"Фаза Урана" - читать интересную книгу автора (Чистяков Кирилл)VIII. Уран…Икота, начавшаяся у подъезда, меня не отпускает. Я заглатываю воздух, стараюсь не дышать. Пью из-под крана хлорку, разбавленную водой. Наконец, устав от борьбы с этой напастью, распластываюсь на животе поверх дивана, словно вещь. Обгоревшая спина печет, будто горчичник. Мозг, кажется, превратился в усталую, ленивую жабу, которая только что обожралась мух. Из последних сил, нехотя, извилины пытаются обрабатывать получаемую информацию. Аня все рассказывает и рассказывает, будто приготовила текст загодя, а я все продолжаю икать… …ей двадцать или около того… во всяком случае, в отличие от меня, она не была пионером… ик… учится в частном институте… Киев… столица, мать горо… ик... название из тех, что забываешь сразу… американский, европейский, международный, современных… заочный, пятый, что-то связано с эко… ик… логией… охрана окружающей среды… и понедельника тоже… одна бутылка пива и порядок… и никакой ик…оты – таинственная незнакомка., ей нужно писать диплом на местном материале… вся группа, кроме нее, уже сдала… ик… от Федота до Якова… мать… мать ее работает врачом в поликлинике района… психотерапевт – ик… о mein Gott! Libido, coitus, Todestriebe, Ich, Besetzung, Uber-Ich.„ich., икаю, как немецкая овчарка, и спина болит… говорят на общем фоне в этом Доме, в моем-то доме, неблагоприятная картина онкозаболеваний и других болячек тоже… ик… слухи в поликлинике о чем-то нехорошем… какие слухи?… Уран здесь в стенах, говорят… ха, зато, Венеры здесь нет… ик… уран? Я перестаю икать. Но последние слова, сказанные девушкой, я пока понять не могу. У меня сейчас такое состояние, что сообщи мне кто о наступлении Апокалипсиса, то я и не попытаюсь подняться. И даже не подумаю собрать все свои пустые бутылки, чтобы захватить их с собой на Страшный Суд… – Какой еще Уран? – сонно спрашиваю я, отрывая голову от дивана. – Девяносто второй элемент в периодической системе Менделеева, – отвечает Аня. – …? – Менделеев – это тот, который сказал, что водка должна быть сорок градусов. – А, этот… Он еще чемоданы делал, да? – Причем тут чемоданы? – А причем тут уран? Девушка смотрит на меня недоуменно, как на ребенка, который ковыряется в носу. Она не в состоянии понять мою сосредоточенную индифферентность, мою безразличную инфантильность: – Растрепин, разве вы не понимаете, что если все подтвердится, то это очень опасно? – Аня, слушай, давай на «ты». …На своей территории я чувствую себя гораздо развязнее, может, тому причина – нехватка света, может, икота, может, спина. И еще. Меня не покидает ощущение, будто знаю я Аню давно: будто в школе на перемене, я пугал ее дохлой крысой, а она за это меня била на уроке линейкой по голове, и так мы проявляли взаимную симпатию. Аня возникла здесь так внезапно, что я оказался к этому совершенно не готов, и все идет кувырком: голова, дела, события – обычно это я напрашиваюсь в квартиры к девушкам… – ОК. давайте, то есть, давай, – соглашается Аня, но тон ее становится подчеркнуто деловым, как на собеседовании. – Ты, Аня, об уране что-то говорила, слухи какие-то в вашей поликлинике. – Это даже не слухи. Еще при Союзе, в восемьдесят восьмом году в мамину поликлинику приехала съемочная бригада из Москвы, снимать сюжет для какой-то передачи. Ну, знаешь, были такие тогда передачи о тех сложностях, с которыми сталкивается Перестройка. Борьба за Гласность и все такое. – Были, – киваю я. …По-моему, я начинаю ощущать потребность в ускорении: я нажимаю кнопку лампы, и электричество в комнате загорается, словно прожектор. На потолке вспыхивает проекция света, и она похожа на фотографию летающей тарелки… – Так вот, – продолжает Аня, – Они встречались с нашим главврачом, просили истории болезней здешних жильцов. Даже взятку предлагали. Сказали, что по их данным, в глине, которую брали для постройки дома, был уран. – А глина откуда? – Глину брали на холме, там, где сейчас стоит танковая часть. – Что же об этом никто не знает, если сюжет был но центральному телевидению? – я зеваю. – Не было никакого сюжета. Бригада уехала неожиданно. А на следующий день к главврачу пришли люди и сказали, чтобы он молчал и никому ничего не говорил. – Какие еще люди? Мой вопрос вновь вызывает недоуменный взгляд. Аня направляется к окну, и ее сизая тень на полу становится длиннее. День паркуется, и темнота плавно выезжает со стороны автодрома… – Ну, – Чай, кофе? Прости, я сразу не предложил… – Спасибо, я не хочу. – Могу пельмени сварить. – Не надо. Аня обреченно вздыхает – я безнадежен и туп, как группа американских туристов… – Хорошо, – я пытаюсь симулировать интерес, – Вот ты говоришь, врачу сказали молчать. Откуда же ты об этом знаешь: – Да они когда-то в поликлинике выпили хорошо на день медработника, он и проболтался. Мне об этом мама рассказала, по секрету. А вслух они все и сейчас об этом говорить боятся… – Аня, у тебя очень красивое имя. – По сведениям ЮНЕСКО – самое распространенное имя на планете. …Мои комплименты ее, почему-то, не впечатляют. Она проводит ладонью по системному блоку моего компьютера, и на ее ладони скапливается пыль. Она сдувает пыль, заодно посылая воздушный поцелуй небу за окном. Небо за окном снизу красное, а сверху розовое, и оно похоже на осевший в водке томатный сок… – Если они боятся об этом говорить, то зачем ты пишешь на эту тему диплом? – спрашиваю я. – Мама думает, что я пишу диплом о сокращении естественного ареала обитания степных дроф. Но про дроф как-то неинтересно. А еще, если честно, одна американская компания обещала выдать грант. – Дай угадаю: американская компания занимается вопросом экологически чистых, альтернативных источников энергии? И их миссия – прекрасный новый мир. …Аня достает из сумочки платок и вытирает ладонь, а в ее глазах читается досада. Досада, вызванная не то моей неопрятностью, не то бестактностью моего предположения… – Да какая разница, Растрепин? – говорит она. – Ну, а зачем тогда тебе я? В смысле, я хотел сказать: моя квартира? – Мне нужно сделать замеры радиационного фона… Мне нужно узнать, как это отражается на здоровье жильцов. Люди они пожилые, тем более из семей военных. Они ничего не скажут, я бы их только напугала. Я посмотрела истории болезни в поликлинике. Тетя Нюра, регистратор, моя крестная. Из жильцов моложе шестидесяти, в доме числится только Ф. Я пришла поговорить с ним, а встретила тебя и очень обрадовалась. – Как приятно. – Не обольщайся, Растрепин. Ты человек здесь чужой, можно сказать, временный. И ты… Ты – идеальный… – Соглядатай? – догадываюсь я. – Называй, как хочешь. Просто мне очень нужна твоя помощь. …«Просто тебе очень нужен грант», – думаю я… – Даже не знаю, чем я тебе могу помочь. Люди в этом доме, по-моему, болеют не от радиации, а от старости. Поверь, в доме, где я провел свое детство, сейчас тоже одни старики остались, и они тоже болеют. На то они и старики, чтоб болеть, это их единственное развлечение. Что касается замеров, то доставай свой счетчик Гейгера, или чего у тебя там, и замеряй сколько хочешь… Я встал и пошел на кухню. Теперь и я почувствовал досаду, даже о спине забыл. Час назад в сумерках у подъезда мне все казалось иначе. А теперь красивая девушка предлагала мне шпионить за соседями. У газовой плиты я обнаруживаю оставшуюся с выходных бутылку пива. Я открываю ее о подоконник и выпиваю из горлышка за пару минут. Досада проходит вместе с похмельем, и я ощущаю резкую потребность подглядывать в замочные скважины. Следить и шпионить. Эх, я готов на подлости, ух, я готов на гадости. В общем, как обычно. Из какого фильма эта песня? Со мной что-то происходит. Я возвращаюсь в комнату и опять ложусь на диван. Аня ходит с каким-то приборчиком и прикладывает его к стене в районе кладовки. Такие приборчики продаются в передаче «Воскресный Магазин» – с ними только помидоры на рынке замерять. Обнаружить с его помощью. уран – все равно, что открыть жизнь на Марсе, используя детский бинокль. Я подхожу к компьютеру, включаю mр3-проигрыватель, выбираю папку «Radiohead», нажимаю «play». Опять меня тянет к дивану, будто я Обломов, первый представитель Generation X в мировой литературе. Достаю сигарету, курю, но хочется спать – даром, что целый день продремал на пляже… – Как успехи? – спрашиваю я. – Пока никак. Заметно, что она совсем не умеет пользоваться прибором. Точно так же неловко мужчина держал бы в руках косметичку. Или фаллоимитатор. – Аня, я решил, что тебе помогу. – Растрепин, ты просто чудо. – Что от меня требуется? – Любая информация, касающаяся этого Дома. Что я знаю о Доме? Немного. Я рассеянный, но кое-что слышал от Ф, я не наблюдательный, но что-то успел заметить сам. Когда я не знаю чего-нибудь, меня это не смущает, и я не спрашиваю об этом. Я это сочиняю: – Дом построили сразу после войны для семей офицеров танковой части, – начинаю я. – Это я знаю. – Раньше здесь были коммунальные квартиры. Младший офицерский состав жил даже в подвальных помещениях. Сейчас квартир всего шесть. На первом три, и три на втором. Так, кто у нас живет на первом этаже? Первая квартира – пустая, это точно, там никто не живет. Раз. Во второй – старуха Она и раньше почти ничего не видела, сейчас, наверное, и совсем ослепла – идеальная соседка. Два. В третьей – еще одна старуха, никогда не выходит. Иногда ее навещает дочь. Это три. Так, на моем этаже. Напротив, четвертая квартира – женщина лет, лет… ну где-то шестьдесят. На общем фоне – комсомолка. Кажется, даже где-то работает. Улыбается, здоровается, молодится, красит волосы в синий цвет, как Мальвина. Один раз просила, чтобы я не включал по вечерам музыку громко – беспокоилась о слепой снизу – мол; у той острый слух. Просила очень вежливо. Через стену – старик. Вот про него ничего вообще сказать не могу. Какой-то он угрюмый. Один раз столкнулся с ним на лестнице – так он даже не заметил меня. А, вот, точно, вспомнил. Женщина из четвертой, покупает ему продукты и ставит их ему под дверь каждый вечер. Получается к 2000 году каждому человеку по отдельной квартире. Это и Горбачеву не снилось. Средний возраст жильцов, не считая меня, наверное, за семьдесят. Вот, собственно, и все. – Все это можно узнать и в историях болезни, Растрепин. Я даже знаю, кто жил в пустой квартире – отставной капитан Прохоров и его жена. Прохоров три раза попадал в травмопункт поликлиники. Пьяный прыгал вниз с чердака дома. Два раза ушибы и вывих, один раз – сломанная нога. Его жена говорила хирургу, что он всегда мечтал быть летчиком. Насколько я знаю, жена увезла его в село к родственникам. …С улицы через окно впархивает ночная бабочка, двигаясь к висящей на шнуре лампе. Бабочка не летчик, но она – пилот. Накал лампы пугает, обжигает ее, и она совершает двойной восходящий разворот с полубочкой – ас, а затем плавно садится на белой полосе потолка… – Ну да, – говорю я, продолжая рассматривать бабочку, – В селе даже двухэтажных домов нет. Покрышкин твой особо не спикирует. – Не надо пошлить, Растрепин, я серьезно. – Слушай, Аня, сделай доброе дело, – наглею я, – Там на кухне стоит сметана – намажь мне плечи, я обгорел. – Как-нибудь в другой раз. – Аня, я редкий, в экологическом смысле, исчезающий вид. Ты должна меня спасти, у тебя такая профессия. – Растрепин, не сердись, но, по-моему – ты тупиковая ветвь эволюции. А мне пора. …Аня складывает обратно в сумочку приборчик и платок, но достает оттуда зеркальце, принимаясь изучать свое отражение… – Поздно уже, темно, – пытаюсь возразить я, – Ходить в такое время по району опасно. Оставайся, у меня есть раскладушка. Диван – уступлю. – Не волнуйся, доберусь. Троллейбусы еще ходят. Я живу недалеко – всего четыре остановки, – ее зеркальце отправляется туда, где уже находятся приборчик и платок. – Я тебя проведу, – я встаю с дивана. – Это лишнее. Я оставлю свой телефон. Где его записать? – На обоях в кухне запиши… Мы идем на кухню. Там Аня опять долго роется в сумочке, пока не обнаруживает авторучку. Авторучка исписанная. Аня не скупится записать номер телефона помадой… – У тебя KyivStar или UMC? – спрашивает она. – У меня нет мобильного телефона. …Гораздо проще признаться, что ты по вечерам режешь беременных женщин в лифтах, чем сказать, что у тебя нет мобильного телефона… – У меня нет мобильного телефона, – повторяю я. …Аня аккуратно отправляет авторучку и помаду в сумочку. В любую дамскую сумочку запросто влезет ящик Пандоры. Интересно, есть ли там презервативы?… – Растрепин, пожалуйста, помоги с дипломом, – говорит Аня, направляясь к порогу, – Мне это очень важно. – Чем смогу. – Ну, я пошла? – Иди. – Пока. – Счастливо. …Я закрываю дверь. В комнате выключаю музыку, обрывая Тома Иорка на полуслове. Я стараюсь заснуть быстро, пока голова вновь не начала болеть, и мне это вполне удается… Во второй раз за текущие сутки я проснулся, почувствовав голод. Пиво мне всегда прекрасно заменяло пищу. Пельмени варить было лень. На кухне я нашел хлеб и сыр. Кое-как перекусил, запив все кипяченой водой. На обоях засохли десять красных цифр – они горели, как лилии на плече, как моя спина. Номер телефона. Что предпринять с напомаженными цифрами, я не мог придумать. Стирать было жалко, смотреть – тревожно. Я чувствовал себя бросающим курить человеком, которому только что предложили сигарету. Чем хороши мобильные, так это тем, что доктор Джекиль может утром стереть из телефонной книжки номер, и мистеру Хайду уже никогда не удастся позвонить по нему. «Куплю завтра календарь и заклею», – решил я, взял чайник и пошел на балкон. Была середина ночи – та замечательная пора, когда бандиты уже спят, а милиционеры еще не проснулись. В кустах трещали цикады – помехи в радиостанции тишины. Из придорожного фонаря, как из душа, лился поток света. Часть электрической лужи разлилась по асфальту, часть впиталась в траву обочины. Щит страховой компании тоже горел. Горел экраном 6 х 3 – счастье можно купить. Соседская семья продолжала рекламировать стабильность и семейные ценности. Внезапно я понял, на кого похожа Аня – она похожа на маму с рекламы, только младше ее лет на пятнадцать. Dйjа vu – воспоминание о прошлой жизни или предчувствие будущей? Я достал из пачки сигарету, поджег табак. Я стал много курить. «Убивать – не курить. Это всегда можно бросить», – говорит Шарон Стоун Майклу Дугласу. – Это всегда можно бросить, – повторяю я ночной тишине. |
||
|