"Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По" - читать интересную книгу автора (Шехтер Гарольд)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Поскольку ближе к полудню у миссис Рэндалл было назначено какое-то свидание неподалеку от музея мистера Кимболла, она предложила подвезти нас в своем экипаже, и мы с готовностью согласились.

По дороге она указывала на различные достопримечательности, включая студию мистера Баллингера – дагеротиписта, сделавшего посмертную фотографию ее покойного мужа, которую она носила на шее.

– Я подумывал. Сестричка, – обратился я к жене, – что мы могли бы сделать наш дагеротип и подарить его Путанице.

– Как мило, – откликнулась жена. – Интересно, сколько это стоит?

– О, мистер Баллингер берет весьма умеренную плату, – сказала миссис Рэндалл. – Особенно учитывая, что взамен вы получаете нечто бесценное. Изобретение мистера Дагера действительно одно из чудес нашего века, не правда ли, мистер По?

– Согласен, в способности улавливать и сохранять облик жизни есть нечто сверхъестественное, чем и объясняется суеверный страх многих наших аборигенов, которые видят в дагеротипах разновидность черной магии.

Вскоре после этого нам открылась цель нашей поездки. Сойдя на углу Тремонт– и Бромфилд-стрит, мы с Сестричкой помедлили на тротуаре, глядя на представшее перед нами внушительное здание.

В отличие от крикливо безвкусного фасада барнумовского музея, скорее наводившего на мысль о цирке, чем о культурном учреждении, строение, в котором расположилась коллекция мистера Кимболла имело со вкусом выдержанную, даже величественную наружность, вполне под стать окружавшим его особнякам. Изящно спроектированное по греческому образцу – его довершали поддерживавшие крышу коринфские колонны, здание, к счастью, не было залеплено беззастенчивой рекламой, которой Барнум изукрасил фасад своего выставочного зала. И действительно, узнать прославленное заведение Кимболла было бы невозможно, если бы не высеченная по фронтону надпись: «Бостонский музей и галерея изящных искусств».

Поднявшись по ступеням и пройдя к главному входу, мы объяснили продавцу билетов суть нашего визита, и нас пропустили бесплатно. Затем мы проследовали в просторный вестибюль. И здесь мгновенно наткнулись на странную смесь экспонатов, которые, как я быстро сообразил, были товарным клеймом коллекции мистера Кимболла.

Главенствуя над залитым газовым светом и выложенным мраморными плитами холлом, высилась парочка чучел африканских жирафов, словно охранявших стеллаж с полудюжиной этрусских ваз. Рядом с мраморной копией так называемого «Савроктона», или «Аполлона, убивающего ящерицу», Праксителя стоял шифоньер с богатой коллекцией тропических бабочек. Стены украшала столь же разнородная смесь природных образцов и objeti d'arts3: тут были и мастерски выписанные маслом полотна, включая «Вашингтона, пересекающего Делавер» Томаса Салли и монументальный «Двор Смерти» кисти Рембрандта Пила, и застекленные стеллажи, в которых были обширно представлены всевозможные насекомые, драгоценные камни и редкие раковины из южной части Тихого океана.

Продавец билетов указал нам дорогу, и мы прошли по коридору к кабинету мистера Кимболла, который легко было узнать по медной дощечке на двери с выгравированным на ней именем владельца. Я возвестил о нашем приходе легким стаккато по двери.

Последовало молчание, настолько затянувшееся, что я предположил, что мистер Кимболл вышел. Я уже собирался поделиться своей мыслью с Сестричкой, как изнутри последовало отрывистое и властное: «Войдите!»

Повинуясь этому повелению, мы вошли и застали мистера Кимболла сидящим за столом и вносящим какие-то пометки в большую книгу, с виду напоминавшую гроссбух. Продолжая писать, он несколько секунд не обращал внимания на наше присутствие. Наконец он положил перо и взглянул на нас.

Обратившееся к нам лицо было одним из самых тревожных, какие я когда-либо видел. Впечатление это проистекало не столько от самого лица, его черт, которые, по правде говоря, были довольно-таки неопределенными, сколько от его на редкость кислого выражения. Более сварливого на вид человека мне нечасто доводилось встречать. Производимое им тревожное впечатление лишь усугублялось резким контрастом между черными как смоль волосами и пышными белоснежными бакенбардами, скрывавшими нижнюю часть лица и ниспадавшими на грудь.

– Кто вы такие и что вам нужно? – вопросил мистер Кимболл вместо приветствия.

Предупрежденный Барнумом насчет необычайно ворчливого нрава его коллеги, я был вполне подготовлен к подобной грубости. Однако Сестричку она привела в молчаливое замешательство; она обеими руками изо всех сил впилась мне в предплечье, как бы ища защиты.

– Я мистер По, – ответил я. – А это моя жена Вирджиния.

– Ах По, – прорычал Кимболл. – Вовремя. Я уже третий день вас поджидаю.

– Разрешите присесть? – спросил я, не столько ради собственного удобства, сколько беспокоясь о хрупком здоровье жены.

– Присесть? – переспросил Кимболл, с удивлением высоко поднимая черные кустистые брови, словно ему и в голову не приходило оказать простую любезность. – Отчего же, присаживайтесь, – сказал он, указывая на два одинаковых кресла, стоявших перед его столом.

– Итак, – продолжал он, после того как мы с Сестричкой уселись, – что вы мне привезли?

По правде говоря, я не был точно уверен, что именно Барнум поручил мне передать. За день до нашего отъезда к нам домой явился рассыльный. Он держал в руках покрытый грубой резьбой деревянный ящичек, заботливо перевязанный бечевкой, а также краткую записку от директора. «Дорогой По! Кимболл будет в восторге, просто в восторге! Обращайтесь осторожно! Не спускайте глаз! Это нечто потрясающее – с ума сойти! Это носила настоящая королева! Ничего подобного Вы не найдете во всем цивилизованном мире! Сказал бы, во сколько это мне обошлось, но Вы все равно не поверите. Бог в помощь!»

Несмотря на свербящее любопытство, я устоял перед соблазном развязать бечевку и заглянуть внутрь ящичка. И вот я достал из внутреннего кармана грубо сработанный футляр и протянул его через стол Кимболлу, который, наклонившись вперед, бесцеремонно вырвал его у меня из рук.

Сорвав бечевку, он откинул крышку и выудил содержимое. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что это нечто вроде ожерелья, однако не из драгоценных металлов и самоцветов, а из небольших, неправильной формы комочков неизвестного происхождения, нанизанных на веревочку, как неприглядные желтые бусины.

– Неужели это?.. – тихонько шепнула мне изумленная Сестричка.

– Боюсь, что да, – ответил я. – Похоже, королевское украшение, которое мистер Барнум попросил меня доставить сюда, изготовлено не из бесценных жемчужин, а из очень старых, стертых и ужасающе выцветших человеческих зубов!

– И что же ты по этому поводу скажешь? – спросила Сестричка, пока Кимболл исследовал нелепый и страшноватый предмет под аргандовой лампой.

– Из того, что я читал о племенных обычаях дикарей, населяющих южные острова, – ответил я, – могу предположить, что это украшение некогда носил один из них. Из чего далее следует, учитывая слова мистера Барнума о том, что данный предмет «носила королева», что когда-то он принадлежал женщине, наделенной этими людьми царской властью.

Не отрывая глаз от ожерелья, Кимболл издал низкое ворчание и произнес:

– Совершенно справедливая догадка. Барнум купил его у капитана китобойного судна, недавно вернувшегося из района Маркизовых островов. Оно принадлежало одной из жен вождя племени каннибалов. Думаю, это зубки какого-нибудь бедняги, который закончил свои дни в качестве воскресного жаркого.

– О Боже, – тяжело выдохнула Сестричка.

– Что ж, доктор Марстон будет счастлив, – произнес Кимболл, имея в виду дантиста – поэта и демонстратора закиси азота, о котором упоминала миссис Рэндалл. – Полагаю, мне стоит подняться и показать это ему прямо сейчас, до начала представления.

– Обождите минутку! – воскликнул я. – Доставив вам этот предмет, я выполнил только половину своего обещания. Другая, не менее важная, относится к гнусному убийству Лидии Бикфорд студентом-медиком Горацием Райсом. Мистер Барнум поручил мне осмотреть личные вещи убийцы, отобрать некоторые из них и привезти в Нью-Йорк.

– Будьте моим гостем, – сказал Кимболл, отодвигаясь от стола и вставая. – То, что было нужно мне, я взял. Пожалуйста, пусть все остальное достается Финеасу. Однако вам придется зайти через недельку. Вещи у меня в хранилище. Я не могу заниматься этим сейчас.

– Через недельку? – воскликнул я. – Но мы едем в Конкорд послезавтра.

– Тогда заходите на обратном пути, – ответил Кимболл, пожимая плечами. – А теперь идемте, – сказал он, нетерпеливым жестом показывая, чтобы мы встали. – Мне пора.

Выпроводив нас из кабинета, он запер за собой дверь и, не сказав ни слова на прощание, широкими шагами направился к центральной лестнице. Мы с Сестричкой наблюдали за тем, как он уходит, затем повернулись друг к другу и обменялись недоверчивыми взглядами.

– Просто не верится, – не сразу сказала Сестричка, негромко и с удивлением рассмеявшись. – Такого неприятного типа еще поискать.

– Да, я таких, пожалуй, не встречал, – согласился я. – Ну разве одного-двух.

– А мистер Барнум такой милый, – сказала Сестричка.

– Верно, хотя и не без недостатков (тут я вспомнил умение, как бы он сам выразился, околпачивать публику, составлявшее положительно предмет его гордости), но все же мистер Барнум в высшей степени любезный человек. То, что он и столь неотесанный грубиян, как мистер Кимболл, долгие годы были друзьями, полагаю, вызвано тем, что деловые отношения приносили обоим немалую выгоду.

– Противоположности сходятся, – сказала Сестричка. – Достаточно взглянуть на нас – такая жизнерадостная личность, как я, любит человека, который пишет обо всех этих ужасных, болезненных вещах.

– А мне-то казалось, что твои чувства обусловлены исключительно моей неотразимой внешностью.

– О, конечно, и это тоже, – сказала Сестричка, пожимая мне руку.

Заметив, что мы одни и никто нас не видит, я нагнулся и запечатлел нежный поцелуй на лбу жены – там, где волосы выдаются треугольным мыском, что считается приметой раннего вдовства.

– В любом случае, – сказал я, – мы не позволим, чтобы неучтивое поведение мистера Кимболла помешало нам осмотреть его замечательный музей. Пойдем посмотрим представление?

– Конечно, – ответила Сестричка, – мне особенно любопытно посмотреть на действие веселящего газа, о котором рассказывала миссис Рэндалл.

Поднявшись по главной лестнице на второй этаж, мы прошли в глубь здания, где помещался театральный зал. Странная несообразность, подмеченная мной еще в холле, преобладала повсюду. Выставочные залы были заполнены необузданно эклектичным собранием феноменов природы, механических чудес и исторических реликтов: от окаменевших рогов гигантского ирландского лося до труппы дрессированных блох, которыми руководил какой-то итальянский граф, от диорамы горящей Москвы до кремневого ружья Дэниела Буна, от механической балерины в натуральную величину, выделывающей пируэты, до девятифутового скелета существа, обозначенного как «Великий Зевглодон», явно одна из разновидностей доисторического кита. Бок о бок с этим антиквариатом находились бесчисленные произведения изящных искусств, большинство превосходных, включая картины кисти Брейгеля, Копли, Гвидо, Кнеллера, Лоутербурга, Мурильо, Пуссена, Стюарта, Берне и Уэста.

Когда мы проходили по галереям, меня поразила атмосфера строгой благопристойности, которой было пронизано заведение Кимболла, столь непохожая на карнавальный дух, присущий шоу Барнума. Я приписал эту разницу степенности типичного бостонца, несопоставимой с развязной живостью среднего обитателя Манхэттена. Однако скоро мне стало ясно, что по крайней мере в одном отношении, а именно в интересе к мрачным и ужасающим преступлениям, завсегдатаи музея Кимболла ни в чем не отличались от своих нью-йоркских визави; когда мы уже подходили к театру, я заметил необычайно большое скопление людей перед высоким стеклянным стеллажом. Охваченный любопытством, я подвел Сестричку к нему и поверх голов посетителей увидел, что они стоят, завороженно глядя на вещи, связанные с неописуемо кровавым убийством прекрасной продавщицы Лидии Бикфорд.

Сами по себе предметы не были какими-то особенно жуткими – изорванное поплиновое платье, скальпель с запекшимся на нем коричневатым веществом, деревянный бачок с темными пятнами. Притягательными, несомненно, делала эти вещи их тесная связь с чудовищным преступлением, поскольку, как гласила пояснительная табличка, именно в это платье была одета жертва в день своей гибели, скальпель был орудием, которое использовал убийца для совершения неописуемого деяния, и именно в этом бачке обнаружили омерзительно изуродованные останки молодой женщины.

Появись подобная экспозиция в музее Барнума, она, несомненно, сопровождалась бы восковыми фигурами, изображающими, сколь возможно подробно, как растленный любовник сдирает кожу с мисс Бикфорд. Однако Кимболл прибег к другому подходу, более соответствующему эстетическим притязаниям его заведения. Чтобы удовлетворить любопытство публики относительно характера учиненной жестокости, избегая при этом вопиющих проявлений вульгарной сенсационности, он поместил на стене за стеллажом очень точную копию знаменитой картины Джузеппе Риверы, на которой Аполлон заживо сдирает кожу с сатира Марсия, осмелившегося вызвать бога на музыкальное состязание.

Те, кто знаком с этой картиной, знают, что это один из самых ужасающих образов, когда-либо перенесенных на полотно. Ошеломляющий эффект отчасти обусловлен крайним реализмом, с каким художник изобразил медленное сдирание кожи с корчащегося тела жертвы. Однако прежде всего он проистекает из контраста между двумя фигурами, который делает работу столь шокирующей: искаженное предсмертной мукой лицо Марсия и рядом – отрешенно безмятежный лик божества, выражающий при совершении пытки не больше эмоций, чем можно прочесть на лице охотника, сдирающего шкурку с белки.

Копия с картины Риверы была пронизана таким глубоким ужасом, что, подобно парализующему взгляду Медузы Горгоны, буквально приковала меня к месту. Не знаю, как долго я простоял бы там, но мое трепетное созерцание страшного образа было внезапно прервано – кто-то резко потянул меня за рукав.

– Пойдем отсюда, Эдди, – сказала Сестричка, чье прекрасное лицо резко омрачилось. – Не могу смотреть на такие ужасы.

– Конечно, Сестричка, дорогая, – ответил я, беря ее за руку и поспешно уводя прочь. – Извини, просто я не подумал, что это так расстроит тебя.

– Ах, Эдди, – сказала она дрожащим голосом, – неужели ты и вправду думаешь, что бедняжка страдала так же ужасно, как мужчина на этой жуткой картине?

– Ну, не совсем, – мягко заверил я ее. – Как я понимаю, основываясь на газетных отчетах, которые читал, чудовищная операция, произведенная над телом мисс Бикфорд, произошла уже после ее смерти. Это единственная утешительная подробность во всем жутком деле.

– Да, мне тоже кажется, что в этом есть хоть капелька утешения. Но зачем, Эдди?! – воскликнула Сестричка. – Зачем кому-то делать такое с человеком, которого любишь?

– Это неразрешимая тайна, – ответил я, про себя размышляя о том, что по крайней мере еще две, в равной степени поразительные, загадки никогда не будут разгаданы теперь, когда единственный человек, который мог дать на них ответ, наложил на себя руки. Что злодей-убийца сделал с кожей, которую так старательно сдирал с мертвого тела своей возлюбленной?

И где недостающие органы молодой женщины – вырванные легкие и вырезанное сердце?