"Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По" - читать интересную книгу автора (Шехтер Гарольд)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В последние несколько недель болезнь не столь сурово терзала мою дорогую жену. Хотя я и благодарил Бога за такой поворот событий, по горькому опыту я знал, что это всего лишь мимолетная передышка. Я мог только молиться, чтобы с ней не случилось новых приступов, пока мы не доберемся до доктора Фаррагута.

Несмотря на мое горячее желание поскорее отправиться в путь, прошла почти неделя, прежде чем мы были готовы. Наконец, слезно попрощавшись с нашей дорогой Путаницей, мы выехали на паровозе в Новую Англию и прибыли в Бостон вечером 16 октября.

По наущению Барнума его помощник, «Пастор» Хичкок, связался со своей невесткой – той самой женщиной, чей недуг столь чудодейственно исцелил доктор Фаррагут. Эта дама, вдова по имени миссис Рэндалл, великодушно согласилась приютить нас во время нашего недолгого пребывания в Бостоне. Поскольку мы были совершенно незнакомы с миссис Рэндалл, я отнесся к этому как к чрезвычайно гостеприимному жесту, и на благодарность мою никоим образом не повлияло сознание того, что, обдумывая это предприятие, Барнум (который столь великодушно предложил оплатить наши расходы) попросту экономил на жилье.

Приехав в дом миссис Рэндалл на Пинкни-стрит, мы обнаружили, что наша хозяйка – красиво одетая женщина лет сорока. Даже из любезности ее никак нельзя было назвать хорошенькой. Сложения она была грубого, лоб низкий, рот непропорционально растянут, а крылья носа неприятно широкие. Аккуратно завитые, мышиного цвета волосы были заплетены в своеобразные косички. Когда она улыбалась, что случалось часто, становились видны ее ужасно неровные зубы. Однако глаза ее не соответствовали общему, ничем не примечательному рисунку черт. Напротив. Серые, блестящие умом и излучающие какое-то особое тепло, светящиеся ее очи были в высшей степени очаровательны и во многом искупали остальные недостатки наружности, которую иначе можно было бы назвать простоватой.

Более милого существа невозможно себе представить. Уже в дверях она приветствовала нас с воодушевлением человека, который после мучительно затянувшейся разлуки неожиданно воссоединяется со своими самыми старинными и дорогими друзьями. Такая откровенная теплота намного смягчила естественное чувство неловкости, мгновенно расположив нас в пользу миссис Рэндалл.

Поездка оказалась исключительно утомительной – прежде всего для Сестрички, впрочем и для меня тоже. Учтиво отклонив предложение миссис Рэндалл перекусить с дороги, мы с моей дорогой женой поспешили удалиться в наши расположенные по соседству друг с другом спальни. Едва сняв дорожную одежду и сменив ее на ночную рубашку, я бросился на постель и забылся глубоким сном без сновидений.

Наутро меня встретил исключительно сумрачный день. За окном бесконечный дождь накрапывал из угрюмо нависшей над городскими крышами завесы туч. Глядя на стекающие по стеклу струйки, я попытался разобраться в своих чувствах, снова, после стольких лет, оказавшись в Бостоне.

По правде говоря, в эмоциях моих царила полная неразбериха. Учитывая, что это место моего рождения, я не мог смотреть на Бостон без определенной симпатии. В юности я прожил здесь недолгое время после внезапного ухода из Виргинского университета. Здесь я напечатал первый сборник стихов «Тамерлан и другие стихотворения».

Однако, несмотря на все эти в высшей степени приятные воспоминания, моя привязанность к Бостону значительно поостыла за последние годы. Подобной перемене способствовали сразу несколько факторов. Не последнее место среди них занимал нестерпимый душок интеллектуального превосходства, исходивший от наиболее видных литературных персон города, которые вели себя так, словно Бостон – интеллектуальный центр Солнечной системы, и третировали писателей из других уголков страны, относясь к ним, включая меня, крайне снисходительно.

Кроме того, я испытывал глубокое презрение к ворчливому мистическому пустословию так называемых новоанглийских трансценденталистов. Самым почитаемым членом этого в высшей степени напыщенного племени был мистер Бронсон Элкотт собственной персоной. В различных критических статьях, опубликованных в «Бродвейских ведомостях», а также в других изданиях, я в значительной мере подверг критике псевдофилософские изречения этого джентльмена как одну из наиболее смехотворных разновидностей витиеватой зауми. Моя неприязнь к Элкотту и его демагогически разглагольствующим друзьям, большинство которых обосновалось в Бостоне и его окрестностях, еще сильнее ослабила мою связь с этой частью мира.

Отогнав от себя эти малоприятные мысли, я быстро совершил утренние омовения, оделся и вышел из комнаты. Подойдя к соседней спальне, я тихонько приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Шторы на окнах были еще задернуты, и сквозь обволакивающий комнату полумрак я различил на постели очертания своей дорогой жены. Судя по негромкому ритмичному звуку ее дыхания, она еще крепко спала. Так же неслышно прикрыв дверь, я на цыпочках прошел по коридору к лестнице.

Когда я спускался, ноздрей моих коснулся тонкий аромат кофе. Следуя за соблазнительным благоуханием, я прошел в столовую, где меня встретила служанка миссис Рэндалл – похожая на бабушку седая женщина, назвавшаяся Салли.

– Миссис Рэндалл любит поспать, – доложила она. – Но она попросила меня подать вам и вашей жене все, что вы пожелаете, если вы подниметесь рано.

Объяснив, что жена еще отдыхает, но сам я не отказался бы от завтрака, я занял место за обеденным столом, на котором добрая женщина расставила передо мной еду – несколько недоваренные яйца, холодную, нарезанную тонкими ломтиками телятину, сыр, хлеб, масло и крепкий горячий кофе со сливками. Хорошенько отведав снеди – настолько, что брюки стали жать мне в области живота, – я поблагодарил Салли и с тяжелым вздохом поднялся из-за стола.

– Миссис Рэндалл говорит, чтобы вы располагались как дома, – заявила Салли, приступая к мытью посуды. – Библиотека там, дальше. Оглядитесь и устраивайтесь поудобнее.

Последовав в направлении, указанном престарелой служанкой, я скоро очутился в просторной, роскошно убранной библиотеке. Как, к сожалению, часто случается в домах зажиточных американцев, помещение отнюдь не отличалось декоративным изяществом. По контрасту с Англией, где подлинное благородство скорее избегает кичливости, наша одержимая деньгами нация судит обо всем исключительно по стоимости. В результате жилища наших нуворишей, как правило, битком набиты невероятно дорогими предметами обстановки, основное назначение которых – не радовать глаз, а трубить о благосостоянии их хозяина.

Библиотека Рэндаллов оказалась тому плачевным подтверждением, оформленная в вульгарном, псевдоелизаветинском стиле – с кессонированным потолком, обшитыми дубом стенами и камином в обрамлении витых колонн и буйных завитков. Сама по себе обстановка – кресла, похожие скорее на троны, столики в стиле рококо, книжные полки на высоких цоколях – была мрачной, массивной и невыразимо уродливой. Дополнял общее неприятное впечатление расстеленный на полу огромный синий ковер, изукрашенный белыми единорогами, рыцарями в серебряных доспехах верхом на вставших на дыбы боевых конях и златокудрыми коленопреклоненными девами. Одно его присутствие было более чем достаточным свидетельством серьезных изъянов в эстетических вкусах хозяина.

Тем более удивительным для меня, после обследования стеллажей, занимавших три из четырех стен комнаты, оказалось впечатляющее разнообразие расставленных на них томов. Как я узнал от Барнума, покойный мистер Рэндалл сколотил состояние, занимаясь торговлей. Будучи воспитан одним из членов этого филистерского племени, я твердо знал, что большинство людей, посвятивших себя торгашеству, гордится, что чтение их составляют преимущественно гроссбухи. Казалось, мистер Рэндалл – достойное восхищения исключение из этого правила, ибо если обстановка его библиотеки и указывала на определенную склонность к вульгарному и показному, то содержимое книжных полок свидетельствовало о чем-то совершенно противоположном, а именно о том, что это был тонко чувствующий человек с проницательным умом и широким кругом интересов.

Помимо книг, которые вполне можно было увидеть у делового человека – «Путь к изобилию» доктора Франклина или, к примеру, «Астория, или Забавная история о некоем предприятии по ту сторону Скалистых гор» Ирвинга, – собрание Рэндалла охватывало все основные области литературы и искусства, истории и географии, философии и науки. К своему великому удовлетворению, я обнаружил среди них и экземпляр своих «Гротесков и арабесок». Присутствие этой книги лишь утвердило мое впечатление об исключительном вкусе и кругозоре мистера Рэндалла.

Когда я продолжил изучать библиотеку, мое особое внимание привлек один из томов. Он тем более бросался в глаза, что корешок его слегка выступал, как будто хозяин книги, воспользовавшись ею, в спешке поставил ее на место. Это был экземпляр «Древней Америки, или Исследования о происхождении, природе и разрушении древней цивилизации Западного полушария». Автором ее был известный профессор Готтфрид фон Мёллер. Я написал восхищенную рецензию на предыдущую книгу того же автора, «Историю финикийской миграции», где он пытается установить тождество племен, исконно населявших Северную Америку, с древними финикийцами и израильтянами. Хотя доводы Мёллера в конечном счете не убедили меня, огромное впечатление произвела его обширная эрудиция, слегка подпорченная разве что чересчур тяжеловесным стилем. Любопытствуя, каково же последнее произведение этого крайне оригинального (пусть и стилистически несовершенного) автора, я потянулся и взял книгу с полки.

Усевшись в одно из неудобных кресел, я положил том на колени, раскрыл – и словно некая невидимая рука распахнула книгу примерно посередине. Взглянув на текст, я был поражен: открывшийся моим глазам отрывок был чуть ли не напрямую связан с поручением, которое я согласился выполнить для Барнума.

В отрывке речь шла о мексиканских ацтеках, чье общество – в степени, не имеющей параллелей в мировой истории, – сочетало вершинные достижения цивилизации с неописуемым варварством языческих обрядов. Конкретнее, книга как бы сама собой раскрылась на том месте, где обсуждался один из наиболее отвратительных обычаев этого давно исчезнувшего народа. Речь шла о ежегодной церемонии, которая по-ацтекски называлась Jlacaxipehualiztli – термин, который, согласно профессору Мёллеру, следует переводить как «нежное свежевание».

Свершаемый в честь бога плодородия Ксипе-Тотека, этот омерзительный обряд заключался в том, что жертву знатного происхождения, иногда мальчика, но чаще юную девушку, едва вышедшую из детского возраста – после того как ее побудили предаться всем разновидностям чувственных крайностей, – отводили на вершину храма и укладывали навзничь на алтарный камень. Пользуясь обсидиановыми ножами, жрецы вырезали у нее все еще бьющееся сердце, после чего полностью сдирали с нее кожу. Затем верховный жрец втискивался в окровавленную кожу жертвы и в подобном облачении горделиво прохаживался перед толпой, в то время как прочие жрецы, играя на флейтах, сделанных из человеческих костей, в неистовой пляске следовали за ним.

Рассказывая об этом чудовищном обычае, Мёллер, что в целом было ему несвойственно, поднимался до вдохновенных вершин красноречия. Не утаивая от читателя ни единой гнусной подробности, он описывал – в тоне едва ли не сладострастном – каждую стадию процесса: начиная с совлечения кожного покрова жертвы до удушающего чувства, которое испытывал верховный жрец, чьи движения затрудняла тесная и липкая кожа, которую он на себя напяливал. Такой жутью веяло от этого рассказа, что, сосредоточенно читая отрывок, я почувствовал, как волосы шевелятся у меня на голове. По коже бегали мурашки, сердце готово было выскочить из груди, которая разрывалась от внезапно нахлынувшей тревоги и беспокойства.

– Доброе утро, мистер По.

Даже в обычных обстоятельствах это неожиданное приветствие, прозвучавшее прямо у меня за спиной, могло заставить меня подпрыгнуть. Однако необычайно красочное меллеровское описание омерзительного обряда так подействовало на нервы, что реакция оказалась куда более резкой. Испустив вопль ужаса, я буквально выскочил из кресла.

– О Господи! – воскликнула стоявшая позади женщина, по чьему голосу я – даже в перевозбужденном состоянии – признал миссис Рэндалл.

Вскочив на ноги, я повернулся к удивленно смотревшей на меня хозяйке.

– С вами все в порядке, мистер По? – поинтересовалась она.

– В полном порядке, – ответствовал я, пытаясь, лишь отчасти успешно, придать голосу непринужденный тон. – Просто ваше появление застало меня врасплох.

– Что ж, – сказала миссис Рэндалл, – извините, что помешала вам;

– Вовсе нет, вовсе нет, – ответил я. – Моя дорогая жена все еще спит, и я хотел скоротать время за чтением… ваша служанка Салли сказала, что я могу свободно пользоваться библиотекой вашего покойного мужа.

– Надеюсь, Салли подала вам завтрак, как я велела? – спросила миссис Рэндалл.

– О да, конечно, – сказал я, удивленный резким тоном этого вопроса. – Меня отлично накормили, за что, вкупе с прочими проявлениями вашего гостеприимства, я крайне благодарен.

Приятно слышать, – произнесла миссис Рэндалл, опускаясь в одно из кресел. – Рада, что Салли в точности все исполнила. А не то я боялась, что она понемножку распускается. – Тут миссис Рэндалл издала вздох и устало добавила: – Больно думать, но после стольких лет я, пожалуй, буду вынуждена ее рассчитать. Впрочем, разумеется, это никоим образом не должно вас касаться, – продолжала она уже более нормальным тоном. – Скажите, мистер По, что за книга вас так увлекла?

– Это хроника, рассказывающая о древних народностях Северной Америки, – ответил я, держа книгу так, что ее корешок был виден миссис Рэндалл. – Я как раз читал главу о религиозных обрядах ацтеков.

– Очень интересно, – сказала хозяйка, изучая название. – Странно, что мистер Рэндалл никогда мне про нее не рассказывал. Мы часто говорили о книгах, которые он читает, за обедом. Книги были его страстью. – Произнеся эти слова, она, словно невольно, поднесла правую руку к необычайно большому золотому медальону, свисавшему с шеи на тяжелой цепочке. – Знаете ли, он всегда так восхищался вашими произведениями, – добавила она.

– Чрезвычайно рад это слышать, – ответил я. – Позвольте полюбопытствовать – в этом ювелирном украшении, уж верно, портрет вашего покойного супруга?

Опустив голову, миссис Рэндалл оглядела себя.

– О да, конечно! – воскликнула она, словно удивленная, что рука ее непроизвольно стиснула медальон. – Вы так наблюдательны. Хотите взглянуть?

– Больше всего на свете, – учтиво ответил я.

Расстегнув крохотную застежку, миссис Рэндалл открыла овальный медальон и протянула его, чтобы мне было лучше видно.

Наклонившись, я увидел, что правая часть состоит из стеклянного отделения с маленьким завитком темнокаштановых волос внутри. Локон явно принадлежал покойному мистеру Рэндаллу, чье изображение помещалось в другой половине медальона. Предположив, что это рисованная миниатюра, я был крайне удивлен, обнаружив, что смотрю на крохотный дагеротип. Однако куда более поразительным было само изображение: запечатленный камерой человек – иссохший, как мумия, обросший бородой, с закрытыми глазами, руками, сложенными на груди, и головой, лежащей на подушке, – вне всяких сомнений, был мертв!

Разумеется, люди веками сохраняли образы недавно почивших близких посредством визуальных искусств, будь то лепные посмертные маски или картины, сделанные в морге прежде похорон. И я прекрасно знал, что дагеротипия использовалась в этих целях почти с самого момента своего изобретения. Однако до сих пор я никогда не видел подобных снимков и, глядя на удивительно реалистическое изображение мертвого тела со впавшими щеками, почувствовал, как по всему телу пробежала дрожь.

– Как живой, – заметил я. Не успели эти слова слететь с моих губ, как я осознал, что при данных обстоятельствах выбор прилагательного был в высшей степени неуместен.

Однако миссис Рэндалл, казалось, ничего не заметила.

– Снимок был сделан мистером Баллингером, превосходным дагеротипистом, – сказала она, закрывая медальон и водворяя его на грудь. – Конечно, до болезни Роберт выглядел совершенно иначе.

– От чего он скончался? – поинтересовался я.

Едва миссис Рэндалл услышала этот вопрос, выражение ее лица заметно изменилось. Глаза сверкнули, губы сжались, ноздри раздулись.

– Ответ крайне прост. Его убил врач.

– Что вы хотите этим сказать?! – воскликнул я.

– Мой несчастный муж страдал заболеванием почек. Мы проконсультировались с одним из самых знаменитых врачей Бостона. Не хочу упоминать его имени, у меня просто язык не поворачивается его произнести. Обследовав Роберта, эта знаменитость поставила заранее известный, очень ученый диагноз. Ах, мистер По, если бы вы только слышали, как он разглагольствовал о нефрите, альбуминурии и тому подобном. Его познания в латыни были весьма впечатляющи, это правда. Затем он прописал лекарство, которое, как он заверил нас, наверняка воспрепятствует прогрессированию болезни. Он забыл упомянуть только о том, что главная составляющая этого чудесного средства – бромид мышьяка, чей наиболее выраженный эффект состоял в том, что мой несчастный муж несколько недель промучился страшными болями в области кишечника без малейшего заметного улучшения.

В этом месте монолога голос миссис Рэндалл задрожал под бременем скопившейся горечи и скорби. Выдержав минутную паузу, чтобы обрести контроль над чувствами, она продолжала так:

– Когда настал конец, это была почти милость. Человек, которого вы видели на смертном одре, чье изображение я ношу так близко к сердцу, выглядит стариком. Но моему Роберту, когда он умер, было всего сорок пять. Уже потом, когда я сама стала страдать потерей сил, я начала искать врача другого плана, и поиски в конце концов привели меня к доктору Фаррагуту из Конкорда. Сожалею лишь о том, что не была знакома с этим замечательным человеком раньше, когда он мог принести Роберту хоть какую-то пользу.

– Судя по тому, что я слышал о докторе Фаррагуте, – сказал я, – равно как и по собственному опыту – я использовал его мазь, которая почти моментально исцелила небольшую полученную мной рану, – метод его поразительно эффективен.

– Практически это чудо, – подтвердила миссис Рэндалл. – И, вместе с тем, он настолько скромен, настолько далек от напускной важности, присущей большинству других врачей. Уверена, его лечение чудесным образом скажется на вашей жене.

– Молюсь, чтобы вы оказались правы, – пылко заметил я.

– Когда вы собираетесь нанести ему визит? – поинтересовалась хозяйка.

– Он будет ждать нас через три дня, в пятницу, – ответил я. – Надеюсь, что, если мы пробудем у вас еще несколько дней, это не очень вас обременит.

– Отнюдь, можете оставаться столько, сколько пожелаете, – сказала миссис Рэндалл, вставая с кресла. – А теперь извините, мистер По. Я должна пойти и присмотреть за Салли.

Посмотрев в ближайшее окно, за которым ливмя лил дождь, она добавила:

– Надеюсь только, что эта ужасная погода исправится, чтобы вы с миссис По смогли до отъезда осмотреть кое-какие достопримечательности нашего прекрасного города.

Словно в ответ на пожелание миссис Рэндалл о скорейшем улучшении погоды, следующий день выдался исключительно теплым и ясным – идеальный пример этого странного interregnum2 времен года, которое в Америке именуется бабьим летом. После очередного обильного завтрака, поданного Салли, не выказывавшей никаких признаков нерадивости, на которую жаловалась ее хозяйка, мы с Сестричкой попрощались с миссис Рэндалл и отправились на прогулку.

Хотя болезнь и ослабила Сестричку, радостное возбуждение, охватившее ее от сознания того, что она ступает по мостовым этого исторического города, было столь велико, что внешне усталость никак не проявлялась. Следующие несколько часов я выступал в роли экскурсовода, показывая ей исторические достопримечательности и одновременно развлекая анекдотами о грандиозных событиях, происходивших в тех же местах. Так мы дошли до Коммонз, где за непомерную, я бы сказал, сумму в пять центов я приобрел большой бумажный кулек жареного арахиса. Затем мы не без приятности посидели в парке, грызя это лакомство.

К тому времени было уже далеко за полдень и воздух становился прохладнее. Сестричка, которая все плотнее закутывалась в шаль, чтобы согреться, не стала особо протестовать, когда я настоял на том, чтобы вернуться в наши апартаменты. Усевшись на Чарлз-стрит в идущий на север омнибус, мы сошли на углу Пинкни и, пройдя еще немного, снова оказались в жилище миссис Рэндалл.

В тот вечер мы поужинали холодной бараниной с репой. Пока мы ели, наша хозяйка расспрашивала о том, как прошел день, и, казалось, испытывала подлинное удовольствие от восторженного рассказа Сестрички о наших похождениях.

– Чудесный город, не правда ли? – сказала миссис Рэндалл, когда жена завершила подробное повествование. – Что собираетесь делать завтра?

Хотя вопрос был адресован Сестричке, ответил на него я.

– Первое и главное – я должен посетить Бостонский музей, чтобы исполнить обязательство, лично данное мистеру Барнуму, – сказал я. Затем, повернувшись к Сестричке, добавил: – Сестричка, дорогая, думаю, я схожу туда один, а ты хорошенько отдохни после сегодняшней бесспорно замечательной, но несколько утомительной прогулки.

– Ах так вот что у тебя на уме, – сказала Сестричка, шутливо меня журя. – Что ж, мой дорогой Эдди, хочу, чтобы ты знал, что я отнюдь не собираюсь упустить возможность осмотреть выставку мистера Кимболла.

– Да, было бы жаль, – сказала миссис Рэндалл, обращая свое замечание мне. – Чудное место. И не думаю, что это слишком утомительно для вашей супруги. Во всех выставочных залах стоят лавочки. И вы всегда можете передохнуть часок-другой в театре. Эту выставку обязательно стоит посмотреть.

– Если я правильно понимаю, – сказал я, – в этих шоу, как и в тех, что устраиваются в заведении мистера Барнума, участвуют различные исполнители – жонглеры, комические певцы, фокусники и тому подобное?

Большей частью, да, – ответила миссис Рэндалл, – хотя там ставят и драматические сценки, читают крайне познавательные лекции на литературные, философские и научные темы. Я была там совсем недавно, на прошлой неделе, и видела совершенно поразительную демонстрацию веселящего газа, которую проводил мистер Марстон. Полагаю, он покажется вам интереснейшим типом, мистер По. По профессии он дантист, но также и весьма замечательный поэт. Его речь необычайно занимательна, особенно когда он дает немного подышать газом добровольцу из зала.

– Забавно, правда?! – воскликнула Сестричка.

Вскоре после этого разговора, когда ужин закончился, мы с Сестричкой, извинившись, разошлись по своим спальням. Я лег не сразу, а еще час или около того пытался одолеть очередную главу из высшей степени поучительной книги профессора фон Мёллера. Прошло немало времени, прежде чем веки мои стали сами собой опускаться, и я лег в кровать.

Однако едва я опустил голову на подушку, как услышал словесную перепалку, доносившуюся снизу – прямо под моей спальней была кухня. Хотя отдельных слов различить я не мог, но тон, равно как и громкость голосов явно давали понять, что происходит ссора между миссис Рэндалл и ее престарелой служанкой. Вполне естественно, мне было крайне любопытно узнать, в чем суть этих препирательств. Однако глубоко укорененное во мне, южанине, чувство собственного достоинства, вкупе с солидной толщины полом, помешали мне подслушать их. Еще не скоро, но сердитые крики все же стихли, в доме воцарилась тишина, и я погрузился в сон.