора (Холланд Том)

Выдержки из «С винтовками в Радже» (продолжение) В КАЛИКШУТРУ

Я знал, что мои люди без труда вынесут марш-бросок, и на следующее утро мы выступили в путь в хорошем расположении духа. Однако я не забыл позаботиться о прикрытии тыла. Самый быстроногий из моих солдат был послан назад с депешей Памперу и его полку, где им предписывалось продвигаться как можно быстрее. Еще двум людям я поручил охранять верхнюю часть дороги. Оставшиеся семь солдат сопровождали меня, и с ними был доктор Элиот. Он сказал, что нам понадобится проводник, ибо путь трудный, и что он доведет нас до Калибарского перевала, то есть до ворот в саму Каликшутру. Я выдал ему армейский револьвер, и он вначале отказался, сказав, что никогда им не воспользуется, но, в конце концов, внял моим настояниям. Я был рад его обществу, ибо он крепкий мужик, а тропа воистину оказалась очень коварной. Как я уже упоминал, я слыл довольно хорошим охотником, и в свое время мне довелось повидать джунгли, но ничто не могло сравниться с теми лесами, через которые нам пришлось прорубаться. Природа не могла создать более действенной преграды, и мной стало овладевать очень странное чувство, что обычному человеку просто не место здесь. Назовите это солдатским суеверием, назовите чем хотите, но у меня вдруг возникло дурное предчувствие касательно того, что лежит впереди. Естественно, я не показывал вида, но все равно что-то меня тревожило — опасность я нюхом чуял, поскольку немало поохотился на тигров и другую крупную дичь и научился доверять своим инстинктам. А сейчас мы вышли на самую опасную дичь — на человека! — поэтому в любое время удача могла отвернуться от нас, и мы из охотников превратились бы в добычу.

Весь день мы провели в трудном походе. И лишь к ночи джунгли стали реже. Наконец, когда я устало взобрался на очередной уступ, Элиот, стоявший рядом, указал вперед.

— Видите вон тот утес? — прошептал он. — С него открывается отличный вид на Калибарский перевал.

Я взглянул в указанную им сторону и увидел дорогу, круто вьющуюся вверх по склону горы. Она была открыта, но именно по ней нам предстояло следовать, ибо с другой стороны перевала горы вздымались к небесам сплошной скалистой стеной высотой в сотни футов. А на самом верху этого скального образования, очевидно, находилось плато.

Элиот тоже смотрел туда.

— Каликшутра за вершиной, — сказал он.

— Господи, неужели? — проговорил я. — Тогда мы вляпались. Более подходящего места для засады я в жизни не видал.

И действительно, в тот же миг тишину джунглей разорвал выстрел. Я повернулся и нырнул в подлесок — впереди замаячили какие-то фигуры, словно духи среди деревьев. Мои люди открыли огонь, и фигуры стали падать. Наша стрельба была быстра и смертоносна. Вскоре русские исчезли из поля нашего зрения — были убиты или бежали. Джунгли замерли в своей тиши, как и раньше.

Мы продолжали продвигаться вперед, к дороге на Каликшутру, но не прошли и полумили, как на нас опять напали. Правда, мы снова успешно отбили налет и двинулись дальше. Вскоре мы добрались до плоской и открытой площадки, где горная дорога подходила К джунглям, и я понял, что если мы посмеем сделать хоть еще один шаг, то угодим прямо в западню. Я осмотрелся. По обочинам дороги высились обломки скал, и я приказал своим людям занять позицию за ними. Но не успели солдаты проделать это, как воздух прорезал нечеловеческий вопль.

— Боже мой, — пробормотал Элиот.

Из тьмы, словно из-под земли, возникла цепь людей — с бледными лицами, с глазами, как точки яркого, жгучего света. Я привел в готовность свое войско и рявкнул: «Огонь!». Раздалась смертельная трескотня, и семеро противников упади навзничь в пыль.

— Огонь! — повторил я, и вновь мы пробили брешь в их рядах.

Но они шли и шли. Было видно, как из темноты поднимаются все новые и новые фигуры: положение становилось весьма напряженным. Я бегло окинул взглядом противника и заметил, что позади всех стоит русский в чалме и принюхивается к воздуху. Он ничего не говорил, во солдаты безоговорочно подчинялись каждому его жесту, и я сразу понял, что это командир. Я склонился вперед и заговорил с рядовым Хаггардом, лучшим стрелком среди нас. Хаггард прицелился, среди скал эхом прокатился звук выстрела, и русский в чалме, зашатавшись, упал. Сразу же нападающими овладела неуверенность.

— Пальни в него еще разок, — приказал я Хаггарду, вскакивая на ноги. — Бей их, ребята!

С криками мы бросились в атаку. Противник дрогнул и моментально рассеялся. Вскоре остались лежать лишь трупы убитых. И снова воцарилась тишина. Дорога вновь оказалась в наших руках.

Я знал, что передышка будет лишь временной, а поэтому первой моей задачей было выставить часовых. Тем временем Элиот ходил среди убитых, убеждаясь, что среди них не осталось тех, кто мог бы нуждаться в его помощи. Вдруг он замер на месте и подозвал меня.

— Этот еще жив, — сказал он, — хотя и не знаю каким образом.

Я подошел к доктору. Тот стоял на коленях над стройным человеком в чалме, командиром. Русский был дважды ранен в живот, и кровь фонтанчиками хлестала из жутких ран. В руках Элиота тело офицера выглядело чрезвычайно хрупким, и я тоже сначала не поверил, что этот человек еще жив. Я наклонился ниже и заглянул раненому в лицо. И тут же присвистнул, вскричав:

— Боже мой!

Передо мной лежал не мужчина, а женщина, и к тому же хорошенькая. Лицо ее было бледным, оно казалось почти прозрачным, и до меня вдруг дошло, что я никогда не видел женщины и наполовину столь прекрасной. Даже Элиот, которого я считал довольно хладнокровным типом, похоже, был восхищен этой женщиной, но все же в ней присутствовало что-то отталкивающее, что-то неописуемое, отвратительное. Красота и ужас смешались, так что сквозь ее привлекательность проглядывало нечто адское. Прочитав этo, вы решите, что я просто перегрелся на солнце… Что ж, было действительно очень жарко, но думаю, что моим инстинктам, проверенным в боях, все же можно доверять. Я сдвинул чалму женщины, и длинные черные волосы рассыпались по моей руке. Увидев блеск разных побрякушек, я отшатнулся, потому что сразу узнал их — они были точь-в-точь похожи на украшения на шее идола. Я нагнулся пониже и вгляделся, но тут наша пленница открыла глаза, глубокие и большие, — такие глаза считаются эталоном красоты на Востоке. Однако взгляд их обжигал как огонь, и, заглянув в них, я почувствовал, что меня бросило в дрожь, столь полны они были ненавистью и дьявольской силой.

Я вскочил на ноги.

— Спросите, кто она, — приказал я.

Элиот что-то прошептал, но глаза ее вновь закрылись, и женщина ничего не ответила.

Я взглянул на рваные раны у нее в боку.

— Вы можете спасти ее?

Элиот покачал головой:

— Повторяю, я не могу ничего сделать. Эта женщина должна была умереть на месте.

— Так почему ж она не умерла? Может, что-нибудь связанное с вашими белыми кровяными клетками?

Он пожал плечами:

— Возможно. Однако, заметьте, на ее лице нет признаков слабоумия, которые я бы обязательно увидел, будь у нее эта болезнь, и которые, кстати, явственно проступают на лицах других солдат… Не знаю, как и поступить. Дам ей опиума, но что еще можно сделать?.. Чувствую себя довольно беспомощным, должен вам признаться.

Я оставил его за врачебными хлопотами и, всматриваясь в лица мертвецов, задумчиво побрел среди тел убитых, обеспокоенный словами Элиота. Не в пример своему командиру, солдаты были явно русские, но чересчур рыхлого сложения, с кожей белой, как воск. Я вспомнил человека, который схватил меня за ногу позапрошлой ночью — его лицо было такое же бледное, до того как я разнес его череп вдребезги. О, сколь мертвен был взгляд его глаз! Элиот прав — у русских были лица слабоумных, у всех до единого, кроме, конечно, проклятой бабы с прожигающим насквозь взглядом. Я начал размышлять об этой болезни, о том, сколь заразной она может оказаться на деле. Но я не мог позволить себе погружаться в раздумья и сел в круг своих солдат, разделить с ними шутки и кружку с чаем. Они заслужили передышку — день был жестокий, и один лишь Господь ведает, что ждет завтра. Я заглянул на вьющуюся впереди дорогу. Чем больше я изучал ее, тем меньше она мне нравилась. Двинувшись дальше, я проявлю глупую, никому не нужную браваду. Я подумал, может быть, нам стоит подождать Толстяка Пампера и его людей, однако мне не терпелось разведать лежащие впереди земли и еще раз как следует потрепать засевших там русских. Вспомнил я и о нашей пленнице. Кем бы или чем бы она ни была, женщина может оказаться полезной заложницей… Я поднялся и, пожелав своим людям доброй ночи, вернулся к Элиоту, который все еще сидел у необычной пациентки.

— Ну так что? — спросил я. — Жить будет?

По его лицу, казалось, пробежала тень.

— Взгляните, — ответил он и откинул одеяло.

Глаза пленницы были по-прежнему закрыты, но на губах ее играла слабая улыбка, а щеки налились румянцем. Элиот поправил одеяло и, встав, перешел на другую сторону от костра, где, как я заметил, неподвижно лежало второе тело.

— Кто это? — поинтересовался я.

Элиот нагнулся, отбросил одеяло, и я узнал рядового Комптона, хорошего парня, который всегда мог служить олицетворением крепкого здоровья. Но сейчас кожа его невероятно побелела, прямо как у русских, а взгляд открытых глаз казался остекленевшим и мертвым.

— Взгляните-ка, — предложил Элиот и начал расстегивать рубашку пациента.

На груди Комптона виднелись царапины, причем раны набухли и вздулись, как жилы. Я взглянул в глаза Элиота.

— Что это с ним? — спросил я. — Что?

— Не знаю.

— А это оцепенение… взгляд его глаз? Черт побери, Элиот, это же ваша зараза!

Он поглядел на меня и медленно кивнул головой.

— Где он ее подцепил?

— Я уже говорил вам — не знаю.

Признание в собственном невежестве, похоже, причиняло ему боль. Он посмотрел через пламя костра на тело пленницы.

— Я полагаю, она, возможно, тоже заражена, — сказал он, махнув рукой в сторону женщины. — Кожа ее очень холодная, с некоторым бледным оттенком, но все первичные признаки болезни отсутствуют. Может быть, она — носитель, передает болезнь, но сама остается незараженной. Хотя проблема в том, что я даже не знаю, как распространяется заболевание.

Он вздохнул и взглянул на раны на груди бедняги Комптона. Казалось, он вот-вот скажет что-то, но, передумав, Элиот вновь уставился на пленницу.

— Буду следить за ней, — произнес он, — за ней и за Комптоном. Не беспокойтесь, капитан. Оставьте меня с пациентами, а если что-нибудь случится, я сразу поставлю вас в известность.

— Но, ради Бога, прошу, — проговорил я, — не дайте ей умереть. Если бы мы только смогли заставить ее заговорить… Она может знать другой путь на этот чертов утес.

Элиот кивнул. Снова он, вроде бы, хотел что-то сказать, но слова и во второй раз словно застряли у него в горле. Я пожелал доктору доброй ночи и оставил его за осмотром лица Комптона и вытиранием испарины со лба бедняги-солдата.

Нам обоим было о чем подумать. Я почувствовал, что мне надо выкурить добрую трубочку, сел и закурил. Но, видимо, я устал больше, чем думал, ибо даже с трубкой из верескового корня в зубах почувствовал, что мои веки опускаются. Не успел я осознать этого, как сознание мое погасло, словно свет.

Мне снился очень странный сон. Это было необычно для меня — я снов не вижу, но этот сон весьма смахивал на явь. Мне приснилось, что женщина, наша пленница, находится рядом со мной. Я стоял словно в трансе, пригвожденный к месту, и сжимал в руке револьвер, но в то же время, глядя ей в лицо, чувствовал, как мои пальцы на рукоятке револьвера медленно разжимаются. Револьвер упал на землю, и это брякание вывело меня из транса. Я огляделся и понял, что я на бруствере и противник волнами прорывается сквозь наш огонь. Мои люди падали один за другим, и выло ясно, что скоро их окончательно растопчут. Я должен им помочь, расставить их у стен, иначе нас сметут и уничтожат весь полк! Но я не мог пошевелиться, и это было ужаснее всего — меня буквально заморозил взгляд женщины, поймал, как муху в паутину. Она засмеялась. Я снова огляделся и увидел, что все мертвы… мои люди… противник… все, кроме меня. Даже женщина рядом со мной была мертва, и все же она двигалась, обходя меня, как голодная пантера. Со всех сторон ко мне тянулись мертвецы. Глаза их были идиотски вытаращены, и тела… белые, холодные, как могила. Я почувствовал, как меня тащат вниз мягкие, холодные руки. Я увидел Комптона. Его лицо прижалось к моему. Он открыл рот, и чудовищная жадность вдруг вспыхнула в его глазах. Его губы задвигались в сосущих движениях, как пара голодных улиток. Я знал, что он собирается насытиться мною. Губы коснулись моей щеки, и… я проснулся от того, что Элиот тряс меня.

— Мурфилд, — в отчаянии вскричал он, — вставайте. Они ушли!

— Кто? — вскочил я. — Женщина?

— Да, — сказал Элиот, странно поглядев на меня. — Вам она приснилась?

Я в изумлении уставился на него:

— Что за черт, откуда вы знаете?

— Потому что мне она тоже приснилась. Но это не самое худшее, — добавил он. — Комптон тоже ушел.

— Комптон? — переспросил я.

Не веря, я пристально смотрел на Элиота. Шок от сообщенных им новостей оказался столь велик, что я наорал на беднягу доктора. Он же, выслушивая мои гневные тирады, молча изучал меня внимательным взглядом, склонив голову набок, отчего стал еще больше похож на ястреба.

— Вы закончили орать? — уточнил он, когда мой гнев в конце концов иссяк.

Я ответил не сразу, сначала взглянул на горные вершины и дорогу, ведущую к ним сквозь гималайскую ночь.

— Пропал британский солдат, — медленно проговорил я, сжимая кулаки, — один из моих солдат, Элиот. Черт побери, теперь я точно не отступлюсь. Они не заставят меня поджать лапки.

Элиот воззрился на меня и долгое время ничего не отвечал.

— Вы понимаете, — сказал он наконец, — что если мы продолжим движение по этой дороге, то нас просто-напросто сметут?

— А у нас есть какой-то иной выбор?

Элиот без слов повернулся и пошел к утесу. Я последовал за ним. Он выглядел как человек, борющийся со своей совестью, и я был не так уж расстроен, чтобы не заметить этого. Вскоре он остановился и повернулся лицом ко мне.

— Мне не следовало говорить вам этого, капитан…

— Но вы собираетесь?

— Да. Потому что иначе вы точно погибнете.

— Я не боюсь смерти.

Элиот слабо улыбнулся:

— Не беспокойтесь, вы, скорее всего, все равно погибнете.

Затем его улыбка пропала, и он указал на стену гор за перевалом. Горы вздымались так высоко, что я едва мог разглядеть их вершины.

— Вон там лежит еще один путь наверх, — пояснил он.

Этот путь был, по-видимому, тропой паломников.

— Тропу называют Дурга. Это одно из имен богини Кали, и переводится оно как «трудный подступ». Очень верное название. Брамины очень ценят эту тропу и говорят, что человек, который сможет преодолеть ее, достоин взглянуть на саму Кали. Только величайшие из аскетов взбираются здесь, только те, кто очистился за десятилетия покаяния и медитации. Когда они достигают совершенства, то восходят на утес. Многим это не удается, и они возвращаются — именно от них я узнал о трудности этого пути. Но немногим, очень немногим, это удается. И когда они достигают вершины… — Он помедлил. Им открывается Истина.

— Истина? А это что за чертовщина?

— Мы не знаем.

— Что ж, если браминам удается добыть Истину, то почему бы и нам не попробовать?

Элиот еле уловимо улыбнулся:

— Потому что, капитан, они никогда не возвращаются.

— Что? Никогда?

— Никогда. — Улыбка Элиота погасла, и он снова обратился к вздыбившимся горам. — Так что, вы все еще хотите идти туда?

Воистину напрасный вопрос! Естественно, я сразу же принялся готовиться к походу. Я выбрал самого опытного из своих людей, рядового Хаггарда, и самого крепкого силача, старшего сержанта Каффа; остальных оставил следить за проходом и дожидаться старины Пампера, который, как я надеялся, должен был довольно скоро появиться здесь со своим войском. За несколько часов до рассвета я и мой маленький отряд выступили из лагеря. Мы пробирались к дальней стороне перевала — сначала по скалам, а потом, когда утес стал круче, по ступенькам, вырубленным в голом камне.

— Брамины говорят, — сказал Элиот, — что эти ступеньки длятся примерно четверть пути. Дальше будет проще.

С трудом мы полезли вверх. Ступеньки были вырублены грубо и зачастую представляли собой всего-навсего зацепки в скале, иногда совершенно исчезая. Икры мои начало сводить судорогами, и после пары часов такого пути мне подумалось, что из браминов, наверное, вышли бы отличные солдаты, ибо таких тренировок не пожелаешь никому! Я остановился перевести дух, и Элиот указал на лежащий впереди уступ, по которому вились ступеньки.

— Последний рубеж, — крикнул он. — Считайте, худшее позади. Дальше к плато пологий подъем.

Но, ради всех святых, до этого пологого подъема надо было еще добраться. Уже практически рассвело, но здесь, на унылом открытом месте, ветер рвал и метал, намереваясь скинуть нас в бездонную пропасть, разверзшую свою темную пасть под нашими подгибающимися ногами. Это было весьма суровое испытание, и только я подумал, что хуже, пожалуй, и быть не может, как вдруг услышал крик. Он был очень слаб и вскоре утонул в свисте ветра. Я напрягся, и Элиот, шедший следом, тоже приник к скале. Ветер утих, и мы услышали второй крик, донесшийся со стороны перевала. Но разглядеть, что там творится, мы не смогли — мешал выход скальных пород, который мы пересекали. Кровь во мне заледенела;

продолжать путь, думая только о том, за что зацепиться, куда поставить носки сапог, думать о себе, а не о своих людях — все это было наихудшим из мучений. Хотя, надо признать, раздавшиеся внизу крики подстегнули меня, и я стад двигаться быстрее. Достигнув безопасного места, я вышел на тропу, вьющуюся по скале, и глянул в ущелье. Дно его было не настолько далеко, чтобы не были видны наши палатки. Кроме того, близился рассвет, с каждой минутой становилось все светлее. Можете представить мое волнение, когда я обнаружил, что внизу не видно ни одного из моих солдат. Никакого намека на движение. Никакого признака человеческого присутствия.

Я продолжал всматриваться, насколько мне позволяло зрение, но, похоже, мои люди просто растаяли в воздухе. Я вспомнил об услышанных криках и, признаюсь, заподозрил самое худшее. Такие же опасения терзали и рядового Хаггарда. К этому времени мои три спутника присоединились ко мне и тоже принялись рассматривать опустевший лагерь.

— Они, наверное, ушли разведать окрестности, сэр, — невозмутимо сказал старший сержант и показал на Хаггарда. — Получше присматривайте за ним, сэр, — прошептал он.

И рассказал мне то, о чем я даже не подозревал.

Оказывается, Хаггард входил в ту экспедицию, которая потеряла леди Весткот, — он бывал в здешних местах раньше и видел довольно странные веши. Он был довольно храбрым, но суеверным парнем. Средний английский солдат не колеблясь схватится один на один с зулусом, но стоит при нем упомянуть вуду, глядь, а нашего бравого вояки и след простыл. Сейчас мы шагали по ровной земле, и я уже начинал жалеть об этом. уж лучше бы мы и дальше карабкались, Хаггард хоть отвлекся бы…

Плато, которое мы пересекали, было шириной с милю. Двигались мы осторожно и вскоре вышли на вьющуюся между скал тропу, на которой заметили свежие следы босых ног. Спустя некоторое время мы очутились у подножия еще одной стены гор, казавшейся куда более неприступной, чем утес, на который мы только что взобрались. Элиот остановился и всмотрелся в скалы.

— Вон там, — вдруг показал он вдаль. — Вон там, где тропа подходит к горам…

Я увидел ярко раскрашенную часовню, вырубленную в скале, и заозирался по сторонам, пытаясь отыскать способ незаметно ее миновать. Но стоило мне приподняться с места, где я лежал, как на мое плечо легла твердая рука Элиота.

— Подождите, — прошептал он. — Страдающие этой болезнью чувствительны к свету…

Он махнул рукой на восток. Я увидел, как зарозовели горные вершины. Элиот был прав — до восхода солнца оставалось совсем немного.

— Сэр, — зашептал Хаггард. — Чего мы ждем?

Я жестом приказал ему замолчать, но Хаггард лишь покачал головой,

— Все было точно так же, когда похитили несчастных Весткотов, — забормотал он, — леди с дочкой, похитили их и охрану, растворились в ночи, растаяли в воздухе… — Он вскочил и принялся одичало озираться вокруг. — А теперь они охотятся на нас!

Отчаянным рывком я повалил его обратно на землю и услышал, как Элиот зашипел, чтобы мы лежали тихо. Я взглянул на тропу. В подлеске что-то зашевелилось, и оттуда вышла группа людей в русских мундирах. Лиц их не было видно, ибо люди стояли спинами к нам. Затем один из — них повернулся и стал словно принюхиваться. Уверившись в чем-то, он уставился на скалу, у которой мы все лежали, и рядовой Хаггард громко застонал. Глянув вперед, я почувствовал, как что-то кольнуло меня в сердце, потому что передо мной на тропе стоял человек, которому позапрошлой ночью я прострелил голову! Рану его было трудно не узнать, месиво из крови и костей, но как стервец умудрился выжить, я сказать не мог. И все-таки он выжил! Глаза его сверкали яростным огнем.

— Нет! — вскричал вдруг Хаггард. — Чур меня! Чур!

Он прицелился из винтовки и с единого выстрела разнес вдребезги лицо русского, затем вырвался из рук пытающегося удержать его старшего сержанта и начал карабкаться по скалам к часовне.

— Быстрей! — выругавшись, заорал Элиот. — Нам тоже надо бежать!

— Бежать? От противника? Никогда! — крикнул я.

— Они же заразные. Вы что, не видите?

Он показал вперед, и, повернув голову, я к своему ужасу обнаружил, что русский, уложенный Хаггардом, медленно поднимается на ноги! Челюсть его была отстрелена и свисала с черепа на тонкой жилке. В его горле пенилась кровь, оно сжималось и раскрывалось, словно голодный рот, ждущий пищи. Русский шагнул в нашу сторону. Его товарищи, сгрудившиеся за ним, тоже стали всей стаей медленно подбираться к нам.

— Прошу вас, — принялся умолять Элиот. — Ради Бога, бежим!

Он резко повернулся и дернул меня за руку. От неожиданности я поскользнулся, но удержал равновесие. Тем временем один из русских оторвался от стаи и заковылял прямо на меня, как голодный дикий зверь. Я вскинул револьвер, приготовившись стрелять, но рука моя превратилась в свинец. Я взглянул в глаза русского — в них горела какая-то ужасающая жажда, и в то же время они оставались, как и прежде, холодными, что в целом создавало впечатление непередаваемого кошмара. Невольно я отшатнулся — узрев это, мои противники издали некий странный шелестящий звук, который, не будь он столь зловещим, можно было бы принять за смех. Вдруг русский оскалил зубы и буквально ринулся на нас, видимо намереваясь разорвать мне глотку. Я было поднял руки, чтобы оттолкнуть его, как вдруг за моей спиной раздался револьверный выстрел, и русский рухнул замертво — пуля попала ему точно между глаз. Я обернулся — сзади стоял Элиот с дымящимся револьвером в руке.

— Я думал, вы не хотите применять оружие, — заметил я.

— Обстоятельства заставили, — пожал плечами он, глядя на русского, который вдруг задергался, как и его прежде уложенный сподвижник. — Капитан, старший сержант, — в отчаянии прошептал Элиот, — прошу вас, ради Бога, бежим отсюда!

И мы, конечно, уступили его просьбам. Когда я пишу это сейчас, в уюте своего кабинета в графстве Уилтшир, то знаю, что это звучит позорно, но бежали мы не от людей, а от их адской болезни. И, клянусь Господом, «больные» передвигались довольно резво. Ибо, когда Элиот, старший, сержант и я, обнаружив сбоку от часовни ступени, начали взбираться по склону горы, русские кинулись за нами вдогонку. По этим ступеням карабкаться было легче, и мы быстро лезли вверх, но наши противники неотвратимо настигали нас. Даже самый средненький русский солдат — весьма опасный противник, но наши преследователи особой ловкости не проявляли — по скалам они карабкались неуклюже, спотыкаясь, и можно было с уверенностью сказать, что двигало ими исключительно желание поймать нас. Трудно было поверить, что это человеческие существа — столь голодны они были и так дико сверкали их глаза, что они напоминали стаю дхол, диких собак с Декканского плоскогорья, почувствовавших нашу кровь.

Мало-помалу они начали настигать нас, и вот уже ближайший из них отставал всего на вытянутую руку! Но тут я решил, что хватит показывать противнику спину. Я уж было хотел повернуться и встретить свою участь лицом к лицу, но…

— Нет! — отчаянно вскричал Элиот и показал на восток, на горные вершины. — Уже почти рассвело!

Однако русские были слишком близко, чтобы бежать от них. И снова в меня впился взор холодных и вместе с тем жгучих глаз. Русский зашипел, как ядовитая гадина, напрягся и присел, готовясь к прыжку. Однако в этот самый миг первый луч солнца озарил небо, и вершина горы потонула в красном мареве. Русский сразу замедлил ход; его товарищи тоже остановились.

Вдруг буквально в дюйме от моего носа просвистела пуля. Вонзившись в скалу, она осыпала нас и наших преследователей дождем каменных осколков. Я взглянул вверх и увидел, что на гребне стоит Хаггард и целится из винтовки, готовясь выстрелить во второй раз.

— Ты что, парень, черт тебя дери! — заорал я. — Давай вверх, по тропе!

Но Хаггард, взвинченный до предела, не обратил на меня никакого внимания — впервые солдат не подчинился моей команде.

— Нет, сэр! — пронзительно закричал он. — Это же вампиры! Надо их всех уничтожить!

— Вампиры?

Я взглянул на Элиота и покачал головой. Хаггард заметил это и, боюсь, понял меня не так, как надо.

— Я с ними уже сталкивался, — надрывался Хаггард, — когда они пришли и забрали леди Весткот… Леди Весткот и ее очаровательную дочку… Они их сожрали, а теперь и нас хотят растерзать!

Я, конечно же, попытался ему объяснить, крикнул, что эти люди просто больны, и обратился к Элиоту, чтобы тот подтвердил мои слова, но Хаггард только рассмеялся.

— Это вампиры! — повторял он. — Говорю вам, это они!

Он выстрелил еще раз, но промахнулся, потому что дрожал всем телом. Шагнув вперед, чтобы получше прицелиться, он опустил винтовку и вдруг поскользнулся. Я крикнул ему, чтобы он был поосторожнее, но он уже оступился. Он успел выстрелить, однако пуля, не причинив никому вреда, ушла в небо, а сам Хаггард, отчаянно размахивая руками, покатился вниз с утеса. Галька посыпалась у, него из-под ног, и с противным глухим ударом его тело упало в кусты у часовни. Кусты смягчили падение и, должно быть, спасли солдату жизнь, потому что он попытался подняться, но ноги его были переломаны…

Тем временем наши преследователи сгрудились в кучку и наблюдали за нами пылающими холодным огнем глазами. Когда на востоке засияли первые лучи солнца, они застыли на месте, но, увидев, как бедняга Хаггард упал с утеса, сразу напряглись и задрожали, словно ожив. Пару минут они следили за тем, как он старается выбраться из кустов, после чего дружно двинулись к нему. Их глотки издавали странный клекочущий звук, который я раньше принял за смех. Они начали удаляться от нас, шагая еще медленнее, чем раньше, словно солнечный свет был водой, мешавшей им идти. И все-таки они шли. Я беспомощно смотрел, как они дошли до часовни, окружили лежащего в кустах Хаггарда. Руки и ноги его задергались, он пронзительно закричал и снова попытался подняться, но тщетно. Русские, наблюдавшие за беднягой, как коты за мышью, придвигались все ближе. Вот один из них бросился вперед, за ним — второй, и вскоре все сгрудились вокруг Хаггарда, склоняя головы к его кровоточащим ранам.

— Боже мой, — прошептал я, — что они делают? Элиот не ответил, ибо мы оба слышали легенды Каликшутры и сейчас убедились в их правдивости. Русские пили кровь Хаггарда! Эти отродья — я уже не мог думать о них, как о людях, — пили его кровь! Один из них прервал пиршество и сел, довольно откинувшись. По его губам и подбородку стекала кровь, и я понял, что он разодрал Хаггарду глотку. Я выстрелил в нечисть, но рука моя дрогнула, и я промахнулся. Но все же русские попятились. Труп Хаггарда остался лежать у часовни, весь в глубоких рваных ранах, с побледневшей от высосанной крови кожей. Спустя некоторое время русские возобновили свою кошмарную трапезу, а я позволил им это, потому что ничего сделать не мог.

Я повернулся и двинулся вверх по тропе. Я шел долго… очень долго… не оглядываясь.

На нашем восхождении на гору в тот ужасный день я не намерен останавливаться. Достаточно сказать, что оно нас прямо-таки доконало. Подъем был ужасен, большая высота и увиденные ужасы, конечно, вымотали нас до предела. Ближе к вечеру, когда тропа, наконец-то стала менее крутой, все мы находились на пределе выносливости. Отыскав уступ с нависшей сверху скалой, которая могла защитить нас как от порывов ветра, так и от рыскающих чужих глаз, я приказал остановиться и немного отдохнуть. Улегшись, я почти мгновенно уснул крепким сном. Проспал я недолго — во всяком случае, так мне показалось. Минут десять, не больше… Однако сон мой был столь глубок, что я чувствовал себя отдохнувшим и полным сил. Не стану будить остальных, решил я про себя, ведь еще только полдень, — и открыл глаза. Первое, что я увидел, был бледный блеск полной луны.

Она была завораживающе прекрасна, и на мгновение от увиденной картины у меня перехватило дыхание. Предо мной высились величественные вершины Гималаев, а далеко внизу расстилались долины, окутанные густыми синими тенями. Под нами плыли мелкие хлопья облаков, словно выдохнутые каким-то божеством гор, и над всем этим разливался серебряный обжигающий свет луны. Я почувствовал, что нахожусь в мире, в котором нет места человеку, в мире, который пережил и переживет все эпохи, в мире холодном, прекрасном и ужасном. Почувствовал я и то, что часто чувствуют англичане в Индии — как далек я от дома, далек от всего, понятного мне. Я осмотрелся по сторонам и вспомнил о смертельной опасности, грозящей нам. Кто знает, станет ли это странное место моей могилой, где кости мои будут лежать затерянные, безымянные, вдали от Уилтшира и моих близких?

Но солдат не может долго тяготиться печальными раздумьями. Нам грозила смерть, а слезами делу не поможешь. Я разбудил Каффа и Элиота, и, как только они встали, мы снова отправились в путь. Дорога была непримечательной. Тропа становилась все более пологой, вместо скал появились кусты. Вскоре мы вновь вошли в джунгли, и ветви над нашими головами переплелись так густо, что через них не проникал даже свет луны.

— Очень странно, — сказал Элиот, присаживаясь на корточки у большого цветка. — Такой растительности на этой высоте быть не должно.

Я слегка улыбнулся.

— Не расстраивайтесь так! Вы что же, предпочли бы, чтобы мы сейчас шли по открытой местности?

И, как только я это сказал, сквозь деревья что-то блеснуло. Я направился туда и обнаружил гигантский столп, сильно выщербленный и заросший вьюнками, но прекрасной работы и украшенный по бокам каменным ожерельем из черепов.

Элиот осмотрел столп.

— Знак Кали, — прошептал он.

Я кивнул и выхватил револьвер.

Теперь мы двигались крадучись. Вскоре нам на пути стали попадаться еще столпы. Некоторые лежали на земле и были почти полностью скрыты зарослями, другие массивно вздымались вверх. И на каждом было одинаковое украшение — ожерелье из черепов. Деревья поредели, и вдруг я увидел белую как кость арку, выступающую из-за темноты вьюнков и сорняков. Она была украшена в цветистом индусском стиле: резьба по камню вилась, как кольца змеи. Я присмотрелся к одной из этих петель, и она внезапно задвигалась! Петля и в самом деле оказалась телом кобры, свернувшейся в кольцо, — вот он, дух-хранитель этого смертоносного места. Кобра уползла в темноту, а я шагнул вперед и ощутил под ногами мраморные плиты. Впереди замаячили какие-то камни, освещаемые серебряным светом луны, и, выйдя наконец из-под сени деревьев, я оказался среди дворцов и стен, выстоявших невзирая на сжимающуюся вокруг них хватку джунглей.

«Кто построил эти дворцы? — подумал я. — И кто покинул их?»

Я не эксперт, но, на мой взгляд, этим дворцам были многие века. Я пересек главный двор. От него расходились ряды колонн, на которых были возведены другие колонны. Я догадался, что очутился в центральной части дворца.

Подойдя ближе, я увидел, что колоннам придана форма женщин, поражающих своей бесстыдностью, которую, к сожалению, часто можно увидеть в древних статуях Индии. Не буду останавливаться на их виде, скажу только, что они были совершенно нагие и невозможно похотливого вида. Но больше всего меня смутили их лица. Они были чрезвычайно мастерски высечены и несли на себе выражение крайней порочности, в которой смешались желание и удовольствие. Взоры каменных дев были устремлены в дальний конец храма, на гигантские статуи, призрачно маячащие вглуби. Я поспешил дальше. Наконец колонны закончились, и передо мной открылся небольшой двор. У лестницы возвышались гигантские фигуры. Я подошел поближе и почувствовал, что ступил во что-то липкое. Я опустился на колени, и запах крови буквально ударил мне в нос. Дотронувшись до плит, я поднял пальцы к свету луны. Верно! Кончики моих пальцев окрасились красным!

Я приблизился к гигантским статуям, чтобы, внимательнее разглядеть их. Их было шесть, они стояли симметрично на восходящей лестнице, по три с каждой стороны. Все статуи представляли собой женщин, смотрящих вверх, на пустой трон. Прямо перед троном, перед этим проклятым сооружением, была установлена еще одна статуя, фигура девочки. Я взошел по липким от крови ступеням.

Элиот последовал за мной. Я вдруг услышал, что он остановился, и повернулся к нему…

— Что это? — спросил я.

— Посмотрите-ка, — ответил Элиот, — узнаете?

Он указал на ближайшую статую. Теперь, поднявшись по ступеням, мы смогли увидеть ее лицо, освещенное серебряным светом луны. Все это, конечно, было чистой случайностью, ведь храму исполнились многие века, но я сразу понял, что Элиот имел в виду — статуя была точным образом захваченной нами женщины, прекрасной и впоследствии исчезнувшей пленницы.

Я повернулся к Элиоту.

— Может, это ее прапрапрабабушка? — пошутил я.

Но Элиот не улыбнулся. Он склонил голову набок, словно прислушиваясь к чему-то.

— В чем дело? — поинтересовался я.

Несколько секунд он не отвечал.

— Вы ничего не слышали? — наконец спросил он. Я мотнул головой, и Элиот пожал плечами. — Ветер, должно быть, — сказал он, слегка улыбаясь. — Или сердце у меня бьется.

Я шагнул вперед, намереваясь взобраться на пустой трон, но Элиот вновь замер:

— Вот… Сейчас слышите?

Я прислушался и на этот раз расслышал какие-то слабые звуки. Похоже, били в барабаны, но не так, как у нас на Западе, а словно играли на табла, разливающемся гипнотизирующей, бесконечной дробью. Звуки доносились из-за пустого трона. Я положил руку на подлокотник и, содрогнувшись от всеподавляющего, почти физического страха, невольно отшатнулся. Опустив глаза, я обнаружил, что трон весь покрыт запекшейся кровью, а на его каменном сиденьи валяются кости, внутренности и куски мяса.

— Опять козлы? — уточнил я у Элиота.

Он, склонившись, рассматривал что-то похожее на сердце. Лицо его застыло, и он медленно помотал головой. Теперь дробь табла стала отчетливее и набрала силу. За троном находилась крошащаяся стена; я подошел к ней и, встав на колени, заглянул в щель в каменной кладке. Дыхание мое перехватило, ибо мне открылись руины большого города, заросшего, как, и дворец, вьюнками и деревьями, но все же полного жителей. Обитатели необычного града поспешно ковыляли мимо растрескавшихся арок и колонн к какому-то месту сбора, скрытому от нас высокой стеной. Вдалеке виднелись отблески пламени, и мне вдруг вспомнилось, что пораженные болезнью существа испытывают сильный ужас перед светом. Над всем этим господствовал колоссальный храм, и даже с такого расстояния я разглядел, что внутри него масса статуй. Храм величественно высился на фоне звездного неба, a его подножье освещалось оранжевыми отблесками пламени.

Я увидел, что Элиот определяет направление ветра.

— Все в порядке, — сообщил, он. — Ветер дует в нашу сторону.

— Прошу прощения, сэр? — не понял старший сержант.

— Хочу сказать, — пояснил Элиот, — что они не смогут обнаружить нас по запаху. Вы же видели, они иногда останавливаются и принюхиваются.

Обычное упрямство, обычная сдержанность покинули его лицо, и глаза доктора загорелись тем сумасшедшим огнем, что пылает в каждом искателе истины. Он снова повернулся к вздымающемуся контуру храма.

— Начинается охота, друзья мои, — провозгласил он. — Пойдемте посмотрим, что мы сможем найти.

Чуть ли не ползком мы преодолели примерно с четверть мили. То и дело мимо нас шныряли какие-то фигуры, но, благодаря нашей осторожности, нас не заметили и не учуяли. Башня маячила все ближе, и вскоре до нас донеслись звуки других музыкальных инструментов — над разрушенным городом, завывая, словно призраки, поплыли звуки ситаров и флейт. Барабанный бой становился все более неистовым, близясь к какому-то рубежу, но высокая стена по-прежнему загораживала нам вид. Мною овладело сильное желание увидеть наконец, что же за ней скрывается…

Участилась дробь табла, и мы тоже прибавили ходу. Бегом мы преодолели открытую площадку. Руины остались позади, вьюнков и деревьев стало поменьше, и мы, ведомые неуемным любопытством, оказались чуть ли не у всех на виду. Один раз мне даже почудилось, что нас заметили — группа горцев, ковыляющая мимо, яростно блеснула в нашу сторону глазами. Однако нас, как ни странно, не обнаружили. Мы подождали, пока они пройдут, и бросились к стене. Когда-то стена, видимо, была бастионом разрушенного города, да и сейчас она осталась мощным хотя и немного потрепанным, сооружением, поэтому вскарабкаться на нее оказалось нелегко. Но вот мы стоим на гребне под яростный бой табла и стон ситаров, возносящийся к звездам. До нас донесся крик множества голосов, нечто среднее между приветственным возгласам и рыданием, вслед за чем раздался скрежещущий, скрипящий звук. Я подполз к бойнице и осторожно выглянул.

Под стеной, на которой мы находились, собралось около сотни людей. Они стояли молча и совершенно неподвижно — спинами ко мне и лицами к стене огня. Языки пламени выбивались из расщелины в скале, а над ними высоко возносился изогнутый мостик, узкий и украшенный резьбой. От мостика вверх по утесу, к храму, вилась тропа. Храм же был словно вырублен в скале и высился угрюмо и массивно над всеми нами. Черные статуи, окрашенные в яростные оттенки красного огня, мрачно взирали на собравшуюся внизу толпу. Вид каменных дев угнетающе подействовал на меня, и, взглянув на верхушку храма, я почувствовал, что сердце мое забилось с перебоями.

Из расщелины вырвался особенно яркий язык пламени, и в оранжевом свете появилась какая-то адская фигура. Это была статуя Кали. Лицо ее было прекрасно и от этого еще более ужасающе, потому что излучало невероятную жестокость. Мне даже померещилось, что статуя ожила и не только ожила, а еще и пристально уставилась на меня. Я понял, что все в толпе смотрят на статую, и я тоже всмотрелся в нее, пытаясь постичь тайну, позволившую ей завладеть вниманием стольких людей. У статуи было четыре руки — две подняты вверх с зажатыми в пальцах крючьями, а две другие опущены, и в каждой богиня держала нечто похожее на пустую миску. Ноги ее, как я заметил, были прикреплены к металлическому основанию, а основание, в свою очередь, — к каким-то шестерням и колесам. Послышался лязгающий звук, статуя задвигалась, и я увидел, чтo перемещается она при помощи механизма. Толпа взревела дьявольским ревом, в котором звучали предвкушение и жадность. И тут я почувствовал, как Элиот постучал меня по плечу.

— Если не ошибаюсь… — заговорил он.

— Да?

Он указал вдаль:

— Это случаем не рядовой Комптон?

Я вначале не понял, о чем говорит Элиот, ибо различил лишь группу туземцев с неподвижно мертвенными липами и в изорванной одежде, вымазанной кровью. Затем сердце мое остановилось.

— Боже всемогущий! — прошептал я, узрев человека, бывшего когда-то моим солдатом, а сейчас стоявшего с омертвевшим взглядом и в испачканных запекшейся кровью лохмотьях.

— Но послушайте, Элиот, — в крайнем ужасе произнес я, — неужели мы ничем не можем ему помочь?

Взгляд проницательных глаз Элиота выдавал всю глубину его отчаяния.

— Сожалею, капитан… Пока я ничего не могу сделать. Эта болезнь оказалась более ужасной, чем я мог себе представить. — Лицо его внезапно помрачнело. — Выбросьте его из головы, капитан. Он уже не ваш солдат. И ни в коем случае не приближайтесь к нему, ибо я подозреваю, что укус, даже царапина, могут оказаться смертельны.

Я снова взглянул на Комптона. Совершенно верно, от прежнего рядового не осталось ничего, ничего! Комптон теперь мертв для нас. Но не успел я подумать это, как увидел, что он начал меняться, и это не было изменением к лучшему. Лицо Комптона исказила гримаса, зубы оскалились, в глазах заблестела полоумная дикость. Он застонал так же, как стонала вся толпа. Что бы это могло означать или предвещать?

Музыка дошла до высот неистовства, а толпу, казалось, охватила яростная лихорадка. И тогда, прорезав всеобщий гомон стонов, раздался ужасный крик. Надеюсь, мне никогда не доведется услышать ничего подобного, ибо вопль этот проник мне в кровь и заморозил всю душу. Толпа затихла, но было видно, что в глазах собравшихся здесь горит голод. Вновь вопль разорвал тишину ночи, на этот раз неподалеку от нас. Медленно толпа начала расступаться. Ритм табла зазвучал быстрее… еще быстрее.

Из темноты выступила процессия — ряд изможденных людей, скованных друг с другом цепями и связанных веревками. Процессию вели двое мужчин в русских мундирах, с лицами столь же мертвенными, как у Комптона. У одного из них в животе зияла рана от пули, и я узнал в нем солдата, которого мы уложили на Калибарском перевале и оставили валяться среди прочих трупов. Но он выжил и сейчас вел людей, которые некогда были его боевыми товарищами. Один из пленников что-то закричал по-русски, и до меня дошло, что это он вопил раньше. Сейчас его охватило еще более глубокое отчаяние, но что могло вызвать у него такой страх? Охранник ударил русского по лицу — бедняга, зарыдав, умолк, и над гнетущей сценой воцарилась тишина. Процессия остановилась у статуи Кали. Я внимательно рассмотрел ряды пленников. Русские и горцы вперемешку — мужчины, женщины, даже ребенок лет семи-восьми.

— Сэр, — прошептал старший сержант. — Смотрите, там, позади всех…

Я взглянул и выругался про себя, ибо увидел солдат, которых оставил охранять Калибарский перевал. Их связали шея к шее, как скот. Один из них посмотрел на Комптона, но на лице того не отразилось ничего, кроме вырождения и жадности.

И тут в моей голове раздался шепчущий женский голос. Чертовщина какая-то! Сейчас я готов думать, что это была игра моего воображения, но Элиот и Кафф заявили потом, что и они слышали этот напевный голос, слова, произносимые тем же мелодичным тоном. Что это было? Как случилось, что все мы услышали одно и то же? Я ничего не хочу сказать, но любой служивший в Индии солдат честно

признает, что раз-другой ему довелось испытать то, чего никак нельзя понять. Шепчущий голос был одним из подобных необъяснимых явлений. Я привык считать себя уравновешенным человеком и надеюсь, что читатель не отнесет меня к шарлатанам или сумасшедшим. Однако (какое ужасное слово!) полагаю, что мы столкнулись с какой-то колдуньей, способной читать мысли. Она без труда проникла в наши разумы, ее напевный голос был одной из самых приятных слышанных мною мелодий, и я почувствовал, что тело мое окаменело. Словно в тумане мне подумалось, что нам надо быстренько сматываться, поскольку у меня возникло предчувствие, что голос этот обнаружил нас, и я боялся, что укрытие наше раскрыто. Поговорив позднее с Элиотом, я узнал, что он ощутил то же самое. Но я не мог пошевелиться… Не могли пошевелиться ни Элиот, ни Кафф.

Я закрыл глаза, и мысли мои заполнило женское лицо, темноглазое и милое, с ожерельем из капель чистейшего золота. Это было лицо нашей беглой пленницы, оказавшейся на деле богиней. Не спрашивайте, как я узнал — я не знал, я чувствовал, и вскоре мной целиком завладела какая-то отвратительная звериная похоть. И все время, пока нарастало это чувство, а я пытался сдержать себя, адская женщина напевала, и я прислушивался к ее голосу, что неудивительно, ибо напев был столь же мил и прекрасен, как ее лицо. Одно слово, постоянно повторяющееся в строках песни, я узнал — Кали! Музыка достигла своего апогея и оборвалась. Наступила тишина. Я сжал руками уши и открыл глаза.

Русского пленника развязали и, подтащив к статуе Кали, подняли, как жертву, перед лицом богини. Тем временем один из охранников опустил верхние руки статуи, и я осознал, что они специально устроены так, чтобы их можно было по желанию поднимать и опускать. Я заметил, что охранник протирает блестящий стальной крюк, служащий богине кистью… и только тогда понял, что за отвратительная церемония здесь вершится. Я хотел отвернуться, но не смог — во мне продолжали звучать напевы завораживающего голоса, наполняя сладким ядом мою душу. Так что я остался, где был, и продолжил наблюдать за происходящим. Руки русского крепко связали вместе и положили на острие крюка. Охранник нажал на них, и русский пронзительно закричал, когда металл, пронзив человеческую плоть, окрасился кровью, несчастного. Русского бросили стонать и рыдать, а охранники уже выводили очередного пленника — юную девушку-индуску. С ней проделали ту же адскую процедуру, после чего охранники подняли руки богини, а жертвы остались висеть на крюках, как туши в мясной лавке. Бедная девушка стонала и пыталась пошевелиться, но боль от стали, пронзившей ее запястья, была столь велика, что вскоре индуска обмякла в агонии и повисла без движения. Позади сцены вырвались оранжевые языки пламени и взметнулись в ночь, но ни девушка, ни русский, ни статуя не пошевелились, застыв темным силуэтом непередаваемого ужаса[3].

Затем я услышал как машина заскрежетала и заскрипела. Богиня повернулась, при этом русский и туземная девушка пронзительно закричали, ибо боль от рывка, пронзившая их запястья, была поистине непереносимой. Статуя содрогнулась, остановилась, и из толпы донесся низкий вопль разочарования. Побелевшими пальцами я сжал пистолет. Как я желал, чтобы сейчас при мне был какой-нибудь пулемет, к примеру, Максим? Но я был беспомощен и ничего не мог поделать, кроме как лежать и наблюдать за происходящим. Вновь заунывно зазвучал ситар, и его звуки тяжело повисли в воздухе, будто нагнетая страх. Статуя вдруг дернулась, и тут к звуку ситара присоединился барабанный бой. По мере разворота статуи ритм табла все учащался и учащался. Свисавшие с крюков жертвы начали судорожно извиваться, их пронзительные крики были ужасны, а обороты статуи все возносили и возносили их вверх, словно катая на некоей ужасной карусели. Толпа зашевелилась, все алчно шагнули вперед, в чьей-то руке сверкнула сабля. Взмах клинка — и в воздухе дугой брызнула струя крови, а эти чудовища — я теперь не мог мыслить о них, как о людях — подняли свои морды, чтобы приветствовать кровавый ливень. А статуя все вращалась и вращалась под пронзительные крики извивающихся несчастных жертв. Вновь сверкнул клинок, еще раз, и вот уже сабли превратились в искры огня, окрашенные в красный цвет отблесками пламени и живой кровью.

— Пойдем отсюда, — проговорил я, отчаянно пытаясь подняться на ноги. — Пойдем!

Но мы не могли пошевелиться — нас приковала к месту какая-то адская сила. Мы видели, как тела несчастных разрубают на куски, видели, как Комптон, один из наших, британский королевский стрелок, омывает лицо в крови невинных! Теперь, по крайней мере, мы могли быть уверены, что несчастные жертвы мертвы, ибо тела их разрезали на куски. Из живота русского вывалились кишки, часть которых отлетела в толпу, а часть упала в миски, которые держала статуя. Через некоторое время скорость оборотов статуи замедлилась, и, наконец, машина, заскрипев и резко дернувшись, остановилась. С обоих крюков свисали теперь лишь истекающие кровью обрубки — ничто в них не напоминало людские тела. Эти окровавленные останки сияли с крюков и презрительно швырнули в огонь, в расщелину. Однако миски из нижних рук богини были взяты с величайшим почтением, и их содержимое осторожно опорожнили в гигантскую золотую чашу. Затем миски заменили, а статую тщательно обтерли. Тем временем среди ожидающих своей участи пленников были выбраны две новые жертвы. Запястья их уже связывали.

— Нет! — прошептал я. — Hет!

Но это было правдой: на этот раз к

хищным крюкам статуи вели… моих солдат!

За спиной у себя я услышал шаги и быстро повернулся. У подножья стены стояло какое-то существо. Оно не видело нас, но, похоже, знало, о нашем присутствии, ибо принюхивалось, словно ожидая, что вот-вот почует наш залах. Я вспомнил о создавшемся у меня впечатлении, что женщина, читающая наши мысли, разыскивает нас, и понял — назовите это, если хотите, суеверной чушью, — что наше присутствие действительно обнаружено. Я прижался спиной к стене и жестом велел моим спутникам сделать то же самое. Мы замерли, и существо, вынюхивающее нас, стало уходить. Но тут я услышал пронзительный крик… потом еще один. Не сдержавшись, я выглянул в бойницу. Я, должно быть, испустил вздох ужаса, ибо мои солдаты уже болтались на адских крюках, и статуя вновь неторопливо разгонялась. Я замер, но поздно — существо внизу заметило меня. Я увидел, что за ним следует большая стая его дружков, и, признаюсь, с дрожью осознал, что время наше истекло. Я разрядил верный револьвер, мои спутники разрядили свое оружие, но существа уже подступали к нам. Я уложил одного из них кулаком, а второго двинул в челюсть, но в это время у меня за спиной раздались самые ужасные крики, которые я когда-либо слышал. Повернувшись, я увидел, что от моих солдат осталось лишь месиво из крови и внутренностей под ударами сабель, нарезающих живых людей на ломти. Но тут кто-то со всей силы врезал мне по затылку — помню, я еще очень удивился, как моя голова не разлетелась вдребезги от такого удара. Я пошатнулся и рухнул. На меня глядел какой-то ужасающего вида тип. От него жутко разило, но, как ни странно, эта вонь что-то мне напомнила. Затем его изображение расплылось. Я прошептал про себя имя своей дорогой женушки, и все погрузилось во тьму и забвение.