"Фаза Урана" - читать интересную книгу автора (Чистяков Кирилл)

XXII. Счастье

Руки болели, и в моих мышцах продолжались какие-то биохимические процессы. Я тащил три клеенчатые сумки. В них содержались эмалированные кастрюли, концентрированная еда и шерстяные пледы. Сумки были не очень тяжелые, но громоздкие и транспортировать их по проселку было неудобно. Аня шла впереди, несла на плече ридикюль и сложенный тент подмышкой. Еще дальше бежал спаниель Кид. Спаниель то и дело останавливался, сетуя на нашу медлительность, лаял, и в погоне за мотыльком бросался в сторону зеленого и сочного луга. Уши спаниеля взмахивали в такт порхающим крыльям его жертвы. Он, собака, вообще ничего не нес – никчемное, бесполезное животное.

Солнце еще не успело вскарабкаться высоко и редкие тени тополей делили проселок на аккуратные и параллельные отрезки. Жара только выползала из-за горизонта, но я уже начинал потеть. Отчаянно, больше смерти, хотелось курить. Но я знал, что мои сигареты безнадежно погребены на дне сумки под пакетами супов быстрого приготовления.

– Поедьте в поселок, посдьте в поселок, замечательный отдых, – кривлял я себе под нос злополучные фразы Аниной мамы. – В гробу я видел такой отдых.

– Что ты там, Растрепин, бурчишь? – спросила Аня. – Устал?

– Нет, не устал. Наслаждаюсь единением с природой. Мечтаю получить второе высшее образование и тоже стать экологом.

Наконец мы поравнялись с индюшиной фермой. Длинная одноэтажная постройка из кирпича в утреннем свете казалась розовой. За забором вальяжно, как туристы на набережной Ялты, гуляли тучные мясистые птицы. Их яйца в супермаркете стоят столько, что можно предположить: в каждом из них по «киндер-сюрпризу».

Из ворот фермы выехал грузовик, и Аня его остановила, когда он с нами поравнялся.

– Молодежь, я в поселок. Базы отдыха в другой стороне, – сказал водитель.

На вид ему было лет сорок. С верхней губы у него свисали опереточные казацкие усы. На нем плотно сидели адидасовские треники и футболка туринского «Ювентуса» с надписью «Del Piero» на спине.

– А нам и нужно в поселок, – сказала Аня.

– Ну тогда залезайте.

Мы погрузились в машину. Я поставил между ног сумки. Аня держала Кида. В кабине висела вырезанная из журнала фотография покойного Аиртона Сенны, и это меня настораживало.

– Открыли сезон охоты на уток, – радостно сообщил водитель. – Вы к охотникам?

– Нет, – ответил я, – но знал бы – захватил бы базуку.

– Остряк, – засмеялся водитель. – А собачка-то у вас охотничья!

– Из нее такой же охотник, как из меня брахман арийский.

– А ты, смотрю, парень веселый, что Буратино, – откликнулся водитель, – тебя бы в передачу «Аншлаг». Такие языкатые девчатам нравятся. Да, красавица? – водитель фамильярно подмигнул Ане.

Аня растерянно улыбнулась. А я так и не понял, издевается водитель надо мной или действительно восхищается моим сомнительным остроумием. Все-таки передача «Аншлаг», если вдуматься, – это нижняя грань нравственного падения. Del Piero и друг его Del Buratino.

– Можно я сигарету у вас возьму? – спросил я и потянулся к пачке прилуцкой «Примы», лежащей на приборной доске.

– Бери, конечно, – кивнул водитель.

Зажигалка, к счастью, находилась в кармане шорт. Я ее оттуда извлек и щелкнул кремнем.

– Э, парень, только курить нельзя – у меня в кузове баллоны.

При слове «баллоны», Аня больно и незаметно стукнула меня по ноге. Видимо, ей очень не хотелось, чтобы я вновь затеял дискуссию на тему аэрозоля и разрушения озонового слоя.

Тем временем водитель сплюнул в открытое окно и включил четвертую передачу.

Водитель высадил нас на единственной поселковой площади. В центре ее, на приземистом постаменте, стояла зеленая гаубица и целилась куда-то на юг. Ее давно не красили, в дуло кто-то вставил водочную бутылку, и она тускло блестела на солнце.

Рядом с площадью располагался кинотеатр, и отчего-то сразу же становилось ясно – в нем никогда не показывали ни единого фильма. Мозаичный космонавт на фасаде тщетно пытался дотянуться до какой-то звезды. Рядом, чугунные афишные крепления напоминали оправу очков без стекол – сегодня, как и всегда, в кинотеатре демонстрировали пустоту.

Дальше, по периметру площади находилось здание парикмахерской пополам с магазином бытовой техники. Вид у магазина был такой жалкий, что хотелось зайти туда внутрь, купить пальчиковую батарейку и сделать ему недельную кассу. Еще, с другой стороны, высился жилой пятиэтажный дом. Часть окон в нем была заклеена газетами.

– Аня, – спросил я, – в поселке хоть кто-то живет? А то безлюдно, как на Уране.

– Кто-то живет, – ответила Аня. – Народ сейчас кто на турбазах, кто в спортивном лагере, кто на ферме – работают. Летом тут еще ничего, а зимой совсем тоска. Я ведь тут жила до двенадцати лет, я уже говорила. Раньше, когда еще был завод, который чего-то там для таких вот гаубиц делал, тут все совсем по-другому было. Поселок образцовой культуры и быта. Снабжение – центральное. Каждое воскресенье сюда приезжало много людей из города – у нас запросто можно было взять итальянские босоножки или плащи финские. Моего папу, когда сюда позвали начальником цеха, то сразу, как молодому специалисту, дали дом. А потом, когда все кончилось и завод закрыли, все разбежались кто куда. Остались только те, кому и ехать-то некуда было. Грустно, правда?

– Угу, а идти еще далеко?

– Нет, минут десять.

Поначалу, в пути попалось пару многоэтажек, но потом потянулся частный сектор: заборы, черепичные крыши, запах навоза. Вдоль давно не ремонтировавшейся дороги, щипали траву мускулистые коровы. Стая гусей в луже, рядом с водяным насосом спасалась от наступавшей жары. Невидимые, прячущиеся за оградами, цепные собаки приветствовали Кида хриплым лаем. Один раз, вдалеке, кто-то промелькнул на велосипеде.

– Вот наша улица, – указала Аня, когда мне начало казаться, что поселок уже совсем закончился.

По обеим сторонам короткой улицы расположились одинаковые близнецы двухэтажных коттеджей из американской кирпичной кладки. Будто кто-то устроил здесь конкурс по постройке домиков из конструктора «LEGO» на скорость.

– Снаружи они выглядят лучше, чем внутри, – сказала Аня, – Газ и канализацию так и не успели сюда провести. Знаешь, когда я закончила школу, меня мама водила за руку и рассказывала всем соседям, что у меня серебряная медаль. Вот вспомнила почему-то. Моя мама любит обо мне рассказывать…

– А кто соседи?

– Сейчас – не знаю. Летом коттеджи сдают. Городские приезжают сюда поохотиться или порыбачить. Вот сегодня – уток начали стрелять. У нас тут недалеко ельник, а за ним – лес. Там водятся олени и кабаны. Я один раз видела оленя, а кабанов – ни разу…

– Забавно, – усмехнулся я, – Забавно, что ты соседствуешь с охотниками. Охотник и эколог – это почти антонимы.

– Я не Бриджит Бардо, а это не Сан-Тропе. Все гораздо проще. К тому же, здесь бывают не только охотники. Года два назад, здесь все лето и осень прожил один рок-музыкант, уже забыла как зовут. По музыкальному каналу даже про него сюжет показывали, честно. Он называл свою жизнь здесь единением с природой – ну прямо, как ты. Он ходил в телогрейке и кирзовых сапогах, а местные за это над ним смеялись. По телевизору он сказал, что переживает тут творческий подъем, ну ты знаешь, – они всегда такое говорят. Сказал, что напишет здесь свои лучшие песни, но, кажется, так ничего и не написал, и о нем все уже забыли давным-давно. Кстати, мы уже пришли…

Мы остановились у зеленой калитки. Я заметил, что в поселке почти все плоскости были выкрашены в зеленый гаубичный цвет. Видно, на заводе, в свое время, этой краски имелось в избытке, и ее можно было легко воровать без лишних последствий. Табличка, прикрепленная рядом с калиткой, сообщала: «Ул. Панельная, 6». На букву «П» уселась стрекоза, и из-за этого «пэ» приобрела изысканный контур гильотины…

На первом этаже коттеджа было две комнаты и кухня. Наверх, на мансарду, вела еловая лестница. В коттедже мебели было еще меньше, чем в моей квартире. В самой большой комнате на выгоревших обоях остались темные силуэты несуществующих шкафов и полок. Силуэты были такие же призрачные, как тени людей, погибших в Хиросиме.

Аня набрала воды в ведро, решив заняться уборкой, а меня попросила пойти полить овощные грядки и фруктовые деревья. Я отправился заниматься сельским хозяйством: нашел в траве резиновый шланг и открутил вентиль водонапорной колонки. Правой рукой я направлял шланг, поливая все подряд, а левой держал сигарету. Женщины обычно держат шланг двумя руками. Мужчинам легче – им каждый день есть на чем тренироваться. Когда везде появились лужи, и мне уже надоело поливать флору, я принялся мочить фауну: устроил помывку Киду. Спаниелю водные процедуры оказались в радость: собака весело лаяла, скакала и топталась по треугольным листьям отцветших ирисов.

Я выключил воду и положил шланг. Рядом с коттеджем произрастал щедро плодоносящий абрикос Дерево было очень высокое и разветвленное, и казалось, что появилось оно здесь давно. В трещинах его коры застыли густые и тягучие смоляные капли. В детстве у меня здорово получалось лазить по деревьям. Мастерство не пропьешь, и я ловко вскарабкался к самой верхушке, туда, где плоды были особенно мясистыми.

Я срывал абрикосы, разламывал их на половинки, кидал вниз косточки, а потом ел волокнистую мякоть. И половинки абрикосов были, как половинки компаса – одна красная, а другая желтая – они выдавали стороны горизонта. Отсюда, с верхушки, хорошо просматривалась вся округа. С севера расположился поселок, и пятиэтажки в его центре служили ориентиром того места, где нас высадил водитель. На востоке синькой расплылось искусственное море – гигантская контактная линза между землей и небом Зеленые тигровые полосы водорослей, как катаракта, нарушали ее чистоту. На юге поселок резко обрывался, и там виднелось поле подсолнечников. Наполненные маслом цветы следили за солнцем, словно антенны за спутником. За полем искусственное море, похожей на телячий язык, затокой вклинивалось в сушу. За затокой тянулась степь, и если бы кто-то выстрелил из стоящей на поселковой площади гаубицы, то снаряд наверняка попал бы в ельник, который и ограничивал степной простор в далекой перспективе. На западе, как и на юге, золотились все те же подсолнечники, а где-то за ними катилась в Крым пыльная и загазованная автострада.

Набрав напоследок полную пазуху фруктов, я спустился с дерева. Аня успела уже закончить уборку и приготовила завтрак. На столе открытой веранды стояла миска салата из огурцов, помидоров и лука, а в тарелке лежал поджаренный хлеб. Кид грязными лапами наследил в коттедже и уборка пошла насмарку. Аня сказала, что мне нельзя поручать даже такой простой работы, как поливка огорода. Оказывается, поливать растения нужно аккуратно, чтобы не было луж. А еще ей не нравилось, что я сутулюсь за столом.

После завтрака мы пошли на пляж. Я нес тент, а Аня – плед. Собака опять ничего не несла.

Мы расположились на ветхом пирсе, который соседствовал с пляжем, поросшим травой. Ножку тента я вставил в щель между трухой досок. Вдоль берега росла дубовая роща, и все деревья в ней были молодые.

Аня загорала на расстеленном пледе так, чтобы ее лицо оставалось в тени тента. Я прыгал с пирса, глубоко погружаясь в воду, и плыл метров пятнадцать, прежде чем вынырнуть на поверхность. Вслед за мной в водохранилище прыгал Кид. Спаниель силился меня догнать, и его уши скользили за ним, как бесполезные ласты. Чтоб произвести на Аню впечатление, если она вдруг на меня посмотрит, я далеко заплывал баттерфляем, а потом кролем возвращался к пирсу. Собака, успевавшая преодолеть треть моей дистанции, устало фыркала и с готовностью поворачивала за мной.

Аня купалась только два раза. Плыла очень по-женски – так, чтобы не намокла прическа. Стили хозяйки и ее собаки чем-то роднились.

Однажды мы видели охотников – они шли по берегу в сторону затоки с ружьями и патронташами, и у них тоже были спаниели. Кид, отряхиваясь на ходу, бежал нюхать охотничьих сук. Но суки на него злобно рычали – они не любили штатских спаниелей. А Аня не любила охотников. Каждый раз, когда по поверхности водохранилища до нас доползали хлопки выстрелов, она вздрагивала и морщилась, будто увидела раздавленную самосвалом кошку.

Когда солнечная активность достигла пика, мы вернулись в коттедж обедать. По дороге я все время отставал, потому что шел босиком и решительно не хотел обуваться. На кухне Аня поставила наполненную водой кастрюлю на плиту, которая соединялась с парой газовых баллонов, а меня послала в чулан принести лавровый лист. В чулане я не нашел лаврового листа, зато там были жестяные цилиндры опрыскивателя, спущенная надувная лодка, спиннинги, удочки, ласты и маска.

Я сообщил Ане, что собираюсь отправиться ловить раков, пока та готовит обед. Я захватил ведро, ласты и маску, взял с собой Кида и вновь отправился на искусственное море. Сергей Алексеевич оказался прав – раков и впрямь было много. За неполный час я наловил почти целое ведро. Работая ластами, я плыл над ними в прозрачном пространстве, словно «мессершмидт», а они ползли по дну, как солдаты, испугавшиеся бомбежки. Любопытный спаниель полез в ведро и один рак больно цапнул его за нос.

– Ничего, дружище, – сказал я собаке, – Этого гада я запомнил. Мы съедим его первым.

Когда мы с Кидом вернулись, Аня на нас немного обиделась. Мы пропадали слишком долго, и приготовленный ею суп перестал быть горячим, а был только теплым, как и все вокруг. На поверхности супа появилась еле заметая пленка жира. Посреди нее плавала половинка вареного яйца. Суп пах щавелем.

После обеда, не доверяя Ане, я принялся варить раков в ведре. Раки, как и положено, были eine живы, когда я их бросал в кипяток, и там они умирали смертью Святого Лаврентия.

Аня есть раков почему-то отказалась, и я их потреблял в одиночестве. Их красные панцири и высосанные клешни осенью пойдут на перегной для растений. Мне было жаль, что пива нет. Членистоногие».

…Мы лежали на пирсе, кутаясь в пледы, потому что после сумерек стало прохладно. Ветер разбередил на воде волны, и они еле слышно исчезали, столкнувшись с ржавыми сваями пирса. Наша собака охотилась вдоль берега на сверчков и саранчу. Звезды над нами были красивые, как тлеющие в снегу окурки.

– Это Полярная звезда, – показала Аня на яркую горящую точку в фиолетовом небосклоне. – А под ней Малая Медведица. Ее всегда видно хорошо. Большую видно тоже, но лучше всего на нее смотреть в марте. А вон – Андромеда и Гончие Псы. А это – Кассиопея. Самый мощный источник радиации в известной людям Вселенной, честно.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил я. – Я ничего не понимаю в звездах и даже не замечаю их.

– Папа любил мне про них рассказывать. А это видишь? – Аня опять указала куда-то пальцем.

– Где? Ничего не видно.

– Ну вон, там, куда я показываю. Знаешь, что это?

– Нет.

– Это Уран. Люди долго считали его самой обыкновенной кометой, и только потом догадались, что это планета. Сегодня ясная ночь и Уран можно увидеть. Здорово, правда?

– Да, – кивнул я, хотя ничего не увидел. Интересно, есть ли у Урана фазы?

Take a look to the sky just before you die. Из-за этой песни я стал читать Хемингуэя. Я смотрел на Луну, вглядываясь в дугу старого месяца.

– Уран – отец богов, титанов и циклопов, – произнес я. – Он ненавидел своих детей, и дети восстали против него. Серпом из седого железа его оскопил его сын Кронос. И Уран проклял своих детей…

– Зачем ты это говоришь?

– Не знаю. Просто так. Луна сегодня очень похожа на серп.

– Уже поздно.

– Да, уже поздно, – согласился я.

Мы свернули пледы и медленно побрели с пирса. Аня меня взяла за руку, и мне стало приятно. Когда мы шли через дубовую рощу, Аня сказала, что в ней водится много ежей и очень странно, что мы не повстречали ни одного. На улице с коттеджами нам попалось пару прохожих, и Аня с ними здоровалась. Может, это были ее давнишние соседи, а может, в поселке было принято здороваться со всеми. Я не знал – лиц было не разглядеть.

Потом Аня жарила на кухне картошку, а я сидел на крыльце и играл с Кидом. Он где-то нашел оторванную голову куклы. На резиновой голове еще оставались клоки волос, а один глаз выпал. Я кидал в сад голову, как мячик, и спаниель с лаем бросался за апортом в темноту, и приносил мне его обратно. Очень скоро голова куклы покрылась собачей слюной, а на ее щеках появились вмятины от клыков.

После вкусного ужина, мы с Аней попрощались на ночь. Она осталась спать внизу, в большой комнате, а я отправился наверх в мансарду. Когда я с матрасом в руках поднимался по лестнице, то мне было слышно, как Аня молится. И мне показалось, что молится она и обо мне тоже…

Но спать совсем не хотелось. Засыпать на отдыхе в полночь, в такую рань, – это пошло. Сквозь открытые ставни, со стороны спортивного лагеря доносился гул дальней дискотеки.

– Hey girls, hey boys, superstar djs, here we go! – пели «Chemical Brothers».

В сельской местности я всегда чувствую себя столичным парнем, и меня терзает зуд приключений. Я оделся, спустился через окно на навес веранды, оттуда спрыгнул на землю, потом пересек сад и вышел за калитку. Я направился вверх по улице мимо темных коттеджей. Покинул пределы поселка, свернул на звук дискотеки по направлению спортивного лагеря, и двинулся между поджелудочной железой затоки и полем подсолнечников с запечатанными бутонами…

Я явно недооценил уровень распространения звуковых волн в атмосфере. Я шагал уже три четверти часа, а спортивный лагерь и не думал материализовываться. Диджей, тем временем, объявил последний на сегодня танец, белый танец.

– Та-а-ам для мен-я-я гори-ит оча-а-аг, как вечный зна-а-ак забытых и-и-и-и-и-исти-ин!!!

С очагами цивилизации на проселке было туго, что касается истин – то и вовсе беда. Дискотека умолкла, и ди-джей пожелал всем доброй ночи. «Пройду еще десять телеграфных столбов, – подумал я, – а потом поверну обратно». Добравшись до седьмого телеграфного столба, я заприметил турбазу «Кристалл» и вошел в ее ворота. За воротами стоял запах желудей, потухшего костра и средства от насекомых. Свет горел только в сарайчике дежурного. На дощатой террасе, под жестяным колпаком фонаря, кружила вьюга комаров. На стенде, прикрепленном к сараю, два пловца то ли демонстрировали технику спасения утопающих, то ли боролись за активную позицию.

Дверь сарая была отворена. Я зашел внутрь. На фанерных полках размещались подушки, матрасы, простыни, тарелки, кастрюли, сковородки, шампуры, примусы, кипятильники. В углу тощая рыжая кошка вылизывала свою короткую шерсть. За столом, уронив голову на сложенные руки, спал человек в тельняшке. Электролампочка, свисающая на белом шнуре, ясно озаряла его темя.

– Доброй ночи, – сказал я.

Человек лениво оторвал голову от стола, и глаза его были мутными, как скисшая ряженка.

– Нету катамаранов, сколько раз повторять, – сказал он и опять уронил голову па стол.

– А самогон есть? – спросил я.

– А деньги? – не отрываясь от стола, переспросил дежурный.

– Не вопрос.

– У Борисыча есть все! – человек внезапно оживился и вскочил на ноги, задел макушкой низко висящую лампочку, и лампочка закачалась маятником, а по сарайчику заметались теки.

– У Борисыча есть все! – напомнил он, – Как в этой… Как ее, черт?

– Как в Греции, – подсказал я.

– Вот-вот, как в ней самой.

Борисыч сделал несколько приседаний, энергично размял локти, будто на утренней зарядке. Потом подошел к фанерной полке, снял оттуда подушку и кинул ее в умывающуюся кошку. Кошка закричала:

– Вяу!!! – и выскочила за дверь.

Вслед за кошкой, в проем двери, полетела сковородка.

– Спокойно. Все будет! – заверил Борисыч.

Из-за сложенного матраса он извлек литровую пэт-бутылку, наполненную прозрачно-бурой жидкостью.

– Ты из спортлагеря? – спросил он.

– Нет. Я из поселка. От жены сбежал. Совсем достала своими огородами.

– О! Это по-нашему, по-флотски! Товарищам по несчастью скидка пятьдесят процентов.

А у Борисыча, оказывается, был собственный маркетинговый подход к методу прямых продаж. Я протянул ему деньги, а он мне дал бутылку.

– Борисыч.

– Что?

– Выпьешь со мной, а то мне пить не с кем, – признался я. – Не к жене же возвращаться?

– Нет, зачем к жене? К жене не надо, – ответил Борисыч.

Он опять порылся на полке. Достал два граненых стакана, выдул из одного пыль, а из другого высыпал прямо на пол семечную лузгу. Затем полез в картонный ящик, стоящий под скрещенными, пропитавшимися тиной веслами. Вынул из ящика свежие помидоры и зеленый лук.

– Ну, давай, – сказал он, после того, как я наполнил стаканы самогоном.

Самогон отдавал смородиновыми ветками и сивухой. На дне бутылки клубился осадок. В напитке было пятьдесят оборотов, не меньше.

– Ты думаешь, нам морякам легко? – спросил меня Борисыч, когда мы выпили по третьей. – Так вот, нелегко, нам морякам. Вот я – романтик, море люблю. Сижу вот на днях рыбу ловлю, никого не трогаю. Подходят ко мне двое урок, значит, а у меня татуировка…

Борисыч поднял тельняшку к подбородку, и я действительно увидел пороховую наколку яхты класса «Финн».

– Парусник! Парусник у меня на сердце! – воскликнул Борисыч и ударил себя в грудь кулаком (судя по размеру его кулака сердце у него тоже было большое). – А урки мне: ты где сидел? А я им, мол, не сидел и не собираюсь. Дурной я, что ли, сидеть? Ну они давай меня прессовать – не в масть у тебя наколка. Парусник, говорят, – парашник, давай, типа, парус двигай туда-сюда – за паханом. Ну я ближнего в дюндель, второго по яйцам. Хули их бить, туберкулезников?

– Ерунда это все, Борисыч, – сказал я. – Не обращай внимания.

– Обидно, все-таки. Я ведь – романтик.

Мы выпили еще.

– Борисыч, а ты где плавал? – спросил я.

– Ходил! Это говно плавает, – возмутился Борисыч. – Черноморский флот, Севастополь!

Тут Борисыч стал рассказывать мне, где он и с кем ходил, а потом самогон закончился, и на столе появились густые лужицы помидорного сока. Мы успели подружиться.

– Ладно, – сказал я. – Мне пора – завтра еще корову доить.

– Матросы своих не бросают! – воскликнул Борисыч, – Я тебя к жене довезу. Мы и на суше кое-чего могем!

Он достал на полке еще поллитровку самогона.

– У меня уже денег нет, – признался я.

– Обижаешь, за счет заведения. Держи.

Борисыч потушил свет в сарае и закрыл его на ключ. Мы выбрались на воздух. С водохранилища дул теплый и приятный ветер. Борисыч спустил стоящий на террасе велосипед «Турист», на руль повесил транзистор, а на раму посадил меня. Мы выехали за ворота.

Транзистор хорошо ловил частоту. Сигнал радио «Ностальжи» по воде без помех шел откуда-то из города. Транзистор болтался и бился о руль. Мы ехали по полосе между подсолнечниками и черной водой затоки, подпрыгивали на колдобинах, пили на скорости самогон, закусывали луком. Я делал пару глотков, а потом передавал назад Борисычу бутылку, и тот удерживая велосипед одной рукой, тоже прикладывался к горлу. Мы уже были пьяные, а если бы были трезвые, то у нас вряд ли бы получилось пить на ходу.

– А жену воспитывать надо! – кричал Борисыч, – Если что – граблями по хребту!

– А ты свою воспитываешь?

– Я – нет. У нас разные весовые категории. Она таких, как мы с тобой, штук десять положит! К тому же я – романтик!

Тут по радио заиграла мажорная итальянская мелодия.

– Споем!? – спросил Борисыч.

– Конечно, споем! – согласился я.

– Э тенерси пер мано, андаре лонтано ла ФЕЛИЧИТА!!! – запел Борисыч.

– Э уно сгуардо иннченте ин меццо аль дженте ла ФЕЛИЧИТА!!! – запел я.

– Э рестаре вичини коме бамбини, ла ФЕЛИЧИТА!!! – пел Борисыч.

– ФЕ-ЛИ-ЧИ-ТА-А-А-А-А-А!!!П! – пели мы вдвоем.

На последнем припеве мы упали с велосипеда, а велосипед сломался. Из колеса выскочили спицы. Цепь сорвалась. Транзистор работать перестал. Я лежал на дороге, придавленный рамой.

– Черт, жена меня убьет, – сказал Борисыч, – Это ее велосипед.

Мы продолжали лежать на дороге. Рядом с нами в поле подсолнечников стояло чучело. Итого, получалось три чучела: одно всамделишнее, а еще я и Борисыч. Если считать с велосипедом – то целых четыре чучела.

– Сам-то дойдешь? – спросил Борисыч.

– Дойду – тут уже недалеко, – ответил я, немного подумав.

– Если завтра жена твоя злиться начнет, приходите ко мне, я вас на яхте покатаю. Бабы это любят… Ну что? Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!?

– Не сдается!

Борисыч поднял поломанный велосипед и вскинул его на плечо. Прошел метров десять и опять упал. Затем встал и покатил велосипед рядом с собой.

Я еще лежал какое-то время: может, минуту, а может, и час. Звезды кружились надо мной, как зерна в кофемолке. Землю штормило.

Я встал на четвереньки и сорвал с поля три подсолнуха. «Подарю Ане завтра цветы, – решил я, – Это ничего, что они вялые. Завтра взойдет солнце, они опять распустятся и станут красивыми, как прежде!».

По дороге домой я еще несколько раз спотыкался и валился на проселок. Но я все равно знал, что дойду. Подобный оптимизм – привилегия опыта и тренировки…

Кое-как, почти на ощупь, я таки нашел искомую калитку. Открыл ее со скрипом, боднув лбом, и вдруг почувствовал посылы к тошноте. Меня с изнаночной стороны вырвало на грядки. Как-никак, это было удобрение – мой скромный вклад в развитие отечественного агропромышленного комплекса.

Однако, вопреки ожиданию, легче мне не стало. Я сделал еще пару шагов и рухнул окончательно. Мозг, который несмотря ни на что, до последнего момента продолжал работать на неведомых, альтернативных источниках энергии, теперь ощутив безопасность, медленно отключился, словно разряженный аккумулятор мобильного телефона. И последнее, что я понял той ночью, – это то, что я пьяный валяюсь в капусте. Валяюсь, словно новорожденный.

«Главное, чтобы меня здесь не нашли», – погружаясь в бессознательное, подумал я, и покрепче прижал к груди букет подсолнечников…